|
|
«МОЕЙ ДУШИ
СЕРЕБРЯНЫЕ СТРУНЫ»
Неюбилейные откровения профессора Муртазиной
Ее часто можно встретить в оперном театре, филармонии. Она
не пропускает ни одной премьеры, гастрольного выступления, концерта. В
окружении коллег, учеников, критиков, журналистов, просто знакомых Миляуша
Галиевна Муртазина так и светится. В ее облике очевидны интеллигентность,
благородство, элегантность… С годами она становится все красивее.
— В чем секрет вашей молодости? — спросила я ее. — Кажется, что вы
неподвластны времени.
— У меня возраст такой, куда уж меняться! — засмеялась Миляуша Галиевна.
И от улыбки стала еще моложе.
Мила Муртазина… Это имя я впервые услышала от работников Уфимского
агрегатного объединения. Работала я тогда в многотиражной газете,
приходилось часто соприкасаться с историей завода, общаться с ветеранами.
Они рассказывали об удивительной девушке, контролере инструментального цеха.
…Ей не было и шестнадцати, когда пришла на авиационный завод №161,
эвакуированный из Москвы. Там было много подростков. Они уже побывали в
военкоматах с просьбой отправить их на фронт. Но «дяденьки в военном»
сказали всем, как и Миле, что их руки нужнее на производстве. Называли их
солидно: труженики тыла. Мы не всегда отдаем себе отчет в том, что стоит за
этими привычными словами. А когда задумаешься, еще и еще раз изумишься:
основную тяжесть работы в тылу во время войны вынесли на своих плечах
девчонки и мальчишки, работавшие по 12—14 часов, иногда и больше.
Особенно тяжела была ночная смена. Часам к четырем сон обволакивал тело и
сознание, казалось, нет сил побороть его. И тут выручала песня. «На сопках
Маньчжурии», «Синий платочек», русская, башкирская или украинская народная
песня… Музыка много значила в то время. Как бы трудно ни было, а в обеденный
перерыв звучал баян, пели, плясали. Ходили в госпитали и давали концерты для
раненых.
Лучше всех пела Мила Муртазина. «Наш соловей», — говорили о ней
инструментальщики. Просили петь еще и еще.
В 1976 году на празднование юбилея завода из Москвы приехали главный инженер
военных лет, парторг, сын первого директора завода и первые слова их были:
«А где Мила Муртазина?»
А она уже была заслуженным деятелем искусств России, известным педагогом
вокала…
Вот так парадоксально сложились обстоятельства, что наше знакомство с
Миляушой Галиевной состоялось до встречи с ней. Зато теперь, после многих
лет общения, понимаю, что она из тех редких женщин, в которых гармонично
сливаются высокий профессионализм, внешняя красота и духовное богатство.
Мы встречаемся с ней на кафедре сольного пения на втором этаже академии
искусств. Приближается круглая дата в жизни Миляуши Галиевны Муртазиной.
Такая круглая, что ее трудно совместить с обаятельной, живой, энергичной
женщиной.
— Вы знаете, — признается Миляуша Галиевна, — я почти всю ночь не спала,
думала, вспоминала… Волнуюсь… Сегодня я хочу рассказать то, что еще никому
не говорила. Это будут мои откровения. Или исповедь — как хотите…
Почему я пришла к вокально-педагогической работе, чем это было обусловлено?
А тем, что, как говорила моя мама, с детского садика я пела. С восьми-девяти
лет. Мы жили на улице Аксакова,14. Милый зеленый дворик, импровизированная
сцена в деревянном сарайчике, первые выступления в качестве «артистки»…. Как
только меня соседи терпели! Я все время пела, это было мое естественное
состояние. По радио услышу песню, арию из оперетты — сразу повторяю.
Во время войны в Уфе оперетта была — на улице Гоголя. Ходила туда чуть ли не
каждый день. Не уставала напевать арии Сильвы, Марицы…
Это продолжалось на заводе. Работала в цехе, а после 12-часовой ночной смены
снова шла петь. Не зря про меня говорили: «Милка — певунья!»
Кончилась война — мне дали направление в авиационный институт. Директор
завода был заинтересован, чтобы я училась. Собственно, кто я такая?
Контролер десятого цеха. Но, поскольку была инициативной, участвовала в
художественной самодеятельности, меня не хотели отпускать. А вот учиться —
пожалуйста. Без экзаменов меня приняли в Рыбинский авиационный институт,
который находился в Уфе, сказали, что с сентября могу считать себя
студенткой. Летом узнаю: объявили набор в башкирскую вокальную студию при
Свердловской консерватории. И я круто повернула — пошла туда. Вдруг примут!
Я пела песню из кинофильма «Сердца четырех» — «Все стало вокруг голубым и
зеленым…». Приняли меня!
Поначалу все шло хорошо. Первого педагога едва помню, а через полгода попала
в руки Прасковьи Александровны Ноздровской. Только сейчас понимаю, каким
великолепным педагогом она была. И надо же так случиться, что она заболела,
а я по неопытности — в свои девятнадцать лет была совсем ребенком — перешла
в другой класс. Ноздровская занималась со мной как с меццо-сопрано, и мне
пелось вольготно. Второй педагог — Александр Васильевич Новиков, действующий
бас оперного театра, очень симпатичный, добрый, уже немолодой человек. Он
повел меня по другому пути — как сопрано. Видимо, педагогического опыта у
него маловато оказалось, хотя исполнитель, актер был прекрасный. А это так
важно — вовремя распознать голос.
Вскоре из Казанской консерватории приехал Константин Ефимович Цветов.
Небольшого роста, живой, обаятельный, он всех очаровал. Говорил: «Таких
профессоров, как я, в Советском Союзе всего четыре!» Многие за ним
потянулись, и я поехала в Казань. Приняли меня сразу на второй курс.
Константин Ефимович, эмоционально увлекающийся человек, повел мой голос еще
выше. Не понял моего внутреннего состояния, а у меня еще в Свердловске
дискомфорт начался. Что делать — я не знала. У меня случился парез связок.
Молчала четыре месяца. Все настолько серьезно… А кончать консерваторию надо.
Цветов заболел и умер, и я попадаю к пятому педагогу — Александре Гавриловне
Бычковой, жене Цветова.
В общем, окончила консерваторию как сопрано.
Тогда была система распределения выпускников. Из Уфы заявок не поступило,
мне предложили ряд училищ, театров, филармоний в других городах. Я
облюбовала Иркутск, местную филармонию. В музыкальном училище можно было
вести педагогическую работу. В энциклопедии посмотрела — хороший,
интеллигентный город.
Приехала отдыхать в Уфу, железнодорожный билет в Иркутск заказала у
соседки-кассирши, день отъезда назначен… Вдруг на улице совершенно случайно
встречаю Халика Шакировича Заимова, тогдашнего председателя Союза
композиторов. Мы были знакомы, он стал расспрашивать, что да как. — Зачем в
Иркутск? — возмутился он. — Тут нужны кадры, в училище национальных
педагогов нет!
И повел меня к министру культуры. Позвонили в Москву, дали телеграмму в
Иркутск… Так судьба моя резко повернулась, я осталась в Уфе. В театр не
пошла: не хотелось петь — и все. В филармонических концертах, правда,
участвовала. Однажды выступала вместе с Александром Васильевичем Сутягиным,
ведущим солистом оперного театра. «Слушай, говорит он, ты же хорошо поешь!
Тебе в театре петь надо!» А мне не хотелось. Когда пою, все говорят: хорошо.
А мне совсем нехорошо. Я же помню прежнее свое состояние, когда мне ПЕЛОСЬ.
А тут нет свободы, полета… И для меня пение не удовольствие, а труд. Вот
последствия перехода из рук в руки пяти педагогов.
Утешение нашла в педагогической работе. Первая моя ученица — Валя Балякина.
У нее обнаружили патологию голосового аппарата, но один фониатор сказал,
что, если заниматься, может, выправится. Валя так хотела петь!.. Работали
много, и она окончила училище на «отлично», красиво спела на выпускном
экзамене. С мужем уехала в Новосибирск и 20 лет пропела в хоре оперного
театра. Не скупилась на благодарственные письма…
После этого случая обо мне быстро слава распространилась: Миляуша Галиевна с
проблемными может заниматься. И стали ко мне таких направлять. Надо
признаться, что и сама я боялась брать хорошие голоса, пару раз отказалась в
пользу более опытных педагогов.
Я стала первым национальным педагогом вокала. Когда приезжали ребята из
деревень, считалось, что они горловики, с ними трудно работать. Куда
направлять? Конечно, к Муртазиной! А среди них такие оказались звездочки,
такие одаренные! Сажида Галимова пропела четверть века в театре, блестящая
певица была. Правда, после училища она окончила Свердловскую консерваторию,
ведь в Уфе еще не было музыкального вуза. Сажида была технически крепка,
грамотна. То, что я начала, в Свердловске продолжила замечательный педагог
Уткина.
Нажия Аллаярова после меня училась в Гнесинке. Тоже четверть века работала в
театре. У нее такой голос… Второго такого, считаю, до сих пор нет. Чистый,
как горный ручеек. Как серебряный колокольчик… Даже не знаю, с чем еще
сравнить.
Ильфака Смакова после второго курса хотели отчислить как профнепригодного.
Он форсировал голос, из-за этого интонация страдала, стал фальшиво петь. Он
попросился ко мне, и я его взяла. Ильфак оказался настоящим самородком.
Красивый высокий баритон. Не знаю, кто у кого учился. Мы вместе все
постигали. Когда он оканчивал училище, председателем комиссии был профессор
Московской консерватории Фихтенгольц. Он был поражен: вышел такой
неказистый, щупленький, косоглазый парень, а когда запел… С каждым
произведением он будто вырастал, хорошел. Пел и русскую классику, и
западную, и национальные вещи. «Мы таких выпускников заносим на мраморную
доску, — сказал Фихтенгольц,— поскольку у вас этого нет, поставьте к его
«пятерке» мой плюс».
А каким талантливым был Мажит Алкин! С европейским голосом. Тоже Гнесинку
потом закончил. К сожалению, болезнь помешала стать ему артистом. Зато на
радио много пел и записывался.
С Салаватом Аскаровым просто детективная история происходила. Полгода
проучился — его исключили. Куда-то он ездил, вернулся. У него были сплошные
хрипы. Когда мы прослушивали его с завотделением Таисией Ивановной Жоголевой,
он так сверлил меня глазами, что я спиной чувствовала его взгляд. Мне
захотелось помочь этому пареньку — ему было 18—19 лет. Директором училища
тогда был Заимов, он не хотел брать Салавата. Я отстояла. У меня, видимо,
уже азарт был, хотелось доказать, что могу сделать невозможное. Мы работали
как коллеги, росли вместе. На третьем курсе хрипы ушли. В концерте он так
спел, что Нариман Сабитов сказал: «Ему на конкурс надо!» Но Салават не
признавал конкурсы, считал, что там все по блату делается, все заранее
известно. После училища он пел в театре. Однажды приехал певец из Польши,
пел Мефистофеля, а Салават исполнял небольшую партию Вагнера. На следующий
день приходит ко мне с блестящими глазами: «Знаете, Миляуша Галиевна, поляк
после спектакля воскликнул: разве в Уфе есть такие педагоги, которые могут
так учить?!» Так хорошо пел Салават — красивым, естественным басовым звуком.
Вскоре ему предложили партию Кончака, он ее хорошо спел. Потом Салават уехал
в Казань, пел в театре, экстерном за три года окончил консерваторию.
Из одаренных учеников еще назову Раиля Кучукова. Он выступал на ярмарке
артистов в Свердловске. Начал с башкирских произведений. Хорошо спел,
говорят ему: у тебя заявлена ария Мазепы… А это эталон для баритона,
диапазон — две октавы. Кучуков запел — все ахнули. Его назвали башкирским
Серкебаевым. Через год меня спрашивают на каком-то концерте: «А где поет ваш
Кучуков?» — «В Уфе, в театре» — «А почему не в Большом?»
В театре находятся такие «учителя» в кавычках, которые никого не подготовили
толком, но легко могут сказать: ты не то делаешь, надо так… Был период,
когда Раиль стал плохо петь. Сердился на Радика Гареева. Несправедливо
сердился, потому что действительно хуже стал петь. У него был легкий,
красивый баритон, а он посадил его на диафрагму, заболел певческим
бронхитом. Благодаря своей одаренности Раиль вышел из тупикового состояния.
Много работал, много передумал, вышел на круги своя.
Многие певцы теряли, изменив направлению. Зато Ильфак Смаков, Радик Гареев,
Ильдар Абдразаков, Идрис Газиев действительно продолжили линию, которую я
наметила им. Может, поэтому они самые благодарные.
Вячеслава Храмова направил ко мне Загир Гарипович Исмагилов. Одаренный
чрезвычайно, характер необузданный. Лирический баритон. Великолепно пел
Фигаро. Но захотелось ему драматическим голосом петь. Я его критикую за это.
У него красивый, звучный голос, но опять — пересадка на диафрагму, «труба»
появилась. Уже не тот Храмов.
Мы, педагоги, пестуем певцов, выстраиваем их голоса, прививаем культуру,
вкус. Студент выходит из стен института «причесанным», «приглаженным», но
проходит время, и порой кое за кого становится стыдно: куда все делось?
Когда певец варится в собственном соку — это всегда в ущерб ему.
Необъективные порой высказывания с толку сбивают. И когда перехваливают, и
когда слишком строго критикуют. И то, и другое плохо, потому что человек
теряет ориентир.
Я могла бы говорить еще о многих своих учениках, но это, видимо, отдельная и
большая тема. Сейчас мне хочется сделать некое резюме о своей педагогической
работе. У меня было пять педагогов. Все хорошие люди, хорошие специалисты,
но это пять направлений. Я помню, какой испытала дискомфорт. Вот что
заставило меня искать свой путь. Каждый из пяти педагогов оставил свой след,
проблемные ученики дали опыт.
В чем суть моего метода? Я стараюсь в своей работе отталкиваться от природы.
Прежде всего, выявить природу голоса, потом создать баланс дыхания с
голосовым аппаратом, который находится внутри нас. Баланс дыхания с
аппаратом дает чистый, естественный тон. Это вот мое, так сказать, ноу-хау.
Я работала с труднейшими учениками, перестраивала их, мне было интересно.
Иногда думаю: а надо было столько тратить себя, расходовать силы? Но
появляются новые ученики с проблемами, я опять занимаюсь с ними. Не могу
иначе. А ведь можно гораздо проще работать. Привить какую-то определенную
манеру. А вот создать баланс, поддержку диафрагмы — это все равно что плести
кружева. И кто это постигает, поет, как Радик Гареев, Ильдар Абдразаков,
Идрис Газиев…
Радик Гареев — особый ученик, о нем целую книгу можно написать. К тому же
настолько благодарным был! Все повторял: «Миляуша Галиевна, да вы же меня
сделали, у меня же голоса не было!» Действительно, он пришел с единственным
желанием петь и огромным музыкальным чутьем.
Да, в 15 лет у него не было голоса, шла мутация. Я отправила его в отпуск, с
ним нельзя было работать. Он уехал в свой Янаул, экстерном окончил
десятилетку, вернулся, и я осторожно, капля за каплей, стала ставить ему
голос. Как он раскрылся потом! Я бесконечно могу о нем говорить. Второго
Радика пока нет. Как нет второй Нажии Аллаяровой. Есть хорошие голоса, даже
лучше, но такого сочетания с душой… Столько природа заложила в него… Откуда
его интеллигентность? Из простой рабочей семьи. Это сейчас Янаул город, а
тогда — небольшой поселок. Радик — уникальное явление.
Из последних учеников выделяется Альфия Каримова. Одаренный человек. Певица
уже более современная. Может быть, несколько рассудочная, но с хорошей
головой. У нее точный физический расчет, знание своих возможностей. В ней
сильно не столько эмоциональное, сколько музыкальное начало. В театре
студенткой начинала с миманса, крохотулечных партий. Некоторые говорили: что
ей в театре делать? А она твердо держала курс на оперную певицу. Голос у нее
растет, она не форсирует его, не обращает внимания на злые реплики справа и
слева. Она знает, что и как ей надо петь. Впереди у Альфии хорошее будущее.
Володя Копытов — труженик. Нелегкий был ученик. В 25 лет пришел на
подготовительное отделение института. Очень трудно было и ему, и мне.
Прикоснуться к музыке в таком возрасте — сложно. Тем не менее закончил
институт хорошо, в год выпуска стал лауреатом конкурса. Сбывается мое
предсказание — я ему говорила: «Володя, ты можешь мирового уровня достигнуть
как ПРОСТАК». Не обязательно героические партии петь. Он тоже по своему пути
идет, не лезет туда, где у него не получается. Правда, Риголетто он все-таки
спел. Своим голосом. Не форсировал, не бухтел, желая создать привычный
образ. Я довольна им.
Алим Каюмов — лирический тенор, поет в филармонии. Я пока не советовала ему
идти в театр. Ему нет тридцати, будет работать — далеко пойдет.
Ходили слухи, что я сама выбираю учеников. Нет, не выбирала. Просто мне
везло. Присылали проблемных, а они оказывались талантами. Нынешние ученики
тоже непростые, есть больные. А вокалист — это прежде всего здоровье. Думаю,
ребята мои выправятся. Но оправданы ли эти усилия? Ведь я могла бы
заниматься с такими, как Ильдар Абдразаков, Аскар Абдразаков, Альфия
Каримова... Со временем поняла, сколько усилий напрасно потратила на тех,
кого не надо было учить. Они стали ремесленниками, каких-то званий добились.
Но стоили ли они тех затрат?
Хорошо, что чаще стали проводить конкурсы. Это нужное дело. Потому что в
период подготовки человек собирается, концентрирует свое внимание, гораздо
шире берет материал. К тому же профессия певца сама по себе состязательная.
И чем раньше эта состязательность начинается, тем лучше. В конкурсе надо
уметь не только побеждать, но и поражение принять. Это закаливает характер,
и потому я приветствую всех участников конкурсов независимо от того, победят
они или нет.
Замечателен детский конкурс «Дебют». Начинался он с пяти человек, а сейчас
массовое состязание, несколько возрастных групп. Конкурс — это не
обязательно победы и призы, к чему стремятся, главным образом, родители.
Главное в приобщении к академическому искусству, к народным песням.
Выявляются таланты. Некоторые конкурсанты уже в училище поступили и даже в
академию.
Для меня пример того, как можно помогать молодым певцам, — Ирина
Константиновна Архипова. Было время — она часто бывала в Уфе, пела в
спектаклях, организовывала фестивали, конкурсы, дружила с Радиком Гареевым,
который был тогда директором театра. Это было замечательное творческое
содружество. Когда Аскар Абдразаков окончил институт, Ирина Константиновна
деликатно заговорила со мной: «Миляуша Галиевна, вы не будете возражать,
если Аскара я возьму в аспирантуру? Я вокал трогать не буду, поработаю в
области исполнительства». Представляете, какая культура?! Аскар заочно
учился в аспирантуре, общение с Ириной Константиновной много дало. Это
удивительная женщина! Певица ХХ века. Дает зеленую дорогу молодым, у нее
масштаб Вселенной. Многие благодаря Ирине Архиповой вышли на исполнительскую
орбиту.
Возвращаясь к мыслям о своей судьбе, хочу сказать, что не только мой
профессиональный опыт вырабатывался в муках и поисках. Своеобразные
университеты прошли мои чувства, характер. С детства я была очень
самостоятельна. Никто меня за руку не водил, сама записывалась в разные
кружки — фортепианный, балетный, хоровой, пробовала себя в дворовой
самодеятельности.
Не было мне и шестнадцати, когда я попала в рабочую среду. На заводе
работали в основном москвичи. За станками стояли рабочие, но это были
интеллигентные, культурные, порядочные люди. Совсем не тот рабочий класс,
который я себе представляла. Общаясь с этими людьми, хотелось быть
культурнее, образованнее.
Работали много, уставали, но молодость брала свое — находили время сходить в
кино, театр. Восхищались и жили приключениями, чувствами героев фильмов,
спектаклей, сами мечтали о большой, чистой, красивой любви.
В Казани, когда училась в консерватории, у меня было сильное увлечение.
Николай Гусев, певец, учился на два курса старше меня. Влюбилась я не
столько в его внешность, сколько в его голос. Он обладал красивейшим
тенором, пел Германа, и мне казалось, что лучше ничего быть не может. Он
дружил с Тамарой Лебедевой, своей сокурсницей. Когда мы познакомились с ним,
он сказал Тамаре: «Ты прости меня, но я должен быть с Милой. Я должен петь
Германа, и мне нужна именно она». Видимо, почувствовал, что я буквально дышу
им. Мы ходили по улицам, и он пел мне «Пиковую даму» от начала до конца. Я
млела… А потом он закончил консерваторию и стал работать в оперном театре в
Уфе. Я осталась в Казани и дико скучала. Он звал: «Приезжай!» Я решила
бросить консерваторию, потому что переносить разлуку стало невмоготу. Пошла
в ректорат за документами, и меня пригласил к себе проректор Владимир
Александрович Апресов. «Мила, — обратился он ко мне (вот такие удивительные
были люди и отношения, общались на равных), — я перестану вас уважать, если
вы бросите консерваторию. Гусев — человек легкомысленный. Он с легкостью
бросил Тамару Лебедеву, а где гарантия, что и с вами он не поступит так же?»
Долго со мной разговаривал и убедил меня не бросать консерваторию, как бы
тяжело ни было. В каком состоянии я заканчивала учебу — другой вопрос. А
Николай в Уфе повел себя самым непорядочным образом… У меня были такие
переживания, такое разочарование, что думала — не выживу.
После этого много лет мужчин видеть не могла. Уж кто только за мной не
пытался ухаживать — никого не надо. Никому не верила.
И только когда мне было уже за тридцать, я встретила Льва Александровича
Головизнина. Мы прожили много лет, вырастили двоих детей. Это был очень
порядочный человек, геолог по профессии. В материальном плане мы ничего не
нажили. Он жил только работой, руководил крупной разведовательной партией,
все время в разъездах, для своих сотрудников добивался квартир, высокой
зарплаты, а до своей семьи руки не доходили. Когда произошел развал
Советского Союза, он тяжело переживал. Как трагедию. Ему говорили: «У вас в
руках была вся техника, материалы, вы могли бы построить дом, дачу. Почему
же не воспользовались этим?» Он отвечал: «А я коммунизм строил!» От музыки,
искусства Лев Александрович был далек. Но мы любили друг друга и уважали.
Несколько лет назад его не стало. Я вспоминаю о нем с нежностью и теплом.
Главное наше богатство — дети: сын Владислав и дочь Лейла. Я благодарна Льву
Александровичу за то, что он привил им благородные порывы. Я горжусь детьми,
знаю, что у меня есть опора. Оба с семи лет занимались музыкой. Славе от
отца достался дар генерировать идеи. Он замечательный музыкант — органист,
пианист. Учился, работал в Швейцарии. У него в филармонии сейчас столько
интересных проектов, и он буквально горит, дышит ими. Считает, что здесь, в
России, он ущемлен материально, зато в творческом плане интересно. Лейла —
музыковед, журналист, увлекается психологией. А какая она умница, у нее
тонкая, добрая душа, как она понимает людей… У обоих по двое детей. Так что
четверо внуков радуют мое сердце.
В своей жизни я никогда ничего не просила — ни званий, ни квартиры, ни
почестей. Мне все это досталось как само собой разумеющееся. И я принимала.
Значит, кто-то замечал мой труд, поэтому все эти звания я ношу с внутренним
согласием.
Правда, был один случай, когда мы жили три семьи в одной квартире, и я
обратилась к Президенту республики Муртазе Губайдулловичу Рахимову с
просьбой о предоставлении однокомнатной квартиры. Отклик был мгновенный,
наши проблемы разрешились.
Одно из последних моих званий — «Почетный гражданин Уфы». Поскольку я ни
одного непорядочного поступка не совершала, была искренней, правдивой,
работала с одержимостью и в свое время, когда моложе была, очень много
занималась общественной работой, может быть, даже в ущерб семье, детям, то
смогла принять и это звание. Я спокойна, потому что мне не стыдно смотреть в
глаза любому жителю Уфы и республики. Радуюсь, когда незнакомые мне люди
встречают меня доброжелательно, здороваются, улыбаются. Надеюсь, что не
только как педагог, но и как человек заслужила это и принимаю с чистой
совестью.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
