|
|
Шаулия Зулькарнаева
Славная моя родина
Жизнь человека краткосрочна. Каждый из нас проходит свой жизненный путь
по-своему. Кто-то сгорает в самом начале, как Гагарин. Кто-то, ничем себя не
проявляя, проматывает драгоценные дни жизни в бесстыдной лени. Кто-то
купается в море благополучия, а кто-то мается в судорожном поиске своего
места под солнцем. Есть и такие, кто находит прелесть жизни в скромном труде
для себя и на пользу обществу. Это тихие трудяги, делающие большие дела. На
них и держится мир.
Одним из таких был мой отец, отдавший сорок лет жизни учительской работе, а
журналистике — всю жизнь, участник двух войн, прошедших страшными
разрушительными торнадо над человечеством в прошлом веке. Это он,
молоденький выпускник Троицкого медресе, подвергаясь неимоверным нападкам со
стороны недоброжелателей, открыл в родном селе первую мусульманскую школу
нового типа с обучением таким наукам, как география, естествознание,
арифметика. Автор романа, изданного тоже в ушедшем веке, человек большого
ума и удивительной широты натуры. Он любил людей, и люди отвечали ему
взаимностью. Нет его вот уже более тридцати лет, а все его помнят, помнят,
кому что сказал, кому чем помог, рассказывают разные истории, связанные с
ним. Я всегда поражаюсь: это каким же надо быть человеком, чтобы и после
смерти продолжали тебя так долго помнить и уважать!
Эгоизм живет тем, что берет. Любовь — тем, что отдает. Отец любил отдавать.
Земляки мои рассказывают смешные и поучительные притчи и анекдоты,
приписывая их ему. Он их автор или нет, не знаю, но вот этот анекдот, думаю,
мог бы и сочинить:
«Бог создал людей и распределил их по нациям. Оградил каждую границами,
чтобы зря не шастали по планете, путая учет. Сделал дело и остался доволен.
Посмотрел еще раз на землю и увидел, что недостает еще одной нации. Все
есть, но одной не хватает. Работяги-трудяги хохлы есть. Сметливые да
мозговитые евреи есть. Чопорные и высокомерные англичане, пунктуальные немцы
— тоже есть. Суетливые итальянцы — на своем «сапоге». Башковитые, но
страдающие излишней прямолинейностью татары — тоже на месте. Русские,
японцы... Но вот какую-то при создании упустил.
Разжег Бог большой костер, повесил громадный котел с водой. Опустил туда
двух хохлов, еврея на пару с татарином, немца с англичанином, затем трех
лесных тварей: лису, волка, змею. Немного подумав, отправил туда еще петуха
и крепко закрыл котел крышкой. Дав покипеть, через некоторое время открыл —
а оттуда поднимается симпатичный мужчина в черном удлиненного покроя костюме
с тросточкой в руках. Приподнимая черную шляпу, кланяется Богу:
— Исенмесэз1, я — ахуновский!»
————
1 Исенмесэз — здравствуйте (тат).
Это шутка, но с большой дозой правды: ахуновских Бог и вправду не обделил
сметливостью, трудолюбием, красивой внешностью и другими качествами,
отмеченными в вышеприведенном анекдоте.
В детстве я видела у отца записную книжечку, на обложке которой было
вытеснено краткое слово — «Памятникъ». Именно так — с ятированным знаком в
конце. Эта книжечка была предназначена для того, чтобы человек делал себе
«узелки» на память, дабы не забыть что-то важное. Отцу, как человеку
творческому, она была необходима, и он постоянно носил ее с собой вместе с
«химическим» карандашом, пока не появились «вечные» ручки с поршневым
цилиндром и с чернилами внутри.
Отец занимался изучением истории родного села Ахунова. Думаю, это было
продиктовано не праздным любопытством, а зовом крови потомка далеких предков
— благородных мурз, когда-то прибывших на пустующие земли здешних мест.
Помню, куда-то, кому-то писал, делал запросы, штудировал старинные книги и
записи, подолгу беседовал со стариками. Изучением истории села он занимался
с 1913 года, но участие в Первой мировой войне (а потом и в Великой
Отечественной), большая загруженность в школе не позволяли уделять этому
много времени. Только уйдя на заслуженный отдых, он смог вплотную заняться
любимым делом.
В дневниковой записи отца есть такие строки: «Пишу историю села. Село наше
огромно — почти в три километра — приходится топать из конца в конец, чтобы
встретиться со «знающими» людьми. Ездил по окрестным башкирским и тептярским
деревням, чтобы установить один-единственный факт по периоду гражданской
войны. Иногда — на телеге, больше — пешком».
Этим записям более полувека. Мы — ровесники. О, ваше величество Время!
Вот лежит передо мной толстенная рукопись, исполненная ровным, красивым
почерком. Листы склеены картофельным желе, переплет из толстого картона. Я
помню, как отец ставил свои рукописи под тяжелый пресс, который сделал сам.
Это нехитрое приспособление состояло из двух ровных дощечек с торчащими по
краям четырьмя винтами. Видела, как он клал между досками рукопись, затем
завинчивал винты до упора. Получались настоящие книги. У меня — черновой
вариант «Истории Ахунова», а еще две такие «книги» исчезли. Вот бы иметь под
рукой хоть одну готовую!
Я долго не могу взяться за работу. Сдерживает отдаленность событий,
встречающиеся архаизмы, старинные обороты речи, а главное — страх
ответственности.
Ночь. В доме напротив давно погасли огни, а я все читаю. Написано
увлекательно — не оторваться. Однажды во сне увидела отца. Его усталые глаза
глядели на меня с надеждой. И я наконец решилась.
Под рукой готовый богатый материал. Потерялись отдельные листы, но о чем там
было написано — можно догадаться по следующей или предыдущей странице. Это
восполнить несложно, стоит только повстречаться со старожилами. Еще живы
люди, перешагнувшие за восемьдесят пять, девяносто лет. Это дедушки
Курбангали, Камалетдин, мои тетушки Газза, Зэйнаб...
С первых страниц наткнулась на неожиданное препятствие. По приведенным отцом
фактам выходит, что село было основано в 1773 году. А в сельском музее
хранится документ, гласящий, что оно основано в 1780 году.
Подумав, что каждый волен высказать свое мнение, я решила пока все оставить
как есть.
* * *
Село Ахуново расположено в Учалинском районе на берегу неглубокой и узкой
речки Кидыш. За плечами села сложное прошлое. Факт исторический — вещь
упрямая. Симпатичен он для тебя или нет, приходится признавать. Что было, то
было.
Все цари России что-то делали для своего государства. Кто-то «прорубал окно»
в Европу, кто-то укреплял крепостничество, а кто-то его отменял. Но все
цари-государи на Руси «болели» одной болезнью — стремлением расширить
территории своих владений. Они любили жить с размахом (могущество должно
быть великим!), старались принять под свое могучее крыло соседей, дабы
уютнее было жить вместе, безопаснее, коли заявится враг.
Чтобы укрепить свои восточные границы (а для дальнейшего расширения уже
виделись просторы богатой Сибири) и охранять земли добровольно
присоединившихся башкир, царь посылает для создания укрепленных форпостов
своих служилых людей. В 1734—1770 годы они укрепляли государственную
границу, находящуюся на рубеже с казахской степью — от Оренбурга через
Верхнеуральск до Челябинска.
Тогда-то и возникло наше Ахуново. Существует много версий о том, за что
Екатерина II наградила его основателя Даушева этой землей. «За то, что он
состоял послом в странах Востока, — утверждают одни. — За то, что сыграл
полезную роль для России». «Царица спросила у него, — рассказывают еще, —
где желал бы он иметь земли на старости лет?» «Мне все равно», — ответил
тот. Если брать за истину то, что Даушев был родом из Исети, то, пожалуй,
это сомнительно, ведь известно, что на старости любого человека тянет на
родину. В те времена пустующих земель на Исети было немало, но старика туда
не потянуло. А умер он через восемнадцать лет в преклонном возрасте, после
основания села. И, как утверждают нынешние представители его фамилии, умер в
далекой Турции во время паломничества в святые места.
Другая версия сводится к следующему. Габдулла-ахун Даушев был духовным
лицом: «ахун» — это высокий титул в исламе. А награжден был за усмирение
бунтовщиков. В чем конкретно это проявилось — неизвестно. Видимо, своим
авторитетом, словом Корана сумел успокоить и образумить возмущенных
несправедливостью людей, остановил кровопролитие.
Как бы там ни было, выходец из деревни Дауш, что находилась в Мензелинском
уезде, получает землю, чтобы жить и охранять границу. Он не был пионером в
строительстве форпостов в этом регионе: до него уже были построены
Карагайское (1736 г.) и Петропавловское (1743 г.) укрепления.
Основной костяк прибывших составляли служилые татары и мишари. Габдулла-ахун,
говорят, придерживался правил — не входить в контакт с кочевниками, не
выдавать замуж девушек в другие аулы и не брать невест со стороны. К своим
людям тоже был предельно требователен. Со временем появилось много желающих
поселиться здесь же. Подходили с поклоном, прося разрешения. Но прежде чем
ответить, ахун спрашивал, на что проситель горазд, то есть каким ремеслом
владеет. Если человек был умельцем, то оставлял, нет — получал отказ. Таким
образом село сложилось из трудолюбивых мастеровитых людей, что впоследствии
и подняло его.
Ахуново оказалось единственным татарским селом в округе. Население его вело
замкнутый полувоенный образ жизни, общаясь только с соседними форпостами
пограничной линии, обустраивало укрепления, рыло траншеи, строило мосты.
Одновременно вело и свое крестьянское хозяйство.
Село разрасталось. К 1792 году за ним числилось 26 тысяч десятин земли, в 55
домах проживало 440 человек. Продолжая строиться и охранять границу,
участвовали в военных походах русской армии — сначала против турок, а затем
и Наполеона...
Село было знаменито своими коврами. Новопоселенцы привезли с собой не только
ткацкие станки, но и овец белошерстной породы. Ковры отличались добротным
качеством, яркими красками, узорами. К тому же каждая мастерица добавляла
что-то свое как печать персонального стиля. Такое практикуется и сейчас.
Слава об ахуновских коврах известна далеко за пределами республики: они
удостаивались наград на выставках в Москве, находятся в различных
этнографических музеях, востребованы и сейчас.
Славилось Ахуново и своими учебными заведениями. Здесь были отдельные классы
для мальчиков и девочек, работала русская школа. В здешнем медресе в свое
время получил достойное образование видный исламский богослов Зайнулла-ишан.
Действовали маслобойный и сыроваренный заводы, кузница, кожевенные и
пимокатные мастерские, хорошо было налажено чеботарное дело. До революции у
нас славился кузнец Иван Дюрягин. Это у него обучился кузнечному делу
родоначальник нынешних потомственных кузнецов Мингажев. Был дом заезжих, три
мечети, своя пожарка, даже телеграф, где постоянно находились военные,
потому что село лежало на важном государственном пути. Народ обслуживали
русский доктор и русские писари.
По всем показателям село было передовым. Когда еще нигде не было библиотек,
здесь она была, как и своя мельница. Мукомольная паровая мельница
Абдрахмановых, которую на века построили Архиповы, обеспечивала всю округу.
Она и сейчас действует.
После коллективизации колхоз первым в районе построил свиноферму,
птицеферму. Хорошо было развито коневодство, овцеводство, кролиководство.
Первым в республике здесь построили Дом отдыха для колхозников, заложили
свой колхозный огород, яблоневый сад. Колхоз вышел в миллионеры. Школа стала
образцово-опорной. Работал детский сад. Люди, привыкшие жить собственным
трудом, не дали маху и в совместном труде.
В годы Великой Отечественной войны Ахуновский колхоз «Красный партизан» сдал
в фонд обороны около 4 800 тонн зерна, 7 369 голов скота, 184,7 тонны мяса,
1 111,8 тонны молока, 6 тонн шерсти, 4 404 шкуры, 38 тысяч яиц. Кроме того,
дополнительно к обязательным поставкам — 375 голов крупного рогатого скота,
1308 овец, 3 автомашины, 35 телег с упряжью, 8 кавалерийских седел, 11
тулупов, 300 пар валенок, 200 лошадей для Башкирской кавалерийской дивизии,
90 тысяч рублей в фонд строительства танковой колонны и многое другое,
нужное для фронта и фронтовиков.
За большой вклад в обеспечение армии и флота Указом Президиума Верховного
Совета СССР колхоз «Красный партизан» награждается орденом Отечественной
войны I степени. В этом указе отмечалось:
«В годы больших испытаний труженики колхоза «Красный партизан» Учалинского
района в смертельной схватке с немецко-фашистскими захватчиками показали
поистине героический трудовой подвиг, обеспечивая армию продовольствием,
одеждой и обувью. Во имя победы над врагом в тылу колхозники не жалели силы,
времени, даже жизней. Колхоз всегда активно участвовал в патриотических
начинаниях».
Мужественно сражались ахуновцы на фронте. В войне участвовало 805 человек.
295 из них погибли, 294 пропали без вести, 37 вернулись инвалидами. Дошли до
Берлина старший сержант, пулеметчик Ибрагим Музафаров, гвардии сержант,
артиллерист Харис Мингажев, бойцы Галиулла Нафиков и Рахматулла Гарипов.
И после войны колхоз продолжал удерживать славу передового хозяйства.
Выросла, сменив ветеранов, молодежь, крепла техническая оснащенность,
расширялось производство, хорошело, обновлялось село.
Интересно впечатление постороннего человека. Им поделился со мной таксист
Дмитрий Кулаков, человек уже не молодого возраста, но лихо сновавший от
автовокзала до любой точки района на своем маленьком автомобиле.
— В пятидесятые годы женился я на башкирочке и переехал к ней в село Учалы.
Работаю шофером, езжу по району. Однажды послали в Ахуново, где я еще ни
разу не был. Подъезжаю, вижу — дома все внушительные, крытые железом (тогда
это было великой роскошью), все до единого обнесены изгородью. И главное —
крепкие ворота. И что еще поразило — огороды. Ахнул: русские, что ли, тут
живут, а я и знать не знал столько лет! Так я впервые познакомился с этим
селом.
Кстати, о языке. Язык жителей села своеобразен. Долгая жизнь бок о бок с
живущими рядом русскими соседями, естественно, наложила на нее свой
отпечаток. У соседних русских, наоборот, в речи часто встречаются татарские
слова. Живущие в селе русские одинаково хорошо говорят и на родном, и на
татарском.
Общение с башкирами (интенсивный приход невест с башкирской стороны) тоже
обогащает родную речь. Но свой, материнский язык — язык Тукая — все же
сохранился, и крепко. На нем читают стихи, поют песни. Это дух, который
нельзя вытравить. Но и натиска времени тоже не остановить.
* * *
К началу лета я завершила работу над книгой отца. Оставалось отвезти
отпечатанное на машинке в издательство. Но не давал покоя один не раскрытый
вопрос: а что же означает название реки Кидыш, протекающей вдоль села?
Расспросы у сельчан ничего не дали. Местные жители, хотя и прожили на берегу
этой речки более двухсот лет, почему-то к этому в свое время интереса не
проявили. Не получив ни от кого желаемого ответа, принимаю решение выяснить
самой. Кто-то когда-то должен же сделать это дело!
Мне показалось, что решу этот вопрос, если покопаюсь в музее Верхнеуральска,
может, набреду и на факт основания села.
Почему именно в этом городе? Да потому, что до революции село Ахуново
находилось на территории Верхнеуральского уезда.
Верхнеуральск — город старинный, как все периферийные города России, с
застывшим купеческим акцентом. Внушительное здание краеведческого музея.
Сотрудники его горестно сообщают, что старый архив музея сравнительно
недавно сгорел. Показали карту уезда до революции. Но больше ничем помочь не
смогли. Зато нашелся человек, который ознакомил меня с документом,
касающимся нашего села. «В 1669 году, — говорилось в нем, — вспыхнуло
восстание, получившее название по имени бунтаря Саита «Саитовское». Оно было
крепко подавлено. Многим удалось бежать. 13 деревень тептярских из южного
Татарстана и одна татарская были сосланы на Урал, на нынешнюю территорию
Учалинского района. В годы «черного передела» многие оставили Большое село (Ахуново)
и основали другое — Новое Ахуново».
Тем не менее не получив ответа на свой вопрос, направляюсь в Магнитогорск.
Всю дорогу до Магнитогорска думала об этом факте, который переворачивал уже
устоявшееся представление о первом основателе нашего села Даушеве. История —
вещь сложная, порой противоречивая. Пусть этим займутся историки. Потомкам
для поиска тоже что-то оставить надо.
Магнитогорск, увы, не дал ничего. Не дал и приюта. Промерзнув до костей в
летнем одеянии в зале ожидания вокзала, утром первым автобусом отправилась
домой, в свою уютную квартиру. Отдохнуть, отоспаться! Потому что предстоял
нелегкий путь по региону Магнитогорск—Челябинск с посещением малых и больших
деревень. У меня было какое-то чувство, что где-то там обязательно найду тот
ключик от ларца, который я пока никак не могу открыть.
В Урлядах узнала год их основания — 1806-й. Дальше — село Карагайское,
основано в 1736 году. Старый историк — учитель, живущий с женой недалеко от
школы, с большим желанием и гордостью рассказал о своем селе. А о нашем:
«...одно из звеньев форпостов, по-нынешнему говоря, погранзаставы. Мы стояли
на восточной границе государства на охране». И все.
Уйское — 1740 год. Петропавловское — 1743 год...
Все даты с точностью совпадают с картой, составленной отцом. Неужели и он
когда-то объездил эти места?
Где на автобусе, где на попутной машине, где на арбе-телеге, где пешком,
сжимая сердце в кулаке (времена-то нынче смутные), прошлась-проехалась по
всем степным селениям, потратив на это почти целое лето.
Благо, погода стояла прекрасная. Степь благоухала. С ярких небес струилось
пение жаворонков. Садились на плечо доверчивые бабочки, в траве под ногами
звенели кузнечики. В синем мареве дрожал край вечных ковылей. Высоко в небе
планировал коршун. Когда приходилось идти пешком, подбадривала себя тем, что
отец тоже больше ходил. И еще пела свои любимые песни. Пение помогает
скоротать время. Вот я и пела— от души, во всю грудь, зная, что меня, кроме
удивленных сусликов, никто не слышит.
Челябинск. Он тоже не внес ясности в смысл названия реки, зато дал кое-какую
информацию о самом селе. На мой вопрос, почему оно не занесено на карту,
указывающую движение Пугачева по краю, а обозначено только точкой, ответили,
что оно не успело получить статус форпоста. Возможно, помешали какие-то
причины, пожары например.
Вот, наконец, и село Кидыш. Кидышовка, как его еще называют. Может, здесь
собака зарыта? В школе — никого: пора каникул и отпусков. Старушки на
завалинке: «Это сейчас Кидыш называют, а раньше Кидаш называли, нет-нет да и
сейчас так скажут».
Такое объяснение меня не устраивало, потому что запутывало еще больше. Но
мне не хотелось так просто взять да уехать, что-то удерживало, давало
надежду, что истина где-то рядом. И вот свершилось! Бывает же такое: в
сложные минуты жизни судьба чем-нибудь да выручит. Этой «выручалочкой» на
этот раз оказалась учительница истории из Уйска.
Мой вопрос ее заинтересовал.
— Я знаю, что значит по крупицам собирать исторический материал, сама
занималась этим, — сказала она, искренне отозвавшись на мою просьбу. — Наши
места хранят много интересного. По этим местам со стороны крепости Карагайск
мимо села Ахуново прошел Пугачев со своим войском. Прошел благополучно, без
препятствий. А вот Уйская крепость встретила его во всеоружии, даже женщины
встали кто с вилами, кто с копьем рядом с мужьями. А вот про реку… В 1743
году здесь заложил первый дом один пришлый по имени Кидаш. Отсюда — и село,
и речка… Так часто бывало.
На сей раз мне с транспортом повезло — земляки, живущие тут, решили довезти
меня до самого Ахунова.
Дорога — дело хорошее. Она дает возможность неспешно осмыслить полученную
информацию, мысленно расставить ее по полочкам.
На душе легко и несколько досадно. Легко потому, что найден ответ на вопрос,
мучивший меня с весны. Досадно потому, что ключ от «ларца», оказывается,
лежал совсем рядом, а я потратила на его поиск столько времени!
Проезжаем мимо почерневшего и полузасохшего от возраста кряжистого дерева,
несущего одинокую вахту в пустынной местности. Когда-то оно, должно быть,
стояло в окружении стройных сородичей, молодое, зеленое, веселое. Раньше
здесь был лес, качались могучие кроны огромных лесных массивов с не менее
масштабными массивами болот. Следы этих болот приходилось видеть и мне в
детстве. Август — месяц брусничный, стар и млад в бору. Правда, детей туда
одних не пускали, только под предводительством хорошо знающих лес бабушек.
Ко времени моего детства эти болота уже потеряли свою былую внушительность.
Это уже были ядовито-зеленые обманчивые лужайки с нежными цветочками, по
краю которых торчали кочки. Попадались и коварные трясины, поросшие мхом и
брусникой. Особенно коварна была трясина «Гульмахар», лежащая, как
заграждение, между березняком и хвойным массивом. Это был единственный путь
в брусничное царство. Через трясину шла еле заметная, но надежная дорога, по
которой могла проехать даже груженая телега. В старину она была тропинкой и
называлась «Гульмахар юлы» («Дорога Гульмахар»). Сказывают, эта самая
Гульмахар только одна знала, как ходить по ней.
В моей памяти до сих пор стоит жуткая картина тех лет, которая нет-нет да
всплывает перед мысленным взором: медленно скрывающаяся в зеленой ряске этой
трясины коричневая спина лошади, сбившейся в ориентировке. Она погружалась
долго и мучительно. О как она взывала о помощи! Она жалобно ржала и тогда,
когда уже и голова начала скрываться, до последнего дыхания... Потом настала
оглушительная тишина. Только по-прежнему дрожал и колыхался от испарений
воздух, и как ни в чем не бывало пробегал по ровной трясине легкий ветерок
да надрывно каркал в глубине леса одинокий ворон. Мы стояли и плакали.
Наблюдавшие эту трагедию бабушки и не подозревали, какую душевную травму
получили дети. Они не были психологами. А может, и были, преподав нам
наглядный урок предосторожности.
Да, эти болота раньше были и бичом, и регенератором природы. Лес тогда почем
зря не тревожили. А сейчас наша машина катит по бывшей трясине «Гульмахар»,
как по шоссе. Только небольшие ядовито-зеленые лужайки да кочки по сторонам
напоминают о прошлом.
Тут и сейчас неплохой лес. А раньше, в те стародавние времена, это был
темный таежный массив, густой и непролазный. А за лесом простиралась вечная
степь, покрытая седыми волнами ковыля, где бродили несметные стада
кочевников. Сказывают, что некогда одна из орд Чингисхана в своем
устремлении на запад пришла в эту степь. Перед ней встало мощное препятствие
— стена леса. Продвигаясь через непролазные чащобы и болота, гибли лошади,
скот, люди. По преданию, остановились в диких местах нынешнего нашего села,
чтобы с почестями предать земле какого-то их большого начальника, засыпали
камнями. Действительно, тут до сих пор сохранился курган и недалеко от него
торчащие из земли плоские камни с таинственными знаками. Иные сказывают,
будто тут покоится прах дочери самого хана. Не смогли продвинуться дальше
степные воины, повернули обратно…
Подумать только — это было почти восемь веков назад! Это так много и так
мало для реки Времени.
А это дерево? Ему, должно быть, тоже очень много лет. Двести? Триста?
Деревья живут долго. Кто знает, возможно, его «бабушка» или прабабушка была
свидетельницей этого гибельного похода, молчаливого сражения человека и
природы. В котором не знавшие поражений монголы отступили.
А может, и эта река? В то время полноводная, чистая, полная жизни.
Да, вот эта самая река...
Мое размышление получает конкретное направление. Итак, речка Кидыш. Она
берет свое начало на территории нашего села. Когда в 1743 году в нижнем
течении ее поселился некий Кидаш, она, выходит, еще протекала без названия.
Текла среди зеленых берегов, через лесные завалы, облепленные бородатыми
лишайниками, через ельники и сосняки с застывшими лентами янтарной смолы,
мимо гор с шапкой кустарников шиповника и вишни. Текла себе и текла в
первозданной своей тиши и благодати. Со своими рыбками. В кристально чистых
ее заводях росли водяные лилии, а над ними порхали стрекозы. Целые леса
ольхи на берегах охраняли ее покой и чистоту... Она спокойно катила свои
воды среди полного безлюдья, непостижимых уму чудес растительного и
животного мира.
И вот однажды на ее берегу, ниже по течению, появляются первые поселенцы.
Обычно гидроним получает название от того, кто его первый увидел,
засвидетельствовал. Следовательно, первые здешние жители и селу, и реке дали
одно название — Кидаш. Почему же теперь Кидыш? А это уже дело ассимиляции
(«а» ↔ «ы»). К этому подтолкнуло и произношение слова русскими, живущими
плотно в этой окрестности, — переносом ударения на первый слог (Кидаш), что
привело к «проглатыванию» гласного звука во второй части слова. Как все,
оказывается, просто и понятно!..
* * *
Машина остановилась напротив моего ахуновского дома недалеко от «Красных
ворот». Отчий дом сохранился, стоит в переулке, носящем имя отца.
У этого дома своя история. Я приобрела его не потому, что нуждалась, а по
какому-то внутреннему зову. Порой это со мной бывает — срабатывает какое-то
интуитивное чувство, его иногда называют шестым. И, действительно, не зря:
дом оказался единственным уцелевшим свидетелем эпохи первооснователей села.
Мне тут нравится отдыхать после суетливой городской жизни — тишь, покой.
Здесь хорошо думается, легко пишется. Все, что сажаю, будь то цветы или
овощи, — прекрасно растет. Дом благодарен за мою любовь — держится, не
подводит. А ведь перед памятным взором моим еще стоят такие же дома,
увиденные в детстве, — Хадичи Даушевой, Магиры Ахмедьяновой и других. Но ни
один из них до наших дней не уцелел.
Помню, эти дома выделялись не только почерневшими от времени бревнами, как и
мой, но и непривычной для сельской архитектуры двухэтажной высотой. На
первом этаже держали скот, а на втором жили сами хозяева. Первые строители в
те далекие времена опасались нашествия не только врагов, но и нападения
медведей, волков, рысей и ядовитых тварей, ведь кругом стояли дикие леса и
болота. У этих домов каменного фундамента не было. Мой когда-то тоже был
двухэтажным, но еще в начале двадцатых годов ушедшего века первый этаж
убрали.
Кстати, село наше изначально было построено на городской манер, как и бывшие
соседние форпосты. Сейчас оно насчитывает двенадцать коротких и длинных
улиц, рассеченных на кварталы переулками. Тридцать семь переулков сами могут
называться улицами. У них тоже собственные названия.
…Бывают в жизни счастливые дни. В тот день мне удалось подержать в руках
редкую рукописную реликвию, хранящуюся в местном музее. Спасибо тому, кто
мне сказал о ее существовании, и директору музея Алмасу Яриеву, что доверил
ее на несколько часов.
С рукописью поспешила в дом девяностосемилетнего муллы Камалетдина Гафурова,
знающего арабскую грамоту. Прежде чем взять протянутую книгу, тот тщательно
вымыл руки.
— Ее, знать, держали не простые люди. Надо оказать уважение.
Открывает и начинает читать, беззвучно шевеля губами, то и дело поправляя,
сползающие с носа очки.
— Тут в основном шежере (родословные) сельчан. Вот впереди несколько
исписанных страниц, может, тут что найдем… Знаешь, сложно разобраться, ведь
написано еще старыми арабскими буквами, какими пользовались очень давно.
Озадаченно смотрю на тесные, ровные ряды старой арабской вязи. Никому, кроме
муллы, в них не разобраться.
Дед устал читать, снимает очки.
— Глаза болят, отдохну малость…
Разговор все о том же — об истории села.
— Какой год, говоришь, отец твой считал временем основания села? 1773-й,
говоришь? А как там, в музее? Значит, говоришь, 1780-й. А когда было
Пугачевское восстание? В 1773—1775 годах, значит. Старики рассказывали, что
пугачевцы заночевали у горы Ташсуал. Знаешь, где она? Знаешь, конечно. Вот
если бы деревни не было, тогда кто бы про это знал? А про «мосты Пугача»?
И тут вспомнились строки из рукописи отца: «Еще в 1912 году видны были кучи
камней у подножья горы. Пугачевцы соорудили из них печи, варили еду,
грелись, обсушивались. После их ухода, видимо, гора и получила свое название
Ташсуал, что значит «каменная печь». Кто может дать название горе?
Естественно, только те, кто жил рядом и видел все это своими глазами.
Следовательно, ко времени крестьянского восстания, бушевавшего в 1773—1775
годах, село уже существовало».
С логикой отца я была согласна. Ну а где доказательства?
Приветливая сноха деда зовет нас к столу. Поев-попив, Камай-бабай снова
садится за чтение.
— Слушай, вот тут написано, что после основания деревня несколько раз
подвергалась пожарам, дважды сгорала дотла. Вот ведь какие беды перенесли
люди, вай-вай. Постой, постой, тут пошли цифры...
Прочитав про себя написанное, вдруг радостно оживился:
— Слушай, дочка! Вот тут черным по белому так и написано: «…Я заложил 17
июня 1771 года».
Я буквально впиваюсь глазами в хорошо читаемые арабские цифры. Неужели автор
этой старинной рукописи и есть основатель села?
Кто же он? Как его звали? Но сколько мулла ни листает книгу, нигде имени
автора нет. Не счел по скромности указать? Или просто забыл? Какая
непростительная оплошность! Есть лишь краткая запись, что в 1915 году с
рукописью ознакомились самые уважаемые люди села. Приведен список этих
людей. Ознакомились, для себя узнали что надо и снова положили в надежное
место. Так до нас дошла реликвия, возраст которой, по-видимому, более
двухсот лет.
Я тихо плачу, слезы текут по щекам. Плачу от радости, что открылась завеса
неизвестности. Дед тоже взволнован.
Вспомнив, что надо вернуть рукопись в музей, благодарю за помощь и прощаюсь.
По пути останавливаюсь перед вековым осокорем. Это величественное дерево,
говорят, посадил в начале прошлого века Муса-хажи. Хажи давно нет, а память
о нем живет. Вот эта тяжелая рукопись в моей сумке — тоже добрый след
какого-то человека. Но как жаль, что он позабыл указать свое имя!
* * *
Как последний вагон лета, быстро промелькнул август. Пошли сплошные дожди с
редкими погожими днями. Затем вдруг ненастье кончилось, настало бабье лето.
Со скромным букетом поздних цветов поехала в родное село. Сошла на первой
остановке и свернула к речке. На берегу, где мы в детстве любили купаться и
чистить с подружками медные самовары, остановилась.
Какая она теперь маленькая, моя милая речка! Начинаясь родничком с
хрустальной водой, узкой лентой проходит она через ольховник, затем,
постепенно пополняясь водами мелких речушек, покидает пределы селения,
устремляясь дальше в известные только ей края.
У Троицка она превращается в реку Уй. Потом, катя свои воды все дальше и
дальше, обретает другие имена: Тобол, Иртыш. Вместе с ними вливается в
величественную Обь, которая степенно несет свои отяжелевшие воды в Карское
море и Северный Ледовитый океан.
Оказавшись в своем вечном доме на севере, наша речка, думаю, иногда
вспоминает свою далекую родину: зеленую лужайку, купающуюся в теплых лучах
солнца, влажную лощину, окруженную плотной стеной ольховой рощи, увитой до
непролазности цепкими, как лианы, стеблями хмеля. В центре этих «джунглей»
таится бурлящий родничок, на дне которого бодро пляшут разноцветные мелкие
камешки. Наверное, это ее сердце…
У каждого человека своя река детства. Самая родная, единственная.
Кидыш, Кидыш! Теперь я знаю, почему ты так называешься. И еще много чего
знаю о том, что случалось на твоих берегах. Людская память, вобравшая в себя
ручейки и речки наших знаний, — это тоже реки. Река народной памяти. Да не
оскудеет она вовеки!
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
