Николай ИВЕНШЕВ

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

На сайте В Сети

XPOHOC

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

Николай ИВЕНШЕВ

ИНДЕКС Счастья

(повесть)

Комедия не стоила медного гроша, но сыграна была блестяще. Исполнители показывались публике только раскрашенною стороной, с оборотной на них не стоило смотреть. Все играли отлично, правда, уже не на сцене: нитки были слишком длинны, зато актеры были виднее. Склеенная кукла так расчувствовалась, что совсем расклеилась, а свинья с деньгами ощутила в брюшке такое благодушие, что решилась сделать что-нибудь для одного из актеров – например, упомянуть его в своем завещании, как достойного быть погребенным вместе с нею, когда придет время

Андерсен

Быть женой черта оказалось не так страшно, как она себе это представляла
Анри Труайя

1 ГОД

Первая четверть

«Я, Зуев Александр Иванович, 1970 года рождения, работаю учителем русского языка и литературы в Старолуговской средней школе, являюсь классным руководителем 10 «б», класса, в котором учился потерпевший Куликов Олег Владимирович». Он оторвал глаза от разграфленного листа бумаги и исподтишка, с минуту, разглядывал незнакомого следователя, перекладывавшего из одной стопки в другую такие же желтенькие листы.
Он шумно вздохнул.
Допрос шел в классе, точнее, в кабинете литературы.
Следователь, фамилия его была Воропаев, взглянул: «Что-то непонятно?»
- Что вы, что вы! Все, как день.
И Зуев опять воткнулся в объяснительную, вспомнив из детективов, что сия записка называется свидетельскими показаниями.
Он старался писать сухо, но у учителя литературы это выходило не совсем. Александр Иванович сбивался на художественный слог, понимая, что это не понравится следователю.
Будучи физиономистом, он уже определил следователя Воропаева, как некую схему в сером костюме, черных, без фасона, туфлях и в однотонном галстуке. Впрочем, такие люди и должны работать в органах. Люди без свойств.
Никакой вины своей Зуев не чувствовал. Свидетель? Чего? Убийства, которого не видел.
«Все свои сочинения Олег Куликов всегда писал на «отлично», - объяснял Зуев, - сначала обдумает, а потом уж берется за изложение».
Зуев опять взглянул на следователя: вновь красоты стиля. Свидетельские показания не выходили. Нужно было порвать листок.
Конечно, все было вне рассудка. Это он сейчас только пришел в себя, а так их с Зоей перетрясло, не приведи господь. Олег Куликов погиб по чистой случайности. А случайность всегда загадочна. Вина Зуева второстепенная, умозрительная, литературная. Чеховым не пронял и Блока, выходит, зря читал.
Серая схема, следователь Воропаев, поправил галстук и улыбнулся. Улыбка оказалась не фальшивой, настоящей. Зуев различал улыбки:
- А теперь поговорим без протокола?
Воропаев почесал кончик носа тонким пальцем и предложил называть его просто Игорем Константиновичем.
- Александр Иванович, а как вы относитесь к Куликовской битве?
Зуев пожал плечами: «Причем здесь сивая лошадь?»
- Я преподаю литературу. Недавно в классе Блока читали, «На поле Куликовом». У художника Ильи Глазунова есть… Но так знаю, в общих чертах…Это была битва князя Дмитрия Донского с татаро-моголом Мамаем. Зуев поймал себя на том, что сбивается. Набор фраз. Торопливое бормотание
Воропаев поощрительно кивнул.
- Перед шеренгами встретились русский богатырь Пересвет и татарский мурза, как его…
Зуев не знал «как его». Что - то с памятью его стало.
И тут они оба рассмеялись. И поглядели друг на друга с удовольствием.
Следователь сказал, что видел по телевизору передачу, в которой автор утверждал, что Куликовской битвы вообще не было, не было ни Сергия Радонежского, ни Донского, ни «как его».
Сияя радостным лицом, Воропаев развел белые ладони. И посерьезнел.
- Катя Клочко, Ира Капустина, Дуся Емельянова? Они! – Игорь Константинович ударил сложенными в замок руками об стол, - Понимаю, теперь понимаю, о чем вы спрашиваете… Виновницы? Они! Ну, да, они девочки яркие, в обиду себя не давали. У Кати, говорят, был пояс восточный. У-шу… Или еще там что?..
Что это он лебезит перед следователем, как будто вправду виноват. Нужны ли его подобострастные домыслы?
- Но зачем, зачем им надо было зазывать самого робкого мальчишку в темноту, в заросли? У Куликова в кармане записку нашли, на свиданье приглашали. И отпечаток губ, красной помадой. Баловство? – Воропаев усмехнулся.
- Я не знаю… Обыкновенные девчонки, сериалы смотрят. Мобильники на шее.
Зуеву захотелось на свежий воздух, быстрее на улицу, отдышаться. Словно свежий воздух сполоснет неприятное чувство, прямо-таки физически угнездившееся под ложечкой.
- Вам неприятно! – Язвительно улыбнулся Воропаев. Не так-то он прост и радушен. Странная подозрительность. О деталях трагедии Зуев знал со слов коллег. Катя Клочко? Веселая девчонка. Стихи назубок. Пушкина, Блока. Только спрашивала: «Зачем они писали этот бред?» и тут же, как из пулемета выстрачивала рекламу стирального порошка. «Рекламировали природу, любовь, Родину». Вряд ли она думала так. Рисовалась.
Следователь опять прикоснулся указательным пальцем к своему острому носу.
- Вот Катя-то и зачинщицей оказалась. В принципе, Александр Иванович, вы к происшедшему не имеете никакого отношения. И если хотите, я и бумагу вашу сожгу.
Он ловко выщипнул из брючного кармана металлическую зажигалку.
- Нет-нет! – Почему-то запротестовал Зуев. – Пусть!
Воропаев хмыкнул.
- Зачинщицей! Она была «тем самым»… Ну, как его! - Следователь поморщился. И Зуев в очередной раз проклял свою заклинившую память.
-Ну, да. Тем самым. И с черной косынкой вокруг лба. В ботинках, которые они называет «берцы». Высокие, со шнуром. Да, да, она была обута в «берцы».
- И что? – Замер Зуев, подозревая в этом слове, образованном от «берцовой» кости, какой-то лихой, гибельный удар.
- Или?..
- Так оно и есть. - Хлопнул по столу чернильного цвета папкой Воропаев, подскочил со стула и быстро стал ходить по классной комнате - Ими!... «Берцами»! Но вначале-то, если верить свидетельским показаниям Капустиной, было тихо-мирно. По записке вызвали того Олег Куликова. Вроде свиданье назначили. Куликов пришел. В сквер, в парк. Дуся Емельянова у него фамилию спросила. «Олег?» «Олег!», «Куликов?» «Куликов». В одном классе десять лет учились, а фамилию спрашивают. Не абсурд ли? Абсурд! – Сам себе удивился следователь.
Сел и еще раз хлопнул папкой. Из нее выскочил листок. И, крутясь, упал на пол.
- Захотели поиграть с Олегом. «Ты, - сказали, - тюфяк, рыхлая кукла. Учись защищаться!..» Хлопец не понимал: «Вы че, девчонки, вы че?» Тогда одна из них, Емельянова Евдокия, врезала Куликову ребром ладони. Он согнулся.
Александр Иванович мельком подумал: «Был он там, что ли, если так живописует картину?!» Но решил, что их, следователей, наверное, учат воссоздавать картину происшествия. Артист!
Воропаев продолжил: «Короче, даже этого рохлю они заставили сопротивляться. И «вступить», как они выразились, «в Куликовскую битву». Ну вот, Катя Клочко и двинула в висок…Да… «Берцем». А вас я вызвал и сам не знаю для чего. Вы здесь абсолютно не при чем, так что позвольте извиниться.
Следователь показал, как он будет рвать объяснительную. Но Александр Иванович опять запротестовал.
- Если вы настаиваете, пусть остается. Так-с, для проформы! Однако, все, что я вам рассказал, держите в секрете.
И стремительно, опять доказывая что-то сам себе, выскочил из класса.
Когда Зуев попал на вольный воздух, он подумал, что в этой «проформе» что-то есть, тоже оттенок, тень трагического происшествия, дикого убийства в станичном парке. И никак не мог смахнуть из сознания это редкое слово «проформа». Наконец, ему это удалось. И вместо «проформы» у него в мозгу возникло другое слово. «Челубей». «По челу бей» – откликнулось эхом. И это эхо же, по всей видимости, подсказало. Челубей, тот самый монгол, схватившийся с Пересветом на Куликовом поле.
Зуев хотел было догнать следователя, чтобы сказать ему, как звали участника древнего поединка. Но того уже и след простыл. Сгинули в сером осеннем воздухе серый галстук, темные, немодные туфли прокурорского следователя Игоря Константиновича Воропаева.
Дома его Зоинька читала сказки Ганса Христиана Андерсена. Он присел рядом за ее стол. У них у каждого было по столу. Зоя оторвалась от книги. Посмотрела на мужа умными, понимающими глазами.
- Был?
- Ага!
«Был» имелось в виду следователь.
- Курица в холодильнике.
Он не хотел курицу. Но Зоя опять уткнулась в книгу.
«Почему все принцессы выходят замуж за свинопасов» – подумал Зуев. И спросил об этом жену. Она ответила: «Кушать хоц-ца! Не мешай. У свинопасов – мясо. У принцесс – рояль. Чуешь разницу?!» Зоя зашелестела страницами, потом тряхнула головой: «Ну, и что скажешь?»
- Обаятельная натура.
- У тебя все обаятельные. Особенно гремучие змеи! Ты же к этому делу - не пришей. Папенькам и маменькам надо мозгой шевелить. И за деток своих отвечать
Она вскинула голову. Вьющиеся светлые волосы раскинулись по плечам. Она -принцесса. Он – свинопас.
-А знаешь, Зуев, у нас в семье завелось счастье, поэтому пей «Клинское». Мне доверили все же этот эксперимент. Конечно, хотели перехватить его. Городские в крае. Мол, ближе к методцентру. Замерять, графики чертить, хронометраж. Но в самый последний момент Анна Емельяновна выкинула аргументы: «Дети в провинции, как чистый листок. Не замутнены. Вот на них-то и надо ставить. А доверить можно только ей, Зое Семеновне Зуевой».
Зоино лицо стало розовым. И потемнели родинки: на щеке и подбородке.
Она была счастлива. Недавняя встреча со следователем Воропаевым, и та трагедия, случившаяся с учеником 10 «Б» класса Куликовым Олегом, сейчас уже не казались такими страшными. Это жизнь. И смерть. Рядом они ходят. А то, что Зое доверили эксперимент, о котором шумели давно и в газетах, и в учительской, выступило рельефно. Конечно, это событие. «Факт!» - как говаривал Давыдов в «Поднятой целине».
Зуев пошел на кухню, включил радио. Приемник был настроен на старую музыку. Но вместо музыки Зуев услышал странное сообщение, которое в два голоса подавали ведущие. Оказывается, есть такой коэффициент, индекс счастья. И чем ближе этот индекс к нулю, тем лучше. У россиян этот показатель равен 161, а китайцы приближаются к 10 пункту. Всего выше индекс у датчан – между единицей и двойкой. Ноль – предел, вершина. Коэффициент счастья, по мнению ученых, тесно связан с уровнем жизни.
Вошла Зоя. Почему-то он не хотел, чтобы жена слышала об индексе счастья. Зуев щелкнул кнопкой выключателя. Радио умолкло. Но Зоя успела. И прокомментировала: «Врут, мы с тобой, Зуев, особенно сейчас, самые счастливые люди на земле!»
Он открыл холодильник. У холодной курицы был особенный привкус. И у чая с куском черствого хлеба. Воздух звенел. И у липучки на лифчике Зои, который он озорно оттянул крепкими и веселыми зубами. Врут, что мы - на 161 – м.
Олег Куликов сидел где-то далеко-далеко. В плотном тумане. В небытии. Рядом, в том же ватном небытии, рылся в папке Игорь Константинович Воропаев.
Андерсен Ганс Христиан валялся рядом с диваном. Он не знал, что по современному рейтингу великий сказочник был приближен к эпицентру счастья. Одинокий, грустный и жалкий человек. У него не было Зои. Жизни.

Интерактивная доска

Про ее существование Зуев знал из «Учительской газеты». Наяву не видел. Но вот писали же.
Стоит первокласснику навертеть на этой доске каракули, так эта умная электронная машина тут же преобразует каракули в красивый, стандартный почерк. Техника, как в мультике про Простоквашино, дошла и до этого. Вот такую-то Интерактивную доску и ввел в свой обиход Зуев.
Вечером он непременно ее воображал и подсчитывал свои проколы. Ошибки. На уроках. Дома. В общении с другими людьми.
Увы, всегда выходило, что он еще первоклашка. И каракули его даже та умнющая доска трудно переваривает.
Он очнулся после счастливых объятий, после какого-то отнимающего память безвоздушного или, наоборот, сверхвоздушного пространства. Ничего не может быть слаще и глаже. Шелк и мед.
Он стал по привычке перебирать свои ошибки в беседе со следователем, но не находил их. Вот разве что не вспомнил Челубея. Но это пшик. Ошибка вот в чем: он не очень-то обрадовался тому, что Зое, его Зое Семеновне, достался эксперимент. Надо было радоваться, он не мог. Он целовал ее душистые волосы. К глазам подкатывали слезы. Все было почти так же, как десять лет назад. Когда она была Ореховой, а он – Зуевым. Потом, зарегистрировавшись, стали они, как город (шутка) Ореховозуевыми. Не надолго. На миг. Потом фамилия Зуев поглотила фамилию Орехова.
- Я, Зуек, - шутила тогда Зоя, - стала твоей тенью. Ей и хочется быть, бездумно. Как овощ. Завтра я закажу в ателье шальвары апельсинового цвета. Я ведь –наложница, Зуек? А?..
Гарем в одном лице.
Тогда она употребляла эту глупую, неприличную кличку «Зуек». Пожалуй, этим только и отличалась от Зоиньки теперешней. Теперь-то Зоя называет своего Сашу (женское имя) Зуевым. По-мужски ясно.
Интердоска – замена иконы. Электронный Рублев.

Вторая четверть

- Зуё-о-о-ок, не плыви за буё-о-о-ок! – кричала она мавру, Саше своему.
И в груди сладко щипало: «Ёк-ёк-ёк».
Что это было, Зоя не знала. Но было все распрекрасно. И на анапском песчаном взморье, и на глянцевой гальке в долине Сукко. Она была тенью, легким пухом, ковыльком, который шелковым долгим телом льнет к обжигающей, мавританской, упругой темноте. В зеленом вагончике рядом с детским лагерем «Березка», в очереди за темным виноградным вином в пахучем подвале поселка Витязево: «Кто виноградное вино будет пить, тот 125 лет будет жить».
- Зу-у-уек! И Зоёк. Перекличка.
Старый, деревянный метр-линейку она выпросила у технички бабы Шуры. Они спускались за ним в полуподвал, в склад, забитый дырявыми глобусами, пластмассовыми ребрами скелетов, плакатами «Правописание деепричастий», школьными прописями, высохшими пауками-тенетниками, пылью, мышиным пометом и каким-то неуловимым запахом, отдающим не девятнадцатым даже, а пятнадцатым веком. Тмутараканью!
- На что он мне, бери, девка! - Учительницу баба Шура называла «девкой». И это не коробило.
- Баб Шур, говорят, здесь ход был, тоннель?..
- Был, был. Как же не быть. В казачестве, давно! Немцы закопали лаз этот. А, может, осталось что. Баба Шура ушла в сторону, стала рассказывать о том, какую ей Ганс, «фриц немецкий», дал душистую шоколадку. «Гольный сахар!»
Линейку эту метровой длины с красными делениями учительница начальных классов переметила по-своему. Вместо ста делений, нанесла двести. Вдруг несчастия настигнут, чтобы диапазон был шире.
Зоя прикрепила линейку дома на дверном косяке. Это напомнило то время, когда она была совсем малой, а мама узким мелом отмечала ее рост. Всякий раз мама, радуясь прибавке, долго и звонко хлопала в ладоши.
Первая отметина, как по радио сказали -161.
Конец крепостного права. Для нее и для мужа Александра Ивановича Зуева.
Именно тогда она решила: конец нищете и безвестности, зажмуренности и зашоренности, скукоженности и скуёженности. Надо стукнуть своим кулаком по столу и сделать себя. А потом и муж потянется. Конечно, она по-прежнему будет мужниной тенью. Только в домашней жизни, не в школьной.
Ее эксперимент, вольный эксперимент. Испытательная площадка! Ей все же дали аэродром с ноутбуками, интерактивной доской, пластмассовыми Евроокнами, паркетом в шахматную клетку. Столичная школа позавидует.
Коллеги-педагоги заходили и ахали, и Зоя Семеновна чувствовала в каждом «ахе», обставленном по-режиссерски замаскированно, за-ви-сть! Она их понимала. Но ведь государственный бюджет не резиновый. Пока у нее редкая Интердоска, а, глядишь, лет через пяток и у Сазоновой, мымры старорежимной со своими «мама мыла раму», мама уже будет мыть «Еврораму». Так-то!
Ей разрешили поменять учеников. Рассыпать по классам. Набрать в тех же классах лучших, одаренных, развитых, с полным набором хромосом. Те же коллеги кривились, противились. Но деваться некуда, класс находится под особым кураторством. Нельзя же в эксперимент включать круглых идиотов, опят провалится.
Проект был ее собственный. Немного от телевизионного Якубовича. Чуть, кроха. Да, вот из краевого института усовершенствования учителей к эксперименту приклеились две дамочки. Мария Васильевна и Таисия Васильевна. Они галдели в центре, по разным кабинетам. Пили там крепкий, химический кофе, закатывали глаза, восклицали: «В Москве, в Москве!» И еще они вкусно произносили слово «инновации».
Зоя их, морщась, терпела. Все было кинуто для того, чтобы ускорить и укоренить эксперимент, суть которого была проста. Учеба – игра. Как «А-бэ-вэ-ге-дейка». Как «Поле чудес». В наше время, когда все и всему учат, когда это слово «учеба» въелось в печенки, разве можно быть дидактичным? Надо играть! Не только учеба, и мир – игра. Любовь – игра. Мужчины, как дети, играют в политику, в войну. Женщины – в любовь. Это ведь так волнует, так щекочет. Так чего же кровиночкам своим мы оставляем «жи-ши» – пиши через «и». Скулы скука сводит! И чего мы от них, бедолажек, хотим?! На занимательных затеях мир держится. На верлибрах - перевертышах, на загадках, ребусах, шарадах. И надо деточкам этим шарады загадывать для чистки мозгов.
Но они и награды ждут. Не «пятерки» же с «колами» им ставить. Все давно уже придумано. Надо только из одного места взять и в другое место перекинуть. Систему оценки знаний лучше всего сделать широкой. И использовать при этом метрическую систему СИ. Низшие оценки - красные фишки. Их максимум –десять штук. В соответствии с ответом - семь фишек, или шесть, или три. Десять фишек образуют один желтый жетон. И в этом измерении также: пять жетонов, девять. Десять жетонов – один зеленый шар. Просто, ясно. Красные фишки, желтые жетоны, зеленые шары. Как цвета у светофора. Зеленый цвет – цвет счастья, радости, любви! Ученики эти фишки складывают в зеленый, желтый и красный мешочки.
Удобная, рациональная, точнейшая система оценок. Мешочки, шары, жетоны, фишки. По ним легко и число очков выводится каждую четверть. Сегодня, допустим, Петя Карасев получил 126 очков, завтра - только 35. К концу четверти он набирает, что вполне естественно, тысячи. В ход идут шары. Считать лучше всего в них.
Создание новой системы оценки знаний привело к тому, что эксперимент с кроссвордами и шарадами стал ещё интереснее, получил живое, материальное наполнение. Месяц прошел, а линейка на косяке уже радовала глаз обведённым гелевой пастой числом 142.
«Запомни, болван, - сказала Зоя покачивающему головой глиняному китайцу, - я не верила сама себе! В крае верили. Васильевны аккомпанировали: «В Москве, инновации». Мешочки, фишки! Но потом стали головой кивать все да цокать.
Дарья Тимофеевна, педагогический зубр, еще при Иване Грозном работала, и эта, новая, в ветхом модном шушуне, из Питера, Анжелика Цвай. Все одобряли. Запомни, болван! Удалось твоей хозяйке схватить живую жилу. Теперь на уроках кроссворды щелкаются, как орешки. И специальные, шелковые мешочки с азартом наполняются фишками, жетонами и шарами».
Пластмассовый китаец соглашался
Учительница была далека от карточных игр, но в своем детстве, простом, как две копейки – с нейлоновыми белыми бантами и с фанерными партами, исцарапанными гвоздями, она узнала это выражение «масть пошла». И иногда пользовалась им.
Масть пошла!
Зоя погрозила болванчику пальцем и стала собираться в школу.
Делала она это со спортивной четкостью: приняла душ до полного ощущения змеиной скользкости, кинула на белую ткань блузки ленту галстука и шагнула за порог своей крепости. И опять вспомнила (к чему бы эта ностальгия по прошлому), как мавр ее, «Зуёк, заплывший за буек», выходил из моря в брызгах и в ожогах от медуз, как перебирал ее пальцы, гладил их и читал, читал, жмурясь то ли от солнца, то ли от Блока: «Ты помнишь, в нашей бухте сонной спала зеленая вода, куда кильватерной колонной вошли зеленый суда. Четыре серых, и вопросы нас волновали битый час, и загорелые матросы ходили… Тьфу!... Как они ходили? Жадно? Хищно? Забыла… Ходили…Тэ-тэ-тэ…Мимо нас.
Прошло всего-то десять лет. И загорелые матросы… Кильватерной колонной…»
Воспоминания отвлекают. Шип шин, визг тормозов, рев, вой сигнализации, школьный звонок.
Звонок, он остался прежний. От советской системы. Эти металлические чашечки били по перепонкам одинаково и в колонии усиленного режима, и у классной доски.
Ну, да, все, вроде, налаживается. Скоро этот звонок скрутят. И по коридорам поплывёт мелодия, сказочные, тонкие нотки.
- В августе уже мне было известно, что вы станете нашей принцессой, королевой, - ласково улыбнулась Зое Семеновне Зуевой завуч начальных классов Софья Тимофеевна Ксенофонтова.
Эту ласковость Софья Тимофеевна имела всегда. Она редко хмурилась. И экзотическая хмурость на смуглом, греческого покроя лице педруководительницы несла добрые вести.
Улыбка исчезла, глаза сузились. Хмурится. Хорошая весть.
- Пляшите, Зоя Семеновна, - вас нашел грант!
- Испанский? – не поняла учительница. Шутки маскируют.
- Губернаторский! За звание «лучший учитель»! Сто тысяч - на блюдечке!
Зоя сморщила лоб, глядя на то, как переливается лицо завучихи. То ласково, то хмуро. Скоро у нее сгорит схема. Переплавятся кишки.
- Я не возьму эти деньги. Я их не заслужила. Вот закончится эксперимент, тогда хоть миллион зелеными.
Любопытная реакция: Софья Тимофеевна распахнула рот, не зная, что включать - улыбку или страх. Или гнев.
- Милейшая, пощадите! Да ведь это скандал!… Узнает Колесник, что тогда? Стреляться из авторучки?.. Не по-ми-лу-ет! (Фонетический разбор)
- Принципы, дорогая Софья Тимофеевна, нетленная вещь!
Зоя не ведала, кто ее тянет за язык, кто шевелит им. Она вошла в какой-то дрянной азарт, чуя, что ее «понесло по кочкам». Одним краем разума Зоя жалела сто тысяч рублей, которые можно получить уже на следующей неделе, с другой стороны рассудок советовал: «Откажешься – получишь гораздо больше».
А ведь это - выпрыг из нищеты. Пока малюсенький, а выпрыг. Включился третий рассудок.
«Когда кильватерной колонной вошли военные суда», - бормотнула она Софье Тимофеевне.
Та схватилась за телефонную трубку и стала звонить куда-то, взмахивая свободной ладошкой. Наконец, она дозвонилась.
«Край!- воскликнула она громким шёпотом. Ласковость волнами плескалась по щекам. – Край, держи!» -
И, задохнувшись, сунула трубку учительнице Зуевой.
Та успела промолвить: «По итогам эксперимента…»
Бессмысленный набор звуков.
Тугой, оптимистичный бас в трубке перебил: «Зоя Семеновна, голубушка (рокоток), не смешите честной народ. Грант вы заслужили. И отказ от него будет принят за спесь. Беррр-рите! А там, ежели захотите, спалите деньги, и пепел рассыпьте над вашей родной…гммм… где вы родились…»
Учительница разлепила губы: «В Новочерёмуховской»
«Новочерёмуховской», - голос в трубке пропал, словно это был летучий, но грубый дух. Никто больше.
Рядом хмурилась завучиха. Она победила и заставила Зою Семёновну съесть тягучую-тягучую кофейного цвета конфетку из коробки с музыкой.
В знак особого расположения Софья Тимофеевна всегда угощала конфеткой, из которой тоненько неслась «Багатель» Людвига Ван Бетховена.
Зоя не помнила, как провела все три урока. В ее голове всплывали слова «сто тысяч» и всё те же строки стихотворения Блока «Ты помнишь, в нашей бухте сонной спала зеленая вода…»
Она несла Блока до дома.
- Ты помнишь, как мы мечтали о богатстве? – Спросила она у мужа.
Зуев мерцал в проеме, на косяке которого висела «линейка счастья». Тренировочный костюм у него пузырился на коленях, а большой палец ноги выбивался из рваного носка.
- Помню, - сказал он. - А с чего это ты?
- Теперь мы богаты, как Крезы! Тьфу… Крзы?… Ну, в общем, наконец-то пришел тот самый грант.
- Сто тысяч! Сто тысяч? – Муж махал руками. - Пора пить «Клинское». Наконец-то я куплю «Мифы»!
Тридцатилетний Зуев давно мечтал купить двухпудовый двухтомник «Мифы народов мира». Но уж больно дороги были эти два букинистических фолианта!
- Нет, Зуев, нет! - Она шаловливо топнула ножкой. – Может, и купишь, но не сейчас. Ты погляди на комод, на шкаф этот. Он, как у чеховского Гаева, «дорогой, многоуважаемый шкаф». Черный, ободранный, противный. Сейчас в моде белая мебель. Мы должны будем ее приобрести. Не для блажи. Мы теперь на виду. А ну как гости, оттуда.
Она показала глазами на потолок.
Он тоже взглянул, но ничего, кроме незабеленной трещины, там не заметил.
- Белая мебель, - вздохнул он. - Зачем?
- За шкафом,- хмыкнула она, намекая на известный анекдот, сюжет которого давно забыт.
- Ты не помнишь случайно строчки у Блока, какие там матросы и как они ходили.
- Загорелые. А ходили как, ты сама вспоминай. Это – мелкая месть. За «Мифы»!
Он тихо улыбнулся ей, чтобы не обиделась. Вспомнил, как они впервые познакомились в студенческом театре миниатюр, СТэМе. Играли видоизмененного «Голого короля» по мотивам Андерсена. Зоя тогда была рыженькой, тонкой и легко впархивала к нему на колени. Он всю жизнь, а сейчас с особой остротой, ощущал эту тонкую, прозрачную теплоту.
- Я, пожалуй, почитаю. А ты курочку съешь. Копченая. В холодильнике. Я из «Магнита» принес. И пирог с яблоками в духовке, остывает, Заюнь.
Она улыбнулась Зуеву талой улыбкой. И увидела себя в зеркале. Ничего себе. Крепкий стан, темна волосом.
Мимо телевизора, из которого бабьим речитативом в кружевах звучало: «Со стороны Мамая было семьдесят тысяч профессиональных военных, литовский князь Ягайло. Князь же Димитрий с братом своим Володимиром…»

Интерактивная доска.

Прием этот ей рассказал муж. Воображаемая Интерактивная доска. На нее наносятся погрешности, ошибки, чушь всякая. Умная Доска сама все исправляет. Черный квадрат Интерактивной доски. Его предугадал гениальный художник Малевич. И вот. Она чуть не врюхалась сегодня со своим отказом от гранта. Конечно, приняли бы за спесь и норов. Но, слава Богу, бас. Он помог. Ангел хранитель краевого масштаба.
Воттт…Хотела Мише Шульженко дать затрещину на уроке, букву в кроссворд воткнул не ту, но воздержалась. Главное, хотела. Так не должно быть. Надо каленым железом выжечь из себя дурные, древние эмоции. Рудименты!
И зря мужа обидела. Куплю я ему «Мифы», завяжу бантиком, пошлю гарсона, того же Мишу. Накажу: «Скажи: из Дании, от Русалочки». Фу! Глупость какая, сантимент!
Она поморщилась. И поймала себя на мысли, что немножечко похожа на Софью Тимофеевну. Во рту, сквозь копченую суть «курочки» и яблочный дух, отдавало медными конфетами завучихи.
Впрочем, это не помешало ей скоропостижно уснуть.

Третья четверть

Следствие изначально пошло не по той дороге.
Встретившийся на берегу ерика следователь Воропаев схватил Зуева за пуговицу пиджака и, как старому знакомому, торопливо высыпал все фишки в один мешочек. В голову Зуева.
Зуев потом подытожил.
Девчонки, Катя Клочко, Дуся Емельянова, Ира Капустина оговорили сами себя. Им хотелось быть героинями. Как в кино. Как в телике.
Их вина в том, что они позвали Куликова в парк. «Поприкалываться».
Там (чистая случайнойсть, на грех и кочерга стреляет) «у Олежки» Куликова подвернулась нога. Судмедэксперт проверял: подвернулась. Как пить.
Картина ясная, логикой объяснимая. Виском. О сук. А девчонок чуть было не упекли в специнтернат.
Впрочем, они сами просились. Дуся на колени падала. У следователя в кабинете: «Хочу на нары!»
Хорошо, что Воропаев Игорь Константинович натура въедливая. Да и из края приезжали, цыкнули. А девочки как девочки. После случившегося тише стали. Стихи зубрят. Про нары ни слова.
Зуев заметил, что думает как-то отрывочно, рывками. Так бывает, когда не доспишь. Или увязнешь в проблемах.
Конечно, он уже был счастлив. Без индекса.
На жирной, черного цвета риске стояло число «111». Даже до китайского счастья еще палкой не докинешь. Но все же.
«Три палки, три палки!»- пропел Александр Иванович. И оглянулся.
Все же Зуева тревожило одно пустяковое обстоятельство. Он перестал подпрыгивать. Симптом. Чего? Скорее всего взросления. В тридцать лет.
В детстве Зуева звали Воробьем. Кличку эту он получил за то, что подпрыгивал, когда радовался. Вот «дедяка» из Сызрани приехал, пряников привез – прыг-прыг. Майка отелилась, теленочек, как игрушечный - прыг- прыг. И, став взрослым, радуясь, он подпрыгивал. Еще он показывал сам себе в зеркало розовый язык. И лаял.
Так вот, в последнее время Зуев напрочь перестал лаять, показывать язык и подпрыгивать.
Он становился серьезным. И это Зуев посчитал за болезнь!
Виновата в той болезни (он догадывался) Зоя.
Ей окончательно запудрил мозги свои собственный эксперимент. Свой-то он свой, но превратился во всеобщий. Зоя поумнела. И это большой грех. Глаза его жены часто останавливались на чем-то. Даже на его лице. И долго не могли ожить, стать прежними. Живыми. На Зоином Ноутбуке то и дело появлялись всякие полезные выдумки. Отрывочные фразы. «КСИ – коэффициент социальных инициатив», «КУЗ - коэффициент умственной зрелости», «КПД» – коэффициент полезного добра». Наука. Стык математики, лингвистики, психологии, психиатрии.
Все эти аббревиатуры с числовым значением суммируются, выдаются ученикам в форме фишек, жетонов и шаров.
А вчера она чертила графики. Но это, как она сказала, для себя. Параболы, гиперболы.
- Коэффициент счастья, - заявила она, - не укладывается в эту шкалу. И в две плоскости не умещается. Это - число мнимое. За пределами оси.
В школьные годы Зоя увлекалась математикой.
- Все умозрительно и все несовершенно! – кашлянул в кулак мало что понимающий муж.
- Сухие крылья графиков, мумии бабочек.
- Мы перестали задавать друг другу вопросы?
- Поумнели. Знаем наперед ответы! - улыбнулась она и сунула ноутбук в светлый ящик нового мебельного чудища, занявшего половину зала.
В этом компьютерном чемоданчике лежит красно-желто-зеленый график доступа к её телу.
В феврале, перед днем армии, он искал во всемирных сетях сам себя. Зуев Александр Иванович менял поисковые системы. Безрезультатно. Ни «Rambler», ни «Яndex» не находили учителя словесности Зуева Александра Ивановича.
Он торкался то в одну дверь, то в другую. Набредал на сайт геев, исламских фундаменталистов, на клуб любителей Г. Х. Андерсена, работающий под лозунгом «Все люди – китайцы». Зоя заглянула через плечо, воскликнула, как это она часто делает: «Чушь, чушь, чушь!» и добавила: «Надо все приводить в систему. Мы как-то безалаберно живем, от этого все несчастья!»
Особых несчастий Зуев не видел. Главное несчастье Зуевы перестали замечать. Они бездетны. Зоя пришла к выводу: «Ведь это все равно, что работать на шоколадной фабрике и хотеть конфет. Вон они – детки. Россыпью и в коробках. Умиляйся, учи, воспитывай».
В чем-то она была права. Отсутствие детей у Зуевых позволяло Зое выкладываться на работе.
Жена потерлась щекой о его щеку. Зуев ощутил свою небритость. Она жестом отстранила его от ноутбука. Вошла в «рисовалку». И виртуальным цветным карандашиком нарисовала какую-то загогулину.
«График, - сухим тоном уронила она, потом черкнула другую красным карандашом. Еще график. И зеленым – крылышко, лопасть. - Система координат!»
Она улыбнулась ему. В глазах мелькнуло нечто вроде научного ожидания. Она в своем школьном эксперименте приобрела этот взгляд. Такое впечатление, что на мир она смотрит, вооружившись попеременно телескопом и микроскопом. Сейчас она глядела в окуляр микроскопа. Зуев для нее был туфелькой-инфузорией.
- Свои, как это лучше сказать, лучше научно…Гмм… Половые отношения мы будем осуществлять по календарному графику. Наши физиологические функции зависят от этих вот трех функции, среди которых есть мои критические дни, моя работа и…гмм.. Твоя блажь!
Зуев такого научного заявления не ожидал. Он пробормотал нечто вроде «О, прекрасный новый мир», намекая на роман Оруэла. Зоя кинула ему: «Не ёрничай» и опять потерлась ласковой щекой.
- Конечно, сейчас, в честь завтрашнего мужского праздника, можно сделать поблажку.
В этой поблажке Зоя была щедрой, будто она прощалась с безалаберной, животной жизнью, а входила, действительно, в новый, дивный, запротоколированный и математически оформленный новый мир.
Ему пришлось смириться. График так график.
Главное достижение последнего времени – то, что он познакомился с Лолитой. С двенадцатилетней девочкой из Саратова. Это тайное знакомство было Александру Ивановичу большим вознаграждением, нежели поблажка собственной жены.
Он ведь жил на Луне. В абсолютно безлюдной пустыне. Его учащиеся абсолютно не понимали его. Они были существами из другой, инопланетной жизни. Их не интересовал ни Блок, ни Лорка, ни Ван-Гог, ни Тулуз-Лотрек. Когда Зуев сказал «энлэошникам», что художник Ван-Гог отрезал себе ухо, чтобы подарить его любимой, класс захохотал. И это было естественное и живое чувство за последние две недели. Класс хохотал гомерически, и сколько бы Александр Иванович не доказывал то, что Винсент это сделал из природного чувства, класс икал от хохота, сквозь которой пробивалось: «Псих, псих, псих!»
Псих, но и оригинал. Причем, однако, здесь Ван- Гог?!
Остановил идиотский смех идиотский слоган, который сквозь случайную паузу, выкрикнула Ира Капустина. Она его пожалела:
«Говорила тебе, милый, покупай с крапивой мыло!»
К жизни на Луне он привык. И ведь он больше для себя, чем для класса рассказывал о том, как он, читая стихи Бориса Пастернака, мечтал увидеть напечатанным «Доктор Живаго». А, впервые познакомившись с густым и скучным романищем, поразился его мастерской искусственности, как патологоанатомы поражаются атлетически сложенному трупу.
Кому это надо!
Но вот Лолита! Какая она? У нее, должно быть, миндалевидные глаза. Саратов, степь, татаромонголы! Она, наверное, пахнет медуницей?!..
Лолита оказалась абсолютно взрослым ребенком. В 19 – 00 она садилась за свой «Пентиум» и посылала ему вопросы и ответы. Он – ей, она – ему.
Они сошлись на Андерсене. Он рассказал Лолите о том, как студентом играл «Голого короля». Он писал об одеждах, которые люди придумали для того, чтобы замаскировать свои тайные помыслы, о кружевах и бантиках комплиментов, о тугих подтяжках лести. И Лолита «у тетки, в глуши, в Саратове» с полуслова понимала «старого» учителя словесности.
При полной, совершенно взрослой трезвости суждений о том, как надо было играть «Голого короля», она высказывала определенно детские мысли. Ее нисколько не волновал трагический конец другой сказки «Оле - Лукое». О том, что у «Оле» брат-близнец, который есть «Смерть»
«Ну и что?» - Пожала она своими виртуальными плечами. И тут же, в этом письме изумилась тому, что Оле - Лукое обрызгивает всех молоком из спринцовки. «Мама мне вставляла спринцовку, чтобы я прокакалась» – настучала она на клавишах своей саратовской клавиатуры. Зуев послал ей бабушкину частушку: «Коля-Коля, вы отколя. Коля из Саратова. Неужели тебя, Коля, кошка исцарапала». Он восхитился изысканной народной рифмой, а она в ответ прислала свои стихи, пахнущие той самой медуницей.
Его переписка с Лолитой не занимала, конечно, такого места, как взаимоотношения с женой, но все же была кусочком шарлотки. Треугольником вечернего фруктового пирога.
«А ну, чем она дышит? Болван их учитель литературы. Не видит такой талантливой девочки. Ведь она так разобрала «Капитанскую дочку», так ее препарировала своими, хочется сказать, нежнейшими пальчиками, что любой ботаник от литературы позавидует.
Об одном они договорились – никогда не слать друг другу фотографий. Не переходить на любовные отношения, вздохи и т. д. «Это смешно, - строчила компьютерная Лолита. - Я – девочка. Вы – старик. Если бы было наоборот, тогда можно…»
По-умному глупа.
Ну, и, конечно, никогда бы такого Зуев не смог позволить. Зоя, горячо любимая Зоя. Крошечка Хаврошечка. Ненаглядный лучик морского солнышка! Он не подходит на роль похотливого и одинокого Гумберт - Гумберта. Иное дело – «Голый король» или «Стойкий оловянный солдатик».
Но и свои сетевые отношения с Лолитой он прятал от Зои. Стирал интернетский журнал, удалял письма. Чистил «Корзину». Зачем Зоиньке-Заиньке лишняя головная боль? Да она и не поймет всего этого, затопает ножкой: «Чушь, чушь, чушь!»
Она вон спит и легко дышит! Какой летучий график снится любимой?!

Интерактивная доска.

Сегодняшний день весь состоит из ошибок. Он не сдержался и накричал на жену в ответ на то, что грузчики из мебельного магазина принесли очередной ящик. С инкрустированными дверцами. Вензель «Roza Lux». Зоя устроила архив вещей. Еще и подписывать станет. Ящик «Лифчики с косточкой №3», ящик - «Трусы черные, х. / б.»
- Скоро вещи выселят нас из квартиры! – Обессилено присел он на стул после короткой вспышки гнева.
Вещи уже стали писаться с заглавной буквы: Телевизор, Микроволновка, Унитаз. «Roza Lux» - привет от пламенной революционерки.
Зоя была корректной: «Зуев, это ты писателей-деревенщиков начитался, блаженного Распутина, а у них, между тем, роскошные московские квартиры. Жены в мехах и брильянтах».
- Вряд ли! – махнул рукой Зуев, оглядывая бока очередного мебельного зверя.
- Езжай, проверь!
Ехать в Москву и звонить в квартиру автора «Матеры» Зуев отказался.
- Тогда верь мне!
Она тут же надула свои аккуратные губы.
Конечно, он был не прав. Ведь она – крестьянская дочь. И ей хочется жить без бедности. И бриллиантов этих чертовых.
Свои сегодняшние ошибки трудно посчитать. Взять ту же завучиху Ирину Родионовну (тезка пушкинской няни). В хорошем расположении духа Ирина Родионовна достает из ящика стола альбом с фотографиями. И показывает свои детские снимки. Там есть даже голенькая Ирина Родионовна, бьющая ножками на перине. Когда завуч сунула ему альбом, Зуев не выдержал и обвинил пожилую уже женщину в нарциссизме.
Ирина Родионовна закатила глаза и, трудно поднявшись со стула, шатнулась в сторону стеклянного шкафа. Она смахнула с полки пузырек. Воздух запах валерьяновыми каплями. Жуткая история, находясь в центре которой, Алексей Иванович не проявил ни на йоту жалости. Он ушел из кабинета Ирины Родионовны четким солдатским шагом. Да еще и радовался – сказал все, что думает склеротической идиотке, находящейся в первом периоде болезни Альцгеймера!
Скоро она заставит учителей - мужчин объясняться в любви: «Ах, Ириночка Родионовна, ах, какая вы златокудрая, прямо Лореляй!» Тьфу!
Зуев радовался своей смелости!
А сейчас вот червяк гложет: обидел старуху, скопытится, как в «Пиковой даме».
Надо бы ей позвонить.
С этими двумя пудовыми душевными гирями Алексей Иванович и заснул, надеясь на то, что завтра уж ничего подобного не произойдет. Надо держать себя в узде.
«Скорее всего, - подумал учитель словесности, перед тем, как окончательно потерять реальность, - организму не хватает кальция или цинка, вот он, халявщик, и взбрыкивает…Хорошо хоть черти не снятся».

Четвертая четверть

- А самый черный черт - в цвету, - потянувшись, сообщил Александр Иванович.
Зоя хлопнула глазами.
- Мне стихи стали сниться, - добавил Зуек, шаркая босыми ногами. Он искал тапочки под кроватью. - Мандельштам вот…
Она намеренно исказила фамилию:
- Мандельшамп ваш сам чертом был. Крохотный ершистый чертенок в сюртуке. Ну да, чертом. Открой томик: «Дано мне тело, что мне делать с ним..» Поэт не знает, кто он, а он – заурядный чертяка, и ему дали человечье тело!
«Быр-быр!»
Наконец Зуев выудил тапочку.
Зоя крикнула вслед:
- Магний – на верхней полке. Калий – в хлебнице.
Это в ответ на то, что вчера Зуек поднял бунт: «Не хочу пищевых добавок, хочу стать владыкой морским, самой пищи!»
Пища – вон она – «Геркулес». Плавно забивает желудочные пустоты, никогда язвы не будет. Бррр!..
Надо все же проследить, чтобы Зуек принял эти капсулы, а то в канализацию скинет. Деньги на ветер. Того Зуев и не понимает, что организм человека должен состоять из всей таблицы Менделеева. И калий в нем должен быть, и кальций, и плюмбум, и аргентум. Вот тогда и голова работать будет, как швейцарские часы.
Будь ее воля, она бы оформила эти БАДы в какие-нибудь чипсы! Вкуснее.
Китайские БАДы результат дают отменный. Месяц принимает, и уже мозг очистился. На днях Зуев предложил своей жене: «Пусть твои ученики вместо шелковых мешочков носят счетчик. Можно велосипедный. Там, конечно, километры, но их запросто можно перевести в баллы. Будет в методическом пособии «Счетчик Зуевой». Как счетчик Гейгера».
Применили. И уже статья в «Крайпросвете»: «Считаем знания». Подписано двумя методистками Васильевнами.
Конечно, опять тот же лексикон с главным словом «инновации».
Хоть и противно, но для пользы дела.
Польза дела передвинула штрих на «Линейке счастья» на отметку «100». До абсолютного счастья, как до Марса. И все же приятно думать, что все девочки и мальчики выглядят состоятельными, почти взрослыми людьми. У каждого – свои стремления, тесно связанные с интересами родины и семьи. Они не кидаются в слюни, сопли и слезы, как это было в первые дни. Не хотят ежедневно и ежечасно видеть маму. А хотят одного: постигать, постигать и постигать. Мешочки с жетонами она не отменила, хотя параллельно и работает счетчик Зуевой. Пусть. С мешочками наглядненько. И это напоминает ее детство с бочоночками лото с радостными, бестолковыми восклицаниями: «дедушки», «стульчики». Но это – блажь. Практические люди со знанием бирж должны строить новую Россию. Надо все считать, считать и считать. Стихи и песни не приносят пользу. Математика – царица наук и царица жизни. Ну, конечно же, патриотизм воспитывать необходимо. И понятия о долге закладывать в фундамент характера…
Вчера как раз проходили тему Родины. Учили определение. «Родина – место, где родился субъект Российской Федерации, городское или сельское поселение». Одиннадцать слов в формуле. Слово «Родина» - три слога, три – гласных, три согласных. Корень - «род», суффикс - «ин», флексия - «а». Все отбарабанили как надо. Лишь горе луковое Андрей Уткин чушь сморозил. Попытался схохмить, что ли, по-своему, по-детски. Спросил: «А вот если в тайге родился, в лесу? Это тоже Родина? Лес ведь не является поселением».
Андрей достает не первый раз. У него фамилия говорящая. На второй класс его надо сбагрить. Мешочек у него почти пустой, так, болтаются в нем несколько фишек. Жалко одно – мать предпринимательница, полезная тетка.
Не успел прозвонить последний в этот день тоталитарный звонок с урока, как матушка эта Галина Антоновна Уткина нарисовалась. Конечно, вульгарная особа. Дутые губы. Барби.
И сразу взяла дурной тон: «Я вам Лак паркетный давала? Давала! И Белила. «Тиккурилу» финскую, не китайскую муть».
Причем здесь сивая лошадь?!
Начала Галина Антоновна, белая, расфуфыренная фря, как в римском сенате, со слова «доколе».
«Доколе мой Андрюшка будет плакать по ночам. Мешочки-то его пустые. Я что, для этого вам «Тиккурилу» банками возила?»
- Вы, Галина Антоновна возили ее не для меня, а для воспитанников, для земляков своих.
- Вчера опять рыдал. Вы заставили учить, из чего состоит родина. Два круга начертили, правильно! – Уткина, остывая, взглянула на учительницу.
Зуева, нарочито зевнув, кивнула: «Круг – Большая Родина и круг - Малая».
- Начертил, стал учить определение. Мы, я помню, песню твердили «С картинки в твоем букваре». Прально, Зоя Семеновна?
Зоя кивнула.
- Ну, сейчас все по-другому, сама понимаю – считать надо. И вникать в каждое слово. Вот он и стал вникать. «Сельское поселение, - умнющий, экий шалашпет, а мыслящий. - Сельское поселение, - говорит, - так не пойдет - один и тот же корень. Это, хи-хис: масляное масло».
Грамотная гражданка, сама придумала.
Гражданка Уткина облизала густо крашенные губы.
- А мы: «Первый класс – свиней пас». Ревет, ногами сучит на стуле: «Не буду учить». Я уж ему новую игру посулила купить, а он опять - на дыбы! Ревмя! И мешочком своим красненьким трясет, а там фишек - кот наплакал. Я ведь вам и лак паркетный…
Заладила со своим лаком паркетным. Буржуйка! Не понимает, что с ребенком посидеть надо, разъяснить. Да, конечно, не совсем грамотно «Сельское поселение». Но надо не забывать, что слова эти будут лопать машины, компьютер, объединенная, интернациональная сеть. И если мы будем находиться в плену у изящной словесности, то застрянем где-то между Эфиопией и Сомали. О датском счастье мечтать не придется. Это только муженек со своими «мандельштампами» бурчит: «Нужно детское счастье, а не датское». Бурчит-то он бурчит, но уже понимает, что отступать некуда. Вход в современную цивилизацию только через бинарную систему. Через компьютер, рекламу, рынок потребительских услуг, денежную и нефтяную биржи. Честное слово, все в мире поменялось. Женщина стала прагматичной, а мужчина еще на пуховых перинах нежится. Блохи в этих перинах и воняет клопом. Хамлеты!
Зоя почему-то вспомнила, как ждала она повозку старьевщика. «Свистки! – Кричал он, восседая, как древний вождь, на стопке принятых от населения овчин. - Свистки и воздушные шарики!» И еще вспомнила, жгуче, но уже без стыда, как украла из своих собственных сеней пук овечьей шерсти, стянутый коленкоровым платком. Кинула в бестарку орангутангу тому со страшной кривой ноздрей. Он сверкнул зелеными пиратскими глазами и велел выбирать свисток! Ах, свисток. Глиняный соловей свистел то жалобно, то весело, в зависимости от того, как в него дуть. Можно было даже вывести: «Ах, мой милый Августин!»
Сверкнул зеленью и покрыл пылью!
- Свистки, свистки, глиняные свистки! Ша-а-рики!
Он тоже был «мандельштампом», от которого время избавилось. Съело его время.
Мадам Уткину «за просто так» не вытуришь, «Много буржуинов да мало наших». Зоя Семеновна стала ее подвигать на спонсорскую помощь. Надо, чтобы в классе был гипсовый потолок со встроенными в него светильниками. Она умела подвести: «Спонсорская помощь не обязательна, сейчас за это могут и наказать. Но все же деньги сдали Вервикишко, Власовы и Орловы. Завтра обещали принести Сидоренко».
- Ничего не поделаешь, - развела руки Зоя Семеновна, - приходится нам рисковать и набивать шишки… Вы, Галина Антоновна, и не думайте об этой помощи, хотя…
Галина Антоновна Уткина уже ковырялась в шагреневом кошельке.
Что поделаешь, надо идти на компромисс с совестью и подсыпать в мешочек ее сына немного фишек.
Впрочем, через лето его все равно отчислят из экспериментального класса. А он мешает чистоте поиска.
Наконец, Уткина исчезла, как сон, как утренний туман. Надо заниматься подведением итогов. Насыпать крохотулям своим в лукошки жетонов, поставить счетчики на нужное число.
Эта рутинная работа с калькулятором, фишками, жетонами и шарами ей нравилась. У инертных, с блеклыми от недостатка микроэлементов лицами, включала интерес. Лица так же зеленели, желтели, краснели. Приобретали фиолетовый, синий, оранжевый колер. Ребята, толпясь у учительского стола, пощипывали друг друга.
Зоя Семеновна подсчитывала: «КД», коэффициент доброты у Тани Власовой. Сегодня он равен всего четырем. Дала укусить Саше Трофимову яблоко, но как подлинная дщерь - соблазнительница тут же засунула закушенный плод в портфель. Коэффициент доброты - четыре.
Коэффициент социальных инициатив у неё сегодня больше. Запишем в дневник. КСИ – 14. Один жетон и четыре фишки!
- Танечка, что тот ветеран? Не худо ли ему?
- Худо. Но я сходила в магазин, принесла ему печенье. Он еще пива просил «Очаковского». Я ему сказала: «Деда, меньше смотри рекламу. А еще и ветеран труда, сопьешься, деда».
Бодрое, взрослое суждение Тани Власовой вконец стерло недавнее, дурное ощущение от визита «Тиккурилы» Уткиной.
Заканчивалась четверть. И все шло как надо. Она оглядела своих аккуратных учеников, окруживших учительский стол. И подтянуты, и ум почищенный. От зубов у каждого отлетают определения. Они уже знают, что такое дружба, взаимовыручка, милосердие, любовь. Все гуманистические понятия.
- Вервикишко, что такое милосердие?
Вытянувшись в струну, Павлик Вервикишко отрапортовал: «Милосердие – акция по отношению к обездоленному субъекту, выражаю…- Тут он запнулся. - Выражающиеся. – Сама ошибку допустила. Не надо было «щи» эти в формулу пихать. – Выражающаяся, – Павлик вздохнул, - в проявлении добра».
- Фу! – тихонько вздохнул Вервикишко.
Облегченно вздохнула и Зуева Зоя Семёновна.
Чушь, чушь, чушь!!!
Завтра приезжает краевая комиссия. Придется всех выставлять на парад.
Домой Зоя пришла веселой. Она даже что-то мурлыкала, сама того не замечая.
«Зуев!- крикнула она в комнату, где шевелилась тень мужа, - Зуев, загляни-ка в комп. Что там по графику?»
За ужином Зуев тоже повеселел. Она плеснула ему из графина красного вина. Зуев пробормотал стихи: «Чашу мне наполнил мальчик пьяной горечью Фалерна, Так Постумия велела, председательница оргий». Потом он запнулся, опять забыл слова. Все же не хватает ему магнию для успокоения натуры. И черти вот снились.
В спальне вышел конфуз. График рушился. А, может быть, не хватало какого-нибудь редкоземельного элемента.
Зуев разволновался. Но Зоя, отвернувшись к стене, вообразила Интерактивную доску.

Интерактивная доска.

К нормальной своей Интерактивной доске она успела привыкнуть. Вначале, когда ее только что установили в классе, Зоя подошла к ней, как к флюорографу. Ей показалось, что внутри черного квадрата заложен источник жесткого излучения. И кто-то чужой, посторонний видит насквозь не только селезенку, но и читает мысли. А мысли те были – ну, не совсем. «Мне, мне, мне! – кричало внутри Зуевой, - мне установили это чудо двадцать первого века. Никакого Песталоцци (ох, выразилась – доска чует) не надо, электронная доска – великий педагог!»
И умница доска, как послушный квадратный робот, делала все, что надо. Читала, писала, исправляла ошибки, даже укоряла учеников всякими там своими внутрь заложенными рожицами: «Ай-яй,яй», «Эххх!»
Умница-разумница!
Чуя в Зуевой хозяйку, Доска не стала вываливать на поверхность учительские эгоистические восклицания. Помалкивала в старорежимную тряпочку, разумница-умница.
Но вот Доска в ночных мыслях Зои оказалась жестче. Она, доска, помахала пальцем: «Эка, девочка моя, расчувствовалась. Пирата вспомнила со свистками. Как пирата звали? Салька?! Почему Салька? Корень – «сал». Про него и дразнилка была «С бородавкой на носу Салька гонит колбасу».
Никого Салька тот не гнал. Сивую клячу, да и ту жалел. Кнута у Сальки не было. Свистел в свою дудочку: «Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла».
Зачем пират - старьевщик встал теперь перед ней. И узловатые темные пальцы: «Во поле береза». И глаза эти, пышущие электрическим зеленым светом: «…Я -ала». Она крепко зажмурила глаза, вообразила себя обутой в узконосые туфли с железными набойками. Носок, каблук – из стали. Сжала зубы. И изо всех сил лягнула этого Сальку в пах!
Он тут же пропал.
Муж лежал рядом, дрых в «пьяной горечи Фалерна».
Фалерн – странное слово. Что это такое?.. Греческое, должно быть. Она, сжав зубы и глаза, таким же макаром избавилась от этого «Фалерна». Модные туфли. Они куплены прошлым летом в Москве за 150 у. е.

2 ГОД

Первая четверть

На «Линейке счастья» ядовитым зеленым маркером была жирно обведена цифра «80». Это Зоя так утверждающе постаралась. Оно и правильно. За лето произошло столько событий. И масса счастья стала иной. Конечно, до китайцев, датчан и «прочих разных шведов» далеко. И все же после крайкомовской комиссии, большой статьи в журнале «Дидакт», после приема в высоком кабинете, где их обоих(а на приеме был и муж) встретил очаровательный, сверкающей натуральной улыбкой. Сам.
Жизнь понеслась с бешеной скоростью.
И сколько бы ни читал Александр Иванович своей жене стихов «Цель творчества - самоотдача, а не шумиха, не успех, позорно ничего не знача, быть притчей на устах у всех», Зоя, его правдивая Зоенька примитивно крутила пальцем у виска:
- Почитай биографию автора этих слов. Поэт умыкнул женушку у знаменитого музыканта.
- Но зато обманутый пианист играл на похоронах поэта!
- Реквием?
- Радостный реквием
- Вообще, причем здесь «сивая лошадь»?
- А при том, драгоценная моя, ты не чувствуешь в своем эксперименте какую-то лакуну, что-то…гмм… пустое.
- Это беда всех экспериментов. Черт искушает: «Откажись, живи, как все». Миленький Зуек- Зуище, зависть, обыкновенная зависть гложет твой ум. Ты ведь вместо того, чтобы последовать моему примеру и тоже разработать что-нибудь порядочное ударился в электронную переписку с саратовской пигалицей.
У Зуева перехватило дыхание. Дурья башка! Он забыл закодировать свою почту. Прочитала.
- Да ты не тушуйся, - улыбнулась жена, - я на это баловство не обращаю внимания. Знаю, как крепко мы любим друг друга. Правда, сладкий леденчик мой.
- Правда!- тяжело выдохнул Зуев. –Любим!
- Но ведь ты не скажешь, что сам Колесник глупый человек.
- Кто же об этом скажет, тем более, вслух. Не глуп, совсем наоборот. Умен до самой предельной черты. У него губы по-детски капризны. Помнишь, как он сжимал их, поздравляя с победой!
- Так это еще раз подчеркивает его простоту. Умнейшее дитё!
Такой разговор состоялся сразу после вручения двух грантов за сам эксперимент и за внедрение счетчика Зуевой в ряд уже городских школ.
По сути дела два гранта - за одно и то же, за мешочки с шарами и за «Счетчик Зуевой».
На эти деньги супруги Зуевы купили почти подержанную Иномарку «Volvo» с передним приводом и с полным отсутствием коробки передач.
- Коэффициент счастья поднялся на пять пунктов, - точно тогда подсчитала Зоя. - Вот гляди…
Она усадила мужа, сунула ему под нос ученическую тетрадку в клеточку. Волны парабол, и мениски гипербол.
«Вот гляди, - толкнула она плечом. На этих двух параболах - два гранта. Здесь – наши приобретения – всюду линии вздымаются, а не падают».
Зоя, любившая математику с детства, заговорила о рациональных и иррациональных числах, о разных плоскостях, в которых Зуев не понимал ни бельмеса. Он то кивал, то хмыкал. Зоя костяным голосом, он напомнил о стучащих по бильярдному сукну шарах, все донимала его. И даже не цифры в этой заморочке были главными, а то, что она принялась утверждать, что деньги и все, что к ним прилагается, не главное. Но, ведь, и без них нельзя. «Не пожует хирург немного украинского холестерина, сала, так бухнется вместо больного на операционный стол. А что нужно для этого холестерина? Мани-мани».
Да ты не смотри на меня так, будто я мамоне продалась». «Я и не смотрю, - откуда ты взяла?» «Зуев, закрой глаза», «Зачем?», «Закрой-закрой». «Что еще придумала, рябит от твоих гипербол». «Зуев, вот-т-т! Разворачивай!», «Что это, тяжелое? Уффф, «Мифы»! Как здорово!», «Пляши! Нет, лучше вот это», «Что это?». «Раздевай меня, только медленно», «Но сегодня в графике – пустая клетка», «Глупости, нет правил без исключений. Ты чего застыл?», «Да странно как-то», «Милый-милый, я тебя люблю! Ну, их эти гранты», «Зой, ты че, спятила». «Тебе надо побольше цинку глотать, две капсулы. А то этот, как…»
Кожа у нее тогда была холодной, но гладкой. Нет, не противно, а что-то такое вползло, глупость какая-то.
Еще она спросила легко и непринужденно: «Что Лолита пишет?»
И Зуев, ничуть не смущаясь, сказал жене, что переписка у него с девочкой из Саратова исключительно интеллектуальная.
- Родство душ?!
- Да нет, не то, не то. Просто девочка не от мира сего, ей будет трудно войти во взрослую жизнь.
- Я ведь и говорю: родство душ, схожесть характеров. Духовно вы - гомосеки, значит, должны отталкиваться. По существу, по природе.
- Я не касался этой сферы. Мы больше об Андерсене пишем друг другу. Ее волнуют поиски Андерсеном счастья... Андерсена в юности звали Хосе, как героя в опере «Кармен». Почему?… Он искал счастья. Вырезал ножницами из твердого картона здание оденсского театра, профили друзей, абрис своей очередной возлюбленной…
- Почему очередной? Он что, ловелас? Посмотришь на его физию, мягко говоря, урод.
- Какой он ловелас? Сказочник! И в жизни?
- Разве евреи могут быть сказочниками? Банкирами - это да!
- Откуда ты взяла, что Хосе – еврей?.. Голословно все. Бывают и иудеи сказочниками. Ладно, это не по существу. По существу, Ганс, заметь, Христиан, влюбившись, обожествлял свою красавицу. А потом она делала промашку за промашкой, и Андерсен замечал, что «король - голый». Тут же втрескивался в другую особу. И такое повторялось из года в год. Ошибаясь в новых возлюбленных, он зачастую корил себя за то, что разочаровался в прежней. И возвращался к старым. А ну, как промашку дал он!.. Дарил старым и новым золотые розы, писал стихи, становился перед ними на колени, целовал подолы туник…
- Туники – у греков. И ты обо всем этом написал саратовской нимфетке?
- Да, конечно.
- И что, она вняла?!
- Она поддержала версию.
- Я вот думаю, что и с Андерсеном дурят нашего брата. Никакого Хозе, никакого Ганса Христиана не было. Вернее, был. Но какой-нибудь проходимец. Жулик. Мрачный тип. И из него литераторы слепили известного на весь мир сказочника. Журналисты, ученые. Андерсен - тоже своего рода король, но…это острая шутка, аттическая соль.
- Голый!
- А «Русалочка» в копенгагенской бухте?..
- Ее выкрали, те же ученые, андерсеноведы. Понимаешь, Зуек, я где-то читала, что у них, в Европе, нет таких слов, как слово «интеллигенция». Наш Карамзин понятие придумал. Нет и слова «счастье». И андерсеновские «Калоши счастья» в точном переводе звучат, как «Калоши богача». Калоши олигарха.
Зуев тогда подумал, что этот Зоин негативизм исходит из общего теперешнего негативизма. Большинство людей не поддерживают этого отрицательного отношения к миру. Вот встретил, идучи в школу, Игоря Константиновича Воропаева, который бросился к нему как к старому знакомому.
- Чудеса в решете! - Воскликнул Воропаев.
Александр Иванович подумал, что опять будут какие-нибудь вопросы, касающиеся прошлогоднего убийства старшеклассника. Но следователь замахал рукой: «Нет-нет, Александр Иванович, с делом тем покончено. Закрыли его, навечно. Случай, дикий, глупый».
Воропаев сжимал руку Александра Ивановича порывистыми толчками:
- Я про другое. Вы ведь учитель, все знаете. И в журнале прочитал, и по ящику слышал, Александр Иванович, что же это такое. Изумлен, поражен. Слов нет. Говорят, что не было Куликовской битвы. А мы изучали: Челубей, Пересвет. Как не было?! И ведь доказывают черти, аргументы. Профессора, все доказывают. В архивах, мол, одни намеки на битву. И почему это Мамай повернул назад? Богородица заступилась? Так это - миф народов мира! А, Александр Иванович, что же это, простите, за толкование такое?
В голове у Зуева мелькнули искаженные пушкинские слова «Донос на гетмана-злодея, царю Петру от Челубея».
- Как это, Челубея не было? Откуда тогда взялось это имя?
Следователь обрадовался. Опять, опять схватил его руку и сжал до боли:
- Вот-вот, с таким вооруженным глазом, мы можем докатиться до полного абсурда. Челубея не было, Дмитрия Донского тоже. И Русь не объединилась. И ее, этой Руси, вовсе и нет! И не было.
Учитель не знал, что ответить Воропаеву, он только улыбался следователю. И сам чувствовал фальшь этой своей какой-то распутной улыбки.
Конечно, чушь! И тут же опять вспомнил, как на лекциях Давид Наумович Федорович часто повторял: «Глокая куздра шеко быдлонула куздренка».
Впрочем, Игорю Константиновичу Воропаеву и не нужно было педагогическое объяснение. Он, тот Воропаев, знал ответ. Все зависит от идеологической платформы. Куликово поле было. Куликова поля не было. Важен не сам факт, а точка зрения говорящего. Подсчет голосов. Простое число голосов решает все. Не так уж далека от истины его Зойка: шары, жетоны, фишки.
С первого сентября, благодаря усилиям всего педагогического коллектива и ходатайству Зои Семеновны Зуевой, поменяли звонок. Теперь с урока и на урок толкает не тюремный мозгодробящий треск, а нежнейшая мелодия: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин!»
Кажется, что и из-за этого звонка лица учащихся стали приветливее. Музыка влияет на успеваемость. Где-то на датских фермах коровам включают стереофонического Баха, надой при этом значительно увеличиваются.
Он зашел в школьный коридор. И тут увидел несусветное. Ученическую толпу. Панику. Испуг в глазах. У роскошной в рваном сарафане Анжелики Романовны Цвай, у динозаврихи Дарьи Тимофеевны Сениной. Даже у технички бабы Шуры.
«Ах, мой милый Андерсен», - нежнейше пел звонок.
Обильно сурьмленные глаза Анжелики Романовны вопили. Баба Шура топала и говорила только одно слово. Или два.
- В тартарары!
Александр Иванович потряс женщину в платочке горошком. Матрешка баба Шура икнула: «Иккк, икк. Ить я балакала, подкоп. Був, був тонеля».
Техничка казалась невменяемой.
А Сенина Дарья Тимофеевна, уже каким-то образом выгнавшая ученическую толпу из коридора по классам, подбежала (хмм, как легка на ногу!) и, прижав ко рту палец, прошептала. Громко, слышно: «Провалились!»
Оказывается, в подпол провалился соседний с 2 «А» - 2 «Б» класс. Оно дело немудреное, полы прогнили, да шашель, древесный жучок, сточил. В экспериментальном «А» классе полы паркетный с дубовыми балками, а тут… Но ведь на все денег не хватит… Потом, потом, когда станут известными на всю Россию, их школу отделают, как игрушечку. И соседний класс поправят.
А может, и не шашель виной, а тот самый тоннель, о котором постоянно твердит сумасшедшая баба Шура: «Був, був тоннеля агромадная».
Досужие разговоры. Один это твердит, другой - другое. Пол 2 «Б» класса накренился, слегка. И только часть парт, вместе со слегка перепуганными учениками, вошли в землю.
Завуч Ирина Родионовна всех учителей по очереди просила зайти в свой кабинет, оформленный пластиком и синтетическим материалом. Кабинет её похож на современный семейный альбом с целлофановыми занавесками-прокладками. На этот раз Ирина Родионовна не показывала снимков с «видом на детство», а сворачивала под столом крепкий кукиш и задорно, по-пионЭрски, выкрикивала, словно лагерную речёвку: «Мы им покажем, мы им не покажем!»
Имелась в виду журналистка из административного центра. Петропавловская, которая уже пронюхала о провале пола раньше, чем этот пол провалился. И уже через минуту, ну, от силы пять минут, прибыла в Старолуговскую и нюхала воздух возле школьного дощатого сарая.
Ирина Родионовна с этим своим кукишем понравилась всем учителям. Она возродила душевное спокойствие. Что ж, завтра плотники все забьют строительным, спонсорским горбылем.

Интерактивная доска.

Никакой промашки днем не случилось. Только вечером. Сам не зная почему, Зуев написал сентиментальное письмо электронной Лолите. И отправил его по «Оutlook»у в Саратов. И то было бы ничего, если бы он окончательно не впал в гумберт-гумбертство. Попросил прислать фото. «Лолита, мне кажется, духовное существование человека отражается на его лице».
Глупости! Злодеи чаще всего имеют смазливые, киношные лики. Злодей себя любит и покрывает лицо всякого рода «орифлеймами». Что от этой фотографии?! У них же с Лолитой переписка духовная.
Все же один штришок он сделал аккуратно, безошибочно, закрыл переписку шифром - всунул в свои инициалы ЗАИ инициалы сказочника ГХА. Получились буквы ЗГАХИА. Никто не догадается, даже математическая Зоя.

Вторая четверть

Зоя догадывалась, что с мужем ее что-то происходит. Метаморфозы! Но ведь они идут со всеми. А он как был «Зуек, заплывающий за буек», так им и остался. Наивный. Глупыш. Если уж быть до конца рациональной, время требует, давно бы Зуйка надо было бросить. С ним кашу не сваришь. Или сваришь, да она подгорит. Или варить начнет, как у того же сказочника, безостановочно. Бессмысленным стал Александр Иванович Зуев. И, по сути, надо было его кидать. Разводиться! Но что-то такое мешало. Но что-то такое было у Зуйка в характере, в глазах необъяснимо симпатичное, что мешало принять категоричное решение. Сквозь уничтоженное холестерином равнодушие в райках глаз светились крошечки битого зеленого стекла.
Она помнит, помнит это чудо - калейдоскоп. Ах, мой милый Августин, с каким замиранием сердца вглядывалась маленькая Зоя в окошечко цилиндрика. Чуток, поворот - и волшебные сказочные замки вставали перед ней. Ни в каких видеофильмах не увидишь. Зоя все не могла определить, что это за игрушка, которую ей на день рождения вручил отец. Он сказал: « Семейная штука. Я любовался, теперь - ты». Действительно, дух захватывает. Она любовалась - то любовалась, да и разрезала цилиндрик калейдоскопа отцовской, стальной бритвой «Zoling».
Что там? А ровным счетом ничего – три зеркальные полоски да битое, зеленое бутылочное стекло! Зоя их собрала в горсть и с гадливым чувством выкинула в помойное ведро. «Нате вам!» Видимо, мстила за обман.
Все же с тех самых пор, вплоть до предыдущего года, она поддавалась «очарованию бутылочного битого стекла». И теперь вот она не хотела признавать, что Зуек тоже состоит из трех полосок зеркала да двадцати зеленых горошин.
Но бывают ошибки. Вот перевела она мальчика Андрея Уткина в другой класс, избавилась, и за третьей партой у окна образовалось пустое место. Там сидит внимательный новый мальчик. Замечательный мальчик с 96-ю процентами УПа (умственного потенциала). Но при Уткине было по другому. У Андрея Уткина глаза светились взрослой иронией. И ей было азартно доказывать именно Уткину, что «деньги – это, прежде всего, эквивалент трудолюбия».
Все остальное – чушь, чушь, чушь. Да, Андрюша Уткин был васильком во ржи. Сорняк, но от этого сорняка, сопротивляясь, ударно росли остальные ребята. Поднимался КСИ, КПД, зашкаливал СД (Счетчик добра).
И все же «Линейка счастья» в квартире Зуевых в начале этой четверти показывала всего лишь «75». Даром время терялось. Можно было уже китайцев догнать.
Как говорил ее муж, а ему - институтский профессор Давид Наумович, «Глокая куздра (все же) штека быдлонула куздренка».
Та самая Петропавловская вынюхала, проникла в школу и, истекая черной слюной, написала про проваленный пол во 2 «Б», попутно «быдлонув» и 2 «А». Замахнулась, змеюка, на целевой эксперимент, не посмотрела на поразительные результаты и поддержку самого Колесника.
«Куздра» усмехалась, озирая провал: «И это при соседстве-то с Евроклассом Зои Семеновны Зуевой. До какой поры мы будем пыль в глаза пускать, подбеливать деревья к приезду начальства?»
От «Куздры» отмахнулись. Васильевны тут же протрубили об успешности эксперимента, о выходе его на финишную прямую.
Местный «Крайпросвет» сфотографировал ее у Интерактивной доски, вбирающей чужие ошибки и показывающей непогрешимую истину.
И не горбылем задраили пол в «Б» классе, а крепкой доской пятидесяткой. И густо покрасили. Мамаша Уткина подарила «бэшкам» «Тиккурилу».
Финскую краску со стойкими частичками счастья.

Интерактивная доска

Не так-то просто войти в генный код человека, даже если этот человек метр с кепкой и вес у него бараний.
Казалось бы, крепкие корни, сын следователя прокуратуры Воропаева. Лицом – ангел. Светлые кудряшки, голос деликатный, тихий. Все этот Олег Воропаев понимал с полуслова. Да и мешочки с жетонами и шариками были у него весомыми. Но вот поймали. С поличным. Украл тот Олег у слабого ученика мешочек с жалкими фишками. Для чего, спрашивается? А чтобы цифра круглая была. При подсчете и переносе эквивалента на счетчик Зуевой не хватало двадцать фишек или двух жетонов. Олег Воропаев и «прихватизировал» их в раздевалке.
В классе устроили показательный суд.
- Зачем?.. Какова цель?
Ответ парадоксальный:
- А я ему (имелся в виду потерпевший, Женя Масленников) пирожки с капустой покупал и два «Сникерса».
- Но ведь это не значит, что нужно воровать. Запомни, Олежек, ведь это все равно, что деньги похитить у взрослого. Стал бы ты деньги воровать?
- Не стал бы.
- Ну, вот, не слезомойничай. Всегда надо быть твердым, даже в ошибках. Признавать их. Вот давайте-ка отгадаем, дети, загадку: «Это птица…» -
Она помахала руками, как крыльями. Для убедительности. – Черная, каркает.
- В классе кто-то каркнул и сказал «Ворона».
- Правильно. А мужского рода?
- Ворон.
- Состоит из двух слогов, пять букв. Запишем, дети, в клеточки «Вор-он».
- Кто такой наш Олег, залезший в портфель Жени?
Энтузиазм радует. Хором:
- Вор-он! Вор-он!!!
Лицо у Олега Воропаева окаменело. Наверное, он «фотографирует» на будущее выкрики друзей. Больше так делать не будет?
Но почему, почему это случилось? Его отец, приличный человек, всю жизнь как раз с воровством и борется. И - на тебе…
Виновата ли Зоя в чем? И что говорит эта электронная доска? Где Зоя Семеновна ошиблась? Или, напротив, все безошибочно. Ответа не последовало. Зато последовал муж. Ему надо было выполнять свои обязанности. В Графике любви клеточка ждёт галочку. Какую же поставят. Зеленую? (отлично!), Желтую (так себе), Красную (плохо).
Ему селена надо больше лопать. Селен – крепче виагры.

Третья четверть

- Чацкий, он ниче, нештяк хоть и с пулей в голове. Прикалывался над Фамусовым этим, над высшим светом. Башню рвет, вот и прикалывается. Закалбасил, короче! Но сейчас таких нет, в натуре!
Гремучая смесь молодежного сленга и воровской фени не удивляла Зуева. Он привык. Лишь бы знали смысл, сюжет хотя бы.
Денис Егоров остановился, взглянул на учителя, шевельнул ладошкой, как будто притягивал к себе именно Чацкого:
- Прикиньте, Александр Иванович, он на понт брал, чтобы они, значится, высказались, что почем?
- Кто это?
- Советское общество?
- Не советское, балбес, светское.
За феню и сленг Зуев брал дань словом «балбес». И бойфренды и литлгерлы не обижались.
В этом году, в связи с перепиской, Зуев изменился. Поменял отношение к учительскому своему делу. Пригляделся к классу: ничего ребята, правда, электроникой прибитые.
- Дальше, Денис!
- Вот я и сообщаю вам, Алексанр Иваныч, послал бы их по майлу и укатил в свой Саратов, к тетке! А там стал бы этим… Как его… Риэлтером?
- Что это за дрянь такая?
- Хазы продавал бы, фатеры, короче, бабки рвал клёвые!
«Говорят, в странах Европы учащиеся ходят по классу, курят, если захотят. А в Штатах из пистолетов лупят, если учитель что-то «не в жилу» ляпнул», -
невпопад подумал Зуев и поймал себя на том, что хватает словесную инфекцию.
От Дениса.
Денис топтался возле стола, ожидая свою честно заработанную «тройку». В журнал. Александр Иванович расплачивался с учениками не жетонами, а старомодными «баллами».
Зуев подошел к окну, втянул воздух и тихонько сказал:
- Даль!.. Вам что-нибудь говорит это слово? - Он обвел замерший класс глазами. Кто-то ответил: «Даль – это далеко».
Голос девичий. Оксана Егорова.
- Даль – это Владимир Иванович Даль, которому за час до своей смерти Пушкин подарил редкий перстень.
- Ух, ты! Классно. Мне бы. Оксана? Нет. Дуся Емельянова.
- Рожей не вышла! – опять тот же голос, девчоночий. Кажется, Дуся Емельянова.
- Нет, милостивые господа, это был собиратель русского языка. Золотоискатель!.. Вот за это-то и подарил ему Пушкин Александр Сергеевич драгоценный перстень. Четыре тома живого русского языка и четыре тома пословиц и поговорок русского народа собрал датчанин.
Пискнул сотовый телефон. Но он тут же был выключен.
- Владимир Иванович и рассказы писал. Прозу. Под псевдонимом Казак – Луганский.
- Он из наших мест?..
- Говорю вам, предки - выходцы из Дании. Он в словаре дал полное определение понятия «счастье». Но определить-то он определил, а вот нашел ли он счастье?
- Счастье – туман. – Слетело с первой парты. Это Женя Коломойцев.
- Счастье это?.. - Зуев взмахнул ладонью жестом, подразумевающем словосочетание «Ну-ну, встань!»
Встал Ваня Колесник. Ёрник.
- Клубники нажраться от пуза!
Зуев улыбнулся. В общем, правильно. Но это крохотка счастья.
- Счастье, когда тебя понимают! – Опять Женя Коломойцев.
- Раздавить гада – вот счастье! - Резанула с последней парты Катя Клочко. Щеки ее покраснели.
- А кто определит гадость этого гада?
- Я и определю. Без лакмуса, на глазок. Глаз-алмаз.
Зуев не хотел продолжения дискуссии. Спор уходил в сторону. К тому же он сам не знал ответ. Это ведь только в ребусах его Зои можно точно букву поставить в нужную клетку. А здесь - куда ни кинь - всюду блин. Расплывчатое оно, это счастье. Датский казак Даль, может, и знал да толково не разъяснил… Или мы не поняли.
До конца урока оставалось минут пять.
- Ну, вот, господа оболтусы, как, по-вашему, называются выражения типа «Счастливые часов не наблюдают»?
- Идио… Идиоты! – Денис Егоров.
«Довыкрикивается! К «тройке» твоей «минус» добавлю».
- А как по-датски «девушка»?
Кто спросил? Зачем?
- Фрекен.
- А взрослую женщину называют?
- Фру. Но это к делу не относится. «Счастливые часов не наблюдают». Или «Ученость - вот чума!» Это называется…
Хохотнули хором.
- Идео…
- Идеома! Правильно, фрекен Ира. Садись – «пять».
- Неужели?
Иногда кажется, что они все понимают и знают. Просто издеваются над «пожилым».
- Фрекен Ира, «Счастливые часов не наблюдают» в переводе на сегодняшний волапюк, «слоган». Слоган, - Зуев усмехнулся.
- Я не фрекен!- Неожиданно отчеканила Ира Капустина. - Я фру!
- Ну-ну!
- А вы – промоутер?
- Как вы изволили выразиться, фру?
- Это те, кто на улицах товар рекламирует. Вы в данном случае - промоутер. Вы рекламируете Даля и Грибоедова.
«Съел, промоутер Зуев».
- Недаром я тебе пятерку вкатал, неси и дневник. Сделаю точную копию.
Звонок. «Августин».
Все-таки урок чем-то зацепил. Ребят. И его вместе с ними.
На перемене к нему подскочила Катя Клочко.
- Вы, Александр Иванович, и в самом деле верите, что Даль был русским и что он правильно определил несколькими словами слово «счастье»?
- Даль - датчанин. По крови?
Душа - русская, певучая!
- А вот у этих русских братков, которые пуляют друг в друга в бассейнах с голубой водичкой, тоже певучие души?
Он вздохнул. Вяло. Певучая?
- Из русского человека можно сделать и топор, и икону. Это не я. Это Нобелевский лауреат сказал.
- Бунин?
- Ага.
Все знает. Сама. Без подсказки.
- У него поздние рассказы хороши. В них на лодках герои катаются и соблазняют молоденьких девиц!
Фрекен Клочко, подозреваемая когда-то в убийстве Олега Куликова. И она твёрдо, не моргая, глядела ему в лицо… Перед таким типом взгляда Александр Иванович всегда смирялся и отводил глаз. Или тупился.
На этот раз он смотрел на дверь, там уже стояла, покачиваясь на высоких каблучках, физичка Анна Петровна Перельмуттер. Фрау Перельмуттер!
Начинался другой урок, и Зуеву надо было спешить в учительскую сдать журнал.
Когда Зуев пришел домой, то прибавил (вернее, убавил) на «Линейке счастья» еще десять пунктов. Зоя Семеновна, Зайка эта, забыла совсем про метрические измерения счастья. А он вспомнил. Он улыбнулся сидящему на новом комоде китайскому болванчику
Болванчик тихо, почти неслышно, ответил ему: «Скоро вы, Зуевы, моих соплеменников достигнете. Ты совсем, Зуев, духом пал. Поприкалывайся, Зуев! Выпей, почитай стихи!»
65 – на линейке счастья. Как это верно! А класс – классный!
«Чашу мне наполнил мальчик».
«Пьяная горечь Фалерна» находилась за пачками с китайским «Цинком» и называлась «Кагор». Полбутылки. Приторно сладкое вино Зуев не любил. Организм помнил, как в студенческие еще времена перепил его на волжском теплоходе, отравился именно таким же «кагором» с темной, вишневого цвета этикеткой.
Проглотив тугой комок, Зуев выпил. И вскоре почувствовал тепло. Нет, не даром его церковники уважают! Кагор – это центральная отопительная система организма. Церковная штучка. Он подошел к зеркалу и высунул язык. Потом поглядел в свои глаза. Там колыхалась зелень. Он подпрыгнул. Воробушек, а не промоутер. Тогда он погрозил зеркалу и тому, кто в нем отражался:
- Зуев, хочешь, я тебе стихи прочитаю!
Зеркало шевельнуло ртом. И Зуев прочитал, и услышал свое чтение со стороны. Будто это не он читал. А другой Зуев. Зуев № 2.
«Воробушек, милый мой брат,
Не надо грустить, это осень.
Вон звонкие, медные осы
Последний клюют виноград»
Он шмыгнул на кухню и еще раз хлебнул чудесного «Кагора». И понял, что не вино виной сегодняшнего настроения. А что-то невыразимое, естественное. Что? Он не знал. Четкое, без заискивании объяснение в классе. На равных. Вопрос Кати Клочко? Разговор о счастье? А может, давала знать весенняя погода, гормоны.

Интерактивная доска.

Он включил телевизор. И пока выплывало изображение, подумал, что сегодняшний день он прожил без ошибок. И Интерактивная доска здесь не при чем. Доска – телеящик. Он уже, телевизор, Тифон этот, диктует всем, как жить и умирать. Как рождаться. Нужно ли платить за обезболивание родов? Должен ли при сем таинстве присутствовать отец? А умирать? Как умирать Тифон, Ящик, тоже знал. Болеешь - умри. Или в Церковь драпай. В монастырь, в скит! Телевизор все ведал.
Мы делаемся жидкокристаллическими. Цифрами.
Телевизор сам лепил компрачикосов. Вот к родным приехал мальчик из королевства Дании. Мальчик, Андрей Волосов, проснулся ночью, растормошил бабулю свою: «Баб, выключи лягушек! Спать не дают, квакают». Одиннадцатилетний датско-русский Андрюша искренне решил, что лягушки в речке включаются и выключаются кнопкой или тумблером.
А три дня назад Зуев ездил в край. Там возле рынка, видел рядок: картонные коробки, продают щенков. Один, милый кутенок, с круглыми глазами – прелесть, душу нежностью омывает. Так вот, на нем висела бирка с компьютерным текстом «Погладить – 19 рублей». Нежные чувства – напрокат. За деньги. И какая точность! 19 рублей.
В телевизоре открывала рот фрау-фру Меттель! Холодные, как у Снежной королевы, очи.
Зуев тряхнул головой. Не надо опять вклиниваться в ужасы. Надо искать то, чего не мог до конца выяснить Владимир Иванович Даль. Меттель-Веттель, всего-навсего женщина с ледяной кровью. Ей надо сделать переливание. А женушка его, ну, та просто - наивная душа. Она и придет. Она и прильнет. И будет все так, как было еще до нашей эры, когда жил травоядный динозавр сейсмозавр. Длиной 50 метров. И аргентинозавр. Масса - до 50 тонн.
Он уснул.
Зуеву приснился небритый, как сейчас модно, мужик с початком кукурузы. Дядька лущил золотой початок и бубнил Зуеву: «Счастье - это, дружище, счас е, а завтра не ма е. Сей секунд есть, а завтра нуль целых, нуль десятых».

Четвертая четверть

Фру Зуева неслась в своей «Вовочке», так она называла «Volvo», домой к Анжелике Романовне Цвай. На переднем сиденье, как пузатые купцы, восседали два пакета. Один – с игрушками, одеялом и свитерком для дочери Анжелики, Насти, другой - с бутылкой «Мартини» и разного рода деликатесами.
Зоя радовалась. О ней только что вышла статья, подвал, в «Учительской газете». Там говорилось о том, что датчане заинтересовались опытом и приедут перенимать его в станицу Старолуговскую. «Линейка счастья» украсилась еще одним штрихом. Теперешний индекс соответствовал отметке «45». Скоро, скоро сравняются Зуевы с китайцами.
Формула счастья проста. Она состоит из шести букв. Деньги. А цифр к этому слову надо как можно больше.
В квартире своей Зуевы сделали Евроремонт, заменили рамы, косяки, поставили Сплитсистему с абсолютной очисткой воздуха. Бурая (сандаловой породы дерево) стенка «Karl Libkhnett» В водопроводные краны Зуевы вкрутили Абсорбенты, чтобы вода лилась чистая, родниковая влага. Намного лучше «Эссенциале – форте».
Деньги, конечно, не эквивалент счастья. И все же часть его. Деньги дарят возможность быть великодушными!
Вот и сейчас… Сейчас она будет щедра и красива в своей щедрости. Эта Анжелика Цвай, питерская фрау, что она из себя представляет?.. Но она, эта питерская фрау, почему-то пустилась плодить в их станице нищету. И зачинать детей от ветра. Никто не знал, откуда взялась у Анжелики Романовны дочка Настя. И вот – новое оплодотворение.
- Тошнит?
- Тошнит! – С горькой радостью улыбнулась Анжелика и распахнула дверь в свою нищету.
- Тут я вот с гостинцами! Не благодари. Не последнее, чай!
- Это я понимаю, тебя с голода тошнит!..
- А где наследница? Настасья где? Тотчас выпорхнула рыженькая наследница нищеты Настя и захлопала в ладоши. Она радовалась гостье, как радуются все дети новому человеку.
- Нет, ты не хлопай и не пляши, а поцелуй тетю в щеку.
Она, царица мира, протянула Насте сотовый телефон.
Девочка галантно (кто учил) дернула коленкой и чмокнула нагнувшуюся волшебницу.
Другой пакет, со снедью, Зоя небрежно сунула Анжелике Романовне.
- Вот, тут кое что от тошноты. Веди, веди!
Зое было приятно командовать. Она эти команды купила. И видела зардевшиеся щечки Анжелики Романовны Цвай. И той, по всей видимости, было приятно от того, что учительница, богатая хозяйка эксперимента, посетила ее квартиру.
- Веди, веди! Счас мы винишко раскупорим. Оно натуральное, итальянское. Небось в своем Питере не пила.
- И сейчас нельзя. Тошнит! – весело поморщилась Анжелика.
- Это ты, девка, брось. В вине сем – минералы, каких твой организм не видывал, и плоду твоему, будущему чаду твоему дюже будет полезно. – Проговорила Зоя каким-то церковным тоном.
Кроткая Анжелика Цвай кашлянула и достала из шкафа фужеры.
Она нарезала салями, сдернула тонкую жестянку с банки маслин, открыла банку с шампиньонами. Сок. Вино. Киви, смахивающее на нечто мужское.
- Чуешь, Анжелика, маркиза ангелов, райский запах. Фруктовый сад, а не вино.
Вино, в самом деле, было приятным.
- Набор минералов научно обоснован! – скромно улыбнулась Зоя Семеновна.
Она - Дарительница. Как там у древних греков?..
Настя рядом тянула из розовой соломинки сок. Веселая тетя. Вырастет, такой же будет.
Выпили за этот дом.
- Что ты про меня думаешь? – Взглянула она на жующую дорогую колбасу коллегу.
Та проглотила салями:
-Я не думаю, я ем.
Прежняя, кроткая улыбка. В ней что-то еще помещалось. Что? Не понять.
- Я про вас думаю, что вы сильная женщина.
- Что ты «выкаешь», давай на «ты».
- Я про вас, про тебя думаю, что вы, ты бишь, ты сами сделали себя.
- Завидно?
- Завидно. Но мне не по характеру. Не смогу.
- Ладно, давай лучше выпьем, тошнит?
- Угу. Нет. Вообще-то тошнит.
- А я тебе что говорила!..
- Ладно, об интимном погуторили. Теперь о постороннем.
- А обо мне что думают? Серьезно, другие. Не ты.
Анжелика Романовна отложила укушенный ломтик колбасы, отхлебнула вина:
- Знаете, Зоя Семеновна, я не психолог и, вообще, не собираю материалов. Не психолог, не социолог.
- Все же?...
- Думаю, что завидуют… Но…но не я.
В Анжеликиной кротости сидела пружина.
Анжелика Романовна отвернулась к окошку. Старый тюль в хохлацкий крестик, пожелтевший.
Зоя повертела бокал, приглядываясь к краям.
- Я тоже себе не завидую! – И Зоя махом опрокинула свой фужер, - Н, да. Не-за-ви-дую!
По слогам. Фонетический разбор.
Хозяйка вздернула выщипанные брови.
- Давай говорить правду! – предложила Зуева и повернула к себе бутылку с этикеткой. – Палермо!..
- Я правду и говорю.
У беременных – чужое лицо. Оно принадлежит скрюченному существу внизу живота.
- Вино кончилось. Нет ли у тебя самогонки? Мутной. Как в кино. «Любо, братцы, любо, любо, братцы. жить. С нашим атаманом не приходиться тужить!»
- Мутной, как в кино, нет. Очищенная. Углем.
- Покатит. Самогонка – это детектор лжи! Чуть что, она уличит. Чуть что. Видно, Анжелика Цвай смело чокнулась крепким напитком.
- Палермо! –усмехнулась Зоя.
- Что?
- Я говорю – Палермо. Любимый напиток среднероссийской мафии. Они мартини запивают. Тайком, под одеялом. Так вот, если честно…то я сама себе не завидую.
- Что вы? Вон на какой машине приехали!
Самогонка прочищала мозги. Анжелика играет дурочку. Фальшива насквозь.
- И что? Не в деньгах и не в машине счастье. Муж мне говорил, что счастливых людей на Руси раньше звали племянниками Бога. Можем ли мы себя таковыми хоть на йоту считать? Не можем считать!
Зоя зло, холодно взглянула на коллегу и ответила не себе даже, а холодным стенам:
- Племянницами Бога мы считать себя, Анжелика Романовна, не могем. -
Намеренно исковеркала слово. - Я бездетная. И никто мне не прочитает, встав на табурет, стихотворение Пушкина. Не прочитает, не спорь! И сверх того, Анжелика Романовна, я – круглая дрянь. Я – полная дрянь баба, как огурец состоит из воды на 99 процентов, так и я из дряни состою. Стопроцентно – из дряни.
- Вы прелесть! – Не соглашалась Цвай. Может, и откровенно.
- Чушь, чушь, чушь!!! Не говори мне этого! Что ты думаешь об эксперименте? Моем эксперименте?
- Думаю, как все. Развивающая интеллект программа. Форма игры!
«Спьянела, девочка!» – как о другой подумала Зоя о себе. Ее понесло.
- Это блеф! – Погрозила пальцем украинским крестикам на тюле. - Я его давно раскусила. Кому-то надо, чтобы из маленьких деток делали что-то вроде электронных чипов. Их, поверишь-нет, зомбируют. Но кому это надо?
Зоя качнулась на задних ножках стула и огляделась. - Тайна великая! Кому надо? Коту Матроскину! Я, конечно, талантливый человек, при-ду-мы-ваю. Вот -счетчик Зуевой, вот - фишки. Оп-ана! Все это из области автоматизации, не имеющей с детской душой ничего общего. Я – ведьма, а не учительница. Из «Макбета»? Помнишь начало «Макбета», змеи, тараканы. Все - в котел, все - в варево! Я- ведьма!
Зоя вытаращила глаза, пытаясь придать лицу вид этого хищного существа.
Из «Макбета». Или из сказки.
У Анжелики Цвай по щекам бегал румянец.
Зоя подумала, что не только Анжелика, а и она, сама, под хорошим градусом и от этого несет околесицу. Но околесица сия, как ни странно, была легкой.
Кто-то невидимый ее одобрял.
- Я, фру Анжела, конечно, завтра буду другой. И горой встану за свой опыт, бесценный, грандиозный… Почему так? Неужели, я в самом деле баба в ступе? Да нет же! – Зоя всхлипнула и на щеке (почему-то правой) ощутила тепло. Слеза. - Мне жалко глядеть, как ты доедаешь последний хрен с последней солью.
Анжелика мотнула головой. Опять кротко протестовала.
- Для чего ты родила Настю. И вот еще пузо? Голь перекатная, плод любви? Какой такой любви? Есть ли она? Все придумано, все состоит из ямочек, в мозгу такие есть. Из ямочек удовольствия. Ямочки чешутся, ты их чешешь и балдеешь, как говорят современные гёрлы: кайф ловишь! Любовь, на фиг. Какая, к шутам, любовь!..
Она явно переборщила. Но спьяну сойдет.
- Вы, Зоя, черно смотрите на мир!
- А вы, Анжелика Романовна, светло? Открой-ка, милая, свой холодильник. Я экстрасенс. Там стоит банка с зеленым горошком и в пазухе дверки – яйцо-сиротка. Открой, открой.
Зоя сама дернула дверку. Яйцо - в ячейке? Точно. На нижней металлической сетке – банка с крымским зеленым горошком.
- На салат «оливье» к майским праздникам, так ведь?
Анжелика опустила голову. Педагог тоже! Двоечница.
- А ты говоришь: «Я одна экспериментирую».
Все мы включены в гло -о- о - бальный эксперимент. Надо идти в ногу. Души Шарко, бутики. Езжай в свой Питер! Spa-салоны, мужской стиптиз. Езжай! В будущем – счет в банке, виллы на побережье. Включишься и в эту фантастику попадешь. Будешь племянницей Бога.
Неуверенная, глуповатая улыбка на лице Цвай. Куда ей ехать.
«Айн, цвай, драй!» – сказала про себя Зуева. - Давай выпьем и… Кхм…закусим чем Бог. – Выпьем за будущее процветание.
- Но ведь вы…ги… Калечите детей! – испуганно выпалила беременная хозяйка.
- Вот оно! – Озорно и трезво взглянула Зоя. На хозяйку. Вот оно и проявилось! Эээ, милая, детки давно, еще в прошлом веке, искалечены. В утробе гнилые. Инвалиды. Искалечены вульгарными бытовыми ядами. А потом лекарствами. А потом телевизором, мультиками, макдаками. Скруджами! Дух, плоть все в мясорубке. От этого никуда не уйдешь, надо «смело, товарищи, в ногу». Они заказывают музыку...
- Кто это они?
Зуева посмотрела на давно не беленый потолок, будто «эти товарищи» или «господа» гнездились там. Но там была только не забеленная трещина. Известка ссохлась.
- Макдаки!
- Понимаю…- Неуверенно кивнула Анжелика.
- Ничего ты не понимаешь. Как и я не понимаю!.. Я не понимаю даже того, отчего ты, не встречаясь ни с кем, забеременела? От духа святого, что ли?
Цвай вспыхнула.
- А мне и не надо говорить, сама знаю.
Питерская немка вдруг напугалась: угадала же Зоя Семеновна содержимое холодильника «Наст». Яйцо, банка зеленого гороха. Крымского.
- Сама знаю, что у тебя в городе есть тоже какой-нибудь Макдак или Скрудж. Косит под Пола Гейтса, миллиардера. В лакированных ботиночках, вежливый, тонкая оправа очков, у жены – дюжина вечерних платьев. Скрудж? Макдак? Есть, есть таковый? Скажи! По глазам твоим читаю. Деликатно он тебе продуктовые сумочки вручает, такие вот - пакетики с едой. Или деньгами? Нынче проще деньгами. А ты, разве не фальшивишь, как я. Продажа, везде и всюду.
- …баные Макдаки!
Матерная фраза взорвала воздух. Крестики на тюле дернулись.
Анжелика Романовна затрясла головой, будто прогоняя колдовство. Гостья точно ведьмачка.
Путаясь в словах, трусливо (вот-вот заколдует, напустит чар) Анжелика стала объяснять щедрой учительнице Зуевой, что это не так, что это - временное явление, что этому Эдуарду Тимофеевичу в тонких очках, деликатному придурку она все же скажет, что она думает о нем. Откажется от подношений. А что дети? Дети – радость! Не голь перекатная, а живая радость, счастье…
От шампиньона, наверное, или от самогонки с несбалансированными минералами ее затошнило. Анжелика кинулась блевать в Унитаз.
Универсальный Таз.
Зоя стала собираться домой.
На пороге она погладила свою «милую подругу» по плечу. Из сумеречной нищеты опять выскочила ясноглазая Настя и стала целовать в щеки гостью.
- Ну-ну, наговорила тут! Язык без костей!
Анжелика, белая, как обработанная хлоркой, смутно улыбалась. Она тоже «наговорила». И то, что «наговорила», было только частицей правды.
Из соседней квартиры рвалась музыка. Старые «Бони М».
«Варвара жарит кур»
Кур, кур!
Курлычут журавли.
«Они о родине заснеженной курлычут».

Интерактивная доска

На пороге собственной квартиры качался почти китаец Зуев. У него была такая же ухмылка, как у того болвана на комоде.
- Майская роза ты, Зуев. До китайского счастья тебе далеко.
- Ты пьяна, зайка!
- Неси фломастер, мы нанесем новую риску.
- Значительно продвинулись?
Он подал красную палочку.
- Тссс! Никак мы, Александр Иванович, не продвинулись. Линейки не хватит –вот как продвинулись! Мы с тобой, Зуев, на трехсотом уровне. Вот, на стене поставлю и рядом циферку.
Она подула на пурпурный кончик маркера и нанесла жирную «З00» на шелкографию. На новые, элитные обои.
- Ты, пьяна, зайка. Завтра же, зайка, ты будешь все перерисовывать. Согласись, мы ведь недурственно живем!? Евроремонт воттт.
Ясно одно. В Зуйка проник дух дядюшки Скруджа. Первым этот дух хапает лириков. Романтики становятся закоренелыми вампирами, высосут у неромантиков всю их жидкую кровь. Мужа, кажется, она крепко заразила этими трихомонадами. Хочет быть «прочим шведом».
Зоя замахала руками: «Не мешай мне, я лягу. В глазах чего-то рябит».
Она уткнулась носом в атласную подушку, на которой были вышиты два сердца, всосавшиеся друг к другу. Вышивка алым мулине.
Два чувства, как эти два сердца, сдавленно терзали друг друга. Любя и ненавидя. Права ли она? Первое сердце твердит: «Надо продолжать эксперимент. Он полезен. И для школы в том числе. Кто знал занюханную школу в крае, в России? Никто не знал. А теперь – датчане приедут, опыт изучать. Из Москвы подкидывают денег. На облицовку, на фарфоровые Унитазы, на Ноутбуки в класс.
Доска – в судебной мантии. Доска соглашалась: «Надо продолжать, Зоюшка, продолжать. От тебя одна польза! Детей у вас нет, дак еще не вечер». Но другое чувство свербит, сверлит другими вопросами: «Враки. Враки! Лопнет твой пузырь. Дутый углекислым газом. Брэнд один от опыта, слоган! Пустой шарик! Брось!»
Интерактивная зараза подтверждала. Тем же судейско-канцелярским тоном: «Покайся, Зоя Семеновна, легче станет!»
Скорее всего это происходило во сне или в «Макбете». Не написал ли эту трагедию дядюшка Скрудж?
И уж неизвестно кто. Ни она, ни доска - хамелеон, ни темный силуэт болванчика, - неизвестно кто в мозгу у нее сказал вполне четко: « А мужа отравить или пристрелить. Отрезанный ломоть. Чумную крысу – срочно пристрелить».

3 ГОД

Первая четверть

- По лапкам ее! По лапочкам!
Восклицали из-под берега. Малец резво хлестал по прибрежной тине ивовым прутом.
Учитель прыгнул туда.
- Не имеете пра…Я подам на вас в су!..
«Ишь ты, какой юридически подкованный», - удивился Зуев и еще злее сжал ухо!
Парнишка сел на берег и стал сползать вниз, к воде! Ухо вырвалось. Оно вырвалось, потому что Зуев пожалел.
Учитель оглянулся. Девчонки с бантами-ластами исчезли. Но малец-изувер не мог никуда убежать. Берег крутой.
- Ты меня знаешь?..
- Угу
- Назови фамилию, назови класс. Где учишься?
- Ага! Я на вас в суд подам.
Мучитель лягушки произнес это холодным, механическим тоном. Такое впечатление, что фразу эту он выучил давно.
- Я учусь у вашей жены. Зуевой Зои Семеновны! В третьем «а» классе. А звать меня Олег Игоревич Воропаев. Отец мой работает следователем в прокуратуре. Все?!
Малый попытался влезть на кручу, но опять попал в клещи. Зуев, изловчившись, схватил его вновь.
- Только не давите. Я отвечу.
- К отцу отведу.
- Обрадуюсь, товарищ учитель!
Для третьеклассника неплохая лексика.
- Для чего это вы лягушку пытали?
- Бесполезная тварь. Я «КА» повышал?
- Что это за «КА»?
- Вы не знаете? «КА» должно быть равно «Каэму».
- Поясни.
- У нас в классе все по буквам. «Каэм» – это коэффициент милосердия. «КА» – коэффициент агрессии.
- А ты знаешь, что такое «милосердие»? Что еще за «коэффициент»?
- Не - а… Не знаю. Зоя Семеновна просила, чтобы все равно было. «КА»- «каэму». За это зеленый шар дают.
- А девочки зачем?
- Зачем, зачем? Они свидетели! Они Зое Семеновне скажут. Честно подтвердят. Чтобы честно.
- Не выкрутишься. Я тебя к отцу сведу. Показывай, где живешь Отец дома?
- В отпуске. Дома.
Честен, действительно.
- Руку уберите. Я не убегу. По Казачьей надо идти. За пятиэтажками - сразу.
Пошли.
Зуев шел, малец семенил.
- Есенина помнишь? – Спросил он мальчика.
Тот совсем увял.
- Есенин между прочим написал : «Где под музыку лягушек я растил себя поэтом». Запомни, дружище, под музыку лягушек!
- Дак я же не со злобы. Сравнять надо было «Каэм» с «КА»
У нас собака злющая, ротвейлер. Счас вас схватит. А звонок - вон на столбике, звоните, если так. Под музыку лягушек.
- Не убежишь?
- Не убегу, сэр!
Взрослая ирония.
- Меня Александром Ивановичем зовут.
- Не убегу, Александр Иванович.
На звонок вышел сам Игорь Константинович Воропаев. На лице его было написано изумление.
- Набедокурил!…Заходите, заходите. Он у меня на вольных хлебах. Набедокурил, значит?! Заходите, проходите.
- Не совсем так. Заковыки. Пустяк. А собака на привязи?
Отец радовался. Малец ухмылялся. Семейка. Яблоко - от яблони.
- Нет у нас, не держим. Сейчас вот он влезет в свои наушники, как лошадь в хомут, и до вечера «бум-бум-бум», в хомуте этом. А что поделаешь, некогда мне с ним. Книг полон дом. За книжку не берется. Словари листает. Аглицкий, франсе. Да, проходите вы, чайку!…
- В уютной кухне, отделанной лакированными сосновыми досками, Зуев и рассказал следователю Воропаеву Игорю Константиновичу о лягушачьем происшествии…
Реакция оказалась неадекватной. Следователь хохотнул.
-Перебесятся! Я в детстве тоже не ангелом рос. И поджиги мы мастрячили, и в сады лазили. Яблок дома - воз, нет надо в чужой сад. К слепому деду! Дас-ссс! Дети - варвары! Варнаки. Кровососы! Печенье берите!
- Благодарю, не до того… Я вот только привести… Всего лишь… Лягушек прутом стегал.
Игорь Константинович отмахнулся от «лягушек».
- И я вас благодарю. Беспредельно рад, Александр Иванович!
Чему рад?
- Я, знаете, рад. Рад случаю. Сей момент время злое. Надо сопротивление иметь и безжалостность. С несправедливостью бороться, безжалостностью. С корнем вырубать. Я вам по секрету скажу. Открою то, о чем вы не догадываетесь. Только – тшшшь! Язык - за зубами. За семью замками. А я для наглядности, так-зать.
Следователь потер себе щеки, будто отморозил их. И оглянулся:
- В прошлом году помните, случай, инцидент с Куликовым… Мальчиком Куликовым. В парке. Помните? Ага.
- На корягу напоролся.
- Напоролся! Ага. – Воропаев пожевал пустоту – А, если я вам всю подноготную?
Зуев застыл.
- Молчок, молчок, только молчок! Не шевелитесь, Александр Иваныч, душенька. Я точно знаю, кто был причиной смерти Куликова.
- Кто же?
- Катя Клочко. Ваша. Ваша воспитанница. Куликов об сучок ударился. Но они, девочки эти, забили одноклассника солдатскими ботинками. До смерти! И главная в этом смертоубийстве Катя.
- Так есть же специальные колонии…
- Сразу так. Как вы жестоки! Ну, зачем же, Александр Иванович. А еще и педагог. И Песталоцци! Колонии-то есть, но ведь «чэпэ» какое? Неслыханное, невиданное! Скандал-с! Вот сверху и цыкнули. Школу к эксперименту готовили. Раскручивали. А тут такая роковая загвоздка. Ну, посадят эту Катю-Катерину, она в тюрьме дальше покатится. Феня… Так? Лесбийская любовь, знаете? Шерочка с машерочкой. Зачем, на чью пользу! Эксперименту, женке вашей – крышка. Вам – морока.
- Значит, цыкнули?
- Цыкнули!
- Цыган на цыпочках подошел к цыпленку и сказал «цыц».
- О чем вы?
- Об исключениях.
- Ну, так вот. Если бы тот парень, Куликов, был не рохлей, он бы был жив. Он бы оказал сопротивление. Уж поверьте. И экспертиза показала, пальцем не шевельнул Куликов – это агнец. На заклание ушел. Так вот, и Русь наша, должна сопротивляться. А то ей яд в рот суют, а она сладкую мину стряпает, глотает яд этот, как пепсиколу.
Что имел в виду следователь, Зуев не знал. Его поразило сообщение.
- Чаек-то остыл?! Еще добавить! Между прочим, они и бомжей хотят уничтожить до единого. Грязь, говорят.
- Кто они?
- Они и есть они. Чайку?
- Нет, Игорь Константинович, пожалуй, пойду, так у вас точно собака отсутствует. А то ведь в порядке опыта, может, имеете, спустили.
- Ценю юмор! - Улыбнулся следователь, - он показал глазами в сторону занавешенного окна: «В сбрую влез. Тын-дын-тын-дын. Парень-то не промах?» А ротвейлера, Цезаря нашего, злые люди и отравили. Крысиного яда в сосиску натискали. Ротвелеры – доверчивые.
- Паяц! – Плюнул Зуев у плотно закрытой калитки тихого дома.

Интерактивная доска

С электронного Марса ему пришли пикантные фотографии Лолиты. Но в этой девчушке, начинающейся наливаться, уже вовсю дышало яблоко секса. «Секс эпил» сквозил в уголках рта, вздернутых в полуулыбке, в острых темных точках, оттопыривающих майку из китайского белого трикотажа, особенно – в глазах, подернутых жгущей душу бирюзой. Соблазн был и в строчках письма, в четком романском кегле его: «Вы – фантазер, Александр Иванович, а жизнь ведь так коротка. Не махнуть ли вам к тетке, в глушь, в Саратов». И дальше бесстыдная прямота: «Я ненавижу слюнявых юнцов, но вот тело раздирает, Александр Иванович. Я - похотливое сущест…»
Оборванное слово. Убитая тоскливой откровенностью, переиначенная пушкинская фраза: «Я вас хочу!»
Раздрай в голове, суматоха в сердце. Наверное, Воропаев прав. Но уж, если в душе остались обломки добра, так их оттуда не выведешь. Это все равно, что вывести блуд из города Саратова. Каленым железом ни блуд, ни добро не выжжешь . Людей всегда будет пытать похоть и соблазн. Люди всегда будут прощать и похоть, и соблазн, и злодейство, подлость. Все будут прощать. Иначе можно сойти с ума. Для этого, наверное, и Христос придуман. Придумал или реально жил сын плотника Иосифа. Все эфемерно. Христос к добру призывал, а они над ним – опыт. Гвоздями – к кресту. К кресту приколотили: «Вот оно, добро! Погляди с этой Голгофы, как мы се…м и сс…м на твое добро! А Иисус, он? Он дальше видел. Дальше линии горизонта. Он видел, даже его, мающегося Александра Ивановича Зуева. Видел и жену его, ставшую транзистором, резистором, математической схемой. Видел саратовскую Лолиту. Бирюзовый блеск в глазах, вот - вот расстелется перед каким-нибудь юнцом негодяем. Для чего? Для интереса?.. Видел и Олега Игоревича Воропаева, с наушниками, в которых клокочет замогильным голосом рок-группа или сахарным фальцетом уговаривает напудрить ноздри кокаином другая сирена.
Неужели счастье в блуде? В кокаине? В том, чтобы послаще хлестнуть лягушку пружинистым прутом?..
К добру, скорее – к добру! Существует то око? Или одна обертка осталась, фантик?

Вторая четверть

Датчане явились.
Зою Семеновну Зуеву позвали в РУО (районное управление образования) Лысый, щекастый заведующий Иван Иванович Калабанов с КИ ( коэффициент интеллекта) 95 пригласил ее присесть. То ли это сами щеки расплывались, то ли розовая лысина уходила то ввысь то в ширь, он извинялся:
- На этот раз не к нам. Но все равно – датчане. Но вас я прошу, Зоя Семеновна, соприсутствовать и на приеме, и на банкете. Вы у нас – знаменитость. Кого, как не вас демонстрировать датчанам.
Калабанов волновался, и Зоя Зуева простила ему слово «демонстрировать».
Неприятно все это.
- Датчане будут у нас монтировать свинокомплекс.
- Вот как!
- Сначала поднимут экономику, а потом дух. Это ведь правильно, Зоя Семеновна?!
- Материя первична. – Она улыбнулась завРУО.
У него лысина стала пунцовой:
- Правильно понимаете. Датчан ведь мало. Они все друг-друга знают. Мясники, то есть свиноводы передадут педагогам. Эксперимент ширится.
Расширилась улыбка:
- Так что прошу.
Встреча проходила в концертном зале МУДО (муниципальное учреждение дополнительного образования).
Датские свиноводы были удивительно чисты и напоминали своей розовостью, нет, не поросяток, а рыхлые гигиенические салфетки. Такие же пористые лица, гладкие пиджаки в полосу, глянцевые карточки - бедж.
Поразительно и то, что возившийся с датчанами русский переводчик был почти таким же. Виртуоз. Когда он разговаривал с датчанами, то становился похожим на них, когда с русскими – то немного походил на русского.
Датчане разложили вокруг себя маленькие экранчики. Это были карманные компьютеры. Господи, скоро компьютеры будут умещаться в горошине Ганса -Христиана.
Лакированными ногтями они клевали по мерцающим экранам. Их улыбки вспархивали, как сизари.
Эти улыбки были кристально чистыми, аптечными. И верилось, что свиньи у иностранцев тоже без вони, так же промыты благородным с душистым шалфеем шампунем.
Достаточно с этими датчанами поговорить с часок, как все пропитываются насквозь санитарной деликатностью.
На линейке только вчера Зуевы обвели цифру три. Зуевы и датчане были соседями.
Попросили задавать вопросы.
Задавали, но вяло.
Зоя вывела письменно каверзный: «Как поживает Андерсен?»
Какой Андерсен? – осердился лакированный переводчик.
- Ганс Христиан.
- А, Ханс Христиан? – чисто загоготали гости. - Карашо.
Оказалось, что Ганс Христиан Андерсен у них занимается переработкой свинины. Колбасы. Тушенка.
Господи, уж лучше бы сын сапожника тачал башмаки.
- Не тот Андерсен, другой, который «Русалочку» написал. - Зоя вскочила со стула. Ее одернул заведующий РУО Калабанов: «Осторожно, Зоя Семеновна»
Сама осторожность, она замерла.
Датчане посовещались.
«Русалотчка», ага? Ага?..
Что-то живое появилось в лице главного датчанина. Ей показалось, что по приезде в Копенгаген «Русалочку» ту пустят на переработку. Завернут в консервную банку. «Паштет «Русалочка» (Е- 220, Е-231, далее: штрих-код).
Но, впрочем, всех, Зою Семеновну и датских гостей, примирил банкет.
На нем главный датчанин напился шампанского и отмяк. Он чисто говорил по - русски.
- Как поживает Гамлет?..Принц?.. Ваш?..
- Крези? Он ваш, фру Зоя. Русский!
У главного датчанина немецкое имя Отто.
Отто вынул из нагрудного кармана платочек, потом желтый цилиндр с жевательной резинкой и попросил фру Зою, (наглость какая) открыть рот.
- И закрыть глаза! – усмехнулась учительница.
Рот открыла.
Жевательная резинка имела вкус свиного мяса. А от Отто ничем не пахло. Это был механизм, чистый, бритый. Как аптечная груша.
Рядом танцевала лысина Калабанова. Он что, шпик?..
По лысине хотелось щелкнуть. Действовали шаловливые пузырьки шампанского. Она уже потянулась к лысине начальника. Дуреха, вот дуреха! Отто повел ее в другую сторону, в угол – к портрету Колесника. Фотографический Колесник язвительно щурился: «Проведи-ка с ним эксперимент?»
- Слушайте, Отто, я вам нравлюсь?
- Отчень!
- Поклянитесь Нафом и Нуфом. И Нифом.
- Кто это?
- Поросята из детской сказки...Так берите меня в жены.
- Как это?
- Брачный контракт.
- Вы шутите, фру Зоя. У вас имеется мушшш.
- Имеется, но я его отравлю. Он не практичный человек. И ник-когда им не будет. Я люблю своего мужа, но я его отравлю.
- Не говорите так, у меня есть жена. Суп-руга.
- Суп-руга. Из двух слогов. Готовит суп и ругает?
- О чем вы, фру Зоя? Я готов вам предложить пятьсот долларов или четыреста десять евро…Просто так. За пустяк!
- Знаю я ваши пустяки, юбку поднять? Хотите, Отто, я юбку задеру?
Отто замахал руками и вежливо освободился от Зоиной ладони.
Датчане изучать ее эксперимент не приехали. Да и не нужны они больно такие рациональные, рафинированные фуфломицины.
А вот мужа, Александра Ивановича, она и в правду решила отравить.
Не жилец он в этом мире. Людям Александр Иванович враждебен. Они его тоже за принца датского принимают. Лох!
Ей он тоже, кстати, не интересен. Ушло в прошлое море, «Зуёк, заплыви за буёк». В результате ее собственной дрессировки муж превратился в черт те че и сбоку бантик. Живет под ее пятой. Не мужчина. Приучился трахать только по расписанью. Нет бы запротестовать. И все это он делает, будто раб в кандалах, словно ему больно. Или стыдно. «Зуек, заплыви за буек». И у него кажется, несмотря на молодость – 34 года, приключилась болезнь Альцгеймера. Забывает напрочь стихи. Блока. Вчера прочитал: «Ты помнишь, в нашей бухте сонной…». Все заклинило. Она –то помнит: «Спала зеленая вода!»
Зоя призналась Анжелике Цвай: «Я отравлю его»
- Кого?
- Муженька, Сашку своего.
- Анжелика Романовна приняла за шутку. Так выгодно. Она привыкла к выгодной жизни!.. К такой же жизни привык и ее Зуек. Что он пишет своей пассии из Саратова? Хотелось бы почитать.
Но отравить мужа не так уж трудно. Труднее достать яд. Отравить что? Насыпала в коробочку из-под китайских БАДов: «Пей, новое средство от импотенции! В том числе и творческой! Пей, миленок!» Но вот найти...
Сначала Зоя оставила после родительского собрания родительницу Оленьки Матросовой, Анну Ивановну Чаус.
- Анна Ивановна, извините за наивный вопрос. Вот, если вы точно знаете, что животное погибнет, то для облегчения страданий что даете?
Анна Ивановна ветеринар:
Мы смешиваем транквилизатор с morguns - ом. Сначала животное засыпает, потом сон в смерть переходит. Легко. Безоблачно. А вам зачем?
- Собачка того… Слюна идет…
- Так везите ее к нам, мы ее на лапы поставим, а не поставим, так усыпим.
- Ну, знаете, Анна Ивановна, она совсем…
- Так у нас не положено. Вы хоть и уважаемая женщина, а morguns - a не дам. У нас это препарат строгой отчетности.
У знакомой аптекарши, Елизаветы Александровны Соколовой, чернявой дамой с въедливым выражением лица, яд тоже не удалось выпросить. Та все заглядывала в глаза Зуевой, искала что-то. Вечером, часов в одиннадцать, позвонила.
- Извините за беспокойство. Я проконсультировалась. Сказали, что доставят яд на специальном автомобиле. Сами понимаете. Понятно, что для собачки. Но люди разные. Сериалов насмотрелись, вот в голову и лезет чушь. Сами понимаете… риск.
- Сколько вы хотите?
- Три.
- Сотни?..
- Тысячи.
- Рублей?
- Долларов
- Добро.
- Сами понимаете. Народ везде нюхает.
- Ладно, ладно.
Она еще не знала, вправду ли все это. Но сюжет подгонял. Датчане, ветеринар Анна Ивановна, эта трефовая тварь… Александр Иванович, ухудшающийся из месяца в месяц. Привыкший жить на всем готовеньком и не платить за это душевными терзаниями. Бесполезный человек, пластилин. Но тем хоть окна можно заклеить в школе. Зуйком нельзя было заклеить даже окна. Он был стыден. И это уже вот-вот заметит вся школа. Развестись с ним было нельзя. Ведь шуму этот факт наделает неимоверного. А как по-другому? Эксперимент ее, кажется, провалился. Но ведь надо из него уйти достойно. Не к датчанам, конечно. А в краевой центр или лучше в Саратов. Там, говорят, правит бал сатана. Распахнули двери легальные дома терпимости. Вот бы туда устроиться! Да не возьмут. Чересчур грешна экс –экспериментатор Зоя Семеновна Зуева, бывшая девица Орехова.
Лучше всего прихлопнуть Зуйка. Да можно потом и себя саму. С ментом – в постель, револьвер стибрить и в рот - дуло.
А можно в скит, замаливать. Но лучше… Что лучше, Зоя не знала…

Интерактивная доска.

И Доска не знала. Она стала толерантной ко всему. Захочет Зоя убить человека, Доска только осклабится: «Гвоздодером его по кумполу!», захочет приласкать, пожалуйста. Одобряет. И хозяйка Доски мчится к Цваям на квартиру. С мешком игрушек. Настя, Настя, дай прижмусь щекой. Слеза - к слезе. Пусть мама расскажет, Анжелика Романовна, когда у Насти зубы лезли, как она плакала. «Еще как! И жар до сорока доходил»
Доска была похожа на правозащитника Сергея Ковалева, такой же серой была Доска с тусклым голосом. Она по-своему качала права. Но Зуева эту западную доску не слушала. Гмм! Там живут лжецы. Там Ганс Христиан Андерсен высчитывает на калькуляторе, сколько надо положить в фарш кориандра. Между прочим, натуральный Андерсен писал сказки не для детей, и не для взрослых. А для стариков. Они убедились в тщетности поисков счастья. Их Интерактивная доска – гробовая. И только сказки пока их держат, опять держат в этом мире: «Раз, два, три, горшочек, вари!»
В горшочек она спрячет яд.
Айн, цвай, драй, горшочек, вари!

Третья четверть

В Россию вернулась племянница Бога, датская принцесса Дагмара.
Была ли она счастлива там, на родине Андерсена и Торвальдсона?
Скорее всего, что нет.
Грецкий орех, попав под твердый солдатский каблук, трескается, издавая вполне различимое слово «крах!»
Так, всего вероятнее, треснет переломленная о коленку «Линейка счастья». Она обманщица, эта линейка. Все произошло с точностью до «наоборот». Преодолев «китайскую стену» (индекс 10), Зуевы ничего не почувствовали… Напротив, Александр Иванович каждый день просыпался с чувством, что где-то внутри его в порах, в жилах течет смешанная с кровью кислота. Соленая, серная – неважно. Но кислота. Он убеждался в этом по лицу своей жены, Зои. Она уж точно была несчастна. Вчера он ей напрямую сказал о том, что великий сказочник был стопроцентным реалистом.
Зоя вздернула брови.
- Читала ли ты его новеллу «Тень»?
- Ага. Нет, кажется. Но не помню, – она оглянулась на него враждебно. Зло.
- Там тень стала командовать человеком.
- Ну, и?..
Разговор был на кухне, после принятия китайской активной добавки кордицепса. Китайцы верят, что мицелий кордицепса - единственное существо на свете, живущее одновременно органической и неорганической жизнью. Пожалуй, они ошибаются. У кордицепса есть двойник. Это - человек.
От хранителя двух энергий «янь» и «инь» лицо у Зои покраснело.
- Тобой тень командует. – Это он выпалил. А сам подумал: «От прежней Зои, моей любимой Заиньки и атома не осталось. Ты устроилась на службе у придуманной системы, школьной развлекухи. Ты полагаешь, от бирюлек твоих дети поумнеют? Фигушки! Они станут только скользкими, как в мультиках: обмылками, утятами, макдаками.
- Не злись, Зуев. Ты ведь меня поддерживал в опыте?
- Врал.
- Вот как. А я-то думала что мы с тобой живем честно. И умрем они в один день.
- Ничего ты не думала. Ты ведь еще выполняешь и другие прихоти. Хочешь выглядеть богатой. Не быть ей, а выглядеть. Пыль в глаза пускаешь.
- Я тебя отравлю, Зуев. – Она вытирала и без того сияющую белизной кухонную Плиту. Неизвестно только от чего, - От-рав-лю!
Фонетический разбор. Три гласных, четыре согласных.
- А я тебя зарежу!
Он взял в руки разделочный нож и поширкал его лезвие большим пальцем. Он шутил.
Зоя вряд ли. Он это видел по ее то расширяющимся, то суживающимся зрачками. Внутренняя тайная злость давно уже стала его наркотиком.
- Трави. Я только тебя пожалею. – Вздохнул Зуев.
В капсулу со спирулиной она подсыплет яд. Мышьяк. Болиголов. Белена.
Зоя улыбнулась вполне сносно. Без фальши:
- Как, кстати, у тебя дела с Саратовом?
С Саратовом дела были из рук вон. Крррах!
Та самая Лолита, присылавшая ему свои соблазняющие снимки, оказалась не Лолитой, а Ларисой Петровной Селезневой, пятидесятилетним доктором университета. Психологом. Оказывается, она ставила над Александром Ивановичем Зуевым опыт. И неделю назад, как кающаяся Магдалина, призналась в этом. Для утешения, видимо, экспериментатор Селезнева прислала по секретной электронке свой снимок. На нем сухое, аскетическое лицо, чем-то напоминавшее боярыню Морозову с картины живописца Сурикова.
- Я женюсь! – отрезал Зуев.
- На этой пигалице?
- На боярыне Морозовой.
Зоя крутанула пальцем у виска. Дурдом.
- А может, это он хочет укокошить собственную жену. Тотчас, не раздумывая. Пусть отходит в царство теней.
Он потянулся к ножу, небрежно брошенному на белый пластиковый стол. Опять потрогал лезвие. Между прочим, сегодня по графику любовное соитие. Его нарушать нельзя.
- Милый мой, хочешь кагору?!
- Хочу.
- У меня его нет! - Отрезала жена, приученная к всегдашнему своему спектаклю. Ты куда сейчас?..
- За калошами, фру марионетка.
Сейчас ее лицо было вполне нормальным. Оно выражало изумление и не спрашивало - зачем они ему эти калоши.
Зоя включила кухонный телевизор. Из маленького экрана вываливалась московская дама Дуня Араратова, призывавшая разорвать всех мужчин. «Хамозавры!» Дуня брызгала слюной. Слюна пронзала телевизионное стекло и хищно шипела на линолеуме пола.
Потерев виски одеколоном, Зуев вышел на улицу.
Он точно знал, что ему надо делать. Он хотел разделаться с треклятым «счастьем». Зуев искал его всю свою жизнь. Казалось, оно вот – вот, рядом. На пляже, когда Заинька вопила: «Зуёк, не заплывай за буек!» После пляжа, когда они нашли какой-то дощатый, пыльный сарай. И в полном неудобстве (а ну как хозяева нагрянут) срывали с себя одежду. Флюиды счастья покалывали и тогда, когда он читал стихи: «Я открыл, что не то диванное, когда капает пот с лица, а любовь - это одевание, это - бабочкина пыльца!»
Или вот режешь первый в этом сезоне арбуз. Оно близко, простое счастье, хрустит и пахнет соком.
А Владимир Иванович Даль, он-то никак не смог определить. Все знал с точностью врача-клинициста, а счастье описал только опосредствованно. Мол, это со участие. Может, так?..
На улице моросил дождь. Зуев шел в центр. К магазинному ряду. И разговаривал не с интерактивной доской, а с собой.
Ничего удивительного. Играют же так в шахматы за себя и за противника.
- Они точно меня ухайдакают, - взвизгнул Зуев I.
- Школьницы. Чушь! Нервы расшатались, – топнул ногой Зуев II.
- Но ведь Куликова шмякнули о пенек, проверяя на вшивость.- Первый.
- Так, если не они, так родная женушка!..
Второй.
Куда ни поворачивайся, дорога одна. Итог один. Смерть!
- Так будет лучше. В конце - концов этот лаз в школьном подвале никто, кроме троицы дошлых девушек не знает. Заведут под речку. И шлепнут. В порядке эксперимента. Дети подземелья. Андерграунд. Поколение Pepsi. Надо бы следователю… Воропаеву об этом написать.
Это опять - Первый Зуев.
Второй Зуев, вроде бы, отфыркнулся:
- Бред собачий. В голову взбрела идея фикс. Сходить, конечно, надо.
Точно. Ясно. Как день. Зуев, и Первый и Второй, пойдет вместе с троицей Катей Клочко, Ирой Капустиной, Дусей. Туда. В лаз. Он, как утверждают эти пройды, находится в подвальном помещении школы. В бывшем провале. За линялым транспарантом «Мы придем к победе коммунистического труда». И там Дуся, Ира, Катя придушат. Сначала по кумполу, сзади. Ира Капустина, бейсбольной битой. Или скалкой. Этого хватит. Сам повалится.
Александр Иванович по привычке тряхнул головой. Спор еще не закончился. Спор о счастье.
Миллион лет назад маленький Зуев мылся в одной бане с обезьяной. С дядей Васей Чапыгиным.
Главным достоинством костлявого и обросшего дяди Васи была размашистая надпись на груди. Татуировка была нанесена так жирно, что и колечки волос ее не скрывали, а только украшали. Через всю грудь словно «Мы придем к победе…» было начертано « Нет в жизни Щасья!» Вместо «Сч» – просторечное «Щ» да еще и с прописной буквы. По всей видимости, в воображении тех зеков (Чапыгин-вор), выкалывающих татуировку, слово «Щасье» было таким же живым, как и они… Было? Не было? Скорее всего, и зэки бились над этим вопросом.
А еще вспомнился клочок газетной заметки.
«Найден рецепт счастья!»
Рецепт в следующем. Японцами ( на каком они месте по шкале счастья?) придумано такое «прелестное» устройство. Шарик - имплантант и пульт дистанционного управления. Шарик помещается в саму женскую суть. Пультом управляет партнер. «Когда надо» (так и написано), партнер нажимает на красную кнопочку, шарик у «возлюбленной» вибрирует. Она (да и он) получают (!!!)наслаждение. «Это – счастье» - утверждает в журнале некто Эдуард Волкогонов.
- Собака Павлова! – сказал сам себе Зуев.
Он подошел к магазину обуви. В магазине он спросил калоши. И поразился тонкому, задумчивому лицу продавщицы.
Продавщица долго на него смотрела. По лицу ее пробежали волны. Уж не с имплантантом ли она?
- Калоши китайские.
- Как вас звать?
- Вера.
- Прекрасно, а читали ли вы Андерсена?
Она знала, что этот странный человек – учитель, потому что не стала давать сразу отпор. А опять улыбнулась. Растерянно. Волны на лице стали теплее.
- Не читала.
- А мне надо русские калоши с черным, блестящим верхом… И малиновой, байковой изнанкой. Их выпускал московский завод «Красный треугольник»
Девушка кивала заштрихованным кремом подбородком.
Она аккуратно, вежливо поставила на прилавок голубые калоши с желтыми вместилищами.
- Китайские?
- Я же предупреждала.
- А датских нет?! Андерсен. «Калоши счастья».
Зуев подбадривающе улыбнулся.
Девушка повертела головой, как обезьянка.
- Тогда эти. Отправлю эти.
Продавщица кивнула.
На почте, кроме операторши, никого не было.
Зуев присел на ободранный, скользкий стол, вынул из кармана блокнот, вырвал листочки, прикрепленные мягкой проволокой. Получился почти нормальный лист.
Зуев вздохнул. И начал писать. Никакие Зуевы, Первые, Вторые и Третьи его не трогали.
«Милая моя, любимая Зоенька! – Писал он. - И листочки эти в клеточку стали расплываться и прыгать. Но он их все же находил. – Ненаглядная моя!»
Еще час назад он хотел пронзить ненавистную жену длинным, разделочным ножом: «Почему, почему?»
Этих слов Александр Иванович не обозначил, а продолжил вот так: « Я, мой миленький цветочек из сказки, по-прежнему к тебе испытываю страсть. Хотя знаю, что тебя уже нет. Ты давно исчезла из этого мира. Осталась лишь тень. Та самая, андерсеновская! Может, в твоей памяти растворены обрывки файлов из прошлой, чудесной жизни, но не скрепишь. Никаким душистым амбре. Ты – цифра, ты - формула! Число».
- Что за чушь я пишу? – ужаснулся он. Глупая пошлятина! – Но продолжил. - Цифры и формулы пожирают буквы, как щуки мелкий молодняк. И, самое ужасное, что я сам тоже формула, сухой график, мнимая величина. И в моей башке остались обрывки стихов, музыка, Брамс там или хоралы Баха. ( Бррр -«Книжная макулатура!» - опять опомнился).
Дальше. - Осталась тень прежней жизни. Но нужен ли я такой жизни этой? И правильно сделаешь, если меня усыпишь. Но я, моя сладкая, нашел другую гильотину. Подземную. Они меня…»
Зуев промокнул комком платка мокрое лицо и поднял глаза. За дощатым барьером женщина-оператор вяло листала толстый том. Моргнув, он разглядел набранное готикой название «Хиромантия».
Зуев опять вернулся к листочку. «Ласточка весенняя (Никогда он ее так не называл. Почему сейчас?). Ты эксперименты ставила. Они рухнули. Признайся, рухнули?.. Помнишь карточные домики? Только поставишь, а они и рассыпаются… Так и ты… А я всю жизнь искал это треклятое счастье. Но ведь оно было рядом. Надо было только еще раз потянуться. Щекой – к щеке. Но ты отворачивалась. Да и я. Теперь все. Крах! И любовь - штука пустая. Хиромантия. Выдыхается. Ничем не скрепишь. Ну, год, ну два, ну – три. Дальше – заученная песенка, «Августин!»
Листочек кончался. Осталось два-три абзаца.
« А я все-таки узнал что такое счастье. Счастливым быть можно только несколько мгновений. До конца счастливым. До пупа! Моя бабушка Варя знала. За палочки, трудодни. Жила в эпоху Клары Цеткин и Розы Люксембург. Ишачила. У коров. На мэтэфе, на ферму, босую гоняли! Нет, не били. Кнутовищем бригадир об оконную раму постучит. Только это. Пора, Варюха! И вот к Новому Году Варюха заслужила премию. Галоши ленинградского завода «Красный треугольник». Счастью, поверь, не было предела! Всю жизнь она те галоши вспоминала. Ни про Лизоньку свою, дочку, ни про Шурку, сына – с такой радостью не рассказывала. А - вот эти галоши с малиновым нутром. Счастье! Что ж, я тебе на память тоже посылаю галоши. Увы, они китайские. И вряд ли принесут что-либо… Даже печаль на них не держится. Я, в общем-то, не знаю для чего их шлю тебе. Уколоть что ли хочется, галошами. Сердце стало злым кордицепсом…»
Письмо он доканчивать не стал. Свернул, как попало, засунул в ящик.
Оператор завернула голубые с желтым, игрушечные галоши в серую, плотную бумагу.
Расплачиваясь, он спросил у операторши о книге…
Почтовая служащая ожила, заговорила вполне вразумительно. И грамотно.
Тогда Зуев попросил погадать ей на ладони.
- Как вас звать?
- Изольда.
- Вы и вправду немка?
- Датчанка.
-Уж не ваши ли родичи здесь свинокомплекс строят?
- Дальние. Очень. Из северной Дании.
- А вы как здесь оказались?..
- Прилетела на помеле. Русская я. Возьмите квитанцию, вдруг не дойдет?
- Так чего же вы мне не сказали - что увидели на ладони!
- Знаете, Александр Иванович (он ей знаком), я не верю всем этим гаданиям. Хотя и все сбывается.
И глаза у нее тоскливые. Знать, вычитала что-то…Датчанка.
- Александр Иванович, вы проживете еще столько же, сколько и прожили и будете…
Голос у Изольды стал механическим. Соловейчик.
- Счастливы!..
Он подсказывал.
Посылочный оператор Изольда проглотила комок.
- Вы и сейчас купаетесь в счастье.
- Так оно и есть! – бодро подтвердил Зуев и, засунув руки в карманы брюк, вышел вон……………..

Зуев Александр Иванович, паспорт серия 03 04 03 0801, выданный Старолуговским ОВД, страховое свидетельство № 003 –211-654-39, медицинский полис серии 1629 72359, ИНН № 4568946327911408 , штрих-код 9785987220160 нарочито весело насвистывая подходил к школе. «И мой сурок, и мой сурок, и мой сурок со мной».
Перед школьными воротами повесили портрет Колесника с тонкими, брезгливыми губами: «Эксперименту – место!»
Раньше этот подрамник занимала мудрая мысль «Казачество возрождается», иллюстрированная буклями Екатерины Великой. Злоумышленники постоянно переправляли «зр» на «ы».
Уже шагнув за калитку бетонного, крашенного грязно-зеленым цветом забора (свинокомплекс повсюду), Зуев А. И. услышал другую мелодию.
Вечером уроков в школе не было. Откуда эта музыка, синкопы. Может быть, из сотового телефона? Да, из сотового. Космическая, электронная «Мурка»
Трое учениц его уже ждали. Они напустили на себя вполне равнодушный вид. Все, и Катя Клочко, и Ира Капустина, и Дарья Емельянова были до ужаса неузнаваемыми, будто на лица натянули колготки с темной лайкрой.
«КА» – зашкаливал. В «берцах». Рядом с ними кто-то четвертый, на шее темно-зеленый шарф. Переодетая Зоя в апельсиновых «шальварах»? Чел-убей?.. Человека убей!
«Мурка» закончилась. Переключили. Теперь на мотив «Августина» отчетливо теребило «Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною в сени к нам летит». Кто написал «травку зеленеет»?
Майков? Тютчев?.. Память подводила. Мир забывался.
А может, и фетровый русско-датско-немецкий Фет, которого на самом деле в мире не было. Фет купил велосипед.
Была одна лишь хиромантия.
Да три буквы, словно выдох, без вздоха.
Фетом их.
Крах. Блеф. Местности рельеф.
Я счастлив.
Последний к ним решительный шаг:
- Фет!

Написать отзыв

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев