№ 7'07

Леонид Лушников

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Леонид Лушников

ПОВЕНЧАННЫЕ ГОРАМИ

Повесть

Памяти Геннадия Мурысева — альпиниста, спасателя,
надежного и верного товарища — посвящается.

Автор

Ниже лесистой и ощетиненной многоцветными скалами дикой отрожины Воробьиных гор с сухими останцами на ребристой макушке речка Сим принимает в себя два разнохарактерных притока — Ашу и Ук, становясь еще более полноводной и стремительно вкатывая свои сине-зеленые воды в предгорную равнину, изрезанную холмами и оврагами. Устала она за долгий путь, измаялась, прошивая ущелья Южного Урала, и мечтала о том, как будет ласково и вяло плескаться в колыбели низких живописных берегов, журчать напевно, мурлыча баюкающую мелодию воды, перебирая в вечной памяти круговоротов неистовые пороги, гремучие перекаты и каменистые шиверы, рвущие ее живые струи в пенистые клочья.

Много силенок порастрачено там. И вот — роздых!.. Но рановато речка впала в сонливость! Подкараулила ее, уже обессиленную, упрямая и жесткая лобина скалистого прижима, выпирающая упрямо из Змеиных Горок, уткнув свою морду в поток. Охнули струи, завертелись, забились в белом перекате. Вспугнув окрестности гулом, похожим на крик подранка, речка, теряя последние силы, наконец-то вырвалась на свободу и потекла дальше, облегченно отдыхиваясь, успокаиваясь, с жадностью ловя своим дыханием запахи пойменных цветущих лугов, богатых к середине лета сладостными и душистыми нектарами, над которыми с утра до вечера трудились пчелки и всякая насекомая живность, охочая полакомиться.

Виляет речка меж берегов в березовых рощицах с родниками в затишье черемуховых и осиновых зарослей, с тростниковыми озерами, полными по весеннему половодью всякой рыбой и пернатой дичью. А горы, наконец-то, остались далеко-далеко позади, маяча в синеватой дымке невзрачной темной полоской, словно очерченной по кривому горизонту пером. Хорошо была видна лишь залесенная горбина Змеиных Горок, стоящих по правому берегу коренастым увалом.

Перед туристским Приютом, притулившимся на высоком травянистом берегу, не затопляемом в половодье, Сим делает крутую излучину, резко кидая свои сине-зеленые воды в юго-западном направлении, словно поспешая вослед солнцу, образуя множество разноглубоких проток меж плоских песчаных островков, поросших в центре тальниками и осокой, шумно вливаясь тугими струями в тихий плес. Тут царит спокойствие и тишь! Медленно, как-то лениво крутятся в омутках под берегом водовороты, в ночи кажущиеся таинственными и бездонными.

До своего устья речка принимает в себя еще два горных притока: красавицу Лемезу, также растерявшую свою прыть перед устьем, досыта набушевавшись в верховьях на порогах и шиверах Искушты, и бурливый, с жестким мужским характером Инзер — с его порогами, шиверами и перекатами на всем пути от истока где-то под горой Ямантау. Рожденные в самых высоких горах башкирской земли, они добавили Симу полноводности, но не увлекли в стремительную и бешеную скачку, а спустя несколько километров вместе с ним впали в Агидель, навсегда растеряв свои лазуритово-изумрудные цвета в ее белых водах...

Я приехал на эти берега Сима вместе с областной контрольно-спасательной службой на традиционный сбор любителей путешествий (слет «Золотая осень») поздним вечером, когда сумерки уже слизнули все очертания, сровняв реку с берегом, а в перелесках, окружавших строения, запутался жиденький туман, похожий на тягучий дымок от костра. Хозяин Приюта, смурной спросонья, долговязый и сухопарый мужик, что-то бурча себе под нос, открыл одну комнату с деревянными нарами во все пространство от печки до окна и тут же ушел на свою жилую половину. Знал — разберемся сами.

Выгрузив из машины снаряжение, спасатели побросали его кучей в углу комнаты и поспешно собрались уезжать по каким-то своим делам. Начальник отряда Слава Климец, по-спортивному собранный и подвижный молодой мужчина, похлопав в ладони, скомандовал:

— Все!.. По коням, мужики! А ты, Алексеич, тут не скучай, — повернулся он ко мне. — К утру будем!..

Радист отряда, коренастый и всегда улыбчивый, занимавшийся поочередно то альпинизмом, то туризмом, работавший на спасаловке на общественных началах, выглянув из салона машины, похохатывая, ехидно подметил, больше обращаясь не ко мне, а к своим друзьям, набившимся в тесноватый «уазик»:

— На обратном пути проверим твои байки о Змеиных Горках! Ежели что — ставь пузырь!

Спасатели весело загалдели:

— Не поленимся... Поднимемся...

— Мурысь выспорит!

— Да, Алексеич любит загибать!

— Пис-сса-тель!

— Ох-хо-хо!..

Я отмахнулся и пошел устраиваться на ночлег, прислушиваясь к тому, как машина, ушедшая по проселку в сторону Казаяка, урчала и подвывала на колдобинах. Вскоре все затихло, лишь Сим ласково шелестел в ночи.

Раскурочив свой рюкзак, кинул спальник на голые нары, прилег и уставился в потолок, думая, что ребята завтра точно полезут на гору. Сколько ни насиловал себя, сон так и не пришел.

Как всегда на новом месте, засыпаю не сразу, хотя ночевал в этом доме, может быть, не одну сотню раз, заканчивая свои скитания по маршрутам Урала или начиная их тут — что зимой, что летом.

Провалявшись около часа, взял сигареты, вышел на бережок и сел на бревнышко, лежавшее почти у самого уреза воды. Хозяйская лайка, добрая и умная псина, знавшая меня не хуже чем своего хозяина, последовала за мной и приткнулась к моему боку. Стало уютно и не так одиноко в кромешной тьме, рядом с таинственными тенями, витавшими над водой.

Тишина. Вот в заречье ухнул филин, и тут же взбурлила ровные воды какая-то рыбина, наверное килограммов под десять. У меня всколыхнулось сердце: «Завтра надо покидать тут блесенку», — подумал я, поглаживая теплую спину пса.

Глядя на блеклые, едва мерцавшие звезды в чистом небе, я вспомнил насмешки спасателей. Не поверили… А может, сейчас там гадюк уже нет? Времена меняются... Природа при «помощи» времени и людей тоже изменяется не в лучшую сторону…

Я закурил. Спичка, осветив на какое-то мгновение спуск к мосткам, где хозяйка обычно полощет белье и примкнута цепью лодка, погасла; и глаза мои на несколько минут потеряли всякую способность видеть. Но вот прозрел и опять увидел туман. Его тащило с низов прямо по реке, не задевая берегов. Лишь у ветел, наклонившихся над водой, он цеплялся за ветви, рвался в клочья, обнажая темные прогалы, похожие на стальные клинки...

А все же недоверие друзей к моим рассказам о Змеиных Горках задело за душу. Но ведь это не сказка! Сам бывал там в далекие семидесятые годы, когда седина еще не коснулась головы, а ноги были сильны, быстры и выносливы. Тогда мне вместе с Евгением Шишкиным, председателем облсовета по туризму, умным и добродушным мужиком, и Вадимом Марушиным, преподавателем одной из уфимских школ, довелось бродить по берегам Сима, выискивая удобное местечко для строительства вот этого Приюта для беспокойного племени бродяг, топтавших тихие и затаенные тропы в башкирских горах, делая набеги на Ямантау и Иремель, сплавляясь по Пятиречью, волоча свои суденышки через перевал Яланкас из долины Лемезы от водопада Атыш в долину Инзера.

Местный егерь, охранявший заказник, указал нам на это место, притопнув ногой:

— Вот тут даже в самую большую воду не топит. Тут и ставьте дом...

И пошли хождения по мукам, вернее по бюрократическим учреждениям, которые могут дать добро на строительство и отвод земли. Чиновник — он не только в Москве чиновник! И никакая сила не выправит этот стержень, направленный на то, чтобы человек помучился, походил, стаптывая обувь, прежде чем выправит бумагу. Для чинуш — это сплошное удовольствие. Ну, а до того, пока мы не выбрали это место у излучины, поднялись и на Змеиные Горки, чтобы осмотреть местность с высоты.

Осень в этих местах тогда стояла, как и ныне, на редкость сухой и теплой, действительно золотой, как будто на дворе был не сентябрь, а августовские деньки, когда ночные заморозки еще не тревожат землю, не куржавятся в холодном инее леса, смывая зелень листвы, одевая деревья в золотой наряд. Но то ли от сухоты, то ли от того, что пришло все же время менять одежку, клены первыми смущенно и тихо оранжево запылали, разбрасывая по склонам пологих холмов яркие пятна, внося в природу неслышную суматоху, окрашивая урманы в какую-то немыслимую цветовую гамму.

Шли мы по тропке от луговины со стожками сена на косогоре, все углубляясь и углубляясь в лес, любуясь осенними красками. Подъем был пологий с пересекавшими его овражками и известняковыми выступами, крошившимися от прикосновения. Тучный Шишкин немного отставал, часто останавливался, но не оттого, что устал, а оттого, что был поражен этими красками, светом, пронизывающим пылающий лес, и тишиной. Говорил баском:

— Все сравнивают нашу Башкирию с другими странами: «Вторая Швейцария! Вторая Швейцария!..» Первая!.. Бывал я в войну в тех странах. Наша природа мягче и красивее! А климат?! Развивать бы у нас туристскую индустрию... Вложить деньги, которые окупятся почти сразу. А мы все лезем за границу.

Мы с Вадимом не откликнулись. И вот — вершина. Лучезарная долина Сима с его пойменными озерами, глядевшими в небо синими очами, дымчатая даль захватывали душу. И много ли надо человеку в тот момент, когда распирающая грудь радость учащает дыхание? Тут особо четко чувствуешь дыхание земли. И горка-то вроде бы совсем маленькая, а сколько прелести в этой макушке, утвердившейся над берегом реки, лениво утекающей на юго-запад, сверкая на полуденном солнце.

— Неплохо бы отметить наше восхождение коньячком, — проговорил я, хлопнув по вместительной фляжке, притороченной к поясу.

— Нет! — твердо ответил Шишкин, поджав губы. — Тут свято. Спустимся вниз и пообедаем...

Марушин, как всегда, ковырялся в скалках, искал камешки, какие-то травки. Неожиданно он попятился и, подняв вверх правую руку, предупреждающе зашептал:

— Осторожно, тут змеи. Целый клубок змей!..

Если вам доводилось когда-нибудь с глазу на глаз встречаться с этими тварями, испокон века наводящих страх не только на человека, но и на дикого зверя, то будет понятно наше волнение. Тягучий беспрерывный холодок потек от сердца по всему телу, сделав ноги непослушно-ватными. Мы с Шишкиным инстинктивно попятились, но застывший у самой кромки белого известнякового гребешка Вадим манил нас рукой, вселяя уверенность. Любопытство пересилило страх, и мы тихо приблизились к нему, указывающему рукой на плитняк, что был  весь в разломах и норах.

Мы замерли...

В нескольких метрах от нас копошился и клубился сверкающий на солнце черный шар. Из него нет-нет да и потянутся вверх темные тела, как всплывают речные водоросли на тихом течении. Вот они сонно раскачиваются, на миг замирают, обретя кажущуюся легкость, и сплетаются в узловатые жгуты. Встают на трепещущие хвосты, с шипеньем и шорохом, отливая сталисто-вороненой кожей, вновь возвращаются в свой клубок...

Еще в шестидесятые годы секретарь Орджоникидзевского райкома комсомола Михаил Ключарев, вдохновитель туристского движения в промышленном районе Уфы, организовал возле небольшой деревеньки Расмикеево, стоявшей на косогоре левого берега Сима, комсомольско-молодежный туристский лагерь. Я все лето работал там инструктором, водил группы по окрестным лесам, забредая иногда далеко за пределы лагеря, что запрещалось начальством. Обшаривал самые затаенные уголки верховьев Сима, ползал в полной темноте по узким лабиринтам Игнатьевой пещеры, стараясь как можно больше развить интерес к природе у девчонок и мальчишек, только-только закончивших десятый класс. Всё мы тут исходили, всё потрогали руками. Осталось побывать на Змеиных Горках, но местный старичок, которого мы прозвали Краеведом, неизвестно откуда появившийся у нашего костра, отговорил нас, поведав то ли легенду, то ли сказку, возмутив спокойствие в наших душах.

— Не ходите туда, робятушки! Змей там видимо-невидимо. Да-а-а! В начале лета, значится, в июне, играют они там свои свадьбы и ух какие злющие в это время! Может, сползаются со всей округи. Ро-о-од продлевают...

Он зятягивался своей «козьей ножкой», пускал из широких ноздрей две струи дыма, вздергивал седые брови и сизую редкую бороденку. Мне казалось, что вот-вот выдернет он из своей бороды седую волосинку, подует на нее, скажет тонкими губами волшебное заклинание — и все мы очутимся в другом мире, сказочном и страшном среди ползучих животных. А старичок продолжал, хитро подмигивая девчонкам, жавшимся друг к другу от страха:

— А осенью, в сентябре, как только полыхнут, загорятся желто-оранжевым пламенем леса, прежде чем задремать перед зимними вьюгами, устраивают эти гадюки на солнцепеках волшебные танцы, набираются от солнца тепла. Да-а-а!.. Сам видел неоднократно... Оттого и зовут в народе гору-то Змеиной, а раз гора небольшая, то, стало быть, горка. Множество там люду и скотины пострадало. Так что, робятки, ходить вам туда не стоит…

Старичок ушел, посеяв в наших душах сомнения и тревогу. Желание побывать на этих горках сразу у всех улетучилось. Один лишь Стасик Федотов, парень отчаянный и смелый, позже ходивший со мной по Кольскому полуострову, Алтаю и Памиру, не верил старику и ворчал:

— Врет Краевед! У него там, поди, что-то припрятано. Я схожу как-нибудь...

Но я на деда не обижался. Его рассказы про эти места, про речки и ручьи, про болота и леса, про соловьиные рощи да и вообще про жизнь до сих пор помню.

...А сейчас, не дыша, стояли мы на гребешке горы и смотрели вниз зачарованные. Чудо-юдо! Увидеть и умереть!.. Но я не умер, хотя чувство было такое, как будто во мне что-то перевернулось и жизнь пошла иным путем. Может быть, это оттого, что непрошено вторглись в святая святых этих тварей, подсмотрев вековечное, сокрытое от постороннего взгляда? Я потянул за рукав Марушина, и мы тихо сошли вниз. На просторной луговине остановились. Остроконечный стожок, одуряюще пахнущий сеном, прикрыл нас от солнца, палившего, словно это было лето. Долго молчали. Каждый был занят своим делом: Вадим возился со своим «гербарием», Шишкин разбирал в коробке блесны в надежде порыбалить, ведь впереди были еще два дня поисков, я разводил неподалеку костерок, чтобы заварить шулюм из концентрата. Ветерок доносил с юга запахи осени, но было все еще спокойно и тепло. Правда, певчие птицы уже улетели, лишь белобокая сорока, вертя хвостом, строчила как из пулемета, не признавая нас за своих.

Фляжечку мою мы все же к обеду распечатали. Все еще под впечатлением увиденного на горе, разговор не ладился. Первым опрокинул стаканчик Шишкин и, откинувшись спиной на стожок, пахнущий сенным настоем, с досадой проговорил:

— Даже рыбачить расхотелось. Много повидал я на своем веку разной твари, но такого!.. — Он помотал головой и как отрубил: — Тут Приют строить нельзя. — И уже совершенно неожиданно: — Распугают ведь змей!

— Это точно, — подтвердил Марушин. — Не надо им мешать. Пойдем ниже...

Уже к вечеру мы встретили местного егеря, проживавшего на хуторе. Набродились мы по горам, реке, заливам и протокам по самую завязку, устали, а тут еще небо неожиданно нахмурилось, подул северный ветер, запахло снежком. Это нас не удивило — осень! А с ней непогода приходит, как раз когда ее не ждешь. Егерь заверил нас, что знает нужное нам место неподалеку от своего хутора, и пригласил к себе на ночлег:

— Чего вам в палатке маяться?! Вон как задуло! Глядишь, белые мухи полетят...

Хозяйка угощала нас щами, жареной картошкой, к которой выставила на стол копченое свиное сало. Под мутноватый самогон, градусов эдак под шестьдесят, мы с наслаждением уминали домашнюю еду.

— Вкусное сало! — хвалил Марушин, не притронувшийся к самогону. — Сами коптили?

Дородная хозяйка, скрестив тяжелые рабочие руки на животе, наивно ответила:

— Сами... Куды же деться? Времечко-то еще теплое. Свинья занемогла, болезню какую-то подхватила. Вот и зарезали. Сало закоптили, а мясо на солонину пустили. Ничё, говорите?

Это было что-то! Шишкин, скорчив на лице невыносимую мину, вскочил из-за стола и поспешно выбежал на улицу. Мы поначалу тоже опешили, но во двор нас не потянуло: ели и не такое, а тут подумаешь — полудохлая свинья. Переварим! Хозяин же пытался выровнять застолье:

— Ногу, что ли, сломала, а ты — не знай чем заболела! — старался он сгладить оплошность жены. — Не видела разве, как она хромала еще с лета?

Мы покатились со смеху. Хозяева, почуяв, что люди мы не обидчивые, тоже повеселели.

— А, чего там! — махнул рукой егерь. — Анна, подай-ка сомятину копченую… Гулять так гулять. Ноне чё? Суббота... Вот и в самый раз. Потом баньку сварганим...

До баньки дело не дошло. Раненько утром, с первыми петухами, мы покинули гостеприимный хутор. Шишкин все еще был под впечатлением вчерашнего ужина, а я маялся с похмелья, поэтому было не до воспоминаний и шуток. А макушка Змеиных Горок надолго осталась в памяти. О чем я и рассказал спасателям, пока крутились по разбитой шоссейке до Улу-Теляка...

Каждый раз когда в путешествиях встречаешь что-то необычное, то залегает оно в памяти вечным пластом, но не отягощающим, а легким и родным. И я уже начал сожалеть, что поделился увиденным с ребятами. Спасатели народ ответственный и сердечный. Они часто встречаются с несчастьями и смертями, поэтому живут с широкой душой, шутки и поттычки у них в ходу. Иначе нельзя! Можно забуреть, наглядевшись и наработавшись в гущах стихийных бедствий, авариях и разной бяки, падающей частенько на головы людей по их воле и без воли. Поэтому ждал каверз, если мои рассказы не подтвердятся.

Возле того берега, потерявшегося в ночи, опять что-то ухнуло: то ли рыбина, то ли выдра, а может, еще какой зверь. Лайка насторожилась, но с места не сдвинулась, а только уркнула нутром, будто бы что-то проглотила. Туманы ходили как-то вразброд, словно выискивая более легкие пути в свежем речном воздухе, оседая на мою штормовку мелкими каплями с белесым отливом. На западе взыграла розовая зарница. В такое-то время года гроза?! А малиновый свет на западе разливался все шире, вскоре дошло и легкое громыхание, больше похожее на ворчливое поуркивание. Стало еще темнее, лишь при всполохах Сим отблескивал розово, как-то со дна, словно там загорались лампочки.

Первая капля упала псу на нос. Он недовольно вспрянул и потрусил к своей конуре. Я же дождался, когда тишина неожиданно разорвалась громом и молнией и по водной глади реки, как из крупного сита, зачастили дождевые всплески, сразу нарушив всю идиллию покоя.

Я заторопился под навес «грибка». Прислонившись к шестиграннику стойки, с восторгом глядел на разыгравшуюся грозу. «Ну, теперь спасатели вряд ли к утру вернутся. Да и подпортит этот дождь весь праздничный настрой слета», — подумал я, глядя на почти беспрерывные всполохи, горящие в бездонном пространстве осенней ночи. Вот откуда-то с низов дохнуло холодком, зашелестели о берег волны. И вдруг над поляной, где стоял одинокий дуб и всегда выстраивалась торжественная линейка туристов к поднятию флага, появилось голубое, животрепещущее солнце с розово-радужной каемкой, осветив каким-то неземным светом землю. «Шаровая молния!» — пронзила голову мысль. Я оглянулся. До Приюта было шагов тридцать, но столько же было и до этого плазменного шара. Я замер в ожидании: что же будет дальше? Сразу пришли на память мои познания об этом природном явлении: «Не шевелиться... Закрыть окна, чтобы не было сквозняка... Любое дуновение...» Хотелось спрятаться, укрыться. Тут еще пес, взволнованный не меньше меня, залился лаем, подняв с постели хозяина. Тот вышел, утихомирил его и тоже замер: «Свят, свят, свят!» — шептали его губы.

В это время огненный шар резко пошел к земле и ударил в дуб. Раздался грохот, резкий и оглушающий, без дыма и искр. И все затихло. Только слышно было, как валился дуб, подкошенный этим ужасным ударом, да вдалеке громыхал убегающий табунок напуганных лошадей. Все произошло в доли секунды. И мы, два мужика, стояли раскрыв рты, а потом, не сговариваясь, направились к дубу, расколотому пополам во всю длину и развалившемуся по сторонам.

— Вот те и столетник! — грустно произнес остановившийся рядом со мной хозяин Приюта. — А юннаты хотели занести его в Красную книгу… К леснику придется пойти, чтобы разрешил хоть на дрова распилить.

Он вернулся в дом, а я остался, глубоко потрясенный увиденным. Гроза промчалась, и в небе опять появились блеклые звездочки. После короткого дождя от леса повеяло чистой свежестью, на глазах белые туманы стали уходить в заозерье, болотистое и камышовое, где летом можно было услышать клекот журавлей и напевы лягушек.

* * *

Спасатели вернулись после обеда следующего дня — светлого и яркого, как будто и не было ночной грозы. Тишь стояла безмолвная, и в то же время какая-то тревожная. Солнце, уже склонившееся к западу, все не остывало, но уже бросило длинные тени на луговину. Вот она краем зацепилось за одинокую тучку, видимо оставшуюся от вчерашней непогоды, и окрасило ее в черно-багровый цвет, отчего мягкая даль сразу же ожесточилась, стала недоступной и пугающей.

— Опять грозу принесет эта тучка! — проговорил Климец. — Ночью нас на Ашинских скалах прихватила гроза...

Мужики, наглотавшись на проселках дорожной пыли, ревущей оравой кинулись в речку, хотя вода еще больше нахолодала после ночного дождя.

— Алексеич, давай с нами!

— Нет уж, чахотку сами зарабатывайте, без меня, — отмахнулся я и рассказал о ночном происшествии. Все высыпали на берег. Древесина поверженного дуба уже начала терять живой цвет, но резные листья еще жили и шелестели на ветерке. Трудно было осмыслить такую кончину великана. Геннадий подошел, погладил корявый ствол, покачал головой:

— Надо же такому случиться!.. Помянуть требуется, начальник.

— Позже. Дела еще есть...

Мужики еще долго стояли возле дуба, покуривали, обсуждали происшедшее, а я, прихватив спиннинг, направился к протокам.

— Алексеич, подожди, — окликнул меня Геннадий. Он догнал меня, когда я уже разулся и собирался бродить первую протоку. — А ты не загибал насчет тех Змеиных Горок, нет. Встретили мы одного местного, он такое же нам рассказал. Только теперь там карьер и мыши, наверное, разбежались. А без мышей какие змеи, верно? — С берега предупредил: — Ты тут долго не засиживайся. Пикничок устроим... А то скоро понаедет турье, некогда будет расслабляться...

С приездом спасателей Приют наш повеселел. Не знали тогда эти парни, готовые ради жизни человека лезть в огонь и воду, что через несколько лет в этих же местах, неподалеку от Улу-Туляка, их затребует жуткая работа на страшной железнодорожной катастрофе, случившейся внезапно и унесшей много сотен человеческих жизней. Она, эта черная беда, потрясла тогда не только нашу страну, но и весь мир! В ту ночь отряд Славы Климца после работы на Павловском водохранилище спустился на нижний бьеф плотины в надежде порыбачить, но яркая вспышка в южной стороне ночного неба, похожая на гигантский всполох, встревожила всех не на шутку.

— Что это?

— Гроза, наверное?

— Непохоже! — качнул головой Климец. — Свяжись-ка с Уфой, Гена...

Через несколько минут Геннадий Мурысев получил по рации сообщение о том, что на разъезде Казаяк случилось страшное...

— По коням!

— А уха?!

— Какая тебе уха. Там люди!

Собрались быстро. Движок машины уже работал, и парни ринулись вперед! Потом они скупо рассказывали, что сами словно окаменели, находясь среди погибших, работали на автопилоте, как ходячие трупы...

Это ждало их впереди. А пока невдалеке от Приюта на обширной полянке, вдававшейся в Сим клином, шли веселые посиделки. Все живописно расположились вокруг костра. Слава Климец тихо перебирал струны гитары и пел, а мы ему с чувством подпевали:

Ищите, ищите мой голос в эфире,

Немного охрипший, на то есть причины, —

Ведь наши памирки стоят на Памире,

А мы чуть повыше, чем эти вершины...

Песня — как дружба в горах, священна. Пламя костра сгущало наступившую темноту. Кругом черно, как будто кроме костра и нас, сидящих вокруг него, никого в целом мире нет. Пахло дымком. Костер постепенно увядал, но никому не хотелось подняться за дровами. Я смотрел на мигающее пламя, на пепел, светившийся изнутри неоновым глазком, на дымящиеся концы головешек и подумал: «Есть же на свете счастье! Вот так сидеть у костра среди друзей и природы! Хорошо!..» Невольно перебирал в памяти все костры, что горели в моей жизни. Сим здесь спокоен и тих, не то что горные реки, летящие по ущельям, прыгающие на водопадах, как с трамплинов, гремящие железно и жестко в каменистых порогах, будто распаханных чудовищным плугом. А стоячая волна, в которой мне пришлось побывать на порогах Искушты на Лемезе, — самая опасная на горной реке. Помню, с какой легкостью разбила она байдарку, как с грохотом крыла внахлест, как летели мимо отполированные до зеркального блеска лобины русловых каменных глыб. Она умывала их с нежностью, даже с любовью, но несла человеку гибель... Нельзя верить красоте стоячих волн, как бы стоящему на месте гребню. Захватит жестоко и смертельно! Даже сила убийственного грохота опасна — подавляет. Тут же нашего славного Сима даже не слышно. Может, затаив дыхание, слушает песню?

Вот это для мужчин —

Рюкзак и ледоруб,

И нет таких причин,

Чтобы не вступать в игру.

А есть такой закон —

Движение вперед, —

И кто с ним не знаком,

Навряд ли нас поймет.

* * *

К утру следующего дня разноцветными палатками засияла вся поляна. Пришли лесники, и расколотый молнией дуб убрали, оставив нам на дрова больше половины. Остался только пень, на котором четко вырисовывались годовые кольца столетнего жителя этих лесов, можно сказать патриарха. Сколько под его могучими кронами побывало людей? Одному богу известно!.. Всегда давал он путнику прохладу в жаркий летний день. Осенью, когда созреют желуди, — пищу зверю и птице, защиту от проливных дождей человеку... Может быть, в те далекие времена, когда дерево было еще молодым и стройным, толпились вокруг него красавцы дубки, шаловливо шумели кронами, словно водили хороводы, привлекая в свои гущи женихающуюся парочку, прятавшую от постороннего взгляда свою первую любовь...

Вскоре к костру спасателей стали подтягиваться парни из общественного отряда, желающие посвятить себя этой благородной и опасной профессии, на семинар. Гитара на время была отложена в сторону, семинаристы сели кружком, с вниманием слушали опытных спасателей.

— ...Когда они увидели, что промахнулись, то было уже поздно!.. — рассказывал им Мурысев, бросая из-под густых бровей внимательные взгляды на молодых ребят. — Перепутали перевал с перемычкой, острой, как нож. Снег на ребре не держался, воду на примусе вскипятить не из чего!.. Даже присесть негде... Рядом ни одной «полочки», а ночь уже на носу. Когда как следует все разглядели, повернули обратно. Вот к чему приводит плохая подготовка и не четкое знание маршрута. Спуск по висячему леднику, да еще с ледопадами, ничего хорошего группе не сулил. Все гудело... А впереди — пропасть!..

Молодежь притихла. «Случается такое, хотя и не часто, но происходит. — Мои мысли мешались с темой моей будущей лекции по топографии. — Да и предугадать всего невозможно, даже имея хороший опыт хождения в горах. Тут уж думай и выкручивайся изо всех сил, чтобы не погибнуть самому и спасти друзей, доверившихся тебе. Везуха тоже играет не последнюю роль. А уж если пошла не та карта, то бросай ходить в горы, сиди дома... Чего греха таить, иногда берут на себя руководство группами люди, всю жизнь шагавшие через трупы. С такими лучше не связываться, а обходить подальше. Их «невезение», как хроническая болезнь, и избавиться от нее очень трудно...»

Пока я так размышлял, Геннадий закончил обзор несчастных случаев с туристами и альпинистами на маршрутах. Климец оторвал меня от раздумий:

— Алексеич, тебе слово. А нам пора выходить на связь…

Занимался я с семинаристами около часа. После лекции по топографии, парням захотелось еще послушать о разных случаях в горах. Человек падок на экстремал, особенно по молодости, когда кровь кипит и ищет острых ощущений. Но я потихоньку увильнул от таких рассказов, чтобы не есть чужой хлеб, и с рыболовными снастями пошел по бережку туда, где темнел омуток, в надежде зацепить на донку какого-нибудь хищника. Когда я уже начал подремывать возле сонно шелестящих вод, вернулся Геннадий за гитарой, но увидев меня, воскликнул:

— Алексеич!.. Ты здесь?! А я думал, что ты у общего костра, вместе со всеми песняка заводишь. Тогда я с тобой...

— Я тут донки забросил. А то второй день у реки и без рыбы — позор!..

В мой затухающий костерок кинули сушняка. Пламя ярко осветило реку, украсив слабо текучие воды отливающими горячей сталью бликами. Как будто выпустили из горна раскаленный металл, и он, остывая, малиново светился, подернутый пузырчатой окалиной. Пока я возился со своими донками, Мурысев открыл банку тушенки, раскромсал сильными пальцами скалолаза огурец и тихо позвал:

— Согреемся, Алексеич! Пора... Никуда твои удочки не денутся. Да и рыбы тут почти нет.

— Ничего, на пескарика найдутся желающие...

Природа не препятствовала нам, и грех было не распечатать бутылочку, да еще с хорошим и надежным другом. Я вернулся к костру, присел рядышком. На реке было тихо и таинственно. Шум с поляны не особо тревожил наш уютный уголок.

Медный колокольчик на одной из донок зазвенел резко и певуче, прервав нашу душевную беседу о жизни и горах. Мы со всех ног кинулись к берегу. Леска с резким чиликаньем резала воду, вздымая на темном поле воды белый бурунчик. Я торопливо подсек. И сразу же в руку ударило тяжело и резко. Ладонь заныла, от пореза...

— Гена, перехвати чем-нибудь леску, — позвал я друга на помощь. — Руку рассадил мне этот чурбак! Чудо какое-то попалось!..

— Сом, наверное?.. Ты не торопись... Сейчас я рукавицы надену…

Возились мы минут десять. В темноте чуть оба не свалились в воду, а рыба упиралась изо всех сил, мощно буравила воду и шумно плескалась: в темноте не было видно, что там ухватилось за тройник. Рыская из стороны в сторону, рыба все время пыталась уйти под коряжину, лежавшую одним концом на берегу. Если это произойдет, то прощай улов!.. Изрядно намаявшись, мы наконец-то выдернули рыбину, сверкнувшую в пламени костра бело-розовой чешуей.

— Жерех! — восторженно воскликнул Геннадий, прижимая голову рыбы к земле. — Нагулянный и сильный, зараза! Новый тренировочный костюм мой вывозил!..

— Завтра постираешь. У меня сменка есть...

Геннадий ловко выпотрошил жереха, промыл в речке, и мы долго гадали: что с ним делать? Пустить в ведро на уху для всей оравы спасателей или поджарить на палочках над углями? Решили все-таки поджарить.

Вскоре на вторую донку я сумел подцепить крупного окуня, присоединив его к жарившемуся над углями жереху. Запах стоял вокруг одуряющий. Поджаристые корочки наливались янтарным жиром и прозрачно светились над угольным жаром. Я от удовольствия прикрыл глаза. В душе моей разлилась та самая благодать, что приходит только в одиночестве, в таких вот местах, как это Симское побережье. Даже частые грозовые всполохи не тревожили. «Все для жизни!.. — думал я легко и беззаботно, по-детски созерцая ночную красоту, как будто видел такое впервые в жизни. — И хорошо, что у меня есть надежные друзья!..»

Отмучившийся Геннадий вернулся не один, а со Славой Климцом и с необходимым «по случаю» запасом. В это время я как раз выкладывал рыбу на листья лопуха, сохранившиеся вдоль берега чистыми и свежими.

— А пахнет-то как! — потянув носом, присел Климец над рыбой. — Сами, что ли, поймали?

— Нет, дядя! — засмеялся я.

Городскому жителю, лежащему на диване перед телевизором, не понять всей радости-сладости вот такого пикничка с рекой, друзьями, хрустящей на зубах поджаренной рыбой, веселым огоньком.

Слава потянулся за гитарой, тронул струны, зазвеневшие, казалось, слишком громко.

Если я заболею,

К врачам обращаться не стану,

Обращусь я к друзьям —

Не сочтите, что это в бреду:

Постелите мне степь,

Занавесьте мне окна туманом,

В изголовье поставьте

Упавшую с неба звезду!..

Уходить от такого костерочка в дом, на жесткие нары не хотелось. Туман, уж в который раз за вечер торжественно выплывавший из-за поворота реки, охватывал нас холодной сыростью, запахами увядающих трав, живописно косматился в затишье ивовых зарослей. А на западе все играла, то затухая, то вспыхивая вновь, тягучая от всполохов малиновая зарница. Говорить о чем-то серьезном не хотелось — так завораживала и гипнотизировала плывущая под ногами с тихим шелестом река. Я подкинул в костер охапку плавника с березовыми завитушками коры. Он сначала задымил густо и вонюче, а потом вдруг ожил и метнул в небо трескучие искры, словно разноцветный фейерверк, выпущенный из ружья. И что еще надо человеку?! Рядом друзья, с которыми прошагал не одну сотню километров по горным тропам, опираясь на их плечо, веря им, как самому себе, трудясь на ледниках и перевалах, стремясь к белым вершинам, греясь в снегах, плотно прижавшись друг к другу...

Похрустывая запеченной корочкой жереха, я прервал затянувшееся молчание и спросил священнодействовавшего над кружками Геннадия:

— Ты рассказывал молодняку о случае с уральцами на Памире, неподалеку от пика Коммунизма. Ты тоже участвовал в той спасаловке?

Геннадий со вздохом ответил:

— И в спасаловке участвовал, и первым увидел их на пути к Поляне. Зрелище жуткое! С того света вернулись мужики. Полуживые, обмороженные, падающие на колени... Не все!..

После того, как опустошили содержимое кружек, Климец тоже включился в обсуждение этого трагического случая:

— Асы, а правил не соблюдали... Говорят, тренировались все раздельно. Какая тут будет схоженность?! Вместе надо, мужики!.. Вместе... Тогда жив и здоров будешь до самой смерти...

Геннадий мотнул головой:

— Правильно! Но и в одиночку тренироваться можно. Месснер в одиночку ходит в Гималаях на восьмитысячники и тренируется один... Тут другое: мастеров в группе было лишнего. И умников. Все волки хоженые, но друг с другом не схоженные... У каждого, наверное, была своя тактика, свое на уме! И амбиции у каждого выше крыши — хоть отбавляй. Когда много умников в группе, все летит к черту! — закончил Геннадий резко.

— Ты прав, Гена, — согласился я, глянув на реку, где туман опять куда-то исчез. — Много умников в группе — это беда! В другом ты не прав: тренироваться в одиночку все равно нельзя. Месснер-то один на весь земной шарик. Да и ходит он в одиночку. Побегать по полям, по лесам, одному с железками поняньчиться — хорошо, ну а работа с веревками, страховка, выработка схоженности, тактики — это все-таки общее дело...

— Сдаюсь. Это Месснер меня смутил. Гордый одиночка!

— То-то, — усмехнулся Слава. — Сам-то ты один не тренируешься. И если уж говорить о том, кто виноват, то они сами, мужики. Жалеть нельзя... Сожалеть можно… — Он на некоторое время задумался, шевеля мерцающие угли костра прутиком, потом еще тверже добавил: — А все из-за нарушения правил! Ясно, что район не изучили, поэтому и дико промахнулись мимо нужного перевала. В результате — травмы, обморожения и трупы!.. Трупы, мужики!..

Наступило тягостное молчание. Я уже не рад был, что затеял этот разговор о прошлогодней трагедии, разрушив радостно-тихую идиллию рыбалки и ночного костра. Может быть, друзья в эту минуту подумали о том же, и всем нам стало тяжко. Я знаю, что такое спасаловка в горах, когда жизнь самого спасателя висит на волоске...

Сердце ныло. Такие воспоминания не проходят бесследно. Ранят остро и глубоко, будто вновь испытываешь пережитые мучения и трудности. Даже не тобой, а другими. Спасибо гитаре — отвлекла. Спасибо песне — вернула силы и веру.

Я когда-то состарюсь,

Память временем смоет.

Если будут подарки к моему рубежу,

Не дарите мне берег,

Подарите мне горы!

А за это, ребята,

Вам спасибо скажу...

* * *

Денис Панкратов долго стоял на морене громадного ледника, сияющего на утреннем солнце. Он провожал уходящих вниз четверых друзей с рюкзаками, загруженными под самую завязку своим снаряжением и снаряжением семерки, оставшейся под перевалом. Ветер, еще не набравший силу, сдувал с вершин легкие снежные флаги, бросая их россыпью на палатку, оранжево впаявшуюся в безмолвие гор. Разреженный высотой воздух был звонок и сух. Он колюче проникал под распахнутую пуховку, но не холодил, а просто обдавал горной свежестью и в покое не натружал сердце кислородным голоданием.

Денис запахнулся наглухо, улыбнулся, но тут же сжал тонкие губы, вспомнив вчерашние посиделки на метеостанции, гостеприимство метеорологов, запахи пельменей, казалось бы немыслимых в этом затерянном краю, обиженном богом всем, кроме красоты и величия. Там ему пришлось объявить группе, что на перевал Большой пойдет только семь человек — самые опытные и сильные. Остальные, обойдя хребет, деливший ледники Военных Топографов и Бивачный, должны встретить штурмовую группу, облегченную от лишнего снаряжения, на другой стороне перевала.

Денис видел, как сразу потускнели лица ребят, попавших в эту четверку, а Андрей Ракитин, подбиравшийся к кандидатскому рубежу, прищурив голубые глаза и не сдерживая раздражения, проговорил:

— Выходит, все это было обговорено заранее? Еще дома?.. А как же понимать твои слова, что группа едина и неделима? Объясни!..

Воцарилось неприятное молчание. Денис понимал молодых ребят, впервые пошедших на шестерку, но перевал Кошал-Аяк показал, что такой большой группой да еще с полным грузом за плечами Большой не пройти. Теперь, когда перевал встал перед ними, стало ясно, что «белое пятно», запавшее в душу несколько лет назад и будоражившее сердце своей неприступностью, не такой уж легкий орешек, а гигантская махина, осложненная немыслимыми разрезами ледопадов, скал и лавин. В этих лабиринтах черт ногу сломит, и Денис решил не рисковать молодыми парнями, рвавшимися вперед. Проведя ладонью по черной бороде со следами первой проседи, твердо сказал:

— Решение не обсуждается! Но чтобы вы не мучились сами и не держали за пазухой камень на нас, стариков, подчеркну, что и без Большого остальные перевалы тянут на шестую категорию...

Так разошлись миром, и сейчас прощание было теплым. Но кошки все же скребли душу Дениса. Он вздохнул, окинул взглядом изломанный вершинами горизонт, казавшийся бесконечно далеким, где застыла белая-белая тучка, и встревожился: «Как бы погода не испортилась! Еще этого нам не хватало!.. А метеорологи обещали погоду на все два дня, что запланированы на перевал. Сегодня же надо подойти к подножью...»

— Мужики! — повернулся он к друзьям, стоявшим чуть поодаль за спиной. — Срочно снимаемся и уходим на первую ступень ледопада.

— А не потечет там на наши головы? — спросил штурман, высокий бородач в голубой пуховке с заплатой через плечо, след проскочившей веревки во время страховки. — Солнце как раз в лоб будет ледопаду бить. С утра...

— Думаю, найдем кармашек, — перебил его Денис. — Не паникуй, Рустемчик! Прорвемся...

Сняли лагерь быстро и так же спешно, с облегченными рюкзаками, двинулись вперед. Чем ближе подходили к перевалу, тем сильнее нависал он над семеркой, с большим трудом ломившейся по нехоженым льдам и костоломным осыпям, то и дело ронявшим каменные «чемоданы», прихватывавшие по пути глыбы льда, разбивавшиеся в сияющую пыль. Разноцветная радуга от нее стояла мостом над цирком, где в белом облаке виделись две перемычки между вершинами, схожие как две капли воды.

Денис достал бинокль и долго разглядывал хребет, пытаясь отгадать, какая из них перевал и какая — собственно перемычка. В это время Володя Каменев нашел ручеек, стекавший из ледяной лоханки на белый камень, наполнил походную кастрюльку и разжег примус. Только после этого спросил озадаченного руководителя группы:

— Так где же наш перевал? Этот загадочный Большой.

— А черт его знает! — вспылил Денис, вытаскивая из полиэтиленового планшета фотографию перевала, сделанную когда-то одесситами, но с обратной стороны. — На фотке нет второй перемычки...

В разговор вмешался Рустем:

— Я сразу понял, что фотография эта ничего не даст, а схемка, подаренная нам метеорологами, тоже не точна. Выходит, что один перевал ложный. Какой? Может, откажемся от своей затеи?! Просто проведем разведку, а на следующий год...

— Заткнись ты!.. — снова вспылил Денис, стараясь унять раздражение, которое, как известно, ни к чему хорошему не приводит. Раздор в группе — это провал, особенно в такой ситуации.

— А ты подумай. Не гони.

Но Денису думать об этом не хотелось, и перебороть себя он уже не мог. Он давно решил, что это сложнейшее путешествие, задуманное им в конце походной карьеры, может стать для него последним. Ведь уже под пятьдесят, силенки не те, да и насмотрелся горных пейзажей, нанюхался горного воздуха, наслушался грохота рек и лавин и отступать теперь не собирался, не хотел пятнать свою карьеру такой неудачей. «Пробьюсь и на этот раз, — скользила в голове упрямая мысль. — Заночуем в «кармане», а поутрянке двинем по правому кулуару. Кажется, там проще».

Так думалось Денису. Не попытавшись решить проблему сообща, он коротко приказал:

— Ставим палатку в «кармане»!

— Маловат гротик, не втиснем, — возразил Олег Никитин, заместитель Панкратова.

— А ты постарайся! — опять повысил голос Денис и тут же извинился: — Прости, Олежка! Нервы...

— Нервы надо лечить, Денис, — вяло предложил Олег, считавшийся по жизни и походам лучшим другом Панкратова, даже, может, учителем, хотя он и на десять лет моложе. Олег первым освоил памирские перевалы, участвовал во многих альпинистских экспедициях уральцев, но такой славы, как Панкратов, не получил. Потому что в жизни был застенчивым и спокойным, не умел ладить с начальством, сделать карьеру и в научно-исследовательском институте, где они работали, можно сказать, за одним столом...

* * *

Над узким ледяным каньоном завывал ветер, неся с хребта белую колючую снежную крупу, бросая ее порывами в зев грота, шебурша по стенкам палатки, упрятанной глубоко в скалу. Все сомкнулось в белой пелене, беспросветной и плотной. Склоны хребта исчезли в этой круговерти, словно испарились, дальше вытянутой руки ничего не было видно. Горы разбушевались, будто не хотели пускать в свои суровые чертоги пришельцев из долины, где благоухало и нежилось лето.

Денис застегнул створки палатки, не разуваясь влез в спальный мешок. Думы о предстоящем пути на перевал снова заполнили мозг, работавший лихорадочно все эти шесть дней, когда непогода загнала их в эту расщелину. «Надо идти, пока не кончилось время контрольного срока. Если утром будет потише, то пойдем! А если не утихнет?! — мысли роились, переплетались, но все упиралось в эту самую непогоду. — Тогда — назад? Нет!.. Панкратов еще никогда не сдавался!.. Только вперед!..»

Он вспомнил, как на Узле Матча вот такая же бешеная пурга, накатывавшая могучими валами, со снежинками в ладошку, застала их на перевале Кшемыш. Ленинградцы повернули назад, а они сумели спуститься на одноименный ледник по тысячеметровой снежно-ледовой стенке... «Это была победа!.. А сейчас? Неужели отступать?»

Он не заметил, как заснул тяжелым нездоровым сном. Во сне виделись какие-то кошмары. То он никак не мог преодолеть огромную ледяную трещину, наполненную почему-то кроваво-красной водой, отделявшую его от жены и детей, стоявших на самой кромке, то летел с вершины, раскинув руки в стороны, стараясь спланировать на зеленую лужайку, а не на снежный надув, манивший своей пуховой мягкостью. Чуя неминуемую смерть, закричал дико и протяжно: «А-а-а-а.-а!..»

— Ты чего? — Толчок соседа разбудил Дениса. — Перепаратил всех, — недовольно ворчал Олег.

В палатке было холодно, но Дениса прошиб горячий пот. Надо привести свои нервы в порядок. Олежка прав!.. Никогда не видел семью во сне... К чему бы это?

Шестой день сидят мастера, асы в забитом снегом гроте. И сидение это не в радость: копятся какие-то дурные мысли... «Нет, надо выходить, — решил Денис, вылезая из спальника. — Чуть появится окно — выходим».

И действительно, словно внемля его путаным мыслям, снежный вал ослаб и поредел. Даже видна стала противоположная стена каньона, белая-белая, как полотно. Откуда-то сверху скупо пролилась капелька синего света. «Вот оно, — колотнулось сердце. — Все же есть на белом свете справедливость!»

Изогнувшись, Денис выполз в сугроб, наметенный ветром перед входом в палатку. Умывшись горстью снега, сырого и податливого, откинул полу палатки и крикнул:

— Подъем, мужики! Погодка нам подпевает. Завтракаем и вперед!

Рустем, вытянув шею, с какой-то опаской и недоверием выглянул из палатки. Увидев просветление в раннем утре, радостно зарычал:      :

— А и правда, посветлело! Кто сегодня примус кочегарит? Я?! Тогда шевелись!..

Даже примус загудел как-то необычно весело. Воды не нашли, но благо, что снег, сырой и тяжелый, быстро таял в кастрюльке. Группа никогда не носила ведер. Кастрюлька из алюминия с плотно подогнанной крышкой и клапаном собственной конструкции варила быстро и экономно. Бензин — на вес золота! Не придумали еще люди другого топлива для горовосходителей.

Рустем всегда думал об этом, но сегодня настроение другое. И сомнения куда-то улетучились. Он не любил панику, особенно в трудные моменты, которых бывает в горах от пуза. Бормоча песенку, он с наслаждением нарезал острым ножом соленое свиное сало:

Я бродил среди скал,

Я в горах замерзал,

Но всегда, в трудный час...

— Прекрати, Рустем, нервы травить! — оборвал его Панкратов. — Каждый день одно и то же!.. И без твоих речитативов все на пределе. Ты бы лучше о маршруте думал... Шаляпин!

Рустем не обиделся, только нехорошо усмехнулся в пышную черную бороду, не спеша сунул большой охотничий нож в ножны и проговорил с железным спокойствием:

— Ты взял на себя все бразды правления, так что и выкручивайся сам. Я бы на твоем месте завернул на все сто восемьдесят и не ломался бы в этих ледопадах! Думать мы все перестали... Завтракать!

— Опять за свое?

Рустем пожал плечами, широкими, как шифоньер. Думы его все эти дни вертелись вокруг одной мысли: «Наломаем мы дров! Куда идем? Где этот перевал, которого стало не видно? Или который двоится. Тут вообще с нашим облегченным снаряжением не пройти. А мужики молчат, в спор не вступают. Боятся!.. Да, Дениска может попортить спортивную карьеру любому, ибо стоит у руля всего туризма в области...»

— Норму, Денис, надо сокращать, — угрюмо прервал молчаливую трапезу Олег Никитин, отвечавший за питание. — Если так дело пойдет, то через три дня и сухариков не останется.

— Не паникуй, Олежка, погодка нам светит!.. Возьмем этот ледопад, а там перевал, — успокоил своего зама Панкратов, хотя и сам уже начал тревожиться, но виду не показывал. — А там вниз сбежим. На фотке хорошо видно, что спуск простой. Скатимся по снежникам. Сегодня, кровь из носа, надо преодолеть этот ледопад...

Панкратов и не предполагал, что впереди их ждет еще не одна ступень ледопада с вкраплением отвесных скал, полуразрушенных и обледенелых, с которых постоянно шли обвалы, грохотали лавины, захватывавшие камни и огромные глыбы льда, вонзавшиеся в мокрые снежные карнизы с громкими шлепками, больше похожими на разрывы гаубичных снарядов.

Поднимались упорно и тяжело. В этом ужасном хаосе каждый шаг и вдох давались с трудом, а перевала все не было видно, даже на пяти тысячах метров. Все шло не так, как хотелось Панкратову.

— Ничего, мужики! Это последняя, а там...

— Заткнись ты!.. — не выдержал Рустем, обходя очередную глыбу льда. — Тут никто никогда не ходил!.. Ты наконец-то это понял?! Сусанин!

Рядом Володя Каменев хрястко грохнулся на полку и принялся обмороженными пальцами освобождать себя от основной веревки.

— Ты чего делаешь, зачем отстегиваешься?! — крикнул Савельев, напарник его по связке. — А ну кончай заводить бодягу!

Но Каменев уже успел отстегнуться и, бросив рюкзак на полке, двинулся в глубь ледяных перьев ледопада, не осознавая, что делает. Усталость и горная болезнь сделали человека невменяемым. Он как-то дико улыбался, с обветренных губ стекала тягучая слюна.

— Стой! — Панкратов, шедший в другой связке, кинулся ему наперерез, но запутался в веревке, упал, рассадив себе лицо торчащей на пути льдиной. — Стой!..

Он успел перехватить Каменева у самой кромки ледяной трещины, уходящей синим отливом куда-то вглубь.

— Ну, кажется, все!.. Приехали... — прохрипел Никитин.

Остановились среди каменно-ледяного хаоса на клочке осыпи, защищенной от прямого попадания камней и осколков льда небольшим скальным козырьком, черной глыбой нависавшим над головой. Панкратов упал рядом с Каменевым и, глядя в его бессмысленные глаза, долго уговаривал, кидая взгляды на Рустема и Олега, ставивших вплотную к мокрой стене палатку:

— Володька!.. Да ты что?! Потруднее было под пиком Ленина. Помнишь? Ночку отдохнем и все будет нормально... Ты только не расслабляйся, ладно. Мы тебе поможем...

Полулежа сидели в палатке, пили теплую воду, высыпав в кастрюльку остатки сахара и глюкозы, с отвращением жуя разогретую на примусе тушенку, пресную и безвкусную, как мякина. Варить супец не стали, экономя бензин, которого осталось на четыре заправки. Панкратов где-то потерял маску и прикрывал лицо носовым платком, но высокогорье все равно обожгло щеки, особенно досталось губам. Усталость и невероятное нервное напряжение подкосили «железного» Панкратова. Глаза стали какими-то заледенелыми, покрытыми тенью опухших век, а с обожженных, потрескавшихся губ, застывая сосульками, стекала на бороду жидкая сукровица. Каменев мелко-мелко вибрировал всем телом, между глотками тихо постанывал, но постепенно приходил в себя, спрашивал тихо:

— Сколько осталось, Денис?

И не понятно было, о чем он спрашивал: то ли о пути вверх, то ли о жизни, которая в этих гиблых местах ничего не стоила. Тут все воспринималось как в бреду. Усталость, боль и опасность уходили куда-то. Потом, уже внизу, когда залечивались травмы, все понималось по-другому...

* * *

Утро снова встретило их непроницаемой пургой и жутким холодом. Встали с трудом, попили, закусив галетами, жесткими, как железо, и пошли, опять врубаясь в ледяные стены. Головы у всех чугунные, звон и боль в ушах. Снова лезли вверх, не жалея себя. За короткую и тревожную ночь Каменев пришел в себя, но был молчалив и рассеян, на голос почти не реагировал.

— Володя, подстрахуй меня снизу, — упрашивал его Савельев, врубаясь ледорубом в снежно-ледовый склон, уходящий вверх гигантским языком.

— Страховка готова... — вяло отозвался Каменев.

— Ну, молоток! Я пошел…

Первая связка уже скрылась за изломом. Сильнее всех шла тройка Рустема. Панкратов с Никитиным ждали, когда связка Савельева наконец-то тоже уйдет и путь для них освободится. Сверху сыпалась ледовая крошка, шуршала на склонах, звенела с ветреными посвистами. Снег теперь шел уже не так активно, и в фиолетовом небе стали появляться жиденькие метущиеся просветы.

В этот день останавливались лишь один раз — на коротенький перекус без питья и горячего. Решили, что последнюю заправку примуса используют на перевале.

Перед последним фирновым взлетом, истерзанным ветрами и морозами, Рустем остановился и посмотрел на альтиметр.

— Высота пять тысяч семьсот, мужики, — оповестил он свою связку. — Выходит — перевал?

Однако, оглядевшись, он не обнаружил ориентиров, указанных на схеме.

— Пошли, парни, на бугор. Может, там что-то откроется.

Не дожидаясь остальных, они прошли взлет, и перед ними сразу же открылся глубочайший цирк с отвесными скально-ледовыми стенами. Снежных полей, о которых они мечтали и которые были хорошо видны на фотографии одесситов, не было и в помине.

— Фю-фю-фю-фю! — присвистнул Рустем. — Кажется, мужики, мы попали!.. Это не Большой!.. Совсем другой перевал... До сих пор были цветочки, а теперь ягодки поспели... Витек, доставай аппарат, фотографируй для истории.

Долговязый парень, крепкий и жилистый, как карагач, достал из рюкзака фотоаппарат и занялся съемкой. Рустем пристально вглядывался в горную панораму, сверяя натуру со схемой: «Где мы? Куда забрались?! — Мысль остро била в уставший мозг. — Значит, мимо! И что дальше?»

— Все полетело в тартарары, — в отчаянии прошептал Рустем. — Прощай, Плечо пика Коммунизма, Большое фирновое плато и весь маршрут, загубленный самоуверенностью Дениса...

Его разобрало зло. Панкратова, с трудом взошедшего на седловинку, он встретил укором:

— Говорил я тебе, Денис, еще внизу говорил: не туда идем. Говорил? — Рустем повысил голос, но обожженное холодом и безводьем горло лишь слабо пискнуло по-щенячьи. — Говорил?!

— Не помню... — как-то обреченно прошептал Панкратов, сбрасывая с плеч рюкзак. — Где пик ОГПУ?

— Пикушки тут нет на сотни километров. Значит, не помнишь! — Рустем вплотную подошел к Панкратову, но на пути его встал Олег.

— Кончай спорить, ребята! Этим делу не поможешь.

— Ну ты посмотри, — продолжал возмущаться Рустем. — Он не помнит... А вы помните?

Группа, как по команде, опустила головы.

— Я помню! — послышался голос подходившего Савельева. — Я помню, как мы спорили и ругались на подъеме! А теперь и дураку все ясно. Надо поворачивать назад, Денис. Контрольное время ушло...

— Ни за что! — выкрикнул Панкратов. — Кто хочет, пусть идет вниз, удерживать не стану. А ведь медали, мужики, уплывают!

И уже как окончательное решение:

— Даю белую ракету, что все нормально и что просим продлить контрольный срок, как было условлено. Ну что же — никто не собирается назад?! Очень хорошо!

— Смотри, Денис, тебе за все отвечать, — устало сказал Рустем, махнув на все рукой. — На твоей совести все...

К вечеру, когда солнце село за белые хребты, Денис послал в небо белую ракету. Ответа ждали до глубокой ночи, но его не последовало. Трещали от жуткого мороза ледопады, небо было чернее туши. Огромные звезды мерцали чуждо и зловеще. Казалось, протяни руку — и схватишь горящий месяц, серпом опрокинувшийся над высокогорьем.

Воду ждали, как манну небесную. Пили мелкими глотками в полной темноте, не трогая свечей и сухого спирта. Вроде бы отошли от изнуряющего подъема, но пребывание на такой высоте стерло все эмоции: дышалось тяжело, с хрипом и стоном.

Панкратов влез в спальный мешок не разуваясь, боясь потерять ботинки. С натугой думал: «Где же я промахнулся? Где? Завтра сложим тур и — вниз... Как назвать перевал? Может, так и оставим Большим Безымянным?»

Рустем тоже не спал. Он легче всех переносил высоту, и кислородное голодание его почти не коснулось. Он думал об их короткой стычке на седловине и, высвободив руку из спального мешка, протянул ее Панкратову, слегка ткнув в бок:

— Прости, Денис, за горячность. Бог знает, что нас ждет. Зла не держи...

— Заметано, Рустемчик!

Тур заложили рядом с седловинкой возле небольшой скальной грядки. Записку подписал Олег Никитин. У Панкратова оказались подморожены пальцы правой руки, о чем он умолчал вечером.

— Пошли! Первой идет моя связка, потом Савела, а замыкаешь ты, Рустемчик... Страховка и еще раз страховка!..

Путь вниз оказался куда сложнее подъема. Скальная стена, нависая над пропастью, сверкала своей первобытностью и дикой красотой, что, однако, совсем не радовало людей. Три связки висели на стене, обдуваемые холодным ветром. Теперь уже все понимали, что началась борьба за жизнь, а не за медали первенства страны. С этим распрощались навсегда на первых же пятидесяти метрах.

Панкратов уже не торопил группу, как было на подъеме. Задыхаясь и кашляя, Денис забил крюк в трещину до звона, застегнул карабин и, глянув вниз глазами, полными боли и растерянности, прошептал другу истрескавшимися и кровоточащими губами:

— Пошел, Олежка! Страховка готова.

Никитин «дюльфером» удачно спустился метров на двадцать, закрепился и ждал приема Панкратова на маленьком пятачке, где едва-едва умещался сам. «Всем места не хватит. Еще бы веревочку!..»

Ветер по-волчьи завывал в расщелинах, забивал глаза мелким колючим снегом, и Рустем, висевший со своей связкой выше всех, часто протирал очки, ругался:

— Ну, скоро вы там? В ледышки же превратимся!

Он гнал от себя страшные мысли о возможной гибели всей группы. Все, что было в раздорах и спорах, ушло куда-то в небытие, а сознание без конца натыкалось на эти думки: «Черт возьми! В этом проклятом цирке нас никто и никогда не найдет. Какой дурак попрется сюда!»

Темнота нахлынула скоротечно, как будто горы вдруг накрыли темным-темным полотном с нарисованными на нем сине-белыми звездами. С ночью пришла тишина. Ветер в последний раз полоснул по стене крупой и внезапно затих, уйдя в черную глубь цирка. Но это не принесло радости: сразу же похолодало еще больше.

Группа собралась на гребешке, узком и ершистом. Места для палатки не нашли и стали устраиваться на ночлег сидя, свесив ноги в пропасть. У Панкратова от натуги и беспросветного спуска болело сердце. Ног он давно не чувствовал, словно их вовсе не было. Неверующий, он в эти минуты молил Бога: «Господи, ну помоги нам осилить эти напасти и выжить! Помоги!»

Горы отвечали ему треском скал, рвавшихся от тридцатиградусного мороза. Все, что было в теплых долинах, давно уже исчезло для всех, лишь Рустем, пытавшийся сопротивляться гневу гор, вселял в группу частичку оптимизма и надежды.

— Сейчас на спирте снежку натопим, попьем — и все будет в ажуре. Держись, ребята. Спать только в полглаза... Шевелите пальчиками...

Он ушел на полверевки в сторону по гребню, нашел в расщелине снег, вбитый туда ветрами, наковырял в кастрюльку ножом и благополучно вернулся. Заправили примус спиртом и долго пытались его разжечь, но спирт упрямо не загорался. Борис Леднев, самый юный в группе, случайно облил руки спиртом, держа примус за бока, а Савельев снова чиркнул спичкой. Мгновение — и все вспыхнуло синим пламенем! Борис в страхе разжал пальцы, и примус хвостатым факелом ушел в черную бездну, громыхнув напоследок где-то у подножья скалы.

Не сразу кинулись тушить пуховку на Борисе, а он, вскочив, сорвался и повис на страховке. Рустем спустился к нему, но к тому времени пуховка сама собой потухла. Вокруг запахло паленым пухом, будто на костре только что жарили курицу вместе с перьями. Парня била дрожь. С помощью Рустема он вернулся на гребень к группе.

Коротали ночь молча, засунув ноги в спальные мешки. В тепле начали отходить подмороженные ступни у Панкратова, отчего появилась боль. Пришла она медленно и тупо, как будто передвигалась по жилам с загустевшей кровью. К рассвету боль стала невыносимой, и Денис зажал зубами промерзшую рукавицу, стараясь сдержать крик. Желая избавиться от невыносимой боли, он потянул к себе рюкзак, чтобы достать аптечку, но, пристегнутый к крюку на коротком репшнуре, он не поддавался. Пришлось отстегнуть карабин, отчего освободившийся рюкзак пошел вниз. Денис попытался удержать его на весу, но сил не хватило, и тот полетел в темную бездну, мягко стукаясь о выступы скал.

Все видели это, но никто не проронил ни слова. Бесполезны были слова.

— Там была веревка!.. — жалобно промычал Панкратов. Его глаза светились в ночи, словно два неоновых огонька. «Волчий взгляд, — с жалостью подумал Никитин, сидевший рядом с Панкратовым на узкой холодной полке. — Ну, пошло!.. Беда одна не ходит!..»

Ему тут же вспомнились жаркие споры при подъеме, нападки на друга Рустема и Савельева. Последний особенно громко кричал, ругаясь самыми последними словами: «Ты лох, Денис! Уж извини!.. Но мы тебе еще внизу говорили, что нельзя в начале маршрута включать перевал, по которому еще никто не ходил... Фотография Большого — это ничто!»

Олег тогда смалодушничал, хотя отлично понимал, что Савела прав. Группа несхожена... Умников полно... Но как он мог предать лучшего друга по жизни и по походам?! «И я хорош! Скрыл от Дениса, что травмировал на тренировке плечо. Теперь уж поздно боржом пить, когда почки отвалились», — вспомнил он черный юмор Рустема.

Еще не рассвело, когда снова тронулись вниз, плохо ориентируясь среди скально-ледовых откосов, порой переходящих в желоба, облитые голубоватыми наледями. Тут сорвался Борис Леднев. Пролетев метров двадцать, он завис на веревке, ударившись о стенку головой. Память вышибло из него вместе с сознанием, и он перестал понимать, где находится, болтался маятником, не пытаясь зацепиться за выступ и вбить крюк. К нему спустился Рустем, организовал страховку и тихо, пытаясь словами вдохнуть жизнь в отключившегося товарища, говорил:

— Борька, ты чё?! Давай, дружок, шевелись... Мужики, кидай еще веревку.

Сверху, скользя змеей, сбивая камешки и горный «мусор», зашуршала веревка. Рустем ждал, когда она остановится, но та так и ушла вниз, не закрепленная наверху. У Рустема от злости пропал голос, и он захрипел, задрав голову и напрягая голосовые связки:

— Кто упустил основную? Олухи!.. На чем спускаться будем?! Денис!.. Ты чего там?! Совсем спятил! — уже не хрипел, а рыдал Рустем.

Часа три по одной веревке собирались на небольшой полке, уходящей наклонно вдоль впаянной в скалы ледовой жилы за черный каменный выступ, где проглядывался новый кулуар. Впервые Панкратов подошел по перильцам из репшнура к Рустему, изучавшему спуск, за советом. Теребя негнущимися пальцами карабин на страховочном поясе, говорил тихо, чтобы не слышала группа:

— Что будем делать, Рустем? Можем ведь загнуться... — Голос его рвался и вибрировал. — И еще — жалко: маршрут загубили. Такой маршрут!..

— Загубил, — поправил его Рустем сурово. — Поздно ты, однако, это понял, Денис. Тут сейчас не о маршруте думать надо, а о том, как сберечь ребят. У нас сейчас полноценных работников раз-два и обчелся... Ноги смотрел? — сбавил он суровый тон.

— Потом! — Панкратов как-то непонятно усмехнулся. — Я хочу посмотреть тот кулуар, что за поворотом. Может, там полегче.

Он отстегнулся от веревки и пошел за выступ. Рустем только махнул рукой — куда? И так все ясно! — но не остановил Панкратова. А тот, повернувшись, сказал, словно прощаясь:

— Ты, Олежка, остаешься за старшего...

Никитин печально смотрел в спину друга, потом тихо прошептал, обращаясь к группе:

— Его надо остановить! Хотя бы организовать страховку...

Но все промолчали.

Панкратов тем временем сидел за выступом, пытаясь снять с ног примерзшие ботинки. Он задрал штанины и увидел, как из-под носков к голеням на обеих ногах шли вверх сине-багровые полосы.

— Гангрена… — прошептал он, с болью вглядываясь в свои умирающие ноги, исходившие тысячи километров по горным тропам и перевалам и никогда не подводившие. — А теперь что? Не сегодня, так завтра я совсем не смогу передвигаться. И руки!..  — Он перевел взгляд на почерневшие ногти. — Руки, руки! Простите и вы меня... — Денис перекинул взгляд на горы, любимые памирские горы, всегда встречавшие его с суровой радостью. — Что же вы меня напоследок так подвели? И… Лида, Лида! — наконец-то вспомнил он жену и детей. — Валя, Леночка!..

Слабая улыбка осветила его обмороженное, застывшее в физических и моральных муках лицо.

— Все прощайте!..

Вставал он медленно и мучительно. Остановившись на краю километровой пропасти, он еще раз огляделся. Подумал, правильное ли решение принял, не признак ли это слабости и малодушия, и сам себе честно сказал: «Нет! В таком состоянии я лишь обуза для группы. Ребята меня не бросят — и погибнем все...»

Удивительно, но боль в ногах и сердце исчезла, наоборот, появилась опьяняющая решимость: «Вперед!»

— Все! — крикнул он, и крик этот ушел вниз, откликнувшись суровым и коротким эхом. Вслед за ним, оттолкнувшись со всей оставшейся силой, полетел и Денис. Он парил над цирком, широко раскинув руки, с какой-то дикой радостью глотая ртом холодный разреженный воздух гор, чувствуя грудью упругий встречный поток, понимая в эти короткие секунды, что навсегда освободился от боли, от мучительных мыслей о своей вине перед друзьями.

А зев огромного цирка с ошеломляющей скоростью надвигался, заполняя все визуальное пространство у подножья гигантской стены фиолетовым снежным полем с жутким оскалом черного бергшрунда. «Туда-туда!» — летела опьяняющая мысль. Последняя в этом гибельном стремительном полете. Последняя в жизни Дениса…

Олег Никитин, почувствовав неладное, с рюкзаком за плечами двинулся за выступ, не отцепляясь от веревки.

— Рюкзак оставь, Олежка. Володя, подстрахуй, — посоветовал Рустем. — И где черти носят нашего Дениса?! Пора уж спускаться, а то скоро опять начнет сыпать.

— Накаркал! — проговорил Савельев, кивая на соседнюю скалу, с которой пошел вниз многотонный снежный карниз. — Солнце взошло, горы проснулись, борьба продолжается...

За выступом Никитин Панкратова не обнаружил. «Куда он делся?!» — холодком обдало спину. Осторожно приблизившись к краю скалы, он замер. На далеком снежнике рдело алое пятно, посреди которого распластался человек. Чтобы не последовать туда же, Олег отпрянул назад и привалился боком к рваному выступу каменного гребня. Голова кружилась, ослабевшие враз ноги отказывались держать. Хватив ледорубом что есть силы по камню, он зарычал, как раненый зверь, а потом, не слыша собственного голоса, завыл, глядя, как лопаточка ледоруба, сверкнув изломом, полетела вниз...

На этот нечеловеческий крик подошли Рустем и Савельев.

— Ты что, Олежка? — обхватил его своими ручищами Рустем.

Никитин, как ребенок, сразу сник и замолчал, только указал сломанным ледорубом в сторону пропасти. И все сразу тяжко обвяло, погасло, словно наступил конец света. С высоты открылось место трагедии. Еще больше почерневшее каменно-тяжелое небо навалилось на плечи, согнуло склоненные в трауре головы.

— Пошли, мужики, — вяло позвал Рустем. — Командуй, Олежка...

— Я не могу, — прошептал тот, с трудом отрываясь от камня. — Бери все на себя...

— Лады, — со вздохом согласился Рустем, поняв, что этим срывом Дениса дело не кончится. — Держаться, мужики! И никакой самодеятельности...

До снежника, где лежал Денис Панкратов, оставалось еще с полкилометра. Часа через два спуска упустили еще один рюкзак, а потом сорвался Каменев, пролетев почти на всю длину единственной у них веревки и скрывшись за нижним выступом.

— Живой? — крикнул вниз Рустем, откинувшись от скалы на репшнуре. За гладкой и выпуклой лобиной ему не было видно Каменева. Спросил еще раз, но тот не откликался.

— Савела, иди вниз... Ты полегче...

Савельев на схватывающем узле осторожно скользнул за лобину. Вскоре снизу донесся его голос:

— Живой! Только сознание потерял. Закрепляю на полке...

И через минуту — радостное:

— Тут, мужики, пещерка!..

* * *

Наконец-то можно было немного расслабиться на ровной площадке небольшой пещерки, защищенной от внешнего мира тонкой ледяной заслонкой, куда и угодил штычок ледоруба Савельева. Все попадали на каменный пол, отдыхивались с кашлем и хрипом. Олег Никитин приводил в чувство Каменева, и тот вскоре очнулся. Открыв глаза, не сразу понял, где находится, тупо оглядывал товарищей. На его лицо, разбитое скалой, страшно было смотреть, и Олег отвернулся, подумав: «Повезло Володьке! А как спускать будем?! Веревка-то одна… Сейчас бы водички!» Увидев, что Рустем расщепляет деревянные колышки палатки, закричал:

— Ты что делаешь?! А как палатку ставить будем?

— А никак, — грубо отозвался Рустем. — И палатку сожжем... и все сожжем к чертовой матери! Перебинтуй Володьку, а остальные бинты, все, что горит, — в костер! Если, конечно, он разгорится!

Вскоре из зева пещерки потянулся едкий черный дым, окрашивая голубую наледь в черное и паря вдоль скальной стены. Дым стоял густо под потолком пещерки и, раскинув спальники, все полегли, чтобы не дышать этим смрадом. Только у Рустема хватало сил, чтобы на высоте почти в пять тысяч метров развести этот дымный костер, наколоть льда и держать кастрюльку над жидким смердящим пламенем. Он отворачивал помороженное лицо в сторону, щурил раскосые глаза. При этом руки его подрагивали, выдавая смертельную усталость.

Каждому хватило по кружке теплой воды. Пили потихоньку, смакуя и наслаждаясь теплом. У Леднева в рюкзаке нашлась банка говяжьего паштета. Сначала решили оставить на завтра, но голод пересилил, и ее разделили поровну, а жестяную банку сполоснули остатком воды, и каждый сделал по глотку.

Разрезанная палатка всю ночь тлела и дымила. Впервые за дни спуска группа расслабилась. До самого вечера подсчитывали травмы и обморожения. Тут же вспомнили погибшего Панкратова, но каждый по отдельности, загнанно виня себя в его смерти: «Ну, почему я его не остановил? И что мы скажем его семье? Да и скажем ли!.. Одна веревка... Еды нет... А до бергшрунда еще метров двести…»

Не знал Олег Никитин, что на этих двухстах метрах его ждет смерть. Она подкараулила его, когда он навешивал перильца по ребру, изъеденному и рваному, как спина динозавра. Где-то наверху громыхнуло, как будто прошла гроза, а потом завертелся и закружился камнепад, сбиваясь в поток и с невероятной скоростью летя вниз по обледнелому желобу.

— Камни! — закричал Олег, зачарованно глядя на каменный вихрь, на ребят, укрывшихся за изломом ребра. Спустя секунды он опомнился и неуклюже полез в сторону, зависнув на веревке в маятнике, но было уже поздно. Камень величиной с большой чемодан ударил чуть ниже крюка, на котором карабином была закреплена веревка.

Смерть настигла Олега мгновенно. Острый, как гильотина, камень снес ему голову, и летел он по скально-ледовому склону уже мертвым, не ощущая разящих ударов о каменные ребра. Метров через сто пятьдесят снежный надув перекинул его тело через зев бергшрунда и бросил почти рядом с другом, застывшим среди кровяного пятна...

Рустем не сдерживал слез, рыдал, издавая глухие рокочущие звуки не ртом, а всей грудью. Савельев кричал без слез, дико, неостановимо:

— А-а-а-а-а! — Он яростно бил носком ботинка по наледи, отчего кошка слетела, оборвав крепления, и, гремя железом, полетела вниз. — Су-у-ки!.. Как же я вас ненавижу! Ненавижу!..

Те, кто повенчан горами, любит их самозабвенно. Но и эта фанатичная любовь имеет свой предел. Больше того — иногда она оборачивается, пусть и временно, лишь в каких-то особых ситуациях, в свою противоположность. Вот и сейчас у Савельева проснувшаяся злость к горам, к этой чарующей, но смертельно опасной красоте, выхлестывалась со всей силой. Казалось, вот-вот и он, оборвав тонкий репшнур, держащий его на страховке, улетит туда, откуда возврата уже не будет.

— Савела, успокойся, — тихо сказал Володя Каменев, почти все эти дни молчавший. — Уже не вернешь!..

Этот тихий, почти ангельский голос несколько отрезвил Савельева. Он припал грудью к скале и обратился к Рустему:

— Веревка тю-тю, а на репах далеко не уедешь... Может, прыгнуть да улететь, чтобы не мучиться, а?! — Глаза его сверкнули не то злобой, не то дикостью, и от них у Леднева мурашки прошлись по спине. Он протянул Савельеву руку, пожал что было сил и прошепелявил разбитым ртом:

— Ничего, Савела... Прорвемся!..

Слова эти, которые любил повторять Денис Панкратов, больно ударили в сердца. Жгучая обида после смерти друзей была страшнее высокогорного холода. Растоптали эти скалы и ледопады все их чувства, оставив невыносимую боль и равнодушие к собственной жизни. Подавленные и обессиленные, они продолжали спуск без основных веревок, связав остатки репшнуров и грудных обвязок, неистово вырубая в ледяных глыбах коуши, потому что и крючья остались в этих жестоких скалах. Ослабевшие от голода, высокогорного пронизывающего холода и кислородного голодания, двумя оставшимися в целости ледорубами они из последних сил вырубали эти ледяные столбики, навешивали на них перильца, не надеясь на их крепость.

Первым взбунтовался Рустем, когда обломился и его ледоруб. Кляня все на свете, матерясь и злобно скалясь, он вдруг хрипло заорал:

— Да клал я на эту работу с большим привесом! Филькина грамота, мужики!.. Как же мы облажались, олухи!.. Ну, была не была!.. Я пошел...

Сняв тощий рюкзак, в котором кроме спального мешка и личных вещей ничего уже не было, он ступил в ледяной желоб. Кошки с хрустом царапнули зеленовато-синий лед. Рустем сел на рюкзак, ухватившись руками за лямки, поставил ботинки на пятки и, постепенно набирая скорость, покатился вниз по желобу, радостно выкрикивая:

— Поехали! За орехами!..

Снежный надув перед бергшрундом принял его как пушинку и легко перебросил через трещину, зияющую чернотой. Когда группа опомнилась, тот уже подходил к погибшим, подбирая что-то на ходу. Тень его, ломаясь на изгибах фирнового поля, медленно вырастала, пока не уперлась в горловину истока ледника, уходящего вниз в долину.

— Жив! — выдохнули все разом, но повторить прием Рустема никто не решился.

Когда остатки группы подошли к руководителю, солнце уже ушло за хребты и подул сильный ветер, неся с собой гибельный холод и редкие снежинки. Рустем за эти полдня успел выкопать в снегу яму глубиной с полметра, но подтащить туда тела Дениса и Олега сил не хватило. Он растерянно глядел на изможденных товарищей, попадавших рядом с трупами, и говорил, словно извинялся:

— Дыхалки нет, мужики... Ребро, видать, сломал, когда летел сюда. Подышите — и захороним временно... Давай, мужики, поторопимся... Ночевать тут нельзя... надо идти...

Засыпали друзей сыпучей крошкой фирна, воткнув в белый холмик ледоруб, и медленно, растянувшись цепочкой, пошли вниз по пологому склону. В трех километрах от Поляны в жуткую полночь судьба преподнесла им еще одно испытание. Горы не хотели выпускать измученных людей и засыпали их снегом. Страшная пурга чуть не разметала их, залегших в небольшой трещине. Только к утру немного утихло, но снег все шел и шел. Рустем с трудом поднимал друзей:

— Встать!.. Всем встать!.. Вы что, хотите трупиками стать? После всего, что одолели. Мало вам двоих?..

Падая, разбивая в кровь руки о жесткий фирн, он вытаскивал их из трещины поодиночке, ставил на ноги, уговаривал, чуть не плача:

— Мужики!.. Ну, помогайте мне... хоть чуть-чуть... Ну же! Савела, ты что? А ну вылазь, а то по морде схлопочешь!..

Кое-как связались репшнурами, чтобы не потеряться в снежном хаосе, и медленно тронулись, включив жизненный автопилот, часто помогающий людям в экстремальных условиях. Рустем пытался думать о том, что почему-то никто их не ищет в этом краю. «А может, ищут там, на Большом, — гадал он, волоча за собой эту шатающуюся связку, то и дело помогая обессиленным подняться на ноги. — А что же Андрюха Ракитин? Где его четверка? Неужели не видели наших ракет, не беспокоились о том, что давно уже кончился контрольный срок?»

* * *

За моренной грядкой, где стояли палатки спасателей, задувало не так сильно и снег падал на разноцветные полотна медленно, шурша по крышам, убаюкивая и клоня ко сну. В командирской палатке на полную катушку шумел примус, похрипывала и пощелкивала включенная рация. Здесь было относительно тепло. Над ведерком колдовал Геннадий Мурысев, подсыпая туда манную крупу и мешая варево ложкой. Пахло черносливом, топленым маслом и парами бензина, полностью не сгоравшего в форсунке. Рядом похрапывал руководитель учебного спасотряда Слава Климец. Вчера наработались на высоте, и сегодня весь отряд спал словно убитый. Попробовав шулюм ложкой, Мурысев разбудил Климца:

— Ну что, начальник, поднимаю отряд? Завтрак готов, пора сваливать на базу...

— Поднимай, — вяло отозвался тот. Вылезать из спального мешка, где ютилось тепло, не хотелось. Но порядок есть порядок. Сегодня их ждут — на базе Всесоюзный сборов спасателей. План по тренировкам они выполнили и сидеть тут, ждать погоды не хотелось. Да и стосковались по теплу, по нормальному человеческому жилью, по нормальной пище.

Геннадий вылез из палатки и уже приготовился гаркнуть во все горло «Подъем!», но замер с раскрытым ртом. В пятидесяти метрах от их лагеря, упершись головами в спину друг другу, медленно и тягуче шла непонятная процессия. Он протер глаза, но видение не исчезло. Геннадий кинулся обратно в палатку:

— Слава, тут люди!

— Какие еще люди?!

Климец тоже выскочил из палатки, едва накинув пуховик, и закричал:

— Останови их!.. Нет, срочно радируй на базу!.. Подъе-е-ем!

Рустем первым услышал этот крик, поднял голову, увидел палатки, спешащих к ним людей и потерял сознание. Савельев поддерживал его за плечи, плакал и тихо говорил:

— Борис, Витек, Володя... Рустемчик, мы дошли... мы дошли... дошли...

* * *

Костер наш давно догорал. Молодежь, всю ночь гомонившая на поляне, наконец приустала и разбрелась отсыпаться. Приют затих, вокруг — ни звука, ни огонька. Зато плотный предрассветный туман уже не довольствовался одной рекой, а широко и привольно расплылся во все стороны, затопив прибрежные кустарники, ставшие вдруг невидимыми деревья, все, что так бросалось в глаза при свете дня.

Наш тихий уютный заливчик, подаривший нам такую знатную рыбалку и неспешную дружескую беседу на всю ночь, тоже потерялся в этом тумане. Устав от воспоминаний, далеко не всегда радужно-веселых, мы сидели молчаливые, опустошенные, ушедшие в себя.

Нам, смолоду повенчанным горами, было о чем думать и что переживать, что утверждать и в чем сомневаться.

Такая уж это любовь.

Такое уж это трудное счастье.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев