|
|
Юрий Узиков
Краеведческий калейдоскоп
ЕГО КАЗНИЛИ НАКАНУНЕ СВАДЬБЫ
1907 год. Революция подавлена. Правительство чинит жестокую расправу,
посылает карательные экспедиции, вылавливает уцелевших от арестов
революционеров.
В Уфе неподалеку от перекрёстка Центральной и Успенской (ныне Ленина и
Коммунистической) улиц две дамы в ротондах столкнулись лицом к лицу с двумя
молодыми людьми. Один из мужчин вежливо уступил дорогу. Но случилось
неожиданное: дамы оказались очень невежливыми. Они набросились на
уступившего им дорогу и сбили с ног. Рослые «дамы» оказались переодетыми
полицейскими. А схватили они симского революционера Михаила Васильевича
Гузакова.
Опытным и смелым боевиком был Михаил Гузаков, но в этот раз он даже не смог
оказать сопротивления, хотя обороняться было чем.
«4 декабря 1907 года задержан Михаил Гузаков, — говорилось в жандармском
документе. — При обыске у него оказалось: револьвер системы браунинг,
заряженный, кожаная сумка, в которой найдена печать Уфимской боевой
организации РСДРП, 48 патронов, список оружия, записная книжка, 12
рукописных листов с печатью РСДРП, три паспорта — один чистый, а остальные
на имя Степана Мурзина за № 205 и Антона Сенкевича за № 235».
Михаил Гузаков родился в 1885 году в поселке Сим Челябинского уезда. Его
отец служил в лесничестве горного округа. Михаил был одним из трех его
сыновей — выше среднего роста, крепкий, сильный. Весь его облик выражал
огромную волю, решительность и одновременно великодушие.
Он работал в заводской конторе, держал постоянную связь с уфимской боевой
дружиной, будучи сотником дружины Симского завода. В революцию 1905 года
Михаил Гузаков возглавил экспроприацию оружия и взрывчатки, был
руководителем симского вооруженного восстания.
В декабре 1905 года, когда телеграф принес известие о Московском вооруженном
восстании, симская большевистская организация направила вооруженную группу
во главе с Михаилом Гузаковым на поддержку москвичей. К сожалению, когда
симцы добрались до Москвы, героическая Пресня была уже разгромлена
карателями, и им не пришлось участвовать в боях. Но баррикады они увидели,
узнали и о беспримерном мужестве защитников Красной Пресни.
Избежав ареста после подавления симского вооруженного восстания, Михаил
Гузаков вынужден был скрываться в лесах. Его голова была оценена властями в
десять тысяч рублей.
Много попыток предпринимали жандармы, чтобы схватить революционера. Они
довели до смерти его отца, заставив раздетым ходить под дождем. В день его
похорон они планировали схватить и Михаила. Но рабочие отстояли своего
вожака.
Нередко после этого революционер бывал в Уфе, вел подпольную работу под
руководством Уфимского комитета РСДРП. И вот арест.
Весной 1908 года Михаила Гузакова судили. Он принял ответственность за все
действия симских большевиков на себя.
Председательствующий на суде задал ему вопрос:
— Так вы, подсудимый, говорите, что именно вы принуждали своих товарищей
делать экспроприации, именно вы подчиняли себе их волю, делая безвольными
марионетками? Хотел бы я на это посмотреть.
Михаил выпрямился и, стукнув о барьер кулаком, сказал:
— Я тоже с большим бы интересом посмотрел на вас, ваше превосходительство,
как бы вы посмели в условиях моей свободы не послушаться меня, раз я вам
отдал приказ.
По телу «его превосходительства» пробежала дрожь.
Михаил вместе с товарищами был приговорен к смертной казни через повешение.
В Челябинском государственном архиве хранятся воспоминания симского рабочего
И. П. Маркова — очевидца последних минут жизни революционера.
«Ночь была тихая, — пишет он. — Моросил мелкий дождик. На дворе горит
электрический фонарь и прекрасно освещает тот путь, по которому должны идти
товарищи к эшафоту. Часу в одиннадцатом привезли гробы и пришли стражники, а
в двенадцатом часу стражники пошли к осужденным...
Из одиночки вели их стражников 50, держа за руки осужденных... Мы отворили
окна и кричали: «Прощайте, товарищи!»
Во время того, как ведут к эшафоту, мы поем «Похоронный марш», и это
продолжалось, то есть пение, до тех пор, пока всех не казнили. Вторым пошел
Михаил. Когда он вышел из помещения, то Павел (его брат) обратился к нему со
словами: «Михаил, что нужно, передай».
Он отвечает: «Передай маме, что я, умирая, спокоен и смерть не страшна».
Потом он обратился к нам со словами: «Прощайте, товарищи!» Когда подошел к
эшафоту, то обратился к палачу, который был загримирован, со словами: «Что
нарядился, как кукла?» А потом надел сам на голову мешок, и тем все
кончилось».
Его последними словами были: «Да здравствует социализм!»
...Михаил Гузаков жил гражданским браком с учительницей Верой Кувайцевой. В
дни суда она подала прошение о разрешении им повенчаться, надеясь, что
сможет спасти Михаила. По закону даже смертнику даровали жизнь, если девушка
хочет стать его женой.
Но тюремщики, дав разрешение на совершение обряда венчания на 24 мая 1908
года, в ночь на 22 мая Михаила Гузакова казнили. А Вере Кувайцевой сообщили,
что она немного опоздала: «Ваш муж этой ночью повешен».
Именем пламенного революционера названы улицы в Уфе и Симе Челябинской
области.
Улица Гузакова (бывшая Полицейская, затем, с 1924, — Гузаковская) находится
в Ленинском районе.
БОЙ В ФАШИСТСКОМ ЛОГОВЕ
Баймаковцы по праву гордятся своим земляком, командиром полка,
полковником в отставке Исхаком Идрисовичем Гумеровым, который в последние
дни Великой Отечественной войны штурмом брал рейхсканцелярию и бункер
Гитлера.
И. И. Гумеров родился в деревне Мамбетово, основанной в 1816 году. Названа
она по имени 73-летнего Мамбета Абдрашитова.
В этой деревне жил рядовой 15-го башкирского полка Разяп Зиянбердин,
принимавший участие во взятии Парижа.
Если мамбетовец Разяп Зиянбердин дошел до Парижа, то И. И. Гумеров — до
Берлина.
О ратных делах И. И. Гумерова не раз рассказывал башкирский писатель,
участник войны Зайни Рафиков.
16 апреля в 6 часов 20 минут по московскому времени мощной артиллерийской
подготовкой началась грандиозная берлинская операция. Полк под командованием
И. И. Гумерова начал бои за взятие столицы фашистской Германии. К исходу дня
19 апреля 1050-й стрелковый полк вышел на площадь перед правительственными
зданиями.
В ночь на 1 мая заголосили громкоговорители, установленные на здании
гестапо:
— Внимание! Внимание! Просим прекратить огонь! К 24 часам по берлинскому
времени высылаем парламентеров!.. Опознавательный знак — белый флаг!
Внимание, внимание! Генерал от инфантерии Кребс отправляется на переговоры с
советским командованием!..
Все части и подразделения, сосредоточенные в районе правительственных
зданий, в том числе 1050-го стрелкового полка, прекратили огонь.
Переговоры генерала Кребса с командованием 1-го Белорусского фронта
затянулись. Поэтому командир полка Гумеров решил использовать затишье для
более тщательной подготовки к штурму имперской канцелярии.
После неудачных переговоров начался бой. Настала очередь битвы за главный
объект — имперскую канцелярию и бункер Гитлера. Первым к саду канцелярии
вышел 1050-й стрелковый полк. Первыми в сад ворвались батальоны капитанов
Давыдова и Шаповалова. Гитлеровцы встретили их яростным огнем. Несколько
групп фашистов даже попытались контратаковать наших бойцов. Образовалась
короткая заминка. В это время среди атакующих показалась легкая и подвижная
фигурка полковника Гумерова. Появление командира полка придало солдатам,
сержантам и офицерам новые силы. Перейдя в рукопашную схватку, они смяли
передние ряды озверелых гитлеровцев. Но на смену им стали подходить все
новые и новые вражеские цепи.
Вскоре подполковник Гумеров оказался рядом с капитаном Шаповаловым, с
группой бойцов, сражающихся у бассейна.
Тем временем шаповаловцы вплотную подошли к стенам канцелярии. В проемы окон
и проломы в стенах полетели гранаты. И вот уже наши бойцы ворвались в
здание. Ими были солдаты лейтенанта Федорова и младшего лейтенанта Полещука.
Внутри помещения они завязали бой с засевшими там эсэсовцами. Вскоре к ним
пробились бойцы разведвзвода 1050-го стрелкового полка во главе со своим
командиром старшиной Цибулевским.
В разгар боя капитан Шаповалов обратил внимание на огневую точку, побивающую
наших наступающих пулеметными очередями. Он скомандовал лейтенанту Важдаеву
направить огонь своих пулеметов на амбразуру этого дота. Но пулеметных
очередей оказалось недостаточно, чтобы заставить замолчать огневую точку.
На помощь к своим подчиненным опять подоспел вездесущий Исхак Идрисович.
Неподалеку от стены сада он заметил сержанта Тимошенко, стоящего у своей «сорокопятки»,
только что втащенной в сад через пролом в стене. Подполковник приказал ему
ударить прямой наводкой по амбразуре дота. Артиллеристы не промахнулись.
После трех выстрелов огневая точка замолчала. Туда устремились солдаты
взвода лейтенанта Пескова. Как выяснилось потом, под этой точкой находился
бункер Адольфа Гитлера.
Вскоре со стороны улицы Вильгельмштрассе к имперской канцелярии выдвинулись
подразделения 1054-го стрелкового полка. Тем временем старший лейтенант П.
Косенко и лейтенант Алимов вместе с майором Анной Никулиной поднялись на
крышу здания имперской канцелярии. Там инструктор политотдела корпуса
водрузила красное знамя.
Полковник Гумеров направился было к входу в здание имперской канцелярии, но
его остановил солдат-радист.
— Товарищ комполка, вас просит командарм!
Из наушников Исхак Идрисович услышал знакомый голос генерал-полковника
Берзарина:
— Товарищ Гумеров! Поздравляю вас со взятием имперской канцелярии. Прошу
передать мою благодарность всему личному составу 1050-го стрелкового полка.
— Служу Советскому Союзу! За благодарность спасибо от имени всех солдат,
сержантов и офицеров полка...
...Исхак Идрисович умер 9 мая 1993 года: не выдержало сердце. Вся страна
отмечала День Победы, весомый вклад в достижение которой внес и Гумеров.
БОРИС ДОМАШНИКОВ О ВРЕМЕНИ И О СЕБЕ
Домашникову Борису Федоровичу, члену-корреспонденту Академии художеств
России, народному художнику СССР, лауреату премии имени Салавата Юлаева, за
большой вклад в развитие изобразительного искусства, пейзажной живописи
Башкирии, за воспитание любви к родному краю и активную выставочную работу
присвоено звание «Почетный гражданин города Уфы».
После вручения почетного знака в своей квартире по улице Кирова он
рассказывал о времени и о себе:
— Родился я 5 апреля 1924 года в необыкновенных по красоте местах — в
деревне Кригоузово, что в Ивановской области.
В марте 1935 года отец завербовался и уехал в Башкирию на стройку моторного
завода в Уфе. Было нас у отца пятеро. Бедно, трудно жили. Но радовались
каждому нашему празднику — 7 ноября, Первомаю... Верили в лучшее будущее.
Когда началась Отечественная, мне было семнадцать лет. Тщедушный,
дистрофичный, я выглядел совсем подростком, и как трагично воспринял я тогда
отказ военкомата взять меня добровольцем. Пошел в мастерские горкомхоза:
писал лозунги, рисовал плакаты. Кажется, в каждую написанную мною букву я
вкладывал свою душу, боль, гнев и надежду... Здесь я оказался нужным. А это,
пожалуй, самое важное — стать нужным людям. Самое хорошее в моей жизни — это
конец войны. День Победы, когда всех переполняли светлые, высокие чувства.
Еще один счастливый день, когда я узнал, что поступил в художественное
училище. В том же сорок пятом году.
До сих пор храню теплые воспоминания об уфимских художниках, давших мне путь
в большое искусство, — П. Лебедеве, А. Тюлькине, М. Беспаловой.
У каждого из нас есть долги перед совестью. И оплатить бы хоть толику за
десятилетия, отпущенные на труд и жизнь! Для меня это память о войне, о не
вернувшемся с фронта отце. Я это пытался сказать в картинах «9 мая»,
«Солдатское кладбище», «Память отца». Но еще не сказал, не досказал, что
душу мучит.
Мы люди своей эпохи. Моему поколению, наверное, никогда не преодолеть того,
что сейчас считают идеализмом. Я имею в виду веру в ясность цели, в
светлость, что ли, человека и его дела. Эти чувства подверглись очень
серьезному испытанию, но они во многих из нас уцелели.
У каждого народа есть свои святыни, свои дорогие памятники, имена, события,
то, что составляет национальную гордость. Забывая их или пренебрегая ими, мы
нарушаем гармонию жизни. Это относится не только к Родине в широком смысле
слова, но и к тому конкретному месту, где мы живем. Мы плохо бережем свои
города — без раздумий сносим, ломаем, перестраиваем то, с чем связаны не
только пространством и временем, но и незаметными сердечными узами. Возьмем
наш город Уфу. Помню, как я, молодой еще, сказал А.Э.Тюлькину, что вот, мол,
придет время, и на месте Архиерейки вырастет белый город. Мудрейший
Александр Эрастович мне тогда ответил: «Да, понимаю, белый город — это
прекрасно, но с Архиерейкой уйдет из жизни что-то неповторимое...»
Иногда меня спрашивают: счастливый ли я человек? Да. Я стал художником. Жил
со временем. Многое я, конечно, еще не успел. Но нашел творческие ходы в
своей работе. У меня семья: двое детей — сын и дочь, трое внуков. Это тоже
счастье.
Художнику трудно сказать, доволен ли он своими работами. Что-то удалось,
что-то нет. Но я много сделал. Писал и Самарканд, и Новгород, и Псков, и
Ростов, и Москву, и Урал, и Италию, и Чехословакию...
Я не богатый человек в современном значении этих слов, нет у меня ни
долларов, ни лишних рублей. Но у меня много картин, и это оценила страна.
Неслучайно же мне присвоили звание народного художника СССР. А уфимцы
удостоили меня звания «Почетный гражданин Уфы». Большое спасибо им.
ШТРИХИ К БИОГРАФИИ ЕСЕНИНА
О жизни замечательного русского поэта Сергея Александровича Есенина в
последнее время много написано, по телевидению идут о нем сериалы...
Но все ли печатные источники о его жизни и творчестве в полной мере
использованы? Наверное, нет.
Недавно мне попалась книга-справочник «Писатели современной эпохи», изданная
в 1928 году. В ней есть биографическая справка о Сергее Есенине, без
привычного глянца.
Сказано там, что родился С. А. Есенин в селе Константинове Рязанской
губернии 4 октября 1895 года.
Отец — бедный крестьянин — отдал двухлетнего сына на воспитание зажиточному
деду по материнской линии, где и протекло детство поэта. Среди мальчишек
Сергей всегда был коноводом и драчуном. За озорство часто пробирала бабка, а
дед иногда сам заставлял драться, «чтоб крепче был». Бабка, религиозная
старуха, без памяти любила внука, рассказывала ему сказки, водила по
монастырям. Иногда Сергей и сам мечтал уйти в монастырь. На селе его часто
называли «Монаховым», а не Есениным. Сельское двухклассное училище он
окончил с похвальным листом, а затем был отдан в церковноприходскую школу,
которую окончил в 16 лет. Стихи начал писать очень рано, подражая частушкам.
Сознательное же творчество Есенин относит к 16—17 годам. В 17 лет он уехал в
Москву и поступил в Университет имени Шанявского.
«В Университете я познакомился с поэтами Семеновским, Наседкиным,
Колоколовым и Филипченко», — упомянет в октябре 1925 года Сергей Есенин в
своей автобиографии.
Запомните фамилию Наседкина. Василий Федорович — наш земляк, он родился в
деревне Веровка, ныне Федоровского района. Поэт впоследствии был лучшим
другом Есенина, родственником. Ему принадлежат малоизвестные воспоминания
«Последний год Есенина», изданные в 1927 году. О них мы тоже упомянем
позднее.
Вернемся к книге «Писатели современной эпохи». Наряду с известными фактами
из биографии: не окончив университета, уехал в деревню, в 19 лет попал в
Петербург, познакомился с Блоком, стал часто печататься, в 1915 году издал
первую книгу «Радуница», есть факты и неизвестные (по крайней для меня).
Оказывается, в 1916 году Сергей Есенин был призван на военную службу. При
некотором содействии полковника Ломана, адъютанта царицы, пользовался
многими льготами, жил в Царском Селе и однажды читал стихи царице. Революция
застала его в дисциплинарном батальоне, куда он попал за то, что отказался
написать стихи в честь царя. Есенин дезертировал из армии Керенского.
Работал с эсерами, при расколе партии пошел с левой группой и в октябре был
в их боевой дружине. Вместе с Советской властью покинул Петроград и вернулся
в Москву.
Поэт изучал Россию и мир не только по картам. Насколько это достоверно, не
знаю, но в биографической справке сказано так: «В 1919—1921 годах Есенин
ездил по России, посетил: Мурманск, Соловки, Архангельск, Туркестан,
Киргизские степи, Кавказ, Украину и Крым. В 1922 году вылетел на аэроплане в
Кенигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку. В 1923 году вернулся в
Москву».
Ну, а далее опять известные факты. Много работал над формой стиха, в смысле
формального развития переживал поворот к Пушкину. Вел богемный образ жизни.
Был несколько раз женат: на Зинаиде Райх, Айседоре Дункан, С.А. Толстой.
Богемная жизнь подточила его организм, в декабре поэт уезжает из Москвы в
Ленинград. Там он останавливается в гостинице «Англетер». 28 декабря утром
его находят повесившимся...
Это неполный пересказ биографической справки о Сергее Есенине из книги
«Писатели современной эпохи» (М., 1928), переизданной в 1991 году.
Сейчас самое время обратиться к воспоминаниям нашего земляка Василия
Наседкина «Последний год Есенина».
О писателе Василии Федоровиче Наседкине довольно подробно рассказал Михаил
Чванов в предисловии к книге «Ветер с поля», вышедшей в серии «Золотые
родники». Там же помещены и воспоминания Наседкина о Есенине. А знаете,
почему они малоизвестны? Да потому, что поэт по злому навету был арестован,
репрессирован и в 1940 году умер. А о таких обычно не вспоминали и
произведения их не печатали.
Родился В.Ф. Наседкин 13 января 1895 года. После сельской школы учился в
Стерлитамаке в четырехгодичной учительской семинарии. Познакомился он с
Есениным во время учебы в Университете имени Шанявского. Дружба окрепла
после очередной встречи в 1924 году.
«В начале 1924 года в журнале «Красная новь» Наседкин встретился с Есениным
и тут же был приглашен к нему на обед, — вспоминает Екатерина Александровна.
— Я сестра С. А. Есенина, меня не удивило новое лицо за нашим обедом, но
удивило другое: этот поэт, товарищ Сергея по Университету Шанявского и
ровесник его, явно стеснялся Есенина, когда читал ему свои стихи. Лицо его
покрылось красными пятнами. Сергей сидел, опустив низко голову, чтобы не
смущать товарища, и хвалил стихи Наседкина, особенно стихотворение «Гнедые
стихи»...
И еще Екатерина Александровна, будущая жена поэта из Башкирии, упоминает: «Наседкин
был самым близким другом для Есенина. Встречи и разговоры с ним давали
возможность лучше, острее чувствовать прошедшие годы революции и все события
тех лет».
Трудно читать строки воспоминания о Есенине, которые охватывают период с
февраля по декабрь 1925 года. Все это время Сергей Есенин писал стихи,
строил планы, в частности, хотел поехать в Башкирию, пил. Постоянная пьянка
мешала ему жить. И планы распадались как карточный домик.
«Помню, Есенин читал:
«Гори, звезда моя, не падай,
Роняй холодные лучи...
Но настроение этого и другого стихотворения («Листья падают, листья падают»)
мне показалось странным, — вспоминает Наседкин. — Я спросил:
— С чего ты запел о смерти?
Есенин, как будто заранее готовый к такому вопросу, торопясь стал
доказывать, что поэту необходимо чаще думать о смерти и что, только памятуя
о ней, поэт может особенно остро чувствовать жизнь.
Разговор о том же через некоторое время повторился.
— Сергей, так ведь недалеко и до конца.
Он устало, но как о чем-то решенном проговорил:
— Да... я ищу гибели.
Немного помолчав, так же устало и глухо добавил:
— Надоело все».
С таким настроением Сергей Есенин и уехал 23 декабря 1925 года в Ленинград.
Было в эти черные дни и светлое пятно.
19 декабря его сестра Катя и Наседкин зарегистрировали свой брак и сообщили
Сергею. Он был очень доволен, потому что уважал Сергея Федоровича и сам
советовал сестре выйти за него замуж.
«Смерть Есенина была тяжелой утратой для Наседкина, — вспоминала Екатерина
Александровна. — Он всегда верил, что поэзия Есенина будет жить долго. Он
тщательно собирает материалы к биографии Есенина, пишет воспоминания о
нем...»
Воспоминания эти дошли и до нас.
ДУДИН — ДРУГ МУСТАЯ
21 декабря 1993 года умер замечательный поэт Герой Социалистического
Труда Михаил Александрович Дудин (родился 20 ноября 1916 г.).
Мустай Карим с горечью сказал тогда: «Вслед за Кайсыном он ушел в вечное
одиночество. Ушел в декабрьские снега. Как он угадал: «в моем декабре»
завершился круг. Вместе с другом будто ушло из меня само время, оставив
глухой стон. Больше мы никогда не скажем друг другу: «Будь!»
— Прощай, Миша Дудин!»
Есть поэты, кого узнают по одной-двум строчкам их стихов. Таков Михаил
Александрович Дудин, поэт-фронтовик: «О мертвых мы поговорим потом...»,
«Наши песни спеты на войне...», «Мне все снятся военной поры снегири...».
Родился Михаил Дудин в деревне Клевнево Ивановской губернии в крестьянской
семье. Учился в сельскохозяйственной школе-интернате, в текстильной
фабрике-школе, в пединституте. Печатался в ивановских газетах. Первую книгу
«Ливень» издал в 1940 году.
А потом война. С 1939 по 1945 год М. А. Дудин — в армии.
В годы Великой Отечественной войны, работая в армейских газетах, продолжал
писать. После войны стал широко известен и как переводчик стихов Мустая
Карима, Кайсына Кулиева, Сильвы Капутикян и многих других поэтов.
В преддверии великого события — 450-летия вхождения Башкирии в Русское
государство с особой силой звучат сейчас стихи Мустая Карима «Не русский я,
но россиянин», ставшие образной формулой братского интернационализма:
Не русский я, но россиянин. Ныне
Я говорю, свободен и силен:
«Я рос, как дуб зеленый на вершине,
Водою рек российских напоен...»
Давно Москва, мой голос дружбы
слыша,
Откликнулась, исполненная сил.
И русский брат — что есть на свете
выше! —
С моей судьбу свою соединил.
Перевел стихотворение башкирского собрата Михаил Дудин.
Мустай Карим сказал однажды:
«Со многими писателями страны я связан не просто человеческой дружбой и
творчеством, а судьбой. Я расскажу только об истории выхода моей первой
книги на русском языке. Сколько человек принимали участие в ее издании!
Михаил Дудин...
С ним мы впервые встретились в 1947 году на первом совещании молодых
писателей в Москве. Я был тогда очень болен. Дудин знал об этом. Он срочно
начал переводить мои стихи на русский язык. Потом он мне признался: «Я
старался, чтобы ты увидел свою первую книгу на русском языке, я тогда боялся
за твою жизнь».
Эта книга рукописей попала в руки Симонова, и он предложил ее издательству
«Молодая гвардия».
Весной 1949 года я вышел из больницы, моя книга «Цветы на камне» — из
печати».
По свидетельству М. Карима, перевод-чиком Дудин стал после того, как хорошо
узнал республику, исходил дороги и тропинки, по которым прошло детство и
юность его башкирских собратьев по перу, слышал, как по ночной степи скачет
табун кем-то встревоженных коней, близко познакомился с жизнью, трудом
колхозников и рабочих.
Михаил Александрович несколько раз бывал в Уфе, в Башкирии.
В самом начале лета 1948 года он приехал в мой аул Кляш. По-русски его
называют Кляшево. Дудина удивило созвучие с названием его родной деревни из
шести изб Клевнево, что на тихой мелководной речке Молохта.
Мой отчий край он полюбил. Ходил по тропам, по которым прошло не одно
поколение моих сородичей. Он любовался, как ночью в степи под высокой луной
серебрится ковыль, как ранней ранью стелется над тишайшим озером Акманаем
белый, почти прозрачный туман, похожий на детский сон. Он шел по следам моих
неокрепших стихов. Июнь был жаркий. Каждый день ранним утром он уходил туда,
взяв с собой подстрочники моих стихов, крынку густого катыка и моего
шестилетнего сына Ильгиза. Подстрочник превращал он в крепкие стихи, из
катыка, разбавив его родниковой водой, делал холодный айран.
Однажды, уже в июле, в ранних сумерках мы возвращались с Девичьей Горы. Так
называется один из красивейших холмов над Акманаем. По обеим сторонам дороги
низко клонились наполняющиеся колосья ржи. «Нет ничего прекраснее колоса, —
сказал Дудин и добавил: — И, конечно, необходимее... Таким бы вот быть и
нашим строкам». Вдали вспыхнуло сухое зарево, которое торопит вызревание
хлебов и сушит их. Вот так война торопила наше созревание, но не сумела
преждевременно иссушить нас. Эта вспышка, кажется, к тревожным воспоминаниям
увела моего спутника. Он долго молчал. Потом с какой-то глухой болью сказал:
«До приезда сюда я закончил новую поэму о войне, о нас. Там я очень вольно
пересказал твое стихотворение про цветы, которые выросли на камнях. Дело не
в стихотворении. Дело в другом. Не знаю, как ты примешь. По нашему обычаю, я
хотел ввести в заблуждение смерть, которая охотит... охотилась за тобой,
хотел перехитрить ее. Пусть она думает, что ты погиб. В моей поэме ты
погибаешь».
Не скрою, сначала странным показалось мне это признание. Я попросил, чтобы
он прочитал тот кусок. Он читал тихо, напряженно:
Звезда, как слеза, к горизонту стекла,
А мы хоронили Карима.
Был воздух прозрачней и чище стекла,
А мы хоронили Карима.
Незримые трубы трубили зарю,
А мы хоронили Карима.
Сверкали снега янтарем к янтарю,
А мы хоронили Карима.
Между прочим, совсем не страшно слушать сообщение о своей гибели и
подробности о своих похоронах, когда ты пока жив и шагаешь по не остывшей
еще к ночи земле. Скорее, наоборот, меня перехлестнуло какое-то лукавое,
озорное чувство: «Впрямь перехитрить бы эту костлявую, а?» Неожиданно даже
для себя я обнял Дудина. Он сначала растерялся, потом ответил тем же. Так
стояли мы на ночной дороге — войной опаленные и надеждой обласканные. Были
молоды, были легковерны, верили в чудо. И, как ни странно, оказались потом
правы.
Лишь после его отъезда я понял, что Михаил Дудин ко мне в аул приехал не
просто переводить мою книгу стихов «Цветы на камне» — первую на русском
языке, — но и подставить свое плечо под мою сильно покосившуюся судьбу. Он
укрепил во мне веру в жизнь без уверений и сочувствий. Главное, повторяю, он
негромко и навсегда полюбил мой Башкортостан...»
Лучше, чем Мустай Карим, рассказать о его друге Михаиле Дудине нельзя.
Однажды мне довелось передать Мустаю Сафичу привет от Михаила
Александровича.
Дело было так. В мае—июне 1988 года мы с женой отдыхали в Абхазии, в
Пицунде. Там же был и Михаил Дудин с супругой. В столовой наши столики были
рядом. Узнав, что мы из Уфы, он здоровался по-башкирски. А уходя из
столовой, шутливо говорил: «Извините за компанию».
Одет он был в серый костюм спортивного покроя, на котором не было даже
Золотой Звезды. Во время прогулок по парку на кизиловую трость почти не
опирался, в это время был разговорчив. Вспоминал, что приезжал в Башкирию,
знаком с родными местами Мустая Карима. Запомнились путешествия с Кадыром
Даяном, Киреем Мергеном. Были в Зилаире, Бурзяне, на реке Ай раков ловили...
Помнил он Габдуллу Ахметшина, который красиво пел, ученого Ахнафа Харисова,
своего земляка художника Бориса Домашникова... Много знакомых в Башкирии
оказалось у Михаила Дудина.
Большое чувство юмора было у поэта. Вспомнил как-то вологодские частушки:
На улице, на веревочке
Сушится пеленочка.
У тебя любови нет,
Акромя ребятеночка.
И еще: Вологодские ребята
Жулики-грабители.
Ехал дедушка с навозом,
И того обидели.
Заканчивалось время отдыха. Дудин попросил передать в Ленинград
телеграмму: «...Отоспался и откашлялся. Собираюсь прилететь домой
тринадцатого... Будьте».
Перед отъездом Михаил Александрович на открытке с видом Дома творчества
писателей, где мы отдыхали, мгновенно набросал на себя шарж с надписью:
«Один из обитателей изображенного на обороте дома. М. Дудин».
Дружеский шарж был адресован: «Фание Узиковой». Но его супруга проявила
бдительность и добавила: «Ирина Тарсанова кланяется вам обоим».
По приезде в Уфу передал привет Мустаю Кариму от Михаила Дудина и показал
открытку с собственноручным шаржем поэта. Мустафа Сафич лукаво улыбнулся и
немного порасспрашивал о ленинградском друге.
...А потом Башкортостан хоронил Мустая.
Написать
отзыв в гостевую книгу Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
