   |
| |
Александр БАЙГУШЕВ |
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
О проекте
XPOHOCРусское полеМОЛОКОБЕЛЬСКСЛАВЯНСТВОПОДЪЕМЖУРНАЛ СЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ"СИБИРСКИЕ ОГНИРОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАГЕОСИНХРОНИЯ |
Александр БАЙГУШЕВКультовый поэт русских клубовВалентин Сорокин(пятнадцать тайн «русского сопротивления») Тайна первая. Посвященный в НациюВ литературу Сорокин (родился 25.07.1936) шагнул с завода – от мартена, в котором варил сталь. В военном билете у него записано: «мобилизован варить сталь». А к мартену пришел Сорокин с хутора Ивашла (ива шла!). Отец его был лесник, знавший язык зверей и птиц, понимавший голоса природы, и очень музыкальный человек – гармонист, лучший в районе. Мать была крестьянка-сказительница, из тех, которые сохраняют в народе фольклор. Помнила еще былины про Жидовина Хазарина, про Ермака, про Пугачева и Чапаева. Пересыпала свою речь множеством пословиц и поговорок. В семье было десять ртов. Но жили не бедно, как все уральские казаки. Вокруг были леса, озера и заводы. Однако война - отец ушел на фронт, был шесть раз ранен. Семнадцатилетний парень кормил семью, мобилизованный в Челябинск, в мартеновский цех №1. У Горького были «мои университеты», Горький так и книгу свою назвал. Похожими стали сорокинские университеты, из которых он попадет с Урала в Москву на Высшие литературные курсы – чтобы, - забегу вперед в своем рассказе, - через много-много лет в зрелости, самому вот теперь уже четверть века, как ими руководить. Но это в общем-то не удивительно. Просто хорошо знал Союз писателей СССР, кому свои Высшие литературные курсы, специально созданные для поддержки народных талантов, доверить. Валентин Сорокин, как взял на себя Высшие литературные курсы двадцать пять лет назад после издательства «Современник», так, несмотря на все смуты после падения советской власти, Высшие литературные курсы и сохраняет, не дает им развалиться, погибнуть. Подобно Максиму Горькому, Валентин Сорокин помешан на поисках самородков из глубинки. Уж кто-кто, а Валентин Васильевич Сорокин ни одного приехавшего учиться «на писателя» парня из глубинки никогда не отпихнет, напротив, обласкает, будет беречь, как зеницу своего ока, и каждому опериться, войти в литературу всем, чем может, пособит. В советское время, бывало, приезжает из командировки в Сибирь радостный: «Какого деревенского парня отыскал, талантище. Надо его немедленно издать. По молнии» - «Валентин Васильевич, тематический план издательства сверстан, ни одной свободной позиции» - «Ну, дай план. Ура, нашел парню место!» – и вычеркивает себя: «Сорокин подождет! Мне легче пробиться, а тут первая книга!» - Вот такой уж по самой своей натуре опекун и пестователь молодой поросли Сорокин! Самоотверженный радетель за других в общественной жизни, он и в своем творчестве, в стихах и поэмах прежде всего соборник – радетель за Россию. Он, пожалуй, как Федор Тютчев, тут наиболее последователен и программен. Хотя поэтическая линия у него сугубо своя, неповторимо сорокинская. Помню, мы, литературные критики, привыкшие всех расставлять по ранжиру, каждому непременно найти своего литературного предшественника, установить традицию, поэтическую линию, которую он развивает, были даже немного в растерянности, когда талант Сорокина вдруг победно объявился. За кем его в ряд ставить? Федор Тютчев по соборной программе? Николаев Клюев по соборному, самоцветно «старообрядческому», с сильным православным отсветом языку? Но корни у него такие глубинные, былинный, почвенный сплав такой мощный, что, похоже, можно прямо ставить его за великим безымянным автором «Слова о полку Игореве»! Евгений Иванович Осетров, мой учитель, помню, уже после грандиозного успеха творческого вечера Сорокина в октябре 1967-го это нам всем и сказал. Осетров – автор уникальных книг-исследований о «Слове и полку Игореве» - ему ли не чувствовать лучше других эту прямую преемственную линию от «Слова» к Сорокину через века?! Помню, и Дмитрий Сергеевич Лихачев, когда Осетров «Избранное» Сорокина со своим предисловием ему в 1978-м подарил и своими сокровенными соображениями с Лихачевым (в ту пору, еще «нашим», не перебежавшим на поклон к «дерьмократам») на будущее молодого автора поделился, то подтвердил, что Осетров в своих предчувствиях, может быть, в чем-то прав. Да, мол, высокая эпичность, патриотическая обнаженность и особый язык, раскаленный, пышущий удивительным сплавом язычества и христианства, у Сорокина созвучны «Слову», на одной со «Словом» волне. Но, мол, надо все-таки еще не спешить бить в литавры и трубить в трубы о гении. Не сломать бы ранними захваливаниями парня. Мол, посмотрим, как развернется сорокинский талант. Время показало, что Сорокин развернулся мощно и действительно по-богатырски, как истинный эпический поэт – сказитель нашего времени, наследник древнерусского пламенного «Слова». Сам его внутренний склад не мог не выплеснуться в пафосном эпосе, в великой русской соборности, в современном призыве русских к объединению Нации для спасения Отечества. Все его поэмы шли через цензуру чрезвычайно трудно. Книги стихов урезали наполовину. Почти за каждую строку шел бой. Критик В. Огрызко сейчас наивно удивляется: «Если поэта зажимали, то почему его так часто издавали? А если он считался неугодным, то почему периодически награждался орденами и государственными премиями? Действительно Сорокин стал жертвой интриг со стороны партийной верхушки, или это он просто сотворил себе красивую легенду?» Но при чем тут легенды, хотя Сорокин как культовый поэт русских клубов, конечно, и был в известной степени мифологизирован. Однако тут все просто объясняется - молодым надо понять тогдашнюю особую раскладку сил в правящей партии. На поверхности в советское брежневское время вроде бы мирно, «интернационально», «демократически» сосуществовали, но за кулисой тогда насмерть боролись за влияние негласные «Иудейская партия внутри КПСС» и «Русская партия внутри КПСС». Валентина Сорокина «они», отщепенцы, всякого рода Бушины и Швыдкие, уже тогда возненавидели сразу, увидев в нем именно набирающего силу великого русского поэта. КГБ Андропова (Файнштейна) арестовывало артистов-чтецов за чтение поэм «Дмитрий Донской» и «Георгий Жуков» (знаменитого тогда чтеца Кузнецова мы еле-еле вынули из лубянковского застенка). И нам приходилось каждый раз поднимать на ноги все связи «Русской партии внутри КПСС», чтобы книжки Сорокина выходили. Открою уж тайну «русского клуба»: бывало, что приходилось даже просить «нашего» члена Политбюро Черненко, чтобы тот уговорил Брежнева (последнюю «инстанцию»!) посоветовать Андропову-Файнштейну отступиться. И не проводить очередные лубянковские «зачистки» православного Сорокина. Мол, это бы надо мудро сделать в интересах стабилизации общественного мнения, и учитывая масштабность и колоссальный авторитет фигуры Сорокина в русских кругах. Разрешил же, мол, Сталин «Русский лес» Леониду Леонову и «Тихий Дон» Михаилу Шолохову. Мол, все равно уже поэмы «Дмитрий Донской» и «Георгий Жуков» широко пошли через самиздат по рукам и даже уже их в клубах перед переполненными залами профессиональные чтецы-эстрадники, ловя успех, читают. Лучше, мол, не подрывать гонениями на Сорокина авторитет советской власти. С национальными русскими величинами такого масштаба, как Сорокин, даже всесильной партии надо считаться. И такая аргументация на Брежнева действовала. Так что, если уж кто и творил легенду из Валентина Сорокина, то это была сама брежневская советская действительность с ее политической амбивалентностью. Когда негласно, но вполне демократически сосуществовали внутри КПСС два ее крыла – две негласные партии «Иудейская партия внутри КПСС» и «Русская партия внутри КПСС». В которых каждая с нажимом творила себе своих собственных политических и духовных кумиров. В это же брежневское советское время процветали и поэты так называемой «авторской песни» (так они называли свои клубы и себя самих), выступавшие сугубо под гитару и примыкавшие по своей идеологии и стилю к наследникам мещанского городского романса. Особой популярностью пользовались русский поэт грузинского происхождения Булат Окуджава и русский поэт еврейского происхождения Владимир Высоцкий. Бывало теплым вечером характерный кавказский акцент Окуджавы и хриплый «наркотический» Высоцкого (Высоцкий заводил себя «травкой») неслись чуть ни из каждого распахнутого окна. Но это был сознательный уровень «попсы», так сказать, «душевного разговора» под водочку. Ни о какой пророческой вещей русской поэзии тут, конечно, не могло быть и речи. Хотя отдельные романсы Окуджавы и Высоцкого задевали за живое. Но ни о каких высоких материях, ни каких божественных мирах и заоблачных мессианских высях тут не было и речи. Не случайно, актер Владимир Высоцкий даже своими друзьями популярными поэтами «Иудейской партии внутри КПСС» Евтушенко (Гангнусом) и Вознесенским был забракован, и они,несмотря на всю свою влиятельность, так и не решились принять его в союз писателей – Высоцкий никак не мог собрать самоценных, не нуждающихся в непременной гитаре и наркотическом голосе русских стихов хотя бы на маленькую книжку. Естественно, что настоящие любители высокой пророческой вещей русской поэзии искали ее не у популярных «бардов» Окуджавы и Высоцкого, а у полуподпольных «имперских поэтов» Иосифа Бродского и Валентина Сорокина. Я тут не противопоставляю «низких» одних «высоким» другим. У каждого была своя творческая ниша. Больше того, поклонников у «попсы» всегда было больше, чем у высокой симфонической музыки. Так же при сравнении бардовской «авторской песни» с высокой поэзией – каждому свой уровень слушателей. Для понимания классической музыки равно как и высокой поэзии нужна определенная степень культуры и, если хотите, «посвященности».
Валентин Сорокин Бегущие цветы Вот какая красивая ты, Чтобы понимать такие стихи, надо самому быть в душе поэтом. К чести Генсека Брежнева было, что он предпочитал высокую русскую поэзию, а не упрощенную, милую, но относительно примитивную «попсовую» бардовскую «авторскую песню». Вообще нынешнему поколению надо бы знать, что Константину Черненко, как и Леониду Брежневу, «они» при жизни пятки лизали, беспардонными «коротичевскими» (был такой украинский поэт Коротич, безудержно воспевавший Брежнева, потом он предаст советскую власть) дифирамбами все страницы газет заполняли, а потом оболгали, грязью с ног до головы залепили. Абсолютно неграмотного прохиндея и самодура, законченного троцкиста и сатаниста «Кузькину Мать» Хрущева за то, что оклеветал Сталина, в «перестройку» славили - икону себе из нехристя делали. А Брежневу «застой» приписали. Между тем, я не сужу о хозяйстве (хотя пенсионеры вспоминают, что жили при Брежневе очень даже не плохо), но уж в области-то культуры при Брежневе был самый расцвет. Василия Белова, Федора Абрамова, Бориса Можаева, Виктора Астафьева, Валентина Распутина, Николая Рубцова, Василия Федорова мы русские получили возможность открыто в своем русском издательстве «Современник» большими тиражами печатать. И, кстати, «пробил» через «инстанции» те же «Кануны» Белова - великую эпопею, равную «Тихому Дону», - именно самоотверженный, неистовый главный редактор «Современника» Валентин Сорокин. А вожди ему это сделать дали – от гнева Суслова и Андропова его прикрыли. Нет, Сорокин не ходил у вождей в любимчиках. Вот это миф. Но и Брежнев, и Черненко хорошо понимали, что нельзя все время русскому духу кран перекрывать, все гайки завинчивать. А то паровой котел разнесет. Боялись взрыва - русского бунта. Потому Сорокину и делали послабления. С его популярностью в русских кругах вожди считались. Брежнев в молодости был очень неглупым человеком. Учился в классической гимназии, читал с эстрады в «Синей блузе» поэтов «серебряного века». Бесчисленное количество хороших стихов на память знал и любил уже и зрелым человеком читать стихи в компаниях. Черненко же и вовсе был культурным гуманитарием, историком по образованию. И рядом с другими членами Политбюро, совершенно серым «серым кардиналом партии» Сусловым, ничего кроме Маркса, не читавшим, или тем же Андроповым-Файнштейном – вообще ничего не кончившим и самообразования никого не сумевшим получить, истории России не знавшим, культуры ее не понимавшим и не принимавшим, только джазом душу себе отводившим (у него и кличка внутриаппаратная была Джазист) – Черненко выглядел светочем. Во всяком случае, ему хоть можно было что-то объяснить. Черненко и Брежнев, любивший стихи, и спасали Сорокина. Не давали Андропову Сорокина в лагерь засадить, хотя тому этого очень хотелось – русских, тем более, православных, «они» всегда готовы были забить насмерть. Я отвлекся на эти воспоминания о Черненко и Брежневе, потому что иначе молодым критикам, таким как В. Огрызко или В. Бондаренко, теперь не понять, почему это вдруг русские самородки в брежневскую пору при засилье насквозь «чужой» Лубянки все-таки выживали. Почему Сорокина не постигла трагическая участь якобы покончивших с собой Сергея Есенина и Владимира Маяковского, репрессированного и погубленного в 1937-м великого русского православного поэта Николая Клюева? Хотя попытки физически убрать Сорокина, довести его «до самоубийства», скажу как прямой свидетель, были, и только вовремя подоспевшие русские друзья его уберегли. Слава Господу, что Валентин Сорокин не дал себя сломать, что остался верен своему подвижническому духу. Что таки осуществил свое могучее восхождение на вершину русского Парнаса, где имя его сейчас стоит рядом с самыми выдающимися поэтами в русской истории. Уверен, что время будет только прибавлять славы звучному имени Валентин Сорокин за благородное жертвенное служение Русской Идее. Он нас всех призывает:
Очнитесь, люди русские,
Сорокин неповторим. В антологиях русской поэзии среди других самых именитых авторов его стихи даже не литературовед сразу опознает - по одному ему присущей особой сорокинской интонации, по неудержимой образности, сгущенному метафоризму, полетной эпичности каждого эпитета, каждой ассоциации. По чудесному, как град Китеж, внутренному миру сорокинской поэзии. Авторитетный литературовед, знаток Сергея Есенина, вернувший из принудительного советского («ихнего») забвения его творчество русскому народу Юрий Прокушев писал: «Блистательным творцом чудесного художественного мира в Слове стал выдающийся писатель современности – Валентин Сорокин, несомненно, вершинный поэт нашего времени, под стать колокольне Ивана Великого». Только Сорокин дает нам увидеть, что «ночью особенно светятся белые души берез»; «клубится ночь, густа»; «в апреле звенят не капели, а вещие струны земли»; «холм, как мамонт буреломный, вышел к берегу напиться»; «и летит распятой птицей по-над крышей черный крест»; «уже, набухая громами, в тайгу проползли облака»; «горит моя рябина, как ранняя заря»; «словно колокол, лес языкат». Только Сорокин может свести в своих поэмах и органично вписать в драматическое действие бойцов, русалок и чертей рядом с Жуковым, Сталиным, Гитлером и Паулюсом. Только у Сорокина, как в «Слове о полку Игореве», природа былинно оживает и воюет вместе с ангелами Господними волком и лисицей, лебедем и соколом за Святую Русь. Только у Сорокина душа всегда нараспашку, сердце звенит, как колокол, а русские слова – струны, на которых играет Господь. Сорокин поразительно русский человек, воплотивший в самом в себе все наше святое, самое заветное, самое, самое наше родное. Но самое главное – Валентин Сорокин всегда говорит нам правду о себе самих. Наш выдающийся прозаик Петр Проскурин написал о Валентине Сорокине: «Литература, именно русская, начинается там, где она говорит совершенно полную, беспощадную правду о жизни и о человеке. Сорокин ни в одной строчке своего творчества не солгал. Он сказал ту правду, которая и является сутью нашего народа. И большего признания своего таланта, чем такая оценка, для русского поэта не может быть». У отщепенцев, у «жидовствующих» (я имею ввиду богословское употребление этого термина в смысле – «отщепенческой от Православия ереси жидовствующих», которая была проклята Православным Собором еще в Х1У веке) сакральная поэзия Валентин Сорокина вызывает отчаянное отторжение, своего рода духовную идиосинкразию. А всё из-за ее программной русскости. Например, упомянутый видный литературный критик из отщепенцев Вл. Бушин так увлекся выливанием помоев на вещего русского поэта, что нечаянно выдал сам себя – весь свой стратегический замысел. Вот центральные ключевые абзацы всего его истерично грязного (как у перепугавшегося явления Праведника слуги дьявола) памфлета на культового поэта русских клубов Валентина Сорокина. Цитирую по газете «Дуэль» (2006, №35): «Зачем же один русский объявляет другому русскому, что он русский? О, здесь главнейшая особенность поэтического мира Сорокина! Он всегда и везде без умолку верещит, что русский. Вот и в его книге «Восхождение» без конца: «Мой отец русский!.. Моя мать русская!(c.302)… «И кровь в моих русских жилах русская!» 9с.319)… и боль в моей русской груди русская (с.302).. И пупок у него русский… (Пупок подло вписан Бушиным прямо в заковыченный текст – для черного юмора - А.Б.) «Россия моя святая, все за тебя приму! (с.359)… «Родина моя единственная! (с.364)… «Россия моя единственная…» И так через всю книгу. На иных страницах слова «Россия», «русь» (Святую Русь подлец Бушин пишет с маленькой буквы, как «большевики» приказывали писать с маленькой буквы в школе и в печати Бога – А.Б.), «русский» мельтешат по 20, 25, 30 и более раз. Спрашивается, зачем?..» Смысл черной иронии «жидовствующего» отщепенца от русского древа Бушина понятен: - Не смейте, русские, гордиться сами собой, своим народом, своим прошлым! - вот стратегическая цель и подлинный смысл хамского памфлета «жидовствующего» интернационалиста Вл. Бушина на популярного русского поэта Валентина Сорокина. «Им» (понятно кому) не удалось его убить, как поэта и певца Талькова (все знают, кто это сделал!), так надо затравить, оплевать, унизить. Русскую нацию «они» хотят любыми способами отлучить от своего культового поэта. Тем самым они хотят отлучить русских людей от посвящения в свою нацию.
Валентин Сорокин
Мы с тобой В этих белых рощах соловьиных Но посвящение в Нацию, может быть, самое загадочное из всех мистических эзотерических посвящений. Вроде бы для большинства оно дается автоматически от рождения – вместе с генами отца и матери, вместе с воспитанием в определенной культурной и цивилизационной среде. Но почему одни (не только заведомые «бушины» - отщепенцы, плевелы, перекати-поле, оторвавшиеся от корней), но самые обычные, добропорядочные и вполне ординарные люди (даже небольшие поэты, вроде Васина) однако так и остаются жить в своей нации лишь номинально? Живут без озаренности любовью к своему самому кровному, самому сокровенному храму, который самой природой отстроен для священного обитания их души? Мне приведут пример: есть же несчастные холодные мужчины и женщины, которые до конца жизни и так не узнали горячего таинства любви?! Плотский секс попробовали. А вот романтическая любовь обошла их ледяные сердца. Почему такого же льда в сердце не может быть у человека и по отношению к собственной нации? Тем более, что у понятия нации вроде бы и вовсе нет плоти. Образ столь же романтический, сколь и заоблачно туманный. Существует красивая «исихастская» (по названию тайного церковного ордена монахов, «пребывающих в безмолвии»; от греческого «hesichia» - безмолвие, отрешенность) легенда, что русские второй избранный народ. Первым избранным народом были евреи. Им Господь открыл «Ветхий завет» - Закон, и евреи гордо стали Народом Закона. Но когда Господь попытался поднять евреев на более высокую ступень «посвященности» и открыл евреям Новый Завет – Благодать, требовавшую от человека самоотверженной любви к ближнему, то евреи Благодать не приняли, а тогдашние еврейские фарисеи (вроде нынешних Швыдких и Бушиных – такие были всегда) даже распяли Господа. Господь, разгневавшись, в ответ лишил евреев собственной Обетованной земли и государственности и в наказание рассеял по всему миру как изгоев. Однако Господь милостив. Через тысячу лет Господь евреев простил и дал им возможность сделать вторую попытку на новом месте. Но иудейский Великий Хазарский Каганат на Волге тоже принял только Закон и не захотел, не поднялся до новозаветной Благодати – практицизм и потребительство иудейских хазар заели. И тогда Господь решил создать новый мессианский, совершенно самоотрешенный, не от мира сего народ «созерцающих сердце» – Святую Русь. Из Византии со Святого Афона (последнего святилища родниковой, первоапостольской православной, еще не замутненной христианской веры) в заповедные леса глухой Московии ушли в скиты блаженные подвижники монахи-исихасты – «безмолвствующие», посвятившие себя «созерцанию сердца». И именно эти подвижники в Х11-Х1У веках на идеях Нового Завета сформировали из русов (росов) и окружающих их племен новую нацию Святую Русь, которая с помощью Господа поднялась и образовала самую большую в мире Империю – «Москву – Третий Рим». Но за которой начал охотиться Дьявол. И – Дьявол таки соблазнил доверчивый идеальный народ «созерцающих сердце» попытаться, не дожидаясь установления Царства Божия (для которого люди должны были прежде усовершенствовать и нравственно подготовить свои души), по-быстрому, отринув Бога, построить потребительский «рай на земле» с помощью Дьявола. За дьявольский иудомарксистский соблазн идеальный русский народ заплатил междоусобной Гражданской войной и тяжкими испытаниями, от которых до сих пор никак не может оправиться. Конечно, в исихастскую легенду можно верить и не верить, как во всякий миф, во всякую Веру. Но несомненно исторически, что именно на этой идеальной идее сформировалось реальное государство «великороссов» - Святая Русь (уже в самоназвании нации и названии государства, сразу же заявившая о своих высоких мессианских претензиях). На этой же идеальной идее оказалось выстроенной и вся русская цивилизация с ее духовными «вечными ценностями», потрясавшие мир Толстым и Достоевским, и какой-то обреченной поразительной жертвенностью всего русского народа, когда Идея становится самоцелью, а служение Идее - высшим человеческим счастьем. Мессианство, как у евреев, для русского человека в этих условиях превращается в смысл и радость жизни. Только если евреи готовы нести всему миру Закон (который они сейчас несут из Америки – практически еврейского по духу государства. Закон, понимаемый ими как «демократические ценности», как возможность свободно зарабатывать и потреблять мирские блага), то русские люди остаются помешанными на «вечных ценностях» - то есть на Благодати, как на воплощении всеобщей самозабвенной любви, когда видеть радость ближнего (даже прощенного бывшего врага) самоотреченно дороже своего собственного счастья. Всё это, конечно, действует, только если говорить об идеале – о концентрации духа русской нации. На практике идеал нации дано выразить лишь ее пророкам, выразителям ее духа. Но дух нации, как воздух, которым мы дышим. Мы его не видим, но он с нами повсюду. «Отщепенцы» от древа нации только подчеркивают вековую устойчивость самого древа. А испытания, даже самые тяжкие – они, как бури в природе. Они только проверяют на прочность древо нации. Несомненно, что на долю русского народа выпали особо тяжкие испытания. Но взяла наша мессианская нация на себя подвижническую ношу – не ропщи. И теперь можно сколько угодно спорить, насколько оправданы были наши русские мессианские претензии. Но признаем, что именно они придавали особый сакральный смысл самому понятию «русский». Самому мироощущению человека, говорившему «Я – русский» как свое рода заклинание. Как обет высшей Веры. И опять же можно принимать или не принимать такой обет. Можно считать его высшим счастьем русского человека, а можно считать его, напротив, юродством. Но несомненно одно: «Я – русский» - окрашивает жизнь человека особым смыслом. И полнее всего этот особый вещий смысл русской жизни выразила русская поэзия. Поэзия – сама по себе уже сокровение. Она родилась из древней магии, заклинаний, и в высшем своем понятии (я не имею в виду банальное стихоплетство, рифмовку строк), так и осталась в сиянии чуда. С нимбом проповеди. А.С. Пушкин написал в своем самом первом напечатанном стихотворении «К другу стихотворцу»: «Поссорившись с парнасскими сестрами, мне проповедовать пришел сюда стихами». Для русской поэзии (и это признано во всем мире) особенно характерно отождествление поэта с пророком. Несомненно, в этом выразилась специфика самой русской нации (мессианской по самому своему происхождению). Но чтобы стать русским поэтом, нужно сподобиться получить свыше вещий дар. Не талант слагать рифмы, но дар выражать в магии рифм, на приподнятом над миром особом поэтическом языке откровения Господа. Настоящая русская поэзия в этом смысле всегда мистерия, всегда заклинания, всегда своего рода молитва. И особенность русской поэзии в том, что это молитвы «избранной нации». Никто не оспаривает, что талант дается избранным – от Бога. Пусть даже, говоря «от Бога», мы понимаем это с гораздо меньшими претензиями - как «от Природы». Но как бы то ни было, поэт – это дано не всем. И больше того, понимать и ценить поэзию дано не всем. Это всегда акт приобщения к чем-то более высокому, чем ты сам. Душа твоя вдруг открывается. И ты от бренного мира поднимаешься в сокровенные миры. Скажете, идеализм? Но ведь душа у вас действительно поет, когда вы слушаете легшие на душу стихи. Да, даже если вы не верите в Господа, а, тем более, в исихазм («деятельное созерцание сердца»), заложенный самим Господом в основу русской души, когда формировалась русская нация, то все равно вы должны признать, что есть что-то непознаваемое, сокровенное в том, что вы родились русским человеком, и вы способны чутко воспринимать русскую поэзию. Ведь признайтесь, если Вы русский, то сколько раз вы ловили себя на том, что вы не можете, не хотите жить по волчьим законам прагматичного Запада, что деньги для вас – не всё, что хотите чего-то такого – «этакого», непостижимо высокого, духовного, чего нельзя измерить рублем (ни даже зелененьким долларом). «Нет, - думаете Вы, - что-то есть именно непостижимое в моей русской душе. Есть какая-то сокровенная тайна, которая живет в моей душе. Которая заставляет меня жить и чувствовать не как все. Почему я не довольствуюсь земными благами, а смутно ищу Неба? Словно мне всегда чего-то не хватает, что-то сжимает сердце, заставляет его тревожно биться». Отвечу людям, испытавшим это странное томление сердца: «Это не чувственность. Это русская душа о себе напоминает. «У нас, русских, православных дух обыкновенно называется сердцем», - проповедовал святитель Игнатий (Брянчанинов). Скажете, мистика? Да, и русской мистики нам нечего стыдиться. Культ – это всегда мистерия, заклинание. И, конечно, это заклинание может полноценно творить только тот, кому на это дан Дар. Уже первый критик, написавший о Валентине Сорокине и благословивший его вхождение в русскую литературу знаменитый «советский Белинский» Александр Макаров (вот уж действительно был так назван по заслугам), приветствовал в Сорокине «явление поэта-песенника с редким природным чувством ритма и слова». Да и сегодня популярное издательство «Алгоритм», вообще-то специализирующееся только на политике, вдруг издает книгу стихов любовной лирики Валентина Сорокина с броской аннотацией на первой обложке: «Стихи лучшего русского лирика второй половины ХХ века». А газета «Литературная Россия» тут же печатает на нее восторженную рецензию: «Название «За одну тебя» (М, «Алгоритм», 2007) действительно отражает суть издания, в сборнике – только лирика, преимущественно любовная и философская. Но как ни странно, эти, в общем-то, достаточно узкие рамки, дают полное представление о масштабе дарования, лирическом герое и том художественном мире, который удалось создать поэту. Более того, несмотря на то, что предметные «приметы времени» (в книгу вошли стихи второй половины 50-х – начала 70-х годов ХХ века) остались в стороне, перед нами вырисовывается яркий, наглядный портрет советского прошлого. Это сделано не ностальгическими, и уж тем более не обличительными красками. И, тем не менее, можно с полной уверенностью утверждать: вот он, поэтический образ героя великой страны! У каждого из нас свой СССР. Для кого-то это время ассоциируется с обликом Сергея Королева, а для кого-то – с лицами тогдашних диссидентов. Кто-то вспомнит актера Николая Рыбникова, а кто-то мятущихся «амбивалентных» интеллигентов на кухнях. Кому-то дорог провидческий пафос писателя и ученого Ивана Ефремова, а у кого-то тепло на сердце от «смелых стихов» Евгения Евтушенко (Гангнуса): «Кровать была расстелена, а ты была растеряна…» Вообще, цельность книги Валентина Сорокина потрясает. Представьте, что вы оказались в мире, где живут красивые и страстные люди, где живописная и богатая природа, где каждый день наполнен не грязью бытия и пустотой суеты, а высокой работой, трудными раздумьями, желанными свиданьями. Но ведь автор не спустился на Землю из космоса, он – «наш» человек. Какую же ему пришлось выдержать «оборону», как защитить свою душу, чтобы ничем не унизить читателя, нигде не переложить на его восприятие свои беды, никак «не попользоваться» от других! Валентин Сорокин очень отличается от «героев нашего времени» (в том числе и лирических): «Больно мне стоять под облаками На житейской выжженной скале». Наверное, таких могучих и красивых поэтов у России уже не будет» («Литературная Россия», 2007, №11). Валентин Сорокин в молодости часто брал гитару и проникновенно пел под нее свои стихи. У него наредкость красивый голос. Звучный, пламенный. Это голос природного проповедника, обладающего абсолютным музыкальным слухом. Сорокин, выбери он бардовскую «авторскую песню», несомненно сделал бы оглушительную карьеру. Но обещавшему «легкий» успех на пьяных вечеринках бардовскому пути, Валентин Сорокин предпочел путь «вещего Баяна». С сильным былинным настроем. Наши древние «Баяны» пели эпос. А на восприятие эпоса человек должен быть заранее настроен. Былины слушали народные массы, те, кого сегодня презрительно называют «простонародьем», «черносотенцами». Но – не «быдло», не «голь перекатная», а народ. Валентин Сорокин всегда обращается к своему слушателю не чтобы его только развлечь, а чтобы его наставить. Сорокин заставляет думать – вот почему он трудный поэт. Раз уж мы, вспоминая, что первую книгу Сорокина благословил лучший советский критик Александр Макаров, упомянули Макарова, как продолжателя дела основоположника русской критики Виссариона Белинского, то напомним, что Белинский впервые совершенно справедливо разделил русскую литературу на две противоположные группы. На идеальную поэзию, пересоздающую жизнь по русскому идеалу и на реальную, низменную прозу, которая воспроизводит окружающую жизнь во всей наготе и безобразии. Так вот Валентин Сорокин по квалификации Белинского принадлежит к «идеальной поэзии». От человека, обращающегося к стихам Валентина Сорокина требуется не просто человеческое бескорыстие, а собственное внутреннее жгучее стремление к Идеалу. Только при этом условии произойдет контакт вещего Поэта с читателем, и они оба будут говорить и думать, чувствовать на одном языке. Поэзия Сорокина – это Храм, а в Храм приходят не уязвить, не позлобствовать, как, например, сейчас на потеху всем это делает весьма популярный литературный критик-«убийца» Бушин, не саркастически посмеяться, не позавидовать, не унизить другого (это всё вы можете проделать вместе с литературным критиком Бушиным), а помолиться Идеалу. В этом смысле Валентин Сорокин - поэт не для всех, потому что волшебство поэзии, природное чувство ритма и слова у него одухотворяет не развлекательную «попсу», не низменные инстинкты, а сокровения для «посвященных». Тут свой парадокс. Хотя Сорокин поэт от земли, глубоко корневой, весь из русской, еще самой древней, от «Слова о полку Игореве», «черносотенной» традиции, но к нему надо не спускаться, а подниматься, делать усилие, хоть на одну ступеньку стать себя повыше - становясь духом и чувствами именно выше себя самого. От слабых духом, от наследников «Емельянов Ярославских», вроде Бушина, его поэзия закрывается, как заветная дверь Сезама перед отребьем. Но зато, уж если ты поэту-пророку поверил, если ты сделал над собой усилие подняться до посвященности в провиденциальную древнерусскую традицию (на которой мы, русские сформировались как второй богоизбранный народ!), то тебя ждет пиршество духа, ждет сакральное причастие к русской мистической тайне нашего второго богоизбранного народа. И это всё при том, что Валентин Сорокин, как, скажем, и Николай Клюев, как и Велимир Хлебников, в силу сакральности и особенной мистической сокровенности их творчества (великой посвященности в коренную древнерусскую традицию, идущую еще от «Слова о полку Игореве») остается прежде всего «поэтом для поэтов». То есть для людей с поэтическим восприятием действительности, с поэтической, чистой, просветленной, а не грязной душой! И он закрыт, не доступен, слишком усложнен для тех, у кого не поэтическая, а ползучая прагматическая, обычная «бытовая» душа. Представим себе человека, никогда не слушавшего симфоническую музыку, и вдруг пришедшего в Большой зал Консерватории. Привыкший к «попсе», в лучшем случае, способный слушать Окуджаву и Высоцкого, порой умело опускающих высокую поэзию до полублатного разговорного жаргона и полублатных чувств, такой человек останется глухим в Большом зале Консерватории. Настойчиво повторяю: не будем клеймить Окуджаву и Высоцкого – просто они для другого читателя. Для людей, никогда не соприкасавшихся с тайною высокой поэзии, а таких очень много – из них, что греха таить, практически целиком состоит наш обыватель. Пожалеем обывателя. Еще Герцен писал: «тинистый слой мещан не определяет существо Нации». Но сразу же подчеркнем, что оставаться в обывателях – воля вольная, но обыватель сам обедняет себя духовно, живет приземленно, не поднимая голову к Небу. Так и с поэзией Валентина Сорокина. Когда ее пытается унизить, например, хотя бы тот же его вечный завистник «литературный критик» Владимир Бушин, то посочувствуем не Сорокину, а Бушину: поэт Валентин Сорокин просто не понятен и ненавистен этому «красному хаму». Порождению тех «манкуртов», которых в трагические троцкистско-ленинские 20-е годы воспитали разрушавшие русскую культуру и рубившие золотые головы православным храмам «Емельяны Ярославские» (Минеи Израилевичи Губельманы) и от которых тянется ядовитый, убивающий культуру след в нынешние поколения выросших, как сорняки, всякого рода примитивных нынешних «Бушиных». Беда таких вот «Бушиных», что они путают уровни духовного восприятия. Сам Бушин желчен, завистлив, злобен. Он полон отрицательной ядовитой энергии. Но он не в силах, как свинья под дубом поднять голову и увидеть, где растут желуди. Не в силах сам подняться на уровень идеальной поэзии и - пытается и всех других русских людей опустить до собственного свинского мировосприятия. В лучшем случае, до уровня хихикающего в грязи обывателя. А поэт Валентин Сорокин дан нам Провидением именно как Дар Господен. Он блаженный по всему характеру своего творческого и жизненного пути. Скажу резче, он даже юродивый на этом своем крестном пути. Но в русских православных представлениях блаженный всегда он же и юродивый, ибо слишком не обычен, слишком отчаян и беззащитно откровенен в своих поступках. Он как бы заранее приносит себя в жертву грязных насмешек разных «Бушиных», подлых насмешек низкого «Красного Хама», который, еще раз подчеркну, как ползающий земной гад не способен, не дано которому поднять голову к Небу. Блаженный поэт сознательно надевает на себя рубище, вериги. Он не может, не хочет быть приглаженным, вылизанным, понятным без усилий всякому. Валентин Сорокин пишет о том, что для русского сердца свято. Естественно, что для чужого сердца эта святость чужда и даже вызывает раздражение: «Ах, подумаешь, Валентин Сорокин – насквозь русский поэт. Для него якобы открыты какие-то тайны. Но почему же я, Бушин, их не вижу. Что я его хуже?». Не хуже. Мы не ставим так вопрос. Ты просто человек не из русского мира. Ты мог бы быть русским. Но ты сам отщепился от русского древа. Чего же ты удивляешься, что чего-то в русском сердце не понимаешь? Объяснимся. «Бушины» обычно нажимают на то, что исихазм и Святая Русь – это всего лишь утопия. Но почему же забывают при этом, что такой же всего лишь утопией оказался и их возлюбленный иудомарксистский коммунизм, которым «Святая Русь» переболела, как красной корью? Не знаю, стояло ли за этой болезнью Провидение, пославшее нам, русским, тяжкое испытание. Или в этом, врожденная, проявилась слабость идеальной русской души, доверчиво не устоявшей перед ложью Дьявола. Но даже самые заядлые прагматики ведь не могут отрицать, что что-то за всем этим стоит. Что в подверженности утопиям находит свое выражение особая психическая настроенность русской нации, ее внутренняя неистребимая неудовлетворенность обычными (даже самыми роскошными) земными благами и мистической тягой к идеальному. Её внутренний культовый характер. Практичный иудей Карл Маркс объяснял: «Во всех религиях заклание, жертва, по возможности самопожертвование составляют самую сущность богослужения, культа». Русская религиозность стала притчей во языцех во всем мире. Вот такой исторический парадокс. Даже в безбожную красную эпоху мы, русские, не смогли опуститься до протестантского прагматизма (на котором сейчас, например, выстроена жизнь в Европе) и, виду неразрешенности молиться Богу, сделали культовыми фигурами Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Портретам Сталина уж вовсе поклонялись, как иконам. И мы, русские, совершенно растерялись, когда после ХХ-го съезда КПСС, последовательный воинствующий безбожник «Кузькина Мать» Никита Хрущев, топорно разоблачая «культ личности» Сталина, вылил на Сталина (конечно, отнюдь не ангела в политике) столько грязи, что вместе с ним унизил и растоптал саму идеальную утопическую идею коммунизма. Однако Хрущев растоптал коммунистическую утопию, но не смог растоптать Русскую Идею. Именно в мутную хрущевскую оттепель» родились «демократы»-«шестидесятники». Те самые, которые во главе с Горбачевым сдали Советский Союз и располовинили традиционную Русскую Империю. Но тогда же именно в ту же хрущевскую оттепель, как духовное противоядие, диссидентскому еврейскому (евреи-диссиденты составили его ядро и задавали в нем тон) «шестидесятничеству» родились и «русские клубы», культовым поэтом которых стал молодой Валентин Сорокин. Такая вот ослепительная диалектика. И последнее слова Провидением тут еще не сказано. Да! По итогам жесточайшей диалектической схватки «русских клубов» с диссидентствующими «демократами»-шестидесятниками обрушилась не только Красная Империя, но и Империя Русская, а власть захватила чужая, по преимуществу, иудейская олигархия. Но… в сатанински атеистическую страну зато победно вернулось Православие. Вы скажете: «Не слишком ли трагическая плата за возвращение Церкви?». Я отвечу: «Да, плата ужасная, трагическая. Но еще не вечер. Я почему-то верю, что мы перемолотим чужую олигархию, так как же, как уже в 30-е, всего через десять-пятнадцать лет мы избивались от иудейского ига, обрушившегося на нас в 20-е годы, когда всё было для русской нации гораздо хуже и страшнее, чем сейчас». Я не мечтаю о новом очистительном 1937-м годе. Это слишком была бы страшная плата за русское Возрождение. Но вспомним. Хотя после Октябрьского, а практически иудейского переворота 1917-го года, власть в России захватила партия большевиков, руководящая элита которой на 80% состояла из евреев и прочих заезжих «интернационалистов» (со всего мира слетелись тогда вороны «делать иудомарксистскую революцию» в России), Русская Идея все-таки ведь не умерла. 20-е троцкистско-ленинские годы были безобразны тем погромом, который учинили «пришлые» космополиты («интернационалисты») русской почвенной культуре, русской православной исторической традиции, русской интеллигенции, которую, в лучшем случае, выпроваживали «философскими пароходами» на Запад. А в худшем сгноили в ГУЛАГе. Но уже 30-е сталинские годы произошел откат. В русской стране, где 83% населения русские люди, процесс постепенной руссификации правящей партии был исторически неизбежен. Кстати, так же, как неизбежен он и сейчас, если правящая «Единая Россия» (или ее аналог, очередная «Справедливая Россия», не важно, как кого называть) будет стремиться единолично сохранить бюрократическо-олигархическую «чужую» для народа власть, то это все равно не надолго. Навязанное иноземное иго может длиться именно от силы лет десять-пятнадцать, дальше неминуем откат в национализм и начало смертельной борьбы. Это и произошло при православном грузине Сталине, понявшим, что без опоры на коренной народ он власть не удержит и, тем более, не защитит страну от интервенции с Запада. Еще в 1931 году в Берлине вышла сенсационная книжка Дмитриевского «Сталин – предтеча национальной революции». Национал-большевик, Дмитриевский в начале 30-х годов вынужденно бежал на Запад и в противовес популярным там пропагандистским бредням троцкистов объяснил ситуацию внутри ВКП(б) 30-х годов: «Наверх партии поднимаются все в большем количестве, вытесняя ее первопроходцев - местечковых евреев из-за «черты оседлости», люди из народа. Они несут с собой наверх большой, у одних еще неосознанный, у других уже осознанный русский национализм. Национализмом является окончательно победившая в СССР идея «социализма в одной стране». Национализм – это не колония, поставляющая энергоресурсы, а «индустриализация. Национализм – все чаще звучащее в партии утверждение: у нас свое Отечество, и мы будем его защищать». Во время Отечественной войны руссификация партии достигла критического состояния. Все шло к качественному перевороту. Национал-большевик ленинградец Жданов однако не успел довести дело до конца. До сих пор темно чудовищное «ленинградское дело» конца 40-х годов по повторному истреблению русской интеллигенции. Кто действительный его инициатор? Сейчас по архивным документам выяснилось, что не обманутый Сталин, - а Хрущев с Берией и Булганиным, спровоцировавшие Вождя. Есть версия, что донос исходил именно от всегда остававшегося в душе троцкистом Хрущева, который вместе с Булганиным якобы покаялся Сталину, что «русские националисты» хотели его завербовать. Расстрел «ждановцев» Вознесенского, Родионова, Кузнецова, Попкова, Капустина, Лазутина - всего двух тысяч активистов «русской партии», - казалось, что похоронил все надежды на русификацию КПСС и советской власти. Однако после смерти Сталина в мутную хрущевскую «оттепель» родились не только прозападные диссиденты, но и выросшие, как грибы, в начале 60-х «русские клубы» (под разными названиями «Родина», «Отечество», «Светлояр», «Китеж», «Память», «Витязь», «Пересвет»). Эти стихийные клубы и дали нам, преемникам Жданова и Вознесенского в партии, возможность вернуться к идее русификации партии и попытаться использовать «русские клубы» как базу этой русификации. Мы, русские интеллигенты, исподволь взяли в свои руки массовые стихийные «русские клубы». А в 1965-м мы в благодарность за поддержку при свержении троцкиста-интернационалиста, мечтавшего раздуть Мировой Пожар, самодура «Кузькиной Матери» Хрущева даже уже получили от нового Вождя Брежнева себе уже и постоянную «крышу» для «русских клубов» в виде ВООПИК – Всероссийского общества охраны Памятников Истории и Культуры. До Брежнева у русских не было своего общества охраны памятников истории и культуры. Были такие общества во всех союзных республиках, но только не у русских, которые-де сразу ринутся в антисемитизм, сводя счеты за погром русской культуры в 20-х годах. Брежнев первым же своим указанием в качестве нового Генсека дал русским ВООПИК и решил опираться на «русские клубы», пытаясь удержать власть. Это было судьбоносное решение брежневского штаба в Заречье. Нет, не нужно представлять дело так, что Брежнев открыто декларировал свою любовь к «русским клубам». Даже для Вождя тогда в силу «космополитической» (это называли «интернационализмом») иудомарксистской инерции советской власти это было бы опасным. Ключевые посты в идеологии еще находились у «них» (понятно у кого), и Брежневу нужно было сначала довести до зримого результата работу по русификации партии. Поэтому «русские клубы» начали свое существование как бы полулегально, «катакомбно». Брежнев единственное, что реально сделал, - это формально вывел «русские клубы» из-под убийственной опеки КГБ, поручив работу с ними непосредственно партии – Агитпропу М.А. Суслова и партийной стратегической разведке и контрразведке, то есть личной особо секретной разведке самого Генсека. Но Брежнев не был единоличным диктатором, как Сталин. И в Политбюро председатель КГБ Андропов (Файнштейн) пользовался определенной поддержкой у настроенных «по-большевистски» его членов, мечтавших о сталинских репрессиях. Например, у того же Косыгина, который требовал даже не высылать, как предлагал КГБ, а посадить за решетку тех же Солженицына и Бродского. Брежнев, считавший, что с ними достаточно «душевного разговора», остался в меньшинстве. Поэтому Андропов, ненавидевший «русский национализм» и считавший его главной опасностью для советской власти, тем не менее, несмотря на то, что формально не он, а другой член Политбюро, секретарь по идеологии Суслов лично отвечал перед партией за деятельность «русских клубов», чувствовал себя при поддержке Политбюро на коне и постоянно пытался влезать в дела «русских клубов». Когда Андропов пришел на Лубянку, то «русские клубы» уже существовали, и он уже не имел права их закрыть. Не мог он и открыто засылать на мероприятия «русских клубов» сотрудников КГБ (это было бы вмешательство в вотчину партии - лично Суслова). Но Андропов настойчиво стремился тайно внедрить своих сексотов, которых мы однако через свои каналы выявляли и затем в свои «русские клубы» под разными предлогами больше не допускали. Однако это переводило деятельность «русских клубов» на какое-то полукатакомбное существование (может быть, этого и добивался Андропов). Говори, но постоянно оглядывайся. Общайся, но постоянно бди – не сексота ли тебе подсунули. Но, тем не менее, само существование «русских клубов» уже это было колоссальным политическим сдвигом. Мы, русские, в негласной «Русской партии внутри КПСС» получили полукатакомбную, но достаточно плодотворную кузницу кадров и духовную оперу. А сам вождь Брежнев в свою очередь восемнадцать лет, опираясь на «русскую партию внутри КПСС», фундаментом и поставщиком кадров для которой были «русские клубы», удерживал советскую власть без репрессий, на вполне пристойном демократическом уровне. Не случайно, брежневское время сейчас по всем опросам ВЦИОМ и других социологических исследователей сейчас брежневское время все вспоминают, как «золотой век советской власти». Ну, а Валентину Сорокину несказанно повезло, что как «культовый поэт русских клубов» именно он стал символом того «золотого века». Сейчас поэта, неистового подвижника русской идеи Валентина Сорокина и «наши» и «демократы» все убежденно считают ключевой опорной фигурой русского лагеря, его надежным, никогда не дававшим сбоев мотором. Профессор Вл. Гусев, бессменный глава Московской городской организации Союза писателей России, сумевший ее сохранить и охранить от присваивавших писательскую собственность «дерьмократических» шакалов даже в самую хапужническую пору, дает такую лестную характеристику: «Валентин Сорокин – известный, авторитетнейший поэт, секретарь всех патриотических союзов, опытный политик, знает, что делает». А маститый критик В. Огрызко, главный редактор «Литературной России», в недавней проблемной статье «Венценосные страдальцы» (ЛР, №4, 2005 г.) не случайно, выбирая наиболее яркие, определяющие еще с далеких брежневских времен всю нашу литературную жизнь знаковые имена с той и с другой стороны политического иудо-русского «противостояния», дает крупные портреты «капитанов» - Даниила Гранина и Валентина Сорокина. И сопоставляет организаторскую, собирающую писателей вокруг себя деятельность «демократического» еврея Даниила Гранина и «нашего» русского Валентина Сорокина. По значению, по влиянию, - тут Огрызко прав, - фигуры эти всегда были вполне сопоставимые, авторитет которых в литературных кругах считался незыблемым, и к слову которых все прислушивались. Я снова и снова вспоминаю, как он пришел к нам тогда в конце 60-х годов в полуофициальные, но практически ютившиеся в «катакомбах», полуподпольные «русские клубы» под крышей ВООПИК - Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, прочитал стихи и всех покорил. Любители поэзии и раньше слышали о нем как о наиболее перспективном выпускнике Высших литературных курсов. Знали, что у Сорокина с юности была трогательная любовная лирика. Знали, что проницательный критик журнала «Знамя» Александр Макаров, приветствуя «явление поэта-песенника с редким природным чувством ритма и слова» и активно поддерживая в своей рецензии «тонкого лирика Сорокина», делал вывод, что «перед нами исповедь сердца, охваченного ненасытной жаждой жизни», и восторженно цитировал его:
Я живу, живу – и как не жил,
Многие тогда думали, что Валентин Сорокин звонко примкнет к эстрадной «исповедальной поэзии», гремевшей в Политехническим музее. Составит компанию Евгению Евтушенко, Владимиру Цыбину, Андрею Вознесенскому, Белле Ахмадулиной, Новелле Матвеевой. Студенты в институтах переписывали его «Черемуху»:
Черемуха моя, оснеженная доля,
Но к нам в «русские клубы» Валентин Сорокин пришел не к «чужим», а к «родным» и открыл нам себя сокровенного. Он пришел без гитары. И он не читал у нас по «катакомбам» свою трогательную любовную «тихую лирику». Он храбро витийствовал о самом нашем больном – о Русском. И его стихи, опережая появление в столице самого поэта, вернувшегося в провинцию, сначала к себе на Урал, а потом на Волгу (он стал членом редколлегии журнала «Волга») побежали по рукам в подпольном русском «самиздате», как волны по русскому океану, молитвенно повторялись в «русских клубах», как богослужебная минея:
Нас ведут, и не библейским садом,
Мы были потрясены. Валентин Сорокин при советской власти, при действующем КГБ Андропова (Файнштейна) смел писать и даже публично печатать:
УГАСАНИЕ ИМПЕРИИ
Вколачивание догм – безверие,
Особо разгадывать шифр не приходилось. В «русских клубах» все знали, что Россия по сокровенному православному исихастскому преданию это Москва – Третий Рим, и всё всем было нам сразу понятно. А про «грабителей» с чужими лицами Сорокин и вовсе, размахивая кулаком, читал по «русским клубам» в лоб:
Ой, не храмы разрушали это.
Мы навзрыд рыдали, слушая Сорокина. Триумф тогда у молодого, красивого, «фактурного» уральского казака, обладавшего прекрасными ораторскими способностями, как Владимир Маяковский, был у нас в «русских клубах» бешенным. Он просветлял наши взгляды, выводил нас всех из унижения. Он громко возглашал в своих проникновенных, яростных стихах о том, о чем мы и шепотом-то с оглядкой шептались, что нам казалось и сказать-то вслух никак нельзя, а то сразу заклюют. И он многое внутри нас всех перевернул, заставил поверить в себя – в русскую правду. Когда в октябре 1967-го года молодой Валентин Сорокин по моему приглашению (а я был тогда на общественных началах ответственным секретарем «русских клубов» и выполнял решения нашего «подпольного штаба») приехал, чтобы выступить с творческим вечером в Высокопетровском монастыре на углу Петровки и Бульварного кольца, в зале Центрального Совета ВООПИК, то все мы ждали сенсации. Планировалось выступление сугубо перед «штабом», но зал был битком набит, стояли в проходах. Да и кто? Какие люди, какие имена! Такие, как Владимир Солоухин, два знаменитых Иванова, автор «Руси изначальной» и автор «Вечного зова», главный редактор «Молодой гвардии» Анатолий Никонов. И седовласые академики, такие, как Игорь Петрянов-Соколов, Борис Рыбаков и Борис Раушенбах, и народные артисты уровня Ивана Семеновича Козловского и Людмилы Зыкиной. И метры литературной критики, великие знатоки поэзии Юрий Прокушев и Евгений Осетров. И звезды русского духа, через ГУЛАГ прошедшие, как Олег Волков. И в штатском мои друзья священники из издательского отдела Московской патриархии, приведенные лицезреть чудо Господне архиепископом Питиримом. И «наши люди» из ЦК КПСС, ГРУ и КГБ. Были среди нас и такие! Например, неизменно председательствовавший на «вторниках» центрального русского клуба Дмитрий Жуков был видным сотрудником ГРУ Генштаба, а я координатором личной стратегической разведки и контрразведки Генсека Брежнева. Конечно, мы свою принадлежность к «русским клубам» не то, чтобы скрывали, но вуалировали – вслух и официально признавали только свою общественную деятельность в ВООПИК (официально разрешенном Всероссийском обществе охраны памятников истории и культуры). Однако практически «русские клубы» были секретом Полишинеля. В Москве, да и не только в Москве, в обществе открыто говорили про «русские клубы» - многие с одобрительным придыханием, но иные (понятно кто) с панической ненавистью. Можно было ждать любых провокаций и прямой расправы. Наклейка «русские националисты», «великорусские шовинисты» в советское время была не менее опасной, чем сейчас. Спасибо хоть «русскими фашистами» нас тогда не обзывали – до этого «они» еще не додумались. Было порой очень трудно выдерживать постоянный пресс со стороны убежденных «интернационалистов» и примитивных «совков». Но нас всех внутренне оправдывало и сплачивало, что мы прежде всего были душой русскими людьми, и этим определялось наше самоотверженное, смертельное участие в полулегальных «русских клубах». Все мы одинаково рисковали не на жизнь, а на смерть: не только поплатиться служебным положением, но и угодить в ГУЛАГ после провокации КГБ Андропова-Файнштейна, как Владимир Осипов или Леонид Бородин, мог каждый. Молодости свойственно подвижничество. Молодые, в будущем ставшие знаменитыми деятелями «русского возрождения» писатель Дмитрий Балашов, историк Сергей Семанов, литературоведы Олег Михайлов, Петр Палиевский, Святослав Котенко, Дмитрий Урнов, Виктор Чалмаев, Вадим Кожинов, поэты Татьяна Глушкова и Иван Лысцов, театровед Марк Любомудров, литературоведы Виктор Петелин и Борис Леонов вели за собой, увлекали своим примером многих, многих других. Да и наши опекуны звездные академики Игорь Васильевич Петрянов-Соколов и Борис Александрович Рыбаков тоже не боялись «наклеек», хотя постоянно висели на волоске – под них настойчиво копал Андропов. Я уж не говорю о прошедших все круги советского ада старейших писателях Валентине Иванове и Олеге Волкове. И вот все-все наши русские подвижники, на помощь и самоотверженную защиту которых мы каждодневно опирались в работе «русских клубов», вдруг непременно захотели присутствовать, чтобы собственными глазами увидеть чудо, про которое подпольно все шепчутся, как о знаке Божьем. Председательствовавший Дмитрий Жуков выставил оцепление своих «мальчиков» (симпатизировавших «русским клубам» молодых ребят из ГРУ) на всех подходах в Высокопетровскому монастырю, жуковские без церемоний ребята отсекли сексотов и «чужих». И чудо у всех на глазах свершилось. Будто видение отрока Варфоломея явилось нам с пророчеством о возрождении Святой Руси. Молодой парень в белой льняной рубашке - словно русская березка к нам прямо с поляны шагнула. А какой в нем неистовый дух, какая великая одержимость русской идеей! Да и стихи уже звучали явно не юношеские, не с ломающимся голосом, а крепкие, зрелые, выпуклые, весомые, неотвратимо берущие за душу. Не было ни одного тогда, кто не был бы им покорен, кто тогда не возликовал бы душой и сердцем. Долго, неистово мы все хлопали парню с Урала. Настроение было у всех приподнятое, счастливое, все понимали, что великий праздник души у нас. А потом мы долго-долго говорили о том, что вот прорывается из катакомб русский дух, что поднимается Святая Русь, что неумолимо грядет Русское Возрождение, раз уже такие, как Валентин Сорокин, таланты русская земля опять родить начала. Знаменитый литературовед Юрий Прокушев, - тот самый, который в советское время мужественно реабилитировал полузапрещенного Сергея Есенина, а затем буквально вытащил из забитости уже целую плеяду современных молодых талантливых русских поэтов, напечатав их книжки и организовав прием в писательский Союз, - послушав молодого Сорокина, провидчески изрек: «Это тот поэтический мессия, которого Россия ждала. Преклоним колени и воспоем славу Господу, что нас не забыл. В России родился поэтический гений. Валентин Сорокин – поэт, равный Некрасову, Блоку, Есенину».
Валентин Сорокин Белая луна Жизнь не вечна и земля не вечна,
Маститый поэт Василий Федоров, который считался живым классиком, твердил, что Сорокин явлен нам самой природой как золотой самородок. Что слово у него нестертое, самоигральное, образы пламенные, будто из печи огненной, а поступь стиха величественная, богатырская. Евгений Осетров, который затем будет вместе с Юрием Прокушевым бережно опекать талант Сорокина и напишет предисловие к его первому «Избранному», вышедшему через десять лет в 1978 году, в тогда преимущественно издававшем сочинения классиков издательстве «Художественная литература», восторгался, что молодой поэт - уже готовый мастер. Как бы уже самой природой ограненный сверкающий алмаз. Мы все были поражены явленным нам знаком Господним. Мы были такие забитые партийным гнусным «яковлевским» (А.Н. Яковлев – тогда еще не был услан Брежневым в Канаду и хозяйничал у Суслова в аппарате) агитпропом, каленым железом выжигавшим из всех нас память предков, подсознательное внутреннее генетическое воспоминание о Святой Руси. Мы так боялись даже сказать про себя, а не то, чтобы вслух, что мы – русские, а вовсе никакие не безнациональные «интернационалисты» - безликая сиропная «общность» под иудейским ярмом по имени советский народ. Мы привыкли к «катакомбам». Мы носились тогда, как курица с яйцом, хоть с «тихой поэзией». Термин был введен в критику Вадимом Кожиновым, сгруппировавшим вокруг себя и ревниво опекавшим целую группу необыкновенно одаренных, очень музыкальных «тихих парнасцев», таких прекрасных лириков, как Николай Рубцов, Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин. Я сразу же, во избежание кривотолков, хочу подчеркнуть, что Вадим Кожинов использовал «тихую лирику» как хитрую «лазейку» для русского прорыва. Печататься открыто русским поэтам «они» (понятно кто) тогда еще прямо не давали. «Ихняя» «Литературная газета» (руководимая «ихним» «генералом», ставленником Андропова Чаковским) давила все почвенные русские ростки на корню. Поднимала «эстрадную», космополитическую поэзию» Евтушенок-Гангнусов, которому Андропов-Файнштейн демонстративно выдал свой личный телефон как охранную грамоту. И - высмеивала, задвигала, оплевывала всё русское. Поэтому мы все дико радовались, что благодаря ловкому иезуитскому ходу Кожинова «они», понятно кто, чуть-чуть ослабили ярмо. И что «ихняя» иудо-маркскистская власть, оставив для своих погремушек – продажных «евтушенок» и вертлявых «риммо-казаковых» громкую трибунную поэзию и громадные массовые залы для «них», хоть, наконец-то, отвела и нам, русским «туземцам», свою скромную нишу – «тихую поэзию». Ну, хоть «тихая» - ладно уж хоть это-то, нам, русским стало можно! И «они» хоть нас перестали, истерично – по-местечковому, как на базаре перед синагогой, визжа, громить. Хоть смотрели сквозь пальцы на наши полуподпольные крохотные комнатки в местных отделениях ВООПИК, где мы обиходили нашу скромную «тихую поэзию» для души. Что хоть это-то нам русским стало можно. А Вадима Кожинова «чужие» даже, неслыханное дело, в полностью своей, до последней кровинки «ихней» «Литературной газете» даже иногда стали печатать. «Они» это делали для того, чтобы было в кого покидаться камнями в фальшивых литературных дискуссиях, в которых всегда выигрывали «они» - «чужие». Они опрометчиво посчитали, что Вадим Кожинов невольно работает на «них» - делает выгодное «им» дело. Зажимает, ломает, опекаемых им поэтов, загоняя под планку «тихой лирики». Ставит русских певцов, как нищих духом и способных только к «тихой лирике», как бы на паперть, на свое скромное «блаженное» место. Занимается невольно «профилактикой» (термин 5 - го управления КГБ по борьбе с инакомыслящими, где любили «беседовать по душам» с Вадимом Кожиновым, и кто кого«пропагандировал», направлял исподтишка - каждый думал, что он?!), не пуская русских в прямые бунты и к политической открытой трибуне. Мы знали о «профилактике». Но были убеждены Кожиновым, что извлекаем из нее определенную иезуитскую пользу, и поэтому приняли и одобрили хитрую игру Кожинова в «тихую лирику». И это ведь действительно дало свои плоды: страна хоть узнала имена Рубцова, Передреева, Соколова, Куняева. Конечно, не обходилось и без издержек. Увы, уже из нашего времени стало видно, что, насильственно заставляя себя пригнуть голову для паперти и загоняя в прокрустово ложе «тихой лирики», бились, как птицы, в силках Рубцов, Кузнецов, Передреев, Куняев и Соколов. И, увы, Рубцов, Передреев и Соколов кончили трагически, преждевременной, а то и насильственной смертью отчаявшихся. Не состоялся, застыл в развитии как крупный поэт Станислав Куняев, целиком переключившись на публицистику, дававшую более свободный выход его патриотической энергии по сравнению с «тихой лирикой». Но тогда мы все рьяно поддерживали иезуитский ход Кожинова, считая, что он прав в своей хитрой игре и надо, надо сделать хотя бы такой первый шаг. Хоть через внешне скромную «тихую лирику», но осуществить прорыв к своим корням, к Святой Руси. Валентин Сорокин не вошел в кожиновский кружок «тихой лирики». На какое-то время они сблизились с Вадимом Кожиновым. И Вадим Кожинов многое ему дал в плане шлифовки таланта. Но вскоре Валентин Сорокин почувствовал, что Вадим Кожинов невольно загоняет его на «прокрустово ложе». Он сблизился с Юрием Прокушевым и Евгением Осетровым. Осетров написал предисловия к двум книгам Валентина Срокина – к стихам и к публицистике, которую тоже ценил высоко за страстность, за бескомпромиссность. Прокушев и Осетров - оба были близки мне, и мы много говорили о судьбе Валентина Сорокина. Прокушев и Осетров были убеждены, что талант Валентина Сорокина народился у нас, русских, вовсе не для милостынной скромной паперти, а именно для открытого русского бунта – для великой и яростной всенародной трибуны. Помню, мы даже растерялись. Пришел не с кипучего пылкого Кавказа, как Маяковский, а с размеренного коренного Урала, из самой что ни на есть коренной почвенной сермяжной России русской сменщик Владимиру Маяковскому (а тогда Маяковский, напомню, был официально непререкаемым эталонам советского поэта – «агитатора, горлана, главаря»!). И сменщик-то весь «наш», до корней волос русский. Сменщик с корнями аж самого, - страшно сказать, Николая Клюева (тогда у нас полностью запрещенного, убранного за Православие в спецхран). С клюевским самородным русским словом, но несомненно более социальный. Наконец-то объявился свой русский агитатор, горлан, главарь – и не футуристический, не авангардный, не в левых до дыр советских штанах, а мощно, величественно, неотвратимо шагающий, как русский богатырь из былин. Видно было, что такой стену прошибет головой, а молчать да на паперти милостыню просить не будет. За Русь Святую либо голову быстро сложит, либо великую русскую поэзию пушкинского, некрасовского, есенинского накала возродит. Помню, Кожинов даже немножко возревновал, хотя ведь только радоваться, обниматься всем нам надо было, что не одной «тихой лирикой» теперь будем живы, и это сам Кожинов прекрасно понимал и приветствовал. Впрочем, все мы радовались. Критик Олег Михайлов, человек, воспитанный на Иване Бунине и удивительно чувствующий поэзию, сумел сквозь «ихнюю» цензуру даже протащить в печать точку зрения «русских клубов», скромно, но сказав все, что можно было исподволь, из-под «ихнего» пресса русским почитателям объяснить: «Для Сорокина-поэта характерна не тщательная отделка деталей, когда перо, разбегаясь в мастерство, занято, преимущественно частностями, блеском найденной метафоры, но широкие мазки, художественный темперамент, временами выплескивающийся через край, подчас опережая ток логики. Его строки напитаны молодой удалью и задором, сокровенной нежностью и чувством нерастраченных сил, надобных Отечеству – поэзии – любимой. Это оперенное гордое звучное слово». Мудрая оценка Олегом Михайловым творчества Валентина Сорокина сейчас видна еще зримее. Это ведь как в живописи: есть «малые голландцы» или Павел Федотов, мастеровитые, прописывающие детали, а есть великие Джотто или Василий Суриков (великий творец «Утра стрелецкой казни»), писавшие крупные полотна мощными мазками. Кому какой дар от Бога дан. Валентин Сорокин вошел в русскую поэзию эпическими, как фрески, драматическими поэмами, такими, как «Дмитрий Донской», «Евпатий Коловрат», из которых самая знаменитая «Бессмертный маршал» (о Георгии Жукове). Но хотя тогда еще этих величавых поэм у молодого парня не было, но чуткий критик Олег Михайлов их провиденциально предчувствовал. И не ошибся в предвидении своем. Мы все в Валентине Сорокине не ошиблись. Тогда же «русским штабом» было принято решение «вытащить» Валентина Сорокина в Москву. Я говорю «вытащить», потому что в советские времена строгих прописок это было очень и очень не просто. Требовались соответствующие решения «инстанций». Но мы справедливо посчитали, что, если для тех же Николая Рубцова или Валентина Распутина, Василия Белова, Виктора Астафьева, воздух провинции живителен – они не отрываются от корней, то для Сорокина по характеру его Божьего дара нужна центральная трибуна. «Такого нельзя держать в монастыре, надо его на Красную площадь!» - помню, наставлял нас архиепископ Питирим. Мы прислушались к Церкви. Валентин Сорокин вскоре получил место заведующего отделом публицистики, а затем поэзии журнала «Молодая гвардия». Проявил прекрасные организаторские способности, привлек свежие таланты из глубинки со всей России. И мы вдвинули его в «номенклатуру» - сначала зам, а затем главным редактором в организовывавшееся чисто русское по задачам и штату издательство «Современник» к Юрию Прокушеву. Тут нам очень помог член Политбюро Константин Черненко, занимавшийся кадровыми вопросами, очень русский человек по духу, практически курировавший негласную «Русскую партию внутри КПСС». Не заслуженно оболганный «ими». Черненко умно на привале на охоте у костра почитал стихи Сорокина любившему поэзию Брежневу, и, несмотря на яростное сопротивление не русских сил (гнусного «чужого» отдела пропаганды ЦК и КГБ с Андроповым-Файнштейном – война за пост главного редактора ключевого издательства была насмерть!), закрытым решением ЦК КПСС Сорокин все-таки был утвержден главным редактором мощнейшего издательства «Современник». Были тогда в брежневскую пору и у нас на русской улице иногда праздники. Что-то и мы, «Русская партия в внутри КПСС», настойчиво требуя свою русскую штатную долю в высшей номенклатуре партии, свои штаты в большой политике, умели пробить. Понимали ли мы, бросая с ходу Сорокина в самое пекло, на знаменосное, неистово русское издательство «Современник», на какие тяжкие испытания духа мы молодого, не искушенного в московских хитростях и жутких закулисных интригах обрекаем? Да, понимали. Но Юрию Львовичу Прокушеву позарез нужен был самоотверженный помощник. Штаб подпольного русского движения обошелся поэтому с Сорокиным, как на фронте - лучшего бросают в бой на самый опасный, ключевой участок фронта. И Сорокин был на «Современнике» у Прокушева, как полководец Жуков у Сталина в Отечественную войну. Его сразу же «чужие» начали подло травить. Андропов решил доказать Брежневу, что тот ошибся, поддержав Сорокина. КГБ грязно организовывало анонимки, клеветнические письма. Под него подложило своих провокаторов, которые затем писали на него «сигналы». Почему-то именно его решили выкинуть из квартиры, когда КГБ понадобилась «явочная» квартира именно в писательском доме для миллионерши Онасис. Его наказали на Комитете Партийного Контроля по сфабрикованному обвинению в неуплате партвзносов – хотя сама секретарь по идеологии Кунцевского райкома Савицкая, мать космонавта Светланы Савицкой, принесла ведомости и показывала, что он уплатил взносы вперед, еще в предыдущем году - он же не виноват, что его книга задержалась с выходом. Его вдруг на том же КПК обвинили, что он не может занимать должность, так как у него нет полноценного аттестата зрелости, что он, мол, Высшие литературные курсы незаконно закончил с аттестатом всего лишь ремесленного училища. И пришлось Сорокину, уже будучи широко известным поэтом и главным редактором, унизительно садиться на школьную скамью рядом с юношами сдавать на аттестат зрелости. Сорокин на отлично сдал и получил аттестат. Но почему никто не требовал аттестата зрелости от Горького – судьбы-то одинаковые?! И «университеты» те же.
Валентин Сорокин О, был бы я ветром!.. Ты русская очень, красива собою,
Мне довелось поработать вместе с Валентином Сорокиным. Когда русское издательство «Современник» «они» (понятно кто) начали тотально травить то, чтобы спасти издательство и выдающегося русского поэта, ставшего «культовым поэтом русских клубов», штаб «русской партии» принял неординарное решение. Рекомендовал мне, учитывая мой вес в партийной закулисе, перейти из Общества по культурным связям с соотечественниками за рубежом «Родина», где я был редактором газеты «Голос Родины» (четвертой по рангу и зарплатам газеты Советского Союза) в «Современник» заместителем к Валентину Сорокину, взяв на себя «тематический план», то есть идеологическую политику издательства. Общество «Родина» было крышей для личной стратегической разведки Генсека с громадными возможностями, особенно в плане зарубежных контактов. Оттуда через соотечественников мы могли не только контролировать деятельность Андропова (который в это время установил свои личные каналы для контактов с Западом, что не могло не настораживать Брежнева), но и исподволь, умелым подбором информации из диссидентских («внутренние эмигранты») источников влиять на внутреннюю политику. Конечно, аналитики из Личной стратегической разведки Брежнева сами ничего не решали – они «только» докладывали объективную обстановку. Но ведь как доложить? Переходя в «Современник» я, естественно, сужал свои возможности влиять на советскую политику. Что-то уходило из-под контроля. К этому времени отношения между Сусловым и Андроповым уже были окончательно испорчены. Оба боролись за влияние на Генсека Брежнева. В этих условиях личная стратегическая разведка Генсека превращалась в нечто вроде «третейского суда», что было для её аналитиков крайне не безопасно. Мы оказались на раскаленной сковороде. Между двух огней. Сейчас я думаю, что я поторопился с переходом в «Современник». Сдали нервы – хотелось уйти от лобового столкновения с Андроповым. А результат был для страны страшный: мы проморгали сползание Андропова и его ставленников (в первую очередь Горбачева) к «конвергенции» (сближению) с Западом, закончившейся крахом для СССР. Сближаться можно было, но - не сдавая при этом своих позиций, как ученик Андропова Горбачев. Однако теперь легко судить задним числом. Тогда меня привлекла возможность конкретно помогать русским писателям нести Русскую Идею народу. Страшно хотелось, вместо повседневной конспирологической рутины (когда результатов работы прямо не видно, всё только в долгосрочных прогнозах), живого положительного дела. Я посоветовался с К.Черненко (членом Политбюро), сидевшим в партии на кадрах. Он посчитал, что «Современник» нам, «Русской партии внутри КПСС», терять никак нельзя. Я вдвое терял в зарплате и оставался без номенклатурных привилегий (государственная машина, кремлевская поликлиника, дача). Зарплату мне пообещали компенсировать. А вот сохранить номенклатурные блага за собой значило бы «засветиться» - в республиканском издательстве такое по штатному расписанию не положено, с чего бы мне это? И так какие-то подковерные слухи обо мне по «Современнику» поползли, что «для подстраховки Вали Сорокина чуть ли не спецгенерал пришел к нему замом». Но я ни разу не пожалел о потерянных «ради Сорокина» номенклатурных благах, хотя в советское время при относительно маленьких формальных зарплатах за всякие «авоськи» руководители страшно все бились. Формально советские руководители получали зарплату меньше, чем квалифицированные рабочие - сталевар или водитель автобуса, крановщик на стройке, грузчик. Собственно на номенклатурных поощрениях - приплатных «авоськах» (спецпайках, путевках в санатории для всей семьи и прочем) держалась вся советская руководящая вертикаль власти. Но для меня тогда стоял вопрос ребром: или думать о благах для одной своей собственной семьи, или думать о благе для всего русского народа? Я выбрал жертвенное служение русскому народу. И работа в «Современнике» рядом с Валентином Сорокиным осталась лучшими, самыми светлыми и счастливыми годами в моей жизни. Мы на практике каждый день, каждый час воплощали в жизнь «идеологию русских клубов». Однако покаюсь: я, хоть многое сделал для русского дела, но и тяжких промахов, увы, не избежал. Самое страшное, что просмотрел организованную КГБ внутри издательства провокацию (доносное письмо в КПК на Сорокина от внедренного в коллектив «ихнего» поэта Юрия Панкратова, перед этим прикидывавшегося другом доверчивого Сорокина). И потом только вмешательство К.Черненко и даже «Самого» (то есть Генсека) спасло Сорокина от исключения из партии и лагерей по сфабрикованным КГБ обвинениям в антисоветской деятельности – так квалифицировалась ведомством Андропова открыто русская идеология Валентина Сорокина. Такова была месть Андропова за «русские клубы». Андропов-Файнштейн считал Русскую Идею главной опасностью для советской власти. Мы все время находились под прессингом КГБ - специально организованного Андроповым Пятого управления по борьбе с инакомыслящими во главе с Ф.Д.Бобковым (после краха советской власти перебежавшим к олигарху Гусинскому, обслуживать Еврейский Конгресс). Даже покровительство друга Брежнева К.Черненко и Личной стратегической разведки и контрразведки Генсека не всегда могли спасти открыто русского человека (ах, он ходит в «русские клубы»! это же страшный криминал!) от прямой расправы со стороны КГБ. Чаще же расправа эта осуществлялась исподволь – КГБ «перекрывало кислород» творческому человеку, замеченному в «русопятстве». На него сыпались доносы во все инстанции о его якобы «антисоветской деятельности», хотя человек всего лишь гордился тем, что он русский. Но на ложь и прямую клевету они (понятно кто) не скупились. Валентин Сорокин как поэт открыто связал свою судьбу и весь свой творческий клуб с «русскими клубами». Поэтому я позволю себе (тем более, что сам многие годы был не только их избранным «ответственным секретарем», но по закрытой схеме еще и их координатором - от брежневского, прорусского крыла в партии) остановиться на роли «русских клубов» несколько подробнее. Еще раз подчеркиваю, посвящение в «русский клуб» стало для Валентина Сорокина обетом служения Нации. Мы только что не молились на него, сделав его своим культовым поэтом. Но мы, скажу беспощадно: и эксплуатировали его талант без зазрения совести – почти сразу же выдвинув его все равно что на заклание – на должность главного редактора создававшегося по личной инициативе Брежнева русского издательства «Современник», перед которым была поставлена сложнейшая задача – опираясь на русскую провинцию, переломить кадровый состав Союза писателей в русскую сторону и дать русскому читателю не «космополитическую» (якобы «интернационалистскую»), а русскую духовную пищу. Мощное издательство «Современник» вскоре стало духовным штабом всего русского сопротивления и, естественно, штабом русских клубов. Потому-то и бил по «Современнику» столь изощренно Андропов. Сложнее вопрос с «русскими клубами». До сих пор историками не проясненный до конца. В «русском сопротивлении» было много подводных камней. Через много лет, уже в наше время, когда сторонники подготовленной (спровоцированной?) Андроповым и проваленной личным выдвиженцем Андропова Михаилом Горбачевым «перестройки», закончившейся крушением советской власти и развалом СССР, будут искать «козла отпущения», на которого попытаются списать все свои грехи, то даже возникнет идея переложить все эти грехи именно на подпольное «русское сопротивление», на «церковные катакомбы» - на «русские клубы». Сейчас усиленно обсасывается и подкидывается провокационная мысль, будто при попустительстве либерала и демократа Брежнева, не давшего Андропову возможности принять строгие меры к нам, «подрывникам», это мы, русские, сами (сами!) советскую власть и скинули. Мол, через многочисленные «русские клубы» при ВООПИК, через «Памяти» при журнале «Наш современник», через «Витязи» и «Пересветы» при экстремистском журнале «Молодая гвардия» именно сами русские подготовили и духовно вооружили злокозненное инакомыслие, опиравшееся на «вечные ценности». Понимай, на исторические традиции русского народа, на остававшееся в подсознании формально не воцерковленного народа Православие. И как его итог - взорвали советскую власть. Вот, например, в изданном при поддержке «Швыдких» (подпрограмма «Поддержка полиграфии и книгоиздания России») по федеральной целевой программе «Культура России» официальном показательном сборнике документов «Крамола. Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе 1953-1982. Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР» - ответственный составитель О.В. Эдельман (М., Материк, 2005) акцент с «дерьмократов», как прямых виновников развала СССР (в чем до сих пор никто не сомневался, потому их народная молва и переделала из «демократов» в «дерьмократов»), уже прямо искусственно переносится на... патриотические «русские клубы». Нашли козла отпущения! Цитирую: «С конца 1970-х годов (это когда наши «русские клубы» под эгидой ВООПИК вошли в силу и проникли своей сетью во все уголки страны, а на самом-то деле даже раньше - еще с конца 60-х годов – А.Б.) все активнее вели себя идеологи подпольного и полуподпольного русского национализма. Имевшие возможность, в отличие от либеральных диссидентов, апеллировать к чувствительным струнам национальной души, спекулировать на националистических предрассудках недовольного народа». Пафос «Крамолы»: вот, мол, именно «русские клубы», а вовсе не малочисленные либеральные диссиденты из еврейской интеллигенции, опекавшиеся 5-м управлением КГБ (по борьбе с инакомыслием) сыграли решающую роль в развале Красной Империи. Они, они «русские клубы», окаянные, виноваты. А вовсе не контролировавшиеся «Пяткой Андропова» худосочные и на массовые настроения абсолютно не влиявшие правозащитные группки, о которых было больше шума за рубежом и по «Свободам» и «Голосам Америки», чем реального дела. Мол, сами-то правозащитные группки составляли всего по максимум 10 человек, как знаменитая Хельсинская группа Алексеевой. И КГБ сразу же «оседлало» их. А затем «безуспешно боролось» - или лишь делало вид, что борется, чтобы выбивать себе все новые и новые штаты. Так что, мол: никак не «хельсинские группы», развлекавшие общественное мнение на Западе и дававшие работу андроповскому КГБ, а массовое «русское сопротивление» через «русские клубы» само взорвало изнутри СССР. Экое нашли теперь объяснение краху советской власти «черные технологи». В доказательство «Швыдкие» приводят недавно выпущенный под грифом «Союза писателей России» сборник документов «К ненашим. Из истории русского патриотического движения» (М.,2006, составители С.Н. Семанов и А.А. Лотарева. С предисловием главного идеолога русских клубов выдающегося историка Сергея Семанова). Собранные в один кулак документы «русского сопротивления» (впервые опубликованы здесь также многие «самиздатовские» статьи) действительно выглядят внушительно. Но были ли они подрывными? Сошлюсь на свою программную статью в этом сборнике «Силуэт идеологического противника» (из журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1970, №3). Да, она была недвусмысленно направлена против линии Андропова. Ставила под сомнение аналитические способности стратегов КГБ и впервые назвала не пресловутых «руситов» (понимай, русский национализм), а конвергенцию (теорию якобы возможного плодотворного схождения капитализма с социализмом) как главную идеологическую опасность для самого существования советской власти. Я прямо написал, что «схождение» (поддерживаемое стратегами Андропова) закончится капитуляцией и крахом СССР. Вызов был в моей программной статье? Да! Но кому? Только неверным стратегическим предложениям либералов. В примечании к публикации этой статьи Сергей Семанов совершенно справедливо открывает «тайну» - что статья-то моя была инспирирована штабом Брежнева в Заречье и была программным выражением брежневского антилиберального курса: идти на «разрядку», на самые активные переговоры и контакты, но палец в рот «идеологическому противнику» не класть, сохранять свои «вечные ценности». Задержанная цензурой по сигналу Андропова, статья эта однако была по личному указанию Брежнева повышенным массовым тиражом напечатана в молодежном журнале и направленно широко распространялась по линии политпросвещения в армии и КГБ. Тогда на март месяц 1970-го был намечен внеочередной «хозяйственный» Пленум ЦК КПСС, на котором Суслов и Косыгин запланировали снять Брежнева. Соответствующее письмо в Политбюро трех его самых влиятельных членов было написано еще в декабре 1969 года, и шла усиленная подготовка по той же схеме, как снимали Хрущева. Но Брежнев отменил Пленум и без охраны КГБ (практически скрывшись от нее) уехал на Всесоюзные маневры в Белоруссию, под защиту армии, которая стояла за Брежнева. Вот там-то Брежнев с успехом и распространил написанную по его заказу и его установкам мою статью «Силуэт идеологического противника». Армия спасла Брежнева. Троица отозвала свое письмо из Политбюро. А с мая 1970-го года на демонстрациях и в газетах впервые появились крупные портреты Брежнева – Суслов не только капитулировал, но и полностью переключил Агитпроп на прославление Брежнева. К чему я это рассказываю в книжке о культовом поэте русских клубов? А к тому, чтобы приоткрыть закулису тех дней. Чтобы читателю было понятно, что Брежнев искал опоры прежде всего в армии, в ГРУ Генштаба и… в «русских клубах», как единственной тогда существовавшей реальной патриотической силе. Но продолжу цитировать выпущенный по федеральной целевой программе «Культура России», подчеркиваю, официальный показательный сборник документов «Крамола. Инакомыслие в СССР». Здесь прямо таки сатанинский танец отплясывается на якобы подрывном полулегальном «русском сопротивлении», процветавшем, мол, при советской власти брежневского периода. Цитирую: «Подобные (то есть под флагом защиты памятников русской культуры – А.Б) нападки на власть за ее недостаточную «русскость» способны были привлечь гораздо больше плебейских сторонников и сочувствующих, чем либеральные идеи правозащитников. При этом любая попытка публично дискредитировать «русскую правую» обернулась бы против самой власти – ведь не о «реставрации капитализма», а о «патриотизме», национальных святынях вели речь русские националисты, выстраивая изощренные демагогические схемы. Да еще предлагали исключительно простые объяснения: дела идут плохо, потому что у руководства страной стоит много евреев, иногда подобные утверждения сопровождались даже «статистическими» выкладками, довольно широко ходившими по рукам. …Один из сотрудников аппарата ЦК КПСС в приватной беседе цинично излагал планы соединения коммунистической организации РСФСР с «русской идеей». Все эти «интеллигентные» экзерсисы были приправлены изрядной долей вульгарного плебейского антисемитизма. Информация КГБ при Совете Министров СССР в ЦК КПСС от 28 марта 1981 года о распространении так называемого «русизма» по своему тону и содержанию очень напоминала аналогичные документы середины 1960-х годов гг., когда тайная полиция столкнулась с новой формой оппозиционности и с тревогой и озабоченностью пыталась понять своего нового противника». Обратим внимание, как «олигархически» ненавидят авторы «Крамолы» «простой народ», называя его по латыни «плебсом» с оттенком презрения. Ну, конечно, если антисемитизм – то для них это порождение плебса, не пользовавшегося политическими правами народа в противоположность евреям, выступающим в роли привилегированных патрициев. Ну, а информация КГБ в ЦК КПСС от 28 марта 1981 называлась «Об антисоветской деятельности С.Н. Семанова» (идеолога «русских клубов). Его тогда главного редактора массового журнала «Человек и Закон», защищавшего права человека, тогда вынудили по «собственному желанию» уйти с работы и попытались исключить из партии. В это время Валентина Сорокина КГБ травило как поэтического рупора этого «нового политического противника» (русизма – то есть «русского сопротивления»). Сейчас, оглядываюсь назад, я вижу, что, несмотря на все наши промахи, Валентин Сорокин выполнил возложенную на него миссию. И не только как культовый поэт русских клубов. Но и как организатор «русского сопротивления». Мало что издательство «Современник» издавало на потоке массовыми тиражами только книги русских писателей с глубокими почвенными корнями, которые при этом широко принимались в Союз писателей и организовали крепкие духовные очаги по всей русской провинции. Но двужильный Валентин Сорокин одновременно и сам собственными стихами задавал тон всему «русскому сопротивлению». Не было в 60-70-е годы поэта более отчаянного русского, творчество которого было, как могучий айсберг. Он много и широко печатался, хотя, как уже говорил, через цензуру все его стихи, а особенно патриотические поэмы, такие как «Евпатий Коловрат», «Дмитрий Донский», «Георгий Жуков» (имена героев говорят сами за себя!) проходили, как правило, с боем. Но большая и самая отважная «подводная» часть «айсберга» однако плыла в «самиздате». За чтение поэм Валентина Сорокина по клубам КГБ арестовывало артистов-чтецов (напоминаю, мы еле спасли от ГУЛАГА знаменитого чтеца Кузнецова) – КГБ пыталось искусственно сдерживать популярность поэзии Валентина Сорокина. Но в «русских клубах», куда мы не пускали чужих, никто нам не мог запретить слушать стихи Валентина Сорокина. Никто не мог нам запретить передавать их из рук в руки. Сегодня можно нас, стариков, упрекать, что брежневское время стало золотым закатом советской власти. И, наверное, будет справедливым упрек, что, несмотря на всю активность «русских клубов», мы все-таки не подготовили достаточно бдительную смену. Что мы были слишком по-русски доверчивы. Позволили себя предать Михаилу Горбачеву. Но кто в мире застрахован от предательств? Даже Иисуса Христа – Бога предал Иуда. Скажу только, что и Валентина Сорокина тоже, было, предали. После ельцинской контрреволюции Черного Октября 1993 года его имя стало запретным для СМИ, его замалчивали на телевидении, его не упоминали в печати. Страна и весь русский народ после Черного Октября 1993-го года словно в темный колодец погрузились. Кучка олигархов делила народную собственность, а люди вели нищенскую борьбу за выживание. Вместо высокой русской национальной культуры олигархия навязала нации американскую «массовую культуру» - разлагающую дух попсу. Вокруг Валентина Сорокина «они» попытались сделать такой же темный колодец забвения, как советская иудомарксистская власть сделала вокруг имени Николая Клюева. Почти пятнадцать лет длился заговор молчания вокруг имени культового поэта русских клубов Валентина Сорокина. Но не вышло. Совершенно неожиданно, но блокада была нами прорвана, и семидесятилетний юбилей Валентина Сорокина широко отпраздновала вся страна. Хотя не надо обольщаться, юбилейный всплеск – это только всплеск. Сегодня Сорокина знают и любят уже очень немногие – те, кого не затащила в свое болото «попса», кто сохранил в себе русский дух. Мы практически отброшены в духовном и культурном развитии на полвека назад, и, чтобы консолидировать и поднять нацию, всё снова нам надо начинать с организации «русских клубов». И в их становлении, в их обретении собственного лица несомненно очень может помочь поэзия Валентина Сорокина. Валентин Сорокин Славяне Наши ссоры – сердцу перегрузка,
Эта моя книга, как вдумчивый читатель сразу поймет, написана не просто о Валентине Сорокине как поэте. А о сакральном Валентине Сорокине – о нем, как культовом поэте «русских клубов». То есть это значит, что из книги этой молодое поколение должно понять не только «делать жизнь с кого?», но и «что делать?», чтобы вернуть себе самим попранное «олигархами» (а мы знаем, кто за Березовскими, Гусинскими и прочими Абрамовичами и Ваксельбергами, чей клан стоит) русское достоинство. Имя великого русского поэта Валентина Сорокина мы сегодня поднимаем как икону впереди русского «черносотенного» (простонародного) ополчения. Значит, нам предстоит новая битва за Валентина Сорокина. Предчувствую, что тут все будет не просто. В отличие от поэтической «попсы» Валентин Сорокин «трудный поэт». Не для развлечения, а для духовной работы. Если ты, читатель, становишься приверженцем (именно так! я не нахожу более точного слова) Валентина Сорокина, то это значит, что делаешь выбор на борьбу. «И вечный бой - покой нам только снится» - эта широко известная поэтическая формула более чем к кому либо подходит к Валентину Сорокину. Не случайно у Валентина Сорокина самая ранимая аура из всех русских поэтов второй половины ХХ века (и первого десятилетия ХХ1 века). Ни кого другого нет стольких именитых почитателей, среди которых академики, выдающиеся писатели, крупные литературоведы и влиятельные политические деятели. Но и ни у кого другого нет стольких яростных ненавистников, накладывавших табу даже на само имя поэта, требовавших его замалчивания в СМИ и, особенно, на телевидении. Ему давали высшие государственные и литературные премии. И его столь же яростно отрицали. Некий влиятельный литературный критик (уже упоминавшийся «красный хам» Вл. Бушин) даже сделал смыслом своей жизни систематическую травлю Сорокина. Поэта Сорокина, как я уже подчеркивал, совсем молодым назначили главным редактором крупнейшего издательства «Современник». Его выбрали главой Высших литературных курсов (и вот уже двадцать пять лет как он растит молодых писателей). Но его же преследовали тотально и изощренно. Его арестовывало КГБ и только чудо, а вернее, поклонники, вызволили его с Лубянки и спасли от ГУЛАГа. На него завел персональное дело высший суд партии КПК - Комитет Партийного Контроля и партийная расправа (на уничтожение) не состоялась опять-таки тем же чудом. Секрет такой ранимой ауры с жертвенным нимбом, как у святого подвижника, над головой однако прозаически прост. Валентин Сорокин никогда не был сам по себе. Ладонь Клюева и ладонь Есенина сложились нимбом над головой поэта. «Помню, я склонился в Лавре над саркофагом Сергия Радонежского, а номенклатурный журналист Дроздов из толпы орет: «Товарищ Сорокин, вы же главный редактор, как вы отчитаетесь перед ЦК КПСС и Политбюро?» - вспоминает Валентин Сорокин в свой исповедальной публицистической книге «Крест поэта». Эта сценка, как в зеркале, отражает поэтическую судьбу выдающегося русского поэта в советское, относительно благословенное и «демократичное» брежневское время. В иные советские времена, в 20-е троцкистско-ленинские годы или в их рецидив – в троцкистско-хрущевскую «оттепель» 50-х годов, поэта прямо на месте оттащили бы от святого саркофага, взяли бы под ручки и на Лубянку, а потом бы роковой конец как у блаженного православного поэта Николая Клюева (репрессированного и погибшего в 1937-м). Но и при Л.И. Брежневе, сквозь пальцы смотревшего на постоянные нарушения пункта об обязательном атеизме для членов КПСС членами «русских клубов», всегда находились «неистовые ревнители» из поколения «Емельяна Ярославского» (Минея Израилевича Губельмана), которые поднимали вороний гвалт, требуя немедленно исключить из партии поэта, хлебнувшего «опиума для народа», так Маркс называл религию. КГБ Андропова смотрел сквозь пальцы, что Владимир Высоцкий употреблял наркотики. Более того, есть версия, что помогал Владимиру пристраститься к ним и сесть на иглу. А вот религия преследовалась КГБ нещадно в точности по Марксу как «опиум для народа». На Валентина Сорокина однако вороний гвалт «падальщиков» не действовал. Он только жалел «Бушиных», обойденных Господом и вынужденных клевать атеистическую падаль. Но дело не только во внутренней воистину религиозной, «аввакумовской» одержимости поэзии Валентина Сорокина, когда, сознавая мессианское предназначение своей Нации, он поднимает её на уровень богоизбранной. Настоящий русский поэт-пророк – это проповедник, не получающей от этого какие-то особые преимущества, но, напротив, призванной понять всех людей - нести всему миру Господню Благодать. Поэзия Валентина Сорокина рассчитана на то, что ее читатель, ее слушатель способны слушать Проповедь. Как говорится, не мечи бисер перед свиньями. Мне жалко Бушина, когда он просто не понимает поэзии Сорокина. Для него она – темный лес. Ну, не дано это его низкой склочной душе. Но даже и среди искренних ценителей поэзии Валентина Сорокина не все понимают и, тем более, принимают. Не только духовные враги (эти-то понятно), но и люди вполне лояльные к мессианскому предназначению Святой Руси – Москвы – Третьего Рима перед поэзией Валентина Сорокина порой останавливались в сомнениях. Не до всех сразу доходит его огненный текст. Кому-то показалось, что Валентин Сорокин слишком усложнен, метафорически перегружен, требует слишком больших усилий от читателя для своего понимания. Кому-то хотелось отмахнуться, отнеся Валентина Сорокина к «деревенщине». Мол, он такой «корявый», потому что до сих пор не обтесался в городе. Носится со своими деревенскими почвенными корнями, с самородным «старообрядческим» словом. Но это вчерашний день. «Деревня» уходит, торжествует космополитический «мегаполис». Чего нам глядеть назад в свою историю? Да шут с ней – надо нестись сломя голову вперед. Пример с аналогичным зачеркиванием великого поэта в советской истории уже был. Я имею виду принудительное предание забвению Николая Клюева, которого еврейские местечковые критики 20-х годов объявили «нечитабельным». И для них, для местечкового уровня мышления Николай Клюев ведь действительно был закрытым, как русский бор со скитом. В предисловии к первому сборнику самого великого русского блаженного поэта, православного страстотерпца Николая Клюева (репрессированного советским «Красным Хамом» и погибшего в 1937-м году) – прямого предтечи и кумира Валентина Сорокина знаменитый эстет и модернист, сам тонкий поэт Валерий Брюсов писал: «Поэзия Клюева похожа на русский дикий, свободный лес. Современному читателю иные стихотворения представляются похожими на искривленные стволы, другие покажутся стоящими не на месте или вовсе лишними: но попробуйте поправить эти недостатки – и вы невольно убьете в этих стихах самую их сущность, их своеобразную, свободную красоту». Русский могучий бор и силен своими чудными зарослями, своей не признающей никаких ограничений и спрямлений стихийной мощной свободой. И в наследнике великого Клюева Валентине Сорокине эта свобода духа даже еще более раскованна и могуча. Клюев нередко сравнивал русский бор с собором. У Валентина Сорокина клюевское соборное начало еще более обнажено, доведено до раскаленной, как в мартене, огненной метафоры. Валентин Сорокин написал о своем прямом предтече: «Николай Клюев – трудный поэт. Не каждому из читателей и даже профессиональных литературных критиков по духу до него дано подняться. Не каждому, даже из людей, искушенных в поэзии, по вкусу винная пьянящая горечь его перенасыщенной метафорами, сравнениями, аллегориями, клубящейся заповедными мирами пророческой стихии. Николай Клюев – беломраморный православный собор. И стоит он на высоком русском холме. Стоит и зорко окидывает мудрым взглядом отчие просторы на четыре стороны. Дальний Восток и Сибирь, Урал и Срединная Русь – всё уместилось под могучим золотистым звоном его колоколов. За чертой зари туманной,
Витязь – народ русский. Обобранный и униженный сегодня палачеством и воровством хапуг и предателей. Но поэт Николай Клюев прав: мчится витязь. Звенят копыта коня. Колокола собора звенят. Звенит и зовет нас к подвигу сердце Поэта. Неистовый сын Русского Севера, он воплощение русского златоглавого Китежа – символа нашей Руси. В слове поэта – молитва и песня. В слове поэта – отвага и победа. Собор взорвали, а он стоит и сияет. Стоит, и золотистым ливнем звона колоколов возвещает нам скорый национальный праздник счастья. Поэта травили, судили, а он с древнего славянского холма свободно и громко говорит нам, распрямясь богатырски:
В настоящем разуверясь, Валентин Сорокин написал это, подчеркнем, как свою обетованную клятву великому русскому поэту Николаю Клюеву. Но написал будто и о себе самом – перенявшем трагическую поэтическую эстафету именно от поэта для поэтов» Николая Клюева. Он сказал про Клюева, что поэт Клюев - православный собор. Но и сам поэт Валентин Сорокин встал рядом с Клюевым таким же беломраморным златоглавым русским собором в современной нашей поэзии. Собором со звенящими на всю страну крутобокими куполами. Их серебряный звон гулок и призывен, выворачивает душу, зовет к подвижничеству во имя богоизбранного русского народа. Какой другой перезвон может быть гулче, святее, провидчественнее?! Никто так остро не передал закат царской империи, как Николай Клюев. Никто так остро не видел закат советского времени, как Валентин Сорокин. Никто так не возвышался над временем, как Клюев. И никто одновременно и не был, настолько тесно, локоть к локтю среди погибавших «великороссов», в самой гуще русских почвенных корней, в трагической массе самого народа, насилуемого чужой иудомасонской Революцией 1917-го. Клюев стоял тесно, локоть к локтю среди толпы, среди простонародной «черной сотни» с ее пламенными старообрядцами и последними блаженными, тщетно взывавшему отходными молитвами к Николаю Угоднику (покровителю русского народа) предотвратить трагический эксперимент. Валентин Сорокин повторил клюевский православный подвиг на закате советской Красной Империи, став в брежневское время «культовым поэтом» массовых русских клубов, пытавшихся, её спасая, русифицировать советскую власть. Если истинно, что для русской национальной традиции характерно, что русские поэты – берут на себя пророческое бремя, что это пророки в обличии поэтов, окормляющие свой народ, - то вот вам и законченный портрет Валентина Сорокина. Постигая феномен Сорокина, вы постигаете и самые сокровенные русские тайны. Впрочем, не ждите, что ваш благоговейный поход за русскими тайнами при постижении сорокинской поэзии будет прогулкой по райским рощам. Напротив, сорокинская поэзия – это, как я уже подчеркивал, густой русский бор со всеми его мифологическими чудесами и вещими явлениями. Но и со всеми его страшащими контрастами, с таинственной жутью буреломов, со страхом заплутать в дебрях. И со старообрядческим священным островом – скитом и златоглавой церковкой среди дебрей. Да, душой Поэт до сих пор - из старообрядческого спрятанного в непроходимом бору русского скита с его закрытыми мистическими исихастскими тайнами. И его поэзия, как благословенный Сезам, проникнуть в который можно, только зная пароль к заветной двери: «Сезам, откройся!». И в данном конкретном случае пароль в благословенный поэтический Сезам заключен в подсознании. Генетический код - то, что психиаторы называют «подкоркой», у человека должен был русским. Человек может быть не воцерковлен, но он должен быть подсознательно, вместе с кровью предков – православным. В этом сакральный ключ к мистической поэзии Валентина Сорокина. Человек может проверить себя, русские ли у него корни: если Вы любите и интуитивно понимаете каждое слово, каждый ритм, каждую метафору и аллегорию в поэзии Сорокина, то, значит Вы – русский по духовному самоопределению человек. И напротив. Что стоит за столь яростной, какой-то даже сумасшедше истеричной травлей Валентина Сорокина со стороны литературной шавки, отщепенца от русской нации Бушина? А трусость – боязнь, что русские проснутся и сбросят путы унижения под оккупационным олигархическим игом. Известный современный русский публицист и философ Г.М. Шиманов с тревогой отмечает в газете «Слово» (2006, №6) наметившуюся тенденцию внушать нам, русским, что мы народ, оставшийся без своих духовных вождей, что мы потеряли духовную мощь и творческую силу. Цитирую: «Мне могут возразить (понятно кто? такие вот «отщепенцы» бушины - А.Б.), что русский народ как раз и не годится в качестве основы для российского союза народов. И не годится он по той причине, что в его сознании якобы не было никогда действительного единства национального и сверхнационального. Его национальное сознание якобы было всегда слабым и даже предельно слабым. И это главная причина его современного состояния, до которого он докатился и позорнее которого быть ничего не может. А если так, то много ли стоит его т.н. всечеловечность? Всечеловечность, в которую задрапировали заурядный космополитизм», - пишет Шиманов. И философ глядит в корень. «Отщепенцы» Бушины натворили бед на Руси. Поддавшись на сатанинские призывы своих воспитателей «Емельянов Ярославских» (Минеев Израилевичей Губельманов) ломать церкви, презирать свою собственную русскую нацию, стесняться своей русской национальности, будто это проказа какая-то, они превратили себя в «интернационалистов» без рода, без имени, в перекати-поле. Они мечтают, чтобы и все русские обыыатели стали такими же. А вдруг среди русских людей поднялся свой поэт-пророк, который победительно гордится, что каждый волосок в нем русский, что отец у него был предводителем уральских казаков, а мать, как у Николая Клюева, тоже «плакальщица», «сказительница». Поэт – язык, в стихах которого пылает вещим огнем. Ну, как тут «отщепенцу» Бушину с ума не сойти, как на вещего поэта подзаборной шавкой не наброситься?! Отщепенец Бушин унижает Валентина Сорокина прежде всего потому, что Бушин ненавидит свои корни. Ненавидит своих. Он и книжку свою сатанинскую знаково назвал «Огонь по своим». И если в статьях для газеты «Завтра» на заказ он порой еще строит из себя даже чуть ни антисемита (я вот, мол, такой – «их» тоже не люблю, я никого не люблю!), то в статье для менее щепетильной «Дуэли» русофобия из Бушина поперла, как дерьмо из засоренного туалета. Мало, что центральным, ключевым местом всей его статьи с обвинениями русскому поэту Валентину Сорокину стало неслыханное по цинизму обвинение Сорокина в том, что он - русский. Но еще Бушин сам нагло и заказчиков своих назвал. Начинает с Ленина (Бланка), напоминает, что Ленин ненавидел свою Родину, ненавидел само слово «русский». Но ленинец Бушин идет еще дальше, ползет прямо к Талмуду. Причем, именно к самым ксенофобским средневековым местам Талмуда, от которых давно пора Талмуд очистить. Вдосталь наглумившись над Сорокиным за то, что он гордится тем, что он гордится своей национальностью и любовью к Родине, Бушин затем переползает на еврейскую тему и нарочито демонстративно, мол, знай наших, сталкивает Валентина Сорокина с евреями. Вот опять дословный текст из «Дуэли» (2006, №35), без единой купюры: «Любовь к своему народу достойна уважения, но при всей любви надо иметь мужество смотреть правде в глаза, не шельмовать в пользу человека только потому, что он русский, перс или еврей». Понятно, что перс тут вставлен Бушиным для черного юмора на его «антидюрингском», грязно бушинском уровне. Но вот как это перевести с «одесского» на русский язык речевой оборот Бушина «не шельмовать в пользу человека», я не знаю. Понимаю, что без извлечения маленькой пользы ни один «жидовствующий» шагу не сделает. И Бушин тут не оригинал. Но уж выражался бы Бушин хоть чуть-чуть пограмотней. Все-таки Литературный институт вроде бы формально закончил. Хотя, говорят, одновременно учился на юриста, и это именно его главный жизненный поплавок. Про меня Бушин нажимает в своем памфлете на Сорокина, что я, мол, человек из «катакомб» - так Бушин презрительное называет «русское сопротивление». А само «русское сопротивление» называет фантастикой. Мол, не было такого никогда. Потому, мол, и про то, что Валентин Сорокин был «культовым поэтом русских клубов» - это, мол, тоже всего лишь только красивая легенда, придуманная «русскими фантазерами». Самообольщаются русские, что у них есть свой культовый поэт, а нет у них никакого своего культового поэта. Мы, бушины, сами отщепились от древа нации и других за собой в выгребную яму, на помойку истории утащим. Поступим с Валентином Сорокиным точно так же, как идомарксистская власть поступила с Николаем Клюевым – предадим Валентина Сорокина насильственному забвению. Но что взять с выродка, программного «отщепенца», духовного ублюдка? Я сознательно с первых же страниц сталкиваю лбами вещего поэта Валентина Сорокина, выросшего из сталинских 30-х годов (когда началась русификация партии «большевиков» и советской власти), и несостоявшегося поэта, склочного литературного критика, жалкого отщепенца Бушина, выродка, воспитанного «Емельянами Ярославскими» (Минеями Израилевичами Губельманами) в ленинско-троцкистские 20-е годы. Потому что это столкновение не двух поэтов, а наглядное столкновение разных сторон самого времени. Вне этого мистического духовного конфликта, пожалуй, нам и не понять до конца фигуру «культового поэта русских клубов». Выродок Бушин сам в сакральную силу России не верит и другим с местечковой нахрапистостью хочет не разрешить. Он надевает на себя маску окаянного патриота – последнего борца за советскую власть. Но он при этом не понимает (или, вернее, делает вид, что не понимает), что советская власть была разной в разные периоды. Больше того, она была кардинально противоположной в ленинские (= троцкистские) 20-е годы и в сталинские (затем брежневские) годы. Хрущевское мутное «оттепельное» десятилетие было отступлением в «интернациональный» троцкизм. Но Брежнев мягко, но последовательно восстановил сталинскую линию на русификацию партии и советской власти. На почвенную ориентацию и очищение от импортного иудомарксистского «интернационализма» (= глобализма). Брежнев много сделал и для Православия. Уже опубликовано (sic!) Завещание Сталина в вышедшей сенсационной книге «Личная секретная служба И.В. Сталина. Стратегическая разведка и контрразведка. Сборник документов» (М, Сварогъ, 2004), где Сталин прямо говорит об его ориентации партии на постепенное возвращение Православия. Во всяком случае, свидетельствую, Брежнев (а мне благодаря моей дружбе с Галей Милаевой-Брежневой, с которой я вместе работал в АПН, довелось общаться с Генсеком с Заречье в узком кругу) верил в особую мистическую православную предначертанность всех имперских действий Сталина. Верил и сам кое-что сделал на этом пути, с чувством исполненного долга завещав себя отпеть по православному обряду (что и было сделано; а телевизионные кадры, как жена крестила гроб Брежнева, обошли весь Запад, это у нас их запретил показывать атеист Андропов). Конечно, исповедь Сталина Патриарху в 1952 году на Рождество (давно хорошо известная в посвященных исихастских церковных кругах) всё бы расставила по местам, и она еще ждет опубликования. Но, во всяком случае, одно уже совершенно достоверно: что в своем так называемом Завещании (а я уже сказал, где оно теперь, наконец-то, опубликовано), наставляя преемников как сохранить Империю, Сталин указывал именно на необходимость постепенного возвращения русского народа, всей нашей нации к традициям Православия. Уверен, что по истечении сроков давности будет опубликован такой же сборник документов и Личной секретной службы И.И. Брежнева (у всех Генсеков были такие личные службы – чего скрывать тайну Полишинеля?). Тогда можно будет рассказать побольше о внутриполитической доктрине Брежнева «Двуглавый орел». А пока я просто – для Фомы Неверного, кроме «постриженного газона» не верящего ничему, вроде Владимира Познера или Владимира Бушина! - приведу дословно буква в букву текст, которым руководствовался в решающие моменты правитель золотого века советской власти Л.И. Брежнев, считая этот текст именно завещанием для сохранения Империи от Сталина: «Реформы неизбежны, но в свое время. И это должны быть реформы органические, опирающиеся на традиции русского народа при постепенном восстановлении Православного самосознания. Очень скоро войны за территории сменят войны «холодные» - за ресурсы и энергию. Нужно быть готовыми к этому». Как видим, И.В. Сталин предвещал нам вовсе не хрущевскую мутную оттепель на космополитический троцкистский лад, а опору на традиции русского народа и даже на постепенное восстановление духовной пассионарности русской нации на твердом почвенном фундаменте коренного православного Имперского самосознания. Так и нужно держаться сокровенного завета Великого Имперца. От добра добра не ищут! Однако настойчиво подчеркну: и Сталин, и Брежнев (тот в более «демократической» и гораздо более мягкой форме, но продолжавший сталинскую линию на русификацию марксизма и всей советской власти) были очень осторожны с переменами – советскую власть нельзя было гнуть через колено, резко возвращая ее из сатанинского атеизма в Православие. Моисей после египетского плена 40 лет водил евреев по пустыне прежде, чем открыл им Обетованную землю. Первые годы «интернациональной», совершенно чужой советской власти - все 20-е годы были для русских людей своего рода «египетским пленом». Не случайно для мумии Ленина даже соорудили своего рода миниатюрную египетскую пирамиду – символическую копию пирамид египетского царства. Про древнеегипетское (так называемое, «герметическое», практиковавшееся в масонских ложах египетского толка) происхождение проекта Щусева – это давно общеизвестные вещи. В архиве ИМЭЛ есть соответствующие документы.
Здесь читайте:Илья Муромец и Жидовин (былина из Собрание народных песен П.В.Киреевского)
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
|
Гл. редактор журнала "МОЛОКО"Лидия Сычева
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
