|
О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2008 г.
РуЖи
|
Ученик
(вместо дневника)
Друг мой! Считай себя не иначе,
как школьником или учеником.
Н.В. Гоголь
Дмитрий Ермаков.
ЗЕЛЁНЫЙ БЛОКНОТ
11. 06. 2002
Поезд "Архангельск – Москва". В Москве Шорохов. Общежитие Литинститута,
забранные сеткой лестничные пролеты, гулкие пустые коридоры, комната 720.
Вечером – Казанский вокзал.
Шорохов:
- Все вокзалы Москвы пропахли мочой.
Я:
- Все вокзалы России пропахли мочой.
Шорохов:
- Первая строчка стихотворения.
Я:
- Если хочешь – дарю. Вообще-то, это тема для Наугольного.
Шорохов:
- Не надо ему таких стихотворений.
Поезд "Москва – Анапа".
12. 06.
Утром уже южный пейзаж. Холмы, овраги, пирамидальные тополя, лиственные
перелески, рыжие коровы. На станциях: свежая варёная картошка, вишня,
черешня, клубника, рыба в тесте… Торговки толпятся у вагонов, наперебой
предлагают свой товар. Наверное, целые посёлки живут этой вокзальной
торговлей.
23 ч. 30 мин. – Ростов-на-Дону. Большой вокзал, перрон. Сплошной бетон,
камень. Стоянка 20 минут.
Дон – весь в столбах света от фонарей.
13. 06.
6 ч. 15 мин. – Краснодар.
Две немолодые проводницы с явно испитыми лицами. Одна в "уставной"
железнодорожной форме, у второй – при форменной рубахе длинная юбка с
высоким разрезом.
Анапа…
Живу в частном доме на втором этаже, куда ведёт крутая деревянная лестница…
Шёл к морю. Казалось – обычный горизонт, м. б., лес на горизонте или что-то
тёмное, а это море. Думал, подойду прямо к воде, а остановились у высокого
обрыва: каменистый берег внизу и волны…
По боковой дороге спустился к берегу, к воде. Разулся, вошёл в воду. И сразу
порезал ногу (левую).
Сидел на большом камне. Брызги долетали до меня. Солёный, йодистый воздух,
ветер. Волны – то еле заметные, то побольше, пенясь, секутся о камни. Одни
булыжники, ракушек нет…
13 – 14. 06.
(Сидел уже ночью во дворе, в свете фонаря за столиком, рядом с вишней, пил
кофе, курил и писал. И так это было хорошо... 28 – 29. 09. 2005)
Рассказ. Он получил письмо, а на следующее утро выехал из города. Стучащий,
грохочущий, кренящийся, дёргающийся поезд. Проводницы. Курит. Москва. Метро
(турникет). Поезд и другая природа. Он приехал в город. Загс. Дочь в белом
платье. Тоненькая, как вичка. Жених слишком уверен в себе. Бывшая жена – всё
такая же деятельная, сильная. Никто не узнаёт его, кроме приятеля
приславшего письмо. Он делает знак, чтобы тот не признавался. Вечером
приятель приходит в гостиницу, пьют. Разговор. Снова поезд. Звонок жены. Он
кладёт трубку. (Набросок рассказа "Монрепо").
14. 06.
Море розоватое у берега (солнце встаёт со стороны берега, за горой), дальше
фиолетовое, бирюзовое… На берег идут большие волны, а от берега маленькие,
короткие. И эти волны сталкиваются и создают постоянную рябь. Будто дождь
сечёт по воде…
Постоянный гул, плеск, шипение воды у берега…
14 – 15. 06.
В апреле я ехал из Тулы (с первенства России по самбо, возил Андреева). В
поезде мне приснился сон...
… Церквушка на краю города (похожа на Лазаревский храм), толпа. Хоронят
человека, признаваемого всеми за святого. Вырыта могила, опускают гроб. Я
соскальзываю, падаю в могилу, на гроб. И чувствую – крышка шевелится. Он
встаёт. Мне страшно (наверное, в этот момент я закричал во сне). Но страх
ушёл. Я стал – им, он – мной. Поднялся из могилы, и все пали ниц. И две
церкви (именно здания, храмы) тоже ложатся, и купола на земле. Кланяются
ему. (А сначала была одна церковь).
15 – 16. 06.
Большая, тёмная (в свете фонаря, был уже поздний вечер, не разобрать чёрная
или синяя) бабочка, с размахом крылышек сантиметров пятнадцать, села на
перила лестницы. Я взял её за крылышки, с усилием оторвал от перил, сам не
знаю зачем. Подержал и выпустил. Она затрепыхалась, с трудом перелетела на
дерево черешни.
- Ночная бабочка. Теперь это редкость, - сказала хозяйка дома, сидевшая
внизу, во дворе.
Её сын хотел взять бабочку, но она остановила:
- Не тронь. Если повредишь пыльцу – погибнет.
Жалко, если погибнет.
Минут через пять её уже не было на ветке.
16 – 17. 06.
Рассказ: человек приехал в южный курортный городок. Всё изменилось. Вместо
саманной хаты – кирпичный двухэтажный дом.
Когда-то он был здесь. Познакомился с девушкой. Она была больна. Приехал на
следующий год. (Уезжая в первый раз, не успел взять её адрес). Она умерла.
Берег. Камни. Бабочка. Ореховая роща. Порез ноги. Оставил на камнях кровь, а
волны смыли.
Всё изменилось. Море неизменно. Жизнь прошла. Жалко.
18. 06.
Домой из Анапы.
Поезд попал в грозу. Сплошной ливень. Грохот. Кажется, что молния попала
прямо в вагон… Но быстро всё кончается. Чётко видно, где обрываются тучи и
дождь. Солнце, радуга…
21 – 22. 06.
Мне 33 года.
Очень многие поставлены в условия выживания.
И не то чтобы, действительно, вопрос – жить-не жить. А - как жить? Хотят
жить "хорошо" (материально) – и зарабатывают, зарабатывают… А жизнь-то и
проходит.
Вот и урывают, походя, между зарабатываниями: любовники, ещё какие-то
удовольствия… И страдают.
Навязана психология потребителя: поменьше отдать – побольше взять…
И, всё равно – у разбитого корыта.
Те, что беднее, тянутся за теми, что богаче. Самые бедные бьются из
последних сил. "Богатые" кичатся перед бедными. Ну, а на самом деле богатые
– в совсем другой жизни, и бедные и "богатые" для них: налогоплательщики,
"электорат", "этот народ"… И никакого дела им (богатым) до "этого народа".
Лишь бы не пресеклись источники обогащения…
И все – "богатые", бедные, богатые – несчастны.
И нужно: понять и пожалеть каждого.
Перепечатывая сейчас эту запись, понял, что она очень похожа (иногда
дословно) на статью 2005 года. Но когда писал статью, я в эту запись не
заглядывал, я уже просто забыл о ней. То, что действительно волнует –
помнится какой-то "специальной" памятью. И не просто помнится, а
развивается, дописывается, переписывается… Да ведь и первая запись
появилась, как развитие ещё более ранних мыслей даже и не записанных. Вот
статья:
МОЁ ПОКОЛЕНИЕ
Моё поколение русских (примерно от 30 до 40 лет) – первое поколение,
родившееся и выросшее, а значит, воспитанное и самовоспитавшееся в обществе
побеждающего потребителя: "мне-мне-мне…"
Родившиеся в пятидесятые, ещё застали времена искренней веры в торжество
провозглашаемых правящей партией идей коммунизма и интернационализма; а если
вера та была и не всегда искренняя, то победы-то были настоящие: космос,
великие стройки, спортивные победы, сильнейшая в мире армия… Застали они ещё
и традиционную, вековую, перетерпевшую первые годы коллективизации,
крестьянскую культуру. Деревня ещё жила.
Мы родились в годы осмеяния той веры, в годы анекдотов про Чапаева и
Брежнева, в годы, когда мечтою многих стали победы не во имя Родины, а во
имя себя: холодильник, хрусталь, ковры, джинсы, для "интеллектуалов" – тома
модных писателей на полках. То есть - материальный достаток. И не только
достаток, а и сверхдостаток. Чтобы "не хуже, чем у людей", а желательно
"лучше", то есть – больше…
Юность наша пришлась на годы перестройки, когда в головы и души наши
обрушились потоки "правды", отнимавшей у нас остатки веры, развенчивавшей
деяния отцов и дедов, вырывавшей у нас из-под ног родную почву и дававшей
взамен жвачку демократической "свободы"…
А молодость пришлась на разгул той "свободы" – развал Союза, "приватизация",
безработица, бандитизм, для одних – нищета, для других – неправедное шальное
богатство. (А нищета ведь развращает, как и богатство, стоит только признать
себя нищим – не духом, а материально).
А рядом – наши растерявшиеся в новой жизни родители. Или же родители, очень
быстро понявшие эту жизнь, даже быстрее нас понявшие. Есть, есть и такие…
А на экранах – племя юмористов; всевозможные "фабрики", обещающие сделать,
если уж не из нас, то из наших детей непременно – "звёзд"; обаятельные
ведущие, знающие, как легко и непринуждённо "стать миллионером" – и всего-то
кроссвордик какой-нибудь отгадай, только не думай ни о чём важнее
кроссвордов…
И вот мы такие, какие есть. Разные – богатые, бедные, внешне счастливые,
вечно несчастные… Но, прежде всего, почти все – эгоисты и гордецы.
Эгоистичные и гордые педагоги, эгоистичные и гордые офицеры, и даже, порой,
священнослужители (тоже ведь люди) эгоистичные и гордые. Эгоистичные и
гордые мужья и жёны, мамы и папы… Бедные наши дети!
В моём поколении распался едва ли не каждый второй брак. Мы – поколение
истаскавшееся по "любовькам", испившееся, искурившееся, изанекдотившееся…
Но, битые жизнью, пострадавшие в своей гордости и эгоизме, выжившие, мы
начинаем прозревать. Мы начинаем понимать, что умирать всё-таки придётся;
что не в деньгах (и не в их количестве) счастье; что хоть загордись (даже
если есть чем гордиться), а без любви искренней, жертвенной, всепрощающей –
счастья нет; и что дети наши не по количеству денег, потраченных на них, а
по любви нашей отдадут и нам…
И мы обязаны понять, что отцы наши оставили нам восстановленную из разрухи
страну, деды – великую Победу, бессчётные поколения предков – вечную Россию.
А мы-то что оставим?
Наверное, я опять перехлестнул – так уж все и прозрели, так уж все и
эгоисты… Ну, не все, конечно, не все…
А я ещё больше "перехлестну": я верю, что из моего поколения или из
поколения наших детей – будет явлен России и миру Царь. Помазанник Божий.
Да, я так верю, и так верю не только я…
И я знаю, что моё поколение уже поняло (или начинает понимать), что без веры
жить невозможно. Не в себя, не в какой-либо общественный строй. В Бога.
Статья была опубликована в газете "Красный Север" 2 июня 2005 года.
22. 06.
Писатель Е. – всё украдено, в основном, у Белова. Опошлено. Псевдонародно.
Но одним каким-нибудь словцом и выдаёт себя. Например: "извращенец" – якобы,
сказала пожилая деревенская женщина.
Звонил из Москвы Шорохов. Поздравил с приёмом в СП.
25. 06.
Выборг. Парк Монрепо – "крупнейший в Европе". "Башня смерти", "святой
источник", крепость, башня с которой видно весь город, ресторан "Старая
башня" – действительно, в старой крепостной башне. Узкие, крутые, булыжником
мощёные улочки. Девушка-ребёнок (и не девушка, а женщина).
Из записи от 13-14 и вот из этой, про Выборг, получился потом рассказ
"Монрепо", о котором Цыганов сказал: "Литературщина", а я подумал: "Хорошо,
что не газетчина".
Неожиданная запись в дневнике Бунина за 1922 г.: "10-23 января. Ночью вдруг
думаю: исповедаться бы у какого-нибудь простого, жалкого монаха где-нибудь
под Вологдой! Затрепетать от власти его, унизиться перед ним, как перед
Богом… Почувствовать его, как отца…"
В понедельник, 24. 06, был в Союзе. Белов сказал: "Дима, если будешь
начальником, не будь таким, как Ганичев".
Днём дождь, а к ночи – гром, гроза.
Опять думал о Башлачёве. Когда-нибудь написать о нём.
Много раз пытался. Писал что-то о нём. Вот последнее: "Башлачёв со всей
своей, казалось бы, распахнутостью душевной, м. б., как никто выполнил завет
Тютчева – "молчи, скрывайся и таи". И Божью заповедь исполнил – не упомянул
(в стихах во всяком случае) в суете окружавшей его, не назвал… "Имя Имён" –
и всё.
А как он прорывался к Нему, к Имени… Из болота "рок-культуры", через
постижение глубины русского слова. Он шёл. Проживал судьбу русского народа.
От доисторической дьявольщины "рока", через детство-язычество, выше, выше…Не
смог, не оказалось рядом того, кто поддержал бы, удержал бы. Он уже уходил
из так называемой "рок-культуры" (к которой хотя и относил себя сам, но
никогда и не принадлежал полностью, ибо принадлежал поэзии) в культуру
истинную.
Торкался то к Вознесенскому, то к Градскому… Не те оказались люди…
Не смог. Сорвался. Никого рядом, по росту, не оказалось. А те, что были по
росту… Слишком чужим он им казался… (18. 12. 05).
26-27. 06.
Бунин муштровал себя записями, где: и погода, и пейзаж – всё чётко, зримо.
Что ели, пили, что говорили… Но сколько самовлюблённости. Запись о нападении
Германии (1941 г.), и тут же – какой жиденький у него сегодня суп. Всё о
себе любимом. Понимание своей гениальности и сомнения вечные. (Вообще-то,
свойство, кажется, всякого большого писателя. И не только писателя,
конечно). И чувствуется иногда прямо упоение красотой своего письма, языка.
(Впрочем, всякие записи – тренинг необходимый для писателя).
29-30. 06.
Допустим, Бог сотворил всё. Но что же такое Он Сам? Допустим – мы творение
или подопытные инопланетян. Кто же сотворил их? "Инопланетная теория" вовсе
не отвергает Бога.
Но, думаю, что если и есть какие-то инопланетяне, то нас они абсолютно не
касаются. И единственное, что нас соединяет с ними (если они есть) – Бог.
Что такое человек? Весь этот мир? Откуда всё взялось? Откуда Бог? Или
"первый взрыв"? А что взорвалось-то?.. Да что же это такое-то? Ради чего все
мучения? Для чего нужно? И главное – откуда? Что? И все "иные" миры, если
они есть, что такое? Как всё сделалось-то? Опять – Бог? А Бог?
1. 07.
Сегодня вручили писательский билет. И сегодня же пришёл вызов на экзамены в
Литинститут. 8 августа нужно быть в Москве.
3-4. 07.
А. Наугольный подарил мне на день рождения книгу Конфуция. Цитаты из неё.
(Некоторые вошли потом в "Путь чая". Первый (а может, и второй) вариант
повестушки уже был готов. Конфуций же помог глубже заглянуть в "чайную"
тему.)
"Учитель сказал:
- Человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением
лица".
"Из назначений ритуала всего ценней гармония…"
"Учитель говорил:
- Кто утром слышал о пути, тот может вечером и умереть спокойно".
"Кто устремляется к пути, но стыдится, что плохо ест и одевается, с тем
говорить не стоит".
"В ком сил не достаёт, на полпути бросают. А ты ещё не начинал пути!"
"Учитель сказал:
- Народ можно принудить к послушанию, его нельзя принудить к знанию".
"И вот, когда мои силы на исходе, ОНО как будто уже рядом. Я хочу следовать
за ним, но не могу". (И тогда, и сейчас, следование за каким-то "оно", для
меня неприемлемо).
"Учитель, стоя на берегу реки, сказал:
- Всё уходящее, как эти воды, не прекращает своего движения день и ночь".
"Быть человечным – значит победить себя и обратиться к ритуалу".
"Цзыгун спросил:
- Найдётся ли одно такое слово, которому можно было бы следовать всю жизнь?
Учитель ответил:
- Не таково ли "сострадание"?
"Чего себе не пожелаешь, того не делай и другим".
"Благородный муж тревожится об обретении пути, он не тревожится о своей
бедности".
Я стараюсь не повторять чужих ошибок. Совершаю свои.
Осудить себя, хотя бы в душе, когда видишь, что ошибся.
Всю жизнь учиться, ничего не бояться, жалеть других и не жалеть себя.
4-5. 07.
Диалог в рассказ:
- Ты говоришь, как сварливая жена. Не надо этих дамских штучек. И не
понимаю, зачем ты обманывала меня?
- В чём я тебя обманывала?
- Ну… Не любишь же ты меня.
Потемнев лицом, будто бы смутившись, ответила:
- Я никого не люблю.
Фотограф.
Стоишь за оградой – металлические, вертикально поставленные прутья, а между
ними всякие круги да ромбики – и можно спокойно рассматривать людей, идущих
по улице. Будто ты не в двух шагах от них, а в другом мире… Красивые
девушки, усталые, но тоже красивые, женщины, самоуверенные юноши, мужчины,
дети… И никто не замечает, что я не просто стою, а наблюдаю. А только
вышагни за воротца и посмотри так же – нарвёшься.
Идут, идут, уходят – человеческая река. А сзади, в тридцати метрах, река
настоящая. И устав от суетности реки людской, гляжу на медленно, но
неотвратимо текущую воду. А на том берегу – храм, с ободранной штукатуркой,
с высокой, чуть вроде бы наклонившейся, колокольней. А в воде – чуть
колышущееся, фотографически точное отражение. И пышная зелень берегов – ивы,
ивы… А между двумя реками – большое серое здание, забитое всевозможными
конторами. И в нём – моя комнатушка безоконная. Чёрный квадрат, вернее –
куб.
6-7. 07.
В конце мая ездил на открытие охоты к Бутанову.
Моторка с задранным носом несётся по Леже. Сижу с карабином в руке. Мокрый
ветер в лицо. Чувствую себя человеком. Ночью один у костра. Звёзды.
8. 07.
Диалоги:
1.
- Ненормальный какой-то.
- А что норма?
- Ну, всё-таки, большинство это норма.
- Большинство – это телевизор после работы, отдых в выходные дни,
спокойствие. Семья, работа, еда… А если отдыхать не умеет – ненормальный?..
По-своему ненормален каждый. Если к любому подойти со строгими медицинскими
мерками (которые тоже какой-то ненормальный отмерил) – отклонения найдутся у
каждого.
Норма, образец – Христос. Недостижимый образец, конечно. И чем дальше от
Христа, тем дальше от нормы. Но в нынешнем мире всё как раз наоборот.
2.
- Спаивают, гады, народ.
- Кто? Конкретно. Покажи мне его, который спаивает, и я его убью… "Жиды"?
"Чёрные"? Вот выйду на улицу, схвачу за шкворень первого попавшегося жида
или чёрного: "Ах ты гад!" – скажу. И этот конкретный гад, такую историю
своей жизни расскажет, что пожалеть его придётся, ещё, может, и денег дам.
3.
- Я вот заявлю на тебя в милицию, что у тебя два паспорта!
- А я напишу явку с повинной, так мне ещё и премию дадут.
- Чего мелешь-то? Разве за это дают премию?
- А то нет! Кто б их бесплатно писал, эти явки-то?
9. 07.
Россия кладбищенская.
Городское кладбище уже язык не поворачивается назвать погостом.
Ставили деревянный крест, ухаживали за могилой – дети, внуки, правнуки.
Потом, неминуемо, крест падал, сгнивал, холм сравнивался… В этом есть
какая-то большая правда А что эти мраморные мавзолеи, часто забываемые уже
детьми? И ведь тоже в прах обратятся, но не через сто лет, а, допустим,
через пятьсот.
Рабочий день, а людей на кладбище много.
Кладбище для русского – промежуточная станция на дороге к храму. А в
советские годы кладбище в чём-то храм и подменяло – по церковным праздникам
многие шли не в храм, а на кладбище.
На автобусной остановке перед кладбищем торгуют искусственными цветами.
Синтетические, ненатурально-яркие… Что-то карнавальное…
… Ухоженная уверенная в себе женщина. Не яркая красавица, но обаятельна.
Улыбка – белозубая, явно искусственная, понятно, что на улыбку эту, как на
крючок, немало мужиков попалось…
10. 07.
И написать бы неторопливый скучноватый роман, вокруг которого и соберутся
мои рассказы.
Этот мир уже создан в моей душе. Это не плохой и не хороший мир, а такой,
какой есть… Понять и пожалеть каждого…
Почему-то мне нравится скучный хемингуэевский "Райский сад", "Ночь нежна"
Фицджеральда.
12-13. 07.
Стихи и проза Н. – о себе несчастном. Даже в рассказе об умирающей матери –
не её страдания, а его страдания. Вообще, такой рассказ, да ещё всего лишь
через месяц с небольшим после её смерти – какое-то извращение. Он
"непризнанный гений", все обязаны понимать и жалеть его. Он же не жалеет
никого. Тупиковый, гибельный путь. А жаль. Мужик-то талантливый.
14-15. 07.
О многом могут рассказать не только глаза человека, но и, например, затылок,
уши, спина, ноги, очень о многом – руки.
Вот – загоревшая до черноты шея, но из-под туго застёгнутого ворота рубашки
видна полоска белой кожи; морщинистый коротко стриженый затылок; крупные,
мятые, с пучками седых волос, уши – уставший от жизни старик-работяга…
Но интересна и жизнь неживых, вроде бы, вещей. Вот мужчина скомкал и бросил
мимо урны сигаретную пачку в слюдянистой обёртке, и она, упав на затоптанный
асфальт, шевелится, разворачивается, будто тянется за бросившим её
человеком. И слюда всверкивает то одной изломанной гранью, то другой. Пачка,
как зверёк ворочается, выгибается, и, наконец, застывает… А вскоре
безжизненный трупик будет сметён дворником на лопату, отправлен в урну,
потом в бункер мусоровозки, и сожжён на свалке за городом… Жизнь и смерть
этой пачки, м. б., интересней некоторых человеческих жизней и смертей.
15-16. 07.
Пустота. И из пустоты в капельку какую-то вливается жизнь. Девять месяцев в
утробе (потом за всю жизнь не будет такого развития, изменения в физическом
плане) и – рождение – жизнь – смерть. И опять пустота? Или переход в жизнь
иную, в иную форму существования? Да ведь и рождение не из пустоты. А
умирание – уход в ту "пустоту" из которой родился или в другую? Не найти
ответа… И все узнаем ответ – потому что все умрём. И жизнь в этом мире, не
подготовка ли к жизни в том? Как девять месяцев в утробе… Но вот на кладбище
тумба с надписью "младенец" – он что, уже "подготовился"?..
… Жизнь в мелочах, которые надо научиться замечать и любить – падающий лист,
долька лимона на белом блюдце, лёгкое касание женской руки, улыбка ребёнка…
Всё это – миг. И это жизнь. С любовью прожить всё это и (хоть и страшно,
конечно) уйти туда, за грань. Ведь всё это, все эти "мелочи" – не случайно
даны нам.
…В Анапе я сидел во дворике под лестницей на второй этаж, Тёмный звёздный
вечер, тепло, сигарета, чашка кофе, фонарь на стене. Пишу. Тут же – руку
протянуть – вишня, спелые ягоды.
…Главный герой всех моих рассказов – время уходящее безвозвратно, утекающая
жизнь, потери непоправимые и всё же неизбежные.
А эти записи – не попытка ли остановить время? А переписывание записей?..
17-18. 07.
Неслись на моторке по реке. Ветер тугой, мокрый – в лицо. Сзади, на руле, у
мотора, Миша – цепко вглядывается вперёд. Лодка несётся задрав нос. Хочется
заорать во всю глотку от пьянящего чувства свободы, силы. Но только крепче
сжимаю зубы и ухватистей держу карабин… Воля!
…По радио передали: задержан подросток, устанавливавший на какой-то
просёлочной дороге плакат "с антисемитским содержанием". Додумался,
насмотревшись по телевизору сюжетов на эту тему ("антисемитские надписи").
Таким образом он хотел отомстить за что-то мальчику из еврейской семьи,
живущей в деревне. "Но уголовное преследование ему не грозит в виду
несовершеннолетия", - радостно сообщил диктор.
Бедный мальчик, наверное, и понятия не имеет о том, что такое
"антисемитизм". Детская шалость, злая, конечно (повторюсь – под влиянием
телерепортажей придуманная), и вот об этом передают на всю страну.
Сегодня же в другой области (опять же по сообщению радио), на территории
какой-то стройки (!) обнаружен плакат и опять же с "антисемитским
содержанием". Какой-то бдительный гражданин сообщил об этом в милицию.
Проверили на взрывное устройство – не нашли. (До этого было по стране
несколько случаев с минированием подобных плакатов).
Всё это (а так же и "футбольные" беспорядки в Москве) сильно смахивает на
провокацию. Надо же принять закон "об экстремизме…
Несколько лет на стене дома почти в центре города красовалась надпись:
"Ельцин – фашист", и никому дела не было.
…"Жид" стало оскорбительным словом. Когда? До революции оно употреблялось
повсеместно, в то числе в литературе: Пушкин, Гоголь, Чехов, Достоевский и
т.д.
Достоевский угадал многое: и "бесов", и 100 миллионов жертв. Он же писал о
том, что будь в России евреев больше, чем русских, они бы с нас кожу живьём
снимали ("Дневник писателя"). И снимают!
19-20. 07.
Говорил с Цыгановым. "Монрепо" он назвал литературщиной. "Ушастик" –
покрепче, но что-то и там его насторожило. "Патриоты" – зарисовка, слабо.
Вырваться из "я", что-то менять надо.
- Вы, всё-таки, как это ни покажется странным – событийный писатель. Ваш
стиль – стремительность, остановка на какой-то детали – и дальше. Пожалуй, в
"Крюке" вы писали, не думая как надо писать. Да, наверное, это ваш стиль…
Так, примерно, сказал Цыганов.
20-21. 07.
В дневнике Бунина примерно такая запись: "записные книжки Чехова переполнены
ерундой, вроде: "В городе живёт Н. Все считают его отличным человеком, а он
негодяй".
Сами по себе такие записи, конечно, ерунда. Но ведь важно – что для Чехова
за этой записью. Из таких записей появились: "Ионыч", "Крыжовник" и т.д. И
даже, если ничего не получилось, что-то ведь значила для него эта запись.
Заглянуть в любые дневники, записные книжки – и столько ерунды (у того же
Бунина), но ведь всё это ерунда что-то же значившая для писавшего. И
Чехов-то, в отличие от Бунина, вёл записные книжки без расчёта на то, что их
прочтёт кто-то кроме него.
25-26. 07.
Возможно, ошибка Ц. в подзаголовке "вологодские рассказы". Это сужает. Хотя,
ведь и у Белова – "Бухтины вологодские".
Ц. писатель удивительный и не понятый. В этих рассказах путь к истинному
христианству (православию, то есть). В них нет никакой слащавости, которая
кому-то кажется. Не слащавость это, а сострадание и милосердие. И желание
дать читателю надежду. (Много в них, к сожалению, и жалости ("сострадания и
милосердия") к самому себе. И чем дальше, тем больше. Да и "слащавость"
проявилась. Уступки в жизни, компромиссы (и ведь он сам знает это,
чувствует) они, не минуемо, сказываются на творчестве. Тут уже меняться надо
самому, внутри себя менять… А возможно ли это?)
Нарываюсь на обиду. Ну, что ж… Но я честно говорю то, о чём другие молчат.
Потому что я ведь люблю его рассказы и знаю, что он один из лучших
рассказчиков России. Но хотелось бы большей смелости, безжалостности к себе,
прорыва в новую тему, в новую форму.
Отправил в "Север" "Путь чая" и "Монрепо".
28. 07.
В 7-ом номере "Нашего современника" за 2002 год статья К. Кокшенёвой о
"молодой прозе".
Во Львове во время авиапарада упал на людей самолёт. Много погибших и
раненых. Лётчики катапультировались. Живы… И как им теперь жить?
Какой-то российский генерал сказал, что лётчики, не сумевшие отвести машину
от людей, не имели морального права катапультироваться.
Да, не имели… Но говорить об этом во всеуслышание… Им ведь жить, их детям
жить.
И вот сегодня передали по радио: пилоты до последнего мгновения пытались
спасти людей. Катапульты сработали при ударе самолёта о землю. Оба в
больнице, без сознания, с повреждениями позвоночника.
И всё же, как тяжело им будет – офицерам, профессионалам – всю последующую
жизнь знать, что не смогли, не спасли… Вот момент, когда человек может
сломаться. Или окажется сильным и будет жить. А как жить?
28 – 29. 07.
Позвонил Шорохов только что. Должно придти письмо от него с "Российским
писателем".
30-31. 07.
Реклама: "На тучных лугах наше мясо растёт, оно вам здоровье и силу даёт.
Магазин "Наше мясо". Вызывает рвотную реакцию. Людоедство в наших краях
давно неактуально.
5-6. 07.
Завтра в Москву.
6. 08.
Сборы в Москву. А чего-то и боязно.
9. 08.
Третий день в Москве. Вчера был в редакции ж. "Москва".
Соседи: Петя из Таганрога – молодой (18 лет) восторженный поэт-авангардист;
Илья (из Кирова) – прозаик.
В соседней комнате – подобие нашей Щекиной из Туапсе.
Саша Мочалова – по-детски трогательная, с припухшими глазами, с чёлочкой. На
вид – лет 15, на самом деле – 20 с чем-то. "Наша Ахмадулина".
12. 08.
Писал "этюд" об армии. Семь страниц накатал.
В общаге, в одной из комнат (412) моего (4-го) этажа, живёт поэт из
Оренбурга Владимир Курушкин. Заспорили в кухне о Белове. "Что ж, мол,
Медведев (из "Всё впереди") пошёл сортиры-то чистить?.. и т.д." Мужик
интересный, со своим на всё взглядом и мнением.
13. 08.
За "этюд" четвёрка.
19-20. 08.
За изложение – 4. Русский устно – 3. Литература устно – 5.
Драка с Ильёй.
21. 08.
По истории 4. 23-го собеседование и домой. А 1-го снова сюда.
24 – 25. О8.
Собеседование – 5. Принят. Дома.
Тимур Раджабов (поэт, переводчик) – далеко пойдёт. Он из Дагестана.
Взрыв жилого дома (газ) в Останкино, в десяти минутах ходьбы от нашего
общежития.
2. 09.
В Москве. Вчера сидели с Шороховым в его комнате. Фильм "Война" А.
Балабанова.
Завтра будут обсуждать меня на семинаре.
3. 09.
Семинар. Обсудили. Я, кажется, не туда попал. Ориентиры нашего "мастера": А.
Битов, Т. Толстая и т.д.
С гордостью он рассказывал о своём "достижении" в литературе: в
перестроечные годы, будучи какое-то время замом главного редактора журнала
"Октябрь", впервые в СССР опубликовал "Прогулки с Пушкиным" Синявского.
Но обсудили хорошо…
Семинаристы все хвалили. Настя Дрожжина сказала примерно так: "Если бы меня
попросили иностранцы рассказать о русском человеке, я бы показала им эту
книжку" ("Такой день").
Олег Зоберн вспомнил, что читал мой рассказ в "Лит. России". Мол, дали ему
там огромную пачку газет, и из всей пачки мой рассказ запомнил. (В книжке
рассказ назывался "Ожидание праздника", под таким названием и в "Лит.
Россию" отправлял, но там его опубликовали под ужасным названием "Синяк").
И уже много позже, в поселке Молочное под Вологдой, на встрече с местными
поэтами, один из них вспомнил, что читал этот рассказ в "Лит России". "Так
жалко было Матвеева (герой рассказа), что чуть не заплакал". (Ай, ай, как
сам себя-то хвалю…)
Вот этот короткий рассказик, неожиданно ставший для меня, для творчества
моего, этапным.
ОЖИДАНИЕ ПРАЗДНИКА
Матвеев встал рано утром, наносил воды из колодца, затопил печь, подмёл и
вымыл пол в избе. Сегодня, 31 декабря, он ждал приезда из города жены и
сына.
На десятичасовом автобусе они не приехали.
Матвеев напился чаю из самовара. Пошёл на лыжах в ближайший от деревни
ельник, там, на опушке, он давно присмотрел стройную ёлочку. Но решил не
рубить её, а привести прямо сюда жену и сына, вместе с ними нарядить.
В лесу было тихо-тихо, лишь изредка наносило гул машин с дороги.
Вышел на поляну. Его ёлочка вымахнула на самом краю леса. Матвеев толкнул
палкой ствол, и снег, тяжко ухнув, осыпался с ветвей.
Он утопал вокруг ёлочки площадку, ещё раз полюбовался на неё со стороны,
наломал веток с соседних елей и двинул обратно своим следом, глубоко дыша
чистым морозным воздухом.
Он всё приготовил к празднику: свечки, которые они зажгут ночью у ёлки,
украшения для неё, конфеты для сына, а им с женой – две бутылки сухого вина.
Обдумал те слова, которые скажет жене в подходящую минуту. И она, может
быть, наконец-то, простит его…
По дороге, укатанной машинами, Матвеев шёл к дому. Издали увидел у калитки
Вовку Кузнецова.
- Здорово, Михалыч! – крикнул Вовка. – С наступающим!
- Здорово. И тебя.
- Капканы проверял? – вежливо поинтересовался Вовка. Из кармана его фуфайки
призывно выглядывало горлышко бутылки.
- Нет, Вовка, не буду я пить, жену и сына жду.
- А-а! – Вовка махнул рукой. – Ну, давай! – И побежал к соседней избе,
обернулся.:
- А то, может, Михалыч… - щёлкнул пальцем по горлу.
- Нет.
- На двухчасовом автобусе они тоже не приехали.
Еловыми веточками Матвеев украсил комнату. Укрепил над окном, поставил в
банку с водой на столе. Ветви оттаяли, изба наполнилась густым хвойным
духом.
Матвеев сидел у окна, смотрел на дорогу. Ждал пятичасовой автобус, на
котором они уже точно приедут.
Думал о том, как обрадуется сын Лёшка походу в лес. И ходьбы-то пятнадцать
минут, а для него праздник! У самого Матвеева в детстве было мало
праздников. И вот – сын. Только бы радоваться. Но Матвеев уже второй год
живёт один в деревне, лишь иногда ездит в город к жене и сыну, да они
редко-редко к нему. Лёшке девять лет и без отца ему плохо. Матвеев всё это
понимает. Но что он может сделать? Сам, конечно, виноват. Пьянство его. А у
жены "терпение лопнуло". Но, может, сегодня всё изменится…
Из окна далеко была видна дорога. Матвеев жадно вглядывался в каждую точку
на горизонте. Ехали машины. Наконец, разглядел автобус. Он остановился
напротив деревни, метрах в ста. Вышел один человек. Это была бабка
Кузьминиха, ездила зачем-то в город.
Больше сегодня автобусов не будет…
Матвеев ещё три часа сидел у окна, хотя уже ничего не было видно, лишь
изредка проплывали огни фар. "Может, на попутке приедут", - тешил себя
мыслью, понимая, что не приедут, не приедут…
В десять часов он открыл первую бутылку вина. Потом вторую. Потом достал из
подполья бутылку водки…
Ровно в двенадцать ночи вышел из дома и побрёл напрямик по снегу к дороге, в
сторону города
2
Первого января, днём, из автобуса вышли двое: женщина и ребёнок – мальчик
лет десяти. Они свернули с дороги и пошли по тропинке к деревне, крайнему её
дому.
Вера Матвеева сразу узнала бордовый шарф, колыхавшийся на ветке куста метрах
в трёх от дороги, чуть дальше – валялась на снегу рукавица. Следы к дороге
вели.
… Она собиралась поехать к нему на праздник. Но тридцатого вечером позвонила
одинокая подруга, намекнула, что не против бы прийти в гости. Не смогла Вера
отказать ей.
Что ж, в конце концов, и не обещала, что приедет. И вот…
"Серёжа, Серёжа! Что же ты наделал! Господи…" Она старалась не напугать
сына. Даже не стала подбирать шарф и рукавицу.
Ключ был на месте, за наличником. Вошла в избу. Увидела бутылки на столе…
- Папа, наверное, в лес ушёл.
- Да, наверно. – Тяжело опустилась на табуретку, обвела взглядом комнату:
еловые ветки, чисто… Ждал.
- Мама, а почему папа ёлку не принёс?
- Не знаю. Раздевайся. Валенки на печку поставь.
"Что же делать?.." И вдруг злость закипела: "Ну я ему покажу, когда явится!
Ведь сказала, что может и не приедем. Нет – попёрся! Да уж и напиться надо
обязательно!.." – Убрала бутылки. И – как споткнулась: "Да он же замёрз,
один, ночью, на дороге, пьяный. Замёрз".
- Мама, а мы чай будем пить из самовара?
- Будем.
Дрова у шестка аккуратно сложены. Затопила тёплую ещё печь. А сердце болит…
Послышались шаги в сенях. Дверь отворилась, и в комнату ввалился Матвеев.. В
распахнутом полушубке, без шапки, без рукавиц. Правый глаз заплыл огромным
синяком.
- Папа, а где ты был? Папа, а кто тебя так? – Голос Алёшки задрожал, он
заплакал.
И тут потекли слёзы у самого Сергея Матвеева, заревела в голос его жена
Вера. И они забыли все слова, которые хотели сказать друг другу.
Да, нечто подобное было в моём детстве. И отец с синяком вваливался в
избу. Только полушубка не было у него, так, ватник какой-то…
Шорохов где-то написал, имея в виду именно этот рассказ: "Ермаков, как
никто, умеет показать чудо воссоздания порушенной русской семьи". А на самом
деле чуда не случилось, семья не воссоздалась. Горе случилось…
В который уж раз переписал этот рассказ, и ведь опять кое что поправил. Но
обсуждался на семинаре-то вариант из первой книги "Такой день", и там ещё
много ляпов было.
У меня есть задумка, мысль – снять фильм по этому рассказу. Минут сорок,
много молчания, много снега…
Михайлов сказал: "Вы – сложившийся писатель, очень уверенный в себе,
устоявшийся, но я постараюсь за пять лет учёбы вас раскачать".
4. 09.
Был у К. Кокшенёвой в редакции ж. "Москва". Хороший она человек. Говорил с
Позиным. Отдал Кокшенёвой "Путь чая" и "Трюкач".
Костя Круглов – отличный русский язык.
7. 09.
Совсем не пишется. Нахожусь в каком-то странном состоянии – ничегонеделание,
сонливость.
Вчера у Шорохова познакомился с Михаилом Крупиным. Он недавно стал
редактором "Подвига", где лежит "Татами…".
Кокшенёвой не понравился "Путь чая". Этого следовало ожидать.
Давно ли ездил в "Карл Либкнехт", давно ли порезал ногу на берегу Чёрного
моря в Анапе, давно ли сдавал экзамены…
Кажется, в июне 2002-го ездил я с С. Великановым (в общем-то случайный
знакомый) в посёлок с "интересным" названием "Карл Либкнехт". Посёлок тот
стоит на берегу озера. В озере остров, на нём – бывший монастырь, а ныне
печально знаменитый "Пятак" – тюрьма для пожизненно осуждённых. Тут Шукшин
"Калину красную" снимал, тут и мостки знаменитые с острова на берег, по
которым протопали кирзовые сапоги Егора Прокудина. Отец Сергея Великанова
был начальником зоны, когда Шукшин туда приезжал. И мать там же служила.
Отец умер. А мать рассказывала о Шукшине...
Время – стрела. Время – нож.
8. 09.
В том, что пишется сейчас, в этот миг – опыт всей предшествующей жизни, а
иногда (просто – это не всегда нужно) – провидение, взгляд в будущее. И даже
опыт смерти. А может - всегда взгляд в будущее, даже за смерть. Если не
взгляд, то, во всяком случае – попытка взгляда.
Если женщине не нравится её собственный муж, ей могут нравиться все
остальные мужчины без разбора.
9. 09.
"Сила зелена,
Сила водяна,
Земна толщина,
Морска глубина!
Зверь идёт,
Зверя ведёт!
Четыре ветра,
Четыре вихря.
Ходит сила
Из жилы в жилу.
Зверь идёт,
Зверя ведёт!
День с ночью,
Медь с кровью.
Стрела калёна,
Тетива шелкова.
Зверь идёт,
Зверя ведёт!
(Из Шергина)
В библиотеке общежития литинститута взял какую-то книжицу, а там – Шергин. И
этот заговор. Какой древностью веет от него! Какой-то мистический ужас
охватывает от этого рефрена: "Зверь идёт, зверя ведёт…" Сколько этому
заговору лет – 1000, 2000?.. Всё туманно вроде бы, не ясно. Но каждое слово
– символ.
9 – 10. 09.
Жизнь-кольцо. "Только достойно надо конец-то жизни-кольца, из того же
чистого злата, каким было младенчество, ковать. А то и не соединятся
концы-ти для вечности-бесконечности". (Из Шергина).
"Если б человек не потерял себя при рождении, он не должен был бы искать
себя, находить вновь". (О. Вейнингер).
Так: младенчество – золото, или потеря себя уже при рождении?..
"Вина и наказание не двойственны; они одно и тоже". (О. Вейнингер).
13-14. 09.
- Вы интраверт интуитивно-мыслительного типа. – Раскусил меня Женя Вяткин.
Прочитал "Лапляндский эпос" К. Круглова. Лихо.
15. 09.
Есть деньги, есть хоть какая-то жрачка, койка есть. Так чего плачешься-то?
33 года. И всё повторяется. И что я буду делать в Вологде? Как-то работать,
как-то жить…
Утро рынка.
Я жил в Москве, в общежитии литинститута, сессия была установочная. И как-то
сошлись мы с Владимиром Курушкиным. Он из Оренбурга, поэт, за сорок ему уже
было. Приехал когда-то "покорять Москву" и жил вот теперь в комнатушке
общежитской, катал тележки на рынке… Он зазывал меня к себе, поил чаем с
мёдом. Рассказывал, как пил когда-то (алкоголь, конечно, не чай), страшно
пил… Руки и ноги обматывал медной проволокой – будто бы помогало снимать
усталость. Однажды я и пошёл с ним на рынок. Это был какой-то небольшой и не
вполне официальный вещевой рынок – палатки, тюки с товаром, тележки.
Курушкин выдал мне тележку, и полдня, до обеда, я развозил тюки по палаткам.
Видел, милицейскую облаву – проверяли документы, задерживали тех, кто без
прописки, женщины-продавщицы, оставляя свои палатки, прятались за складами…
Потом мне долго хотелось написать очерк. И название придумалось – "Утро
рынка". Да так и не написал…
17. 09.
После семинара ездили с К. Кругловым в музей художника Константина
Васильева. Когда-то в Вологде его картины произвели на меня большее
впечатление, чем сегодня. Хотя и тогда не всё принял. Эти, якобы, славянские
лица с прямыми "римскими" носами и твёрдыми подбородками, эта
декоративность, иллюстративность… Что мне у него нравится? "Ель", "Свияжск",
портрет Достоевского и последний автопортрет.
И всё же – погиб в 34 года и остался крупным художником.
Работать, работать! Думать, думать!
"Легкодым" – название города (вымышленное). И хорошее название для повести
или рассказа.
Это слово-название – "Легкодым" – подарил мне В. Курушкин.
19. 09.
"Река есть "я", как время.
Море есть "я", как пространство".
(О. Вейнингер).
"В сознании женщины нет оригинальности, она заимствует её у своего мужа. Она
живёт бессознательно, мужчина – сознательно, а сознательнее всего – гений".
(О. Вейнингер).
Верно, по-моему, в отношении даже очень талантливых женщин. Женщина
преодолевшая это правило, перестаёт быть женщиной. Пример – Цветаева.
У Блока, кажется, так: "Мужчина стоит перед Богом, а женщина перед мужчиной,
как перед Богом".
27. 09.
Литература – не игра. Судьба. Служение. Слову. Тому самому, которое и было в
начале.
"… дело не в старых и не в новых формах, а в том что человек пишет, не думая
ни о каких делах, пишет, потому что это свободно льётся из его души".
(Чехов. Слова Треплева в "Чайке").
И что это за постмодернизм… Бунин на двух страницах цитирующий в "Жизни
Арсеньева" "Слово о полку Игореве" постмодернист, что ли?
СИНИЙ БЛОКНОТ
Друг мой! Не бойся ночной сверлящей мысли,
не дающей тебе спать. Не спи! И пусть эта
мысль сверлит твою душу до конца. Терпи.
М. М. Пришвин
13. 10.
Написал контрольную по "Слову о полку Игореве".
Хотелось бы серьёзно заняться Аввакумом и его временем.
Читаю "От Руси до России" Гумилёва.
14. 10.
Звонил М. Крупин из Москвы. Моя повесть ("Татами…") уже анонсирована в
"Подвиге". Выйдет в ближайшее время. (Не вышла). (И очень хорошо, что не
вышла).
17 – 18. 10.
М. И. Кутузов, человек, безусловно, верующий, отдавая приказ об оставлении
Москвы, вольно или невольно исполнял волю Божию. В этом оставлении древней
столицы – безграничное терпение русского народа, его послушание Вышней Воле.
И в 1941-м, Сталин, сделавший всё, чтобы отстоять Москву, опять же исполнял
волю Господа. И если были тяжкие грехи на совести этого человека (а у кого
их нет?), то, тем что он остался в Москве в самые страшные дни, когда прорыв
немцев в столицу, захват её, казались многим неизбежными, он – Сталин,
искупил многое.
Пути Господни неисповедимы. Может, это и был путь Сталина к Богу: из
семинарии в революцию, от революции – к восстановлению, а во многом
созданию, государства, к победе под Москвой, к полной победе над дьявольской
силой фашизма (и к открытию семинарий, и к восстановлению патриаршества).
И здесь обоюдно: Сталин вёл к этой победе народ, а народ – Сталина.
20. 10.
Даже если я не успею записать, а лишь подумаю – эта мысль где-то, в ком-то
отзовётся.
И мысли умерших (физически), отзываются в нас – живущих.
Вчера (19-го) поездка с ребятами в Ярославль на соревнования.
20 – 21. 10.
В столетие умещается жизнь трёх поколений (дед – отец – сын). Двести лет –
это всего шесть поколений. Ну что такое шесть человек в одном месте в один
момент?..
Сто человек – всего лишь рота солдат. А сто поколений – три с лишним тысячи
лет.
Я почти ничего не знаю о своих бабушках и дедушках. А были ведь и
прабабушки…
Вот оно – память, время, вечность.
Время – веремя – вер – вертеть- веретено – вервь…
Время – вервь, свитая из бессчётных нитей – жизней.
Но есть то веретено, что свивает нити в вервь – начало. И возможен конец
этой верви. Вечность – начала и конца не имеет.
Но веретено-то – откуда?!
"Веретёнце" – рассказ.
Задуманный тогда рассказ, я позже написал. Он короткий. Вот он.
ВЕРЕТЁНЦЕ
Как-то вечером взялся я разгребать завалы старых вещей в кладовке, и в руки
мне попалось веретено, не знаю когда и кем занесённое в наш дом.
Очень простая вещь – палочка, заострённая с одного конца, расширяется к
середине, потом опять сужается и заканчивается шишечкой.
Я вертел веретено в руке, а на языке и в голове у меня крутилось:
ве-ре-те-но, ве-ре-тён-це, вер-теть, вервь, ве-ре-мя, вре-мя…
И мысль – не новая конечно – но в тот момент появившаяся в моём мозгу
независимо от всех прошлых знаний, моя мысль: время – вервь, свитая из
бесчисленных нитей. Нить жизни отдельного человека вплетается в нить
семейную, семейная – в народную, а народная в вервь истории, времени.
Оборвётся моя нить, но уже вплетена во вселенскую вервь нить моего сына, и
она продолжит мою. По ниточке этой можно бы вернуться назад – к бабушке,
деду, прадеду… Или попробовать пройти вперёд – сын, внук, правнук… Как-то
они будут жить? Не знаю. Но они будут. Не хочется верить, что вервь эта
где-то оборвётся.
Но раз вервь, значит, есть начало – веретено. И, значит, возможен конец этой
верви. Вечность же начала и конца не имеет.
Но веретено-то откуда?!
Откуда и куда живём? Не постигнуть… Может там, где будет моя душа, узнаю,
может и нет… Так для чего всё? Жизнь эта, страдания, счастье, любовь,
смерть… Для чего умирают младенцы? Для чего кто-то живёт сто лет? Для чего
мучаемся и мучим друг друга? Уж если случилось так, что живём, и прожить бы
в мире да в любви. Но вражда, кровь… Для чего? Ведь не будет же нас больше в
этом мире, никогда не будет!
Я отложил веретёнце. Была ночь. Жена и сын уже спали в комнате. Я приоткрыл
к ним дверь, вслушался в их дыхания. И такая жалость сдавила сердце! И вас…
и вас… и даже того, ещё не родившегося…
Я вышел из квартиры на лестницу, раскрыл форточку, закурил.
Ночь гудела машинами, проводами, котельными, мигала огнями. Небо было
подсвечено электричеством. Но, всё равно, оно было темно, бездонно,
необъятно…
Это и не рассказ, собственно. Не находил я и веретено. Но помню, в
детстве, в старом деревянном доме, в двухкомнатной квартире, в закутке между
коридором и "маленькой" комнатой стоял большой, тёмный шкаф, под ним –
деревянный ящик с инструментами, а в ящике – точно – почему-то было и
веретено. Какая-то тайна была – и в шкафу том, и в ящике…Но – подумалось
сейчас - сколько же надо было находиться там, дома, в закутке том, одному, в
своих фантазиях и мыслях, чтобы почувствовать шкаф, ящик и веретено – как
тайну.
Режет слух и глаз "шишечка". (При редактировании Александр Цыганов
обязательно бы поставил напротив "шишечки" – "ст", то есть – стиль). Но я
так и не смог справиться с этим словцом. Теперь уж так и останется. Пусть.
Не боюсь и этого… (Убрал я эту "шишечку").
24. 10.
Позавчера – спектакль "Семейные праздники" по Белову (МХАТ).
Белов выходил из-за кулис (в фойе), поздоровался с нами. Сначала Ире руку
подал, потом мне (левую, в правой палка).
После спектакля шли домой. Драка.
Вчера – юбилейный вечер Белова.
Вытаскивали с Плотниковым со сцены сумасшедшего (вылез на сцену, начал
читать свои "стихи", размахивая двумя клюками).
25. 10.
После юбилейного вечера стояли с Ирой в фойе театра. В. Купцов, проходя
мимо, почему-то кивнул мне.
Вчера – захват заложников в Москве ("Норд-Ост").
Этот захват говорит о слабости государства. Но, как ни странно, в этой
слабости – сила России.
Погиб Г. Монзиков, бывший тренер во лыжным гонкам.
Когда писал рассказ "Неудача", думал о Монзикове (но он не прототип тренера,
тут – эпизод с поездкой в леспромхоз, на обратном пути они и разбились) и о
бывшем лыжнике, живущем в соседнем доме (хороший был лыжник-то), он всё
стреляет у меня на бутылку...
26-27. 10.
В 43-м номере газеты "Завтра" появилась статья В. Бондаренко "Христианские
постмодернисты". Объявил таковыми К. Кокшенёву, Н. Дорошенко, А. Сегеня, А.
Шорохова…
Я написал ответ Бондаренко (точнее – на Бондаренко), отправил в "Лит.
Россию". Не напечатали.
Позже, уже в Хельсинки, Огрызко говорил, что письмо было хорошее и очень,
мол, ему понравилось, что я за друга, т.е. А. Шорохова, заступился. "Так
чего не напечатали-то?" – я спросил. Он только руками развёл. Ну, ясно всё…
Шорохов тоже хвалил письмо. Оно, и правда, бойко было написано, хоть и с
некоторым опозданием, как это обычно у меня бывает…
30-31. 10.
Тренер. Тренировка, дети. Завуч спортшколы. Завтра проверка, нужно готовить
журналы. Раздражён. Едет на работу к жене, потом домой. В автобусе пьяный
толкает жену. Ударил. На улице двое догоняют. Потасовка. Жалеет бить их.
Дома.
28 – 29. 10.
Его двухлетний сын говорил о себе "ты". "Ты Алёша". "Тебе Алёше". И сейчас
он думал о себе и обращался к себе, так же, как его маленький сынишка. "Тебе
будет не легко. Но ты хотел этого. Ты сделаешь всё, что нужно сделать и,
значит, победишь. Ты шёл к этому годы детских занятий, соревнований и
тренировок в юности, и годы тренерской работы, и годы ухода из спорта, когда
ты курил, пил и думал, что со спортом кончено… Но вот уже два года ты вновь
тренер и уже почти год не куришь, бегаешь по утрам, тренируешься, год назад
ты был на таком же чемпионате и заснял на видеокамеру поединки будущих
противников, ты специально готовился к схватке с каждым из них. Может,
конечно, и появиться кто-то новый, как ты сам, но ты готов и к этому. У тебя
за плечами год упорной работы, годы тренерства и тренировок, огромный опыт.
И пусть ты не был большим чемпионом тогда, в юности, ты сделал всё, чтобы
стать чемпионом завтра. И даже если ты не станешь чемпионом, ты сделаешь
всё, что сможешь, и значит, никто не сможет тебя упрекнуть…
10 – 11. 11.
Вчера и сегодня – поездки в Череповец. Первенство и чемпионат области по
самбо.
17 – 18. 11.
Узнал из газеты (вологодское приложение к "Комсомольской правде"), что перед
ноябрьскими праздниками в Тимонихе сгорела баня Белова. Он хотел попариться.
От перегрева загорелась стена бани. Василий Иванович пытался сам тушить
огонь. Ближний колодец оказался закрытым. Тушил снегом, получил ожоги рук и
лица, был доставлен в районную больницу. Сейчас долечивается дома.
Ещё один подвиг Белова. Без шуток. Он ведь еле ходит.
К сессии не готовлюсь, не могу, не получается у меня с этой официальной
учёбой.
Однажды я уже ушёл после первой сессии из нашего "педа", с филфака…
Звонил Шорохову. Ему звонил до меня Наугольный.
26 – 27. 11.
В литературе важно не количество написанного, а величина духовного
напряжения каждого слова.
27 – 28. 11.
А. Ф. Лосев однажды сказал, что главное это не труд, а свобода в результате
труда.
5 – 6. 12.
Пишу рассказ (или повесть) о мальчике.
Дети зеркало своих родителей?.. И да, и нет… Скорее, отражение в воде, в
реке, более глубокое, иногда колышущееся (но всё же более точное, чем
зеркальное или фотографическое отражение, потому что живое).
Ребёнок не виноват, что он такой-то или такой-то – так воспитали. Но вот
перед тобой десятилетний мерзавец, таким он уже и останется по сути своей, и
что тут делать? Родителей ругать? Ставить крест на человеке?..
Родителей ведь тоже родители воспитали и т.д. Никто ни в чём не виноват…
(старая мысль). Но что делать-то? Да на себя посмотреть.
6. 12.
"Аксиома" Достоевского: "… чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к
чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень
безобразия, до которого он временно и даже хотя бы в большинстве своём может
унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он
может подняться, когда придёт тому срок. Ибо безобразие есть несчастье
временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и
преходящих, от рабства, от векового гнёта, от загрубелости, а дар
великодушия есть дар вечный, стихийный, дар, родившийся вместе с народом, и
тем более чтимый, если в продолжении веков рабства, тяготы и нищеты он
всё-таки уцелеет, неповреждённый, в душе этого народа".
("Дневник писателя", 1877, январь)
6 – 7. 12.
"Еврейский вопрос" – по Достоевскому…
Я тогда написал довольно большую статью "Еврейский вопрос и русский ответ на
него", задиристую. И даже отправил в Москву," в партию", жаль что до этого
не почитал В. Кожинова по этому вопросу, многих неточностей избежал бы.
"Куда податься бедному еврею" – ныне поговорка с ироническим смыслом, а ведь
говорилось же когда-то и серьёзно…
7 – 8. 12.
"Дух жидовский", в наши дни, как никогда, проник ведь и в русский (по
национальности) народ, и не только в русский. Найдётся ныне, поди-ка, и
чукча – вполне жид…
Но никогда самого "ожидевшего" русского не признают евреи своим. Зато
ребёнок этого русского, если он от еврейки, будет уже "своим" безусловно,
вполне – евреем.
8. 12.
Не надо глядеть на детей с высоты своего знания жизни. "Знания" наши, по
большому-то счёту, ничего не стоят. О жизни мы знаем не более, чем нам
открыто личным опытом и судьбой. Они-то, дети, своими чистыми душами
чувствуют её, эту жизнь, гораздо лучше нас, взрослых. И задача-то наша –
сохранить в чистоте эти души.
Множество евреев среди духовенства в Русской Православной Церкви. Не хочу
подвергать сомнению их искреннюю веру во Христа (евреям ли и не знать, не
верить, что Он был, и есть!), но то, что именно среди духовенства еврейского
происхождения особенно много так называемых "экуменистов", кажется,
достоверный факт. Наиболее известный из них, трагически погибший А. Мень.
Но здесь ведь и эта черта их национального характера – быть рядом со властью
(и с деньгами). Ведь были времена в России, когда государственная власть и
духовная были почти едины. Безусловно, и сейчас идёт, пусть формальное,
сближение государственной власти с церковью. Не о вере говорю – это дело
сугубо личное, а о формальном, на административном уровне сближении.
14. 12.
Завтра едем в Петрозаводск (на чемпионат Северо-Запада по самбо). Зайду в
"Север". Они берут мой "Путь чая".
17. 12.
15-го выехали в Петрозаводск. 12 часов в пути на машине. Вытегра. Паромная
переправа. Вечером в гостинице "Карелия". Сауна.
16-го борьба. 1-е командное место по юношам.
Редакция журнала "Север". Раиса Генриховна Мустонен. Полная, молодящаяся,
при этом в валенках и курит "Приму"… (Нынче она один из соавторов сериала
"Улицы разбитых фонарей". Может, и тогда уже была. 2. 07. 04).
21. 12.
Москва. Гостиница "Молодёжная". Съезд НКПР.
30 – 31. 12.
Д. И. Менделеев одобрял действия Куропаткина в Манчжурии. И это подтверждает
мои догадки (интуитивные) о не такой уж и бездарности русского командования
в той войне.
И Рожественский – совсем не бездарный адмирал. И причины поражения (если
только это было поражение) в русско-японской войне надо искать не только, и
даже скорее не столько, в "бездарности" командования. Были другие причины.
Разобраться в них – и можно найти ответы на многие вопросы дня нынешнего,
прежде всего о поражении (глобальном) СССР…
Хороший рассказ о Цусиме А. Воронцова в сборнике "Здравствуй, племя
молодое…"
2 – 3. 01. 2003.
Скажи-ка сейчас, что надо возвращаться к самодержавию – засмеют, настолько
вбиты в головы демократические "свободы". А подумали бы своим умом, не чужие
бы мысли повторяли ("мысли" – не подходит, это не мысли, а некие идейки,
которыми кодируют через ТВ, интернет и т.д.) и поняли бы, что не
самодержавие себя изжило, а парламентаризм. Россия (и др. государства)
величия своего достигла при самодержавии. Не стало самодержавия, и затрещала
страна. Большевики – железной рукой и кровью остановили развал (ими же во
многом и организованный и, поначалу, им выгодный). Потеряли всё же – Польшу.
Финляндию, Прибалтику. Сталин, став самодержцем, вернул (частично)
потерянное. Ещё как-то держалась империя СССР при единоличной власти
"генсеков". И вот – за десять лет демократической говорильни (а иногда и
давильни) не стало империи, того гляди и того что осталось не будет.
4 –5. 01.
"Черны мои черновики,
Чисты чистовики", - вздох литератора, сидящего ночью на кухне.
Во времена Петра Первого Варфоломею не позволили бы уйти в монастырь до
30 лет. Может быть, Россия приобрела бы ещё одного солдата, наверное, даже
неплохого, но лишилась бы Сергия Радонежского…
Я подбираюсь к самым основам, к тому, чтобы сказать своё – всё. (Какая
самонадеянность!)
8 – 9. 01.
"Как мог образоваться этот своеобразный механизм земной коры, каким является
охваченное жизнью вещество биосферы, непрерывно действующий в течении сотен
миллионов лет геологического времени, мы не знаем. Это является загадкой,
так же как загадкой в общей схеме наших знаний является и сама жизнь".
(В.И.Вернадский)
В конце января жду в гости Лёшу Шорохова.
9 – 10. 01.
" К кому идём, к кому направляемся, отходя от жизни земной? Что скажем, что
ответим?.. Почему не думаем, что постигнет нас в такой жизни пребывающих?
Чего не навлекли на себя? Какой казни от Бога не восприняли? Не пленена ли
земля наша? Не покорены ли города наши?.. Кто же нас до этого довёл? Наше
безверие и наши грехи, наше непослушание, нераскаянность наша!" (Очень
современно).
(Из "Поучения" Серапиона Владимирского).
"Господь сотворил нас великими, мы же своим ослушанием себя претворили в
ничтожество"
(Серапион Владимирский).
Вот прочтёшь такое и невольно подумаешь: "И ты ещё что-то пишешь? Всё уже
сказано". Но ведь и до этого Серапиона, "всё" уже было сказано…
10. 01.
Спасение (спасение личное и спасение Родины) – в покаянии. Но, чтобы
покаяться, нужно верить. Вере нельзя научить, нельзя заставить верить. Но,
предвижу, как поверят ныне "неверующие". Вера придёт, как дар Божий.
А ныне верующим, нужно молиться об укреплении своей веры, об "неверующих",
каяться и молиться о покаянии.
11 – 12. 01.
"Народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их
воспитывают века, как людей – годы. Про нас можно сказать, что мы составляем
как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы
не входят составной частью в человечество, а существуют лишь для того, чтобы
преподать великий урок миру. И, конечно, не пройдёт без следа то
наставление, которое суждено нам дать, но кто знает день, когда мы найдём
себя среди человечества, и кто исчислит те бедствия, которые мы испытываем
до свершения наших судеб". (П. Я. Чаадаев)
Наблюдение, может и правильное, но вывод неверен. Не мы должны искать себя
среди "человечества" (а точнее – Европы), а человечество должно искать
Россию, Духовную глубину и высоту России, которыми Россия это "человечество"
и спасает.
"… Не верь в Святую Русь кто хочет, лишь верь она себе самой".
(Тютчев)
12 – 13. 01.
Возможно, время для всех течёт по-разному. Для кого-то быстрее, для кого-то
медленнее. Причём, скорость его течения не постоянна, время может ускоряться
и замедляться.
Интуитивное, наверное, недоказуемое предположение. Да и не имеет никакого
практического значения. (А может, имеет?)
Но я чувствую, как ускорилось моё время. Будто пружина разжимается и
выкидывает меня вверх.
19. 01.
Вчера: Череповец, первенство "зоны" по дзюдо.
Зачем лезу в политику? Ведь случайно всё началось… Вряд ли смогу что-то
сделать. Но постараюсь, чтобы не сказали, что ничего не сделал. (Так и
вышло. Не смог. Но и сказать, что ничего не сделал, нельзя). Главное не
обмануть людей. Но я ведь и не обманываю – программа НКПР мне нравится, я
ничего не обещаю тем, кого привлекаю в эту партию. Главное – не "устать" от
всего этого раньше времени. У меня такое бывает. Если это настоящее, то не
устану. В руководители я не рвусь. "Настоящее" – не та или иная партия, а
люди и идея, которая за названием партии.
19 – 20. 01.
Крещение, а я о партии…
20 – 21. 01.
Вторая премия в областном конкурсе на лучший рассказ на армейскую тему (за
рассказ "Рядовой". Первая премия, видимо, у Цыганова.
22 – 23. 01.
У Цыганова третья премия, а первую никому не дали.
"В русской литературе человек до того вытащен на свет Божий, что, право, -
точно это "страшный суд" совершается. Но удивительно, - это совершенно без
осуждения, без горечи, без всякой гадости мщения. Литература русская есть в
этом отношении не только великое, но и святое явление".
(В. Розанов)
30 – 31. 01.
Лёша Шорохов приехал утром в субботу. Я думал что поезд, как в прошлом году,
прибывает в 5. 48, и утром пешком шёл до вокзала. А оказалось, что прибывает
он в 8. 18. Два часа сидел на вокзале. Встретил Лёшу, на троллейбусе поехали
к нам. Он подарил моему Алёшке игрушечный "джип". Мать ушла ночевать к
Володе, и её комната была для Алексея. Ира плохо чувствовала себя с утра. Не
готовила, только встала и снова легла.
Потом все вместе на такси – к тёще. Поели пирогов. Оттуда на автобусе в
центр (уже без Иры). София, музей, потом ко мне на тренировку и на такси к
Цыгановым. Хорошо посидели и, опять же на такси, домой.
Утром в Прилуки. Монастырь, могила Батюшкова, потом на кладбище к Рубцову и
Чухину. Потом к Наугольному. Затем к Груздевой (Лёша не заходил, только я
забежал, взял книжки её), от неё к тёще за Алёшкой и домой.
Вечером Алексей уехал. Провожали я и Наугольный (вызвали его по телефону).
Лёшка мой всё "дядю Лёшу" вспоминает. И Ирина полюбила его.
Он сказал: "Теперь я понимаю, почему ты не хочешь в Москву…"
1. 02.
Плотников сказал о "Еврейском вопросе":
- Три года назад вы бы не написали такую статью.
А я всё о том же: не – "бей жида", а – "убей жида в себе".
Моё любимое в поэзии: Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Есенин, Твардовский,
Рубцов, Чухин, Александр Швецов ("Что оставлю…", "А построить бы собственный
дом…", "Дороженька моя…")
Бунин не относится к моим любимым поэтам, но одно стихотворение Бунина –
самое любимое для меня во всей русской поэзии.
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет, Господь сына блудного спросит:
- Был ли счастлив ты в жизни земной?
И забуду я всё. Вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав.
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным коленам припав.
2 – 3. 02.
Моё любимое: дети, литература, природа.
Я люблю учить детей тому, чему могу научить (например, борьбе), люблю читать
и писать, люблю бродить по лесу, сидеть на берегу реки или озера, глядеть на
огонь (особенно, если это костёр, а тем более – ночной костёр).
Люблю своих друзей, жену…
"Люблю навек, до вечного покоя…"
Жалко этих "писателей", пишущих в общаге литинститута, и в основном, об этой
самой общаге, и для которых столь значимо жить на "элитном" седьмом этаже
этой общаги…
А ведь в этой общаге Белов, например, написал "Деревню Бердяйку". Наверное,
и Рубцов там что-то написал, да мало ли… Дело не в том, где живёшь, а в том
– чем живёшь. И живя в той общаге, можно весь мир обнимать. Не всем дано.
Что я хочу сказать ребятам, которые у меня занимаются (да всем, кто хотел
бы услышать): любите Родину, верьте в Бога, живите дружно и честно. Ищите
свой путь в жизни. Этот свой путь – будет трудным, но его нужно пройти.
Чужие пути ни к чему дельному не приведут. И повторю ещё раз: всю жизнь
учиться, ничего не бояться, жалеть других и не жалеть себя.
8. 02.
Вчера приехали в Сосновый Бор. Сегодня вечером долго говорил с Андреем
Орловым.
Ходил в ту, прошлогоднюю, гостиницу. Гулял по городу вблизи "Малахита". И
почему-то среди зимы твердил: "За нами дым и пыльные хвосты… Всё улеглось,
одно осталось ясно, что мир устроен грозно и прекрасно, что лучше там, где
поле и цветы…" И так это меня трогало, чуть не до слёз.
Поругался с Андреевым… Даже и не поругался, а так… Но завёлся.
11. 02.
Вчера вечером звонил Лёша Шорохов. Передал привет от Кости Круглова.
Шорохов прочитал "Час шестый" Белова, всю трилогию полностью. Хочет писать о
ней. (Не написал. Что ж ты, Алексей Шорохов – о "ЖД"-ах есть время писать, а
о Белове нет? 25. 07. 2008 г.)
11 – 12. 02.
"Велико незнание России посреди России". (Гоголь).
И незнание это всё также велико. Ибо каждый из нас узнаёт её заново. Да –
опираясь на Пушкина, Гоголя, святых русских, можно приблизиться к пониманию
России, но без реального "окунания" в жизнь даже по Гоголю и Белову её не
узнаешь.
12 – 13. 02.
"… в этих обрядах, столь глубоко исторических, в этом русско-византийском
мире, где жизнь и обрядность сливаются, и который столь древен, что даже сам
Рим сравнительно с ним представляется нововведением, - во всём этом для тех,
у кого есть чутьё к подобным явлениям, открывается величие несравненной
поэзии… Ибо к чувству столь древнего прошлого неизбежно присоединяется
предчувствие неизмеримого будущего".
(Ф. И. Тютчев)
Воин – Монах – Пахарь – вот три настоящих дела для настоящего мужчины.
Есть ещё – торгаш, или купец.
У русских бывало даже, что торгаш (купец) был отчасти и монахом (и в конце
жизни становился им). (Монахом нельзя быть "отчасти" 12. 01. 06.) И
купцы-воины были. А воины многие и святыми стали.
А нынешние "купцы" (торгаши) могут стать монахами? А воины ещё остались?
У Бога всё возможно. Как было, так и есть. Лишь бы скинуть мреть и бредь
бездуховности. Но как?.. Опять же – верующим молиться за неверующих и
каяться, каяться…
13 – 14. 02.
"По мере того как расстояния сокращаются, умы всё более расходятся. И раз
люди охвачены этим непримиримым духом раздора и борьбы – уничтожение
пространства никоим образом не является услугой делу общего мира, ибо ставит
их лицом к лицу друг с другом".
(Ф. И. Тютчев)
Не только пространство, само время сжимается, почти до уничтожения. И люди
уже готовы уничтожить его, т. е. саму жизнь. (Спорно. Жизнь вне времени –
возможно. Мы и живём вне времени, в вечности… 12 – 13. 01. 06.)
Мечемся в этом сжатом времени (точнее – зажатые временем), не успеваем
ничего, злобимся…
17. 02.
Как правильно назвал В. Курбатов рассказы Ю. Казакова – "молчаливые".
Писать молчаливую прозу – глазами, душой.
17 – 18. 02.
А из Кости Круглова писатель должен получиться.
Зоберн, в свои двадцать с небольшим, знает, как нужно писать, где какой
литературный приём использовать, какому изданию что предложить… Мастеровитый
парень. Далеко пойдёт. Но не писатель, не творец.
18 – 19. 02.
"… не могу выкинуть из головы мысль, что каждый еврей продолжает распинать
Христа!.. Фанатики-евреи хотят таких привилегий, которых даже нет у русского
мужика в наших губерниях, грозя тем, что в противном случае многие уйдут за
границу. "Бог с вами", - думал я. Но умный народ! Здесь всмотрелся я в его
внутреннюю крепкую организацию: разумеется, вся их крепость – не в обычаях,
не в языке, нет, они в Польше поляки, в Германии немцы, в России русские, но
она вся в религии!.. Как бы ни были они стеснены, но они крепко поддерживают
друг друга; они без пособия правительства, сами учреждают у себя госпитали,
школы."
(И. С. Аксаков)
23 – 24. 02.
"Все искусства могут быть объединены или по-немецки – в музыкальной драме, в
театре, или же, как мы полагаем, по-славянски, по-русски – в архитектуре, в
её высшем произведении – храме, и в службе, совершаемой в храме, в храме,
как изображении мироздания, бесконечно малом по сравнению с мирозданием, но
бесконечно высшем его (мироздания) по смыслу, по вложенной в него (храм)
мысли, в храме, как в проекте мира такового, каким он должен быть. Храм есть
изображение неба, свода небесного, с изображёнными на нём поколениями
умерших как бы ожившими… в божественной службе все, умершие и живые,
составляют одну церковь". (Н. Ф. Фёдоров)
В самодержавии "… власть над себе подобными заменяется властью над слепою
силою, что и ведёт к совершеннолетию, к действительному умиротворению, т.е.
к доброволию, а в доброволии и заключается сущность самодержавия".
(Н. Ф. Фёдоров)
Четыре "настоящих мужских" дела: 1) любить женщину, 2) пахать землю, 3)
воевать, 4) молиться.
А воевать по-русски, значит: защищать или освобождать.
Воин-монах (монах-воин) – высший тип русского воина.
1 – 2. 03.
Ездил в среду (а сегодня суббота) в Великий Устюг. Городок – игрушка.
Камень вылетел из-под колеса впереди идущей машины, ударился в стекло
напротив моего лица. Всё стекло в мельчайшей сетке, дробящей солнце в искры.
Как шофер вёл машину? Не представляю.
Вот кем никогда не буду – водителем (шофером).
9 – 10. 03.
Жили более раздельно – каждая семья в своём доме, и мелочи быта, дрязги,
мусор, не выносились на мир. Но объединяла всю округу – Церковь (великая
идея).
Сплотили людей (сбили в кучу). Шум за стеной в квартире, толкотня в
автобусе… Все эти мелочи часто не дают проявиться лучшему в человеке.
А объединяет-то что? Нет Великой Идеи.
Для России Великая Идея – Православие (и для всего мира). Сильное
государство – охранитель Православия. Самодержец (Царь) – охранитель
государства и Помазанник Божий.
16 – 17. 03.
Адвокат. Женщина убила ножом мужчину в своей квартире, знакомого мужа.
Говорит, что тот хотел её изнасиловать. Но она не хотела убивать, нож взяла,
чтобы напугать его, а он схватил её за руку и сам напоролся.
Следственный эксперимент: всем ясно, что ударила она, но все на её стороне.
Она звонила этому человеку, звонку были свидетели, она сама звала его к себе
(он её любовник). Она ревновала его к молодой любовнице.
С нее (её мужа) требовали денег, за то, что не покажут это в милиции. Муж
платит деньги… и т. д.
Это первые наброски к тому, что стало впоследствии рассказом "Мера вины".
Конечный вариант ближе к тому, что и было на самом деле – мужа она убила. А
я уже ведь и забыл о тех первых набросках и, кажется, никак и не использовал
их при работе над рассказом.
22 – 23. 03.
Только что вернулся из Няндомы. Выезжали туда 21-го. Были там в 2 часа ночи
(встречал В. Соловьёв), ночевали в Доме творчества, днём борьба, вечером
домой.
Днём звонили Шорохов и Коновалов.
23. 03.
Звонил Шорохову.
15-го апреля в 18ч. 30 мин. в малом зале ЦДЛ его творческий вечер.
Ездили с Ирой. Я был в своём, тогда ещё почти шикарном темно-синем костюме и
шёлковом галстуке, в очках с позолоченной оправой. И меня сначала не узнал
Олег Павлов (познакомились мы примерно за год до этого в Липках). Он потом
даже извинился, тогда и сговорились о его и Лёши Шорохова приезде ко мне
летом на рыбалку. Пришлось и мне выступить без подготовки. Вела вечер К.
Кокшенёва, В. Дементьев, конечно, был, и выступал, и очень любезно со мной
разговаривал (и это тоже было очень неожиданно для меня, кажется, мы впервые
и увиделись тогда, с Капитолиной-то Антоновной я уже был знаком). Он
похвалил мой рассказ "Мама и Дед Мороз". "Из него обязательно нужно сделать
повесть", - сказал. Была там Л. Сычёва, совершенно охрипшая, без голоса.
Когда выходили уже после вечера, гардеробщик попытался надеть мне на плечи
мою куртку, я, конечно, смутился, но вида не показал, хотя куртку взял в
руки и оделся сам. Потом в какой-то забегаловке в центре Москвы сидели,
пили. Помню Емелю Маркова (кажется, внука того Маркова) и Ольгу Моторину.
Потом ещё на улице пили у входа в метро, там какие-то столики стояли.
Несколько раз мимо нас проезжала милицейская машина, и пеший наряд проходил,
поглядывали на нас. Когда спускались в метро, на эскалаторе, в обнимку с
Емелей, пели "Вологду-гду"…Ночевали в общаге у Шорохова, лежали вдвоём с
Ирой на его кровати. Уже не помню, ночевал ли и он в этой же (своей) комнате
или уходил куда-то…Ирина, кажется, была счастлива этой поездкой. Была она в
ту пору беременна, с Алёшкой в животе ходила… На следующий день мы с ней ещё
в "штаб" НКПР ходили…
21 – 22. 04.
"Делать дело. Своё русское дело вопреки всему. Перестав фанфаронить: мол,
слушай сюда, мы Третий Рим и последний. Страну-то, о которой так можно было
сказать, мы профукали. Дважды за один век. Так что время терпеливо и
скромненько собирать силы. И по-новому врастать в мир со всем старым хорошим
(сакральным), что нам от предков досталось. В частности крепить отношения с
тем же Западом, нести туда своё русское слово. Вопреки "им", внушающим ныне
Западу, что русское слово теперь только у них, в их кащеевом сундучке.
Спокойно и уверенно указывать им и Западу истинное их место.
Знать и помнить, что без нашего родного, вселенской может быть только
тоска".
(Ю. Архипов, "ЛГ", "Родное и вселенское – 2")
24 – 25. 04.
Вчера звонил Плотников. Он прочитал рассказ Шорохова "Колыбельная мгла".
"Это высокий художественный уровень, но не хватает чувства", - так,
примерно, он говорил. "Художественно, изобразительно, он сильнее вас. Ваши
рассказы просты, как воробей. Но это живой воробей". А через минуту ещё
позвонил и сказал: "Воробей – моя любимая птица. Все другие птицы могут жить
в неволе, а воробей умирает".
"ЛИПКИНСКИЙ" БЛОКНОТ
Этот блокнот получил вместе со всякими документами на семинаре в Липках. Он
и открывается строчкой "Семинар в Липках. 15. 10. 01." А дальше: "Шорохов
Алексей Алексеевич…", и его, орловский ещё, адрес и телефон. Ещё несколько
адресов и телефонов, в том числе Виктора Никитина из Воронежа. Потом
наброски, практически готовые главки второго (книжного) варианта "Мальчика".
А потом я этот блокнот надолго забросил. И следующие записи были уже
продолжением "синего блокнота"…
27 – 28. 05.
Легкодым. Повесть. В. Курушкину.
Городок был заброшен историей и судьбой в самый отдалённый лесной и озёрный
район одной из северных областей Руси. Граничил район с такими же лесными и
озёрными районами двух других областей.
Река, на которой стоял городок, была когда-то судоходной и бойкой. Гоняли по
ней баржи и плоты оборотистые торговцы. А в ещё недавние советские времена
доплывали до городка экскурсионные теплоходы. Славился городок почти не
тронутой архитектурой прошлых веков. Деревянными, часто двухэтажными, с
мезонинами и балкончиками домами.
Судоходство на реке уже лет десять как заглохло, но проложили через город в
соседние области дорогу – чёрную, асфальтовую, быструю.
И побывал в этих краях большой московский начальник. Он-то и подбросил
начальникам областным и районным идею, как городок оживить, да туристов в
него завлечь.
И появился на въезде в город большой плакат с красивой старинными буквами
надписью: "Добро пожаловать на родину Иванушки Дурачка".
Назывался городок – Легкодым.
4. 06.
1-го июня выехали на автобусе в Дивеево. Отец Арсений – старшим, Цыгановы
всей семьёй, А.В. Смирнов, ещё разные люди. Целый большой автобус.
Утром 2-го были в Дивееве. Женский монастырь. Два огромных храма в
строительных лесах, обтянуты зелёной сеткой. 30-го августа столетие
прославления Серафима Саровского – готовятся.
В храме, где рака с мощами св. Серафима, ко мне подошла монашка, позвала.
Повела через весь храм, в какое-то отдельное помещение, попросила вынести
ковровую дорожку. Считается особой благодатью "потрудничать" в этом
монастыре. "Сподобился"… Потом ещё с Цыгановым и Смирновым вывозили на
тележке мешки с картофельными очистками на помойку, по дороге один мешок
упал, содержимое рассыпалось, собирали руками, монашка, которая указывала
дорогу, помогала.
Предшествовало вывозу очисток распитие нами (я, Цыганов, Смирнов) большого
количества пива… Мы с Цыгановым пошли по городку прогуляться, купили пива в
магазине, сушёных кальмаров в пакетиках, встали за столом в какой-то
забегаловке… заходит Смирнов, разумеется, присоединяется к нам… Много
выпили… Паломники…Вот после этого-то и пришлось нам грязной работой
позаниматься. Вывод сам напрашивается…
Кормили на улице, во дворе монастыря – суп, каша, чёрный хлеб, "чай" из
сныти (трава). Ночевали в монастырской гостинице. Отдельные помещения для
женщин и мужчин. Комната, в ней двухярусные кровати. Туалет во дворе.
2-го днём ездили на источник батюшки Серафима. Вода в нём круглый год +4
градуса. Окунулся трижды.
3-го после обеда выехали обратно.
Ночью были в Ярославле, в Толгском женском монастыре. Там спокойнее чем в
Дивееве, тише. Постоял на службе. Видел, как исповедуются монашки. (Отца
Арсения, видимо, попросили помочь – тоже исповедовал). Они записывают грехи
на бумажку. После исповеди священник рвёт бумажку и отдаёт обрывки монашке.
Многие после исповеди плачут. Есть молодые. В основном, лица очень простые,
даже грубоватые (наверное, из-за отсутствия косметики), но есть очень
красивые. Исповедовались две старушки схимонахини, в своих чёрных с белыми
крестами и черепами одеяниях, вызывающих благоговейный ужас.
В Толгском монастыре – мощи Игнатия Брянчанинова.
Там тоже кормили (вкуснее, чем в Дивееве). Замечательный белый хлеб, который
пекут в монастыре.
После трапезы – домой.
Конечно, такие поездки нужны, ради внутренней укрепы. Но ведь Бог – везде. И
не в поездках дело... Вологодская земля – святая. Спасо-Прилуцкий монастырь.
А в нём мощи святого Димитрия Прилуцкого… Вот это бы тоже не забыть.
…А май 2003 года я пережил. И теперь обязан жить долго. Много работы.
5 – 6. 06.
"Мера вины". Правильнее – "Степень вины".
Жена – обычная, в общем-то, баба. Вышла замуж, как часто теперь бывает,
второпях - пора вроде, и мужик (парень) подвернулся подходящий. Даже не
изменила ему ни разу. И даже за это ненавидела, что не изменила.
Муж – женился по первой влюблённости, быстро перешедшей в "любовь"
физическую (хотя была ведь, наверняка, в школе, скорей всего, первая любовь,
юношеская, чистая). Тоже, наверное, не изменял, а может и изменил раз,
случайно, но не гуляка. Вот с мужиками любит посидеть, выпить, поговорить.
Рыбалку любит. Любую работу может сделать, если захочет. Жену не любит, но
привык. В принципе, под каблуком у неё. Но иногда взбрыкивает, стучит
кулаком по столу. И чувствует, что она тихо ненавидит его (хотя, иногда это
и вслух прорывается). И пьёт ещё больше – в этом его вызов, его свобода.
Дочь презирающая обоих.
Однажды в очередной раз "стукнул по столу кулаком", а жена саданула ножом и
убила нараз. Сама и милицию вызвала. Сначала всё как было рассказала.
А потом дочь да подруга надоумили, адвоката нашли. Всё на случайность
списали.
А следователю всё понятно. И вся эта её защита легко разбивалась. Посадить
её или нет? Кто виноват, что человек убит? И он сам (муж) виноват, и она, и
все. И никто не виноват. А человека нет. А был он ведь и мальчиком. И ещё
жива его мать, которая пережила своего мальчика. И ведь даже она (мать) –
виновата!
Вот это уже каркас будущего рассказа "Мера вины". Оставалось лишь найти фон,
на котором всё заработало. И он нашёлся – рыбалка. И ещё эпизод на свалке
(это уже давно у меня было написано – "Рощин и "Лебедев") и история человека
со свалки…
7. 06.
Человек (по Хайдеггеру) – есть Бытие.
"Время и Бытие". "Время и человек".
Человек живёт во времени. Что есть человек? Что есть время?
Смысл бытия в сохранении тайны бытия.
Поверхностно смотрим на мир, жизнь. Ждём быстрого результата. Хотя бы в
спорте: как же так – я тренируюсь год (три года, пять лет…), а результата
нет (а если есть – то относительный: чемпион города – не чемпион области;
чемпион области – не чемпион страны и т.д.)? Занятия спортом, чтобы доказать
своё преимущество (физическое) перед окружающими, или, допустим,
преимущество в том, что я вот езжу на соревнования в другие города (страны),
а кто-то не ездит… Как это узко. Шире глядеть на мир! А значит, пристальнее
вглядываться в себя. Не важно, чем ты занимаешься – самбо или игрой на
фортепьяно; любое занятие – это инструмент, с помощью которого ты познаёшь
себя, а познавая себя – познаёшь других людей, познаёшь этот мир, учишься
жить в этом мире, и, может быть, заглядываешь т у д а – в незнаемое при этой
жизни…
7 – 8. 06.
Понять себя. А значит, понять другого. Хотя бы попытаться понять.
Вглядываться в историческую даль, чтобы увидеть себя.
Многомерность времени. В одно мгновение – неисчислимое количество событий.
Миг – становится историей. Мгновенно.
"Слово" – это литература, но это и история, фрагмент древнерусской
истории. И оглядываясь в историю – мы видим самих себя.
Потому-то и волнует так каждого русского даже не содержание, а само
звучание, музыка "Слова".
"Человек сегодня подвержен безумию своих произведений". (Хайдеггер)
Добро – зло
Тире между ними – я.
Перестать быть тире,
Стать словом.
8 – 9. 06.
"…Взгляд на человеческую историю ведёт нас к тайне нашего человеческого
бытия… Тот факт, что мы вообще имеем историю, что благодаря истории мы суть
то, что мы суть… позволяет нам спросить: откуда она исходит? Куда она ведёт?
Что она означает?" (К. Ясперс)
Для повести ("Мера вины"): ловля рыбы требует терпения, усидчивости,
сближает с природой. Человек-рыбак, особенно тот, что любит посидеть над
удочкой, часто ищет даже и не улова, а одиночества, душевного роздыха.
Рыболовство – одно из самых древних человеческих занятий (и, возможно,
поэтому в каждом генетически, в большей или меньшей мере, заложен рыбак).
И, между прочим, именно рыбарей первыми призвал Христос…
Что за человек-то был этот Звонарёв? Рыбак был. Простой работяга.
Выпивал. Поразглагольствовать любил, как выпьет. Работал хорошо.
Трудолюбивый…
И перед Кузнецовым возник образ самого обычного сорокалетнего человека. Со
своими недостатками, но, в целом, хорошего. Каких большинство. Между прочим,
и на него, Кузнецова, чем-то похожего… "Так чего – я хороший человек? Ну,
плохого-то никому не сделал… Ой-ли! Много, много чего сделал. За что
стыдно…"
Звонарёв шёл с работы. Карман его куртки оттягивала "чекушка". И поэтому
домой он не спешил, хоть и знал, что по этому поводу если не скандал, то
недовольное брюзжание жены точно будет. Ну не выкидывать же её. И домой с
бутылкой не пойдёшь. Вот и завернул он к своему приятелю Лебедеву…
10 – 11. 06.
"Удивление перед тайной является само по себе плодотворным актом познания,
источником дальнейшего исследования и, может быть, целью всего нашего
познания…" (Ясперс)
"Способность видеть и понимать других помогает уяснить себе самого себя,
преодолеть возможную узость каждой замкнутой в себе историчности, совершить
прыжок вдаль. Эта попытка вступить в безграничную коммуникацию – ещё одна
тайна становления человека, и не в недоступном нам доисторическом прошлом, а
в нас самих". (Ясперс)
Каждый с детства знает – "что такое "хорошо" и что такое "плохо". И
вдруг, в миг, забывает и совершает преступление. Не обдуманное,
подготовленное, а спонтанно. Был обычный человек, даже можно сказать
"хороший", и вдруг – убийца. Что это – помутнение разума? Вот так – взял и
снял для себя все запреты. Но ведь большинство всё же сдерживают себя в
таких ситуациях. Значит, всё же, обдуманно. Специально ждёт момента для
того, чтобы "взорваться" злобой… Так, что ли? (Всё наброски к "Мере вины").
11- 12. 06.
"Доистория и история создали… в своей последовательности две основы нашего
существования. Доисторическое становление человека – формирование человека
как вида со всеми его привычными склонностями и свойствами, со всей присущей
ему сферой бессознательного – составляет фундамент нашего человеческого
бытия. Исторически осознанная передача свойств человека и его эволюция,
которая показывает нам, на что был способен человек, и которая всем своим
содержанием составляет источник нашего воспитания, нашей веры, нашего знания
и умения, - этот второй момент в развитии человека – подобен тонкой оболочке
над кратером вулкана. Может случиться, что эта оболочка будет сброшена,
тогда как фундаментальные свойства человека как представителя данного вида,
сложившегося в доисторические времена, неотвратимо присущи его природе. Быть
может нам грозит опасность вновь превратиться в людей каменного века, ибо
мы, собственно говоря, никогда не перестали ими быть". (Ясперс)
"Что же такое это начало?
Почему со времени, как существует передача опыта, т. е. с начала истории,
человеку свойственно ощущение конца – то ли достигнутого завершения, то ли
состояния упадка…
Каково было становление человека доисторической эпохи? Что он пережил,
открыл, совершил, изобрёл до начала передаваемой истории?" (Ясперс)
Собака – друг человека. Истина неоспоримая. Хозяева собак до того любят
чад своих, что уж не разберёшь: собака ли похожа на хозяина, хозяин ли на
собаку… Смотришь, идёт старушка-божий одуванчик, а рядом семенит тонконогая
козявка непонятной породы, при любой, самой мнимой, опасности, готовая
запрыгнуть на руки хозяйки, а то и в карман залезть. Вышагивает враскоряку
низенький, с вываленным горячим языком, и столь широкогрудый, что кожи на
заднюю часть туловища уже и не хватает, пёс, а рядом гордо шагает столь же
широкий и круглоголовый хозяин; у пса на шее широкий блестящий ошейник, у
хозяина столь же широкая золотая цепь. Выгуливает некий "джентльмен",
свысока поглядывающий на окружающих, а рядом такой же высокомерный дог…
У большинства собаки "добрые", "не кусаются", поэтому не нуждаются они ни в
намордниках ни даже в поводках. Бывает, что собака несёт в зубах палку или
мячик, и нужно считать, что пасть у неё занята, значит не цапнет, тем более,
что и хозяин-то вон метрах в десяти от неё покуривает, если что – приструнит
питомца, он же "послушный"…
"… попытка уйти от людей к животным или к животному – по существу, не что
иное, как бегство от действительности, самообман".
Вот собачка посреди двора справляет нужду, рядом стоит хозяин, гордо смотрит
на своего питомца и совсем не смотрит на окружающих людей. Ну что ж тут
такого – "что естественно, то не безобразно" – их поговорка. Надо же
собачке, что ж… Он и сам, хозяин этот. Не сильно застесняется, если
приспичит, к стеночке отвернётся и… А что ж такого, не видно же… Тем более,
что пиво продают на каждом углу, а туалеты если где и есть, то платные.
Не все, конечно, такие, далеко не все, есть хозяева деликатные, они собачку
в сторонку отведут, на газончик. А детям нечего по газонам ходить, цветы
мять…
А как прекрасны наши улицы и дворы зимой! Выйдешь утром, ночью снежок падал
– бело, красиво. А если не падал снежок? Ну, ясное дело – не бело, а желто.
Надо же собачкам, да и хозяевам…
Народонаселение России сокращается, собаконаселение – растёт (иногда за счёт
людей, превращающихся в собак).
"В чём причина того, что человек совершает скачок? Совершая его, он не
осознавал, к чему это приведёт, и не стремился к этому. С ним что-то
произошло. Он не является, подобно всем остальным живым существам, столь же
ограниченным, сколь завершённым в своей специфичности, напротив, он
безгранично открыт по своим возможностям, незавершён и независим в своей
сущности. То что изначально было заложено в человеке, что несомненно
действовало уже в доистории в качестве зародыша истории, с силой вырвалось
на поверхность, когда началась история". (Ясперс)
"… только человек знает, что он должен умереть. Наталкиваясь на эту
пограничную ситуацию, он познаёт вечность во времени, историчность как
явление бытия, уничтожение времени во времени. Его осознание истории
становится тождественным осознанию вечности". (Ясперс)
17 – 18. 06.
14-го утром приехали Шорохов и Павлов. Ездили на рыбалку (Тчанников возил).
Ночевали на реке. Потом (15-го) – ко мне, ночевали. Днём 16-го ходили в
Союз, гуляли. Вечером они уехали.
Неудачная рыбалка была. Тчанников повёз не туда, куда первоначально хотели
(посёлок "Карл Либкнехт", озеро, на котором "пятак", где Шукшин "Калину…"
снимал), а на какой-то приток Кубенского озера. Место красивое и рыбное
вроде… Холодрыга страшная была, аж лёски инеем покрылись. За всю ночь только
Павлов какого-то ерша и вытащил. Но с Тчанниковым он как-то сразу общий язык
нашёл, ну, как это бывает между богатыми людьми… На следующий день в Союзе
были. Наши – Грязев, Цыганов, Плотников самоварчик на стол выставили, сушки
какие-то… Ну что для них Олег Павлов и Лёша Шорохов – молодые. В общем,
бутылку, с которой, может быть, и разговорились бы, никто не поставил, ни
гости, ни хозяева. В коридоре я вдруг столкнулся с Наугольным. Он как-то
говорил мне, что Павлов использовал его материалы в своей повести
"Карагандинские девятины", чуть ли не прямой плагиат. И сейчас что-то об
этом же заговорил. "Олег, здесь, пошли, поговорим, всё выяснишь…" Не пошёл
Андрюха.
Из Союза пошли в ресторан. Обиделись они, что наши мужики бутылку не
поставили.
Позже Олег написал хорошее, доброе предисловие к моей публикации в
"Подъёме", в котором и Вологду хорошо вспоминал. Ну и спасибо…
5. 07.
"Россия сделалась жертвой "комиссаров", которые проникли во все поры и
щупальцами своими охватили все отрасли жизни… Еврейская доля участия в
русском большевизме – увы – непомерно и несоизмеримо велика…" "Еврейство в
своём низшем вырождении, хищничестве, властолюбии, самомнении и всяческом
самоутверждении совершило... значительнейшее в своих последствиях насилие
над Россией и особенно над Святой Русью, которое было попыткой её духовного
и физического удушения. По своему объективному смыслу это была попытка
духовного убийства России…" (С. Н. Булгаков)
28 – 29 июня на берегу р. Обноры в Грязовецком районе проходил фестиваль
авторской песни "Круча 2003"… и далее текст предполагаемой газетной заметки
об этом фестивале, которую так и не отдал ни в какую газету.
Серёжа Кесарев, организатор этого фестиваля, обратился в писательскую
организацию – человека для жюри ему надо было. Ну, конечно, меня, как самого
молодого, ему и сосватали. А я и не отказывался. Я, вообще, люблю всякие
поездки, что-то новое (хуже, что и на следующий год, когда всё уже для меня
с этим фестивалем было ясно, не отказался). Место красивое – действительно,
круча, с которой такие родные дали открываются. Ну, песни были у костра,
стихи. Со мной ещё в жюри Л. Ковалёва и В. Сергеев были – барды. Всё там,
конечно, было очень слабо (в творческом плане). Вообще, не мой мир. Сам в
себе, абсолютно самодостаточный мир – "бардовская песня". И я там своим не
стал. Только и радует, что познакомился там с Галей Лупандиной из Рыбинска.
У неё и стихи хорошие, близкие к профессиональным, ну и артистка она,
конечно, и поёт здорово.
Конечно, Кесарев просто использовал, меня и авторитет писательской
организации. А ведь я даже публиковал его в "Русском Севере" и у себя в
"Маяке". Способности у него есть, но ни писателем, ни поэтом, ни даже "
бардом" он не будет, не художник, да и не страдает по этому поводу…
30 - 31. 07.
"Исповедь молодого"
Язык мой – враг мой. То молчу, то вдруг заспорю с дураком, зная, что
переубеждать бесполезно. А то, с тем же "дураком" или с другим – соглашусь,
поддакну, подхихикну. Это, когда хочу быть, как все. И, наверное, за эти
поддакивания, меня и не считают серьёзным самостоятельным человеком. В то же
время – за молчание или за споры ненужные, считают чересчур серьёзным и
правильным.
Да, я молодой, но дело не в молодости. В любом возрасте есть люди живущие
легко или трудно, или как я – не знаю и как…И когда постарею – изменюсь? В
чём-то, наверное. Но в основе, в сердцевине – останусь таким же.
Во мне уживаются – презрение ко всем "этим", и желание понять и пожалеть
каждого.
А может, вся эта моя "непохожесть" на других только от моей застенчивости? И
будь я не так застенчив, был бы таким как все?
Вот проследить бы, когда начала проявляться эта "непохожесть" или сначала
просто застенчивость.
…Вот, например: я умею плавать, но мне кажется, что плохо, и мне легче
бывает сказать "не умею"…
31. 07. – 1. 08.
Мать верующая. Отец ушёл, живёт где-то с другой семьёй.
Я с детства знаю, что стану монахом. И даже не простым монахом. А зная, что
Бог-то простит, могу же себе кое-что и позволить. Успею покаяться.
Быть "выше" всех. Значит – деньги, власть. И даже не обязательно самая
высшая. Не важно – власть над самым ближним кругом людей, над городом, над
страной… Важно – ощущение власти. Когда эту власть мою, силу, поймут те, кто
сегодня считает меня "ничем". И даже не буду, может, пользоваться этой
властью во вред кому-то. Важно – знать, что могу воспользоваться…
Поступление в институт и провал. Поступил в техникум. Старичок с квартирой.
Его (старичка) племянница и её дочь.
Старик оставляет ему квартиру в наследство. Продаёт квартиру и возвращается
в свой город. Богатеет. Сходит с ума.
Богатеть только самым законным способом. Тюрьма – долгое отступление от пути
(как и армия), хотя, знаю, что не пропал бы и в тюрьме (и в армии)…
Всё это наброски, попытки нащупать что-то, так и не удавшиеся…
19. 08.
16 – 17 августа был на даче у В. Дементьева и К. Кокшенёвой в деревне
Коробово на Кубенском озере и реке Ельме… Чудесные дни. Ещё напишу о них
подробно… Вот и написался очерк "На озере", но уже гораздо позже и не только
о тех днях. (28.08.08)
28 – 29. 08.
Вчера в 21. 50. Родилась Настя. Кончается лето удивительное для меня:
Дивеево, рыбалка с Шороховым и Павловым, "Круча", книга, грибы, дача
Дементьевых, дочь.
И сегодня я уже отказался от поездки за грибами.
29 – 30. 08.
Сборник в мягкой и мятой бледно-зелёной обложке "Подорожники". В нём "Добрый
Филя". И тогда же почему-то запомнились отрывки: "… и лучшую жницу, как
знамя в руках проносил…", "… атаман суровый и активный улетит под стол как
реактивный, сразу после этого ковша…" Потом уже: "Доволен я буквально
всем…", "Стихи из дома гонят нас…", "Есенин". Дальше: "Брал человек…", "О
чём шумят друзья мои поэты…", "Плыть, плыть, плыть…"
И все эти истории о нём…
Какой он? Забулдыга, ханыга, философ, смелый, робкий, злой, нежный… В
деревне, в Москве, в Ленинграде, в Архангельске, в Вологде.
И ведь совсем молодой, в сущности…
И всё-то уже вроде сказано он нём.
Вот идут с Чухиным – невысокие, щуплые, с сигареткми… за последними грибами…
Тогда же (в 15-17 лет) увлечение Евтушенко.
Но Рубцов. А за ним Чухин. А потом Швецов… (Не по нисходящей, конечно.
Каждый сам по себе ценен).
6 – 7. 09.
31-го августа не выдержал, съездил ещё раз (теперь уж точно последний за
лето) в лес. Набрал рыжиков.
Завтра опять еду. Но уже осень.
"Гений одним бытием своим ставит слепых и неодарённых людей в тень.
Праведник одною жизнью своею обличает кривых, лукавых и лицемеров. Герой
уязвляет негероя одними делами своими. Люди не терпят пророков в отечестве
своём. Великий монарх всегда должен быть готов к покушению на его жизнь и к
смерти. То, чего человек сам лишён, он не терпит в своём ближнем – и
отвечает на его достоинство завистью, клеветою, доносом, интригою и
убийством.
И бывает так, что чем божественнее тот луч, который светит сквозь человека,
тем сильнее плещут вокруг него страсти злодейских натур. Луч Божий нестерпим
пошлому и злому человеку; Он или попытается уверить себя и других, что это
не "луч" и не "Божий"; или же начнёт искать путей, чтобы погасить его –
задуть Божью свечу, опрокинуть Божью лампаду, прекратить свет Божьего
солнца. Этот закон восстания пошлости и злобы против Бога и Его земных лучей
– есть закон древний и страшный. Историк с содроганием и отвращением
прослеживает его через века.
Увидев Божий луч, пошлый и злой человек предаётся в руки дьявола. Почему?
Потому что он узнаёт его божественность, но не испытывает и не приемлет его
благодатности; потому что судит себя им и осуждает – но не может вынести
своего ничтожества и не умеет творчески преодалеть его; потому что он,
бессильный перед собственным ничтожеством, начинает воображать, что он
ничтожен только вследствие сравнения и что, угасив луч, он перестаёт быть
ничтожным; и ещё потому, что ничтожному человеку надо казаться, а не быть;
ему нужна "слава", а не правота и качество, - и он думает, что, погасив
солнце, он сойдёт за луну, и не понимает, что луна только и живёт отражением
солнечного света. Злодей ищет убить Бога и думает, что он от этого сам
станет Богом. А на самом деле он превращается в дьявола" (И. А. Ильин
"Моцарт и Сальери" Пушкина")
"Россия творится ныне более всего в кельях". (И. А. Ильин)
Написал он эти слова в 30-е годы 20-го века, но они верны и для 12-го,
например, века и для 21-го.
Да творилась и творится она (Россия) и на поле брани, и в цехах, и в полях
мирных, где хлеб зреет. Но более всего в кельях. Творится в них и спасается
в них.
10 – 11. 09.
Странно, но, во многом, именно борьба, занятия дзюдо и самбо, научили меня,
дали такую силу не отвечать на удар, а "подставить левую" (в тех случаях,
когда это касается лишь меня).
Впрочем, чего странного-то?..
"Быть значит страдать – вот эта тайна и эта проблема. Но тогда – стоит ли
жить? Как можно примириться с таким пониманием жизни? И где же исход?
Разрешить эту проблему можно только жизнью, и притом своею собственною
жизнью…" (И. А. Ильин "Творчество Шмелёва")
21 – 22. 09.
"Сталин – часть нашей трудной, тяжкой, но исторически обусловленной судьбы.
И писать о нём надо так, чтобы никому не дать повода ни для злорадства, ни
для хихиканья, ни для плевков в нашу священную кровь. При всех наших
ошибках, драмах мы накопили такие психологические богатства, какими не
располагает ни один народ в мире. Они, эти богатства, дают нам право на
благодарное уважение человечества. И о наших трагедиях писать надо так,
чтобы они вызывали благоговейный трепет, чтобы перед ними человечество
снимало шляпу, памятуя, что это наша кровь, наши слёзы, наши горести, наша
вера, наше уважение к ним должно быть тем сильнее, что, проходя через них,
мы принесли победу миру всё-таки". (Л. Леонов. Из книги А. Овчаренко "В
кругу Леонова")
Есть просто – тренер – специалист (более или менее) в своей отрасли
спорта, возможно – не плохой педагог, а зачастую и плохой… Есть тренер –
Учитель. И здесь главное – Учитель, а перед тире может стоять любое слово –
дворник, учитель (в смысле – школьный) и т.д.
Я, конечно, не тренер (в узком смысле слова). Но и не Учитель же. А кто?..
Ученик. Всю жизнь – ученик. Но для кого-то я – тренер. А, м. б., для кого-то
стану и учителем. Велика ответственность, но на то не моя уже воля. И даже
став для кого-то учителем, останусь учеником.
24 – 25. 09.
"И когда мы произносим это простое и в то же время необъятное слово "Россия"
- и чувствуем, что мы назвали что-то самое главное в нашей жизни и в нашей
личной судьбе, то мы твёрдо знаем, что мы разумеем не просто природу, или
территорию, или быт, или хозяйство, или государство, - но русский дух,
выросший во всём этом, созданный этим и создававший всё это в муках, в
долготерпении, в кровавой борьбе и в непрестанном молитвенном напряжении".
(И. А. Ильин "Россия в русской поэзии")
27 – 28. 09.
"Невольно вспоминаются развязные строчки Анны Ахматовой: "Когда б вы знали,
из какого сора растут стихи не ведая стыда". Конечно, бывает и так; но
только это будет сорная и бесстыдная поэзия. Возможно, что именно такая
поэзия и "нравится" кому-нибудь", - так писал И. А. Ильин в статье "Когда же
возродится великая русская поэзия".
А цитатка-то из Ахматовой любимая у той братии, что во всей русской поэзии
обычно выделяют три-четыре фамилии. Ахматова, Цветаева, Мандельштам,
Пастернак.
В чём-то прав Ильин, но в чём-то всё же, смотря со своей колокольни, не
прав. У Ахматовой, надо признать, из "сора" вырастали стихи. Действительно –
толчком к работе над стихом, может стать что угодно, любая бытовая мелочь…
Но все эти "любители" русской поэзии, они-то, восторгаясь этим "сором" и
"бесстыдством" – не правы. И все эти "ахматовские сироты" уже над сором не
поднимаются и в бесстыдстве своём уже сам сор - считают поэзией.
И вот тут-то "грех" Ахматовой – не надо приоткрывать дверь в свою
"поэтическую кухню", чтобы не давать повода к бесстыдному цитированию "под
себя".
И если в отношении Ахматовой Ильин не совсем прав, то в отношении "сирот" –
прав абсолютно.
28 – 29. 09.
"Сказка – это ответ всё-испытавшей древности на вопросы вступающей в мир
детской души. Здесь русская древность помазует русское младенчество на
неиспытанную ещё трудную жизнь, созерцая из древнего национального лона
всегда новые трудности жизненного пути. И благо нам, если мы сохранив в душе
вечного ребёнка, умеем и спрашивать и выслушивать голос нашей сказки…
Все люди делятся на людей, живущих со сказкою, и людей, живущих без сказки.
И люди, живущие со сказкой, имеют дар и счастье по-младенчески вопрошать
свой народ о первой и последней жизненной мудрости и по-младенчески внимать
ответам его первозданной доисторической философии. Такие люди живут как бы в
"ладу" со своею национальною сказкою, согласно чудесному и мудрому завету
Лескова: "живите, государи мои, люди русские, в ладу со своею старою
сказкою! Горе тому, у кого её не будет под старость!" ("Соборяне")…" (И. А.
Ильин "Духовный смысл сказки")
Сказка, песня, пословица-поговорка – духовные скрепы нашей жизни. Но главная
скрепа, вернее – укрепа: молитва.
29 – 30. 09.
"… мне нравится этот человек, этот поступок, это стихотворение, эта картина;
а раз что нравится, раз это мне "мило" и "приятно" – значит, оно и "хорошо".
Так судит толпа: что мне мило и любо, того мне и хочется, то для меня и
"хорошо".
Для меня. А на самом деле?
Замечательно, что душа человека созревает, прозревает и мудреет именно
тогда, когда жизнь ставит его перед этим вопросом во всей его остроте. Так
обстоит дело не только в искусстве. "Я имела несчастье полюбить негодяя", -
говорит прозревшая женщина, впервые осознавшая свою драму… "Я не понимаю,
как мне могла нравиться тогда эта пошлая компания", - говорит молодой
человек, оглядываясь на свои гимназические годы… Так и в искусстве: "Я тогда
увлекался этой поэзией; сейчас мне даже трудно сказать, что я находил в этих
туманных, неуклюжих строфах, воспевающих чаще всего вино, кабак и разврат"…
Жизнь духа начинается именно в тот миг, когда человек начинает постигать,
что ему может нравиться плохое, а хорошее может ему и не нравиться; что не
всё "милое" и "приятное" хорошо; и что надо вырасти, очистить и углубить
свою душу до того, чтобы всё хорошее на самом деле – стало хорошим и для
меня, т. е. стало "нравиться". Понять это, - значит вступить в полосу
духовной зрелости." (И. А. Ильин "Искусство и вкус толпы")
Пробиваться через эти "нравится-не нравится" художественной правдой, которая
выше всякой "правды жизни". Она – "художественная правда" – и есть настоящая
правда жизни.
К чему пробиваться-то? К душе.
5 – 6. 10.
Утром вернулся из С.- Петербурга. (Ездил с ребятами на соревнования).
Красиво. Ехали мимо Петропавловской крепости, всех этих мостов, дворцов,
мимо Авроры. Теплоходики, катера по Неве снуют, огоньки…
Лёшина сказка (рассказал мне сегодня).
Книжка открывается, сказка начинается. Пошли солдаты на охоту. И вдруг
увидали настоящего большого волка. "Наверное надо в него стрельнуть", -
подумали солдаты и стрельнули. Косточки из волка высыпались, покатились и
сдулись. И тут солдаты увидали второго волка и опять стрельнули. Полетели из
волка косточки и шерсть. А солдаты убежали в армию на войну. И если там
повстречают волка, то опять стрельнут.
Писать – как молиться. Но сделать личную молитву достоянием читателя
(опубликовать) – какая ответственность!
11 – 12. 10.
И мою одинокую немощную молитву слышит БОГ!
12 – 13. 10.
Свобода, между прочим, предполагает строжайшую дисциплину. Как в спорте,
чтобы воспитать самостоятельно мыслящего спортсмена (а, я убеждён, только
такой может стать не просто чемпионом, а великим чемпионом), нужно на первых
этапах подготовки приучить его к выполнению всех требований тренера, а уже
позже, когда заложена база, дать возможность как можно больше работать
самостоятельно, принимать свои решения. Дисциплина. Но и творчество, тоже с
самого начала. Вот это должно быть уравновешено.
И не только в спорте так, разумеется. И в государстве так должно быть.
Дисциплина – творчество – свобода. Творчество уравнивает всех. В самом
процессе. Ну а результаты уж у всех разные, по мере таланта. Тут – никакого
равенства.
Это не американское равенство, где всех уравнивает "господин Кольт". И не их
свобода – где целые народы уничтожаются и загоняются в резервации.
Идеал: равенство всех перед законом Божиим.
26 – 27. 10.
Вчера и сегодня – открытое первенство и чемпионат города по дзюдо. Неплохо
отборолись ребята.
Отдаляются, уходят ребята 16-17 лет. Моя вина. Но и работать с ними не могу.
Потому что они не хотят со мной работать. А почему они не хотят? Я себя
неправильно веду с ними. Но и подстраиваться под них и командовать ими не
могу. Как-то по-другому надо. Пока занимаются у меня – нормально, как только
уходят в старшую группу – всё… (Всё это – вполне нормальный процесс. И если
люди внутри, в сердцевине своей нормальные – всё встаёт на свои места…)
Метельков сказал: фанатами надо делать ещё юношей (детей, то есть).
Да. Но имеем ли мы, тренеры, право делать их "фанатами" борьбы. Жизнь шире
всякой борьбы, всякого спорта.
24 – 25. 10.
Из записей 2002-го года:
"Если Бога нет – всё позволено. А у меня ещё хлеще – Бог есть, а я себе всё
позволил".
- Я для тебя очередная ступенька? Ещё один загнутый палец?
- Ты ступенька, о которую я споткнулся.
1 – 2. 11.
Ездил в Кирилов. Там дети стихи читали (конкурс чтецов). Город почти не
видел. Дети хорошие.
"Легкодым" было написано на деревянном здании вокзала. А рядом с вокзалом
тулился домишко. И дымок из трубы курился, тут же раздуваемый ветерком в
лёгкое перистое облако… Как-то незаметно отошёл поезд… Было бело от снега,
солнечно, сине. Удивительно тихо, как никогда не бывает даже в маленьком
городке. И человек, улыбаясь, шёл по тропе, сбылась его детская мечта –
выйти на первой попавшейся станции.
Женщина в железнодорожной форме и сером пуховом платке, накинутом на плечи,
провожала его недоверчивым взглядом…
Из 2002-го:
Не жиды губят Россию. Распадающиеся семьи – вот гибель России. Фундамента
нет, и всё рушится. Какие солдаты! – если каждый второй мальчишка –
безотцовщина…
Отсутствие стыда – тяжелейшее психическое заболевание.
И семьи-то не жиды, опять же, губят. Мы сами – женясь, выходя замуж без
любви, в спешке…
Всякий, попробовавший помимо жены или мужа – психически больной. Всё
время хочется попробовать ещё с кем-то. Да с кем угодно! Можно не позволять
себе, но хочется… Это болезнь.
8. 11.
"Страх следует принять. Он – основа надежды". (К. Ясперс)
10 – 11. 11.
"Борьба за истину в условиях свободы, есть борения любви". (К. Ясперс)
24 – 25. 11.
Вчера вернулся из Чагоды. Ездили с Белковым на литературный семинар.
27 – 28. 11.
"История заставляет того, кто взирает на неё, обратиться к самому себе и
своему пребыванию в настоящем". (К. Ясперс)
Так вот – ездили в Чагоду. Долго ехали. Шесть с лишним часов в автобусе. Там
никто не встретил. Устроились сами в гостиницу, точнее – в какой-то
спецномер для начальства (в гостинице мест не было). Уже в 12-ом часу ночи
прибежал человек, который устраивал семинар (Митрошкин).
На следующий день – семинар в Центре истории и культуры и, так называемый,
литературный вечер…
Что всего больше смущает меня (пока) в этих поездках – ждут-то не меня (в
данном случае – Грязева). На семинаре – всё слабовато. У С. Богданова есть
неплохие стихи.
Чагода – обычный посёлок, как все посёлки и маленькие городки.
Названия населённых пунктов на расписании в автостанции (туда ходят автобусы
из Чагоды): "Лысая Гора", "Дикое поле", Мегрино, Смердинский…
30. 11.
Вернулся из Череповца, с первенства области по самбо. Хорошо ребята
отборолись.
30.11 – 1. 12.
Первоначальный набросок к рассказу "Обезьянка"…
6. 12.
Служение Богу – в служении людям. Но в служении, а не в услужении. Т. е.,
выполняя свою работу хорошо – ты служишь людям, но не всем людям и не всегда
это нравится (твоя хорошая работа). Но – я ведь и не червонец, чтобы всем
нравиться.
6 – 7. 12.
Повесть.
Кто воевал имеет право…
Сквозь (через) воду видно, как по белому песку пятится клешнистый рак. Как
давно хотелось этой (такой) чистоты и тишины…
Зачем ты это сделала…
Невеста не дождалась…
Покорить Москву (Лит. институт, общага и т.д.)
Утро рынка…
Я вернулся в мой город…
Возвращение в город. Похороны учительницы. Жора.
А ведь было и детство.
Соседка.
Он сидел на плоском шершавом валуне у самой воды, откинувшись на другой
более высокий камень, лежавший сзади. Удобно устроился, как в кресле. Солнце
прогрело камни, и сначала он не чувствовал холода. Но потом ощутил –
древний, ледниковый, идущий из сердцевины валунов. Даже мураши по коже
пробежали. Поднялся. Поглядел в воду и увидел, как по белому песку пятится
клешнистый рак…
7 – 8. 12.
Крутой берег в густом ельнике. И Кирилл пошёл не тропой, а лесом, чем выше
поднимался, тем больше попадалось рыжиков. Сначала одиночные золотистые
кругляши, потом – пластами. Грибной азарт охватил его. Он лез в самую
чапарыгу, там, в траве, между валежинами, под молодыми крохотными ёлочками и
было больше всего грибов. Корзина его быстро наполнялась.
Кирилл забрал сильно вправо и вышел не к деревне, а к большой реке, в
которую и впадал ручей, на берегу которого он сидел.
Деревня была в углу между рекой и ручьём, на самом взгорке.
Река неторопливо несла свои воды к ещё более крупной реке, которая уж
впадала, совсем далеко на севере в океан.
И он опять загляделся на воду. Огонь, вода, движение стрелки по циферблату,
пожалуй, самые завораживающие явления для человека. В них – время и
вечность… Ну, ещё звёздное небо…
Он услышал рёв мотора, и вскоре из-за поворота вылетела, задрав нос, лодка
"Казанка". На корме сидел Миша, рыбохотинспектор, в зимней армейской шапке
без кокарды, в армейском же бушлате. Хозяин здешних вод и лесов. Он и сидел
как хозяин: откинувшись, выдвинув подбородок, одной рукой держал руль,
другой, зажатый между коленей стволом вверх армейский семизарядный карабин.
Он заметил Кирилла, скинул газ и направил лодку к берегу.
9 – 10. 12.
Принцип (закон) непрерывности усилия.
Чтобы достигнуть результата, в любом деле, нужно постоянно прикладывать
усилия в этом направлении (в направлении ожидаемого результата). Иногда это
будет короткий отрезок времени (например: забил гвоздь и всё), а иногда –
вся жизнь.
На этом пути (к цели, к результату) могут быть и отклонения, остановки,
препятствия, но нужно снова и снова возвращаться, возобновлять движение.
Непрерывность ведь может быть и "прерывной", пунктирной. Главное – не
останавливаться, продолжать, долбить и долбить…
Но, чтобы посвятить всю жизнь такому усилию, нужна и цель достойная.
Высокая, большая цель.
Позвонил Шорохов. Мои рассказы пойдут в "Роман-журнале 21 век".
16 – 17. 12.
13 выехал в С.- Петербург. 14-го там боролась М. Османова, и вечером назад.
Марина стала чемпионкой.
Россия гибнет в распадающихся русских семьях.
Новый рассказ Цыганова – "Глушитель".
Фамилия – "Усталовы". Нет, нельзя. Уталовы, м.б., лучше… Фамилии не должны
быть "говорящими". Они могут быть "условно говорящими". Например, Тыликов
или даже Смирнов…
И впервые столь недоработанный рассказ мне дал. Может, потому что давно не
писал он нового. Вялые, длинные предложения, сбои ритма. Нет упругости.
Страшный рассказ, впервые – Цыганов не оставляет надежды. Нет надежды на
лучшее. Всё – предел. Даже семья, где (сегодня лишь) вроде бы всё хорошо –
лишь "глушитель". Глушитель ужаса внешней – застенной, задомной, засемейной
жизни. Но и дома-то, в семье, всё готово взорваться, оглушить…
Так в этом же и надежда! Всё, ребята, до последней черты дошли, дальше – не
жизнь. А жизнь будет! Значит, от этой черты смертной вернёмся к жизни.
Я знаю, грядут великие перемены в России и в мире. Не политические. Сама
жизнь изменится. Потому что – устали. Души наши устали. Наступает время
Казакова, Шукшина…
20 – 21. 12.
Непрерывность движения обеспечивается непрерывностью приложения усилия.
Скорость движения обеспечивается мощностью приложения усилия и силой
сопротивления среды, в которой происходит усилие и движение.
Достижение цели движения обеспечивается направлением приложения усилия.
Цыганов всё же не народный писатель при всей, вроде бы, "народности" его
рассказов и повестей... (Далее было написано: "Есть некая вычурность"… Нет,
"вычурность" – не то. Но "народности" "шукшинской" в его рассказах нет.
Цыганов – далеко не для всех. Это и не плохо и не хорошо…)
Зло – абсолютная противоположность добра. Человек абсолютным злом быть не
может – ибо сотворён по образу Абсолютного Добра.
Человечество – тире – между Добром и злом.
Отдельный человек – точка, расположенная на этой на этой черте ближе к Добру
или злу, кто-то и точно посредине. Но, вообще-то, это блуждающая точка – то
к одному полюсу сдвинется, то к другому.
Наверное так – ребёнок рождается в точке наиболее близкой к Добру, он
безгрешен. Потом неминуемо сдвигается к злу, а потом или возвращается к
Добру, или уходит на сторону зла, а чаще всего (основная масса), где-то в
середине…
Причём, для движения к злу требуется гораздо меньше усилий, чем для
возвращения к Добру. (Но – верю! – даже последний, но "сердечный" вздох
возвращает душу из бездны зла в благость Добра.
25 – 26. 12.
Рассказ: он "специалист" спорткомитета – оформляет разрядные книжки.
Когда-то ему пообещали "карьерный рост" и забыли о нём. Человек он добрый,
но ругается, задерживает оформление разрядов, потому что его часто
обманывают – не приносят документы (справки или выписки из протоколов
соревнований), обещают принести позже, он оформляет зачётную книжку, и не
приносят. Ругается, но делает то что нужно. Есть специалисты по видам
спорта, есть "главный специалист", а он просто "специалист".
Начинает играть в спортивный тотализатор и всегда выигрывает. Всё больше и
больше. Игроки (в тотализатор) называют его "специалист", и здесь это звучит
совсем по другому, чем в спорткомитете. В том, что не переделали в короткое
"спец", как вроде бы должно произойти, уважение.
Появляются деньги. Он рискует, продаёт квартиру, ставит все деньги и
выигрывает очень много. Строит дом, покупает машину и т.д. Уходит с работы в
спорткомитете. И вдруг понимает, что без этой работы – опостылевшей, почти
ненужной, не может жить. И проигрывает. Хочет вернуться на работу, но
стыдно, да и место занято. Живёт в общаге, пьёт.
Видит, как ребятишки играют в футбол. А он в прошлом футболист, КМС. И
начинает учить их…
26. 12.
Завтра еду с ребятами в Великий Устюг. На поезде.
30. 12.
Позавчера приехал из В. Устюга.
На той неделе мне позвонил из Москвы Евгений Шишкин (из "Андреевского
флага"). Моя рукопись одобрена. В феврале еду в Москву на семинар. А вчера
позвонил В. Огрызко. Просил что-нибудь для альманаха "Лит. Росс." (В
альманахе был опубликован рассказ "Мера вины").
30 – 31. 12.
В Устюге подтвердились самые худшие мои мысли о "родине Деда Мороза". Всё –
недоделано, недодумано. И главное – не нужно всё это. Пытаются из русского
города Монте-Карло сделать (плохо пытаются). Не выйдет ничего. Не окупается
этот Дед Мороз. И не окупится без серьёзных финансовых вложений. Дороги,
гостиницы, сервис… А вкладывать никто не будет. Лужкову это больше не нужно,
Позгалёву тоже…
Но всё это не беда. И пусть у них ничего не выйдет. Беда в другом, в том,
что у детей украли сказку.
В сказку, как в Бога, нужно верить. Если она, сказка, становится материально
доступной, если её можно потрогать – она перестаёт быть сказкой. Всё
превращается в дешёвый фарс. И вся эта "вотчина Деда Мороза" – фарс и есть.
А детей жалко…
3 – 4. 01. 2004.
Вот и вступили в новый год.
Диалог:
- Они (каратисты) делают деньги, а мы будем делать правду.
- А в чём ваша правда? Они, конечно, деньги делают, но тот же Пашук на
тренировках пашет. Он своей работой действительно живёт.
- Он детей не любит…
- Да, скорее всего… А в чём ваша любовь? Пьяным в зал к детям заходить –
любовь? Опаздывать на тренировки, пропускать вообще… А ведь, действительно,
детям нравится. А кому не нравится халява? Не прикладывая особых усилий,
можно называть себя борцом. Те, кто хотят бороться, ко мне уходят. А многие
думают, что и правда, такой тренер, как вы – это правильно, это хорошо. Но
это не правда. Так какую правду вы делаете?
- А-а… А твоя тогда в чём правда?
- Не скажу.
- Нет, сказал "а" – говори "б".
- Александр Невский сказал: "Не в силе Бог, но в правде". Отсюда не сложно
вынести, что правда… Иисус – образец недостижимый. Но это Правда, к которой
надо стремиться.
"Сны"
"Три сна". Эпиграф из Батюшкова: "О, память сердца…"
Сон – отражение реальности. Или весть из неведомого. Или ещё что-то… Сон –
память души о чём-то важном, совершившемся в ней, может быть, даже и не
выразившемся никак материально. Но в душе-то это было! Эта боль, радость,
отчаяние, ожидание счастья, предчувствие подвига, страх… Всё это было в
душе.
Сон – откровение, сон – предчувствие, сон – соблазн. Сон – память души,
память сердца… "Упокой", "Живое слово", "Батюшков", "Соблазн" (не написан,
это о том сне, где я становлюсь святым), "Всех скорбящих радость".
Почему мне запомнились эти сны? Запомнились так, что не дают покоя. Не дают
покоя так, что записал. Что мне в них… О! Память сердца…
4 – 5. 01.
Он всё ещё не привык к тишине…
Мохнатые, и будто бы шевелящиеся, дальние огоньки деревни.
Известность, слава. Для чего? Чтобы иметь возможность сказать или
напомнить о г л а в н о м. И чтобы услышали.
Но обязательны ли тогда известность и слава? Скажи о г л а в н о м – и
услышат (или услышит). Скажи с верой, с надеждой, с любовью скажи…
11 – 12. 01.
«… великий Платон не позволял своим ученикам высказывать собственную систему
взглядов, собственное миропонимание до тридцати пяти лет. Он считал, что
лишь в зрелом возрасте прочно определяется мудрое отношение к мирозданию, и
до сорока не разрешал преодолеть «философскую» яму между собой и учениками».
(Ю. Бондарев)
Да. И Христос в тридцать три осуществил свою миссию. А ведь Он Сын Божий!
Бог!.. Но и человек…
Я только сейчас, в тридцать четыре года становлюсь, кажется, настоящим
тренером. А ведь тренирую с семнадцати лет. Были перерывы, но всегда ощущал
себя тренером. И писателем. Это для меня неразрывно. Тренер – писатель –
отец и муж – вот моё главное. И любую часть в этой формуле можно поставить
первой… (Не всё так просто… Писателем нельзя быть ни «во-вторых», ни
«в-третьих». Только во-первых).
Я долго стеснялся сказать о себе – "я писатель". Но кто же я, если главное в
моей жизни (во всяком случае – сегодня) – думать и оформлять свои мысли в
письменном слове? Когда-нибудь, возможно, это перестанет для меня быть
главным, и я перестану быть писателем и не побоюсь признать это и не
пожалею… (28-29. 08. 08)
Вот – веду тренировки с 7-ми утра (дополнительные, 2-е в день). Маринка
Османова попросила. И ходит теперь один Шипицын. В понедельник, 5-го, пришёл
я к 7-ми – никого нет. Сижу в своей каморке, читаю, уже и не жду никого.
Вдруг в 7-15 прибегает Шипицын. Не было автобуса, шёл пешком. Отлегло у
меня. Пусть один ходит – ради него одного буду проводить эту тренировку.
Даже если никого не будет – буду ходить и буду постоянно напоминать, что
есть дополнительная тренировка утром.
Не отступать с этого.
Интересно, кто будет завтра?
Проводить тренировку даже с одним человеком в полную силу. Это даже хорошо,
когда один (два-три). Возможность лучше узнать человека, индивидуально
поработать. Это и поддержание тренерской формы.
Не давать себе поблажек, и тогда лентяи отсеются, но останутся те, с кем
можно работать.
15 – 16. 01.
Вчера позвонил журналист Н. Гуляев с областного радио. Предложил сделать
передачу по моей книжке ("Путь чая").
Сегодня я ходил на радио. Говорил, отвечал на вопросы. Красиво слишком,
кажется, говорил. И главного не сказал. Так всегда – главное не
высказывается. Пишешь, говоришь – и понимаешь, что написал, сказал не то или
не совсем то, что хотел.
Я не могу дать "точку опоры" человеку, но указать её могу.
Вопрос только – правильную ли точку-то укажу? А вдруг не правильную? Так
имею ли право указывать?(28 – 29. 08. 08.)
16 – 17. 01.
Сегодня позвонили из "Андреевского флага". 19 – 21 февраля – семинар.
Расхвалили рукопись.
А ведь большинство рассказов, которые теперь печатают, хвалят – написаны
чуть ли не десять лет назад (ну, пусть пять лет назад). Тогда бы так
поддержали… Впрочем, всему своё время. Всё правильно.
Теперь новое писать, новое.
17 – 18. 01.
Никто не заметил Достоевского в "Мальчике": название главы "И-ди-от"; Наташа
(Вера) читает "Братьев Карамазовых". И более скрытое: "русские мальчики"; "и
пойду, и пойду".
21. 01.
Я, Наугольный, Шорохов, Селедцов. Мы сошлись в Липках на так называемом "1
Форуме молодых писателей". И как-то сразу стали близки. И нас уже
воспринимали всех вместе.
Шли по дороге от пансионата к деревне (конечно, в магазин за водкой).
Кто-то, кажется Наугольный, сказал: "Давайте, тот, кто останется из нас
последним, напишет, как шли мы по этой дороге". Примерно так сказал.
Три года с лишним прошло. С Наугольным разрыв полный. Талант у него есть, но
больше себялюбия. Не работает как бы нужно. Ну, разрыв-то, конечно, не из-за
того, что не работает…
С Шороховым – дружим на расстоянии…
Олег… Я перестал отвечать на его письма…
Ну а я?.. Не мне судить. И ребят я не сужу… Соберись мы опять вместе – и
хорошо бы нам было. Или нет? Если бы не на долго – хорошо, а на долго –
плохо.
А мы и есть – вместе, до конца теперь уж.
Помню, в Липках стояли с Наугольным на крыльце, выходит С. Золотцев:
- Ребята, третий день семинара, а вы трезвые!
Потом он (Золотцев) сидел с нами в номере у Шорохова и Селедцова. Мы пили, а
он нет. Но радовался за нас. Радость старого алкоголика, завязавшего, за
других, кому можно.
10. 02.
Вчера звонил мне Пётр Алёшкин. Я теперь в группе "писателей реалистов"
("группа 17-ти"), и Цыганов тоже (подписались под шороховским "манифестом").
Алёшкин улетел в Германию, будет там в каком-то издательстве о нас,
"реалистах", говорить.
А сегодня звонил Роберт Винонен из Финляндии. Приглашает меня на какой-то
семинар в Хельсинки, в мае.
Сегодня же утром звонили из "Андреевского флага". Семинар будет в
Переделкино.
Ну, весь в звонках и приглашениях… (Как верилось тогда, что вот –
началось!.. Два года прошло – я всё тот же провинциальный малоизвестный
автор без книги…)
Купили компьютер. Учусь.
16 – 17. 02.
Школа там, где есть Учитель, преемственность поколений и высокая общая цель.
20. 02.
В Переделкине. Сосед – Евгений (Захар) Прилепин. Он из Нижнего Новгорода.
Неужели всё это – деревья, трава, люди, я – всё просто сгниёт, разложится на
атомы, истлеет? Не может быть!
22. 02.
Прилепин – убеждённый "нацбол". Разговор с ним перед отъездом о Лимонове.
А.В. Воронцов (зав. отделом прозы "Нашего Современника") твёрдо сказал, что
опубликует меня во втором полугодии. (Опубликовал).
Шорохову звонил. Он сказал: "Вчера сидели с Павловым и Тарковским. И о тебе
говорили".
Роман-кирпич В. Никитина (Воронеж).
22 – 23. 02.
Вернуться, может, к "Татами…"? Всё переписать посерьёзнее, расширить. (Не
вернулся. Не к чему там возвращаться).
9 – 10. 03.
"Познание ничего не может нам подарить и гарантировать, например,
бессмертия, как точно установленного факта, имеющего практическое значение
для нашей жизни. "Верь тому, что сердце скажет, нет залога от небес" Душа
свободно говорит нам о своём бессмертии, но доказать его нельзя… Бог может
обойтись без человека, а человек без него нет". (Бахтин).
Завтра еду в Тосно с ребятами (М. Османова, И. Романычев, Н. Тедозашвили).
Был там уже год назад с Мариной.
11. 03.
В Тосно, гостиница.
16 – 17. 03.
Вот уже и приехали домой. Марина – 2-е место, Нико – 1-е, Ваня проиграл…
Два дня назад был в каком-то Тосно, месяц назад в Переделкине, опять в
Вологде… И будто как-то по-другому люди живут в том же Тосно, ан нет – так
же живут, просто – взгляд приезжего… И куда бы ни ехал – в поезде, в
электричке, в автобусе – леса, деревеньки, речки, люди на станциях… Всё –
Россия.
19 – 20. 03.
Вчера – поэтический вечер в филармонии. Выступали наши (областные) поэты и
Станислав Куняев. Потом – фуршет. Богатый стол, тосты. Вдруг Грязев меня
зовёт, подводит к Куняеву. "Ну, здравствуй, автор, - жмет мне руку, -
Андрюша Воронцов прочитал твои рассказы, пойдут в восьмом номере. Хоть не
вышли ещё – поздравляю". Улыбка М. Карачёва.
31. 03. – 1. 04. 2004.
29-го – международный командный турнир в Питере. Нико боролся. Гостиница
"Россия". В номере с А. Рабиным. Три пьяных негра в лифте. Рассказ Андрея
Рабина о его "встрече" с Чеховым ("Толстый и тонкий").
Повесть: о мальчике (начало есть) (утеряно); молодой тренер – жил в деревне,
приехал учиться в город, тренировался, потом захотел сам стать тренером;
старый тренер, к которому пришёл тот молодой, их разговоры, дневники
молодого, раздумья старого, судьба мальчика…
3-4. 04.
Пять принципов дзюдо.
Принцип "вихря".
Чтобы вихрь не причинил вреда, не снёс, нужно слиться с вихрем, двигаться с
его скоростью, самому стать вихрем. (Упражнения на синхронность движений).
Можно пропустить вихрь мимо себя. Можно лечь и пропустить вихрь над собой…
Проще, понятнее: на человека движется машина – можно убегать от неё со
скоростью не меньшей, чем у машины; можно отойти в сторону; можно лечь и
пропустить её над собой; можно и перепрыгнуть через неё.
Практика: противник напирает – "слиться" с ним, отступать с его скоростью. В
какой-то момент стать для него преградой (броски через спину, бедро,
передняя подножка, через голову и т.д.); можно отойти в сторону и просто
продолжить его движение руками и закрутить (рывком вперёд) или поставить
преграду (передняя подсечка).
Принцип "прилива и отлива", "маятника"…
Принцип "пустоты". Противник всё время "промахивается". Но для этого нужно
предугадать его действия.
7. 04.
Нельзя требовать от людей доведённых до животного (скотского) состояния,
чтобы они поступали по-человечески. (Примерно так сказал А. Кузнецов из
Чагоды. Приезжал вчера в Вологду, заходили с ним в Союз к Цыганову. Хороший
человек. Старший (или главный) районный судья.
А в кустах радостно, торжествующе засвистели, запиликали, затрезвонили
какие-то птицы, будто славя чью-то победу.
18-19. 04
Ездил опять в Питер с парнями на один день, не помню уже какого числа. А в
ночь с 19 на 20 выезжаю в Пермь на пер-во России с Мариной и Нико.
Получил вызов (приглашение) в Хельсинки. Еду в конце мая. Надо доклад. Хочу
попробовать о М. Жаравине.
Михаил Геннадьевич Жаравин родился 12 ноября 1959 г. В селе Еловино Кич.-
Городецкого района Вологод. обл. Здесь он и рос, и учился в восьмилетней
школе, затем продолжил учение в Югской средней школе. 1979-81 годы служил в
танковых частях Сов. Армии. С 1981 года жил в Вологде, работал на
подшипниковом заводе, учился в машиностроительном техникуме. В 1983 г.
женился, растил двух сыновей. Позже работал в пожарной части посёлка Лоста
близ Вологды.
Первые попытки писать были ещё в 9-ом классе. В Вологде Михаил начал много
писать, сначала стихотворения, потом рассказы. Около 1989 года пришёл в
литобъединение "Ступени", затем стал участником областных литературных
семинаров 1990, 1993 годов, часто публиковался в городской и многотиражной
прессе.
В 1991-95 годах М. Жаравин – студент заочного отделения Литературного
института им. Горького. После участия в московском писательском совещании
был принят в ряды Союза писателей России (1994). Лауреат литературной премии
имени Лескова. Публиковался в газетах "Свеча", "Очарованный странник",
"Литературная Россия", в ж. "Север", "Наш современник".
Михаил Жаравин скончался 18 декабря 1995 года на тридцать седьмом году
жизни. (Кажется, всё это из предисловия к "щекинскому" сборнику Жаравина,
судя по бездарному стилю. Переписал себе это для будущей работы).
Однажды (в письме) Жаравин написал: "Наплевать мне на все литературные
уровни – лишь бы я понимал автора". (Этакий максимализм, конечно, от
собственной ещё в то время литературной неумелости. Но, в сущности,
правильно.)
22-23.04.
В Перми уже второй день. Пансионат. Манеж "Спартак". Ира Зайцева.
23. 04.
Помню, мы были в Перми на первенстве России по дзюдо. Выдался день, когда
мои не боролись. Я отпустил их с череповецкими (с Ирой Зайцевой), а сам
остался в гостинице (какой-то пансионат с уклоном на пчелолечение на окраине
города), и сел вот за эти записи.
И не помнился бы он, как Миша Жаравин – свой, надёжный, сильный мужик,
набирающий силу, пишущий обжигающие горячей правдой остро современные или
уводящие в старину в преданья народные, самобытные рассказы; за каждым из
которых чувствуется и будущая повесть и роман… А жил бы и творил рядом с
нами, живущими, крупный русский писатель Михаил Геннадьевич Жаравин… если бы
не смерть на тридцать седьмом году жизни, на взлёте… Его земная жизнь
уложилась в скромные временные рамки: родился 12 ноября 1959 г., скончался,
как пишут в некрологах, "после жестокой болезни" 18 декабря 1995 г.
Жестокой, а точнее жёсткой, ещё точнее – горячей, сжигающей, как его
творчество, была не только болезнь Михаила Жаравина, сама жизнь его была –
ожог, сплошная сердечная рана (именно так – "Сердечная рана" называется один
из лучших его рассказов). Жизнь жёсткая, обжигающая, но характерная, к
сожалению, для современного русского человека. И если назвать основные вехи
его жизненного и творческого пути, то и не увидишь чего-то особенного. Вот
эти вехи: родился в глухом лесном углу Вологодской области, в деревне
Еловино, окончил школу, служил в армии в танковых войсках, затем жил в
Вологде, работал на подшипниковом заводе наладчиком оборудования, женился в
1983 г., растил двух сыновей, развёлся, в 1989 г. пришёл в заводское
литературное объединение со стихами, стал писать и прозу. В 1990 и 1993
годах обсуждался на областных литературных семинарах, с 1991 по 1995 г.г.
учился заочно в Литературном институте им. Горького в Москве. В 1994 г.
принят в ряды Союза писателей России. Было множество публикаций в городской
и областной прессе, появились первые публикации и в прессе Российской. В
газете "Литературная Россия" его рассказ "Две затяжки" был опубликован с
предисловием самого В. И. Белова. А можно вспомнить подробнее и семинар
93-го года, когда тот же Белов сказал: "Поздравляю общественность с
появлением нового писательского имени", а С.Т. Алексеев, радостно улыбаясь,
говорил: "Мне сегодня впервые не хочется ругать автора, мне просто охота его
хвалить!" Оба они говорили о Михаиле Жаравине…
Да, внешне ничего особенного, и даже удачливее чем у многих складывалась
жизнь деревенского паренька, а затем солдата, рабочего, писателя М.
Жаравина. Внешне. Но если вдуматься – все беды России конца 20-го века
коснулись его. А душа-то его – чуткая, страдающая и сострадающая…
Уход из деревни в город (отрыв от корней).
"Перестройка".
Семья: разводы, измены.
Духовная деградация общества.
Всё это не просто коснулось его – это было его судьбой, судьбой всего
русского народа. И не за себя он страдал, и не о своей боли писал. Но со
своей-то личной болью ещё и за весь народ болел, за Россию.
И он этот народ – свой народ! – не идеализирует – видит все его недостатки и
беды и честно о них пишет, но он видит и Божий лик отражающийся в нашем
народе. Он любит свой народ таким, какой он есть, как любим, ни за что,
просто по праву родства – мать, отца, детей…
Его проза, при всей её жёсткости и горячке, врачующее-сострадательна. Иногда
она прямо назидательна, моралистична (но эта назидательность и морализм тоже
ведь в традициях великой русской литературы, вспомнить хотя бы "Выбранные
места из переписки с друзьями" Н.В. Гоголя, многие произведения Толстого,
Достоевского). Например, в рассказе "Камушек с серебряными пятнами" Жаравин
пишет: "… Слово материнское жизнь строит, хула да проклятие – горе несут,
доброе напутствие в любом деле помощь Лаской, благословением Божьим и
родительским жив народ…" Другой рассказ, "Манило", заканчивается такой
фразой: "Привиделся дедушка. Он сердился и рвал Пашку за ухо, приговаривая:
"Не рой другому яму, не наищешь сраму…" Простые истины, но раз за разом их
надо повторять, напоминать самому себе и рядом живущим, и Михаил Жаравин
делал это.
Кажется, что всё о чём он писал, пережито им не только в творчестве – в
жизни. Нет, конечно. Он был писатель и умел совмещать собственный жизненный
опыт, художественный вымысел, рассказы знакомых и незнакомых людей и
сплавлять всё это огнём своего творчества, своего сердца в страницы
художественной прозы.
25. 04.
Последний день в Перми. Маринка вчера выиграла одну схватку, потом
проиграла. Сегодня Нико борется… Проиграл.
26. 04.
Звезда – сжатое время. Горение звезды – энергия сжатого времени. (Это Ира
Зайцева мне подсказала. И хотя бы только для этого стоило ездить тогда в
Пермь. Эти слова –" сжатое время" – дали название и помогли организовать
весь текст статьи о Жаравине).
Жаравин, воистину, не выдумывал, проживал в своей душе и судьбы братьев
Халиковых ("Рыжий")… Один из них стал "бандитом", т. е., не нашёл во времена
"перестройки" другого, честного, применения своим силам и энергии; второй
стал ловким бизнесменом, в нём уже намечается будущий "новый русский" – оба
обычные русские мужики, дети обычных тружеников. И вот – перестроечное,
корёжащее судьбы время убивает Вадима Халикова, а Андрею жить дальше. И
как-то он будет жить? Ведь впереди (теперь-то мы уже знаем – страшное для
России) время начала-середины 90-х годов. То ли захлестнёт его злоба, жажда
мщения за брата, и тогда уже окончательно вызжется доброе в душе, то ли
возобладает любовь и забота о племяннике, сыне Вадима, и эта любовь не даст
погибнуть душе… Ответа в рассказе нет. Да это, чувствуется, и не рассказ, а
начало повести, а то и романа. Ответ дала жизнь – много русских судеб
раздавлено катком "перестройки" и дальнейших "демократических" реформ, но
русский народ выстоял, борьба продолжается…
Другой пласт – народные предания, легенды… Вот где, особенно в рассказе
"Морозко", в полную мощь раскрывается жаравинское владение словом. Он просто
купается в народной, столь близко знакомой, родной для него языковой стихии.
В этих рассказах отчётливо чувствуется гоголевское влияние (таких рассказов
Гоголя, как "Вий", "Страшная месть"…). Хотя многие отмечают, да это и
очевидно, влияние на Жаравина другого вологодского писателя более старшего
поколения – А. Цыганова (в таких рассказах, как "Камушек с серебряными
пятнышками", "Четыре чёрных петуха", "Волчья морда"). На одном из областных
лит. семинаров даже прозвучала такая фраза: "Всё это Цыгановщина". (Семинар
93-го года, а сказал Р. Балакшин).
Жизнь в городке была, как придорожная канава в жаркую пору – узкая,
мелкая. И городок придорожный, но почти все машины минуют его
безостановочно, столь сер и невыразителен он. И только острая необходимость
заставляет водителя тормознуть у железной будки продуктового киоска или на
автозаправочной станции…
(Поезд "Свердловск – С.- Петербург).
4 – 5. 05.
"Мне оттого так нехорошо, что я многое понимаю" (А. Платонов, последняя
фраза рассказа "Маркун").
"Только любящий знает о невозможном, и только он смертельно хочет этого
невозможного и сделает его возможным, какие бы пути не вели к нему. (А.
Платонов. "Потомки солнца").
"Надо жить для тех, кто делает будущее, кто томится сейчас тяжестью грузных
мыслей, кто сам весь – будущее, темп и устремление. Таких мало, они
затеряны, таких, может быть, нет. Но я для них живу и буду жить, а не для
тех, кто гасит жизнь в себе чувственной страстью и душу держит на нуле".
(А. Платонов. "Эфирный тракт").
6 – 7. 05.
Москва. Финское посольство. Шорохов.
9. 05.
Получил визу в Финляндию. Видимо, еду. День Победы.
13. 05.
Умер Сопин. В пятницу похороны.
14. 05.
Похороны М. Н. Сопина. Умер он 11. 05. поздно вечером в больнице.
23. 05.
19 мая встречались (писатели) с губернатором в новом "писательском" доме.
Белову присуждена гос. премия за "Час шестый".
24. 05.
Если откинуть время, то всё есть, живёт и существует в одной вечности.
Поэтому прошлое иногда ощущается, как настоящее, а будущее – прошлым.
Но время есть. Оно условно. Поэтому – условно деление на прошлое, настоящее
и будущее. Но физическая жизнь человека и происходит в этой условности.
Если бы разным людям было дано увидеть всю пружину времени – каждый бы
увидел своё, и каждый был бы по-своему прав. По вере.
28. 05.
Хельсинки. Позавчера вечером приехал. Аннели Ояла, Микки, Лидия, Роза, Арви,
Виненен, Огрызко, А. Иванова, В. Судаков…
На вокзале меня встретил человек с табличкой на шее "Ермаков". Марку его
звали. Оказалось, что он и переводил на финский все доклады. Вчера гуляли по
городу (Сенатская площадь, порт, рынок). Были в гос. архиве Финляндии, там
работает муж Аннели (Юкко). Потом встреча с читателями в Институте России и
Восточной Европы. Волновался я сильно. Но, вроде бы, ничего, нормально я
выступил. Многие подходили, хвалили. Потом сидели в каком-то кабачке: я,
Арви, Роза, Лидия, Альбертина Иванова. (В мужском туалете все стены обклеены
"парнухой"). Затем сидели в гостинице в нашем с Огрызко номере. (Я, Огрызко,
Виненен, Судаков, Арви, ещё двое местных, позже позвали Иванову). Когда я
достал последнюю бутылку и сосиски (на столе уже всё кончилось), Виненен
воскликнул: "Вологодская школа!"
Сегодня официальные доклады здесь – в Центре российской науки и культуры. (В
этом центре, в гостинице при нём, мы и жили).
06.
Был сегодня у Белова дома, передал подарок и письмо из Финляндии.
4. 06.
Получил свидетельство о регистрации регионального отделения НКПР.
"Важен порыв в невозможное. Важен безумный, нерассуждающий прыжок в
"хочу". Красота важна." (И. Савин).
"Нет благостнее тепла, разбрасываемого даром… А вдруг не даром?.. Господи…"
(И. Савин).
8 – 9. 06.
Вчера уехал Лёша Шорохов. Он стал крестным Насти (крестили в воскресенье
6-го), а мать крестная – Надя Коновалова (у Нади и день рождения ещё был).
Ездили с Лёшей на кладбище. К Сальникову в редакцию заходили.
Сюжет: приходской священник пил. Жил он бедно и одиноко, матушка умерла.
На него кто-то стучал, а прихожане-то любили. Епископ предупреждал его, но
всё продолжалось. В конце-концов, епископ велел подыскивать место в другой
епархии.
Списался батюшка с кем-то из знакомых, узнал, что есть вакансия в каком-то
приходе в соседней епархии. И пошёл туда пешком. Денег бы на билет хватило,
но решил так.
И пропал. Нашли уж через год. Похоронен был как бродяга. Убили его по дороге
(ритуальное убийство: отсечена правая, крестящая, рука и голова). Останки
нетленны.
Перезахоронили с почестями.
Епископ плачет, кается в фарисействе (один перед иконой).
Сюжет рассказал А. Шорохов.
Стихи у Лёши хорошие есть.
"Осеннее счастье, так остро пахнувшее далью!
Раздвинуть кусты – и выйти к ночному костру
Простых рыбарей, с неизменной и долгой печалью
Глядящих в огонь, удлиненный в мерцании струй".
Отец Григорий жил одиноко (давно уж матушку попадью схоронил), не богато.
Помимо церковной службы любил выпить и поиграть на гармошке – занятие вполне
безобидное для любого человека, но не для священника.
Его любили на приходе, но были, конечно, и недовольные: где ж это видано –
священник сидит на крыльце своего дома, шпарит на гармошке и частушки поёт.
Бывает что и матюжные. Правда, матюжки-то он не проговаривает, а заменяет
каким-то нелепым набором звуков…
Доходили и до епископа жалобы…
10 – 11. 06.
"Я проклинаю человечество.
Я от него бегу, спеша.
Моё единое отечество –
Моя бессмертная душа".
(К. Бальмонт)
20 – 21. 06
В пятницу опять, как год назад, уехал на Кручу (с Кесаревым). Суббота - там.
В воскресенье (сегодня) вернулся.
Стихи Галины Лупандиной. Хорошо.
Вообще, эти "фестивали авторской песни" – не моё. Все эти палатки, песни у
костра… Утомляет. (Главное – в основном, не талантливо. Пустое
самолюбование).
Но ведь это тоже пласт жизни. Пусть и тоненький пласт… Но люди-то – везде
люди. Так что – такие поездки заставляют быть в форме, не отрываться от
народа (пусть и от незначительной части народа). Ведь писатель должен
попробовать всё. Ну, если не всё – то как можно больше.
Скоро мне будет 35 лет.
27. 06.
Вчера – баня у В. А. Борисова. С Цыгановым. Баня отличная. Я после бани и
"авенировки" – выключился, уснул.
29 – 30. 06.
Тренерский период моей жизни, кажется, заканчивается. Устал. Внутренне
устал. Чувствую, что будет даже лучше и для ребят, если уйду. Да и как
человек пишущий - с этой точки жизни увидел достаточно. Точка превращается в
кочку. Надо уходить. И уходить совсем, окончательно, потому что относиться
"никак" к этой работе не смогу, а кое-как – нельзя. Посмотреть теперь и на
эту работу, и на жизненный опыт, полученный на этой работе со стороны – вот
что нужно.
Беспокоит только "материальная" (денежная) сторона. На что жить-то? Думаю,
как-нибудь решится…
5 – 6. 07.
"Легкодым". Приезжает в город, где жили его предки. Церкви, старина, люди.
Археологические раскопки. Город мельчает, уже переведён в разряд "посёлков".
Холодная зима, люди бегут из города. План создания культурно-исторического
центра "Легкодым – родина Иванушки дурачка". Монастырь – в нём один монах…
Нырки во время. Начало города. Гибель и возрождение всё время.
Едет в Финляндию. Все дорожные впечатления. Женщина. Разлука. Берег реки,
фестиваль. Будто и не было ничего, но ведь было. Невозможность встречи. Так
зачем же была встреча?
19. 07.
В пятницу в гостях у Коноваловых. В субботу и воскресенье был на даче у
Дементьевых. Сегодня (в понедельник) – за грибами с Цыгановым.
27 – 28. 07.
- Пожал-луйста, - сказал проводник, высокий пожилой мужчина в синей рубашке
с короткими рукавами, возвращая билет. Сказал именно так, как изображают
финский акцент в анекдотах.
На правой его руке – крупной, сильной – большое багровое пятно, наверное,
старый след от ожога…
И не знает никто когда, и будет ли вообще, конец этому строительству.
Начали ещё "при коммунистах", потом стояло всё десять лет, и вот уже третий
год как продолжается… Железнодорожное депо…
Прораб долго глядел в схему, а потом сказал:
- Ну, примерно, так: отсюда на тот столб гоните, - махнул рукой.
- Других-то кабелей нет?
- Не должно быть. – Чувствовалось, что он и сам не уверен.
- Как всегда, - буркнул Н.
29 – 30. 07.
"Работу надо беречь…" "Борода грамотно тянет время…"
Борода – медведеподобный, медлительный, на переносицы морщины гармошкой,
глаза чуть сощурены, будто он всё время морщится, но не брезгливо, а
улыбается так. Безотказный в работе, но неторопливый, "работу надо беречь",
сделаешь это – дадут другую, а уже ведь привык к этому месту.
Саня – водитель, молодой, толстеющий, притворно весёлый, норовит увильнуть
от работы. Круглые, одновременно наглые и боязливые глаза. "Мужик, ты тонну,
что ли, заправляешь?" (на заправке); "А? Кто здесь?" (когда уже в третий раз
у него попросили закурить).
30 – 31. 07.
Искорёженная, изрытая на метры вглубь земля. Только подзатянулись раны,
глинозёмные горы заросли травой, мать и мачехой, ромашкой… И снова
экскаватор изготовился к работе.
Ромашки не те, на которых обычно гадают "любит-не любит" – на высоких
ветвящихся стеблях, на каждой веточке некрупный цветочек, ярко-жёлтая
середина и мелкие белые лепесточки.
Взревел экскаватор, занёс ковш… Ромашки качнулись и пали в землю, смешались
с почвой.
Запах мятой травы и сырой земли…
Вот уже яма превращается в траншею, которую предстоит углубить и расширить
вручную.
Копали напряжённо смотрят туда – под ковш – глинозём это ещё ничего, песок –
совсем хорошо, а вот и гравий – плохо, глина вперемешку с гравием – совсем
плохо.
И, может быть, далёкие потомки случайно откопают это депо – рельсы, шпалы,
обломки бетонных плит, обрезки чугунных труб, потерянный портсигар или часы…
Что поймут они о нас?
Лишь бы поняли, знали, что и мы – жили, любили, страдали, строили и желали
счастья - только счастья! – своим детям и внукам, а значит, и им –
невообразимо далёким потомкам.
Да будут же они счастливы!
1 – 2. 08.
"Труд, труд и раздумья. И борьба, и надежда. Вот удел человеческий. Везде"
(В. М. Шукшин)
И лет в восемнадцать-двадцать – надо определиться, взяться за что-то
серьёзное, большое. Возможно, это ещё и не станет главным делом жизни. Но
что-то настоящее уже надо начать делать. Понять, что не для удовольствия
только своего живёшь. И даже – совсем не для удовольствия. Поставить перед
собой большую, высокую задачу, ибо мелкие, низкие задачи не обладают
волшебным свойством будоражить кровь. А если её, кровь-то, не будоражить –
она же прокиснет. А с прокисшей кровью, что и за жизнь?
Быть беспощадно правдивым по отношению к себе, и милосердно правдивым по
отношению к другим. Но – правдивым. Всегда.
"Миша-памперс" – напоминает борова, румяный, щекастый, с пузиком, очень
широк в плечах, ноги чуть кривоваты. Прижимист. Кулак. На работу идёт без
сигарет, в надежде денёк "пострелять" – экономия. Крепкое хозяйство – дом,
баня, огород, куры, поросёнок. И в этом смысл жизни.
"Чубайс" – рыжеват, худ, высок, умный, добрый парень. Хитроват
по-деревенски, не зло. Отгадывает "загадку" Димы (пять квадратов пересечь
одной линией). Найдя решение, звонит Диме и даже выбегает на дорогу, по
которой Дима на машине проезжает.
Дима – пустомеля, маменькин сынок, картавит, анекдотики травит, в работе
ничего не понимает, но – начальник. На местечко это его папа протолкнул.
Труслив.
2 – 3. 08.
"Одна верёвка – десять харь", - наша бригада тянет кабель.
Встал в шесть двадцать. Жену не будил. Вскипятил воду. Развёл детское
питание. Сунул бутылочку дочке. Сварил гречневой каши. Кашу с маргарином и
котлету положил в стеклянную банку, отрезал два куска хлеба, ложку взял.
Сложил всё в пакет. Напился крепкого чаю с пряниками. Покурил на балконе с
книжкой. Оделся, пошёл на работу.
На базе – собрали машину "Газель", поехали в депо. Покурили у электриков,
пошли на место. Вывесили на козлы огромную катушку с кабелем. Начали тянуть,
через трубы шло очень тяжело, из-за поворотов всё время приходилось
вытягивать петли. К обеду бросили первый кабель. Обед у электриков, карты.
После обеда ещё кабель. Жара. Все уже устали до предела. Наконец, домой.
Дома вымылся, переоделся. Дети. Ходил в магазин…
- Убери сию же секунду! – жена увидела пачку сигарет и зажигалку на
гладильной доске.
- Не командуй.
- Сию же секунду!
- Разговаривай так со своими первоклассниками.
- Ты считаешь, что только ты работаешь? Утыкаешь меня своими деньгами.
Лёг на диван отвернулся.
- Завздыхал…
Встал, пошёл из комнаты.
- Конечно, это легче всего.
- Ну, что мне делать?
- Тебе всё не нравится, придираешься к каждому слову.
- Я молчу.
- Знаешь, как я устаю с детьми.
- Я тоже устаю.
- Опять всё на себя перевёл.
Ушёл на кухню.
Сидел допоздна. Лёг спать на пол. Она плакала. Ушёл на работу не
выспавшийся. И всё сначала.
И так каждый день почти.
И ведь любят они друг друга.
Олег – прораб.
Его и по имени можно, и в карты сыграет с мужиками. Но копать или тянуть
кабель не будет. И, в общем-то, правильно. Иначе перестанет быть
"начальником".
"Не старость сама по себе уважается, а прожитая жизнь. Если она была".
(В. М. Шукшин)
3 – 4. 08.
- Работаю по монтажу – то посплю, то полежу…
- То меди отрежу – добавил Олег с ударением на последний слог.
4 – 5. 08.
31-го ночью умер Ю. Н. Осадкин. (Известный тренер по конькобежному спорту,
подготовивший, например, Олимпийского чемпиона Гуляева). Вчера его
похоронили. Оказывается, у него был рак печени. Жалко. Очень жалко.
7. 08.
В депо приехало какое-то начальство. А бригада как раз уже с работы шла,
домой уже собирались. Усталые, грязные, конечно. С мигалками подъехали:
милицейские машины, чёрные квадратные джипы, ещё какие-то… Выскочил
милиционер с автоматом на шее, за ним офицер. Крикнул мужикам:
- Отойдите отсюда!
Ушли. В кандейку электриков и с другой стороны можно попасть, через цех.
Пошли туда. А комиссия уже из цеховых ворот выходит. Серьёзные дяди,
крупные, в форменных железнодорожных голубых рубашках. Тут же телевизионщики
с камерами. Впереди опять милиционер и какой-то в штатском, отдающий команды
по сотовому. Увидел мужиков, сказал:
- Быстро отсюда…
- Так нам бы в раздевалку пройти.
- Подождите десять минут. Отойдите, не путайтесь под ногами.
Спокойно сказал, не обидно. И мужики ушли за вагоны, присели покурить.
- Олег, ты ж начальник, сходи-ка потолкуй с теми начальниками, что, мол за
бардак – работяг гоняют.
- Давай, Олег, сходи.
- И пошлют тебя далеко и надолго…
- Всё бы вам ржать – артисты.
Начальство и милиция уехали.
Журналистка с микрофоном в руке, что-то говорила в камеру, и мужики, как бы
случайно, прошли за её спиной. Миша "козу" пальцами показал…
12. 08.
"Свобода ничего нового не добавляет к бытию человека, ибо человек и есть
свобода". (Хайдеггер)
13. 08.
Важно – не знать, а быть.
Для того чтобы жить, надо чувствовать в себе, знать сердцем то, ради чего
можно умереть.
14. 08.
Отдежурил первую ночь в церкви (в административном здании, здесь же и
церковная лавка). Под моей охраной храм Покрова на Торгу, администрация,
трапезная и Казанский храм (не действующий). Спокойно. Скоро сдам смену.
С начала июля работаю землекопом. Задумал повесть ("Депо"). Работа тяжёлая,
грязная (а бывает, и сидим без дела).
С тренерской работы ушёл окончательно (подал заявление об уходе).
14 – 15. 08.
Начальник, "шеф", Иван – хитроватый мужик. Из деревни. Отлично учился в
институте, потом успешно трудил на гос. предприятии, а когда стало можно –
основал свою фирму.
База – перестроенный частный дом, гаражи, мастерская, раздевалки для
рабочих. Высокий металлический забор, ворота, калитка с кодовым замком.
Собрались утром на базе – Саня-водитель, Борода, Чубайс, Лёня – тракторист,
Миша-мореман, Миша-памперс, Николай Иванович – электрик, Юра – спортсмен,
Гена – молодой, Коля – алкаш, Толя – интеллигент.
Подъехал "шеф" на своей "вольве".
- Здорово, мужики, - всем руки пожал. Коле сказал: - Ты или работай или пей.
До первого замечания… Так – в "Газель" стопятидесятый кабель и восемь труб.
Все на депо сегодня… Господин Чубайс, зайди ко мне.
И Чубайс уходит в контору – деловой, и правда, чувствует себя "господином".
Хотя ни на господина, ни на Чубайса не тянет. Если только рыжей головой…
Мужики переговариваются:
- Помирился со своей-то?
- Да я и не ругался.
- Видел вас вчера, видел – пили под яблонькой…
- А ты-то не пил?
- Я выпивал…
15. 08.
Я стою спиной к закату, а впереди меня, на фоне серых туч две радуги: одна
дальше и ниже, но более яркая – чётко видны красная, жёлтая, зелёная и синяя
полосы; вторая ближе ко мне и выше, мутная, полосы – зелёная и жёлтая и
красная (то есть, наоборот чем у первой).
Я опять на дежурстве в церкви. С собачкой местной познакомился, Ирма зовут.
(В то время один из трёх сторожей запил, и мы дежурили через ночь).
Вчера у Иры был День рождения.
Читаю "Карамазовых".
КОРИЧНЕВЫЙ БЛОКНОТ
22 – 23. 08. 04.
Бросил детей, говорят. Нет, никого я не бросал. И заниматься я буду тем же
самым. Только с другого бока за дело возьмусь. Если кто и бросит дзюдо,
спорт (а бросят, возможно, многие), что ж – спорт лишь страничка в огромной
книге жизни. С кем-то и на какой странице я ещё встречусь?.. А встречусь
обязательно.
Я "рассчитан", видимо, на долгую жизнь. Всё главное ещё впереди. Но если и
не доживу до главного, то – ведь и подступы к главному тоже важны.
29 – 30. 08.
Я шёл по дороге – обычной, асфальтированной, местами разбитой, между
однообразных рядов гаражей из белого кирпича. Случайно оказался здесь, на
окраине города, торопился на автобус. И увидел с краю дороги, между гаражей,
кустик, вернее, деревце по земле стелющееся – карликовую (или полярную)
берёзку. Растение, вообще, в нашем краю редкое, но именно для этого места
характерное.
Целые заросли этих берёз были здесь когда-то. Были и обычные берёзы, и
осины, и ёлки. Молодой лес, перерезанный вдоль и поперёк узкими тинистыми
канавами-карьерами, сливавшимися, местами, в прудики, и было даже довольно
большое озерцо, заросшее камышом, с островками… "Торфянка" называли это
место.
Сюда бегали мы, мальчишки. На рыбалку, удили карасей, собирали здесь грибы и
голубику, самые отчаянные – купались в карьерах.
А я и один любил сюда приходить.
В то время я зачитывался романами Фенимора Купера об отважном друге
делаваров и враге гуронов Соколином Глазе – Нати Бампо.
И это камышёвое озеро – было моё Онтарио.
Я сколотил какой-то плотик и отважно уплывал на заросший берёзами и осинами
островок. И сидел там подолгу, тихо, весь погружался в свои мечтания о
приключениях. И слышал шелест осоки, свист разрезающих воздух утиных
крыльев, видел, как плывёт и есть на берегу траву ондатра… Это был мой мир.
Кем я только не был там, на торфянке – и Нати Бампо, и Чингачгуком, и
сибирским охотником-промысловиком, и пограничником…
А возвращаясь домой, я с трудом выдирал ноги из зарослей карликовой берёзы,
горстями бросал в рот голубику, собирал в матерчатую сумку подберёзовики…
Потом мы переехали жить в другой район. Однажды, уже лет в шестнадцать, я
ещё раз приезжал сюда. Уже начинали засыпать карьеры песком и гравием,
строить гаражи. Грибов тогда набрал, но залезать в самые глухие уголки
торфянки не захотел, тем более пробираться на остров…
И сейчас я просто спешу домой. Случайно увидел карликовую берёзку, вспомнил
детство. Ну и что? Не жалеть же в самом-то деле о том, что когда-то было, о
том, что не повторится…
Зарисовочку эту я назвал "Онтарио". Цыганов, прочитав её, взял для "Русского
севера", но так и не была она опубликована…
2 – 3. 09.
"Хранитель времени", "Собиратель времени", "Хранитель вечности", "Создатель
времени"… (Задумывал рассказ и подбирал названия. Всё – неудачные. Написал
всё-таки что-то непонятное даже мне самому – "Вселенная Ню".)
Когда началось время? Когда было сотворено Солнце и Солнечная система.
Значит – можно создать "новое время". Сделать новое Солнце и т.д. – вот и
время начнётся.
И он делает это – создаёт свою вселенную. Запускает время. И умирает.
Каждый человек создаёт своё время. И уходит в вечность.
5 – 6. 09.
1-го сентября случилась беда в Беслане. Всё это бесконечно показывали по
всем каналам телевидения… Я написал… Назвал "Снять с себя пояс шахида". Было
опубликовано в несколько отредактированном (мной самим) виде в "Лит. России"
под этим названием, и в "Красном Севере" под заголовком "Вот в чём вопрос".
Кровь невинных детей вопиет к совести каждого.
Страшная беда случилась. Кажется, весь мир ужаснулся…
Но возьму на себя смелость предположить – пройдёт время и вновь мы все,
люди, успокоимся. Так уж устроен человек – не может долго со страхом и болью
жить. Не забудут лишь родители погибших…
Нас и сейчас-то больше всего беспокоит (точнее – интересует) – сколько?
Триста с лишним – да много, страшно. ( Уже почти и не вспоминаются погибшие
за несколько дней до этого 10 человек в Москве и 90 в двух взорванных
самолётах). А если бы один, а не триста?
А если бы не террористы школу захватили, а вот что случилось: в большом
"кооперативном" доме несколько человек (а почти всегда такие находятся) не
платят за бытовые услуги – вода, отопление… Накапливается задолжность (за
всем домом). И, однажды, один чиновник даёт команду из своего кабинета
отключить в доме горячую воду. И другой чиновник, между прочим – женщина,
идёт в котельную и опечатывает котёл или кран, не знаю уж технических
подробностей этого дела. И в доме отключена горячая вода. Всё сделано по
закону.
А в доме в одной из квартир живёт молодая семья: муж, жена, ребёнок. И
мыться же надо. А ребёнка не будешь же холодной водой мыть. И вот мама
кипятит на кухне воду, муж на работе, ребёночек на четвереньках выползает из
комнаты, ползёт к маме, а мама несёт кастрюлю с кипятком в ванную, не
заметила ребёнка, споткнулась…
Ну, скажут, дал – террористов и бытовой несчастный случай на одну доску
поставил.
Но я убеждён – нелюди захватившие школу, убившие детей и взрослых, и
чиновник недрогнувшей рукой отключивший горячую воду в жилом доме – звенья
одной цепи зла.
Скажу больше – цепь эта через каждого из нас и проходит. Мы все искорёжены
злобой, нетерпимостью, амбициозностью.
Ещё картинка: утро, переполненный автобус, люди едут на работу, на учёбу.
Невыспавшиеся, раздражительные. Кондуктор пробивается сквозь толпу:
"Покупаем билеты, показываем проездные…" И чего не услышишь в таком
автобусе… Принято молодых ругать, а вот старик: "Чего лезешь-то, чего, как
вошь на гребешке ёрзаешь…" Ну, и ему в ответ не лучше…
Ещё картинка: парень лет семнадцати идёт по улице руки-в брюки, походочка
враскорячку, ухмылочка презрительная, а тротуар узкий, половину ещё лужа
занимает; и навстречу ему мужик лет сорока, и уже в нём, только при взгляде
на этого молодого наглеца – раздражение. И не развернутся ведь боком –
стукнутся плечами. Может, молча разойдутся; может, который-то скажет: "Чего,
места мало?"; могут и подраться…
А паренёк-то воображал себя каким-то "крутым" из фильма, которые каждый день
по телевизору показывают; а мужик, может, с утра с женой поругался…
Наши родители, надо признать, не вложили в нас что-то главное, некогда им
было, о нас же заботились – всё работали, работали, одевали, кормили… И вот
мы такие – нервные; никто не хочет считать себя ниже другого; во всех наших
бедах, от бытовых до государственных, виноват кто-то, но не мы сами…
И всё же, как говорил булгаковский герой, "… в них ещё живо сострадание,
только их испортил квартирный вопрос". Конечно, это о нас…
И вот сейчас-то, глядя в телевизор на эти страдания, опомниться бы.
Вспомнить бы и о своих детях, и о соседях, о близких своих. Стать бы просто
внимательнее и снисходительнее друг к другу. Не только от террористов надо
защищать детей, но и от пошлой телерекламы, от повсеместной блатной
романтики, от собственного равнодушия. Взрослые не должны материться при
детях, мама не должна пить пиво "из горла" при ребёнке… Всё это ведь
понятно, с детства ведь знаем "что такое хорошо и что такое плохо". Так
почему же делаем-то это?
Хотя бы осознать собственную греховность, хотя бы не считать себя всегда
правыми…
Несколько лет назад я работал дворником. Участок мой был в самом центре
города. Подметаю. Поднял перевёрнутую урну, скидал в неё мусор… Увидел
человека: коренастый, тёмный костюм, белая борода, глаза цепкие – Василий
Иванович Белов. Он поздоровался со мной и вдруг спросил:
- Как ты думаешь, почему люди урны переворачивают? Ведь добрые-то дела
приятнее делать. – Я не ответил. А он поднял вверх указательный палец и
сказал: - Вот в чём вопрос.
Да, вопрос. Почему мы делаем зло? И не надо думать, что наше зло не идёт в
сравнение с тем злом, что творят те же террористы. Зло – есть зло. За зло и
наказывает нас Бог. Остановить зло в себе, порвать цепь зла – вот что нужно
сейчас от нас, чтобы защитить, спасти наших детей.
Да, стать лучше, побороть зло в себе – трудно, очень трудно. Но если бы я не
верил, что хотя бы я, лично я, грешный и грешащий человек, могу стать лучше,
чище, добрее, повторюсь – если бы я в это не верил, я бы и не писал, то, что
пишу сегодня…
14 – 15. 09.
День рождения Алёши. Ходили в "Лимпопо", покупали торт, подарили машинку на
дистанционном управлении, о которой он давно мечтал. В общем, постарались
сделать ребёнку праздник.
Господи! Как люблю я его!
Я очень люблю нашего последнего Царя. Понимаю, что был он человек не
выдающегося ума (хотя, конечно, образованный и не глупый), мягкий, добрый,
допустил, может быть, много ошибок за время своего правления. Если бы не был
Царём, был бы обычным неплохим человеком. Вот такого-то его и люблю. И,
наверное, главный его поступок – не оставление Родины и мученическая смерть
вместе с семьёй и ближними. И за этот поступок – не только люблю, но и
славлю его.
21 – 22; 23 – 24. 09.
Наброски к "Вселенная Ню".
Вот этот рассказик…
ВСЕЛЕННАЯ НЮ
Необычной была только его фамилия – Ню. Да и то – необычна она только для
коренной России, а где-то в другом месте, может, самая обычная, как у нас,
допустим, Кузнецов…
Во всём же остальном был он самый обычный человек. Работал инженером в
каком-то проектном институте. Был женат. Детей у них долго не было. Роды у
жены были поздние и сложные…
Она умерла. Погиб и ребёнок.
Врач, которого он остановил на улице возле больницы, сказал:
- Что ж, я не Бог, - и развёл руки.
… Ню о существовании Бога особо никогда не задумывался. Но, вообще-то,
понимал, что кто-то ведь создал весь этот мир.
И теперь он подумал: "Что ж это за Создатель – сотворил и бросил? Ведь если
б не бросил, не допустил бы такой несправедливости". Ведь это несправедливо,
несправедливо, что у него умерла жена, которую он любил, что погиб ребёнок,
которого он ждал. Даже он – человечишко – не допустил бы такого…
Наверное, Ню сошёл с ума. Даже – наверняка. Здоровые люди не задаются такими
вопросами. А для него этот вопрос стал самым важным….
Днями Ню работал на своём обычном месте, незаметный, безмолвный. А по ночам
создавал своё время, свою вселенную.
Как это удалось ему технически – не знаю. Но вот – горит солнце размером в
теннисный мяч, закрутились планеты. И в огненных вихрях электрических бурь
рождается жизнь…
Однажды он не вышел на работу. Когда не вышел и на следующий день, стали
искать.
Дома он и лежал. Мёртвый. Посреди комнаты – груда стекла. По форме осколков
можно было предположить, что когда-то это был большой аквариум. Ню, падая,
задел его, и он разбился. Судя по всему – аквариум был пустой...
Создал ли он действительно, материально, свою вселенную, или это был лишь
мираж воспаленного мозга? Не известно…
Известно, что в мире есть всё, может быть всё, что способен помыслить
человек.
Значит, Ню создал свою вселенную, стал её Богом. Но разве боги умирают?.. И
откуда бы я узнал всё это?..
26 – 27. 09.
Вчера были с Ирой в Москве. Очередной съезд НКПР. В Союзе писателей России
проходил (Комсомольский пр-т – 13). Со съезда убежали.
Сидели в редакции "Российского писателя" в том же здании. Пили. Говорили. Я,
Ира, Шорохов, Кувакин, ещё кто-то… Потом пришёл поэт А. Суворов. Суворов,
узнав, что я из Вологды, спросил про Жаравина. Оказалось, что они во время
учёбы в Лит. институте жили в общаге в одной комнате.
2 – 3. 10.
"Все недовольны в наше время, и от постоянного, хронического недовольства
многие переходят в состояние хронического раздражения. Против чего они
раздражены? – против судьбы своей, против правительства, против общественных
порядков, противу других людей, противу всех и всего, кроме себя самих". (К.
Победоносцев "Болезни нашего времени").
Наброски к "Боре".
6. 10.
Наброски к "Боре".
10 – 11. 10.
Не ищи вечный двигатель – взгляни на Солнце. Но знай, что и оно не вечно.
Вечен покой. И этот Великий Покой источник вечного движения.
12. 10.
Наброски к "Боре".
Вот этот рассказ…
БОРЯ
Среди нас, мальчишек, было тогда увлечение деревянными ружьями с нехитрым
приспособлением для стрельбы: гвоздь, алюминиевая проволока и тонкая резинка
"венгерка". Стреляли эти ружья "пульками" - кусочками алюминиевой проволоки,
сложенными пополам.
Игры с этими ружьями были увлекательны и опасны. Это вам не беготня по двору
с криком "тра-та-та". Выстрел такого ружья бесшумен, но припекает пулькой -
будь здоров, тут уж не поспоришь, что, мол, "не попал"… К счастью, ни разу
никому не попало пулькой в глаз.
В тот день я и мастерил в сарайке ружьицо. Нашёл доску, нарисовал на ней
контур будущего оружия, опилил лишнее и дальше работал молотком и стамеской.
От усердия даже кончик языка высунул… И услышал за спиной:
- Ну-ка, Юрка, покажи.
У открытой двери стоял сосед дядя Боря. От неожиданности я растерялся, мне
стало стыдно своей неумелости. Он глянул на дело моих рук, хмыкнул и сказал:
- Подожди-ка., - и ушёл в свою сарайку.
Он жил один в нашем деревянном двухэтажном доме в комнатухе на первом этаже.
Наверное, где-то и как-то работал, не больше пятидесяти было ему. И всегда
был навеселе.
И сегодня от него, как всегда, неприятно кисло пахло перегаром.
Вскоре он вернулся с лёгким топориком. Он взял мою заготовку ружья. Топорик
и доска заплясали в его руках. Лёгкие щепочки и стружка летели из-под
бритвенно острого лезвия.
Красота его движений завораживала. Пожалуй, впервые в жизни я понял эту
красоту - красоту мастерства.
Заканчивая работу, он уже действовал топором, как ножом. Самым кончиком
лезвия, доводя, заглаживая края, а мне уже не терпелось взять в руки то
чудо, которое он сотворил…
Даже не хотелось делать на этом ружье спусковой механизм. Хотелось гладить
игрушку, вскидывать к плечу. Но уже собирались во дворе мои приятели, и я,
всё же стараясь не торопиться, пробил оружие в нужном месте гвоздём, выгнул
из проволоки спусковой крючок, натянул "венгерку". И сразу же попробовал
выстрелить в мишень, нарисованную на куске картона и висевшую на стене.
Пулька застряла в середине мишени, пробив картон.
Некоторые ребята искренне восхищались моим новым ружьём, некоторые делали
вид, что ничего особенного не случилось - ружьё, мол, как ружьё… Но я знал,
и все знали, что сегодня моё ружьё лучшее. И я был счастлив и горд.
Мы бегали по дворам, между сараек и поленниц до темноты…
Когда уже шли домой, Сашка Арапов сказал:
- Давай меняться, - и протянул своё ружьё. Тоже хорошее, красиво украшенное
жёлтыми гвоздиками, которыми околачивают двери.
Я отрицательно мотнул головой.
Сашка усмехнулся, оглянулся по сторонам.
Мы были в тёмном углу двора, никого рядом не было. Выхватил из моих рук
ружьё (а был он на два года старше, в восьмом уже классе учился) и об колено
обломил ствол.
- Вот тебе ружьё.
Я даже не понял сперва, я не верил, что можно вот так просто взять и сломать
моё ружьё, моё прекрасное ружьё, самое лучшее.
Сашка убежал. А я рыдал беззвучно. Я бросил обломки под забор в крапиву и
побрёл домой.
- А-а, Юрка, всех немцев убил?
Боря был пьян. Он хотел, видимо, погладить меня по голове. Я откинул его
руку так резко, что он сильно качнулся, и упал бы, если б не упёрся в забор.
И вот это несоответствие поразило меня тогда: Боря - мастер, волшебник
прямо, и Боря пьяный, отвратительный; все восхищались ружьём, и вот так
запросто Саня Арапов взял и сломал его…
И, главное, в себе, в себе я чувствовал какое-то несоответствие, что-то
надломилось и во мне. Потому и оттолкнул Борю и на мать дома огрызнулся…
Через несколько дней я узнал, что Боря умер. Я не видел, как его увозили,
был ли кто на похоронах, к нему и к живому-то никто не ходил. Не стало
человека и всё.
Лет через десять сгинул где-то в лагерях и Саня Арапов. И дом, в котором мы
жили - снесён, и соседние дома и сарайки сожжены и снесены. Другая там жизнь
теперь - девятиэтажная, асфальтовая.
И никто уже, кроме меня, не вспомнит ни Борю, ни Саню Арапова, ни то
деревянное ружьишко.
18. 10.
Вот начало моей работы в "Маяке", первый черновик "Любезного читателя"…
Ах, любезный читатель! И не улыбчивое же время ныне на дворе. Все раздражены
– молодые и старые, все чем-то недовольны. (Явная перекличка с
Победоносцевым). Ростом цен в магазинах; всё еще не соответствием уровня
жизни в нашем государстве "мировым стандартам"; непризнанием личных заслуг;
женой, детьми, правительством… Да мало ли чем недоволен нынешний человек!
Тут уж не до улыбок…
Еду в автобусе, крепкий пенсионер громко и раздражённо рассуждает:
"Спекулянты власть захватили. До того уж доспекулировали, что и Родину
проспекулировали…" и т.д.
Не выдержал мужчина лет сорока: "Ну, чего орёшь? Чего ты меня учишь Родину
любить?.."
Не шуточная словесная драка разгорелась.
И вдруг молодая женщина, сидевшая рядом, с ребёнком лет трёх на коленях,
сказала не громко, но почему-то её услышали оба спорщика:
- Да будет вам, ребёнка разбудите…
Они, может, в запале спора не пожалели бы и ребёнка (тем более, что оба были
по-своему правы и сдаваться не собирались), но женщина… улыбнулась. И оба
замолчали. Спокойнее и светлее стало в автобусе…
Помните старый мультик с незамысловатой песенкой: "От улыбки станет всем
светлей…" Всем нам, как бы мы не были раздражены, накачаны теленовостями,
политизированы или аполитичны, всем хочется по большому-то счёту –
внутреннего покоя, благожелательности окружающих… Так и давайте, хоть жизнь
трудна, хотя бы будем снисходительнее друг к другу. В той песенке ещё слова
были: "Поделись улыбкою своей, и она к тебе не раз ещё вернётся". Давайте же
улыбаться, чтобы улыбки возвращались к нам.
19 – 20. 10.
Наброски к рассказу "Бывший". Позднее рассказик этот был опубликован в
"Русском Севере" (В "Слове" у Цыганова).
БЫВШИЙ
Седой столбик пепла – кто-то оставил в пепельнице прикуренную сигарету, и
она дошаяла сама по себе. Фильтр белый, значит, какие-то "лёгкие" сигареты…
Вот тоже обман – все знают, что отрава. Какая же может быть лёгкая отрава?..
А за соседним столиком чего-то о куреве говорят. "Табак это роскошь! И мы
можем себе эту роскошь позволить!" - вещает краснощёкий толстяк. Врёт. А
вернее - шутит. Всё шуточки у него. Анекдоты. Всё время анекдоты. Начитается
на последних страницах газет - и всё анекдоты, анекдоты. Врёт. Создаёт
впечатление лёгкой жизни, своего в доску парня… Он недавний пенсионер, этот
толстяк. Работал, кажется, снабженцем на какой-то автобазе. Так вот всё с
анекдотцами, видно, и работал. Может, снабженцу таким и надо быть… А
впрочем, что мне до него. Он бывший снабженец, я - бывший мастер спорта,
игрок местной футбольной команды. Меня не выгнали из команды, сам ушёл
Просто - уходил долго и неуверенно, как и играл в последнее время. Сам себе
стал не интересен, как футболист, что уж про других говорить… Все меня здесь
знают, сперва-то всё лезли с разговорами о футболе, думали - денег у меня
много. А денег у меня мало. И я терпеть не могу разговоры о футболе. Поэтому
- пью обычно один, никто уже ко мне не лезет…
А здесь все бывшие: военные, учителя, милиционеры… Создают видимость
нынешней жизни, заполняют пустоту, напрягают пространство.
Вон те вернулись с проигранного моей командой матча. Все почти бывшие
офицеры. Кричат, переживают… Господи! Страна полна беспризорных детей, а они
о футболе… Да, это я так думаю, бывший футболист. И не совсем же они дураки
- да совсем не дураки!, - чтобы не понимать, что никогда наша команда не
уйдёт из второй лиги в первую. Зачем? Зарплаты мужикам платят, на сборы за
границу ездят… Всё! Ничего больше не надо! Спорт - уже давно большой обман.
Какой "здоровый образ жизни", какое "спортивное благородство"… Бросьте вы…
Для здоровья нужна физкультура. Для престижа страны - тоже не спортивные
победы, а что-то другое. Вернее - можно и спортивные победы, но чтоб и
другое было. Но разве спорт самая страшная ложь?.. А разве может быть ложь
не страшная? Ложь - зло. А зло, маленькое ли, большое - по главному-то
счёту, без разницы. А мы всю жизнь врём. Соблюдаем условности, создаём
видимость честной жизни. А сами давно уже - бывшие честные.
А они кричат, спорят о футболе… А ведь служили. Не работали - служили. О!
Это совсем разные понятия…
А вон тот тоже служил, в церкви, дьяконом. А теперь здесь… Да не сужу я его!
Чего судить-то, был бы сам лучше… Бывшие!
Вон поэт неудачник. Всё плачется, что не принимают в союз писательский.
Стихи читает. Иногда хорошие. Вчера пил он с каким-то бородатым, наверное,
писателем. Тот его чего-то убеждал, мол, хватит пить, пиши, работай,
пропадёшь ведь. А этот, поэт: "Вы живите, а я уж…", - рукой махнул. Врёт.
Хочет в союз, но играет роль непризнанного гения, и доиграется, правда ведь
скоро помрёт…
Продавщица, бывшая красавица-официантка из ресторана, что над этой
забегаловкой этажом выше, а теперь - наглая, недоливающая, недодающая сдачу,
горластая баба. А дома у неё, наверное, муж - бывший нормальный мужик, а
теперь пьяница и лежебока.
Бывший обкомовец грозит ей: "Опять недоливаешь! Я сигнализирую!" Кому нужны
твои сигналы, кому ты сам нужен… Бывший. Страну уж просигнализировали…
Дружок у меня есть, тоже бывший спортсмен - не пьёт, не курит, по утрам
бегает, в парилку ходит. Помереть боится. Врёт себе, что всё такой же, как в
молодые годы, что всё хорошо у него. С сердцем, с почками, может, и хорошо.
А с душой-то? У меня вот болит. А он делает вид, что и душа не болит.
Все тут бывшие. Бывшие дети. Ведь в детстве, играя в футбол я не врал… В
детстве - всё честно…
И все мы будущие. Покойники. Страшно, а умирать придётся. Не испугаться бы
хоть сильно…
Не старый ещё, крепкий мужик, сидел перед двумя пустыми и одной полной
кружкой пива…
20 – 21. 10.
"По обдуманным поступкам не узнаешь, каков есть человек, его выдают поступки
необдуманные". (Н. Лесков в письме к Пыляеву).
- Ходили по земле так, будто весь мир должен им рубль – и не платит.
- Лучшим воспитателем человека является его враг.
- "Христианская культура", "христианская философия", "богословие"… А ведь
Евангелие – наивно. И вера в Христа – наивна. Верю – и всё. И никакие
разумные доводы не могут заставить поверить. Вера даётся – и всё, независимо
от знаний, учёности. Они-то (знания, учёность), зачастую от веры и отдаляют…
- Даже люди способные на подвиг (и совершившие подвиг), делают подлости.
- Любовь с великим удовольствием, но без радости.
Год, как вздох…
22. 10.
Все мы – бывшие дети. Не забывать бы об этом.
- Ты в детстве в трясучку играл?
- Это деньги-то когда в ладошках трясли и отгадывали – орёл или решка?
- Да-да…
- Играл.
- Наверное, всегда проигрывал.
- Точно.
А третий спросил у первого:
- А ты, наверное, всегда выигрывал?
- Да. – Твёрдо ответил. – Ну, а ты играл?
- У меня никогда денег на игру не было.
- И сейчас нет.
- Да, и сейчас нет.
Подготовил первый выпуск лит. приложения к "Маяку". Там большой рассказ
Мишнева ("Последний мужик"), остальное почти всё моё. Хорошо получилось (уже
видел вёрстку).
В областной "думе":
- Я спросил у своих сыновей, и оба сказали и т.д.
Для того, чтобы спрашивать у сыновей, в "думу" можно было не выбираться.
22 – 23. 10.
"Там хорошо, где нас нет: в прошлом нас уже нет, и оно кажется прекрасным".
(Чехов, записная книжка).
"… у каждого человека что-нибудь спрятано". (Чехов).
Чехов уже годам к 35 – очень устал. Да ведь сделал-то сколько. И как
писатель, и не только (семья, школы, Сахалин и т.д.).
Кто ещё сделал столько же?
Просто надорвался человек.
И как я люблю его!
13. 11.
"Было тихо, валил снег и падал перпендикулярно, настилая подушку на тротуар
и на пустынную улицу. Никого не было прохожих, никакого звука не слышалось.
Уныло и бесполезно мерцали фонари".
Это Достоевский. А мы всё твердим о его "плохом" языке. В нескольких
строчках – и картина и настроение.
13 – 14. 11.
6-го числа ходил на фотовыставку А. Заболоцкого. Хорошие фотографии. Не
понятна мне его любовь к М. Евдокимову. Или я на счёт Евдокимова ошибаюсь? О
Шукшине, конечно, много говорили. Много фотографий памятника Шукшину на горе
Пикет работы того же Клыкова, что у нас памятник Батюшкову ставил ("памятник
коню" в народе). Я вообще памятники не люблю. "Всякому на Руси памятник
добрый – крест". Не памятник объединит народ. Творчество Шукшина может
подвигнуть к объединению, к вере. А объединит только ВЕРА.
Но когда он о Чухине, о Рубцове, о Передрееве… Прямо сердце сжало…
15 – 16. 11.
Нищета развращает, как и богатство.
19 – 20. 11.
Убеждён, только такая, "национальная" поэзия и может стать интересной и за
пределами нации. "Интернациональная" поэзия – нежизнеспособна.
"Слова поэта – суть его дела". Но и молчание поэта что-то да значит. И как
"нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся", так не предугадать нам
и последствий нашего молчания…
Впрочем, стихи уже написаны, слово сказано. Оно уже в нашей культуре. А
потому как это слово живое – оно и в народе. Народ может этого ещё и не
знать. Но узнает.
Карачёв был интересным поэтом. Молчит Карачёв. Нет новых стихов (во всяком
случае – не публикуются). И даже возникает мысль – а может ли он ещё писать
стихи? Начинал-то сильно. Хотя, разумеется, не всё равнозначно. Ощутимо
влияние Ю.П. Кузнецова. Увидеть бы новые стихи Карачёва…
16 – 17. 12.
"Возвращение сына".
Фотограф. ("Женщины Вити Воробьёва"). К сорока годам его любили собаки
(бездомные) и умные женщины (в основном, матери одиночки). Сам же он – "не
позволял себе влюбляться", жил тихо, осторожно и жизнь такую любил.
Любил и свою работу фотографа, и работа отвечала ему взаимностью – и
кормила, и приносила творческую радость.
У него была фотомастерская – подвальная комната в административном когда-то
здании. А нынче в здании десятки контор, фирм, снимающих кабинеты-"офисы".
Пережив бурную молодость, Воробьёв от многого устал. Даже курить бросил,
когда однажды почувствовал боль с левой стороны груди.
Он очень дорожил своей свободой. Был счастлив, что к своим сорока годам
пришёл свободным и одиноким…
16 – 17. 12.
Жизнь – это работа, труд. Вся жизнь, во всех проявлениях. И периоды внешней
бездеятельности – иногда бывают самыми деятельными.
Потом, что за деятельность-то? Для кого-то (нынче, кажется, для большинства)
чтение, например, безделье. А для меня их вечные ремонты квартир или копания
на огороде (когда уже ремонт или огород – просто, процесс занимания себя
чем-нибудь, причём, придаётся значительность этому заниманию – мол, не
кроссворды ведь отгадываю) – безделье, лишь бы от всех других забот, часто
даже от собственных детей, прикрыться "важностью" своей "работы".
19 – 20. 12.
"Из людей добывают деньги, как из скота сало". (Американская пословица).
24. 12.
Если художник (писатель) создаёт, подобно Богу, свой мир, то должен быть
готов и умереть за своё творение подобно же Богу… Но и воскреснуть!
3 – 4. 01. 2005.
В ночь с 31-го на 1-е дежурил. В полночь началась пальба – торжество
китайской пиротехники. Ракеты взлетали прямо над моей головой (запускали их
в соседнем дворике, за забором) и распались салютом. Собака из конуры не
вылезала. А я около часа ночи лёг и уснул. Просыпался, выходил во двор.
Ходила мимо дома и церкви шумная молодёжь, но, в общем, всё спокойно прошло.
Вот и в новом году.
5 – 6. 01.
Жизнь – будто через утомительный бредовый сон пробираешься к смерти.
22 – 23. 01.
Вчера отмечали день рожденья Сергея Алексеева в новом "писательском доме".
Мне опять было сказано о секретарстве. Уже сейчас, мол, моя кандидатура
рассматривается, как вероятная. Сначала Цыганов, потом Плотников со мной
беседы " с глазу на глаз" провели, объясняя, как нужно себя вести, чтобы "не
вносить раскол" в писательскую организацию.
Выбрали Карачёва. Его убрали из дирекции по охране памятников, и нужно было
поддержать мужика. И правильно сделали, что выбрали. А я ещё успею
напредседательствоваться. Писать надо, работать.
29. 01.
"Писатель должен каждый день видеть перед собой вечность или отсутствие
таковой" Верно сказал-то Хемингуэй. Для меня отсутствие вечности
неприемлимо. Значит, каждый день видеть вечность. Но, потому, каждое
мгновение помнить о земной смертности.
1 – 2. 02.
Первый набросок к тому, что стало статьёй "Это беспокойная совесть наша",
опубликованной потом в "Красном Севере" и "Литературной России".
ЭТО БЕСПОКОЙНАЯ СОВЕСТЬ НАША…
О "русской идее" говорят ныне многие и много, разумея под этим чаще всего ту
или иную модель государственного развития, общественной жизни.
А и вся-то идея: жить по совести. А совесть наша, как ни крути, христианка.
"Идея" – слово, наверное, не русского происхождения. И, наверное, одного
корня со словом "идеал". Идеал христианина – Христос. Он недостижим. И
насколько наша неидеальная жизнь приблизится к идеалу – жизни по совести –
зависит от того, насколько каждый из нас приблизится к этому Идеалу.
Да ведь разве ж только у русских совесть? Нет, она есть у всех. Но, видимо,
если рассматривать нацию как личность, русские всё-таки если и не ближе всех
к идеалу, то хоть в постоянном движении к нему.
Случилось мне побывать в Финляндии. И там мне сказали (финка сказала): "Вы
такие настоящие". И – да, да! – именно в том значении, что: по совести, по
совести живём. И это мне-то, в моём вопиющем несоответствии Идеалу, было
сказано. И, значит, какая же на нас, русских, ответственность, если именно
мы (вольно или невольно) заставляем вспомнить о совести…
Живём по сердцу, а не по правилам: отсюда и лучшие наши качества – доброта,
незлопамятность, терпение, трудолюбие; но отсюда же и наше разгильдяйство,
необязательность; отсюда и все наши крайности – или, например Сергий
Радонежский, или Стенька Разин.
Стоп. Начал с того, что совесть христианка, а пришёл к Стеньке – убийце и
разбойнику? Ну да… К убийце, к разбойнику… Потому что ведь – по совести. Не
себе же и не земные же богатства стяжал, а – "Я пришёл дать вам волю". Вот
ведь что Шукшин в нём увидел – писатель, конечно же, советский, но, прежде
всего, русский, а значит, христианский, а вернее, православный.
Это – жизнь по совести, по сердцу - в чём-то даже оправдывает и "безбожный"
период нашей истории. Ну, взять хотя бы один из главных идеологических
штампов советского периода – Павлик Морозов (из человека-то, из смерти его –
штамп сделали). Как уж не издевались над ним, пользуясь безнаказанностью и
вседозволенностью постперестроечные бессовестные (безбожные!) писаки и
говоруны… А мальчик-то поступил по правде, по совести, потому что был
воспитан так, и не только родителями, а всей жизнью его окружавшей. И за
правду был убит… И если делалось что-то в те "безбожные" годы (а делалось
многое – великая Держава из руин была поднята) по совести, а совесть –
христианка, то, значит…
"Что же, и храмы взрывали по совести? Совесть-христианка, что ли, такое
подсказывала?" – сам себя, ехидный, самого же себя (ну, какого? Ну, давай уж
до конца, до донышка; ну – страдающего, посмейтесь кому охота, в самом себе
страдающего) спрашиваю. А по-разному: кто-то и совесть потеряв взрывал, а
кто-то и по совести, за "счастье народное" борясь… Только как ни взрывали
храмы, как ни истребляли духовенство, а без Бога-то не жили. Где он, тот
коммунизм? А храмы стоят, а свечи горят.
Но ведь крестилась Русь чуть больше тысячи лет назад, а характер народный
всем бытием временным формируется. Сколько лет до крещения славяне, русские
были язычниками? Что же я всё о христианстве-то?..
Да, были. Язычниками были. Но какое это было язычество, и какие это были
язычники, если столь быстро (с исторической, разумеется, точки зрения) и
всеобъемлюще, на огромных территориях, православие стало религией не только
государственной верхушки, но вошло в быт, в кровь и пот русского человека?
Да, конечно, все со школы помнят, что "Владимир крестил мечом", а кто-то там
ещё и "огнём", были даже "языческие восстания", но, убеждён, если бы весь
народ был против принятия православия, процесс этот (крещение) затянулся бы
надолго и вылился бы в жесточайшую гражданскую войну.
Столкновения, наверняка и кровавые, были, но гражданской войны не было.
Произошло чудо, известное всем – православие и русское язычество слились в
русское православие. Языческих божков заменили православные святые. И
слияние это ничуть не исказило Правды Христовой. Видимо, таков был характер
(сформированный всей жизнью, бытом и, конечно же, языческой верой) русских
людей, что ничего и не пришлось ломать в себе, не пришлось против совести
идти, чтобы стать православными христианами…
Лично я не верю в подлинность так называемой "Влесовой книги", но когда
читаю в ней: "Это беспокойная совесть наша причиной тому, что мы своими
словами обличаем деяния ниши. И так говорим воистину благое о роде нашем и
не лжём! Ибо мы – русские!" – я знаю, что это написано русским и о русских.
И, конечно, для язычника, совесть которого заставляет его обличать свои же
поступки, для такого язычника принятие православия не стало коренной ломкой
внутренней духовной жизни, хотя, конечно, в чём-то изменило жизнь внешнюю.
Ну, изменило… А представьте-ка эту нашу внешнюю жизнь без храмов, без
колокольного звона…
Слова Достоевского о том, что быть русским, значит, быть православным, можно
ведь отнести и к тем до-православным русским язычникам, жившим по совести,
по правде.
А быть православным (не только ведь русские - православные), значит, быть
русским, что ли?.. В духовном плане – да. Быть православным, стать
православным – быть русским, стать русским. Русский это не национальность,
это образ жизни…
Вот и вся-то "русская идея" – жизнь по совести. А пути развития страны,
политические, экономические; весь образ жизни нашей – должны из этой идеи
вытекать. Ибо мы – русские.
P. S. Эта статья была опубликована в областной газете "Красный Север".
Один вологодский писатель упрекнул меня: "Как ты мог написать, что не веришь
в подлинность "Велесовой книги", это же наша история и т.д." Ну, вот так –
не верю. Но, повторюсь, для меня и не важно подлинна она или нет - если тот
текст, который мы имеем на сегодня (очень слабый, честно говоря), уже влияет
на русскую культуру. Между прочим в подлинность "Слова о полку Игореве" и
сегодня не верят многие серьёзные учёные – ну и что?
Могут упрекнуть меня и с другого края – не слишком ли, мол, лояльное
отношение в статье к язычеству.
Язычество – это, действительно, наша история, от которой не уйдёшь, и не
нужно уходить. Ныне нам, русским и православным, только и можно относиться к
язычеству, как Гоголь писал в "Выбранных местах из переписки с друзьями"
("Об Одиссее, переводимой Жуковским"): "Что может быть, например, уже
сильней того упрёка, который раздаётся в душе, когда разглядишь, как древний
человек, своими небольшими орудиями, со всем несовершенством своей религии,
дозволявшей даже обманывать, мстить и прибегать к коварству для истребления
врага, с своей непокорной, жестокой, несклонной к повиновению природой, с
своими ничтожными законами, одним только простым исполнением обычаев старины
и обрядов… дошёл до того, что приобрёл какую-то стройность и красоту
поступков… и кажется, как бы действительно слышно в нём богоподобное
происхождение человека? А мы, со всеми нашими огромными средствами и
орудиями к совершенствованию, с опытом всех веков, с гибкой, переимчивой
нашей природой, с религией, которая именно дана нам на то, чтобы сделать из
нас святых и небесных людей, умели дойти до какого-то неряшества и
неустройства, как внешнего, так и внутреннего, умели сделаться лоскутными,
мелкими, опротивели до того друг другу, что не уважает никто никого".
Гоголь писал об "Одиссее", т. е. о древней Греции. Но и к своему русскому
язычеству мы должны относиться так же – как к детству нашего народа, и
светлому, и жестокому, и наивному. Воспринимать детство, как неизбежность.
Но, оставаясь детьми в душе, умом и духом подниматься над язычеством. И, как
в укор за своё несоответствие званию православного христианина – вспоминать
своё "языческое детство".
Постскриптум был дописан позднее, уже после публикаций. А жаль. Формально
– это мой ответ на споры с В. Плотниковым. Хотя…, ну, при чём тут Плотников…
5 – 6. 02.
В эти дни А. Цыганов дал мне книгу Евгения Кузнецова "Быт Бога". Не помню,
говорил ли он о рецензии, но я решил писать об этой книге.
Из Кузнецова:
"О, как мне всё ведомо…"
"Посмотреть друг другу в глаза означает целый поступок совершить".
"Мир делится не на страны, а на странные души.
Вернее – не на стороны, а на сторонние души.
И бреду, чую, сквозь дымки чужих душ".
"… Сотворение мира – это давание миру названия".
"А я – слово, мне – слово: сказал сам себе слово, и будто я уже окутан,
объят, окружён этим словом и пребываю содержательно и исполнительно внутри
его, этого слова".
Пейзаж: "День, что за окном, стал вянуть, словно забывать, что он – день…
Известно становилось всё более и более, что бывает и вечер, вечер… Уж на
стене дома соседнего среди квадратов тёмных плоских вдруг стал один квадрат
розовым и глубоким…"
"Быт слова" – можно было бы назвать этот роман.
"Быт" – здесь, конечно, не в бытовом значении, а в значении "бытия".
Чтобы приблизиться к пониманию того, что написал Е. Кузнецов, нужно быть
христианином, нужно полюбить хоть кого-то в этом мире, где: "Посмотреть друг
другу в глаза означает целый поступок совершить".
"Я тот, кто в мире, что не просто мир, а - мой мир, мой".
Постоянное осмысление слова и себя в слове. И заставление читателя
осмысливать это слово. Т. е., читателю преподносится не конечный продукт
(формула), а процесс (может быть, даже – наверное, и не весь процесс). Так
читатель становится сотворцом.
"Истина всё равно невыразима.
Нет, выразима!
Истина – это потребность в истине".
7 – 8. 02.
"Что я зову – сам для себя, для меня, - Временем крика. А это миг, когда я
увидел, что страна и идеи попраны и… ничего не случилось. Время крика – урок
мне, лично мне, именно – мне. Я увидел и понял, что те, кто недавно от имени
идеи убивал, теперь, когда идея обгажена, сами-то… и не собираются
убиваться".
9 - 10. 02.
Если мы, русские, такой уж совестливый народ – чего ж так плохо-то всё.
Сколько лицемерия, лжи… Господи! Или… не такой уж и совестливый?
Евгений Кузнецов написал совестливый роман, который не опубликовал ни один
журнал (он предлагал в журналы, точно), потому что – написано сложно,
необычно. ( Книга Кузнева выпущена в Рыбинске, за счёт какого-то спонсора,
конечно, мизерным, конечно же, тиражом).
Чиновники – что это за "народ" такой. А они ведь не с Луны свалились.
11 – 12. 02.
Из Кузнецова: "Для того, чтобы узнать, как на самом деле – как в жизни на
самом деле и даже во Всём, и видимом, и невидимом, на самом деле – надо идти
в самого себя!.."
Так и вся-то жизнь – "до". И всё до жизни – может, только для этого
мгновения. И чья-то жизнь ещё будет для того мгновения, когда он прочтёт
это. И поймёт.
12. 02.
"За то меня все и недолюбливают: только что я со всеми и как все – и вот
один и хоть бы мне что одному!" – гордыня?
"С переднего края искренности…"
"А буду сторожем: не видеть никого – по должности!.."
17 – 18. 02.
"Грусть понявшего – для духа надежда". От себя добавлю: не только понявшего,
но и попытавшегося понять.
У него будто и не глаза, а – органы зрения, и он ими на меня сквозь
воздух смотрит (осматривает).
Пушистое, белое… снег.
Если верю, значит: из жизни, в жизни, в жизнь.
"Никому не скажу, только всем".
Трудно читалась книга Кузнецова. Его особый стиль (?) – нарушение всяческих
литературных условностей (в том числе и нарушение орфографии, например).
Ведь писал-то он как – написать и умереть. Отсюда, конечно, и некоторая игра
в "гениальность", в "гениальную вседозволенность". Во всяком случае – так
может показаться. Но – вот этой кажущейся игрой в предельную искренность он
и прикрывает действительную предельную искренность, иначе – совсем бы уж
больно было. Оставляет возможность сказать кому-то: "Ну, это уже гордыня".
Что это? Юродство. Подвиг юродства.
Трудно читалось, ещё труднее писалось об этом романе. Но – написалось. Роман
не опубликуют (широко), а уж тем более заметку о романе, который,
практически никто не читал. Но я старался, я не мог не написать о романе.
Вот что получилось:
С ПЕРЕДНЕГО КРАЯ ИСКРЕННОСТИ
( о романе Евгения Кузнецова "Быт Бога")
"Мне оттого так нехорошо, что я многое понимаю".
Андрей Платонов
Передо мной новая книга известного ярославского писателя Евгения
Кузнецова "Быт Бога". В ней несколько рассказов и роман, давший название
сборнику.
Рассказы интересные, о каждом из них можно много сказать (а можно и ничего
не сказать (потому что трудно говорить) - молча удивиться цепкости взгляда,
своеобразию стиля), но я хочу порассуждать о романе.
Сразу нужно сказать - это чтение не для многих. Начиная с названия, которое
может показаться слишком смелым. Но не слишком, оно просто - смелое.
Рискованное. А разве возможно творчество (ведь настоящее творчество - это
всегда создание собственного мира, и открытость этого мира для каждого
способного в него войти) без смелости, риска, дерзания. Роман же Евгения
Кузнецова - обострённый риск, обострённое дерзание. Как сказал сам автор -
"с переднего края искренности"…
"Быт Слова" можно было бы назвать этот роман. Того самого Слова, которое
было вначале, и - авторского слова. "А я - слово, мне слово: сказал сам себе
слово, и будто я уже окутан, объят, окружён этим словом и пребываю
содержательно и исполнительно внутри его, этого слова".
В романе - постоянное осмысление слова и себя в слове. И заставление
читателя осмысливать это слово. Стиль письма Евгения Кузнецова близок к
стилю Замятина или Платонова. Но, в отличии от них, Кузнецов не выдаёт
читателю конечную формулу, а заставляет читателя совершить вместе с собой
весь процесс нахождения этой формулы (или аксиомы).Так читатель становится
сотворцом автора… Если, конечно, захочет, если, конечно, сможет.
А сюжет романа (хотя, это и не роман вовсе, но, о жанре - позже) прост. Но и
в этой простоте, какая была бы находка для нынешних бойких детективщиков!
Следователь. Его брат известный в городе журналист задержан по подозрению в
каком-то преступлении (так ведь и не объяснилось в каком, но это и не важно,
для Кузнецова неважно и для тех немногих читателей, которые решатся
погрузиться в "Быт Бога"). Не сумев сразу помочь брату, а возможность была,
следователь страдает: я тут, а он там - в "зверинце". Да и на него
подозрение падает - почему не помог брату? Значит, тоже замешан. Ну и люди
вокруг - сослуживцы следователя, родители, сестра, брат и его жена
("женабра")… И мучения, мучения героя в самом себе и во внешнем мире; поиск
истины и поиск способа выражения истины.
"Истина всё равно невыразима.
Нет, выразима!
Истина - это потребность в истине".
Внешний сюжет в этом романе даже не каркас сюжета внутреннего (душевного,
духовного), а мягкая пластичная оболочка, которая то растягивается в
детство, в юность, то втягивается, вжимается в душу героя, в его цепкий
взгляд в самого себя или во внешний мир.
Главный сюжет - внутренний. Но не потому, что автору (герою) так нравится
копаться в самом себе, рефлексировать. А почему? А потому, что он, автор
(герой), стремится понять о жизни - Главное. Не больше не меньше - Главное.
Всё. "Для того, чтобы узнать, как на самом деле - как в жизни на самом деле
и даже во Всём, и видимом, и невидимом, на самом деле, - надо идти в самого
себя
А не гордыня ли это? Не самолюбование ли? Ах, мол, я какой, докапываюсь до -
Всего… "За то меня все и недолюбливают: только что я со всеми и как все - и
вот один и хоть бы мне что одному!"
Может и гордыня. Но это уже не читателю и не критику решать.
Бальмонт написал: "Я проклинаю человечество,
Я от него бегу, спеша!
Моё единое отечество -
Моя бессмертная душа".
Не от ненависти же, правда, ко всему роду человеческому это написано. А от
ужаса за несоответствие человечества тому Идеалу, что дан ему Словом. И,
прежде всего, за своё (моё) несоответствие.
Герою Евгения Кузнецова неуютно (мягко говоря) в мире, в котором:
"Посмотреть друг другу в глаза означает целый поступок совершить". "Мир
делится не на страны, а на странные души. Вернее - не на стороны, а на
сторонние души. И бреду, чую, сквозь дымки чужих душ". Герой Кузнецова -
человек понимающий, что: "Я тот, кто в мире, что не просто мир, а - мой мир,
мой". И что: "Я в мире - побывать".
Какая уж тут гордыня - бесконечная исповедь, бесконечная молитва. За всех.
Вот и до жанра добрался. "Быт Бога" можно назвать и романом, и повестью, и
даже рассказом. Но это - молитва.
И, может быть, даже не понимая многого в этой молитве, можно сострадать этой
молитве, вместе с этой молитвой. Но для этого нужно быть христианином, стать
христианином или полюбить кого-то очень сильно.
За Кузнецовым повторю: "Грусть понявшего - для духа надежда". От себя
добавлю: не только понявшего, но и попытавшегося понять.
17 – 18. 02.
Монастырь для курящего человека – быть церковным сторожем. Сегодня было в
девятом часу вечера: обходил территорию, шёл мимо церковной лавки и храма… А
вспомнилось почему-то: лет уж десять назад – я был в Союзе писателей, и
пришла местная "журналистка-писательница-поэтесса" к Цыганову. Он, видно
читал её рассказ (зарисовку), я позднее его прочёл где-то, "Моя вселенная"
назывался. И там было примерно: "Моя вселенная это Париж…" и т.д. Цыганов ей
сказал: "Моя вселенная – это я…" Я это вспомнил и думал: "Моя вселенная –
это вся Вселенная, и вся Вселенная во мне".
Я шёл, думал и не успел свернуть, уйти, убежать. Мне навстречу шёл, явно
пьяный и уже явно ко мне, человек. Парень, мужик молодой: скуластый, чуть
узкоглазый, короткостриженый, одного со мной роста, очень плотный,
широкоплечий, видно что сильный. (Я знаю, что со стороны тоже слабым не
кажусь). А здесь, у церкви, в тёмной моей одежде, бородатого, меня часто за
священника принимают.
Ну, и начался этот разговор…
4 – 5. 03.
"Чего не сказал бы врагу, не говори и другу". (Китайская пословица).
6. 03.
Человек утомлённый высшим образованием…
Есть две личности, два человека, которые в сердце моём рядом с самым
дорогим, с детьми, например; т. е. и сами являются частью самого дорогого
для меня. Антон Павлович Чехов и последний наш Царь – Николай Второй. Они и
внешне оба очень красивы (хотя, это не главное, конечно). Духовная их
красота и во внешности проявляется.
14. 03.
Вчера приехал из Шухободи.
29 – 30. 03.
"… Кому чужда жизнь, кто не способен к ней, тому больше ничего не остаётся,
как стать чиновником". (Чехов).
9 – 10. 04.
Плоды демократии: осудили и заставили отравиться Сократа; кричали: "Распни
Его!" и т.д.
Наброски к статье "Моё поколение" – опубликована в "Красном Севере" и вошла
в повесть "Быт слова".
МОЁ ПОКОЛЕНИЕ
Моё поколение русских (примерно, от 30 до 40 лет), первое поколение
родившееся и выросшее, а значит воспитанное и самовоспитавшееся, в обществе
побеждающего потребителя: "мне-мне-мне…"
Родившиеся в 50-е годы, ещё застали времена искренней веры в торжество
провозглашаемых правящей партией идей коммунизма и интернационализма; а если
вера та была и не всегда искренняя, то победы-то были настоящие: космос,
великие стройки, спортивные победы, сильнейшая в мире армия… Застали они ещё
и традиционную, вековую, перетерпевшую первые годы коллективизации,
крестьянскую культуру. Деревня ещё жила.
Мы родились в годы осмеяния той веры, в годы анекдотов про Чапаева и
Брежнева, в годы, когда мечтою многих стали победы не во имя Родины, а во
имя себя: холодильник, хрусталь, ковры, джинсы, ну, для "интеллектуалов" -
тома модных писателей на полках. То есть – материальный достаток. И не
просто достаток, а и сверхдостаток. Чтобы "не хуже, чем у людей", а
желательно – лучше, т.е. больше…
Юность наша пришлась на годы "перестройки", когда в головы и души наши
обрушились потоки "правды", отнимавшей у нас остатки веры, развенчивавшей
деяния отцов и дедов, вырывавшей у нас из-под ног родную почву и дававшей
взамен жвачку демократической "свободы"…
А молодость наша пришлась на разгул той "свободы": развал Союза,
"приватизация", безработица, бандитизм, для одних позорная несправедливая
нищета, для других - неправедное шальное богатство. (А нищета ведь
развращает так же, как и богатство, стоит только признать себя нищим – не
духом, а материально).
А рядом – наши растерявшиеся в новой жизни родители. Или же, родители, очень
быстро понявшие эту новую жизнь, даже быстрее нас понявшие. Есть, есть и
такие…
А на экранах – картавое племя юмористов; всевозможные "фабрики", обещающие
сделать, если уж не из нас, то из наших детей непременно – "звёзд";
обаятельные ведущие, знающие, как легко и непринуждённо "стать миллионером"
– и всего-то кроссвордик какой-нибудь отгадай, только не думай ты ни о чём
важнее кроссвордов…
И вот мы такие, какие есть. Разные – богатые, бедные, внешне счастливые,
вечно несчастные… Но, прежде всего, почти все – эгоисты и гордецы.
Эгоистичные и гордые педагоги, эгоистичные и гордые офицеры, и даже,
зачастую, священнослужители (тоже ведь люди) эгоистичные и гордые.
Эгоистичные и гордые мужья и жёны, мамы и папы… Бедные наши дети!
В моём поколении распался едва ли не каждый второй брак. Мы поколение
истаскавшихся по «любовькам», испившееся, искурившееся, изанекдотившееся
поколение…
Но, битые жизнью, пострадавшие в своей гордости и эгоизме, выжившие, мы
начинаем прозревать. Мы начинаем понимать, что умирать всё-таки придётся;
что не в деньгах (и не в их количестве) счастье; что хоть загордись (даже
если есть чем гордиться), а без любви искренней, жертвенной, всепрощающей -
счастья нет; и что дети наши не по количеству денег потраченному на них, а
по любви нашей отдадут и нам…
И мы обязаны понять, что отцы наши оставили нам восстановленную из разрухи
страну, деды – великую Победу, бессчетные поколения предков – вечную Россию.
А мы-то что оставим?
Наверное, я опять перехлестнул – так уж все и прозрели, так уж все и
эгоисты… Ну, не все, конечно, не все…
А я ещё больше "перехлестну": я верю, что из моего поколения или из
поколения наших детей – будет явлен России и миру Царь. Помазанник Божий.
Да, я так верю, и так верю не только я, вот что обнадёживает.
И я знаю, что моё поколение уже поняло (или начинает понимать), что без веры
жить невозможно. Не в себя, не в какой либо общественный строй. В Бога.
12 – 13. 04.
Неторопливо-пластичные движения зверя, таящие в себе рывок, мышечный взрыв.
18 – 19. 04.
Вчера был на даче. Борисов мне её в "безвозмездное пользование" дал.
Дача – участок садово-огородный. Посёлок дачный огромный, конца-краю не
видно. Всё плоско, уныло. Брошенные участки, ивой да осиной поросшие. А где
не брошено – домик, где аккуратный, а где лачуга кривобокая, голые кусты,
сухая трава…
И у меня домик – двухэтажный скворечник с кривоватой крышей. Шиповник
разросся. Был посажен по периметру, а теперь пускает корни по всему участку.
Осинки-вички торчат. Куст калины. Рябина в самом центре участка, и рядом два
высоких берёзовых пня. На них, по словам Борисова, растут опята.
На участке, в целом, сухо, но ещё кое где островки снега. В одном углу ямка
с водой, наверное, там, если углубиться, можно сделать колодец.
Прошлогодняя сухая трава густо сплошь по земле. Взял у соседей грабли и
расчистил три едва различимых грядочки. Содрал сухую траву, а под ней
зелёные кустики клубники. И пошёл всю сухую траву сгребать, а под ней везде
зелёная молодая травка.
Жёг сухую траву, толстые и длинные лопуховые стволы, и дым был одновременно
горький и сладковатый… Вот это и есть дым отечества.
Тяга к земле неистребима в человеке. Простая, доступная любому, самому уж не
мастеровитому, человеку работа – и дающая пищу, жизнь. Чудо.
18 – 19. 04.
Не утерпел, попробовал копать там, где были раньше картофельные грядки. В
одном месте земля как пух подаётся, а в другом, совсем рядом, жёсткая.
Побоялся сломать чужую лопату и больше пока не копал.
Но чувствуется, что земля живая, отдохнувшая. Будет и урожай, даст Бог.
Птицы пели. Воздух. Запах дыма. От того воздуха разболелась голова. И устал
очень…
27. 04.
В субботу опять жёг сухую траву, и огонь побежал к дому. Я пытался граблями,
ногами сбить его. Брови опалил. Огонь уж стену лизнул. У стены стояла
старая, снятая с петель дверь, опрокинул её на огонь, сбил пламя… Я успел
забежать на второй этаж домика, взять ведро, выскочил на улицу, скатился в
канаву, зачерпнул, плеснул на стену, на огонь. Ещё и ещё… Успел…
Очистил площадку перед домом от строительного мусора – полусгнившие доски,
щепки, куски шифера. Вырубил вички-осинки. Вскопал грядочку, морковку
посеял, чеснок ткнул. Начал копать под картошку, по краю посеял щавель.
В воскресенье Ира расчистила клубничные грядки. Я окопал кусты. Жарили над
огнём, наколов на вички хлеб и колбасу. Дождик был, переждали в доме.
28 – 29. 04.
Нести свой талант, как долг.
Кому нести-то, кому долг-то отдавать?..
Как аксиому принять – человек является в жизнь не случайно, а для
исполнения своего задания, долга.
03 – 04. 05.
"… сердце Царя в руке Господа, и куда захочет Он направляет его". (Притчи
Сол. 21, 1)
"Бога бойтесь, царя чтите". (1Петра 2, 17)
"Не возможно христианам иметь церковь, но не иметь царя". (Патриах Антоний
Константинопольский в послании Московскому князю Василию Дмитриевичу. 1393
г.)
Первая статья первого раздела Основных законов Российской Империи:
"Император Всероссийский есть Монарх Самодержавный. Повиноваться верховной
его власти не токмо за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает".
"Держись же, Россия, твёрдо Веры своей и Церкви и Царя Православного, если
хочешь быть непоколебимою людьми неверия и безначалия и не хочешь лишиться
Царства и Царя Православного. А если отпадёшь от своей Веры, как уже отпали
от неё многие интеллигенты – то не будешь уже Россией, или Русью Святою, а
сбродом всяких иноверцев, стремящихся истребить друг друга". (Иоанн
Крондштатский. 1907 г.)
"Я берёг не самодержавную власть – а Россию". (Николай Второй).
6. 05.
"Нет такой жертвы, которую я бы не принёс, чтобы спасти Россию". (Николай
Второй).
9. 05.
То, что называют его бесхарактерностью, было на самом деле смирением перед
волей Божией.
С утра на даче. Обратно искал новую короткую дорогу и почти заблудился.
Дежурство.
18 – 19. 05.
"Гений есть высшая действительность в сознании истины". (В. Белинский). И,
кажется, правильная мысль.
Далее черновой текст очередного "Любезного читателя"…
Любезный читатель, длинный месяц май, с обилием праздников, с переменчивой
погодой, а всё ж к концу и он клонится… Лето, лето… Солнышко, каникулы,
вступительные экзамены, отпуска, дачные хлопоты…
С недавнего времени ведь и я дачником стал. Раньше думал, ну как можно,
неделю отработав, ещё в выходные на грядах пластаться, купить всё легче. Но
вот пришёл я в конце апреля на участок теперь уже мой, года три как
заброшенный, содрал граблями шкуру старой сухой травы, увидел под ней
молодую зелёную – сердце дрогнуло.
Запах земли. Запах дыма от сжигаемой старой травы – дым отечества…
Наверное, для крестьянина мои дачные откровения покажутся наивными. Так оно
и есть, конечно. Но что делать, если и сами крестьяне в огромной своей массе
были согнаны жизненными обстоятельствами с родной земли, и уже дети их не
поле обширное пашут, а на шести сотках ковыряются… Всё же не может русский
человек без земли. Тянет. Да ведь не все же и по городам разбежались, и
пашут, и сеют, и урожай будет!
Не случайно я пишу о даче, о крестьянстве в литературном всё же приложении к
"Маяку".
Литература наша неотделима от земли. Истоки её (русской литературы) в
молитве и в крестьянском (христианском) укладе жизни. Я не только писателей
"деревенщиков" имею в виду (у того же В. И Белова или у В. Г. Распутина есть
ведь вполне "городские" произведения), я о духе нашей литературы говорю. О
народности. А народ наш (даже я – сугубый горожанин) от земли неотделим. И
не только ради будущего урожая пластаемся мы на грядках или выводим тракторы
в поле, но и ради этого запаха сырой, живой земли. Душа всё помнит. И душа,
и руки.
Встал я из-за письменного стола, взял в руки грабли, потом лопату и…
оказалось – ничего, дело привычное…
Много же я в тот вечер (ночь) понаписал. Далее – черновик статьи о
"Рубцовском доме"… Незадолго до этого в одной из городских газет появилась
статья, направленная против Михаила Карачёва – защитника вологодской
старины, а с недавнего времени секретаря правления Вологодской писательской
организации (Карачёв и поэт интересный, сильный). Статейка против Карачёва -
гадостная, заказная… Ну и написал я "ответ". Несколько раз по просьбе уже
Карачёва переделывал её (статью), но так и не была она опубликована. А вот
что писал в первом, черновом варианте…
В Вологде снесён дом, в котором часто бывал Н. Рубцов. И не только Рубцов,
но и В. Коротаев, С. Чухин… и многие другие вологодские писатели и их
друзья… Против сноса дома (ещё до сноса) активно выступали писатели
вологжане, члены ВООПИКа. Позиция их была чётко выражена в открытом письме
прокурору Вологды (опубликовано в "Русском Севере).
Позиция же тех, кто сносил дом, намереваясь построить на его месте дорогую
многоэтажку, тоже достаточно ясно выражена в статье М. Володина "Дом
подписного преткновения" ("Вологодская неделя").
Не буду играть словами, мол, у каждого своя правда и т.д. Правда всё же
одна. И Правда, по слову В. М. Шукшина, несть нравственность…
Отвлекусь от "рубцовского" дома… В своей статье М. Володин пишет: "… уже
много лет занимаюсь "рубцовской" темой (кстати, детальное знакомство с
материалами уголовного дела по факту гибели знаменитого земляка, привело к
выводу, что нужно обязательно различать поэта Рубцова и человека Рубцова.
Первый был действительно велик и талантлив (Так велик или талантлив? Это
разные категории. Д. Е.), а вот второй, мягко говоря, не служил примером для
подражания. Впрочем, это уже отдельная история)".
Если это отдельная история, зачем же было упоминать в статье, которая,
действительно, не имеет ни какого отношения к нравственному облику Н. М.
Рубцова? Чтобы ещё раз напомнить старую песенку защитников убийцы поэта, о
том, что, мол, был он скандалист и пьяница?
Н. М. Рубцов шизофренией, то есть раздвоением личности, не страдал. И
поэт-Рубцов от человека-Рубцова не отделим. И он, между прочим, никого не
убивал. Его убили – сознательно, жестоко. А теперь вот, с помощью таких вот
"исследователей Рубцовской темы" как М. Володин, пытаются всячески
опорочить… Но – вернёмся к дому.
"За долгие годы своих рубцовских изысканий я никогда не слышал о проживании
поэта по данному адресу" – ценное изыскание М. Володина. Поэтому,
разумеется, "в личном архивном фонде Н. М. Рубцова почтовых отправлений с
адресом "Советский проспект – 50" не обнаружено". Передёргивает журналист
Володин, долгие годы паразитирующий на рубцовской теме.
Никто ведь и не утверждает, что он там жил. Все адреса проживания Рубцова в
Вологде, конечно, давно известны. Часто бывал в этом доме – это неоспоримо.
И это подтверждается фотографией, на которой Рубцов стоит на крыльце этого
самого дома. Подтверждается и многочисленными устными (а теперь уже и
письменными) свидетельствами очевидцев…
Да если бы и не бывал там Рубцов – жалко дом. Деревянная, родная Вологда
уходит. Вернее – её вытесняют, выдавливают, выжигают…
"Вдруг здание действительно настолько ценное, что благодарные потомки
воздвигнут памятник его спасителям-"подписантам"?!"- вопрошает г. Володин,
сплёвывая словцом-уродцем "подписанты" в адрес выдающихся русских людей
(письмо в защиту дома подписали В. Белов и многие другие).
Да, убеждён, некоторым из подписавших письмо, будут поставлены памятники. Не
только за спасение дома по адресу: Вологда, Советский проспект-50, но и за
всю их подвижническую жизнь. Вспомнят ли (а ведь "все там будем") добрым
словом господина Володина и тех, кто стоит за его статьёй?
20 – 21. 05.
План будущей повести "Быт слова".
24 – 25. 05.
"Давайте, выше, выше, ну… пойдём!" – последние слова А. С. Пушкина, когда
его, уже испускающего дух, приподнимал на подушках В. И. Даль. (Даже в
предсмертном бреду гениален!)
И не верится, глядя на него, что был он когда-то влюблённым юношей и даже
ребёнком.
Сегодня в "Сев. Фиваиде" проходил фестиваль духовной песни. Ира пела.
Галина Лупандина из Рыбинска приезжала – всех восхитила.
30 – 31. 05.
Вчера поездка: Покровское (имение Брянчаниновых) – Николо-Бабаевский
монастырь – Толгский монастырь.
В Николо-Бабаевском: Волга; отец Владимир, бывший преподаватель богословия в
Троице-Сергиевой Лавре.
Его (отца Владимира) вывезла из кельи на улицу в инвалидной коляске
монахиня, всё время обмахивала его веточкой от комаров. В нашей группе была
и какая-то родственница Игнатия Брянчанинова, француженка, но по-русски
хорошо говорила. А монахиня сказала с гордостью: "Отец Владимир может с вами
и на французском поговорить". На что он с улыбкой, и даже махнув рукой,
отозвался: "Что вы, я и русский-то скоро забуду". Я не помню, что он
говорил, но точно помню то состояние (и это было впервые в моей жизни и до
сего дня, никогда больше не испытывал я такого состояния) – хотелось пасть
перед ним на колени.
Потом вся наша группа пошла куда-то, и почему-то монахини не было уже рядом.
И этот старик (или старец), оставался один в своей коляске. И я решился –
взялся за спинку кресла, чтобы катить. А оно не едет. И тут оглянулась
француженка, подошла: "Давайте я, мне много приходилась иметь с этим дело".
Сдвинула какой-то тормоз внизу кресла и покатила. А отец Владимир спросил:
"Как тебя зовут?" "Дмитрий", - ответил я. Он кивнул, улыбнулся и прикрыл
глаза…
17 – 18. 06.
"… поэзия есть чистая исповедь души". (Гоголь)
27 – 28. 06.
Яшинское определение чиновничества: "По рангу достоинство, / Зарплата по
должности, / Ум – по возможности".
"Благоухающими устами поэзии навевается на души то, чего не внесёшь в них
никакими законами и никакой властью!" (Гоголь в письме Языкову).
28 – 29. 06.
Существует ли ещё "вологодская школа" в русской литературе?
Она существует во многом старыми заслугами: во-первых, конечно, именами
писателей всесоюзно известных: Н. Рубцова, В. Белова, О. Фокиной, А.
Романова, В. Коротаева; во-вторых произведениями писателей менее известных
(точнее – знаменитых), но уровень произведений которых был и остаётся очень
высоким: С. Чухин, Б. Чулков, С. Багров, Р. Балакшин. И были мощные "агенты
влияния" в Москве: А. Яшин, С. Викулов, С. Орлов, В. Дементьев, помогавшие
землякам, "пробиться" в столичные журналы и издательства.
Сегодня "вологодская школа" не перестала существовать, но она как бы
закрылась в себе, законсервировалась.
Один известный в Вологде писатель сказал мне однажды: "Закрепиться даже на
областном уровне очень трудно". Ну, конечно, он имел ввиду – "закрепиться"
официально, стать признанным. Да, трудно. И хорошо, что этот писатель,
вполне закрепившийся официально на областном уровне, повесть-то написал
уровня вовсе не областного.
Ведь на самом деле никаких районных, областных и т.д. уровней в творчестве
быть не может…
Беда, что многие наши писатели-вологжане действительно самоограничиваются
вот этим "областным" уровнем. Беда нынешнего писателя, как и всего общества,
обособленность – занять свою нишу, закрепиться и всё, и не трогайте, я на
своём месте и пишу свою "нетленку". И "закрепляются", и годами топчутся на
одной, давно уж вытоптанной творческой полянке. Но поменять полянку – это же
риск потерять своё, уже занятое, пусть и "на областном уровне" место.
И хорошо ещё, если на этой "своей полянке" хоть что-то пишет такой писатель.
А ведь и годами молчащие писатели не редкость. Конечно, творчество – дело
интимное, и молчание писателя (особенно, хорошего писателя) может быть
громким. А может и не быть…
На сегодняшний день я самый молодой член Вологодского отделения Союза
писателей России (на "молодость" и спишется некоторая категоричность этих
строк), а мне ведь уже 36 (уже 38 и я по прежнему самый молодой), уже
Лермонтова нет, Есенина, Рубцов и Пушкин последние дни доживают… И мне
стыдно считать себя молодым. Я и не считаю. Уже давно, между прочим. Да, по
возрасту я всегда буду молодым для моих старших уважаемых товарищей, так же,
как для меня "молодые" двадцати-тридцатилетние ребята. Но по своим
творческим возможностям я не молодой, и если я не вполне осуществляю эти
возможности, то это не от моей "молодости", от чего-то другого… Но я честно
стараюсь брать на себя не молодую ношу.
А ведь и большинство тех кто "на подходе" к нашей писательской организации –
старше меня…
А где наша критика? Она-то ведь и должна, прежде всего, стимулировать и
подстёгивать творческий процесс, своевременным и, желательно, правильным его
освещением. Критики, вроде бы, есть, а критики нет. Наши критики ушли в
"…веды". И уже никто не откликается на (уж не говорю про удачный рассказ,
опубликованный в газете) талантливую новую книгу собрата по организации. Ну,
тогда, дело любого писателя, пусть и не критика, откликнуться, похвалить или
поругать, но высказать своё мнение (глядишь, кто-то бы и своё молчание
нарушил). Убеждён, если мы, писатели, не интересны друг другу, не будем мы
интересны и читателям.
Да, нас давит быт, нас, разумеется, давит вся эта нынешняя нежить, но
читателю, извините, плевать, на наши мизерные гонорары, на наши болезни,
бытовую неустроенность, семейные проблемы – нет книг, нет хотя бы публикаций
– нет и писателя. Есть, в лучшем случае, человек когда-то что-то писавший.
Ведь так скоро и про "вологодскую школу" скажут, что когда-то да была,
сильная…
Если тебе есть что сказать – надо пробиваться. Прошли, минули "золотые"
советские годы, с плановым выходом книг, с хорошими гонорарами и т.д. И
нашим "пятидесятилетним" писателям (по-моему, они сейчас всё же главная сила
нашей писательской организации) надо понять, что никто сейчас никуда не
позовёт, не придёт добрый дядя редактор или издатель и не скажет: "Давайте я
вас напечатаю". Пробиваться. Самому пробиваться и за собой, по возможности,
тащить… "Вологодская школа" есть, надо только смелее заявлять о её
существовании.
4 – 5. 07.
"Друг мой! Считай себя не иначе, как школьником или учеником" (Гоголь).
11 – 12. 07.
А теперь я скажу – никакой "вологодской школы" нет.
Что такое школа? Это учитель и ученики, объединённые одной высокой целью.
Цель у каждого писателя есть, должна быть. А учитель… Ещё, например, бытует
расхожая и поверхностная фраза: "Батюшков – учитель Пушкина". Глупость,
конечно. Пушкин, естественно впитал всю современную ему культуру, в том
числе и Батюшкова. Учителей у него не было. И в то же время – весь мир, вся
совокупность Божьего мира были его учителями, но и предметом его изучения.
И так – у любого настоящего писателя.
Хотя, конечно, определённые влияния могут быть, и даже, всегда бывают. Ну,
тут уж от уровня дарования, таланта всё зависит. Настоящий писатель, испытав
чужое влияние, может, и не однажды, всё таки, от всех влияний уйдёт и скажет
своё и по-своему.
Поэтому, никакой "вологодской школы" нет. Есть плеяда замечательных и просто
хороших писателей живших и живущих в Вологде и формально объединённых в
Вологодскую писательскую организацию.
Две глыбы – в поэзии Рубцов, в прозе – Белов. И они придавили много талантов
меньшего размера, и не только в Вологде. Сколько их ныне, перепевающих
Рубцова – несть числа!
Но не вина же это Рубцова и Белова, что придавили – пробивайтесь. Они же
пробились, хотя и перед ними были великие.
Сумел же Рубцов сделать невозможное, став для русских тем же (но по своему),
что и Есенин. Сумел же Белов создав "Час шестый" встать вровень (по
художественной и исторической значимости) с "Тихим Доном" Шолохова.
Ну, и вы (мы), идущие за ними – сумейте.
24. 07.
Уже одиннадцать дней в лагере в Песках, у храма Антония Великого.
26 – 27. 07.
Первые наброски к статье о повести В. Плотникова "Когда мы будем вместе.
Дописывал её уже, кажется, зимой. Позже она была опубликована в журнале
"Слово", где ранее публиковалась и повесть.
Вот эта статья…
МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ
(о повести Виктора Плотникова "Когда мы будем вместе")
Первая часть повести под названием "Татьянин крест" публиковалась в
далёком уже, по нынешнему быстротекущему времени, 2000 году в журнале
"Слово". В этом же журнале в 2004 году появилась вторая часть повести под
авторским уже названием "Когда мы будем вместе".
Так называлась и первая книга рассказов Виктора Плотникова, формально не
связанных с повестью. (Видимо, наброски к повести или какой-то её вариант
были написаны ещё до книги.) Хотя, конечно, внутренняя, связь между
рассказами из сборника "Когда мы будем вместе" и одноименной повестью есть.
Эта связь – энергетика автора. Она чувствуется, эта энергетика, в прозе
Плотникова (даже и не в самых сильных его рассказах), и это уже выделяет его
прозу из массы мастеровито (а иногда и мастерски) сделанных "текстов".
И в повести эта энергетика наиболее ощутима. Рискну сказать, что именно
после написания и публикации второй части повести и появился на самом деле
писатель Виктор Плотников, хотя членом Союза он стал задолго до этого.
Именно в повести ярко и убедительно проявилась его авторская
индивидуальность – язык, стиль, философия, построение (архитектоника)
произведения. Можно соглашаться или не соглашаться с какими-то выводами,
могут не нравиться отдельные моменты или даже повесть в целом, но то, что
она интересна, своеобычна, самостоятельна – бесспорно.
Главный герой повести Михаил Белов – человек странный, хотя, вроде бы,
обычный работяга. Странность его в способности совершать невозможное – ну,
например, ходить по воде… "Не давая телу расслабиться, он рывком поднялся
над водой, застыл на мгновение и тут же, вскинув голову, устремился
навстречу поднимающемуся солнцу. Его ноги погружались в воду по щиколотки.
Иногда он останавливался, слегка покачиваясь из стороны в сторону, держал
равновесие и тихо смеялся от пронизывающего всё тело восторга".
Но "странности" Белова – не игра авторской фантазии, не заманка для
читателя. Чувствуется, что сам Виктор Плотников абсолютно верит в
возможность таких странностей в реальной (или не реальной?) жизни. Читаешь,
и думаешь – да не сам ли автор ходил по воде или вдруг становился невидимым
для окружающих? (Но вот тут и опасность, духовная, и подстерегающая прежде
всего самого автора, - ведь не ходил по воде-то, а пишешь (и живешь!) так,
как будто ходил… А если ходил?! Да имеешь ли ты тогда право писать так, так,
чтобы чувствовалось, что ты, ты ходил…)
Но, вообще-то, все эти "странные" способности Белова – не главное в повести,
на них не акцентируется внимание и рассказывается о них как бы походя – но
зримо, чувственно.
Фактура повести, её плоть – самая обычная с виду, крепкая реалистическая
проза: пейзажи, портреты героев, обыденная человеческая жизнь. Иногда
вспоминаются даже образцы так называемой "производственной прозы". Вот,
например: "Каждый пролёт встречал своим шумом. В пропарочном отбивали цемент
с камеры: мужик азартно вскидывал кувалду и с неслышным кряканьем, видно
было только вздрагивающий рот, бросал на железный борт. Камера сотрясалась
от ударов, но цемент осыпался неохотно. От звона сразу заложило уши. В
соседнем пролёте сварщик рубил листовое железо. Нож гильотины неспеша
поднимался и с хрустом падал вниз. Отсечённые куски железа бились о бетонный
пол и рикошетом отлетали к боковым станинам". Со знанием дела, очень зримо
описано "производство"…
Но главный сюжет повести, совершается, проживается героями не на
материальном, пусть и "чудесном", "странном" уровне, или на уровне
житейском, "производственном", а на уровне духовном. Белов, и не обладай он
способностью ходить по воде, всё равно человек необычный. Многие ли из нас
могут позволить себе, даже имея такую возможность, просто лечь в траву, в
небо взглянуть. И хочется, да не позволяешь себе. А вот Мишка Белов
"вольготно раскинулся среди цветов. Земля не остыла, и было приятно лежать и
смотреть на чернеющее небо. Представлять, как в огромном космосе несётся
маленькая планета, и он, Мишка Белов, лежит в ней, как в люльке, и несётся
вместе с ней в бескрайнюю пустоту, а вокруг кружатся в затейливом вихре
звёзды, увлекая за собой, словно дорожную пыль, шлейфы сияющих комет… Белов
в эти мгновения вобрал в себя всё сущее и мчался навстречу неведомому, что с
нетерпением ждёт, когда он сможет выйти из люльки и выполнить то, что ему
предназначено". Не просто человек живёт, а с чувством предназначенности –
многие ли так-то чувствуют? И ещё – душа у него болит, и жалеет он всякого –
и старого пьяницу Фёдорыча, и жену Татьяну, и дочь Настёну… А к себе –
безжалостен. Но в этой безжалостности к себе, становится он безжалостен и к
самым близким, к тем, кого по заповеди Божией возлюбил, как самого себя…
Запустил змей искуситель в образе антипода Белова – Малышева, в душу Мишке
ревность беспричинную. И мается мужик. И жена его, Татьяна, мается, совсем
уж ни за что. И жалея её, бросает Мишка свою Татьяну с маленькой дочкой,
уезжает неведомо куда. Чтобы в себе разобраться… А Татьяна – жена и мать –
одна остаётся, с любовью и болью своей. Остаётся, чтобы ждать возвращения
мужа и растить дочь, остаётся, чтобы сохранить очаг, к которому должен же
вернуться Михаил Белов. Таков уж её, Татьянин, крест.
События первой части повести происходят в маленьком посёлке, но страсти
кипят не шуточные, какие уж тут шутки – Добро и Зло столкнулись. Белов и
Малышев. Сперва, они только присматриваются друг к другу, даже
приятельствуют. Не сразу понимает Белов мертвенную, вернее, омертвляющую
сущность Малышева. Но понимает. А поняв, однажды и вступает в открытую
схватку с ним:
" – Ты же не человек, не человек!
- Кто же я?
- Мутант ты, Гена! Обыкновенный мутант…
В зрачках Малышева мелькнул злобный огонёк. Он схватил Белова за плечи и
несколько раз встряхнул. Так же брезгливо откинул в сторону и пошёл,
размашисто взмахивая левой рукой. Развернулся и уже с плохо скрываемым
бешенством погрозил пальцем, как напроказившему мальчишке:
- Смотри у меня…
Белов, взлохмаченный, раскрасневшийся поправил куртку… развел руками: мол,
рад бы, да не сладить".
То есть первую, прямую, физическую схватку с Малышевым Белов проигрывает и
сам признаёт вроде бы своё поражение.
Но нет, не может Добро уступить Злу. И Белов уходит на поиск силы, способной
одолеть Малышева. А сила эта - любовь. Любит Михаил свою Татьяну, конечно,
любит. Но не может простить ей вину, которой и нет за ней. Значит, это ещё
не та всёпобеждающая любовь, которой боится, но без которой и страдает даже
Малышев.
Что же это за Малышев такой?
Нет – это не мелкий пакостник, спаивающий для своего удовольствия мужиков.
Временами, он даже может вызвать симпатию – хозяйственный, за огородом
ухаживает. Но симпатия эта, если и возникнет, то быстро пройдёт.
Вот Малышев поливает свой огород: "Ему нравилось следить, как земля жадно
впитывала воду, и он мог пролить любое место до пресыщения, пока земля не
начнёт захлёбываться, а мог только сбрызнуть, подразнить, нутром чуя
томительное ожидание растений очередной порции влаги". Вот так он и мужиков
самогоном поит…
Но есть у Малышева ещё и "кабинет": "Геннадия пьянило пребывание в своём
"кабинете". Но не от самогонки, которую гнал, а от чтения книг. Ему также
хотелось, не выходя из "кабинета", управлять чужими судьбами…" Пусть пока он
управляет лишь посредством самогона мужиками из своей бригады, но верит он в
возможность управления всем миром посредством "неведомых сил, ещё
необузданных, но уже ожидающих будущего хозяина". А "силы" эти он пытался
познать через некие таинственные книги, среди которых "попадались и такие,
которые приводили в дрожь. Геннадий упивался ими, высасывал заключённую в
словах силу до капельки. Он не умел управлять этой мощью, но хорошо её
чувствовал. Она возбуждала, обещая в будущем силу и власть"… Да, совсем не
прост мирный огородник и работник завода железо-бетонных изделий Геннадий
Малышев.
В "Дневнике писателя" за 1876 год Достоевский писал: "О, дурные людишки
успевают и у нас обделывать свои дела… но зато эти дрянные людишки никогда у
нас не владеют мнением и не предводительствуют, а, напротив, даже будучи
наверху честей, бывали не раз принуждаемы подлаживаться под тон людей
идеальных… и никогда даже самый подлец в народе не говорил: "Так и надо
делать, как я делаю", а, напротив, всегда верил и воздыхал, что делает он
скверно". "Я как-то слепо убеждён, что нет такого подлеца и мерзавца в
русском народе, который бы не знал, что он подл и мерзок, тогда как у других
бывает так, что делает мерзость, да ещё сам себя за неё похваливает, в
принцип свою мерзость возводит…" Так писал Достоевский сто тридцать лет
назад. Так и было. И нужно признать, что за прошедшие сто тридцать лет в
России сформировался тип "сознательного мерзавца". Мерзавца сознающего
"правильность" своей мерзости. Малышев, показанный в повести Виктора
Плотникова, и есть воплощение этого типа.
Не прост, конечно же, в своей внешней простоте и Белов. И конечно, они не
могли не столкнуться – обладающий живительным даром любви Белов, и мертвящий
всё окружающее Малышев…
Вот выпивают они, мирно вроде бы, приятельски (Малышев-то свою стопку,
конечно, лишь пригубил, а уж Белов-то полную опрокинул): "Малышев хохотнул…
- Молодец! За это и уважаю… за то, что живой… реагируешь… Вот твой сосед –
Подосёнов. Для него главное – напиться. Ты не такой, тебе понять нужно то, о
чём другие не задумываются. Объять необъятное хочешь.
- Хочу. Чтобы я во всех, и все во мне…"
Вот оно – главное в Белове – чтобы я во всех, и все во мне. И для Виктора
Плотникова, знаю, это – главное. Трудно так, даже трудно понять, как это
так…
Есть и ещё один "герой" повести – вселенная, мироздание, Божий мир. И герои
повести живут в этом мире, и этот мир живёт в них, и объемлет их, и был до
них, и будет после них, и в нём-то они навечно – вместе.
"Тёплый вечер упруго торкнулся в спину, объял плечи и тихо соскользнул в
траву. Бабочка-капустница взмахнула крыльями и тут же сложила, плоско
замерла, успокоившись. Пчела перелетела с цветка на цветок. Мгновение ничего
не изменило в мире, но вместило в себя и шорох крыльев бабочки, и слабый
вздох Михаила, а где-то на другой стороне планеты в это же самое мгновение
так же вздохнул человек, и вздрогнули крылья другой бабочки, и тысячи других
звуков наполнили поднебесную и неслышимым гудом прорвались во Вселенную –
вздохнула Земля, и покатилось эхо, обрастая, как снежный ком, Вечностью."
Есть и ещё два героя, вроде бы второстепенные: старый рабочий, спившийся,
кажется, уже окончательно Фёдорыч, и его жена – терпеливая Александровна.
Они будто бы показывают, кем могут стать и Мишка Белов с Татьяной.
Да ещё сосед Подосёнов – лежебока и увалень, тайно влюблённый, кажется, в
Татьяну Белову.
И Белов, и Малышев, и Фёдорыч с Александровной, и вялый Подосёнов, и его
бойка жена, и Татьяна – всё узнаваемые русские типы. И жизнь узнаваемая. Но
узнаваемая через видение и показ Виктора Плотникова.
Белов. "Странное ощущение водоворота, который пытается вырвать его из этой
жизни, не первый раз охватывало Белова. Он желал быть неразрывной частью
окружающего мира и того, что лежит за пределами сознания, он хотел соединить
в себе реальное и нереальное, но не перемещаться из одной части разорванного
мира в другую…
Он был готов объединить расколотый мир, но пока не знал, как это сделать".
Малышеву же, как раз, и нужно углублять раскол, чтобы властвовать. Он и
пытается создать тот "водоворот", который бы вырвал Белова, и всякого ещё
живущего живой жизнью, из мира ещё хранящего или хотя бы помнящего л а д.
И Белов уходит. От ревности своей беспричинной, на поиск Любви – той силы,
что одолеет зло.
Во второй части читатель видит областной город. Время – "победа демократии".
И тут Виктор Плотников зримо (может, несколько публицистично) показывает те,
уже подзабытые нами дни.
" – ГКЧП, наконец-то дождались…
… Беспокойное предчувствие беды витало над городом. Асфальтовый дух теснил
дыхание…
… Территорию вокруг церкви облагораживали, трамбовали, пытаясь выровнять и
придать благообразный вид…
… Погромыхивая, из-за домов выкатил бронетранспортёр. На нём цепко держались
крепкие ребята: размахивали голубым стягом, воинственно кричали о защите
демократии, об опасности отечеству…
… Всё распадалось на части: бронетранспортёр, церковь, люди… Только что
единое целое дробилось и начинало существовать само по себе. Необузданная
сила раздирала пространство, оставляя за собой безвременье: ни прошлого, ни
будущего – одно настоящее…" "Он (Белов) вошёл в новую жизнь, где никому не
был нужен…" "Все жили сиюминутным, с готовностью отдавая бесконечное на
радость в нынешнем дне".
Вот в каком мире оказался Михаил Белов. И в этом-то мире предстояло ему
понять и обрести ту силу, что одолеет "малышевых". А "малышевых" здесь
много. Там был один Малышев, но сознающий себя "малышевым", "сознательный
малышев". Здесь, в большом городе, Белов видит "малышевых", едва ли не на
каждом шагу, но большинство из их – "малышевы" неосознанные. Конечно, были
такие и в посёлке, из которого уехал Белов, они везде есть, но там они не
так видны, как в городе.
Город для Виктора Плотникова и для его героя Михаила Белова – сила
мертвящая. И символично, что не поддаётся этой силе человек и в городе
напрямую, физически с землёй связанный – бригадир бригады землекопов
Ворсков, в которой начал трудиться Михаил Белов.
Вернее, всё же не землекопов, а строителей, но бросили этих строителей на
работу бессмысленную – рытьё траншеи зимой по промёрзшей земле. Работа,
которую весной экскаватор за день сделает. Но люди трудятся, отогревают
землю костром, долбят её ломами. И эта бессмысленность извела бы мужиков,
если б не бригадир Ворсков, вот как на сомнения Белова, например,
ответивший:
"- Всё сделаем, Миша. За две недели под фундамент подведём, а в феврале
трубы уложат. И тепло дадут. А на восьмое марта заселять будут". То есть
Ворсков обозначает перед людьми высокую благую цель. Это символ, конечно,
ведь в 90-е годы всю страну, весь народ попытались высокой цели лишить, в
бессмысленное существование-выживание опрокинуть. "Прав Фёдорыч, ох, прав.
Кто-то берёт нас за горло, и крепко берёт", - это уже сам Белов вспоминает
слова своего поселкового приятеля, всматриваясь в новую "демократическую"
жизнь.
Ворсков – вот тот богатырь, который сможет (сможет ли?) посрубать головы
проснувшемуся на Русской земле древнему змею.
"Шапка, сдвинутая на затылок, освободила взмокшую прядь волос, и тёплый
воздух курчавился вокруг головы, придавая фигуре схожесть с чем-то былинным,
делая похожим на сказочного героя, пришедшего на помощь одинокой заставе.
На глазах которой рушилась крестьянская Русь. Исчезало слово и дело.
Живородный родник перекрыли умелой рукой, и народ задыхался. Не понимая
причины, тянулся иссыхающей струйкой с родовых мест, пытаясь выжить в
городах и сёлах, превращался в безликую массу, аморфно плодящуюся, не
знающую ни начала, ни прошлого, ни будущего.
Ворсков нутром чуял опасность, обволакивающую его инородность, чужой дух,
пропитывающий родной воздух, и руки чесались по хорошей дубине; как бывало
расчищали дикие дубравы под поля и селенья – освобождали место под жизнь,
так и сейчас хотелось потеснить наседающую со всех сторон беду; помахать бы
палицей, да враг не виден…"
На Ворскова обращает взгляд, надежду свою и Мишка Белов, и автор - Виктор
Плотников. Тут только вот какая опасность, на мой взгляд – хоть враг и не
виден, он найдётся. Плотников же и показывает его. Да не забыть бы о враге
внутреннем, о том, что в душе каждого из нас тоже сидит. А то, в себе-то
врага не изжив, начнёшь дубиной махать, да и своих ненароком зашибёшь –
такое не раз бывало на Руси, своим больше-то и доставалось…
Вот ещё важные моменты, приоткрывающие мировозрение автора – смотрят мужики
на огонь:
" – У нас в деревне на огонь гадали. Никто не верил, а гадали. Видимо, есть
в этом что-то…
Лицо Ворскова порозовело… Он подмигнул Белову и по-ухарски выпалил:
- А жги ты сила могучая, её кровь горючую, её сердце кипучее на любовь к
полюбовному молодцу! Красиво? Во многое верили, всё вокруг живым было, не то
что нынче.
- Сейчас в Бога верить можно, пожалуйста…
- Бог всегда был. Дело в том, что живое всё… Земля, огонь, деревья, вода…"
"Раздвинулся мир. Дышится глубоко и привольно. Всё окрест вобралось в
Михаила, растворило в себе…
Всё видимое и невидимое вместилось в душе. И оба мира не потеснили друг
друга – всему хватило места. И стало светло, и свет духовный слился со
светом мирским, и провалился Белов в сиянье гармонии сфер ("сиянье гармонии
сфер" – какое неудачное, "красивое", внутренне пустое словосочетание.-
Д.Е.), и услышал слаженный хор Нави и Яви (это уж совсем неудачно, потому
что придумано, а скорее вычитано В. Плотниковым из множества нынешних книжек
"по язычеству"), и взмахнул руками, овладевая мелодией.
Он был дирижёром, а создателем музыки – Бог".
Что это? Язычество. А точнее – "неоязычество", довольно популярная нынче в
некоторых кругах оккультная практика. И если к язычеству можно и нужно
относиться как к детству из которого мы, русские, выросли, став
православными христианами, но которое, разумеется, остаётся в нас, то к
"нео" ("ново") язычеству отношение может быть одно – это сатанизм. За каждым
из нас, слава Богу, как минимум, сорок поколений православных людей, наши
предки сделали выбор, и их выбор определил судьбу народа и страны, и не нам
этот исторический выбор пересматривать.
А вот ещё Ворсков: "Билось, играло пламя в зрачках – с таким настроем тать
громили… Дрожит от напряжения Ворсков. Весь он оружие, и нет супротивника
такому состоянию. Но меркнет пламя, тускнеют зрачки. Чужим духом несёт над
диким полем. И взревел бригадир, вскинул голову, и понеслось
протяжно-горделивое:
-Ого-го-гоу-у-ау-м…"
Тут уж что-то нечеловеческое. Звериное. (Таких – сильных, с волчьими глазами
и волчьей хваткой мужиков можно увидеть на картинах Константина Васильева).
По-мне дак – зверя-то надо в себе изживать. Людьми (а ведь в каждом человеке
– Образ Божий!) становиться. Только человек, в высшем значении этого слова,
сможет сознательно пойти за други своя на любую нечисть.
А что за "нечисть" можно понять из следующего эпизода – Белов наблюдает
"лягушачью свадьбу", болотистый пруд кишащий лягушками: "Осмотревшись более
внимательно, Михаил заметил самцов, занимающихся перехватом ослабевших, не
способных к сопротивлению сородичей… Угрюмое просматривалось в их вздутых
глазах. Они разбрасывали семя, будучи уверенными, что часть икринок будет
оплодотворена и вскоре на свет появятся такие же, равнодушно-презрительные к
миру особи. Эти самцы по природе своей были чужие, и они стремились заразить
собою как можно больше самок… Одна из лягушек… лениво переминалась на
похрустывающем ложе. В её позе прорисовывались знакомые черты, так Малышев
любил ворочаться… Вспомнилась и кличка, раз оброненная Татьяной -
лягушастый".
И если следовать логике В. Плотникова (может, я не прав, но это вытекает из
текста), противостояние-то вот на каком уровне получается: Ворсков-волк –
Малышев-лягушка. И это, конечно, упрощение конфликта. Ворсков, чувствующий в
себе языческую "волчью" силу, является, между прочим, прихожанином
православного храма. А Малышев – слишком силён, хитёр и опасен, чтобы
отождествлять его с лягушкой.
Но Белов-то, что обнадёживает, во всех своих метаниях остаётся человеком. И
смотрит он на Ворскова, скорее, не с надеждой, а с невольным уважением к
звериной силе. Ну, а на "малышевых" – с гадливостью. И не за Ворсковым, в
конце-концов, он идёт, а к Татьяне своей, которая, точно, увидь Ворскова,
волчью суть бы его разглядела (точнее – "опасность волка" в Ворскове), как
разглядела "лягушастого" Малышева.
Белов возвращается к родным людям, но не дано ему пока встречи с женой. И
что ждёт Михаила Белова и его жену Татьяну, читатели, видимо, узнают из
третьей, пока не написанной части повести.
Медленно, кажется нам, читателям, пишет Виктор Плотников. Но он не
писатель-сочинитель. Виктор Плотников – писатель, проживающий судьбы своих
героев. И значит, Михаил Белов, вместе с Виктором Плотниковым: живёт,
думает, страдает, ищет, любит… Ну, и – дай Бог ему…
Когда мы будем вместе? Когда, изжив зверя в себе, обретём любовь
человеческую.
1 – 2. 08.
В лагерь приезжали В. Дементьев и К. Кокшенёва. В храм ходили, на
колокольню. Дементьев даже целую лекцию прочитал ребятам о Кубенском озере,
о нашем храме. И подарил свою новую книжку. А я написал на неё отзыв, он был
опубликован в "Литературной России"…
КНИГА, КАК РАКУШКА
(о книге Вадима Дементьева "Земля русского преображения". Фонд имени И. Д.
Сытина, "Зарницы", 2005)
Случилось так, что почти месяц я прожил на самом берегу Кубенского озера
в селе Пески, вблизи пустого храма Антония Великого (теперь уже частично
восстановленного, по праздникам и службы в нём бывают). Никогда раньше я не
жил так долго в этих местах. И именно в эти дни мне в руки попала книга
Вадима Дементьева.
Он сам и подарил мне её и пригласил на творческий вечер в библиотеку
соседнего села Новленского..
Честно говоря, хоть и не далеко Пески от Новленского, каких-то двадцать
километров, сомневался, что попаду на вечер – транспорта-то нет своего. Но
когда прочёл книгу (не отрываясь от первой до последней страницы), решил –
пешком да дойду. Пешком добираться не пришлось – до большака подкинул на
"уазике" егерь местного охотхозяйства Валерий, а там на автобус сел…
Что же случилось-то? Что так задело меня в книге?…
… Было – выйдешь на берег озера, возьмёшь в руку камень, а в нём ракушка
отпечаталась. Сколько тысячелетий назад она была живой ракушкой?.. Или
смотришь вечером, как рыбаки выходят в озеро, и невольно подумаешь, что ведь
и тысячу лет назад, наверняка, с этого берега сталкивали лодки, выгребали в
озеро, кидали невод…
И вот такой же неразрывностью времени – далёкого прошлого, недавнего
прошлого, настоящего – повеяло, как свежим озёрным ветерком, со страниц
книги Вадима Дементьева…
Не секрет, что существует такая практика – какое либо предприятие или
учреждение или территориальное образование, допустим, город или район,
заказывает автору книгу "о себе". Ничего плохого- то в этом, собственно, и
нет, особенно, если автор хороший. Но должен сказать, что книга Дементьева,
хотя в ней и указано, что она выпущена при поддержке администрации
Вологодского района, не из этого ряда. Это не заказная книга. Она написана
человеком, который не мог её не написать. Если это "заказ", то это заказ
совести и сердечной памяти Вадима Дементьева…
Вот тайна и чудо творчества – человек большую часть жизни прожил в Москве,
несколько последних лет подряд приезжает на Кубенское озеро в деревню
Коробово, в старый отцовский дом. Мало ли кто сейчас приезжает в эти места –
и из Москвы, и из Питера, и из других мест… И "вдруг" – появляется книга.
Пересказать её содержание невозможно, да и не нужно, она должна быть
прочитана. Но хочется отметить – в ней гармонично сочетаются строгая научная
точность (огромная работа в архивах и библиотеках проведена) и лиризм,
любовь к своему краю, к людям своего края и отличный литературный язык.
Как представишь все эти деревянные церкви, подобные той, что сохраняется
сейчас в стенах Спасо-Прилуцкого монастыря под Вологдой, во множестве
стоявшие по берегам Кубенского озера – воистину Китеж-град!
Как древняя ракушка в камне, отпечатываются в душе картины написанные на
страницах этой книги…
А как раскрыта история Спасо-каменного монастыря, сколько исторических
находок и догадок… И наконец, практически никому ранее не известная статья
выдающегося русского историка и философа Данилевского, которая так и
называется - "Кубенское озеро", найдена Вадимом Дементьевым и помещена в эту
книгу.
"Земля русского преображения" – книга по своему культурному значению далеко
выходящая за пределы Кубеноозерья. Да она и по содержанию своему не
ограничивается этим краем, а показывает огромное значение Кубеноозерья для
всей России. Эта книга учит гордиться своим краем, любить его. Она должна
быть в школьных библиотеках, по ней даже уроки можно проводить…
Но эта книга лишь часть огромной (более пятисот страниц) рукописи, и очень
хочется, чтобы нашлась возможность и для издания полного варианта книги.
Впрочем, автор – Вадим Дементьев, свою работу выполнил. Теперь дело за
читателями, ну и за издателями, конечно.
11 – 12. 08.
Алексеевское (Сергея Алексеева) определение поэзии: "Поэзия – это слова,
выстроенные в мистический ряд".
"Поэзия, есть ощущение мира с волшебным оттенком. Поэтому и мир,
создаваемы поэтом, несёт оттенок мифизма" (Б. К. Зайцев).
14 – 15. 08.
Наброски будущего эссе "О любви". Позже оно было опубликовано в "Красном
Севере".
О ЛЮБВИ
20 век дал России много поэтов – замечательных, интересных, хороших,
великих, общепризнанных, полузабытых и забытых вовсе, всяких.
Но лишь двое стали воистину народными – Есенин и Рубцов. Оба стали любовью
России, символами.
Иной человек, может, и не читал Есенина (ну, песню про клён-то всякий
вспомнит), а спроси: "Любишь?" "Люблю", - ответит. И ответит искренне.
Находились и находятся, конечно, и такие, что открыто говорят: "Не люблю".
Таких и русскими-то не считают, да и они об этом не жалеют. Но это всё-таки
редко. Чаще – прилюдно в любви к ним признаётся, а тайно ненавидит. Всю
Россию ненавидит, ну, и Есенина с Рубцовым, как её выразителей.
И всё же, за редкими исключениями, любят их, любят как никаких других
поэтов.
В чём же дело-то? Почему именно они – избранники?
Мне кажется так: оба не только стихи прекрасные писали (у обоих, кстати, при
желании, можно раскопать и слабые стихи), но и прожили судьбу своего народа
в своё время и отразили эту судьбу и в своих стихах и в жизнях, судьбах
своих.
Есенин предсказал и в стихах и в жизни исход крестьян из деревни и
вырождение их в городах. С какой любовью о деревне писал (ну, например:
"Там, где капустные грядки красной водой поливает восход, кленёночек
маленький матке зелёное вымя сосёт".) А что в городе? "Москва кабацкая",
"Исповедь хулигана"…
У Есенина всё же был крепкий деревенский тыл ("Ты жива ещё, моя старушка…")
У Рубцова и этого не было. По-настоящему деревенским человеком он никогда не
был. Детство в детском доме, пусть и деревенском, это не детство в семье. Да
и семья-то была, видимо, городская. Родители в Вологде жили, в Емецке, где и
родился мальчик Коля, и отца он потом опять же в Вологде нашёл…
Рубцов отразил в поэзии и прожил сиротскую и бездомную русскую судьбу.
Может, кому-то это покажется "слишком", но – всё это нынешнее "бомжевание",
Рубцов предсказал и прожил ещё в 60-е – 70-е годы.
Есенин показал начало (не явления, а понимания явления), смены архаической,
крестьянской, деревенской культуры машинизацией, индустриализацией. "Милый,
милый, смешной дуралей. Ну куда ты, куда ты гонишься? Неужель ты не знаешь,
что живых коней заменила стальная конница".
Рубцов уже жил в этом процессе, да ещё не укореннённый сам-то ни в деревне,
ни в городе. "Меня всё терзают грани меж городом и селом". И совсем уж
пронзительно: "Не купить мне избу над оврагом и цветы не выращивать мне".
Хотя мог бы уже и домишко купить, гонорары уже позволяли. Мог бы купить, а
жить бы не смог в том доме… И не смог!
Алексей Башкиров, автор лирических миниатюр, в одной из них хорошо написал:
"И Рубцов и Есенин погибли в городах, в родных полях их никто бы и пальцем
не тронул". Верно. Но не жилось им в полях-то! Вот в чём дело-то. Никто же
не гнал их в города – под архангельский дождик или в Москву кабацкую… Да и
многое, кажется сами себе выдумали, все эти страдания… Но не выдумали!
Потому что душа есть, и душа – болит. А у поэта особенно – за всё и за всех
болит. Воистину: "Никто же их не бияше, сами ся мучаху". И в этом тоже наше,
русское, отразили. И за это их любим.
Пили оба. Чем и дали повод для обвинений в пьянстве и алкоголизме. Обвиняют.
Есть такие любители, даже из числа "ведов". Но скажите, поборники трезвости,
может ли русский, да к тому же поэт, написав, ну, например: "… нёс я за
гробом матери аленький свой цветок", - не садануть стакан?.. Может, конечно,
и не садануть. Но какое же усилие надо для этого приложить… Пьянство,
конечно, беда. Наша, русская. Ну, что ж – и здесь они наши.
"Скандалы". Оба отметились. Есенин и нарочито славу "скандалиста" о себе
поддерживал (ну, хотелось ему так), о Рубцове "свидетельства" имеются… Да
что ж за скандалы-то, если под суд не попали? Рубцов, кажется, раз
пятнадцать суток отсидел…И это скандалисты и хулиганы?.. Тут уж больше
легенды, не на пустом месте, конечно, родившиеся...
Один нынешний вологодский журналист, тоже "ведом" себя считающий, прямо
написал в газете местной: "… надо обязательно различать Рубцова поэта и
Рубцова человека". Поэт, мол, великий, а человек – "мягко выражаясь, не
образец для подражания". Будто бы сам этот "вед" – образец чистейшей
прелести. И будто бы Рубцов шизофреник какой-то раздвоением личности
страдавший. Нет – Рубцов-поэт от Рубцова-человека неотделим. И Есенин также.
И не- отделимость эту они доказали своими песнями, своими судьбами, гибелью
своей… Вот с такими, как тот журналист-"рубцововед", Рубцов, конечно, в
драку лез. Потому что мы, русские, не любим таких… (ладно, не буду
ругаться).
И перед обоими, как по большому счёту перед каждым русским, стоял главный
вопрос – вопрос веры.
Есенин вначале всеобщего безверия, официально провозглашённого, и, надо
признать, в довольно большой части народа поддержку получившего (причины
этого – отдельная большая тема), писал: "Стыдно мне, что я в Бога верил,
горько мне, что не верю теперь". Значит, всё же верил. Но как уже изломана
вера та была!
Рубцов же родился и жил в эпоху побеждающего (официально) атеизма (да ещё
жил-то в детдоме, где даже семейного или какого-нибудь соседского влияния
религиозного не мог испытать).
Но ведь вера-то на самом деле из жизни народной никуда и не уходила,
оставалась она и в повседневной жизни, в деревнях особенно – и иконы были в
домах, и в церковь ходили, и детей крестили; и в литературе русской,
конечно, оставалась она (куда ж её денешь-то!), а литературу-то во всех
школах учили. Да ведь и душа-то, душа-то – живая, Бога всегда знающая. Вот и
слышал Николай Рубцов "незримых певчих пенье хоровое", и хотя еще не жалел о
"растоптанной царской короне", но жалел о "разрушенных белых церквях". Ведь
не как о памятниках архитектуры жалел. И знал, что "всякому на Руси памятник
добрый – крест".
И тут, в главном, они наши, свои, родные…
И всё же – были ведь Блок, Маяковский, Пастернак, Заболоцкий, Твардовский (в
"Василии Тёркине" приблизился он к народной славе, но, будем честными, ни до
есенинской ни до рубцовской славы и всенародной любви не дотягивает),
Передреев, Бродский в конце-концов (всякий может расширить этот список по
своему разумению и вкусу). Но двое – Есенин и Рубцов – любовь наша,
безоглядная и всепрощающая любовь… Почему они-то? Тайна сия велика есть. И в
тайне этой – великая милость Божия к нам, русским. Милость подобная той, что
не позволила Пушкину (первой, иногда и неосознаваемой даже, любви нашей)
стать ни убийцей, ни самоубийцей.
26 – 27. 08.
Рубцов и Чухин.
У Рубцова известное стихотворение: "… когда иду я многоцветным лугом, один,
или с хорошим верным другом, который сам не терпит суеты…"
У Чухина: "Уходим за последними грибами, за первыми ходили и без нас".
18 – 19. 09.
Черновик статьи "О языке". В несколько изменённом виде опубликовал её в
"Любезном читателе"…
О ЯЗЫКЕ
Слово "язык" многозначно: это орган речи; это – народ (вспомним, например,
пушкинское "и назовёт меня всяк сущий в ней язык"); это литературоведческий
термин (например, "язык произведений Достоевского", "язык Гоголя" и т.д.)
Можно, наверное, вспомнить и ещё какие-то значения этого слова. Но меня
сейчас слово "язык" интересует в том своём значении, в котором оно
приближается к таким понятиям, как "речь" и "слово" ("Слово" и в сакральном
значении, когда его можно писать лишь с заглавной буквы и в бытовом,
обыденном, когда, скорее надо говорить даже не "слово", а "слова").
О том, что такое язык, слово, речь сказано и написано очень много. Особенно
в России, потому что именно у нас, в русском народе, веками сохранялось
отношение к слову, даже в его бытовом применении, очень ответственное.
Пустословие же всегда презиралось. Потому что жили древние русичи в таких
условиях, когда на пустые, праздные слова времени не было, когда от точности
слова зачастую зависела сама жизнь. Да ведь и жизнь-то вся была расписана по
ритуальному, в древнейшие времена языческому, а позже по христианскому
календарю. В ритуале же, как известно, всякое слово несёт глубочайший смысл.
Такое отношение к языку, к слову, естественно перешло затем и в русскую
литературу.
Вот, например, поэт Николай Глазков:
Слово – мир особый и иной,
Равнозначный названному им,
Если слово стало болтовнёй,
Это слово сделалось плохим,
Это слово пагубно стихам,
Это слово дом, который сгнил,
Лучше бы его я не слыхал,
Не читал, не знал, не говорил.
Такое отношение к языку, к слову, с одной стороны, и, прежде всего, конечно
же – благо. Именно такое отношение к слову помогло и в годы официального
атеизма сохранить русским людям душу живу, а России остаться мировой
хранительницей нравственности, удерживающей этот мир от окончательного
падения в бездну. Но с другой стороны – при таком доверии к слову, особенно
публичному, доносимому через средства массовой информации, мы постоянно
становились, и постоянно становимся жертвами обманщиков, извращающих смысл
слов или подсовывающих вообще непонятные, мёртвые слова. (Например:
"ваучеризация". Многие ли понимали, что такое этот "ваучер"? Или
"монетизация"…)
Именно посредством языка, посредством слов, посредством радио, телевидения,
прессы нас и наших детей откровенно растлевают, то есть, убивают. Убивая
язык, убивают народ.
Но защитное поле срабатывает. Да, нас можно временно обмануть, но душа живая
всё равно отторгнет мёртвые или ложные слова…
Не так давно праздновалось 625-я годовщина Куликовской битвы. И мы, русские,
(а значит, православные) люди должны понимать, что сейчас Куликовым полем
должна стать вся Россия и сердце каждого. Нужно понимать, что именно на
языковом поле происходит сейчас главная битва – Добра и зла.
И, конечно, прежде всего, надо с себя начинать. Надо честно признаться, что
в этой духовной брани, мы часто уступаем. Мы сами виноваты в том, что
происходит и вокруг нас и внутри нас. Язык, слово – есть выражение мысли.
Вот как говорим, как относимся к своему языку, так и мыслим, а как мыслим –
так и живём.
Я даже не матерщину, - откровенное, конечно же, зло, - имею ввиду…
Но всё же скажу несколько слов и о мате. Вот его уж точно нельзя назвать
мёртвыми словами. Матерный язык – очень живой, выразительный, точный. Кто
был в армии, знает: из десяти слов произнесённых, например, старшиной –
восемь будут матюги, но всё будет понятно и конкретно, и приказ старшины
будет выполнен… Так вот, сейчас даже матерный язык умудряются омертвить.
Матерная мертвечина это гнусный интеллигентский, я бы ещё назвал –
арбатский, матерок. Ну и повсеместный мат, особенно среди молодёжи, когда,
видимо, вообще не понимают, что и зачем говорят – бессмысленный поток грязи.
По сравнению с ним речь моего ротного старшины – образец красноречия… Я это
не в защиту матерщины говорю. Мат – это конечно, зло. Но это зло очевидное.
Все мы с детства знаем, что такое – хорошо, и что такое – плохо… Гораздо
большее зло, по-моему, - пустословие и празднословие. Страшно, когда
забалтываются сакральные, святые понятия. Забалтывается то, о чём мы всуе
даже не имеем права говорить.
Вот стихотворение Александра Яшина (не ручаюсь за точность цитаты):
В несметном нашем богатстве
Слова драгоценные есть:
"Отечество", "Родина", "братство",
А есть ещё "совесть" и "честь"…
Ах, если б мы все понимали,
Что это не просто слова!
Каких бы мы бед избежали…
И это не просто слова.
Фёдор Иванович Тютчев писал:
Мысль изреченная,
Есть ложь.
Почему это? А потому, что мысль-то мы изрекаем словами, своим грешным
языком. Поэтому (опять же Тютчев):
Молчи, скрывайся и таи.
Как же молчать? Как же борьба за язык, за слово?..
А вспомните пушкинского "Пророка":
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился и т.д.
Что Серафим-то сделал?
И вырвал грешный мой язык
И лишь тогда повелел:
Восстань пророк,
И виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!
Не каждому дано жечь сердца словом, но грешный свой язык многоболтливый мы
обязаны, если не вырвать, то хотя бы придержать за зубами. Чтобы ложь не
изрекать.
Николай Васильевич Гоголь в своей "Авторской исповеди" написал: "Слово –
высший подарок человеку от Бога". Давайте же дорожить этим подарком.
22. 10.
Каждый живёт в общем линейном времени. И в своём личном – от события к
событию.
Живёт человек обыденно, - день да ночь – сутки прочь, - вдруг случилось
что-то, иногда, совсем, вроде бы, незначительное – травинку какую-нибудь
увидал, и она поразила; или, действительно, что-то потрясающее: смерть
близкого человека, или какая-то огромная радость (хотя, ведь и травинка –
потрясение!) – событие…
Если от события до события большие отрезки – и жизнь неторопливая. Когда
расстояния между событиями сжимаются – темп жизни ускоряется. У "художника"
жизнь, зачастую, сжимается в одно событие-вспышку. Потому что, он
осмысливает всё – и травинку, и себя, и другого человека… Всё – событие.
Со-бытие…
Но ведь даже нечто "потрясающее" может не потрясти, не стать событием.
И ведь человек миллион раз пройдёт мимо травинки, прежде чем, однажды, она
его потрясёт.
В такие мгновения ("события") человек проникает в иной мир; вернее –
по-иному видит обычный, в общем-то, мир…
Это первое, отброшенное в дальнейшем "вступление" к рассказу "Ванька". Далее
следует: "Может, уже здесь, в этом мире…" и т.д. по тексту.
9 - 12.
По отношению к миру, живущему уже в искажённой, прямо надо сказать –
осатанённой действительности, многие секты ("церкви", как они себя
называют), особенно протестантского толка, не ведущие явно агрессивную
"внешнюю политику", могут показаться образцом добродетели – там не пьют, не
курят, "славят Христа", иногда постятся или применяют другие формы аскезы…
Зловредное влияние их (более опасное по сравнению с откровенно
антиправославными или даже антихристианскими сектами, т. к. это прикрытое не
откровенное зло) может быть увидено лишь с точки зрения Православия.
Ведь даже самые "мирные" секты прокалываются именно на отношении к
Православию, которое они просто ненавидят – все! Даже заявляя, что "мы,
-мол, - молимся одному Богу", этой-то демагогией и пытаются оттянуть
неустойчивых от Православия…
БЕЛЫЙ БЛОКНОТ
24 – 25. 12.
Наброски к эссе "Мы", опубликованном позже в "Красном Севере" и "Российском
писателе".
МЫ
(некоторые мысли над могилами Рубцова и Чухина)
По узкой, но довольно плотно за последние дни утоптанной, между оградок и
могилок тропе, я пробрался к могиле Рубцова…
Десять дней назад здесь было многолюдно – писатели, журналисты, молебен был
отслужен. Кто-то и на соседнюю могилу Сергея Чухина цветы положил (к нему
тоже недавно, в октябре, большой толпой приходили)…
А сегодня я один сюда пришёл. И вот что, примерно, я думал…
Почему Рубцов так необходим нам? Потому что в Рубцове, как когда-то в
Пушкине, в Есенине – Россия обрела себя. Да, уже не ту
величественно-могучую, что в "Клеветникам России" Пушкина, уже не ту "Русь
уходящую" Есенина. В Рубцове Россия увидела себя - бездомную, сиротскую,
терзаемую на грани "меж городом и селом", Россию в которой человек живёт
"вблизи пустого храма"… И всё же, вслед за Рубцовым я шепчу: "Отчизна и воля
– останьтесь моё божество…"
"Боюсь, что над нами не будет таинственной силы…" – ужасался Рубцов. Уже
чувствовал, всё чувствовал… "Что с нами происходит?" - в то же, примерно,
время спрашивал Василий Шукшин. Так вот – то о чём спрашивал Шукшин, уже
произошло. Б е з д у х о в н о с т ь. Повсеместное хамство. Хамство бытовое,
хамство бюрократическое, хамство на телевидении, в литературе, в церкви.
Живём в эпоху победившего хама. И уже не страшно. Уже не страшно, когда
матерятся дети, не страшно, когда видим роющегося в помойке человека… Доллар
в рамочку вложили и вместо иконы поставили и ничего другого не видим… Это
хамство убило Рубцова и Чухина.
Фантастическое допущение: Рубцов жив. Вот сейчас, в эти дни, сегодня – вдруг
ожил. Дадут квартиру, издадут книгу, а потом… снова убьют. Живой Рубцов не
нужен. Музеи Рубцова нужны, вечера его памяти и т. д., а живой Рубцов не
нужен.
Нам нынешним не нужны ни Пушкин, ни Рубцов, ни Чухин. До них ли! Ведь
"крутиться" надо, чтобы просто выжить, чтобы жить, чтобы жить ещё и ещё
"лучше".
Страшно! Миллионы русских девочек, вместо того чтобы читать Пушкина и
Рубцова, вместо того чтобы сердечки и голубков в девичьих альбомах рисовать
– торгуют собой, или торгуют косметикой какой-нибудь, в общем, торгуют кто
чем… Вот за это все мы ответ будем держать, потому что виновен каждый – за
девочек наших, за спившиеся, униженные и уничтоженные русские деревни, за
опозоренную русскую армию, за Рубцова и Чухина… То есть за самих себя, за то
что позволили себе стать такими…
Когда-то, давно уже, Александр Цыганов рассказал свой сон: на небе, на
золотой скамеечке сидят Николай Рубцов, Сергей Чухин, Николай Дружининский.
У Дружининского в руках белая книга, у Чухина серебрянная, у Рубцова
золотая…
Может, это и не сон Александра Цыганова, а фантазия, может, сам от кого-то
слышал и рассказал как своё (у творческих людей так бывает) – не важно.
Важно, что так и есть. Сидят они там на своей скамеечке, за нас молятся.
Как молитвы твержу я стихи Рубцова и Чухина. Молюсь. И не знаю, не знаю, как
"возлюбить ближнего своего" вот такого – "нынешнего". Возлюбить каждого,
которому плевать на мою любовь, который плюнет мне в душу, да просто пройдёт
не заметив меня с моей любовью…
Я ухожу от дорогих могил… Ну, туда, на автобус, в котором… мы. Мы. Наша
жизнь. "Но в эту жизнь вглядеться надо. И это высшая награда – глядеть
открыто ей в лицо!"
14-го выступал в ЦДО (музей ПТУ), открывал какое-то мероприятие для
"пэтэушников" посвящённое Рубцову (стихи с выражением, песни и т.д.).
Волновался. Даже пару раз голос "предательски дрогнул", но сказал, что
хотел…
Вспоминая сегодня Николая Рубцова, давайте задумаемся – почему же именно
Рубцов? Ведь хороших и даже замечательных поэтов в России в 20 веке было не
мало…
Николай Рубцов в 60-х годах 20-го века совершил, казалось бы, невозможное –
по уровню воздействия своей поэзии на читателя он встал вровень с гением
русской поэзии, воистину всенародно любимым Сергеем Есениным. Оба: и Есенин
и Рубцов ушли в свои песни, а песни эти ушли в народ и живут в народе. И
теперь уже Сергей Есенин и Николай Рубцов - вечные собеседники русского и
всякого любящего Россию человека.
Помните, как написал Рубцов о Есенине?
"Слухи были глухи и резки.
Кто такой, мол,
Есенин Серёга.
Сам суди – удавился с тоски,
Потому что он пьянствовал много.
Да – не долго глядел он на Русь
Голубыми глазами поэта.
Но была ли кабацкая грусть?
Грусть, конечно, была,
Да не эта!
Вёрсты все потрясённой земли,
Все земные святыни и узы,
Словно б нервной системой вошли
В своенравность есенинской музы.
Это муза не прошлого дня,
С ней люблю, негодую и плачу,
Много значит она для меня,
Если сам я хоть что-нибудь значу."
И конечно теперь уже каждый из нас может повторить эти строчки и
относительно самого Рубцова. Воистину – мы любим, негодуем и плачем с музой
Рубцова.
Если Есенин был, как он сам о себе сказал "последний поэт деревни", так
действительно и было – Есенин отпел ту патриархальную, ещё ведь вроде бы
живую в то время русскую деревню, то Рубцов уже и творчеством своим и
судьбой своей показал сиротскую судьбу русского человека, того человека,
которого "терзают грани меж городом и селом", который живёт "вблизи пустого
храма"… Он прожил и предсказал то, что мы видим сегодня – сотни и тысячи
бездомных людей. Да, если формально подойти к определённым моментам жизни
Рубцова, то он был бомжем, выпивохой и вообще мало приятным человеком. Так и
пишут некоторые нынешние журналисты-рубцововеды: "надо обязательно различать
Рубцова-поэта и Рубцова-человека. Поэт замечательный, а человек, мягко
выражаясь – не образец для подражания". Так вот – этот бомж и выпивоха
написал, ну, например: "Мы с тобой не играли в любовь, мы не знали такого
искусства. Просто мы у поленницы дров целовались от странного чувства". Поэт
Рубцов, конечно же, неотделим от человека Рубцова, так же как поэт Есенин,
неотделим от человека Есенина. Этим они и дороги для нас, для всякого не
омертвевшего душой человека.
Вот как написал в стихотворении посвященном памяти Николая Рубцова другой
замечательный поэт, тоже наш земляк, которого мы тоже обязаны помнить –
Сергей Чухин:
"Душа поэта!
Ей бы в скит,
Подальше от людских обид.
Но знаю, что она б и там
За всех страдала и болела,
Как на небе за всех болит".
Да, сейчас поэт Рубцов признан, но есть другая опасность, нам бы не
закричать его стихи, нам бы не превратить их в лубок, этакую красивую
картинку… Рубцова нужно читать с миром, с тишиной в душе. "Тихая моя
родина..", - сказал Рубцов. Давайте же беречь эту тишину, и тогда, может
быть и мы, как Рубцов, услышим в небесах нашей Родины "незримых певчих пенье
хоровое".
15-го. Секретариат. Музей. Кладбище. Молебен на могиле Рубцова. Потом
Прилуки и снова молебен. Могила Батюшкова.
Секретариат в обл. библиотеке. "Северная Фиваида" – выступление Стрижева.
Литературный вечер в обл. библиотеке. Банкет в "обкомовской гостинице".
16-го. Ожидание гостей на Герцена-36. Счищал лёд с крыльца, а проходивший
мимо П. Шабанов, сказал: "Всё опрощаешься?.."
Потом выступил на поэтическом вечере ("Дни культуры Вологодского района").
26 - 27. 12.
Вчера смотрел "Иронию судьбы…" Отчасти, и для того, чтобы поспорить с
профессором Ждановым (хотя, чего с ним спорить-то? – фанатик. Более того,
внутренне – хам).
Замечательный фильм. Лучше у Рязанова ничего нет. Какое, наверное, было
потрясение, когда глядели этот фильм впервые.
И ведь кто там в фильме – рафинированные интеллигенты, врачи, учителя. А
смотрит вся страна, все… (А смотрит ли ещё?)
… Жданов: "А кто там пьянку пьянствует? А пьянку там пьянствуют учителя…
Впервые в истории советского кино учительница русского языка и литературы
закурила…
В "истории кино" – да, впервые. А в жизни? Она (та учительница), ещё и
любовницей женатого мужчины была в течении десяти лет… И её – по-человечески
жалко. Вот это – жалость к человеку – вызывают эти эпизоды (тем более, такие
узнаваемые, жизненные). А не это ли и есть назначение истинного искусства:
чувства добрые пробуждать, милость к падшим призывать… А ведь можно было
сделать филь только на "комическом элементе", только на смешных пьяных
эпизодах. И он тоже имел бы успех. Как, несомненно, имели успех "Особенности
национальной охоты" и т.д. Только эти "особенности" в этом году уже,
кажется, ни один канал не показывал, не интересно уже никому. А вот в
"Иронии судьбы", кроме комического, кроме превосходной игры актёров, есть
ещё что-то… Ну, песни. Вроде бы, искусственно притянуты, как обычно бывает в
музыкальных фильмах, но нет – органичны все музыкальные моменты в ткани
фильма (на них тоже фильм держится). И при таком обилии песен – не
воспринимается, как музыкальный фильм.
Ещё: весь фильм – однообразные дома, коробки, железо-бетонн, и лишь одно
здание выпадает из этого ряда – церковь. Да, прямолинейно. Этакая
"советская" смелость (как и стихи Ахмадулиной, Евтушенко…). И всё же –
"смелость" оказавшаяся на месте (и в то время, когда создавался фильм, и
сейчас). И эта промелькнувшая "случайно-неслучайно" церковь – приподняла
весь фильм. И, конечно, стихотворение звучавшее на фоне метели, одинокого в
метели человека, на фоне церкви: "… нечеловеческая сила, в одной давильне
всех калеча, нечеловеческая сила – земное сбросила с земли. И никого не
защитила вдали обещанная встреча… и т.д." Ну, такое возможно только в
русской комедии.
Кто-то из знаменитых иностранцев, побывав в 70-е годы в СССР, сказал:
"Советский Союз самая христианская страна в мире". Посмотрев "Иронию
судьбы", можно понять западного человека. Мы, сейчас, из нашего времени, с
тоской смотрим в то время – будто бы уже иностранцы в своей стране… Нет!
Есть сила способная защитить нас и в нынешнем мире. Та самая, о которой и
фильм "Ирония судьбы". Любовь.
1 – 2. 01. 2006.
Посленовогоднее утро. Снег усыпан сгоревшей пиротехникой, картонными
гильзами от ракет, банками из-под пива… А утро тихое, солнечное, малолюдное…
Всё напоминает какую-то – Няндому или Коряжму. Помню – станция Низовка (это
Коряжма). Угрохотал поезд, из которого мы только что вышли. И тишина.
Невозможная, тихая-тихая тишина… и снег… и солнце… О той тишине (не долгой
конечно же), дарованной мне свыше, мечтать теперь всю жизнь…
5 – 6. 01.
Вот пишет писатель рассказ, повесть, роман – не важно. И в какой-то момент
возникает: "прошло три дня", "через год" и т.д. А ведь что такое три дня те
же – столько-то часов, минут, мгновений… Это сколько же всего герой пережил
– и внешне (работа, семья, дела какие-то), и внутренне: мысли какие-то,
обиды, радости, воспоминания, сны, вообще – движения души. И ведь всё это
важно, это ведь и есть жизнь-то… Как вот всё это написать? Ведь не будешь
же, правда, мгновение за мгновением описывать. (Есть, конечно, и такие
произведения. "Улисс", например. Но ведь это один день человека – и
толстенный том).
Вот и пишем – от события к событию. А между "событиями" – жизнь. Как
написать в с ю жизнь?
А нужно ли всю-то? Для чего? – вот главное.
7 – 8. 01.
Читал Пришвина.
Из этого чтения, из выписок и размышлений об этом чтении получился
(затрудняюсь с определением жанра)… эссе, наверное, "Ночь".
НОЧЬ
Я всё откладывал подробное чтение Пришвина…
И вот попала мне в руки эта книжечка скромная, "детиздатовская" – "Дорога к
другу", дневниковые записи. Прочитал махом. И тут же, не откладывая, решил
перечитать, и выписать многое из неё захотелось.
Вечером (дети и жена уже спали), расположился в кухне…
И вдруг отключили электричество. Я выглянул в окно – во всём районе темень.
Беспомощность полная…
Я накинул куртку и вышел на балкон, закурил.
Таял снег, в воздухе роилась холодная морось, капли звонко разбивались о
перила. То и дело рушились с крыш снеговые пласты и лёд…
А когда я вернулся в дом и вошёл в кухню, зажглась лампочка под потолком, и
засветились окна в доме напротив – продолжалось прерванное обычное течение
жизни. А я принялся за своё дело…
… Вот удивительная запись Пришвина, притча.
"У края дороги, среди лиловых колокольчиков рос кустик мяты. Я хотел сорвать
цветок и понюхать, но небольшая бабочка, сложив крылышки, сидела на цветах.
Не хотелось расстраивать бабочку из-за своего удовольствия, и я решил
подождать немного и стал записывать, стоя у цветка, одну мысль в книжку.
Вышло так, что я забыл о бабочке и долго писал, и когда кончил, опомнился, -
оказалось, что бабочка всё сидела на цветке мяты в том же положении.
Но так не бывает! – и чуть-чуть кончиком ноги я толкнул стебелёк мяты.
Бабочка сильно качнулась, но всё-таки не слетела. Неужели она умерла на
цветке?
Осторожно я взял бабочку за сложенные крылышки. Бабочка не рвалась, не
билась в пальцах, не двигала усиками. Она была мертва.
А когда я стал её тянуть с цветка, вместе с ней оттянулся скрытый в цветке
светложёлтый паук с большим зеленоватым шариком. Он всеми своими ножками
обнимал брюшко бабочки и высасывал её.
… А мимо проходили дачники и говорили: "Какая природа, какой день, какой
воздух, какая гармония!"
Не ясно ли, что природа никак не гармонична, но в душе человека рождается
чувство гармонии, радости, счастья".
А вот ещё. Всего в одну строку запись:
"Деревья опадают, животные линяют, и человек тоже страдает".
Я снова выходил покурить. Сидел на корточках, привалившись спиной к стене.
Брызги от разбивавшихся капель попадали мне на лицо и на сигарету, и вкус её
был ещё более горький…
"Сегодня представилось мне, что поэзия питается детством и свойственным
детству естественным чувством бессмертия…"
"Это очевидно, что в детях мы любим не просто одно то, что они маленькие. Мы
любим в них именно то прекрасное, что было у нас или около нас в нашем
детстве".
"Дети учат взрослых людей не погружаться в дело до конца и оставаться
свободными".
"… я знаю, люблю и охраняю только одно, заключённое в себе бессмертное дитя.
В этом ребёнке и реализован мой талант".
"В этом вынашивании мальчика и есть всё, чем я богат".
"… Я думаю об искусстве как поведении: что есть у всякого творца своё
творческое поведение в жизни, - своя правда, а красота приходит сама. И
живой пример этому для всего мира Лев Толстой: он искал слова в правде, а
красота в них потом находилась и определялась сама".
"Своя правда" – это ещё не Правда. А надо искать Правду. И в этих поисках не
сбить с толку читателя, просто тех, кто рядом. А Толстой-то как раз и сбил
некоторых и даже – многих.
Бунин, умирая уже, спрашивал (кого?): "Почему он это написал?"
Мне думается, о Толстом и спрашивал (возможно, о том кощунственном эпизоде в
"Воскресении").
"… способность заставать мир без себя или чувствовать иногда себя первым на
новой земле, вероятно, и есть всё, чем обогащает художник культуру.
Мудрость человека состоит в искусстве пользоваться одной маленькой паузой
жизни, на какое-то мгновение надо уметь представить себе, что и без тебя
идёт та же самая жизнь.
После того, взглянув в такую-то жизнь без себя, надо вернуться к себе и,
затаив паузу, делать своё обычное дело в обществе…"
Да, увидеть жизнь без себя, увидеть красоту этой жизни. И вернувшись в эту
жизнь, жить так, чтобы она хотя бы не стала хуже с твоим присутствием…
"Иногда, записывая что-нибудь себе в тетрадку, как будто опомнишься –
кажется, я не просто пишу, а что-то делаю, и даже определённо чувствую, что
именно делаю: я сверлю.
Друг мой! Не бойся ночной сверлящей мысли, не дающей тебе спать. Не спи! И
пусть эта мысль сверлит твою душу до конца. Терпи! Есть конец этому
сверлению.
Ты скоро почувствуешь, что из твоей души есть выход в душу другого человека,
и то, что делается с твоей душой в эту ночь – это делается ход из тебя к
другому, чтобы вы были вместе".
Не спать, работать, сверлить
8. 01.
Работа такая – если можешь, спи. И, может быть, сегодня ничего не случится.
Или не спи – но это не гарантирует, что сегодня ничего не случится. Это не
гарантирует даже того, что твоя бессонница как-то поможет, что-то
предотвратит или остановит, если что-то случится. Потому что на твоём
"попечении" четыре здания, и гаражи, и прилегающая к ним территория, и ты
физически не можешь контролировать в каждый момент всё это пространство. И,
может быть, самое разумное, побродив от здания к зданию, попив чаю и ещё раз
побродив, помолиться да забыться чутким всё же сном. Тем более помолиться,
что ты не какой-то, а именно "церковный" сторож…
17. 01.
"Внутри сказки, все мы понимаем, таится правда, но если сказку сломаешь, как
игрушку дети ломают, то правды не найдёшь". (Пришвин). Вот – ответ
Алексееву.
"… Я с себя беру своего маленького героя… Мне удобен мальчик-герой, потому
что я же сам, лично будучи от природы сам художником и поэтом в душе,
скромный среди великих событий нашего времени, чувствую себя всегда
мальчиком и, признаюсь, не сразу дохожу до их смысла, - если же сразу
берусь, то неизбежно ошибаюсь. От этого мне легче среди великих событий
изображать мальчика, из-за того именно легче, что я сам такой и, когда чего
не хватит, буду брать из себя". (Пришвин).
Так ведь и мой "Мальчик" написан. Да и не только "Мальчик", а почти всё…
20. 01.
В понедельник, 16-го, похоронили М. Свистунова. Знал я его мало, близко не
был знаком, то что он писал – меня не трогало (впрочем, я мало его читал).
Но я должен, обязан прощаться с этими стариками (именно я, как самый молодой
в нашей писат. организации). А старики повалились: Елесин, Свистунов…
25 – 26. 01.
И ещё раз: "Иногда, записывая что-нибудь себе в тетрадку, как будто
опомнишься – кажется, я не просто пишу, а что-то делаю, и даже определённо
чувствую, что именно делаю: я сверлю.
Друг мой! Не бойся ночной сверлящей мысли, не дающей тебе спать. Не спи! И
пусть эта мысль сверлит твою душу до конца. Терпи. Есть конец этому
сверлению.
Ты скоро почувствуешь, что из твоей души есть выход в душу другого человека,
и то, что делается с твоей душой в эту ночь – это делается ход из тебя к
другому, чтобы вы были вместе".
Не спать. Работать. Сверлить.
Посреди зимы, накануне крещенских морозов – оттепель. И какой-то куст, -
кажется, это сирень, - ожил. Ветки набухли соком. И листики, листики
проклюнулись, как птенчики… Так и у людей – поверишь в тепло, распахнёшь
душу, а тебя стужей…
(Подражание Пришвину, конечно же…)
1 – 2. 02.
"… проблема пошлости, как понятия религиозного". (Дунаев о Гоголе)
"Описанием порока нельзя очистить людей от порока…" (Святитель Филарет
(Дроздов))
26. 01. – 4. 02.
Наброски к "Балконному человеку". Получился (или не получился?) рассказ
"Балкон", странный и для меня самого.
БАЛКОН
Утром он, как обычно перед работой, напился чаю и вышел на балкон
покурить.
Его жена тоже собиралась на работу. Увидев незапертую балконную дверь,
подумала: "Как всегда – накурился и сбежал на свою "работу", а дверь мне за
него закрывать", - она презрительно поморщилась и защёлкнула шпингалеты.
Оделась. Подвела перед зеркалом губы помадой и вышла из квартиры. Сердито
простучала каблуками по лестнице с пятого этажа до первого и по тротуару.
Человек на балконе, куривший вторую сигарету, даже слышал тот каблучный
перестук под окном. Замяв сигарету в консервной банке, он поднялся с низкой
скамеечки (потому жена и не увидела его) и дёрнул дверь в комнату, удивлённо
хмыкнул и дёрнул ещё раз, дверь не поддалась. Постучал негромко. Стучать
громче или кричать он не решился, как-то не хотелось беспокоить соседей.
Сотовый телефон остался в комнате…
Впрочем, погода была великолепная, солнышко выглядывало из-за дома напротив,
обещая тёплый и не дождливый день. На балконе стояла тумбочка полная старых
газет, там же лежали три пачки сигарет, а на нижней полке банки с
прошлогодними компотами и вареньями…
Он вытащил кипу газет, открыл банку компота, сел на скамейку, закурил,
жмурясь на солнышко…
Всё же верилось, что не совсем бесполезен он на этом свете. Но никто не
хватился его, не искал. И человек даже немного обиделся. Но потом подумал,
что ведь, если честно-то, сбылась его мечта – вырвался из житейской колеи, в
которую сам себя и загнал (дом – работа), которая давно ему ненавистна, из
которой уже и не надеялся выскочить, о которой уже и не думал, убедив себя,
что живёт правильно. А, оказалось, и всего-то нужно – задержаться на
балконе.
И он успокоился, и уже не думал о том, чтобы как-то уйти с балкона.
Работал он в одной конторе. Кем? Ну, скажем, чиновником. Не высшего ранга,
так – помощник какого-то "зама".
Помощников у "зама" несколько, так что он и не вспомнил о нашем герое. Ну, а
другие сослуживцы… - да мало ли куда могут услать помощника, лучше и не
беспокоиться.
Впрочем, зарплата ему в конце месяца была начислена исправно и переведена на
электронную карточку.
Да, прошёл месяц.
"Сбежал, всё-таки, паразит!" – решила жена и перестала о нём думать. Её
сейчас больше волновала возможность занять в своей конторе освобождавшееся
место начальника, да начинавшийся флирт с "замом" начальника департамента.
… Когда кончились сигареты, он мучился дня три – потом, как отрезало, не
хотелось. Голод мучил дольше. Питьё – компоты – он экономил, но и они
закончились.
Все газеты перечитал. А были здесь – "Спидинфо", исправно покупаемая и
читаемая супругой, да газеты бесплатных объявлений, которые тоже исправно,
будто бы сами собой, появлялись в почтовом ящике дважды в неделю.
… Он уже почти всё время лежал, сделав себе подстилку из тех же газет. В мир
глядел через щель между досок балконной стенки. Видна была часть дороги и
первый этаж дома напротив: то человек пройдёт, то кошка пробежит, то машина
пропылит по дороге.
Человек лежал и ему казалось, что всем своим существом он погружается в
горячую фиолетовую трясину… На перила села птица со светлым оперением.
Круглым глазом, повернув головку, поглядела на него и улетела. А когда он
снова открыл глаза, пытаясь вырваться из горячечной мути, птица опять сидела
на перилах. Увидев его взгляд, она кивнула и слетела, зависла, трепеща
крылышками, над его лицом и ткнулась клювом в его сухие губы…
Много ли уместится в клювике… Но этот глоток остудил горячку. И абсолютно
чётко он вспомнил: было детство, он болел свинкой. Долго болел. Родители
перевезли его к бабушке, им-то надо было работать. Гулять было нельзя. Но
бабушка, укутав его в свой пуховой платок, выводила на балкон. И весь мир
огромный открывался ему с того балкона…
Укладывая спать, бабушка гладила его по голове. "Всякий-то вздох твой
Боженька слышит…", - говорила, сама вздыхая… И те выходы на балкон, и те,
казалось, давно забытые слова бабушки, осознались сейчас гораздо более
значимыми, чем вся последующая жизнь… И он улыбнулся и вздохнул…
5 – 6. 02.
"Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через
рассматривание творений видимы…" (Рим. 1, 20)
Всматриваясь в мир Им сотворённый – видеть "вечную силу Его и Божество".
"Если искусство церковное отражает молитвенно-аскетический опыт художника,
то искусство мирское – его эмоциональный, чувственный опыт". (М. М. Дунаев).
13. 02.
8-го утром приехали Лёша Шорохов и Борис Лукин. Встретил, привёз к себе
домой, напоил чаем да и отправил дальше: в Тотьму, в Николу. К Рубцову.
10-го вечером они вернулись из Николы. Ночевали у нас дома. 11-го – к
Кудрявцеву, потом в "Северную Фиваиду", на Соборную Горку и в Союз. Всё
хорошо.
В культурном центре "Северная Фиваида" они представляли сборник
"Самое-самое". Позже я написал небольшой отзыв на него, он был опубликован в
газете "Российский писатель".
О САМОМ-САМОМ
В феврале этого года Борис Лукин и Алексей Шорохов представляли
"Самое-самое" в Вологде. Я, как ведущий их встречи с читателями, назвал
"Самое-самое" сборником. Но в своём выступлении А. Шорохов поправил меня:
"Это, всё-таки, книга…"
Вроде бы – ну, какая разница, сборник ведь тоже книга. Но в данном случае
это принципиально – книга. То есть, монолитное или на мощном едином стержне
произведение. И я стал искать этот стержень…
И первое что сделал: ещё раз перечитал первое стихотворение книги и
последнее – крайние точки "стержня", "Самое" А. Кувакина и "Осень дышит мне
в спину" А. Шорохова.
"Самое сладкое – пост и молитва", - первая строчка книги; "Посиди над рекой,
поглядись в молоко// Её утренних снов, в их дыханье парное.// Никогда ты не
видел таких облаков // Над своей головой и своею страною!", - последняя
строфа книги.
И как пунктиры "оси-стержня" внутри книги: "Небесным даром, чудным даром //
Задышат русские поля" (А. Кувакин); Ты поверь, // всё, что в этом краю
полюбили, уже не умрёт…" (Б. Лукин); "Не нами поставлено, нам – не
разрушить; // дорога – всё дальняя, всё вечные души" (Б. Лукин); "Все, что
заплачут, зарыдают, // запьют; // вас, безымянных, всех и дальше // люблю"
(Б. Лукин); "Соловья ослепили, чтоб пел, // Чтобы вечная ночь продолжалась
// И неведом был жизни предел. // Чтоб душа наших лиц не пугалась" (А.
Суворов); "Как трудно жить, как страшно умереть, // А потому – не надо
торопиться" (А. Суворов); "Что осталось? Молитва одна и осталась" (Ф.
Черепанов); "И щека от скорой вьюги стынет, // И рука забывчиво грустит" (Ф.
Черепанов); "За что же пить нам? От морщины к звёздам // По нашей хате нынче
треснул мир. // Но ты упрямый – были б только гвозди, // А ты б и небо тоже
починил" (Ф. Черепанов); "Вот я – стою на угрюмом ветру, // Вашей молитвой
доныне хранимый. Снег пролетает над речкой родимой…" (Ф. Черепанов); "Когда
в твоих лесах, Россия, падал // Отравленный свободой и тоской" (А. Шорохов);
"От твоего нательного креста // Пахнёт жильём и светлым шумом сосен" (А.
Шорохов); "Будто что-то открылось в душе, // Будто "веянье тонкого гласа",
// Будто впрямь распахнулась уже // Ширь последняя смертного часа" (А.
Шорохов); "Только время право, только Тот, Кто превыше веков" (А. Шорохов).
Вот он стержень-то: судьба Родины, судьба поэта и человека в судьбе Родины,
и – вера…
Да, конечно, книга, а не сборник. Ну, а в книге, конечно, есть стихи разные.
Есть и не очень, на мой взгляд, удачные, есть и замечательные.
Главное, что есть то, что заявлено ещё на обложке: "Самое-самое".
22. 02.
- Папа, а у нас в магазине обои под покраску продаются? – спросил пятилетний
сын, поправляя рукой в мокрой матерчатой перчатке вязанную шапочку.
- Продаются, - отвечает Смирнов, поглядывая на часы.
- А ты не будешь против, если мы в нашей комнате сделаем природу?
- Это как?
- Ну, нам потребуется синяя краска, белая, коричневая и зелёная… И ещё
красная.
- Так.
- Синюю мы разведём с белой, получится голубая. Ей покрасим потолок. Потолок
сейчас белый, значит, если мы оставим пятна, это будут облака. На стенах мы
нарисуем деревья. Стволы и ветки коричневой краской, а листья зелёной. А пол
весь зелёной краской. Это будет трава.
- А красная?
- А красной ягоды нарисуем. Только надо будет дождаться, пока зелёная
высохнет. Согласен?
- До покраски ещё много чего сделать надо будет.
- Да. Мы вынесем из комнаты всю мебель, оборвём старые обои, выровняем
стена… Шпатель надо купить. Папа, мы купим шпатель?
- Обязательно.
- А он дорогой?
- Не очень. Краска дороже.
- Да, - вздыхает мальчишка, - деньги надо копить. А пол мы сделаем
паркетный. Чтобы был крепкий и ровный.
- Много работы. – Серьёзно, уже будто бы примериваясь к предстоящему
ремонту, говорит Смирнов.
- Да, папа, надо обязательно каски. Вдруг упадёт что-нибудь.
- Можно и каски…
- А как ты думаешь, мама согласится с нами делать ремонт?
- Думаю, что согласится.
- Тогда и ей надо каску. А Катю, пока ремонт, мы отведём к бабушке, она ещё
маленькая.
24. 02.
Редко востребуемый в наш гордый век дар ученичества.
Истинный же подвижник – до смерти ученик.
3. 03.
В эту зиму сын много болел, простужался. Часто не ходил в садик. То
Смирнову, то жене, приходилось брать "больничные", сидеть с ним дома.
И вот пристрастился мальчишка к этой передаче по телевизору про ремонт.
Смирнов и сам с интересом смотрел – так всё здорово, быстро, красиво
получалось у весёлой ремонтной бригады… Ну, конечно, не всё так уж весело и
красиво, как видят они по телевизору. Но сын, ясное дело, верит.
А Смирнов однажды прикинул сколько может стоить такой ремонт – материалы,
инструменты – всё для него ясно. Сделает он летом во время отпуска ремонт,
сделает – потолок в комнате побелит, обои переклеит. До коридора и кухни
руки вряд ли дойдут, потому что есть ещё и дача. Ну, какая дача – участок
садово-огородный… А жена, кстати, любит "дачные" передачи смотреть…
- Папа! Проталинка! – Сын показывал на чёрную полосу земли, там, где
проложены трубы отопления. А вокруг, везде – грязный, ноздреватый снег.
- Папа, это скоро уже совсем весна будет… А потом лето.
- Да.
- И мы будем делать ремонт. Ведь надо окна открывать, чтобы краска высохла…
Папа, а давай постоим на проталинке, давай, а, папа…
- Давай, - выдохнул Смирнов.
И они оба встали на мокрую чёрную землю, пачкая, конечно же, обувь, и сын
прижался к его бедру родным тёплым тельцем, и Смирнов ещё приобнял его
рукой, прижал крепче к себе.
Уж если ремонт не сделать, такой, о котором мечтает сын, то на проталинке-то
они могут постоять, и это у них никто не отнимет.
8-9. 03.
"Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого
безнравственного" (Ф. М. Достоевский).
19. 03.
Я вот думаю, для того, чтобы вырос талант подобный, например, Чухину –
необходимо культурное поле. У того же Чухина была советская (лучшая в мире)
школа, библиотеки, семинары, литературный институт… Ну, и главное – талант,
дар Божий.
Не секрет, что в наше время культурное поле уменьшилось, под давлением
телевидения, чернушной литературы, снижения уровня образования до размеров
островка… И мы должны бороться за наше русское культурное поле – чтить
память наших талантов (музей бы Чухина открыть), поддерживать библиотеки,
литературные объединения… И вот на этом поле могут вырасти новые таланты…
24. 03.
Велика всё же милость Божия к народу русскому. Ну куда пойдёт русский
человек, истаскавшись по миру грешному, испытав на себе все тяжести жизни во
грехе, измаявшись душой? В большинстве своём – в Русскую Православную
Церковь. То есть, к истине пойдёт (уж придёт ли окончательно к ней, как
скоро придёт – это другой вопрос).
Да, много нынче и сект всяких, много суррогатов "духовности". И всё же,
повторюсь, большинство пойдёт в православный храм, к православному
священнику. А куда пойдёт немец какой-нибудь или француз?... Велика же,
страшна (страхом Божиим) ответственность Православия, как носителя и
выразителя Истины перед всем миром!
4. 04.
Москва. ЦДЛ. Представление журнала "Пятницкий бульвар". Шорохов, Суворов,
Кувакин.
Журнал этот: Быков и Кудрявцев. О вечере в ЦДЛ договорились во время приезда
Лукина и Шорохова в Вологду, и была договорённость, что возьмут (Быков) за
счёт журнала (опять же Быков) меня и Цыганова. Когда вопрос с вечером был
решён – я и Цыганов отпали. А я взял да и поехал за свой счёт (целую сумку
книжек вологжан тащил). И выступил. Фрагмент выступления остался на двух
листочках (один листик потерян). (В буфете подошёл ко мне какой-то
незнакомый, представительный, сказал: "Поздравляю вас с успешным
выступлением»,- да и другие хвалили…) Вот эти два листочка:
"То, что сегодня здесь происходит – представление провинциального журнала –
событие, на мой взгляд, знаковое. Действительно, читая "толстые" московские
журналы, литературные газеты, ловишь себя на мысли, что это какая-то другая,
не наша литературная жизнь. Определённый круг авторов, определённый, видимо,
и круг читателей… А ведь в каждом регионе России есть хотя бы один, а чаще и
не один писатель достойный публикации во всероссийской прессе. И как же
трудно бывает, зачастую, пробиться этому автору в этот круг публикуемых в
московских журналах. Но писатель, если он действительно писатель, он всё
равно ищет пути выхода к читателю. Этим выходом и становятся вот такие
региональные газеты и журналы, как, например, "Пятницкий бульвар"… Но мне бы
хотелось расширить рамки и поговорить не только о журнале, но и попытаться
дать хотя бы краткое обозрение сегодняшней литературной ситуации на
Вологодчине…"
Ну, а дальше я постарался упомянуть всех…
Когда уже бежали по перрону, ища вагон, (пьяные, конечно) Кувакин всё
говорил: "Ермаков, ты птица, ты птица"…
15. 04.
Где-то у Бунина: мужик гонит лошадь, запряжённую в телегу. Спрыгивает,
плачет.
- Что, Иван?
- Барин! Журавли улетели!
Ну, красиво, но не правда же. Стал бы мужик из-за журавлей-то
лошадь-кормилицу гнать.
Но что-то было. Например: выпивший мужичок (скорее не из крепких хозяев),
гляну в небо, сказал: "Барин, журавли-то улетают". И всё.
Но Бунин честен и прав, когда случай (вроде бы) в символ возводит (журавли
улетели!). Ведь эта жажда красоты, правды, справедливости, воли – в каждом
русском. И по большому-то счёту: за правду, за красоту, за справедливость
русский не то что лошадь, жизни своей не пожалеет.
Бунин проговорил то, что обычно люди (русские люди) напоказ не выставляют, в
душе перебаливают… А вот появится Бунин или Рубцов и уж за всех и для всех
скажет.
А русский кто? Всякий, для кого Россия – родина; для кого русский язык
свят; всякий кто, если ещё не славит Правду в православии, но хотя бы ищет
эту Правду, тоскует по ней – тот и русский.
19 – 20. 04.
"Проблема для подлинного христианина не во внешнем поиске рассудочной
истины, но во внутреннем мучительном осознании и ощущении собственного
несоответствия Истине". (М. М. Дунаев)
23. 04
Пасха.
25. 04.
Уволился с Подворья.
27.04.
Первый день на даче.
28 – 29. 04.
Первые сутки на мясокомбинате.
В эту первую ночь на новом рабочем месте дописывал рассказ "Молитва". Толик
Коновалов, мой напарник, почти уже "вечный спутник" мой (учились в одном
классе, приятельствовали," дружим семьями"), ушёл спать, а я сел писать, не
знал ещё, наивный, что "на смене" надо пользоваться каждым случаем для
отдыха и сна…
Днём позвонил Б. Лукин, предложил вести постоянную колонку в "Российском
писателе". (Не вышло ничего с той колонкой).
16 – 17. 05.
"Ваньку", кажется, наконец-то, закончил.
Лучшая музыка – тишина.
Мы живём в тишине, наполненной когда-то Словом. В дарованной нам, людям,
Словом тишине.
Всё живое наполняет эту тишину (или разрушает её) – звуком. Тишина леса –
это шелест листвы, шорох травы, вскрик птицы, дыхание человека и зверя…
27. 05.
Бывают минуты абсолютного счастья.
Счастья – от понимания, что вот это мгновение, ничем, собственно, не
примечательное на фоне всей жизни, вот это – может быть одиночество и
знание, что никто не побеспокоит ещё хотя бы несколько минут; или просто –
идёшь по улице, или на балконе стоишь, или кто-то из детей прижался к тебе…
Да что угодно! Это мгновенное полное счастье может настигнуть везде. И то,
что бывают такие мгновения – тоже огромное счастье.
Вспоминаются ещё какие-то моменты, даже не события, а очень смутные картинки
(больше из детства, конечно), но, главное, вспоминается то настроение, и
оно, может, и не радостное было, а было тогда, например, скучно. А сейчас
уже понимаю, что - то и было счастье. И то, что я это понимаю и чувствую ту
давнюю скуку сейчас, тоже счастье…
Плотников очень (очень) хвалил мой новый рассказ ("Молитва"). Звонил мне
на мобильный (я на даче был). "Это рассказ настоящего мастера и т.д." Ну…
"Скажут иные: не может же Россия идти во всяком случае навстречу явной
своей невыгоде? Но, однако, в чём выгода России? Выгода России именно, коли
надо, пойти даже и на явную невыгоду, на явную жертву, лишь бы не нарушить
справедливости. (Ф. М. Достоевский "Дневник писателя. 1876 г. "Восточный
вопрос").
16 – 17. 06.
Александр Романов сказал о поэзии Сергея Орлова: "Вот такая исповедь перед
родимой землёй! Вот какая это честная и чистая поэзия! Ей на свете жить
долго-долго, потому что она светится Судьбой и дышит Родиной".
В полной мере эти слова можно отнести и к творчеству самого Романова.
Фёдор Абрамов о Великом Устюге: "Вот счастливый город! Он в своей
самобытности устоял даже от большевистских погромов. Старина оказалась
крепче и краше, чем новизна. Нет, это не провинциальный город. Великий Устюг
– это сама чудом сохранившаяся Русь!" (Из воспоминаний А. Романова)
"Если от Рубцова исходила тайна, то от Чухина ясность русской души…" (А.
Романов)
В последние дни я готовил очередной номер "Литературного маяка". Решил
дать небольшую подборку из "Искр памяти" – думал, быстро прогляжу, выберу
что-нибудь и… не остановился, пока не прочитал весь сборник. А потом так же
прочёл и книгу "Северные поэмы". Вот так захватывают и поэзия и проза
Александра Романова – накалом мысли, накалом любви и боли…
Я уверен, что ещё многие-многие русские люди будут открывать для себя с
радостью творческое наследие Александра Романова. Поэзия замечательная,
проза – просто удивительная. Будто наяву видишь всё, о чём пишет Романов – и
деревню Петряево, и озеро Ихантала-ярви, и людей. И невозможно спокойно это
читать – ком в горле. Вот какой силы писатель Александр Романов.
Человек может долго жить не задумываясь, безоглядно, внешне легко. Но всё же
настанет момент, когда он остановится и задумается, и пойдёт в церковь, и
захочет прочитать хорошую книгу. И очень хорошо, если это будет книга
Александра Романова.
Всё это писалось перед поездкой в д. Воробьёво, в библиотеку, на
"Романовские чтения".
22 – 23. 06.
Кажется, за последние полтора десятилетия страна наша из "самой читающей"
превратилась в самую пишущую. Пишут все: школьники и пенсионеры, военные и
крестьяне, рабочие и директора предприятий. И пишут всё: стихи, рассказы,
басни, мемуары, романы… Впрочем, наверное, и раньше (всегда), мы были
"самыми пишущими". Есть это в русском человеке – взять да и распахнуть душу
перед всем миром…
… Я вспоминаю семинар 93-го года: Романов, Коротаев, Леднев (все уже ныне
покойные) среди руководителей мероприятия. Бережно храню с тех пор рецензии
на мои прозаические зарисовки (я-то считал их тогда рассказами) Сергея
Багрова, Роберта Балакшина, Сергея Алексеева. Храню и два листочка с
рассказом "Такой день", а в них всего лишь одна карандашная пометка. Василия
Белова.
22 – 23. 06.
Наброски к рассказу "Депо".
1 – 2. 07.
Вчера (ночью с 30-го на 1-е) закончил "Депо".
7 – 8. 07.
Позавчера увидел в "Российском писателе" некролог – умер А. Дорин. В апреле
видел его в ЦДЛ, разговаривали. Он рассказывал, как выпивали с В. Беловым.
(Кажется, в те дни, когда Белову Государственную премию вручали). "Мы
сделали беспроигрышный ход – купили виски "Белая лошадь". Ну – воспоминания,
"Всё впереди"…", - так он рассказывал. Потом они шли по ночной Москве. Дорин
упал куда-то. Белов помогал выбраться, протягивая свою палку…
Вот и не стало человека. Почти и не знал я его. А человек-то хороший был.
"Депо" похвалили В. Плотников и А. Цыганов. "Теперь вижу, что "Молитва" не
случайность. Ты уже топчешься на этой площадке", - Плотников сказал.
"О, глаз дело важное: что на иной глаз поэма, то на другой – куча…"
(Достоевский "Дневник писателя").
15 – 16. 07.
Есенин в своём творчестве сознательно шёл от данной ему в детстве веры – к
отвержению веры. И в конце пути увидел "чёрного человека".
Рубцов от данного ему советским воспитанием атеизма (бессознательно-то,
наверное, всегда верил) – шёл к сознательной вере и услышал "незримых певчих
пенье хоровое", и чувствовал над собой "таинственную силу".
Разнонаправленные векторы. Но и в этом каждый выразил своё время.
21 – 22. 07.
Черновик письма Валерию Сдобнякову.
Валерий Викторович, здравствуйте.
Меня зовут Дмитрий Ермаков, я из Вологды, член СП России.
Прочитал Ваш очерк "Недописанное письмо" ("Друг") в журнале "Слово", и он
взволновал меня, и хочу сказать Вам спасибо. Спасибо за дружбу, за память.
Спасибо за Михаила Жаравина – нашу гордость и нашу боль.
Гордость, потому что знают, и любят, и помнят нашего Мишу, Михаила, Михаила
Геннадьевича не только на Вологодской земле.
Боль, потому что до обидного мало всё же знает его читатель: несколько
публикаций при жизни, две посмертные книги (мизерные тиражи, конечно) и
нечастые "воспоминательные" публикации. (И в то же время, какой только
гадостью не забиты даже не самые худшие наши журналы и альманахи).
Почему пишу Вам?
Дело в том, что у меня всё же своё, особое отношение к Михаилу, при том, что
мы были мало знакомы (хотя, наверное, многие знавшие его могут сказать об
"особом" отношении, ничего на самом-то деле особого, просто – люблю писателя
и человека Жаравина).
В начале 90-х я только-только начинал писать, появились мои первые
публикации в местных газетах, чуть позже, но ещё "при Жаравине", в
"Очарованном страннике".
"Крестным" моим в творчестве был, да и остаётся, Александр Цыганов –
изумительный рассказчик, прекрасный редактор, литературный консультант
Вологодской писательской организации. В то же время он много работал и с
Жаравиным. Михаил обсуждал с ним свои новые работы; вместе они продумали
(Цыганов рассказывал) окончание повести (кажется, "Холостой выстрел");
Цыганов редактировал и составлял ещё при жизни Михаила, но вышедший
посмертно, сборник.
Мне повезло, миновав всякие "лито" и прочие графоманские сборища, я сразу
попал к Цыганову. Миша же к нему пришёл как раз из "лито", из той
практически поголовно графоманской, агрессивно графоманской среды, которая,
конечно же, дала ему первоначальный творческий толчок, но потом, когда он
перерос её (среду), всячески держала, не отпускала его. (Как же все они
завидовали Михаилу! И до сих пор завидуют).
Цыганов и говорил мне о Жаравине. Да и частенько видел я публикации Жаравина
рядом со своими. (Долго мне казалось, что он такой же начинающий, как и я, а
он уже был настоящим писателем. Просто – он рос творчески столь
стремительно, что публикации не поспевали за ним).
И когда мы увиделись и познакомились (я не помню точно когда и где, но,
скорее всего в помещении вологодского отделения Союза писателей) – это было
абсолютно естественно, и чувство было – помню – будто мы уже давным-давно
знакомы. И – это точно – взаимное доброе расположение сразу возникло.
Но близко мы так и не сошлись. Да и не могло этого тогда случиться. Михаил
старше меня на десять лет и, конечно, я для него тогда был – мальчишка… Да и
он для меня был "старый". (Вот сейчас, когда я уже старше, чем был он в свой
последний год, всё чаще думаю о Михаиле, всё ближе он мне…)
Лишь однажды мы целый день были вместе. Наш вологодский писатель Виктор
Плотников позвал меня тогда помочь вскопать огород престарелой писательнице.
Позвал он и Жаравина.
Помню, как сидел Миша на крыльце "Дома книги" (это в центре Вологды, там
была назначена встреча) наголо стриженный, с сигареткой. И что-то шутили,
смеялись мы по поводу стрижки его. Потом ехали в машине, копали огород,
обедали в деревенском доме. Ходили купаться на речку Кубену. Плотников и
Жаравин шли спокойно, а я как молодой телёнок понёсся по зелёному травяному
спуску к реке… Помню тот день – солнечный, жаркий, помню настроение наше –
весёлое, доброе (и никакого вина, между прочим, не было), а о чём говорили –
забыл напрочь.
И помню последнюю мою встречу с Михаилом.
Последняя его осень – октябрь или ноябрь, а в декабре он умер… Было какое-то
литературное мероприятие в областной библиотеке. Уже когда всё закончилось,
я одевался в гардеробе и увидел Жаравина, он спускался по лестнице. И был
такой хмурый, почерневший… И я, почему-то, решил сделать вид, что не вижу
его, отвернулся. А он подошёл, поздоровался и стал говорить о моём рассказе…
В то время в "Очарованном страннике" опубликовали мой рассказ и ярославцы
шибко хвалили его (Евгений Кузнецов письмо написал, Борис Черных хвалил в
письме и в газете). Вот и Михаил о том рассказе заговорил, похвалил, что,
мол, нашёл я интересный "ход", ещё что-то… Больше мы не виделись. Потом уж я
узнал, что был он тогда уже болен. Оказалось, что смертельно болен…
Я ещё почему всё это пишу… Был такой эпизод, уже после смерти Жаравина:
столкнулся на улице, у дверей редакции нашей областной газеты "Красный
север" с двумя ближайшими его приятелями поэтами Алексеем Швецовым и
Александром Алексеевым. Оба они ныне покойные. Тоже молодые, сорокалетние,
из жизни ушли. Неприкаянные были ребята и в последние годы явно обиженные на
весь мир (в Союз их не принимали и т.д.). С ними-то Жаравин частенько и
запивал. И вот Саша Алексеев зло, с определённым желанием обидеть меня (а
может, и подраться), сказал: "А на Жаравина ты всё же не тянешь…" "Я и не
пытаюсь", - ответил. Да и Лёша Швецов заступился за меня. Миром обошлось. Но
вот, значит, и не только у Алексеева, был такой взгляд на меня – замена
Жаравина. Глупость, конечно. Но я это чувствовал. Хотя, точно знаю, влияния
Жаравина (творческого) на себе не испытал. Творчески мы абсолютно разные. Но
в главном, не буду пояснять в чём, мы, конечно, близки…
В 2004 году мне неожиданно позвонили из Хельсинки, пригласили принять
участие в литературной встрече (не помню уже точно, как называлось то
мероприятие), сделать доклад. И почему-то я сразу решил, что доклад мой
будет о Жаравине. Вот, правда, не знаю почему так решил, ведь мог бы и о
любимом мною поэте-вологжанине Сергее Чухине сделать доклад, вообще о
"вологодской школе" (я обо всём этом и говорил, но основной доклад был о
Жаравине), о Рубцове, наконец – беспроигрышный вариант… Я решил – о
Жаравине. Потом долгая была эпопея подготовки к той поездке, до последних уж
дней не знал точно поеду или нет. Ну и работу над докладом всё откладывал.
Написал уж в последние дни – торопливо, поверхностно… Перевели тот мой
доклад на финский, опубликовали в сборнике по итогам мероприятия; потом
опубликовала его "Лит. Россия" (В. В. Огрызко тоже был там, в Хельсинки);
наша областная газета "Русский Север"; недавно, без моего на то ведома
перепечатали доклад в самодельном альманахе посвящённом Жаравину… И это тоже
на мне как долг, что ли, висит - написано-то, повторюсь, торопливо было, а
уже столько раз опубликовано и надо бы вернуться к той статье и… ну, в
общем, так вот обычно и бывает… Я нашел номер "Лит. России" с этой статьёй,
прилагаю к письму.
Посылаю Вам и книжку Михаила, ту, которую он готовил ещё сам совместно с А.
Цыгановым.
Так совпало, что в последнем номере газетки, которую я "делаю" (это всего
лишь лит. приложение к "районке") вышло интервью с А. Цыгановым. Жаравин
ценил его (Цыганова). Хочу, чтобы и Вы, Валерий Викторович, узнали. Свою
книжку посылаю – для знакомства…
Спасибо Вам ещё раз за память о Михаиле Жаравине от всех вологжан. Всего Вам
доброго. С уважением Дмитрий Ермаков.
И был ответ от Валерия Викторовича. И были публикации в "его" журнале
"Вертикаль". Из того немногого, что читал Сдобнякова – он настоящий
писатель. И человек хороший.
5 – 6. 08.
Наброски к статье о С. Мишневе.
Вот какая статья получила
НЕБО. ЧЕЛОВЕК. ВЕЧНОСТЬ
(о рассказах Станислава Мишнева)
- Да, у меня никогда не будет такого деревенского языка, - вздохнул,
прочитав новый рассказ Станислава Мишнева, начинающий писатель.
На что Александр Александрович Цыганов, литературный консультант Вологодской
писательской организации ответил:
- Не расстраивайтесь, Дима, такого языка нет сейчас ни у одного другого
писателя в России. – И добавил: - Вообще, нет отдельного "деревенского" или
"городского" языка. Есть русский язык.
Разговор этот состоялся лет десять назад. С той поры Станислав Мишнев ещё
более утвердился в современной литературе, как мастер рассказа, и ещё более
очевидно стало одно из главных отличительных положительных качеств прозы
Мишнева – прекрасный, конечно же не "деревенский", а именно русский язык. В
авторской речи – чистый, но не до бездушной стерильности, литературный язык;
в речи героев – разговорный, не перенасыщенный диалектизмами язык
современной деревни (события практически всех рассказов Мишнева происходят в
сельской местности); в "исторических" рассказах (правильнее, наверное, в
данном случае, - "в рассказах о былых годах") – всё тот же чистый русский
язык, но дающий возможность почувствовать эпоху, время.
Чтобы не быть голословным, процитирую. Вот "авторская речь": "На скамеечке
возле своей избы коротает время Куприяновна, высокая изработавшаяся старуха.
Положила на колени сухие костлявые руки, смотрит через накренившийся плетень
на проезжую дорогу. Любит она такую пору безвременья. Скоро народ ко сну
отойдёт, заря потухнет, припадая к долу земному, и как счастьем окатит
первая звёздочка на небе, и радостно будет за неё, несмелую, и тревожно"
(рассказ "Веретено"). Вот прямая речь героев:
" – Матка, …, - бежи быстрее за Ванькой, худо мне… Стой! - … - В последний
раз спрашиваю: видела, куда я деньги спрятал?
- Окстись, Офанасий, вот те крест – не видела!..
- Бежи ходчее…" ("Нюра-голубка").
А вот рассказ "Силы такие" с подзаголовком "из недавнего", события которого
относятся, между прочим, к 16 веку: "Добился Агапит признания монастыря
царём Иоанном. Тот ему грамоту ружную дал, чтоб взымал монастырь подать
хлебную и денежную, стал монастырь мостом между Вологдой и землями здешними.
Мужикам это не нравится. Одно дело они хлеб царю отдавали – царь он и есть
царь! Другое дело – монахи забирают. Пришли какие-то и гребут…"
Цитаты я взял почти случайные, но, на мой взгляд, они достаточно ярко
характеризуют "язык" произведений Станислава Мишнева.
Но "язык", сам по себе, хоть и является одной из важнейших составляющих
писательского дарования, не главное. Для русского писателя и для русского
читателя всегда (хотя, иногда и не сразу) неизбежно встают вопросы: о чём ты
пишешь? И для чего ты пишешь?
Здесь отвлекусь от Мишнева… Говоря о "языке" произведения, мы ведь, обычно,
изначально считаем, что "хороший язык" - это "язык" Тургенева, Чехова,
Бунина… А вот о "языке", например, Достоевского, как-то даже и не принято
говорить. В одном предложении Достоевского могут четыре раза повториться
"что" и дважды "потому что"… Но перечитайте-ка хотя бы "Мальчик у Христа на
ёлке". Я вот недавно перечитал – "язык" ужасный с обычной точки зрения. Но…
Перечитайте, рассказ-то короткий… Вот так из "о чём ты пишешь" и "для чего
ты пишешь" – естественно вытекает – "как ты пишешь". Если "языком" Бунина,
но с холодным сердцем – мертвечина. Если же сердце писателя горячо –
читатель, может быть, лишь потом, переболев той болью или отрадовавшись той
радостью, которой делится с ним писатель, обратит внимание и на "язык"… Но,
противореча всему, что сказал выше, скажу: вот для этого, чтобы читатель не
сразу и обратил внимание на "язык", он, "язык", должен быть очень хорош, ну,
как у Достоевского, например…
Станиславу Мишневу, в лучших рассказах, удаётся счастливо сочетать хороший
язык, важную тему и своё, всегда неравнодушное, заставляющее сопереживать,
раскрытие темы.
О ком же и о чём пишет Мишнев? События практически всех его рассказов,
независимо от временных рамок, происходят в деревне, и главные герои
рассказов – сельские жители. Город чаще всего лишь упоминается, причём,
обычно, как некая враждебная, агрессивная сила (например, рассказ "Корова")…
И в этом, между прочим, и уязвимость авторской позиции. Станислав Мишнев,
если позволительно так выразиться – "самый последовательный писатель
деревенщик". Но ведь у "деревенщиков"-классиков: Шукшина, Белова, Распутина,
есть вполне "городские" рассказы, романы, повести… Создаётся впечатление,
что Мишнев, сознательно "сузил" себя. Ведь в городе тоже люди живут, многие
– недавние выходцы из деревни…
Вновь нужно отвлечься… Пишет Станислав Мишнев очень много, много и
публикуется, поэтому, я рассматриваю, в основном, два, наиболее, на мой
взгляд, состоявшихся сборника рассказов "Яшкино просветление" (серия
"Вологда-21век") и "Пятая липа" (изд-во "Дамаск", Санкт-Петербург, 2005).
Большинство рассказов из этих сборников относятся ко временам "перестройки"
и к началу 90-х годов прошлого века – реалистично, буднично-страшно показаны
картины умирания русской деревни, и в то же время стойкости и каждодневного
"бытового" мужества колхозника-крестьянина. (Рассказы: "Корова", "Саня",
"Фаина Солод", "Беспокойный человек", "Звёзды", "Бригадир", "Последний
мужик" и др.)
"Осиротела деревня народом: из сорока шести домов, в пору былого величия её,
только на сенокос выходило до ста человек, а ныне полуживых старух
колготится пятеро, Онучин был шестым". ("Последний мужик"). "… колхоз еле
дышит, фураж достать трудно, косить – нет тракторов, нет солярки. А на чём
сено домой привезти? А воды сколько надо, а дров… Печаль, да и немалая,
многих бутылок водки стоящая". ("Корова"). "В магазине стоят люди за хлебом,
подозрительно смотрят на чужие кошельки: это откуда деньги, коль кругом
нищета? Кругом перестройка идёт, реформы…" ("Звёзды"). "Реформы всё идут и
идут. И когда они кончатся, и начнётся нормальная жизнь?" ("Фаина Солод").
"Исторические" рассказы Станислава Мишнева можно разделить на три группы
(конечно, это упрощение, но необходимое в данном случае): военные (Великая
Отечественная война) и первые послевоенные годы, 20-30-е годы, "старина".
Первая группа – это: "Яшкино просветление", "За мужиков наших!", "Налог с
души", "Нужда", "Награда", "Заварка из шиповника"…
И в этих рассказах опять деревня: ждущие и недождавшиеся своих мужчин
женщины ("Была война, прошла война… Усталые от непосильного труда вдовые
бабы да девки на выданье… Где же ихние мужья, где кавалеры ихние?..
ухайдакала война цвет мужицкий".); голод; непосильная, казалось бы, работа
(но делают её бабы, ребятишки, старики); похоронки; спешащие домой выжившие
солдаты… Всё это показано и рассказано живо, образно. Тема, вроде бы уж
давно раскрыта в "советской" ещё литературе, но сумел Мишнев написать
по-своему, интересно. Вот зачин рассказа "Заварка из шиповника": "В тот год
зима заслезовала рано; журавли на гнездовья летели густо; весеннюю страду
провели на одном дыхании – Красная Армия надломила хребёт фашисткому зверю;
на святую Троицу берёзовый лист набрал полную силу; под озимую рожь почти
всё было вспахано". В одном предложении – и исторический, и житейский фон,
на котором, далее по ходу рассказа уже и разворачивается сюжет - житейская,
бытовая, в общем-то, история. Но вот на том "фоне", история и вырастает в
знак, в символ… Не буду пересказывать – рассказы Станислава Мишнева нужно
читать… А в рассказе "Яшкино просветление" автор, кажется, угадал и показал
страшный момент. Момент зарождения в детском уме, в душе подростка,
отторжения от родной земли. Вот оно страшное "Яшкино просветление": "… нет,
не будет он агрономом, никакие жаворонки ему не надо! Земля – это
несправедливость, это голод, это грязь, в которой они живут, в которой
обречены ползать, пока не умрут и не уйдут обратно в землю. Лётчиком он
будет! Лётчиком! Полетит туда, где люди ходят по асфальту в кожаных
ботинках, едят белый хлеб, спят сколько хотят. Кончить бы школу да
выхлопотать паспорт… и мать с собой заберёт!" Видимо, многих "яшек" настигло
подобное "просветление", если за полвека обезлюдели и просто умерли тысячи
русских деревень. Что тому виной – война, несправедливая к
крестьянину-колхознику политика государства или совершавшийся в народе
нравственный надлом? А "надлом" из-за чего?.. Вот какие вопросы не ставит
прямо автор, но они будто бы сами собой встают перед читателем…
Вторая группа "исторических" рассказов: "Этап на Песь-Берест",
"Нюра-голубка", "Такая она жизнь"…
Идущие под охраной этапом "гривачи"… "Бредёт этап на Песь-Берест пятые
сутки… Деревни встречают их подозрительно, долго всматриваются бабы в тех,
кого "гонят". Узнают, что попы идут – в плач. Кто чего несёт, причитают да в
котомки толкают. Мужики ведут себя сдержаннее баб, от своих изб далеко не
отходят. Не приведи Господи укажет кто, что потакал заключённым, пойдёшь
мыкать смертушку по край земли. И конвойным не сладко, охапки сена не
допросишься. Хитры зырянские мужики: "Нет, начальник, лето дождливое, всё
сгнило". Опять же – какая "ёмкость"! В одном абзаце – судьба гонимых
"попов"; отношение к ним, а вместе с тем и личная судьба сердобольных баб да
хитроватых хозяйственных мужиков; и, тоже не лёгкая, доля конвойных… Рассказ
"Нюра-голубка" – по живому, по родне, по соседству деревенскому резанувшее
"раскулачивание". "И за что я должен так страдать? Исправляться… День за
днём таскать и таскать эти брёвна, стоя по пояс в воде… Классовый элемент…
Это я классовый элемент? Чужой, значит. Кому чужой? Может, председателю
комиссии по раскулачиванию Оглоблину? Или Петьке, хромоножке проклятому? … а
ещё брат двоюродный"… Прочтёшь такое и подумаешь – нет, не закончилась
Гражданская война в 21-м году.
Третья группа рассказов – "старина".
"Волки". Какие это времена? Кажется, 19 век. Купец, его работник, богатые
"крашенинники"… Будто сам автор побывал в том времени и точно, ярко нам
рассказал. А вот плач Лукии над могилой отца, погибшего в страшной ночной
схватке в лесу – не с волками, с людьми…
" – Батюшко родной, батюшко очесливый, будешь ты лежать не на буеве, во
глухом лесу-уу… когда-то мы придём к тебе да поклонимся-яя, когда-то ромоду
учуешь… запеленала я тя платом Макарьевским, утираю платом глездистым, и
гайтанчик свой, красоту девичью дарю… был ты вожеватый, был ты порато добр
ко мне, не пыловат попусту, с миром схож, надия ты на-ааш… ты прости меня,
голыгу, добрый батюшко, и Ваню благослови, и Митрия… полустоловку тебе
положу в путь-дороженьку, и ярушника ломоток, может, досадила чем… покидаешь
нас…" Не все слова понятны в этом причите, но какая поэзия! Из какой
древности дошли до нас эти: "буево", "ромода", "голыга"…
"Силы такие" – времена Ивана Грозного, один из эпизодов векового собирания
русских земель под руку Москвы – и опять зримо, с живыми людьми, с живой
речью, с живыми деталями.
Странный, казалось бы, подзаголовок имеет рассказ "Силы такие" (я уже
упоминал о нём) – "из недавнего"… Но отталкиваясь от этой "странности",
пытаясь понять её, начинаешь понимать и то глубинное, главное, на мой
взгляд, в прозе Мишнева…
Почти в каждом рассказе Станислава Мишнева есть небо – восходы и закаты
солнца, луна, звёзды, облака, тучи… И каждый раз автору удаётся по-новому
описать это. "Сгрудились тучи на небе: задние, иссиня-тёмные, поджимают
позолотой наскоро штопанные в лучах уходящего солнца передние, выходящие
будто на прогулку с расстёгнутым верхом; слышался приглушённый гром, не
слишком громкий и тревожный; тучи несли с собой речную свежесть. Через
четверть часа небесные воительницы, раздёрганные и недовольные, поползли за
лес, с чужих рубежей грозящие начать новый, более слаженный поход своих
полков". ("Налог с души"). Под вечным светом звёзд живут и вершат дела свои
– добрые и злые обычные люди в обычном посёлке ("Звёзды"): "Красивы тихие
крещенские ночи, полна изумрудов небесная чаша. Руки подставь, бери звезду,
счастлива будет твоя дорога!" "Горела утренняя заря, над зубчатым лесом
медленно поднималось солнце, радостное, изумлённое, как дитё малое. Воздух
был спокойный, затаённый, природа вчера, как в последний раз, вдохнула
мороз, а под утро выдохнула изморозь – шевельнулась под снежным тулупом
мать-земля" ("Последний мужик"). "Поздний вечер, громыхают вдали отголоски
пронёсшейся долгожданной грозы, полоснул последний дымящийся ливень, и
спала, наконец, духотища, измаявшая народ… Дождь вогнал в землю запахи гари
вместе с дымчатой мглой, тянувшейся с дальнего болота, освежил иссохшие
короба строений, обмыл саму землю" ("Из семейной хроники")… Подобные выписки
из рассказов Станислава Мишнева можно множить и множить, и, между прочим,
находить явно схожие моменты в произведениях Гоголя (в основном, конечно,
"раннего" Гоголя, с годами он стал гораздо сдержаннее).
А вот зачин былины "Вольга" из книги "Онежские былины записанные А. Ф.
Гильфердигом летом 1871 года":
"Закатилось красное солнышко
За лесушки за тёмные, за моря за широкие,
Рассаждалися звёзды частые по светлу небу…"
И Мишнев, и Гоголь, и народ сложивший чудные былины – из одного источника
пили… (Кстати, в этом же сборнике былин в словаре местных и старинных слов
нашел объяснение слову "очесливый" из причета Лукии ("Волки"): "очесливый" -
умеющий воздать честь, обходительный. Живо русское слово!..)
Это небо, эти звёзды, солнце в рассказах Мишнева - стирают грани, создают
объём рассказа пространственный и временной, эпизод жизни человека
показывают как частицу вечности. Время и вечность – тоже герои его
рассказов. И уже не кажется странным, когда в подзаголовке рассказа о
событиях 16 века появляются слова "из недавнего". Действительно, что такое,
по сравнению с небом, природой, воспринимаемыми людьми как вечность (хотя, и
они не вечны) – пятьсот лет, или сто, или тысяча… И уже не важно в какие
годы происходят события рассказа (вот и рушится всё мое искусственное
деление рассказов Станислава Мишнева на "современные", "исторические" и
т.д.) – важно, что это честная, живая, сострадательная проза о человеке. А
люди – они всегда люди, меняются внешние приметы времени, а внутренняя суть
наша остаётся той же – любим, ненавидим, страдаем, радуемся. И во все
времена под небом ходим, под солнцем, под звёздами…
Скажу и о недостатках прозы Станислава Мишнева. Они серьёзны. Об одном из
них я уже упоминал: ограниченность "деревенской" темой. Это не значит, что
мне бы хотелось, чтобы Мишнев обязательно писал о городе, о других странах…
Нет. Но и читая о деревенской жизни, читатель должен чувствовать, что автор
и его герои живут не в глубинке, не в деревне, а в огромном мире, в котором
есть место и вот этой деревеньке или посёлку. И мир этот не только
враждебный деревне и деревенскому человеку – он разный. И как мир не полон
без этой деревеньки, так и деревенька эта не может же существовать отдельно
от всего мира… Вот этого ощущения всеобщности иногда не хватает в рассказах
Мишнева…
Ещё о недостатках… Станислав Мишнев пишет много. Наверное, им написаны сотни
рассказов. Но многие из них оставляют чувство какой-то недоделанности, не
окончательной проработки, нуждаются в редактуре (лишние слова, лишние герои,
"красивости"). Кажется, Станиславу Мишневу легче написать новый рассказ, чем
вернуться и доработать старый. К таким, недоработанным, на мой взгляд,
рассказам я отношу: "Саня" (неоправданно эпизодично, "рвано" написано),
"Прокопьевнина Богородица" (многословно, путано), "Фаина Солод", "Окаянный
круг", "Песни" (начало у рассказа многообещающее, а затем – уровень
газетного фельетона), "Мамаша" (опять фельетон) и некоторые другие рассказы.
Кажется, многие рассказы задумывались как повести, может, даже как главы
романа – отсюда и их незаконченность, эпизоды и герои не влияющие на сюжет
внешний и внутренний. Например, хороший рассказ "Обчина". В начале много
внимания уделено Мишке Одинцову – выпукло, зримо выписан человек, характер.
Кажется, он и будет одним из главных героев рассказа, а оказывается, что он
вообще не при чём. (Будто бы к красивому гармоничному зданию прилажена, тоже
красивая, но чужеродная пристройка – и всё, гармония нарушена). Не будь
этого Мишки Одинцова в рассказе – он (рассказ) только бы выиграл, стал бы
ещё динамичнее. А рассказ отличный – характеры, страсти, язык… И подобных
примеров ("лишние" герои, "боковые сюжеты" – в коротеньком-то рассказе) в
прозе Мишнева можно найти множество. Повторюсь, мне кажется, такие рассказы
задумывались Станиславом Мишневым, как начало или составная часть, каких то
более крупных по объёму произведений. Но раз уж в результате они публикуются
как рассказы, нужно бы, не жалея написанного, не жалея себя-автора,
"вычистить" их, убрать лишнее…
Станислав Мишнев сложившийся писатель. И хотя недостатки в его прозе есть (а
у кого их нет?) - это тот случай, когда достоинства преобладают.
Особого разговора заслуживает рассказ "Мельник". Рассказ, в котором сжаты,
сконцентрированы все достоинства прозы Станислава Мишнева.
Сюжет рассказа прост – одиноко живущий мельник, встреча с женщиной
потерявшей мужа, внезапная любовь… Куда проще – вечный сюжет…
Вот зачин рассказа, создающий атмосферу таинственности, легенды, сказки,
языческих ещё народных верований: "Мельницы издавна славятся нечистой силой.
Нечисть заводится в мельничных постройках вместе с установкой жерновов и не
покидает облюбованного места, даже если вода перестаёт шуметь в мельничных
колёсах… Мельника тоже побаивается народ…"
А вот как описан мельник Ефим: "Мельник лениво развалился на солнцепёке,
сунув под голову кулак, поросший рыжим волосом. Лежит в одних кальсонах.
Потухшая трубка выпала из руки, ничего не выражающий взгляд устремлён на
реку. Краски жизни стёрлись, растворились, сделались нудными от одиночества…
На волосатой груди запутался овод, но даже его гудения не замечает Ефим.
Лежит, в который раз перебирает на весах совести плохое и хорошее"… Впрочем,
рассказ этот (как и все другие, конечно) надо читать. Тайна этого рассказа в
неторопливой, выразительной, пластичной авторской речи, в неуловимых
"мелочах". И в этой речи, в этих "мелочах" – вечность (время, в которое
происходят события рассказа неопределимо, да это и не важно, тут можно бы
как в сказке сказать – "давным-давно"), и в вечности - живая, страдающая и
любящая душа человеческая…
Так и видишь, чувствуешь: "Мельник возвращается на свою мельницу. Приветливо
гудит в вершинах мачтового леса ветер, запах перестоявших медовых трав
щекочет ноздри"…
9 – 10. 09 – 16. – 17. 09.
Все эти дни писал рассказ (или маленькую повесть?) "Полгода". Опубликован в
журнале "Лад вологодский".
7 – 8. 10 – 20 – 21. 10.
Черновик коротенького (и, кажется, не слишком удачного) рассказа "Жизнь
Жука". Опубликован в газете "Русский север".
ЖИЗНЬ ЖУКА
... Во тьме, в бесчувствии, в небытии – толчок. И сладкая боль из точки,
из самого центра этого толчка. Неосознанно разгибается нога – какая
томительная, сладкая боль… Пелена сходит с глаз, и он уже видит, чувствует
тьму, в которой находится. Он делает первый шаг. Он скрипит всеми
сочленениями… И – свет впереди, и живой воздух волнами наплывает…
Золотисто-зелёное, изумрудно-сверкающее впереди… Превозмогая боль, медленно,
скрипя – вперёд к свету…
…Василий Игнатьевич Жук, с трудом переставляя ноги, опираясь о стену,
прошаркал больничным коридором, с усилием отжал дверь и вышагнул на крыльцо.
Тут какой-то мужчина помог ему сделать несколько шагов до скамейки….
…Жук опьянел от воздуха, от света. Прикрыл глаза и какое-то время не
двигался, вбирал в себя солнечное тепло, запахи, забытые звуки жизни…
И не верилось, что доживёт до весны. Дожил.
Был он когда-то сильным мужиком, а сейчас – кожа да кости. Он сидит на
скамье склонившись, упёршись руками в колени. Синие больничные штаны
коротки, и видны бледные, сухие как палки ноги. Кисти рук опутаны
бледно-голубыми вздутиями вен. На левой руке плохо различимая старая
наколка.
Открыв глаза, он увидел между тоненьких, едва проклюнувшихся травинок жука.
Он был толстый, усатый, с отблеском чёрный.
Подобие улыбки скользнуло по губам.
- Ну, здравствуй, однофамилец.
… Жук почувствовал какую-то внешнюю, неодолимую, высшую силу, оторвавшую его
от земли и опустившую на что-то шершавое, тёплое, в золотистых травинках или
усиках. Он сделал несколько шагов, прощупывая путь перед собой чёрными
усами, преодолел синее вздутие и застыл, чувствуя тепло – сверху, от солнца
и снизу, от того, на что опустила его та неведомая сила; и это тепло было
частью той неведомой силы… И ещё он почувствовал, сперва самыми кончиками
всех своих ножек, а потом всем своим существом, толчки – тук-тук-тук… И жук
будто попал в поле этого движения-звука, сам стал частью этой пульсации,
слился с нею…
…Жук шевельнул усиками, он чувствовал как что-то наполняет его, будто часть
той высшей силы переливалась в него… Он сделал несколько шагов и вновь
замер, вновь попал в этот ритм – тук-тук-тук…
Жук щеконтнул руку, и Василий Игнатьевич, снова взглянул на него. И
вспомнилось…
Было ему девять… десять лет. Всю зиму он тяжко болел. Однажды сквозь бред
услышал, как мама за тонкой досчатой перегородкой спросила у доктора: "Что
ему можно давать?". "Что попросит, то и давайте". Позже уж понял он, что это
был приговор. И он попросил тогда почему-то "конской" колбасы, и мама
купила, принесла кусочек… С тех пор ни разу он не ел такой колбасы, даже и
не видел никогда в магазинах. А тогда он пошёл на поправку. И настал день,
когда он вышел из дома на крыльцо (они жили в деревянном "частном" доме).
Старшие брат и сестра были в школе, мать на работе. Он будто заново узнавал
мир. И мир этот радостно – солнышком, первой травой, клейкими листиками,
тёплым ветерком встречал его. Он спустился с крыльца на землю, сел на
скамейку. И увидел жука. И жук тот поразил его. В нём, в жуке, будто
сконцентрировалась тогда вся, одновременно и сложная и простая, тайна мира,
жизни… Лапки, усики, начинавшие медленно, с видимым усилием, раздвигаться
чёрные с отливом надкрылья… Он взял жука на ладонь, тот, сперва, замер,
потом прополз немного. И вдруг с треском развернулись чёрные створки,
радужно сверкнули прозрачные крылья, и жук взлетел... И тогда он, Вася Жук,
знал, что жизнь его будет долгая и интересная, он будет хорошо учиться, он,
может, станет учёным или лётчиком…
И ведь забыл всё. И вся его жизнь потом была предательством того дня. И не в
том же дело, что не стал он ни лётчиком, ни учёным. Он главное забыл, что
понял тогда, наблюдая за жуком, и чего он не мог объяснить словами, но точно
знал, понимал тогда. Главное, для чего он, наверное, и рождён был, и выжил в
смертельной болезни…
… "Жуком" его не дразнили даже в детстве. Точнее, может, и хотели дразнить,
обидеть, но он не обижался. Ведь он и есть Жук – фамилия такая.
Он белорус. Сюда, в северную Россию, переехали ещё его отец и мать. Кажется,
не по своей воле. Он был младшим в семье, родился уже здесь, в год начала
войны и отца своего, с той войны не вернувшегося, видел только на
единственной фотографии.
"Жуком" его не обзывали. Но, дважды за всю жизнь его назвали "насекомым"…
Один раз ещё в школе, одноклассник умный и ехидный, другим бы просто и не
придумать такой изощрённой дразнилки. И Жук ему не спустил – наподдавал как
следует, чтоб неповадно было. Второй раз – жена. И в этот второй раз –
ничего, внешне, не случилось. Продолжали жить – в одном доме, одной семьёй.
И тот случай, когда она назвал его ничтожеством и насекомым был единственный
её срыв… И ведь жил он, и даже сам временами верил, что нормально живут…
И вот сейчас, когда уж сам едва живой, когда уж лет пять как жену схоронил,
даже сейчас – стыд и тоска. Стыд - за то, что впустую жизнь-то прошла. Ведь
и работа, которой занимался всю жизнь – было совсем не то, для чего он
родился в этот мир. И за то стыд, что опять кого-то виноватого ищет (жену),
всю жизнь кто-то был виноват в том, что он сам себя обманывает.
Она любила, пока оставалось в нём что-то от того десятилетнего мальчика
(сама, конечно, того не понимая). Но что он сделал для того, чтобы любовь её
не обернулась ненавистью?.. Что он сделал, чтобы любила дочь, кроме
записанной на неё квартиры? Ведь всю жизнь она видела и понимала детским
безошибочным сердцем, что отец обманывает сам себя… Да в чём обман-то?! Не
любил он сам никого – вот в чём…
Всё это, эти мысли, чувства промелькнули сейчас в голове Василия Жука.
… Жук почувствовал, как то, что копилось в нём, сжалось в точку и вырвалось
наружу – распахнулись надкрылья, расправились лёгкие крылышки…
Жук летел, казалось, прямо на солнце. И стал он чёрной точкой, а потом исчез
совсем. Улетел в свою жизнь, чтобы исполнить то, для чего и явлен в сей мир.
… "Так для чего же я-то жил?! Ведь всё уже, всё уже кончается…"
Но он ещё жил для чего-то…
4. 10. 06.
Далее наброски к повести "Дела земные" ("Чухин") и конец этому белому
изрядно мятому блокноту, на обложке которого картинка вологодского
Софийского собора с колокольней и надпись: "Выездной секретариат Союза
писателей России "Николай Рубцов и духовная жизнь России", посвящённый
70-летию со дня рождения Н.М. Рубцова, 15-16 декабря 2005 года".
А выше карандашная, затёртая, едва различимая запись: lsycheva@rambler.ru.
ЧЁРНО-ЖЁЛТЫЙ БЛОКНОТ
На обложке его надпись: "100 лет Союза Русского Народа".
Это М. Карачёв позвал съездить в Москву на съезд, посвящённый столетию и,
видимо, воссозданию Союза.
Глупо там всё было…
3. 03. 07.
Молчание, которое не просто молчание, а молчание о чём-то. И даже
чувствуется, что это молчание о чём-то очень важном. Знание (или пока ещё
накопление знания) в этом молчании.
И вот, чтобы это знание не расплескать (или не прервать работу по накоплению
знания) и нужно молчать.
Скажешь и мучаешься – опять не то, не то…
Очень точное определение прозе Ю. Казакова (кажется, в статье В. Курбатова)
– "молчаливая проза".
12. 05.
В природе есть всё. Точнее: в природе есть возможность всего.
Вчера, в последний день отпуска, ездил в большое красивое село со вкусным
названием: "Сметанино". Поездка организована областной администрацией (цель
– показать выполнение "пилотного проекта по развитию сельских поселений").
Очень чистенький новый микроавтобус, кажется, "Опель" (типа "Газели").
Женщина из администрации с нерусской фамилией; представитель "департамента
социальной безопасности"; Антоша Янковский – лениво-брезгливый,
ложно-значительный, всё время играющий избранную для себя роль - этакий
матёрый журналюга-циник, но и, якобы, к литературе отношение имеющий (а и
тяжко же так жить!); фотограф администрации; Сергей Шадрунов – редактор
"Маяка"; и А. Н. Каберов из Междуречья.
Без Сергея и Каберова совсем тяжко было бы – хорошие мужики.
Читаю уже почти месяц Михаила Тарковского.
Для него (именно для него – с его фамилией, семьёй, с Москвой), может быть,
и спасительна, творчески спасительна, вот эта ограниченность таёжной темой.
Хотя, уже даже и подозрительно раз за разом узнавать в рассказах и повестях
– автора, М. Тарковского.
Очерки: портреты и характеристики людей, описания быта – замечательны.
Три цвета: серая полоса дороги; широкая жёлто-коричневая плоскость
вспаханного поля; и дальше, уже до горизонта, выпукло, зелёный цвет трав,
лишь справа (если не поворачивать голову, а лишь повести глаза) окоём
проткнут чёрными пирамидками елей…
12 – 13. 05.
Наброски плана будущей повести "Порог".
22 – 23. 05.
С горечью и печалью… с ужасом! – наблюдаю ежесекундно уходящее детство моего
сына. Уже необратимое, невозвратимое, как моё. А ведь был когда-то ребёнком
и мой отец… Жалко детей в предвидении их взрослости.
20. 06.
Природа – отражение Рая. Как во всяком человеке есть Образ Божий, так в
природе есть образ Рая. Наблюдая за природой, мы можем, хотя и очень
приблизительно, представить – что потеряли.
В природе (и, возможно, не только в "живой") есть душа. А вот дух – это,
пожалуй, то, что и отличает человека от всей остальной природы.
Природа – то, что постоянно прирождается. Вечная череда: жизнь – смерть –
рождение, – вот природа.
Я на мясокомбинате. Скоро уж и полночь, и день моего рождения. 38 лет.
29. 06.
В Есенине, может, наше оправдание перед Богом – он грешен, как мы, но как он
прекрасен.
В святых – наше спасение.
5 – 6. 07.
Работаю уже больше года на мясокомбинате, колбасу копчу. И работа эта, прямо
скажу, к лирике не располагает. Но ловлю себя на том, что даже здесь, во
время этой непоэтической работы, бывают у меня минуты абсолютного, кажется,
счастья. Разгружаю камеру (выкатываю каретки с колбасой из коптилки) и знаю,
что выполняю, пусть не любимую, но нужную работу, за которую получу, между
прочим, деньги, в дом что-то куплю, есть для кого – жена, дети. Или
наклеиваю этикетки на батоны готовой колбасы, а мыслями и в детстве побуду,
и с друзьями поговорю… Разве не счастье?
14. 07.
"Цель поэзии не нравоучение, а идеал". (Пушкин).
Писатель – он же разведчик (или шпион, ещё из детства помним –
"разведчик" - это наш, хороший; "шпион" – плохой, враг). Подглядит,
подслушает жизнь вокруг себя или в самом себе – и донесёт до всякого, кто
захочет прочесть. Такова природа писательства… Ну, прикроет прототипов
другими именами, толстого сделает тощим, брюнета – рыжим… Ну, выдумает
герою, который – он, писатель, - другую биографию… Потому что, нельзя же всё
время о себе писать. Да ведь и есть на совести поступки, которые себе не
припишешь, в которых стыдно признаться… Ну… и отдашь их герою… А ведь всё
равно о себе и о том, что вокруг себя видишь, слышишь, а потом в себе
осмысливаешь. И скажет кто-нибудь: "Ты зачем обо мне написал? Да ещё
переврал всё…"
20 – 21. 07.
Наброски к эссе "Две дуэли".
Было опубликовано в "Красном севере", в "Молоке".
ДВЕ ДУЭЛИ
Пушкин, казалось бы, шёл по жизни верным прямым путём: вольнодумство и
фрондёрство юности; взросление, мужание; и полное жизненное и творческое
мужество – семья, близость к царю, "Клеветникам России", "Капитанская
дочка", "Памятник", духовные стихи – "Отцы пустынники", "Пророк" и т.д.
Кажется, вот – человек взошёл на жизненную и духовную высоту…
И падение (с религиозной, православной точки зрения безусловное) – дуэль.
Готовность убить человека, готовность самому быть убитым (по законам того
времени, погибшие на дуэли приравнивались к самоубийцам, со всеми
вытекающими последствиями – нельзя отпевать, нельзя хоронить на общем
кладбище). Но ведь ещё и принуждение противника к этим же деяниям, ведь
отказаться-то от дуэли, не нарушив неписанного дворянского "кодекса чести"
Дантес не мог. И он принял вызов.
Но и у смертельной черты, уже получив роковое ранение, что делает Пушкин?
Находит силы для выстрела и даже выражает своё удовлетворение тем, что
попал…
А что было бы, если бы Пушкин убил Дантеса?
Да, вроде бы, и ничего… Ну, убил бы и убил. Он, Дантес тот, и так для нас
как бы и не существует после дуэли, и не интересно, что там с ним стало…
Но! Убей Пушкин Дантеса – это была бы катастрофа для всей русской жизни.
Пушкин – убийца. Нет. Невозможно! (А ведь хотел, хотел он именно убить,
иначе бы и не выстрелил). Ведь это в каждом бы из нас подспудно было: убить
можно. Но ведь нельзя! И ведь это же трагедия человека, если всё же убивать
приходится, на войне, например…
И Пушкин по Высшей Воле не стал убийцей; и ему были дарованы почти двое
суток физических страданий, просветливших дух; и он умер, простив врага,
покаявшись и причастившись… Воистину величественный уход… (Когда В.И. Даль
поправлял подушки на его постели, сказал: "Ну что же ты, смелее, выше,
выше…" И в предсмертном бреду – гениален!)
А уже через несколько лет после дуэли на Чёрной речке Белинский писал:
"Несчастная русская поэзия вновь понесла тяжёлую утрату – убит Лермонтов".
Лермонтов и Мартынов знакомы были задолго до встречи в Пятигорске. Давно уж
знал Мартынов его, Лермонтова, едкость, злые шутки… Почему же не стерпел, не
ушёл в сторону, не отшутился? Кто-то подначивал, подталкивал?.. Но случилось
то, что случилось. Мартынов вызвал Лермонтова.
По жребию поэт стрелял первым – он выстрелил нарочито в воздух. Мартынов и
этого ему не простил – был в выстреле точен.
Вся жизнь Лермонтова, кажется, метания от демона к Ангелу, от молитвы к "и
скучно, и грустно…" Но вот этим последним своим выстрелом, выстрелом в
воздух, даровавшим и Мартынову возможность прощения и примирения – всё
отмёл. И не дано уже было ему страдать – ушёл на высшей точке проявления
духа.
… Известно мнение царя: о смерти Пушкина жалел; узнав о смерти Лермонтова,
сказал: "Собаке собачья смерть". Что ж, и цари ошибаются. Но не ошибается в
своей любви народ. Пушкин и Лермонтов – два дуэлянта, не ставших убийцами,
два гения русской поэзии…
…Русская поэзия от Ломоносова и Державина, через Батюшкова и Жуковского
явившая миру Пушкина; русская поэзия, одарившая нас творениями Лермонтова,
Баратынского, Тютчева; русская поэзия, явившая нам как вечную но светлую
печаль, как радость и утешение, Есенина и Рубцова; русская поэзия – отними у
нас всё остальное – спасёт русскую душу.
Но, есть у нас (и никому не отнять, ежели не забудем сами) и песни, и
былины, и сказания, и вековой лад-уклад жизни, есть природа, через которую
прозреваем мы Мир Горний, есть Церковь, есть Слово Божие… Есть душа и Дух!
Есть в каждом человеке Образ Божий!.. Только бы, только бы…
11- 12. 08.
Тимониха.
Уже через месяц, примерно, после поездки в Тимониху решился написать о
Белове.
ЖИВОЕ СЛОВО
"На стене над моим столом фотография с картины художника Волкова: Пушкин,
преодолевая боль, приподнимается на снегу и целится в международного
проходимца, напялившего для маскировки русский гвардейский мундир.
Настольная энциклопедия Битнера называет Дантеса не офицером, а дипломатом.
Будущему владельцу роскошного замка всё равно было, кому служить: то ли
Николаю I, то ли масону и предателю Франции Наполеону III.
Александр Сергеевич Пушкин умрет, ему осталось жить очень недолго. Возок
ждёт, секунданты застыли в безмолвии. Пушкин целится во врага своей Родины.
Я родился через девяносто пять лет, без мала целый век минул после той
петербургской зимы, - но почему я плачу? Без слёз, сжимая поределые зубы…
Плачу о матери и о Пушкине."
Цитата почти случайная из очерка Василия Ивановича Белова "Душа бессмертна"
(на любой странице можно раскрыть любую книгу Белова и уже не оторвёшься).
Но, нет – не случайная, как не случайно всё в этом мире. Как и Пушкин,
Василий Белов уже навсегда в русской жизни, как и Пушкин "отстояв назначенье
своё, отразил он всю душу России…", как и Пушкин и до сего дня не даёт он
спуска врагам России… И я стискивая тоже уж поредевшие зубы, плачу думая о
Пушкине, или читая Белова, или глядя на его дом в Тимонихе… Но нет (не
дождётесь!), то не слёзы слабости, то слёзы благодарной любви и светлой
печали…
"Три года я с помощью моих друзей Анатолия Заболоцкого и Валерия Страхова
спасал то, что осталось от нашей церкви. Однажды ранним утром, когда
устанавливал самодельный дубовый крест, стоя на качающихся лесах, я взглянул
окрест… То, что я увидел, никто не видел не менее ста тридцати лет. Птицы
летели не вверху, а внизу. Подкова озера, окаймлённая кустами и мшистыми
лывками, оказалась маленькой и какой-то по-детски беззащитной. Вода без
малейшего искажения отражала голубизну бездонного неба. Всё вокруг было в
солнечном золоте, в утреннем зелёном тепле, в тишине и в каком-то странном и
даже счастливом спокойствии. Могилки внизу с голубыми, неверно сбитыми
крестиками, обросшие тополёвой дикой молодью, занимали совсем немного места
среди полей и лесов, уходящих далеко в дымчато-золотой горизонт. И они
поредели, родные леса! Горизонт растворялся в сиреневой дымке, поглощенный и
объятый безбрежным, бездонным небесным куполом".
Не с высоты церковного купола, но довелось и мне увидеть и блёсткую подкову
озера, и заозёрную деревеньку с серебряными банями, и леса, и поля, которые,
по словам Белова, пахались ежегодно, как минимум, полторы тысячи лет. В
1995-ом их впервые не обработали, не распаханы они и в 2007-м…
И заплутав в сумерках северной светлой ночи, потеряв тропу, продирался я с
товарищем через те буйные, путающие ноги травы… А и хотелось пасть в те
травы, на ту землю…
Пробравшись вдоль оврага, за которым густились деревья и кусты, и виднелись
очертания храма, мы выбрались на твёрдую дорогу… Тишина была, великая тишина
над родиной Белова… И я вдруг осязаемо ощутил абсолютное счастье. Счастье то
можно было даже потрогать…
Потом, уже днём, увидели вблизи церковь восстановленную трудами Василия
Ивановича и его друзей, могилки под деревьями. Тут и деревянный крест, и
могильный камень с надписью: "В 37 лет она стала солдатской вдовой"… Мама
Белова…
А как долго ехали мы в Тимониху. Сначала по асфальтовому шоссе, потом по
бетонке, потом уж по грунтовой дороге. Поля, леса, деревни, речки… Вот
откуда, из самых глубин северной Руси, явился и сам Белов, и вывел в мир
своих героев. Иван Африканович Дрынов, дедко Никита Рогов, неутомимый
строитель мельницы Павел Рогов, Олёша Смолин… Всех и не перечислишь. Ведь
только в "Канунах", первой части великого романа-трилогии "Час шестый",
десятки героев претендующих на первую роль.
Великий подвиг Белова – запечатленные души, лица, будни и праздники русских
тружеников: плотников и землепашцев, священнослужителей и учёных, солдатских
вдов и ребятишек, заменивших в тяжкой мужской работе погибших на фронте
отцов…
Набираю на компьютере цитаты и вижу, как густо подчёркивает машина беловские
строчки зелёным и красным. Ну, не помещается живое русское слово в
компьютерные рамки.
Живое русское слово – родная стихия Василия Белова, и он щедро делится с
читателем этим великим счастьем – говорить и мыслить на русском языке.
Горжусь, что живу в одно время и на нашей общей земле с Василием Ивановичем
Беловым.
8 – 9. 09.
1. Первые стихи Батюшкова;
2. Батюшков – фронтовой поэт;
3. Любовная лирика;
4. "О поэте и поэзии", о труде писателя;
5. "Духовные" стихи Батюшкова;
6. Батюшков переводчик.
11 – 12. 09.
Был период в несколько лет (примерно с 1814-го, до появления "Руслана и
Людмилы", когда Батюшков и Жуковский были первыми (то есть, лучшими)
русскими поэтами. Как лирик, Батюшков, несомненно, выше Жуковского. Он,
Батюшков, первым принёс в русскую поэзию лёгкость, лёгкое дыхание…
В лирической поэзии только Пушкин встал вровень с Батюшковым. И превзошёл.
Превзошёл не в силе лирического чувства (что и является главным в лирической
поэзии), а на уровне языка.
Величие Пушкина в том, что в нём будто бы соединились лиризм Батюшкова,
сюжетность и стихотворное мастерство Жуковского, язык прозы Карамзина…
Батюшков – поэт во многом предвосхитивший Пушкина. Он, вместе с Карамзиным,
Жуковским, Вяземским, создал современный ("пушкинский") литературный язык.
24 – 25. 11.
20 и 21-го в Москве. Вечер Белова в Пушкинском музее. В. Дементьев, К.
Кокшенёва, Л. Сычёва, Б. Лукин, В. Дворцов, Е. Шишкин… Вечер и ночь у
Шорохова. Утром в "Новый мир". Вокзал, фортепьяно в зале ожидания… Вечером с
Лёшей Шороховым в "Российском писателе". Пили.
25. 11.
Не надо преувеличивать. Писатель, всё-таки, работает не со словом, а со
словами (с языком), художник, всё-таки, не создаёт образ, а отображает.
Только творец молитвы лишь прикасается к Слову, и только молитвенный
иконописец лишь провидит Образ.
22. 12. – 22 – 23. 12. – 25 – 26. 12. – 5. 01. 2008. – 5.01. – 6. 01. – 6
– 7. 01
Всё наброски к статье о романе В. Никитина "Исчезнут, как птицы". Впервые я
просмотрел (прочитать, конечно, за ночь не успел) роман ещё на семинаре в
Липках. Статья же опубликована в 3-м номере за 2008 г. в журнале "Москва" (с
некоторыми сокращениями и правкой), в "Молоке", в "Русском переплёте". Вот
она:
ЮРИЙ ГОСТЕВ И БАЛАЛАЙКА
о романе Виктора Никитина "Исчезнут, как птицы" (Центрально-Черноземное
книжное издательство, 2006 г.)
Странный роман написал Виктор Никитин…
В чём его странность?.. Да и в форме, и в содержании… и в итоге
произведения. Как признаётся в предисловии сам автор: "Я уже, конечно, знал
тогда, в 1989 году, приступая к работе, что всё закончится "балалайкой", но
путь к этому оказался довольно длинным".
Может, "странность" романа задана изначально этой вот "балалайкой"? А может,
"балалайка" один из тех приёмов, с помощью которых и ловит читателя на
крючок интереса автор? (Много таких "может" возникает по ходу чтения)…
…Но обратимся, насколько это возможно, к внешней стороне произведения.
Действие романа начинается в позднесоветские, глухозастойные уже годы, в
"шараге" – отделении некоего треста, занимающегося то ли проектированием
строительства дорог, то ли… да разве поймёшь, если, судя по всему, сами
работники "шараги" и всего треста не вполне понимали, чем занимаются. И
попадает в такую-то "шарагу" по окончании института "молодой специалист"
Юрий Петрович Гостев (в меру "говорящая" фамилия).
И, поначалу, даже кажется, что предстоит прочитать традиционный роман (чуть
ли не "производственный") о советских (с грустью о молодости своей, о бывшем
тогда счастье – как и всегда вспоминается прошлое) временах. Зримо описано
всё, узнаваемо: трест, мастерские, столовая, рабочие и инженерно-технические
работники и т.д. Всё ещё живо, всё ещё (внешне) надежно, прочно. Весь этот
трест, с его многочисленными ответвлениями и отделами напоминает могучее
дерево. Но уже чувствуется, что там, под корой, под всеми слоями,
сердцевина-то уже гниёт, если не прогнила совсем. Это теперь мы знаем, что к
тому времени всё прогнило, а тогда-то верили, что стоять нашему "советскому
дереву" ещё если не века, то уж десятилетия точно…
Но нет, уже через несколько глав понимаешь, что роман-то, пожалуй, о другом.
О рефлексирующем молодом (явно, советском) человеке… Вся первая часть романа
– три, кажется, дня жизни Юрия Гостева, предпраздничный, праздничный (1-е
мая) и послепраздничный. Но в эти три дня, в общем-то, обычные (если не
считать чем-то необычным предпраздничные и праздничные хлопоты), и в жизни
страны, и в жизни треста и "шараги", и в жизни Гостева, уместились ведь и
его взгляд на текущую сиюминутную жизнь, и его память о детстве, и сны, и
чтение романа "Девонширская изменница", и всевозможные мысли и впечатления.
Внешне случайная, и, казалось бы, незначительная встреча тянет за собой
опять же цепь воспоминаний, догадок, ассоциаций…
Или это роман о любви? Да, есть любовная линия… Но какая-то рваная,
пунктирная линия… Ускользающая, постоянно меняющаяся Лариса… Робкая любовь
Гостева… Да и любовь ли?
Но уходит и этот слой романа… Вернее, идет "наслоение"… И молодой человек
оказывается не таким уж "советским"… И весь роман какой-то совсем уж
нетрадиционный получается… И всё сложнее уловить главную нить сюжета.
Второстепенные, вроде бы, персонажи вдруг выходят на первые роли, сон
оказывается явью, явь – сном… Всё это уже и Булгакова начинает напоминать…
На протяжении всего роман Гостев читает роман "Девонширская изменница",
события которого происходят в Англии и Индии 18 века (современного
латиноамериканского писателя, живущего в Париже). И если для Гостева "…
ходить на работу – значит становиться хуже, чем ты был до работы. И то что
ты сделал, потом обратится против тебя, и то, что не сделал", то: "… книгу
он приравнял к работе, к поиску той жизни, которой не обладал и не мог бы
иметь, - там всё уже готово, не надо ничего строить, только читать. Книжная
ложь заключается в том, что в книгах люди более живут, чем в
действительности". Но ведь роман-то (мистификация, конечно), абсолютно
случайно выбран Гостевым для чтения, мог быть любой другой – не важно, лишь
бы, пусть мысленно, вырваться из этой "шараги". Но и в жизни вне "шараги",
отчего-то неуютно чувствует себя Гостев. "… но почему в книге лучше, чем в
жизни? Сколько бы он продержался на так называемой воле, стопроцентно
совпадая с самим собой – минуту, пять?.." Невозможность в реальной жизни
"совпадать с самим собой" – вот что не даёт покоя Юрию Гостеву. А для
Пальчикова, Кирюкова, Базякина, Витюшки, "Шестигранника", Алексея Ивановича
– это "несовпадение", оборачивается уже трагедией… И, кажется, всех, всех в
этой "шараге", в этом тресте, а может и во всём этом мире, ждёт то же самое
– исчезновение, небытие, бессмысленность, "балалайка"…
Для Юрия Гостева книжная жизнь (жизнь в книге), жизнь во сне (жизнь сна) –
оказываются более живыми, чем жизнь настоящая, и ведь это путь к той же
трагедии, к исчезновению ("как птицы"), к той самой "балалайке".
Но, между прочим, (что важно – не навязчиво-обязательно, а как бы случайно)
узнаём мы, что Гостев пробовал себя, как писатель. И проба эта писательская
(а в романе приводятся тексты двух рассказов Юрия Гостева) – весьма высокого
уровня, то есть, уровня Виктора Никитина, хотя в журналах рассказы и были
отклонены… А это значит, учитывая, возраст Гостева, что, пусть сейчас он не
пишет (но он читает, он наблюдает, думает, он любит, он страдает), он ещё
будет писать. И вот это – любовь, страдание, творчество – даёт надежду, что
он выживет, не растеряет себя… А значит, даёт надежду на тоже самое и
читателю романа. А иначе (без любви, страдания, творчества) – тяжко,
невозможно жить… иначе – балалайка…
Ещё один "герой" романа – время.
Бывает – пишет писатель: "прошло три дня" или "три года" и т.д. Но ведь
человек-то живёт каждое мгновение, каждую секунду что-то происходит,
меняется, совершается, но всё это проходит мимо, потому что – "прошло три
дня"…
Виктору Никитину удалось избежать такого разрыва, не впадая при этом в
нудную последовательную описательность. Как я уже говорил – действие романа
начинается в "позднесоветские" времена. Есть чёткие на то указания –
"всесоюзные похороны" и т.д. Но вот случайный, ошибочный, как показалось мне
сперва, "чай липтон", о котором в советские времена мы и не слыхивали, затем
уж явно "перестроечные" реалии, а потом и точно указанный 92-й год, причём,
упоминаемый уже, как прошедший… А возраст героев не меняется, а
"Девонширская изменница" всё читается… Да и в природе, кажется, лишь
сменилось безумно жаркое (от этой жары, что ли, странные мысли и поступки
героев романа?) лето на дождливую осень и холодную зиму… Да ещё начальник
отдела Шиловский превратился из скромного служащего в бойкого
предпринимателя… Что это? Да это жизнь наша. Наше время, дни, годы,
невозвратимо улетающие в вечность…
Язык и стиль основной части романа (в нём множество разностилевых вставок:
рассказы Гостева, статья об авторе "Девонширской изменницы", отрывки текста
"романа в романе" и т.п.), внешне, чуть развинченные, будто бы всё (значение
слова, фразы), едва-едва (но ощутимо), сдвинуто со своего привычного места –
и приоткрывается, где-то настоящее, где-то – возможно настоящее, где-то –
другое возможное значение слова, фразы…
И тут единство языковое и сюжетное – там, в жизни описанной Виктором
Никитиным (в нашей, узнаваемой жизни) всё неоднозначно, и за внешними,
привычными значениями и понятиями обычных явлений, приоткрываются (или
скрываются) другие значения, появляется возможность иного взгляда на давно,
казалось бы, знакомые явления. И в языке романа тоже всё неоднозначно.
И за каждой фразой, за каждой ситуацией – хитроватая усмешка автора…
Будто бы Виктор Никитин стесняется сказать какие-то "высокие" слова, и вот
прикрывается этими "приёмчиками", этой усмешкой, этой, вроде бы,
литературной игрой… Но герои-то романа – живые люди, и относится к ним
автор, как к живым людям. Да любит он (не постесняюсь уж этого "высокого"
слова) своих героев. И поэтому роман "Исчезнут, как птицы" (при всей своей
нетрадиционности, странности) – роман традиционный. Традиционный русский
роман.
Читать его будут долго. Он занял своё место в русской литературе.
13 – 14. 01. 2008.
Кажется, 29-го позвонили В. Дементьев и А. Воронцов – годовая премия "Нашего
современника".
А 11-го похоронили И. Д. Полуянова. Надо бы его перечитать. А "Самозванцев"
прочитать. В 1985 году у него уже была готова рукопись "Самозванцев", а
книга вышла лишь в 2005-м.
28 – 29. 01.
"Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты".
"Свежая мгла" – чудо какое!
А к кому две последние строки обращены? К себе?
31. 01. – 1. 02.
"У нас … ещё и по сию пору царствует в литературе какое-то жалкое, детское
благоговение к авторам, мы и в литературе высоко чтим табель о рангах и
боимся говорить вслух правду о высоких персонах. Говоря о знаменитом
писателе, мы всегда ограничиваемся одними пустыми возгласами и надутыми
похвалами; сказать о нём правду у нас святотатство. И добро бы ещё это было
вследствие убеждения! Нет, это просто из нелепого и вредного приличия или из
боязни прослыть выскочкою… как можно! Грешно, дерзко, неблагодарно!.. Где же
критика, имеющая предметом образование вкуса, где истина, долженствующая
быть дороже всех на свете авторитетов?.." (В. Г. Белинский "Литературные
мечтания").
"… у г. Марлинского каждая копейка ребром, каждое слово завитком".
(Белинский "Литературные мечтания").
6 – 7. 02.
И. Д. Полуянов отрицал сознательное сопоставление "того" Смутного времени и
нынешнего. Лукавил.
Например: "Янек (поляк из свиты самозванца) им покорён, будь его воля, он
почтил бы законного властителя Русии званием лучшего поляка!" Аналогия с
событиями недавней "перестройки" и последовавшей за ней смуты – очевидна. И
таких моментов в романе достаточно много. И усмешка Полуянова частенько
сквозь текст видна. Но, наверное, не было желания поиграть аналогиями, они
сами в ходе работы проявились. (Очевидно, работа продолжалась всё же и в
90-е, когда основной текст романа уже был написан).
20. 02.
15-го был вечер В. Дементьева. За неделю до этого я ездил в Новленское,
выступал в библиотеке, ну, и, конечно, слушал местных поэтов.. 16-го приехал
Б. Лукин – вечер в "Рубцовском музее", 17-го свозил его в Новленское. 18-го
ездили в Прилуки и "к Рубцову".
28. 02.
Вчера – вечер В. Курбатова в филармонии. Народу мало. Говорит хорошо,
красиво, но, то ли от одышки, то ли от чувствительности – впечатление, что
вот-вот сорвётся на плач. Поначалу это даже трогает, но когда постоянно –
утомляет. Я завёл речь о Прилепине (совершил небольшую провокацию). Курбатов
очень его похвалил.
3 – 4. 03.
1-го ездили в Белозерск. Я, Карачёв и две дамы из департамента культуры. Там
"юбилей" (10 лет) "лито". Всё бездарно. Понравилась песня у одного мужика
(как стихи, наверное, слабо). Я вспомнил А. Шадринова. ? Не могу читать его
без слёз. Ведь это были ещё только подступы к настоящей работе. Лучше его
стихотворения – сопоставимы с русской классикой. Но в каждой, даже неудачной
строчке – поэзия.
"В Белозерске по два поэта на гектар!" Достаточно Белозерску и двух поэтов
на столетие (это много) – Сергей Орлов и Алексей Шадринов.
Город понравился, хоть я и не видел его почти.
22 – 23. 03.
Молчание, например, монаха – это же не просто молчание, а постоянная
молитва. И вот, если достичь такого состояния, тогда, наверное – не писать
(ведь писание – это тоже говорение).
Смерть – есть переход в состояние молчания. В молчаливое состояние.
16. 04.
"Грузин" – рассказ.
"Леший" – рассказ.
"Кружево" – повесть.
Полуянов, кажется, всех этих Лжедмитриев и католиков любит больше, чем
русский народ. Точнее – никого он не любит, но о тех, как-то теплее
написано.
А русские у него: все попы воры и предатели, все бабы – шлюхи, и, вообще –
все свиньи. Сами в Смуте виноваты, и всегда у вас смута будет. Такой
вывод-то из его "Самозванцев" напрашивается. Все русские, по Полуянову, -
самозванцы.
Даже о своей любимой Ксении Годуновой (по началу чувствовалось,
чувствовалось, что да, любит её, и это согревало текст) в конце уже походя,
устами героев сказал, что, ну, гоняли её казаки голую по монастырю… Без
жалости сказал.
Есть в "Самозванцах" блестящие эпизоды. Но всё на эпизоды и распадается. А
чем дальше, тем более рваные и ритм, и само повествование (ну, устал,
наверное, автор, объём-то большой).
Столько желчи вылил Полуянов на страницы "Самозванцев"… Странно, когда я
брал у него интервью, спросил, почему у него нет ни одного рассказа о
Великой Отечественной, ведь он воевал. Полуянов ушёл от ответа.
И казался он мне иногда, не знаю и почему, человеком на всю жизнь
напуганным.
28 – 29. 04.
"Любить ближних, любить врагов своих. Всё любить – любить Бога во всех
проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только
врага можно любить любовью божеской… Любя человеческой любовью, можно от
любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни
смерть, ничто не может разрушить её. Она есть сущность души…", - вот какие
слова и мысли дал Лев Николаевич умирающему князю Андрею Болконскому.
1. 05.
"Искусство и жизнь не одно, но должны стать во мне единым, в единстве моей
ответственности". (М. Бахтин).
10 – 11. 05.
Да, в природе дана нам возможность всего. Всех бывших и будущих изобретений
и открытий. Предела фантазии и познанию нет. Но только если эти открытия,
фантазии и изобретения – нравственны. Безнравственным изобретениям и
фантазиям – конец безусловно придет.
Но нравственность (выраженная в духовности, в умении и желании сострадать) в
обществе падает, а изобретениям и фантазиям конца не видно (беспредельны).
Ниже какого порога должна пасть нравственность, чтобы всё это (вся Природа)
перестало существовать? До десяти праведников?
13 – 14. 05.
Вчера позвонил Сергей из "Маяка" (редактор), предложил работу. Кажется,
заканчивается моя мясокомбинатская эпопея. Два года – как в армию сходил.
23 – 24. 05.
Последние сутки на мясокомбинате.
"И я, живой, скитался над полями,
Входил без страха в лес,
И мысли мертвецов
прозрачными столбами
Вокруг меня вставали до небес".
(Н. Заболоцкий)
27. 05.
Первый день в "Маяке".
28. 05.
Всегда думал, что у Полуянова нет воспоминаний о войне, и вот увидел в
незнакомом мне рассказе "Сапёры".
13. 06.
"Разум открывает то, что душа уже знает". (Л. М. Леонов).
15. 06.
"Из того, что довелось мне сделать,
Выдохнуть случайно довелось,
Может, неберётся строчек десять…
Хорошо бы, если б набралось".
(В. Маяковский).
РОССИЯ ПИШЕТ
Россия пишет стихи и прозу
в кошмарах Смуты, в годах разрухи,
а всё про то же: всё про берёзу,
и о свиданье, и о разлуке…
Любого в мире сильней гипноза
её словесность – а ей всё мало:
Россия пишет стихи и прозу –
как никогда ещё не писала!
В ином посёлке – ни баб тверёзых,
ни мужиков не найдёшь тем паче,
но – есть мальчишка: такую прозу
он сочиняет, что люди плачут,
и есть девчонка – как жемчуг нижет
стихи, что мёртвых бы воскресили…
И знать не знает она, что движет
её ручонкой сама Россия.
Дождём кровавым исходят грозы
над ней, но болью глубинной самой
Россия пишет стихи и прозу,
как никогда ещё не писала!
О них и ведать ещё не может
читатель русский в быту свинцовом.
Но – день России недаром прожит,
коль в нём живое возникло Слово…
Почти нагая, почти босая,
не перестанет сквозь кровь и слёзы,
себя спасая и мир спасая,
писать Россия стихи и прозу.
(С. Золотцев)
21 – 22. 07. 2008.
Ну, вот я и догнал сам себя… "Россия пишет" – название следующей книги. А
Станислав Александрович Золотцев совсем не случайный для меня человек… Был
первый "форум" в Липках. На него пригласил меня и Наугольного Олег Павлов, я
на "форум" поехал, но записался в семинар к Бородину и Золотцеву, чем,
кажется, обидел Олега. Сначала я познакомился с Наугольным (в одном номере с
ним и жили), потом познакомились с Лёшей Шороховым (помню, как вошёл он –
высокий, длинноволосый, с надменным лицом), потом уж с Олегом Селедцовым
(они с Шороховым вместе жили). Пили в нашем номере, потом у Шорохова, и к
нам (по моему приглашению) присоединился Олег Павлов. Шли по дороге, между
мокрых с жёлтой листвой деревьев, от пансиона "Липки" к ближайшему
деревенскому магазину за водкой и сигаретами. И, кажется, Андрей Наугольный
сказал: "Пусть последний из нас, кто будет жить, напишет об этом". Слава
Богу все ещё живы – и Олег Селедцов, и Андрей, и Алексей, и я. Но – пишу… А
потом уже безденежные стояли на крыльце пансионата. Вышел Золотцев в своей
"лётной" куртке. "Ребята, третий день семинара – а вы всё ещё трезвые?" "Так
потому и трезвые, что третий день".
Денег мы всё же где-то нашли, и снова собрались в комнате Шорохова и
Селедцова. Позвали и Станислава Александровича. "Пить я не буду, свою
цистерну выпил, но посижу с вами". И сидел, разговаривали… Славное было
время. А теперь все мы отдельно: я, Наугольный, Шорохов, Селедцов. Олег
Павлов. Станислав Золотцев. И все мы, всё равно, будем вместе (славное же
название дал своей повести Виктор Плотников), потому что так должно быть…
Шесть с лишним лет назад я начал эти записи. Сегодня я их заканчиваю.
Получилась ли из них книга – не знаю. Я ещё очень многого не знаю. Я всего
лишь ученик в этой жизни.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
