|
|
Ауэзхан КОДАР
ДОРОГА К СТЕПНОМУ ЗНАНИЮ
ОПИСАНИЕ МИТРЫ
Прежде солнца и неба Вселенною правил ты, Митра,
Ахурамазды соратник, незримый вожатый живого,
Договор охраняя, ты люто преследовал хитрых,
Наказуя уста, не созревшие к благости слова.
Ты, хозяин креста, Евразию счёл своим центром,
Рассылая отсюда пучками столучными знанья.
Мы, номады извечные, родственны в скорости с ветром
Разнесли их по свету – мессиями в пыльных чапанах.
Сколько пастбищ твоих мы в походах умножили долгих,
Отделились от персов, забывших преданию верность.
Через столько веков поражающий змея Георгий –
Это Митра, пробивший яйца мирового поверхность.
Митра тысячеокий, стотысячеухий, всесущий,
Льву подобный лицом, перевитый бессмертия змеем,
Заратустрой повержен, ты путь уступил свой идущим,
Чтоб однажды над Римом в штандартах солдатских зареять.
Объявились вдруг толпы, творящие тайно молитвы,
Этих парий несчастных в загоны со львами бросали.
Но в итоге пришлось поступиться льволикому Митре
Днём рожденья своим, что христовым загадочно стало.
Братья Индра и Тенгри твою унаследуют участь,
Среди сонма богов выбиваясь державно в герои.
Грозно ваджру держа, погоняя ленивые тучи,
Чтобы позже уйти, мелких демонов изгнаны роем.
Измельчанью народа возможно ли ставить преграду,
Если Митра не смог удержать в чистоте все основы?
От зиждителя речи нам, бедным, осталось в награду
Современное богу, благое и чистое слово.
ГОЛОС ДРЕВНЕГО ТЮРКА
Я был с Тенгри, где мой Тенгри, мой высокий бог?
Если правишь не от бога, значит, невысок.
Я имел кагана, помню, где же мой каган?
Без правителя и веры не бывает стран.
Был когда-то целым миром, где мой цельный мир?
Был я некогда кумиром, ныне наг и сир.
Не смыкал я глаз ночами, видно, всё не впрок.
Где вы ныне, юг и север, запад и восток?!
Выи многих преклонял я, видно, проклят в прах,
На колени многих ставил, нагоняя страх.
Или, может, я покинут благостью небес,
В наказанье, что я Тенгри позабыл, как бес.
Небо стало мне с овчинку, господом клянусь!
Как же ныне быть в весельи и не знать мне грусть?!
Ну уж нет, с меня довольно! Эй, долой с пути!
Я же тюрк и с этой веры трудно мне сойти!
Я же тюрк, ушедший в степи зализать печаль!
Быть желаю, мне сошедших в небыль очень жаль!
Но и в жизни мало смысла, если в ней ты слаб.
В этой жизни я властитель, но никак не раб!
Я же тюрк, который мир весь яростью потряс,
Я ещё не зачат предком притязал на власть.
Мои стяги развевались, где Евфрат и Тигр,
Я ведь первый зачинатель всех великих игр!
Я и время и пространство сжал в тугой узде,
Всё живое возглавляя всюду и везде!
Где, скажите, спасовал я? Разве был я глуп,
Ад и рай ваш приторочив к своему седлу?!
Хмелем удали бескрайней увлекала даль,
И помалкивали боги, где б их не встречал...
Да, я стар и всё же молод мой горячий нрав,
Ибо многое я видел, потому и прав!
Так услышьте предсказанье старого вождя:
«Не дождётесь, дорогие, не уйду уйдя!
Я ещё пойду в походы, пыль подняв до туч,
Подражая всем, кто мощен, честен и цветущ!
Я голодный, но не алчный, так-то вот, друзья!
Если мир с враждой покончит, кончу с ней и я...»
КОРКУТУ
Вихрем кружится кам* в маске сокола с серпиком клюва,
Так египетский Гор расправлялся с предателем Сетом.
Бубен с чёрным крестом оставаться в покое не любит,
И камлание шло, пока кам не упал на рассвете.
Как подкошенный рухнув, исходит он белою пеной,
Закатились глаза, превращаясь в ужасные бельма.
Не бросайтесь к нему, он в волшебное это мгновенье
Облетает, паря, гималаи, сахары и сельвы.
Вот воскрес Осирис... Гильгамеш об Энкиду горюет...
Будда в водах сидит, подобрав в виде свастики ноги...
Солнце пышно встаёт... в переливе лучей, словно в сбруе...
Ослепляя красой молодого исламского бога...
“Прочь же, прочь, Азраил! – отбивается кам утомлённо. –
Смерть – подобие сна, дай проснуться посланнику тюрков!”
...Долго плачет кобыз – заунывно и потусторонне,
Словно с жизнью играя в последние жуткие жмурки.
“Слух – жилище души... сон – её пребыванье вне тела...
Не живой и не мёртвый, я – медиум между мирами...”
Просыпается кам, извлечённый из транса умело
Мерным ритмом кобыза, придуманным этим же камом.
*Кам (тюркск.) - шаман
ПАМЯТИ ЧИНГИСХАНА
Гора Бурхан-Халдун покрыта хвойной чащей,
Как будто здесь заснул седоголовый ящер.
Теснятся ели здесь чешуй иных плотнее,
Скрывая в чаще то, о чём сказать не смеют.
Рептилии столь лет, сколь бытию на свете,
Её точили враз и червь времён, и ветер.
Но выжила она, хотя не быть ей боле
Ни нежной, как лоза, ни как ручей, весёлой.
Ей это не дано... как стих анахорета,
Опережая смерть, она в броню одета.
Не уязвить её насильем или словом,
Куда ни кинешь взгляд – покровы над покровом.
Над елями – хребты, что скрыты облаками,
Здесь нет путей назад или ведущих прямо, -
Есть только в бездну путь... И в грохоте лавины
Гора сама себя вдруг съест наполовину.
И снова тишина... лишь космы древ зелёных,
Как войско из земли, здесь движутся по склонам.
Им нет пути назад, им надо только в небо,
Туда, туда, куда каган ушёл их в небыль.
Ушёл, доверив прах дремучей этой чаще,
Чтоб не нашёл никто, где прячется их пращур.
Чтоб не тревожил враг, охвачен жаждой мести,
Чтоб не тревожил друг обманом тонкой лести.
Чтоб взоры не смущать надменностью гробницы,
Каган ушёл от нас, но, может, возвратится?..
Он всюду и нигде, вон пик Бурхан-Халдуна,
Как чуб кагана, сед и твёрд, как его юность.
Он – в выступе скалы, не ведающей страха,
В сверкании вершин с величьем шах-ин-шаха.
В раскатах грома он, несущих испытанье,
Во всём, где жизнь и кровь превыше надруганья.
Он – всюду и нигде... И знают только луны,
Что нет его давно во мхах Бурхан-Халдуна.
Каган не умирал. Каган, как небо, вечен.
Он – в наших Чингистау, в Хан-Тенгри Семиречья.
В Монголии – пастух, у нас скрыт в чингизидах,
Он никому себя пока ещё не выдал.
И если сединой твой юный лоб отмечен,
Каган не умирал. Каган, как небо, вечен.
***
Этим впавшим в язычество днём,
Над раздраем и цвирканьем птиц
Купол неба, как чаша вверх дном,
В дробной россыпи солнечных спиц.
Как наложницы бога небес,
Перебором браслетов звеня,
Бой капелей повсюду, – знать, здесь
Бес попутал не только меня.
Мать Умай здесь честит молодух,
Разгоняя в дым мужнин гарем.
Треск такой, что насилуешь слух
В буреломе невнятных фонем.
Воздавая себе за труды,
Чтимый всеми за власть и красу,
Юрких духов Земли и Воды
Здесь собрал их хозяин Йер-Су.
Средним миром он правит, всеблаг,
Славным миром, где царствует плоть.
Если здесь ты и сыт и не наг,
Это он тебе всё подаёт.
Нижним миром злой правит Эрклиг.
По реке под названьем Курдым
Поплывёшь ты, дремучий старик,
Чтоб не стать никогда молодым.
Чтоб не видеть, не слышать, не петь,
Потерять благодать свою – “кут”.
Если кто-то там сможет согреть,
То лишь музыкой мудрый Коркут.
Всё оденется в стоны и звень,
И ты вспомнишь тогда хоть на миг
Этот впавший в язычество день
На границе столетий лихих.
ОБЛАКА
Далеко, в поднебесьи, плывут облака,
Словно бороды старцев, ушедших до срока.
И читает по ним отходную закат,
А они всё плывут, направляясь к Востоку.
Белорунные овцы, усталый пастух,
Скачут воины в тяжких блестящих доспехах.
То вознёсся по небу кочевничий дух,
На земле упустивший поводья успеха.
К богу неба струя белый жертвенный дым,
Над притихшей землёй бубном солнца шаманя,
Пляшет грозно баксы, чтоб к становьям своим
Без забот и тревог добрались караваны.
Выше смога плывут, выше гор, выше птиц,
Выше споров о праве, бесплодных, как мыло.
К богу неба спешат над громадой столиц,
Копошащихся вечно, как черви в могиле.
Белохвостое знамя подняв, как в бою,
Приторочив к седлу в лентах рваных деревья,
Они бедную землю увозят свою,
Чтоб на небе раскинуть шатры и кочевья.
СЛОВО ЗНАКОМСТВА ЖЫРАУ КАЗТУГАНА
С буграми висков, выпирающих в стынь,
В доспехах из плотных блестящих пластин.
На вид, как султан, покоряю собой,
Стреляю украшенной шёлком стрелой.
Искусному пастырю стольких отар,
Не чужд мне ничуть красноречия дар.
Отбившихся вновь пригоняю в загон,
Я тот, кто исправит малейший уклон.
Всех пламенных биев наследник прямой,
Я – клык белопенный верблюда-самца,
Крылатый властитель озёрных пространств.
Я тот, кто луну смог очистить от туч,
Кто солнце из марева вынул, могуч.
От бредней неверных и лжи мусульман
Очистивший веру жырау Казтуган!
МОНОЛОГ АБАЯ
“С безумными безумен будь!”- твердят.
Я рад бы быть бычком среди телят.
Но без раденья нет дороги к богу,
Его достойны только те, кто бдят.
Я знаю, мне не стать Фирдоуси,
В вине Хайяма не смочить усы.
Не стать Саади – падишахом слова,
Но я другое ставлю на весы.
Мой скромен стих, в нём нет совсем красот,
Меджнун в слезах возлюбленной не ждёт
И Ясави в нём не зовёт Мансура,
Мой стих – раздумий одиноких плод.
Он – исповедь из пустоши степей,
Где я в зверей цепляюсь, как репей,
Где я пытаюсь перекати-полю
Привить коренья горечи моей.
Как всход заблудший и его исток,
Я в нём мешаю Запад и Восток.
Опасен Запад, если в нём нет веры,
Восток без знанья – испражнений сток.
Надменен, чванен, как английский пэр,
Казах с мундиром обручён теперь.
Ему роднее знания и веры
Стоящий рядом унтер-офицер.
Надежд не вижу я ни в чём пока,
Не знаю, кем выводится строка...
Преследуемый сворой лжепророков,
Стареешь, эдак, ближе к сорока.
ЗОВ БОГА ПУТИ
Повелитель мгновений на пегом коне,
Я меняю лицо что ни день.
Я подобен стучащейся к скалам волне
С пенной шапкою, что набекрень.
Я подобен дарам, что не знают конца,
Вечно полным, как их ни черпай.
День и ночь я скачу, воплотившись в гонца,
С сумкой, в коей вестей – через край.
Я подобен котлу, что в кипеньи своём
Не подвластен ни смерти, ни злу.
Не пугайся, малыш. Бытия окоём
По окружности равен котлу.
ОМАРУ ХАЙЯМУ
Мой собеседник ныне – камень.
И я к нему струю
Дым сигареты и руками
Я глажу плешь твою,
Святая ночь... Скажи, зачем мне
Твой череп, бывший мной?
Он ничего уж не припомнит,
Кроме тщеты земной.
Рябясь, как будто пегой птицей
Снесённое яйцо,
Он ничему не удивится
И не попьёт винцо.
Тяжёл, скользящ, шершав, прохладен
И бело-розов, он
Непроницаем как для гадин,
Так и для льстивых жён.
Вовне щетинясь, словно воин,
Со всех сторон литой,
Не вспомнит он меня собою,
Как я его – собой.
Друг в друге нам не раствориться,
Пусть хоть расплющим лбы.
К одной сведённые границе
Два мира, две судьбы.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
