Александр Нестругин

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ 

О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2008 г.

XPOHOC

Русское поле

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

СЛАВЯНСТВО

ПОДЪЕМ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

СИБИРСКИЕ ОГНИ

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ГЕОСИНХРОНИЯ

Александр Нестругин:

«Есенин и Рубцов мне близки по-разному»

«Поэты берутся не откуда-нибудь из-за моря, но исходят из своего народа. Это - огни, из него же излетевшие, передовые вестники сил его», - писал Николай Гоголь. На мой взгляд, сегодня слова великого русского классика актуальны как никогда. Если пристально всмотреться в недалекое прошлое, то станет очевидно, что наше Отечество, не смотря ни на что, выстояло под дьявольским натиском убийственных реформ конца ХХ века, и самый страшный удар приняла на себя душа России - ее глубинка, русское село. Но как бы там ни было, на исконной крестьянской земле, все еще сопротивляющейся железобетону прагматизма и глобализации, не высыхают родники поэзии и вливаются в море русской литературы. В городах и весях бескрайней России раздается пока еще тихий голос самобытных поэтов. Их искреннее от души и сердца идущее Слово, как спасительный огонь маяка, указующий нашему великому, но разобщенному народу путь к соборности, красоте и гармонии.

Сегодня у нас в гостях воронежский поэт Александр Нестругин. За двадцать лет он выпустил пять поэтических сборников. Первый, «Два голоса», вышел в 1988 году в издательстве «Молодая гвардия», крайний (как говорят в авиации) «Лирика» - совсем недавно в Воронеже в Центре духовного возрождения Черноземного края.

- Александр Гаврилович, расскажите о себе: где родились, учились, работаете в настоящее время, что привело вас в Поэзию? Что значит для вас стихотворчество - просто увлечение, хобби или нечто большее? Пишите ли вы прозу?

- Родился я 1 января 1954 года в селе Скрипниково Калачеевского района Воронежской области. Это самый краешек области, юго-восток. Рядом, в нескольких верстах, тоже русская земля, но в прошлом почти иное государство – то, что прежде звалось Областью Всевеликого Войска Донского. Теперь это просто два «субъекта», две области обычных, не всевеликих - Ростовская и Волгоградская. Скрипниково село степное, всё овраги, балки, редкие перелески. Но посредине села, в пойме высохшей речушки Криуши – вербы, лозняк, буйные заросли тернов, - воля и тайна. Порой мне кажется, что именно там я и родился. Жил обычной жизнью сельского мальчишки: помогал родителям и бабушке Сане по хозяйству, сажал, поливал и полол огород, косил сено, пас коров, работал на комбайне – «штурвальным», то бишь помощником комбайнера. Еще рыбачил.

Рано научился читать, и это стало страстью. К окончанию восьмилетки перечитал все, что было в нашей сельской библиотеке. Учился легко. В начальных классах из-за малолюдства (у нас так было всего восемь человек) классы объединяли по два. И я, учась в первом, успевал запомнить и то, что Полина Даниловна, моя первая учительница, объясняла третьеклассникам. Среднюю школу заканчивал в райцентре, в Калаче. Любил играть в шахматы, занимался классической борьбой (сейчас ее называют греко-римской). После окончания школы в 1971 году поступил на юридический факультет Воронежского государственного университета. Был счастлив, потому что среди нас, неслужилых салажат, конкурс был почти двадцать человек на место. Окончил университет в1976 году и поехал по распределению в Петропавловку, небольшой райцентр в Среднем Подонье, спрятавшийся от мира за высокой меловой грядой. Здесь и живу. Работал четыре года следователем в районной прокуратуре, потом несколько лет – адвокатом, заведующим юридической консультацией. Судьей избрали в 1987 году, с 1993 года – председатель районного суда.

Во время учебы в университете начал кропать что-то в рифму. Сначала это были в основном дружеские послания, эпиграммы на однокурсников и тому подобное. Поэзия рядом была, но не близко, школьной программой да несколькими громкими в то время именами – Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина. Но вот однажды однокурсница Таня Филина дала мне почитать только что вышедшую первую книжку стихов Валентины Твороговой из Краснодара «Доверие». Прочел я эти во многом наивные, но такие нелукавые, безоглядно-доверчивые строки – и что что-то во мне сдвинулось и, как лавина, полетело вниз, навсегда хороня меня, прежнего. Вдруг проступило, что стихи – вовсе не поза, не хорошо поставленный эстрадный голос, не затейливые словесные конструкции, рассчитанные на изумленное читательское «Ах!». Я понял, что хочу писать так – не как В. Творогова, нет, по-своему, но чтобы строки сами были человеческой жизнью: страдали и мучились, и надеялись, и плакали. И вели – из трагичности краткого земного существования, из боли - к свету надежды, сочувствия, сострадания. Наверное, просто пришел срок, та тоненькая книжка, похожая на школьную тетрадку на скрепках, стала просто случайным камешком, но я до сих пор ее помню.

Что привело в Поэзию? Кто знает… Да и привело ли? Иногда кажется, что я, сбившись с тропы, все плутаю по лесу и никак не могу выйти к людям, где простор и свет, и восторг, и слезы. Если же отвлечься от этого ощущения, то можно припомнить какие-то штрихи, детали. Детство. Раннее-раннее летнее утро. Приглушенный, жалеющий голос мамы, скорые, в потемках, сборы. Стадо; оно, всё полнясь, вытекает уже за околицу. Щелканье кнута, охрипший, будто и не мой голос. Потревоженный стадом отсыревший придорожный полынок, в нем вязнет дыхание. А вдали, над Холодной горой, сквозь утренний морок и слипающиеся ресницы – нездешний свет-багрянец, тревожно-радостный, что-то сулящий, отзывающийся в груди сладкой пустотой… И много еще - иного, но очень похожего на это. Тогда я не пытался писать, даже не помышлял об этом. Но… Георгий Бурков вспоминал о своем разговоре с Василием Шукшиным: «Вася, а ты знал?» - «О чем?» «Что в Москве будешь, писателем станешь?» - «Знал…» Господи, ну как он мог знать об этом, мальчишка из далекого алтайского села, название которого абсолютно ничего не говорило русской словесности? А ведь сказал Василий Макарович правду.

Вот и я знал - не о том, что буду писать именно стихи, что стихи эти когда-то сойдутся в книжки. Но томило и влекло предощущение разгадки этой сладкой дрожи, этой светлой печали, что обнимала все существо мое в потаенные минуты восторга и сопереживания. Разве могло все это выродиться просто в некое времяпровождение забавы ради – то, что нередко кличут теперь нерусским словечком «хобби»? Нет, никогда. И оно давно уже стало для меня самым главным - тем, без чего жизнь меркнет и теряет смысл.

- Как вам удается совмещать работу в области юриспруденции и права с лирическим настроением и художественным словом?

- Совместить, то есть чтобы эти две ипостаси слить в один флакон и взболтать, - невозможно. Слишком разные это растворы, рванет непременно, и осколочков не соберешь. Но ведь и то, и другое - часть жизни, верно? Вот я и не мудрствую. Просто живу, и все. И думаю, что общее между работой и творчеством – именно она, жизнь. Разве не она подсказала мне, тогда четырнадцатилетнему сельскому пареньку, впервые всерьез задумавшемуся над выбором пути, какую профессию выбрать? И ведь шепнула верно. Был я, как пишут порой в характеристиках, с обостренным чувством справедливости – с чудиной некой, если попросту. Рыцарь с деревянной сабелькой, хоть и не слишком печального образа. И идти мне, кроме как в юриспруденцию, было просто некуда.

Уже потом, в лета зрелые, пришло понимание того, что работа - любая - вовсе не чужая творчеству, если вместе с ней, земной и грешной, ты пытаешься идти на помощь тому хрупкому свету, который поселился в твоей душе – нездешнему свету, горнему. Ведь я, надевая судейскую мантию, не становлюсь другим человеком, верно? Во всяком случае, не должен становиться. Вот я и пытаюсь не уронить в себе этого человека. И тем самым спасти строку свою, самую лучшую, только брезжащую, еще не родившуюся. Я не могу её подвести. И себя. И тех, кто мне поверил.

- Мне кажется, в вашем мировосприятии есть что-то от Сергея Есенина и особенно Николая Рубцова. Как вы считаете, современный поэт должен идти по своей особой стезе, если это возможно, или же по пути, пройденному русскими классиками?

- И Есенин, и Рубцов мне близки, но по-разному. Да, оба самородки, оба русские – не по анкете, по глубинной сути строки-судьбы. Но Есенин с его распахнутостью чувства и гениальной, почти непостижимой образностью отдален, слегка размыт расстоянием и – теперь уже – хрестоматийным глянцем, что ли. Прежде было немного по-другому. Об этом точно сказал Николай Дмитриев: «Говорю как старый почитатель, / Но ушедший в мир иных страстей: / Мы в него влюблялись по цитатам / Из больших ругательных статей».

 Рубцов же – рядом. Его сиротство, тихое, одиноко стоящее между стесняющихся нечаянной славы горьких строк, сродни сиротству непостижимой для холодно-рассудочного иноязычья русской души. Это и «тихая моя родина», и «печальная Вологда», и «звуки, которых не слышит никто». Рубцова не приходит в голову с кем-то соотносить, сравнивать, хотя рядом с ним очень значительные поэты: Владимир Соколов, Анатолий Передреев, Станислав Куняев, Николай Старшинов…

 Рубцов инстинктивно, как воздухом, дорожил традицией; но разве услышали бы мы «высокий смысл / в наборе слов его и междометий» (Станислав Куняев), если бы в поэзии он шел след в след за кем-то из своих великих предшественников? Рубцов указал дорогу и нам, но выйти к ней смогли немногие. Вышли те только, кто не пытался «срезать угол», «подъехать на попутке». Кто шел и шел своей тропой – через хлябь, через лес, через окрики и безвестность – к своей Родине. У Родины нет окольных путей, все они, если честные и выстраданные, ведут к ней. А без Родины, без кровной связи с ней, настоящей поэзии нет.

 Что же касается имен… Из современников это Алексей Решетов. Кузнецов – в основном ранний, времен «Хозяина рассохшегося дома» и «Гимнастерки». Николай Дмитриев. Его значение, его место в поэзии русской только начинают сегодня осознавать (низкий поклон Юрию Полякову, он многое для этого сделал и делает). Дорожу добрыми отношениями с замечательными русскими поэтами Светланой Сырневой, Дианой Кан, Евгением Семичевым, радуюсь их новым стихам. Из классиков на ближней полке сейчас Тютчев, Фет, Майков, Иннокентий Анненский.

- У вас есть очень емкие, философские строки, например, «Обрыв донской - моя столица», «Скажешь: к Дону, слышится: домой». «...Кружит ворон Над донскою стороной... Ворон, ворон, Это было и со мной!» Что для Вас Дон?

- Дон – моя Большая Река. Я не мог с ней разминуться. Нам только кажется, что это мы сами, такие разумные, угадываем, куда нужно свернуть, чтобы выйти к своему, спасительному – степной ли кринице, ночной ли реке, изглубока идущему слову. Дон стал для меня тем волшебным кристаллом, сквозь который разгляделись ясно-ясно не только красота и милосердие мира Божьего, но и то, что скрыто от обычного взгляда непроницаемым пологом тысячелетий. Древний Танаис, таинственно звучащие имена племен, амазонки, танцующие у костров на меловых кручах правобережья…Топот тысяч и тысяч копыт, пение стрел, блистанье обнаженных мечей – как донского стремени под полуденным солнцем. И голос – до боли знакомый, вынесенный из небытия к моему сердцу горячей кровью моих дальних сородичей, идущих на смерть и не страшащихся смерти: «О, Русская земля, ты уже за холмом…» И - задернутые поверху, как маскировочной сеткой, ежевичником береговые вмятины и шрамы – окопы и траншеи минувшей Великой войны…Что-то из этого есть в моих стихах, что-то только зреет в замыслах. Комментировать уже написанное вряд ли имеет смысл - равно как делиться замыслами.

- Процитирую: «Русь листок последний сронит - И тогда заметим мы: Нет, не нашим ветром клонит Наши, русские дымы!» В чем, по-вашему, главные беды современной России? Откуда они идут: с Запада, Юга или Востока? Может, они вызревают среди нас?

- Больно говорить об этом. Слово, даже сжатое в кулак поэтической воли, как бы ни хотело, не сможет смести, разметать все то недоброе, что обступило нынче Россию, как шакалья стая ослабевшего льва. Да, нас теснят – и глобалистский, пытающийся подмять под себя всякого несогласного Запад, и нависающий над Россией своей телесной массой и промышленной мощью Восток. И не только они. Исламский мир, взрывной, молодой и мускулистый, уже в предместьях Парижа, в пригородах Берлина – далеко ли до Москвы? Нас искушают иудиной платой – прежде «сникерсами» да жвачками, теперь – возможностью «приобщения к демократическим ценностям» - и разве не сами мы дали к тому повод? Но угрозы внешние в историческом контексте не новы (а потому и не столь пугающи): у России, как известно, давно уже только два союзника – её армия и флот. Страшнее другое: тьма в наших душах, разброд в умах. Разве Россию захватили роботы, в программах которых стерты критерии добра и зла? Нравственный императив Канта, который так полюбили цитировать ясновельможные представители нынешних «элит», по сути ведь очень прост. В переводе на русский означает он всего одно слово: стыд. Слово это было хорошо знакомо нашим дедам и отцам, да и нам чужое разве? Ведь каждый человек, если только возрос он не в звериной стае, хорошо знает, чего делать нельзя, потому что – стыдно. Страшно, когда толкнуть немощного, обмануть доверчивого, обобрать страну, уже не стыдно. Да и те, кого от такой, с позволения сказать, «нравственности», с души воротит, нередко лишь стыдливо отводят глаза в сторону – дескать, а что сделаешь? А сделать-то можно. Федор Ушаков, знаменитый воитель российский, руководствовался одним правилом: «Делай, что должно – и будь что будет». Ушаков не проиграл ни одного сражения. Нынче он причислен к лику святых. А ведь как просто: «Делай, что должно…»

- Сегодня массовый обыватель практически не читает русскую и современную классику. Как вы думаете, возродится ли интерес к реалистической художественной литературе и высокой поэзии, которая сегодня вообще считается чем-то ненужным и несерьезным?

- Так называемое «легкое чтиво», эта бессмысленная словесная жвачка, стало чуть ли не модой. Но мода, как известно, весьма непостоянная дама. И жвачку любят не все. Два года назад друзья предложили провести мой творческий вечер в Воронеже, в Центральном филиале Российской академии правосудия. Я долго сомневался. Навязывать себя я не люблю, не так воспитан, а молодежь теперь поэзией интересуется разве? Да еще такой – традиционной, без реверансов в сторону Фрейда и всякого рода словесных изысков. Как же счастливо я был посрамлен! Ребята не только сами, без всякого руководящего нажима выбрали стихи для вечера (кому что понравилось), но и читали их так, что я, старый дурак, только изумленно глазами хлопал. Молча. Никак комок в горле не мог сглотнуть.  

Беседу вел Михаил БОНДАРЕВ

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ