Виктор Петров, Нина Стручкова

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ 

О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2007 г.

XPOHOC

Русское поле

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

ПОДЪЕМ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

СИБИРСКИЕ ОГНИ

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

МГУ

ГЕОСИНХРОНИЯ

Виктор ПЕТРОВ, Нина СТРУЧКОВА:

Лишь взаимная любовь делает людей свободными

Она – романтичная и естественная, он – осанистый и основательный. Она – смешливая, он – скорее, суровый… Она – родом из Тамбовской области, выпускница Литинститута, автор нескольких книг и многих публикаций. Он – сибиряк, закончил Томский университет, совершил пятнадцать исследовательских экспедиций по Чулыму, Чети и Кие, написал «Заяна» и наполнил стихами «Колчан сибирских стрел». Это я о Нине Стручковой и о Викторе Петрове. Оба – уважаемые мной поэты; и, между прочим, любящие супруги. Живут в Подмосковье.

Литературная семья – явление экстремальное. Но нашу беседу, мы, как водится, начали с главного – с любви (к стихосложению, а не к противоположному полу). Я попросила Виктора Михайловича и Нину Николаевну по очереди отвечать на мои вопросы.

- Как давно вы пишете стихи? Что побудило вас к этому виду творчества?

- В.П.: Этот вопрос я воспринимаю так: когда ты почувствовал, что существует в мире поэтическое измерение и откликнулся на это собственной речью, ритмичной, рифмованной, не такой, как говорят в быту – стихотворной? Если отвечать по существу, то первые, вполне смехотворные, стихи были мною записаны в ученическую тетрадку в пятом классе.

Была ночь. Я не мог заснуть от сильной зубной боли. Свет фонаря бил в окно и освещал книги на маминой полке. Это был восьмитомник Шекспира. К этому времени я кое-что прочел из него и уже понял, что написанные столбиком строчки завораживают. Машинально, в рифму и без нее, стал я записывать слово в слово то, что было в моей воспаленной голове. Боль отошла, и я безмятежно уснул.

Но истинное соприкосновение с поэзией совпадает с первым памятным днем в моей жизни, когда родители оставили меня играть на крыльце, а вспомнили обо мне уже за полночь. Я сидел под огромным тополем, плакал и слизывал слезы, отчетливо чувствуя, что это звезды скатываются по моим щекам. И если бы я тогда уже умел писать, то родилось бы самое мое лучшее стихотворение. Всю жизнь, от первых ученических тетрадок со стихами до первых моих поэтических книг, я стремлюсь записать его, но так и не достигаю чувства полного единения с поэзией. Поэтому на вопрос можно ответить и так: все еще собираюсь начать. Наблуждавшись в русской и мировой литературе, хочу создать свое первое стихотворение.

Н.С.: В детстве я в деталях могла пересказать сюжеты прочитанных книг, а стихотворные книжки легко запоминала наизусть, хотя они мне нравились меньше – казались слишком гладкими, нарочитыми, что ли. Когда мама прочла мне запомнившиеся ей со школьных времен строчки Некрасова: «Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет. – Где ж коровка наша? – Увели, мой свет…», появилось доверие к стихам, вот так правдиво отразившим и мою жизнь. Потом мне в подарок прислали по почте бандерольку – калейдоскоп, обернутый книжечкой в бумажном переплете. Это были ранние стихи и баллады Лермонтова, и они меня потрясли!

В начальной школе я начала сама пробовать рифмовать. С пятого класса мы ходили в школу за пять километров. Чтобы было не скучно месить сапожками грязь по бездорожью или протаптывать валенками снежную целину, подружки просили что-нибудь рассказать. И я сочиняла всякие сказки и небылицы, смешные и фантастические истории. Однажды моя двоюродная сестра принесла в школу записную книжку. Это была потрепанная маленькая фронтовая книжечка ее отца, а моего дяди, с трогательными стихотворными посланиями с войны к жене Параше, к родителям, к сестре. В классе книжечку зачитали, так и пропала эта реликвия, тем более драгоценная для меня, что больше в деревне стихов никто не писал. И я стала писать их сама.

- А что было потом? Как формировались ваши литературные предпочтения? Менялись ли они со временем?

- В.П.: В дебри русской литературы всех нас забрасывает школа. И оставляет в ней как сказочных мальчиков-с-пальчик. Мы, дети, видим в учебниках портреты-марочки великих литераторов и заучиваем наизусть программные стихи. В голове у меня, как и у многих других, сложилось некое соответствие: поэт – великий – художественное произведение. И я пожелал тоже стать портретиком с текстом в учебнике литературы. Конечно, когда-нибудь в будущем.

Это будущее давно ушло в прошлое. Учился я неважно и достичь образцов, то есть, как говорили средневековые подмастерья, создать «шедевр» и перейти в разряд мастеров – не удалось. Но в годы моей учебы не все поэты еще удостоились сомнительной чести стать частью учебной программы. В школьной библиотеке, уже девятиклассником, я достал с полки запыленный, тяжелый том Александра Блока. Эта книга всю жизнь со мной. Я так и не решился, взяв грех на душу, вернуть ее в школьную библиотеку. Страницы этой книги закапаны слезами и воском моих полночных бдений. Они пожелтели, побелели. Стихи поздней осени родной словесности, стихи Блока, вернули мне первозданное чувство поэзии, пробудили любовь к Боратынскому, Пушкину, Тютчеву, А.К. Толстому, примирили и с произведениями литераторов ХХ века. Блок – мое первое и последнее литературное предпочтение. Конечно, шла жизнь, которая немыслима без изменений: я шел по васильковым есенинским полям, продирался сквозь литературные заросли Пастернака, кровавил ноги на вулканических каменных пустошах Мандельштама, почти летал по холмам задремавшей отчизны Рубцова… Но всегда возвращался к Блоку – рыцарю поэтического образа.

Н.С.: Не могу сказать, что мои литературные предпочтения сильно менялись, просто потом жизнь открывала новые имена. В прозе это Лермонтов, Гоголь, Лесков, Шергин, Шмелев, Бунин, Булгаков. Потом добавились Распутин, Шукшин, а из более поздних, моих современников – Николай Шипилов, Вячеслав Дьяков, Лидия Сычева, Александр Можаев. Молодых прозаиков, к  своему стыду, почти не знаю. В поэзии – Пушкин, Тютчев, Лермонтов, Некрасов, Боратынский, Кольцов, Случевский, Толстой, Аннинский, Есенин, Блок, Бунин. Потом – Николай Заболоцкий, Василий Федоров, Николай Рубцов, Анатолий Жигулин (в Литинституте я училась в его семинаре). Современных поэтов, любимых мною, много – известных, и неизвестных, ныне живущих и безвременно ушедших. Иногда их отдельные стихотворения или даже строчки – «томов премногих тяжелей». Это Николай Зиновьев из Краснодарского края, Виктория Можаева из Ростовской области, Александр Росков из Архангельска (его стихотворение «Житие у реки»), Александр Макаров из Тамбовской области, Сергей Потехин из Костромской области, безвременно ушедшие из жизни Николай Дмитриев, Аркадий Кошелев, Николай Шипилов. А у Виктора Петрова из Томска (Нина Николаевна говорит подчёркнуто строго – Авт.) мне особенно нравятся его «Речения Яхрома, чулымского шамана».

- Интересно мне у вас, образованных людей, спросить: почему вы выбрали именно эту форму – традиционные рифмованные стихи? Из подражания? Или…

-  В.П.: А почему я одет так, как ныне принято? Не обнаженным дикарем, и не в роскошных шкурах первобытного охотника ходить среди людей ХХI века! Форму диктует время. Но вот однообразия душа моя не принимает. Некоторые современные поэты часто пишут в одной, как бы утвержденной свыше, манере. Их стихотворные сборники похожи на бесконечные вариации одной и той же темы в одной и той же форме. Это утомляет и усыпляет. Есть поэты, которые стремятся к разнообразию, наряжая стихи в маскарадные одежды, превращая творчество в розыгрыш. Такое разнообразие мне тоже не по душе. Однако и сама поэзия требует строгой, дисциплинированной, удобной для человеческой души формы. Так, шаман Яхром потребовал от меня стихов-речений, так Сибирь явилась поэмой «Раскоп», где некоторые главы написаны белым стихом, так Сергий Радонежский повлек мое перо к молитве… Я – за внутреннее, обусловленное самой поэзией разнообразие в русле русской тысячелетней словесности.

Н.С.: К добрым традициям всегда относилась с уважением, так меня воспитывали. Но я пробовала писать и белым стихом, и верлибром. Какие-то стихи даже были опубликованы в коллективном сборнике верлибров. Еще я переводила нерифмованные стихи моей подруги, никарагуанской поэтессы Альбы Торрес. Альба говорит, что мои переводы ей нравятся. Публиковались и мои рассказы. Но для меня традиционные рифмованные стихи – самая естественная, органичная форма выражения.

Речи о том, что рифмованные стихи исчерпали себя (мол, все рифмы уже использованы), считаю преждевременными. Прочитала однажды строфу Пушкина, переведенную на английский, а потом снова на русский. И слова вроде бы те же, и рифма, и смысл, но исчезла магия пушкинских строчек. Как говорят в народе, «то бы слово, да не так бы молвить». А русский дух! А интонация! А душа неразгаданная, чувствительная, неисчерпаемая! Рифма – ингредиент, который в сочетании с ними может давать самые разнообразные, неожиданные и потрясающие результаты.

- Это, может быть, вопрос некорректный, но как вы относитесь к литературным группировкам? Примыкаете ли к какой-нибудь из них?

- В.П.: К наличию множества группировок стихотворцев я отношусь так же, как и к некогда происшедшей раздробленности Древней Руси. Как и тогда, внешние враги поэзии превратили нас в данников Золотой Орды. Это состояние продлится до тех пор, пока людей не охватит поэтический голод, желание напитать и дух, и душу. Однако за три века русской поэтической словесности произведено так много стихов, что запаса их хватит еще не на одно поколение.

Представители каждой из группировок в обаянии своем считают, что они и есть продолжатели золотого века русской поэзии, наследники прошлого. Однако зеркало русской поэзии разбито вдребезги. Лично я чувствую в своем глазу осколок этого стекла, искажающий, обессиливающий поэзию. Необходим гений, который как линза, как увеличительное стекло нашего детства, соберет поэтические лучики в единый мощный луч. Хотелось бы дожить до этого времени, более того: способствовать его приходу.

Н.С.: Василий Федоров когда-то писал: «Как мы пишем? Как летаем мы? – Все по-разному смелы. Воробьи летают стаями, одинокими – орлы». Но я ничего не имею против группировок, если их цель – помогать друг другу в творчестве. По-моему, так и было раньше. Только назывались они по-другому: творческие союзы, литературные объединения, литературные студии или более экзотично, например: «Орден куртуазных маньеристов». Но сейчас, к сожалению, вполне резонно прозвучал бы вопрос: «Вы в какую литературную группировку входите – в солнцевскую или в ореховскую?» Клич «Наших бьют!» - и ответное нападение. Мне недавно предложили: «Ты почаще тут помелькай, потусуйся, будь на виду, и тебя напечатают». Некогда мне тусоваться, я работаю! Понимаю, сейчас трудно напечататься. Зачастую автору самому приходится платить, чтобы увидеть свои стихи на страницах журнала или газеты. Не денег жалко, но не хочу я так. Собралась у меня книга стихов «Погореловка-страна» – и я издала ее за свой счет, не унижаясь ни перед кем и не тусуясь.

- Но, каким, в таком случае, вы видите будущее русской поэзии? Спасет ли нас внутреннее достоинство и самиздат?

 - В.П.: Будущее поэзии я вижу в появлении Поэта, прекращении раздробленности и соединении поэтов в содружество, как некогда княжества и земли Руси объединились вокруг Москвы. Поэзия, как и все живое, имеет свои взлеты и падения, периоды расцвета и забвения. Сейчас не лучший ее период, остается лишь надеяться, что с этой точки она начнет подниматься вверх, а не опустится еще ниже. Нынешнее стихотворное слово девальвировано. Возникла странная ситуация – огромный золотой запас русской поэтической культуры – и обесцененные стихотворные сборники современности. Но это – до поры до времени появления Поэта.

Н.С.: Сказать, что я его вижу – слишком самонадеянно. Я в него верю. В разгар перестройки, когда все рушилось, ломалось, когда люди терялись и теряли последнее, мы объявили в журнале, где я работала, конкурс сказок. И  читатели засыпали нас сказками! А уж времен, когда никто не пишет стихов, представить невозможно. Будут ли это стихи отчаяния или радости, воспоют ли они великую державу или оплачут свою бедную родину – не знаю. Но обязательно среди пишущих найдутся те, кто это сделает лучше, ярче, талантливее. А потом Господь за труды и терпение, за верность дару кого-то так поцелует, что явится миру гений.

Возьмет ли государство опять поэтов на содержание? Тоже не знаю. Весной, в День поэзии, министр культуры пригласил на «круглый стол» российских поэтов. Грустное было зрелище! Жалобы на то, что негде печататься, гонораров не платят, помещения отнимают, поэтов не уважают, по телевизору не показывают… А хотелось услышать слово наших мастеров о творчестве, о России, о молодых талантах, о судьбе поэтов в провинции! Не было и ответа на вопрос, который задаете вы. Жаль…

- А каков круг вашего сегодняшнего чтения?

В.П.: Всю свою жизнь я пытался прочесть одну книгу – Букварь, но пока не осилил. Это церковно-славянский Букварь, некогда он был первой книгой каждого русского человека. В ней собраны самые главные слова и самые глубокие молитвы. Так же я читаю ту книгу, что пишу сам. «Лишь смерть делает жизнь человека законченным произведением», – говорил мой друг Анатолий Перервенко, так что и эта книга пока не дочитана.

Долгое время, занимаясь наукой, я вынужден был не просто читать книги, а выискивать в них необходимые мне в исследовательской работе цитаты. Как же это обедняло меня! А сейчас от корки до корки я прочитываю лишь рукописи школьных учебников истории, которые приходится редактировать пять дней в неделю. Будь я учеником, это могло бы обогатить меня.

Правда, этим летом в деревне, ремонтируя наш дом, я наткнулся на книгу Адама Мицкевича «Избранное», изданную в первой трети прошлого века с предисловием Луначарского. Это показалось мне любопытным. Я открыл ее и весь отпуск читал, то взбираясь на поэтические вершины сонетов в переводах Бунина, то опускаясь на равнины переводов Соловьева, то воспаряя в переложениях Пушкина. Дома, в Лобне, я читаю роман «Псаломщик» Николая Шипилова и думаю о судьбе безвременно и трагично уходящих из нашей жизни поэтов, писателей, актеров.

Н.С.: Преимущественно письма читателей журнала «Сельская новь», где я работаю, в том числе стихотворные рукописи - у нас есть поэтическая страничка. За последнее время прочитала книгу В.А. Жданова «Любовь в жизни Льва Толстого». Побудило к прочтению письмо Бунина из Парижа в Москву, в котором – отзыв об этой книге: «…как благородна, умна, редка она – вообще замечательна в море книг и всего прочего, что написано о Толстом». Еще: Василий Ливанов «Невыдуманный Борис Пастернак», Яков Голосовкер «Сказания о титанах», Митрополит Сурожский Антоний «Школа молитвы».

- Повседневная жизнь поэта – тайна для обывателя. Как вы проводите свободное время?

- В.П.: Лишь взаимная любовь делает людей свободными. А свободное время – это время, когда ты верен своей судьбе и следуешь ей, поэтому мое время я отдаю Нине, моей жене и другу, как она отдает его мне. Лишь вместе мы свободны: пишем, идем в лес, на реку, странствуем, путешествуем, строим свой дом. Конечно, хотелось бы больше свободы, но это для нас лишь «дело времени».

Н.С.: На самом деле, свободного времени почти не остается. Разве что отпуск и редкие выходные, когда не берем работу на дом. По счастью, нам не приходится спорить, как отдохнуть, у нас пристрастия схожи. Лес, рыбалка (большую рыбу пока не поймали). Изучаем Подмосковье (усадьбы, монастыри). Проехали Сибирь (до Томска), Алтайский край. Ездим в мою родную Погореловку в Тамбовскую область. Принимаем гостей, у нас бывают друзья из Москвы, Тамбова, Новосибирска, Томска, Санкт-Петербурга, Ярославля. Если нет сил и времени поехать в выходной в Москву, мы можем дома устроить «Путешествие по Третьяковке» или «Посещение консерватории», – у нас хорошие альбомы живописи и записи классической музыки.

- И, наконец, вопрос на засыпку: как вы, двое пишущих людей, уживаетесь в одной берлоге?

- В.П.: Пожалуй, я уже ответил на него. Добавлю только, что если бы у нас было содружество двух поэтов, то простое чувство соперничества могло разбросать нас в стороны. Но у любви нет первых и вторых мест, нет желания кому-либо из двоих быть лидером. У любви самое сильное желание – быть вместе в одной берлоге. Ну какой бы поэт потерпел вторжение редактора в свои стихи? А мне приятно, щемяще приятно, когда вдруг в моей строчке вспыхнет слово, предложенное любящим меня одаренным сердцем, это – сердечное прикосновение, это – любовь. Проблемы, скорее, в том, что мир вокруг берлоги не всегда добр и милосерден…

Н.С.: Мы сразу договорились не терпеть друг друга. И до сих пор терпеть (то есть вынужденно, через силу, сосуществовать) нам не приходилось. Недавно Лариса Николаевна Васильева сказала нашей общей знакомой: «Смотри, они до сих пор балдеют друг от друга». Чистая правда! Что тут добавить? Мой муж – самый активный популяризатор моих стихов. В его портфеле обязательно находится к случаю моя книжечка, чтобы кому-то показать или подарить. Никто и никогда не вглядывался в меня с таким вниманием, не чувствовал меня так точно и тонко. Но мы еще до конца не рассмотрели, не открыли друг друга. А такого чуткого к слову, деликатного, знающего и понимающего редактора я бы многим пожелала. Но такого прекрасного мужа не буду напрасно желать. Потому что такой он – один.

Беседу вела Оксана Корчина

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ 

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

WEB-редактор Вячеслав Румянцев