Виктор ПЕТРОВ

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ 

О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2008 г.

XPOHOC

Русское поле

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

СЛАВЯНСТВО

ПОДЪЕМ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

СИБИРСКИЕ ОГНИ

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ГЕОСИНХРОНИЯ

Виктор ПЕТРОВ

Тонкие сны инока Епифания

 …Две беспредельности были во мне
 И мной своевольно играли оне…
 По высям творенья, как Бог, я шагал.
 И мир подо мною недвижный сиял…
 И в тихую область видений и снов
 Врывалася пена ревущих валов.
Федор Тютчев

Подобно тому, как Майкл Фарадей эмпирически, в одиночестве, соединяя, казалось бы, несоединимое, обнаружил взаимосвязь между электричеством и магнетизмом, магнетизмом и светом, ввел понятия электрического и магнитного поля, так и русский инок Епифаний в своей келье, своеобразной духовной лаборатории, им самим созданной и оборудованной, опытным путем обнаружил взаимосвязь реального (телесного) и ирреального (духовного) мира, исследовал и описал пограничное состояние человека между деятельным бодрствованием и полным покоем, введя понятие «сон тонок», характеризующее особое, телесно-духовное поле человеческой психики.

 Пора пересмотреть установившееся мнение, что просвещенные западноевропейские монахи, подобно Копернику, совершали удивительные научные открытия, а русские православные иноки – лишь молились и постились, смиренно и пассивно, не оставляя следа в мировой цивилизации. То, что мы знаем о деятельности инока Епифания, опровергает это расхожее мнение. Подобно своим замечательным предшественникам и потомкам, Епифаний сконцентрировал свои исследовательские усилия на изучении явлений гуманитарного порядка, внутреннего психического мира человека, находящегося в тесной связи с видимым, внешним миром. Будучи прирожденным экспериментатором, он явился  одним из предтечей и первопроходцев православной психологической науки, нашел пути ее практического применения для облегчения тяжелой, а зачастую и трагической участи человека.

Научный интерес к проблеме взаимосвязи сна и бодрствования укрепился лишь в начале XX века. Связан он, прежде всего, с деятельностью Зигмунда Фрейда, изучающего неврозы душевной жизни личности, попавшей в конфликтную ситуацию, раздирающую болью сознание. Как будет показано в дальнейшем, Епифанию подобный подход показался бы неоправданно зауженным. Сны он понимал не как сполохи бессознательного, но как проявление либо божественной силы, либо силы нечистой, заключенной одновременно как во внешней реальности, так и в самой личности. В этом русский инок являлся сторонником древнего представления, восходящего, если говорить о закреплении идеи в слове, к Гомеру, утверждавшему: «и сны от Зевса бывают».

К середине XX века, благодаря изысканиям ещё одного подвижника науки, Карла Густава Юнга, вставшего лицом к лицу с бессознательным, началось серьезное исследование видений, порожденных как сном, так и промежуточными, близкими к нему состояниями, например, переходом к смерти, умиранием. Если бы он знал, что в России за триста лет до него пограничные психические состояния были не только изучены, но и сознательно поставлены на службу человеку, - эта отрасль гуманитарного знания достигла бы сегодня неизмеримо больших успехов.

Необычные психические состояния, названные «холотропными», в наши дни интенсивно изучаются целыми группами и лабораториями специалистов, психологов. Этот термин, введенный врачом-психологом Станиславом Грофом, означает «движение в направлении целостности» (от греч. holos – «целый», «весь» и trepein – «движущийся к чему-либо или в направлении чего-либо», «возвращающийся к целому»). В холотропных психических состояниях «мы переживаем вторжение других измерений сущего, которые могут оказываться очень напряженными и даже всепоглощающими» (Станисав Гроф, «Надличностное видение», М., 2002). Однако, если современные западные психологи искусственно вводят пациента в данное состояние, опираясь на учение о бессознательном, так сказать, провоцируя «духовные обострения», то инок Епифаний в своей келье-лаборатории, исследуя собственные необычные психические состояния, открыл способы управления телесно-духовным полем, подобно тому, как Фарадей – электромагнитным.

Свое открытие Епифаний подробно изложил в автобиографическом произведении «Житие», включенном в знаменитый «Пустозерский сборник» вместе с «Житием» протопопа Аввакума, более известной исторической личности, но, заметим, являвшегося духовным сыном своего «соузника», Епифания. Аввакум и другие заключенные этой заполярной тюрьмы, поп Лазарь и дьякон Федор, высказывали глубочайшее уважение и даже трепетное восхищение своим необычайно одаренным собратом, передавшееся и в последующие поколения староверов.

В рукописном виде книга Епифания, созданная во второй половине XVII века, длительное время существовала в старообрядческой среде, была чрезвычайно популярна, служила авторитетным источником и средством духовного воспитания, своеобразным учебником по самообразованию на протяжении последующих трех столетий. В печатном виде она появилась сравнительно недавно (Пустозерский сборник. Автографы сочинений Аввакума и Епифания. Издательство «Наука», Ленинградское отделение. – Л., 1975), до сих пор оставаясь ценнейшим источником, в основном, для представителей филологической науки, хотя по богатству мыслей и открытий выходит далеко за ее пределы.

В первой части «Жития» инок Епифаний повествует об обнаружении им особой природы тонкого сна. Собственно, в зтих целях он и ставит свою келью. Как правило, для строительства храма или монастыря специально выбирались «святые места», то есть пространства с ярко выраженной положительной энергетикой, благотворно влияющие на здоровье и психику человека. Подобные места люди находили и берегли с незапамятных времен. Именно там, где природа создала естественные храмы, люди создавали свои капища, а затем и соборы. Епифаний двенадцать лет провел послушником именно в таком месте, в Соловецком монастыре. Но времена менялись, приближалась страшная година Раскола (1666 год), а вместе с ней и понимание, что предстоит «пострадать за древлеправославную» веру. Инок Епифаний покидает Соловецкий монастырь, он ставит свою келью «в пять стен» на Виданьском острове, где местными жителями отчетливо отмечалось действие «нечистой силы».

 Выбор места с отрицательной энергетикой, аномального по своим объективным характеристикам, объясняется поставленными Епифанием исследовательскими задачами: изучить возможности человека в его противоборстве с «искушениями бесовскими», научиться сохранять телесное и душевное здоровье и очищать неблагоприятное для жизни пространство. Келью он собственноручно рубит в форме пятистенка, распространенной на русском Севере. Известно, что дом для православного человека был не только жильем, местом труда и отдыха, но и через символы «горнего» мира – иконы – божьим домом. Думается, что пятистенная  конструкция жилища далеко не случайна, оно отвечала требованиям безопасности, защиты не  только от холода, но и от действия отрицательной энергетики.

Для Епифания строительство кельи сродни молитве, но воплощенной в эмпирическом материале. Он подробно пишет, как построил «себе келейцу малую, безмолвия ради и уединения». Опираясь на опыт своих предшественников, организующих скиты на русском Севере, он разделил свою келью на две части, соответствующие двум основным видам иноческой деятельности. В «малой» части он молился, читал, пел духовные песни, а в другой, более просторной, занимался физическим трудом, создавая иконы, кресты и другие церковные предметы. Специального места для сна, ложа, сначала не было. Он искал его и опытным путем обнаружил, что самым лучшим местом является вторая часть кельи,  «рукоделия ради и покоя». Там, утомившись от трудов, он ставил два табурета, а на них лежанку-доску, где и погружался в необычные свои состояния. Лежанку свою он ориентировал на восток, изголовьем приблизив к «белой стенке», на которой укрепил медную иконку, подаренную ему настоятелем Соловецкого монастыря. Этот сакральный предмет занимает значительное место в изысканиях Епифания, который неоднократно подчеркивает, что «образ вольяшной (чеканной – В.П.) медяной Пречистые Богородицы со Исус Христом» обладает свойством положительного  воздействия на течение тонкого сна.

Все началось с пожара. Однажды, возвращаясь в келью, инок Епифаний с ужасом обнаружил вместо крепкого строения  груду черных углей. Открыв обгоревшую дверь, он с удивлением увидел, что огонь не проник во внутренние помещения, а от образа «вольяшной медяной» иконы исходит ровный белый свет, который «яко солнце сиял». Так он узнал силу этого образа, явно заряженного положительной, божественной энергией. Дальнейшие события лишь подтвердили его наблюдение.

Произошло следующее. Чрезвычайно утомившись от чтения и молитв, буквально до раскаленности сознания, он принялся за свое «рукоделие» и дополнительно изнурил себя физическим трудом. Заметим, что это двойное  истощение организма, как он в дальнейшем не раз убеждался, - необходимое условие перехода к тонкому сну. Затем он установил лежанку и лишь прилег на ложе, как сразу же, до наступления сна, почувствовал, что сенная дверь открылась. Внутренним зрением он увидел, что в келью вошли «бесы». В то же самое время, явно вблизи его ложа, разлилось сияние, заставившее нечистую силу остановиться. Епифаний отчетливо узрел, что медная иконка лежит на его правой руке и сияет. Он явно ощутил это, не только сознанием, но и мышцей  руки. Лишь только Епифаний решил взять ее левой рукой, осторожно высвобождая из-под покрывала, как вновь стало темно, а «образ вольяшной» вновь покоился на стене, чуть выше изголовья. Нечистая же сила – сгинула.

Все это можно было бы принять за чудо, какое часто случается с монахами, за сонное видение. Так бы и решили многие, но только не Епифаний. Он отметил, что невидимое (бесы) и видимое (икона) были явно даны ему в ощущении, причем, одновременно. Между иконкой, лишь сейчас сиявшей на руке, и той, что находится на стене, в темноте, прошло неразличимое мгновение. Это мгновение было состоянием между сном и явью. С этого времени Епифаний стал сознательно вводить себя в подобные мгновенные состояния, тщательно исследовать происходящее, фиксируя события в своем «Житие».

Первая его запись начинается словами: «…сведохся (погрузился – В. П.) в сон тонок». Однако теперь он пытается сознательно управлять необычным состоянием, превращая его в некую духовную ловушку для нечистой силы, более напоминая охотника в засаде или естествоиспытателя за самодельным прибором. Сначала им было отмечено явление, напоминающее полтергейст: « начаша мене качати, яко младенца, и не дадяху ми опочинути, играюще бо». Заметьте, что Епифаний осознает, что он не спит, более того, не может никак опочить. Далее происходит то, что обычно называют чудом и далее не исследуют. Он увидел и поймал самого «беса», и начал бороться с ним, но своей силы ему явно было недостаточно. Тогда Епифаний воззвал к Высшей Силе: потолок кельи приподнялся, и он ощутил высшую помощь. Далее по тексту: « И не вем, как бес из рук моих исчезнул. Аз же возбнухся, яко от сна, зело устал, бияше беса, а руце мои от мясища бесовского мокры». Именно «возбнухся», не проснулся, а воспрянул. В том, что это состояние не сон, Епифаний уже убедился. Ему стало ясно, что духовный и телесный миры соединились в едином пространстве тонкого сна.

Вторую запись-отчет о протекании необычного состояния приведем более подробно, поскольку здесь есть весьма примечательные детали, исчезающие при пересказе на современном русском языке: «…после правила моего, возлегшу ми по обычаю моему на месте моем обычном, на голой доске, а глава ко образу Пречистыя Богородицы, от образа пяди три или две. И еще ми не уснувшу, отворишася двери сенные скоро зело и пылко, да и келейные двери скоро-скоро зело отворишася. И вскочил ко мне в келию бес, яко лютый и злой разбойник, и ухватил мене, и согнул вдвое, и сжал мя крепко и туго зело; невозможно ми ни дышать, ни пищать, только смерть». Все подготовлено у инока Епифания к встрече с необычным, даже расстояние от иконы до изголовья просчитано. Он не спит, он покоится на ложе-доске и ждет.

В третьем описании, когда он вновь самостоятельно входит «в сон тонок», он уже управляет видением. С этого времени необычайные состояния становятся для Епифания средством излечения от страха, болезней, «уныния и печали», даже нашествия муравьев на его жилище. Оказываясь на границе сна и яви, созерцая невидимое, он  постепенно научился черпать жизненную силу с обеих сторон. Единственное, что было не в его власти, так это удерживать положительные образы тонкого сна. Они исчезали тогда, когда пропадала необходимость в них, то есть бесовская сила истощалась, аномалия развеивалась, отрицательная энергия гасла. Неожиданное появление и столь же неожиданное исчезновение – характерны для подобных явлений.

Мне рассказывала восьмидесятилетняя женщина, прикованная к постели и живущая в одиночестве в частном сельском доме, за исключением редких визитов родственников, ухаживающих за ней, как к ней явился недавно погибший сын. Она ничего не знала о тонких снах. Она просто заметила в разговоре, что  в это время не спала. И вот совершенно бесшумно, не отворяя дверей, явился ее умерший сын. Он выглядел помолодевшим, опрятным и с голубыми глазами, хотя при жизни был кареглазым. Не говоря ни слова, он прилег к ней на диванчик, сбоку, и стал смотреть ей в глаза ясно и приветливо. И женщина смотрела, понимая, что это ее сын, смотрела, боясь потревожить чудесное видение. И боли ее утихали, и пространство раздвигалось до единого, пространства живых и мертвых. А потом он просто исчез, оставив светлый след в душе. Думаю, что многим из нас известны, хотя бы из рассказов близких людей подобные случаи.

   Подобные явления были известны и Епифанию. Возможно, именно они побудили его исследовать необычные состояния, замеченные им в личном опыте. Во второй части своего «Жития» он повествует о простом крестьянине, который, дав обет поставить Господу крест, не смог его исполнить, поскольку был неумел и не знал церковнославянской грамоты. А дело обстояло следующим образом: будучи на охоте, но не встретив за долгое свое блуждание по лесу никакой дичи и другой добычи, он взмолился Богу, что если тот даст ему зверя, то он поставит в благодарность Христу крест. И тотчас, лишь только он опустил глаза от неба к земле, увидел барана, что само по себе было необычным, так как в этих местах диких баранов не водилось. Три долгих года его мучила совесть, что не может он выполнить своего обещания.

    И вот в один из дней, изнуренный трудами, крестьянин вернулся в избу и прилег на лежанке. Епифаний точен в словах, он пишет: «прилег опочинути», но не уснул! Вдруг отворяются двери избы и входит «в ызбу муж святолепен, весь бел, и ризы на нем белы». Далее Епифаний передает рассказ крестьянина от первого лица: «И рече ми муж той святолепный сице: “Человече, что забыл еси обещание свое, еж о кресте Христове?” Аз же рекох ему:”Отче святый, не умею креста зделать.” И рече ми муж той: “ Иди на Суну-реку, на Виданьской остров: тамо в пустыне Соловецкой старец живет, именем Епифаний, он тебе зделает крест”. И невидим бысть муж той святолепный. Аз же воспрянух яко от сна, и взем бревно, и внесох в ызбу мою, и посуша, обрусил его, и привезох, господине, днесь к тебе в пустыню». Речь здесь идет не о сне, а о видении, необычном состоянии, что спонтанно переживают не только отшельники, но и простые миряне.

Рассматривая совокупность случаев подобного рода, происшедших с ним и известных ему, Епифаний приходит к пониманию, что в тонкий сон человека вводит не только усиленный духовный труд (молитва) и телесная усталость от «рукоделия», но и – совесть, со – весть. Душа совестливого, мучающегося своим несовершенством и греховностью человека в тонком сне попадает в невидимое пространство, куда достигают вести двух миров, двойная по своей природе весть, обретая зримый вид.  В сознании, сердце, в каждой мышце человека в моменты перехода к тонкому сну обостряется именно совесть, она и является главным проводником в  промежуточную, между явью и сном, область необычных состояний.

Епифаний подробно рассказывает о происшедшем с ним, когда он мучительно переживал весть о смерти своего наставника инока Ефросина, представлял свою собственную смерть и со страхом думал о своем несовершенстве, неготовности к переходу в мир иной: «некогда бо ми после канонов, и после молитв, и поклонов нощных, мнит ми ся в полунощи, возлегшу ми опочинути от трудов на одре моем и сведохся абие (тот же час – В. П.) в сон мал. И вижю в келейце моей сердечными очима моима гроб, а во гробе лежит старец Ефросин, друг мой любимой и сердечный, мертв. Аз же зрю во гроб на Ефросина и дивлюся, помышляя в себе:”Како обретеся в келии моей друг мой и гроб его? А погребен он во Андомской пустыне, а ныне обретеся в Виданьской пустыне у меня и в келии моей. Что хочет быти се?” И зрю на него прилежно. И нача преподобный Ефросин помалу-малу оживати. И оживе, и воста от гроба. Аз же, грешный, с великою радостию обьем его рукама моима, и начах лобызати, и целовати его с любовию Христовою». Далее Епифаний передает содержание беседы, состоявшейся между ним и умершим другом. Но Ефросин, призвав своего ученика к продолжению подвижнической жизни, уверив, что это его единственно правильный путь – исчезает: « и не вем, как святый из рук моих изыде и невидим бысть».

Не во сне это произошло. Но как бы и во сне, поскольку явным было чувство пробуждения, возврата к обыденной реальности. В этом эпизоде Епифаний применяет термин «сон мал», что несколько углубляет смысл термина «сон тонок», показывая, что данное состояние может быть различной интенсивности, но природа его от этого не меняется, оно остается местом встречи человека с чудесным, необъяснимым миром. В русской художественной литературе лишь Гоголю удавалось столь изобразительно показать встречу живого и мертвого мира. Поэт Юрий Кузнецов в статье «Воззрение», законченной им за несколько дней до смерти, чудесно заметил, что в «повести  «Вий» пространство Хомы Брута и пространство Вия совмещены и представляют одно зримое и осязаемое целое. Правда, потом возникло третье, узкое пространство, очерченное белым (святым) кругом: Хома не удерживается в нем по немощи веры своей».

Инок Епифаний не создавал художественного произведения, он исследовал само явление. Причем, исследовал бесстрашно, с любовью в сердце и верой в душе и сознании. Он не открещивался, не убегал в обыденное объяснение того чудесного, ирреального, что мгновенно возникало на границе, или в пограничном между явью и сном состоянии, когда бодрствует лишь совесть. Ум, утомленный чтением канона и молитвой, очищался; тело, изнуренное постом и трудом, переставало вмешиваться в происходящее. В этот миг совершалась встреча бесконечного с конечным, временным в поле притяжения совести и атмосфере бодрого духа. Немногим дано удерживать в памяти видения, еще более редким людям удается простой рассказ о пережитых ими необычных состояниях, и уж буквально единицы способны к планомерному изучению чудес. Таким был инок Епифаний, понимающий цельность мира и человека не в ключе современной психологии, а в русле идей, развитых русскими религиозными мыслителями  ХIХ-ХХ веков, о «стяжении» в сердце благодати, и о «соборности», слиянии в истине и любви друг с другом в божественном средоточии мира. Напомним, что сила, необходимая для борьбы с «бесами», по словам самого Епифания, приходит «кабы от высоты небесная». Физическое и духовое небо соединяются воедино. Увидеть это можно лишь особым зрением, «сердечными очами».

Целительная сила тонкого сна в полной мере открылась иноку Епифанию в Пустозерске. Во время казни, когда палач вторично резал ему язык и отсекал пальцы правой руки, Епифаний прибегнул к открытой и исследованной им в келейной жизни необычной силе пограничного состояния между сом и явью: « Наиде бо на мя яко сон; и не слыхал, что палачь язык мой вырезал, только вмале-вмале ощутив, яко во сне, что палачь ми отрезал язык. (А на Москве, как первый язык мой палачь отрезал, тогда яко лютая змия укусила, и всю утробу мою защемило, и до Вологды тогда у меня от тоя болезни кровь шла задним проходом). И потом положиша руку мою правую на плаху и отсекоша четыре перста. Аз же взем персты мои и положиша в зепь (карман – В. П.). И отведоша нас по темницам».

В темничном срубе, вбитом в вечную мерзлоту, в одиночной камере, боль вернулась и стала невыносимой. Пять дней из руки текла кровь, а из пустого рта, скапливаясь, ползла горькая слюна. Пищу приходилось сминать в комок и проталкивать прямо в горло. И снова на помощь пришло открытое и исследованное им телесно-духовное поле тонкого сна: «И некогда бо ми возлегшу на одре моем опочинути, и вижу себя на некоем поле велике и светле зело, ему же конца несть. И дивлюсь красоте и величеству поля того, и вижу: о левую страну мене на воздухе лежат два мои языка – московской и пустозерской – мало повыше мене; московской не само красен, но бледноват, а пустозерской зело краснешенек». Подробно и в мельчайших деталях рассказывает Епифаний о чуде, о том, как он взял здоровой рукою «живехонький» пустозерский язык, вложил его резаным местом к «язычному корению», а он и прильнул «идеже прежде был от рожения матерня». Когда же он вышел из необычного состояния, то заметил, что слюна перестала течь. Через несколько дней его телесный язык вновь обрел способность к речи, стал годен «на всякую службу: к едению, и к молитве, и ко псалмом, и ко всякому чтению святых книг».

Инок Епифаний, создавая свое «Житие», хотел облегчить не только свои страдания, но и участь соузников, да и всех тех, кто попал по жизни в нечеловеческие условия. Этим и объясняется подробное описание благотворного действия на человека тонкого сна и детальное изложение «техники» управления тонким сном. Более всего его терзал вопрос: на благо ли душе посланные судьбою мучения? Для решения этой мировоззренческой проблемы он вновь применяет свой метод: «И уже изнемог от поста и от труда поклоннаго и молитвеннаго, и возлег на земли, на рогозине, на ней же поклоны творях. И скоро наиде на мя сон мал. И вижу сердечныма очима моима: темничное оконце мое на все страны широко стало и свет велик ко мне в темницу сияет. Аз же зрю прилежно на той великий свет. И нача той свет огустевати, и сотворися ис того света воздушнаго лице, яко человеческое; очи, и нос, и брада, подобно образу нерукотворному Спасову. И рече ми той образ сице: “Твой сей путь, не скорби”. И паки той образ разлияся в свет и невидим бысть». Епифаний уточняет, что не телесными глазами, а сердечными очами видит он в тонком сне. Необычайное видение вселило уверенность, помогло достойно и с радостью переносить темничное заточение, вернуло смысл жизни.

Беда не приходит одна. Справедлива русская пословица: Идет беда – отворяй ворота. У Епифания от дыма, чада и грязи затекли глаза гноем. Вскоре он вовсе перестал видеть. Вновь он прибегает к  спасительному средству, пробуждая внутреннее зрение. На этот раз ему является некий человек, он узнает в нем сотника, охранника тюрьмы, и приносит тес для изготовления крестов. Епифаний не может принять заказ; он, слепой, с изуродованной рукой: «отошло от мене рукоделие то». Однако сияющий человек в образе сотника настаивает, убеждая, что все у него получится, и – исчезает («невидим бысть»). На другой же день приходит уже в реальном мире, «в яви», настоящий сотник и заказывает Епифанию крупную партию крестов для московских староверов, «боголюбцев», говоря теми же словами, что были услышаны им в тонком сне. Это совпадение двух миров вдохновило инока Епифания. Стал он плотничать, наощупь, приноравливая усеченную кисть к работе. И предсказанное в тонком сне свершилось: «Креста ради Христова бысть очи мои в том часе безболезными и светлы зело, а и рука моя стала потребна на службу кресту Христову».

Пребывание в тонком сне, как доказал Епифаний, является необычайно действенным средством восстановления как телесного, так и душевного здоровья, оно помогает укрепиться в жизненной позиции, предвидеть будущее, ответить на нелегкий вопрос о смысле личной жизни, уберечь от ложных поступков, удаляющих человека от его жизненной цели. Епифаний детально описал процесс входа в тонкий сон, чтобы в этом необычном состоянии увидеть и осмыслить то, что ускользает от человека, погруженного в суету бодрствования или пребывающего в полном покое. В тонком сне разум и чувства  чрезвычайно активны, обострены, в полном покое сна сознание человека,  как отметил испанский художник  Гойя, - «порождает чудовищ». Приведу замечательное высказывание Ю. П. Кузнецова, исследовавшего образ «дремы» в русской поэзии: «Русская дремота открыта и восприимчива и не исключает Бога. Западная дремота резко отличается от восточной. Она не принимает Бога, зато исторгает свое Эго». Это наблюдение справедливо не только для поэтических текстов, но и для научных изысканий. Например, оно помогает нам увидеть основное различие между тонким сном и, так называемым, холотропным состоянием.

Открытие инока Епифания не кануло в бездну времен. Уже триста лет техника тонкого сна известна старообрядцам. Они успешно и благодарно применяют ее в своей скитской жизни, полной тягот, непрерывной молитвы, терпения и труда. Списки «Жития» Епифания – не редкость в старообрядческой среде. Настала пора, чтобы и психологическая наука, блуждающая в теории и практике холотропных состояний, обогатилась открытием  тонкого сна, особого телесно-духовного поля, осуществленным русским исследователем иноком Епифанием.

 Предание донесло до наших дней весть о чудесном уходе Епифания из жизни. 14 апреля 1682 года вместе со своими соузниками, вождями старообрядческого движения, он был сожжен в Пустозерье на костре. Но вот что удивительно: когда разворошили кострище, то останков его найдено не было. В одном из текстов, написанном очевидцем тех событий, говорится, что многие видели, как «из сруба пламени отца Епифания на воздух вознесенна в верх к небесам» (Житие и подвизи чюдного отца инока Епифания…, РО ГПБ, Q, 1. 1962, л.216.).

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ