Станислав Шалухин
С высот небесных
АРКАИМ
Над простором, где коршуну вольно кружить...
Я не знаю, не знаю, как выжить и жить,
если в горле уже начинает першить,
если сердце вздохнуло в разжатых тисках...
где бежит Караганка на древних песках
в отражениях лилий, небес на мостках,
в криках уток, зовущих утят в камыши,
в звоне капель и всплесках внезапных в тиши,
где мерцают на радужном дне голыши,
где в теченье струящемся рыба стоит,
где пылающей плазмою каплет зенит
и дрожащий, и призрачный воздух звенит
от цикад, от стрекоз, от горячих камней,
где и тени, и ночи темней, холодней,
где громаднее звезды, где тучи страшней,
где над заревом молний грохочут грома,
где прижались к земле деревушек дома.
Пьяный лес и бушует, и сходит с ума,
разбегаются в ужасе степи и даль,
где заросшие рвы, бездорожья печаль,
камни, время, пространства сжимают в спираль,
где сквозит Божий лик в поднебесной дыре,
где душа, как шаман на Шаманке-горе,
ворожит о любви на вечерней заре
в линзе неба и гор, в разнотравье, в пыльце,
там, где спит Аркаим в изумрудном кольце,
словно сердце твое в золотистом яйце...
И так сладко от слез на воскресшем лице!
НА ЦЫГАНСКОЙ
Трава молодая — смотри! — зеленеет,
на ветках птенцами пушистые почки,
а там, на Цыганской поляне, синеет
и плавают лодки, заборы и бочки.
А там, на Цыганской, бурлит половодье,
и семьи дрейфуют и в плеске, и в звоне,
и веслами, быт догоняя, разводят,
и кто-то догонит, и кто-то потонет.
Зачем же и ты, загорая, сгорая,
от солнца и бликов вся-вся золотая,
бормочешь, как песню сквозь сон, повторяя:
трава молодая, трава молодая...
РАСПУТИЦА
Прочь, безлюдная, прочь, беззвездная,
не кружить тебе, не пуржить.
Пережилась ты, стужа лютая,
долго, значится, будем жить.
Словно льдинки в зрачках растаяли,
ясен, резок и близок мир.
Молодая ли, золотая ли,
созывает на брачный пир?
Я дымлюсь, горю! Так веди меня
в перезвоны, журчанье, свист,
сквозь алмазный плеск голубого дня
озаренный дрожит карниз.
О, распутиц разноголосица!
Зацелуй, запои, хмельна!
И зажмурившись, сердце бросится
в бездну яркую — и до дна!
Там, где стужей свистят заученной
ледяные мои пути,
я к тоске припаду, измученный:
— Отпусти меня, отпусти...
СОВЕСТЬ
Морось, морось по болоту,
шорох, шорох в камышах…
Одиноко в непогоду
на замшелых голышах.
Не смотри, не зная броду,
в этот шорох, в этот плеск,
на заржавленную воду,
на дрожащий темный блеск.
С этим блеском нету сладу,
если души сожжены...
Что ты смотришь как расплата
из болотной глубины?
Что ты вяжешься за мною
по пятам, по камышам,
зачумленной глубиною,
по замшелым голышам?
Все тревожней, глуше, глуше,
все безвестней в серой мгле...
Отпусти ты мою душу
по сырой земле!
ТОПОЛЕЙ ВЫСОКИХ ШУМЫ…
Не зажгу в квартире света.
Нынче, нежен и угрюм,
буду слушать до рассвета
тополей высоких шум.
Что мне сны любого сорта?
Я не видел целый день
огоньки аэропорта
и мерцанье деревень.
Дышит свежесть в темных шторах
в ночь распахнутых окон...
В этот шелест, в этот шорох
пьян от свежести балкон.
Пьяны запахами травы,
стекла — отблеском луны,
теплой сыростью — канавы
и прохладной — валуны.
Пьяны все, кому не спится
в галактической пыли,
на окраине столицы
посреди родной земли.
Все нежней, безбрежней думы,
все слышнее издали
тополей высоких шумы
с придыханием земли...
Из поэмы «Душа, идущая ко мне»
* * *
Зашел в вагончик — тесен, душен.
Подсел к костру — галдеж и дым.
И мне никто здесь не был нужен,
и сам я не был нужен им.
Я звал Любовь — как ночь, как милость,
как сон мерцающей реки,
где вся вселенная струилась
у ног, ступивших на мостки!
Я звал Любовь — как нежность, жалость,
как свежесть ветра и волос.
Я звал — и сердце разрывалось,
и чудом не разорвалось!
Я звал Любовь — как дух небесный,
как жизнь — у смерти на краю,
звал как звезду из темной бездны,
как странник — Родину свою!
* * *
Я поднимался по ступеням
щербатым... Церковь Покрова
встречала ладаном и пеньем,
за дверью слышимом едва.
Ладошки детские теснились, —
хоть плачь, а в каждую положь...
Старушки, кланяясь, крестились
за каждый выпрошенный грош.
Как болью, пением объятый,
я в высь небесную летел
и вторил хору: «Боже Святый...»
А Он со всех сторон глядел.
Треща, спешили свечи капать
на неотчищенную медь.
И так хотелось горько плакать,
и так хотелось умереть...
Господь, прости, за эти слезы,
что застилают мне глаза,
прости за то, что нетверезый
я стал под эти образа.
Спасибо, Господи, за милость,
за хлеб, нажитое тряпье,
за что хорошего случилось,
но... где же Царствие Твое?
Поклон за свет икон чудесных,
за золотые образа,
но там... с высот Твоих небесных
видна ли хоть одна слеза?
Прости, я знаю не по слухам
народ, не верящий в тебя...
За что Любовью, Миром, Духом
я нищ — как Родина моя?
* * *
Пусть боль крылами не измерить,
зачем над прожитым кружить.
Во что-то сердцу надо верить,
и чем-то телу надо жить.
Просты, но стираны одежды.
Прост, но надежен милый кров.
Восходит Вера из Надежды
и излучает в мир Любовь!
И каждый день обыкновенный
в тревогах, в розах и в пыли
выводит формулу Вселенной,
решая формулу Земли.
Жизнь, как заря во мгле, красива!
За каждый день в моей судьбе,
за всю Любовь и Боль — спасибо,
спасибо, Господи, Тебе!
* * *
Когда из облачка, что меркнет,
выходит ранняя звезда...
Когда я слышу пенье в церкви
и вижу Бога иногда...
Когда волшебного блаженства
окатит призрачной волной —
все неземное совершенство
желанной Женщины земной...
Когда из сумерек наитий
потянет странный холодок —
как из таинственных открытий
дверей, закрытых на замок...
Когда прощаются в передней
и затихают голоса...
Любовь уходит прочь последней,
и... ночь глядит в ее глаза!
И даль встречает на пороге...
И след теряется в пыли...
Я слышу ветер на дороге...
Я вижу зарево вдали...
Душа жива, — и мир все тот же,
хоть каждый миг уже не тот.
И что с Душой случится, Боже,
то на земле произойдет.
И льется Ангельское пенье.
И Душу обнимает Дух.
Я вижу более, чем зренье.
Я слышу более, чем слух.
Промчатся ливни, минут сроки,
а в сердце, сколько ни живи,
предощущение Дороги,
предощущение Любви...
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа
|
