   |
| |
Эдуард Шульман |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
XPOHOC"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО""ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАПАМПАСЫ |
Эдуард ШульманБогиня памятиРоман с хронологией ААА и другие буквы
Портрет Анны Ахматовой работы Н.И.Альтмана. Анна Андреевна Ахматова родилась 11(23) июня 1889 года. Тогда же, 23 июня, но в 1973 году скончался Павел Николаевич Лукницкий. Ровесник века. Сын военного инженера. Учился в Пажеском корпусе. Добровольно вступил в Красную Армию. Окончил Петроградский университет. Корреспондент в блокадном Ленинграде. Публиковал стихи, прозу, пьесы… Познакомился с Анной Ахматовой (АА) и в течение многих лет фиксировал в "Дневнике", почти что стенографически, каждую встречу. Вопросы. Ответы. Жест. Обстановка. Характерная черта! - отмечал Л (Лукницкий). - О Пушкине, Данте, о любом гении или большом таланте говорит АА так, с такими интонациями, словечками, уменьшительными именами, как будто тот - хороший её знакомый. Вот сейчас вышел в другую комнату, через минуту опять войдёт, словно нет пространств и веков... Какая-нибудь строчка, например, Данте восхитит АА: "До чего умён... старик!" Или: "Молодец, Пушкин!" Шёл 1927 год - девяностолетие со дня гибели. И Лукницкий учинил, по его словам, нечто вроде испытания. Взял однотомного Пушкина и раскрывал на любой странице. Перебрав 15-20 примеров, перешёл к прозе, потом к письмам... читал два-три слова, и АА совершенно точно произносила следующие. Попробуем как бы инсценировать "Дневник", нарисуем в уме некую картину и составим из произвольных цитат воображаемый диалог. Л (заглянув в томик Пушкина): Недавно тёмною порою... - АА: Когда пустынная луна текла туманною стезёю... Л: Ты Богоматерь, нет сомненья... - АА: Не Та, Которая красой пленила только Дух Святой... Л: Брови царь нахмуря... - АА: Говорил: "Вчера повалила буря памятник Петра... " Перелистнём прозу и обратимся к письмам. Л: Буря, кажется, успокоилась... - АА: Осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать голос. Вот уже четыре месяца нахожусь я в глухой деревне... Л: Милостивый государь Александр Христофорович! Честь имею препроводить на рассмотрение Вашего Превосходительства новые мои стихотворения... - АА: Если Вы соблаговолите снабдить меня свидетельством для цензуры, то, вследствие Вашего снисходительного позволения, осмеливаюсь просить... Л: Грустно мне, жёнка!.. - АА: Ты больна, дети больны. Чем это кончится, Бог весть... Лукницкий, судя по "Дневнику", был поражён. И, допускаю, воскликнул: - Вы прямо назубок выучили! Анна Андреевна улыбнулась, пожала плечами, махнула рукой. Дескать, чему удивляться? Ведь Мнемозина - богиня памяти, дочь Урана и Геи - сама сделалась матерью, зачавши от Зевса. И произвела на свет не кого-нибудь, а девять Парнасских муз. По той дороге, где Донской
Расскажу о Цветаевой Некий хороший человек пригласил её в Англию. Он там читал лекции по русской литературе. Может быть, в Кембридже. Может быть, в Оксфорде. Получал, надо думать, профессорскую зарплату... А та, про кого читал (Марина Ивановна), не имела, как водится, ни шиша. Ну и позвал в гости. Профессор - в смысле - поэта. Показывал достопримечательности, то, сё. Угощал от души. В изысканных дорогих ресторанах. И очень, понимаете, огорчился, что поэт весьма слабо реагирует на усиленное питание: вяло жуёт и согласно классической традиции всё больше никуда не смотрит. Вздохнувши опять-таки от души, хозяин-профессор выразил удивление. Или неодобрение. Даже, глядишь, порицание. - Вы, - укоряет, - Марина Ивановна, безразличны к радостям жизни: к гастрономическим удовольствиям и кулинарным рецептам. Хоть сено-солому подай, всё будете вилкою тыкать! И Марина Ивановна, представьте себе, согласилась. Точно, кивает, правильно. Мы, заверяет, поэты, производим духовные ценности на подножном корму. С филе-бламанже, с шампиньонов да с рябчиков - кто же, простите, не воспарит? Нет, попробуйте-ка на сене с соломой! Чистота эксперимента, уважаемый профессор!.. И в заключение вроде бы засмеялась. Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст.
* * * А хороший человек, принимавший Цветаеву, - князь Святополк-Мирский. Сын царского министра, эмигрант, профессор Лондонского университета, коммунист, евразиец, возвращенец... О последних его годах повествует Ярослав Васильевич Смеляков - поэт и многолетний сиделец: Бельё за окном на верёвке, Что лучше, что хуже - не комментирую. Наверное, о самоубийстве Цветаевой кто-нибудь распевает частушку, где "местная петля" рифмуется с "ля-ля-ля"... Но детали, Ярослав Васильевич, очень даже сгодятся. * * *
О князе Дмитрии Петровиче Святополк-Мирском - в дневнике Чуковского: От высокородных предков унаследовал гурманство. Разоряется на чревоугодии. Каждый день идёт в роскошный ресторан... не только ест, но и пьёт. Мил чрезвычайно. Широкое образование, искренность, литературный талант, самая нелепая борода, нелепая лысина, костюм хоть и английский, но неряшливый, потёртый, обвислый. И особая манера слушать: после всякой фразы произносит сочувственно "и-и-и" (горлом поросячий визг)... Корней Иванович уверяет, что особую княжескую манеру запечатлел будто бы Маршак в известном стихотворении: Мой мальчик! Тебе эту песню дарю, Родился 28.8 (9.9) 1890, имение Гиёвка, близ Харькова. Умер 6.6.1939, отдельный лагерный пункт «Инвалидный», близ Магадана.
Конец лета Не помню, когда я услышал про такого поэта - Георгий Иванов. Вероятно, достаточно рано - из примечаний к Блоку... Зато знаю точно, когда увидел, - в день, как выясняется, его смерти, только спустя двадцать лет, - 26 августа 1978 года, в субботу. Было это в Крыму, в Феодосии, в музее Александра Степановича Грина. Под стеклом, на стенде, лежал разворот какого-то древнего тонкого журнала, где прилепилось стихотворение: Там, над Невой зеленоватой,
Здесь Георгию Иванову 20 лет. Или 21. Или классические "маяковские" 22: иду красивый, двадцатидвухлетний. Почему "маяковские", - читай поэму "Облако в штанах". А почему классические? Потому что Василий Андреевич Жуковский выговаривал власти, что она, власть, и в 36-летнем Пушкине всё видит 22-летнего. Вот что такое 22 поэтических года. Не избыть никогда! Выхожу двадцатидвухлетний
Борис Абрамович Слуцкий опубликовал эти стихи в 1956 году. Георгий Иванов был жив. Теоретически мог бы и прочитать. Вспомнить свои 22 года... По форме и сути давнее его стихотворение - перепев, наивный и откровенный, "Медного Всадника". Без всяких усилий, не надрываясь, Поэт говорит голосом Пушкина. Так Евгений Яковлевич Урбанский (1932 - 1965) читал некогда, на нашей памяти, Маяковского. Без крика, почти по-домашнему, на глубоком дыхании - и очень громко. Точно присваивал себе... Но сформулируем по-другому: Маяковский принадлежит Урбанскому, как Пушкин - Иванову. И оттого полудетские стихи из журнала обращены не вспять, а в будущее. Они - пророческие. В них присутствует не только следующий календарный год - семнадцатый, но даже, если хотите, "ленинградская блокада". А что удивительного? В "Медном Всаднике" сказано: Над омраченным Петроградом Дышал ноябрь осенним хладом. Бог весть, не напиши классик этих мощных тоскливых строк - не случились бы, глядишь, аккурат в ноябре (по новому стилю) известные события. Он словно вызвал их из пучины своим заклинанием. О расставанье на мосту,
Бедные писатели В 1856 году, 20 апреля по-старому (2 мая по-нынешнему), в городе Ветлуге, Костромской губернии родился Василий Васильевич Розанов… Я наткнулся на его сочинения случайно, в квартире-музее известного музыканта. Пианист и композитор, почитатель и посетитель Льва Николаевича Толстого, собрал он обширную библиотеку. Не только Андрей Белый и Михаил Осипович Гершензон - как-никак местные граждане. Но и (полагаю, изъятые в иных местах) эмигранты: Вячеслав Иванов, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева - те самые, что перебрались ко мне в заветную тоненькую тетрадь. И привожу, не справляясь по высохшим неразборчивым строчкам… Но сперва - маленькое отступление. Розанов поминает Николая Владимировича Корецкого, что явился на свет в 1869 году, пережил Великий Октябрь, лишился собственной типографии, превращён на старости лет в корректора. Арестован 31. XII. 37. Расстрелян 11. I. 38... Долгие годы издавал популярный журнал "Пробуждение" и накануне Февральской революции напечатал стихи Валентина Петровича Катаева. Вот они здесь, в мятой ветхой тетради. Зоркие, пластичные. Зимний ночной пейзаж... Катаев редактировал "Юность", которую все читали. И онемелыми пальцами переписывая Розанова, я ощутил вдруг, что время замкнулось. 25-летний юбилей Корецкого. Приглашение. Не пошёл. Справили... Кто знает поэта Корецкого? Никто. Издателя-редактора? Кто у него сотрудничает? Очевидно, господа писатели идут "поздравлять" всюду, где поставлена сёмга на стол. Бедные писатели! Я боюсь, правительство когда-нибудь догадается вместо "всех свобод" поставить густые ряды столов... "Большинство голосов" придёт. Придёт "равное, тайное, всеобщее голосование". Откушают, поблагодарят. И не знаю, удобно ли будет после "благодарности" требовать чего-нибудь. Так великая ставка свободы в России зависит от многих больших причин и ещё от одной, маленькой: улова сёмги в Белом море. Василий Васильевич Розанов скончался 5 февраля 1919 года в тогдашнем и нынешнем Сергиевом Посаде. Могила не сохранилась. Поздняя сноска: Стихи Валентина Катаева из журнала "Пробуждение"
Морозный воздух был прозрачен, тих и чуток.
У кого что болит
В кафе сидит человек. Обыкновенный человек, ноль. Один из тех, о которых пишут: убито 10, ранено 26. Не директор треста, не изобретатель, не Линдберг, не Чаплин, не Монторлан. Он прочёл газету и знает теперь, как настроено общественное мнение в Англии. Он допил кофе и зовёт гарсона, чтобы расплатиться. Он рассеянно думает, что ему дальше делать - пойти в кинематограф или отложить деньги на лотерейный билет. Он спокоен, он мирно настроен, он спит, ему снится чепуха. И вдруг, внезапно видит перед собой чёрную дыру своего одиночества. Сердце перестаёт биться, лёгкие отказываются дышать. Мука, похожая на восхищение. (Георгий Иванов, «Распад атома») * * *
- Ах, товарищи дорогие! - сказал вдруг Мадьяров. - Вы представляете себе, что такое свобода печати? Вот вы мирным послевоенным утром открываете газету и вместо ликующей передовой, вместо сообщений о том, что бригада сталеваров вышла на вахту в честь выборов в Верховный Совет, и о том, что трудящиеся в Соединённых Штатах встретили новый год в обстановке уныния, растущей безработицы и нищеты, - вы находите в газете, знаете что? Информацию! Представляете себе такую газету? Газету, которая даёт информацию! И вот вы читаете: недород в Курской области, инспекторский отчёт о режиме в Бутырской тюрьме, спор, нужен ли Беломорско-Балтийский канал. Вы читаете о том, что рабочий Голопузов высказался против нового займа. В общем, вы знаете всё, что происходит в стране: урожай и недород, энтузиазм и кражи со взломом, пуск шахты и катастрофа на шахте, разногласия между Молотовым и Маленковым. Вы читаете отчёты по поводу того, что директор завода оскорбил семидесятилетнего старика-химика. Вы читаете речи Черчилля и Блюма, а не то, что они «якобы заявили». Вы прочитываете отчёт о прениях в палате общин. Вы знаете, сколько человек вчера покончили самоубийством в Москве, сколько сшибленных было доставлено к вечеру к Склифосовскому. Вы знаете, почему нет гречневой крупы, а не только то, что из Ташкента в Москву доставлена самолётом первая клубника. Вы узнаёте, сколько грамм получают в колхозе на трудодень из газет, а не от домработницы, к которой приехала племянница из деревни покупать в Москве хлеб. Да-да, и при этом вы целиком и полностью остаётесь советским человеком. Вы заходите в книжный магазин и покупаете книгу, оставаясь советским человеком. Читаете американских, английских, французских философов, историков, экономистов, политических обозревателей. Вы сами разбираетесь, в чём они не правы. Вы сами, без няни гуляете по улицам. (Василий Гроссман, «Жизнь и судьба») * * * Бывают ночи: только лягу
(Владимир Набоков, «Расстрел»)
Продолжение следует
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в |
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
 |
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
