   |
| |
Геннадий Старостенко |
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
О проекте
XPOHOCРусское полеМОЛОКОБЕЛЬСКСЛАВЯНСТВОПОДЪЕМЖУРНАЛ СЛОВОВЕСТНИК МСПС"ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ"СИБИРСКИЕ ОГНИРОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАГЕОСИНХРОНИЯ |
Геннадий СТАРОСТЕНКОДементий Паротиков - «Рубцы на сердце»Его книга «Рубцы на сердце», выпущенная в начале нынешнего года под эгидой ряда спонсоров «Алтайским домом печати», стала заметным событием в культурной жизни края. За внешней банальностью этой фразы – две судьбы: судьба театра и судьба актера в нем. Актерская судьба большая – в сотни ролей и в шестьдесят три театральных сезона на сцене краевого театра драмы. Сплетенье этих судеб на хрупком древе культуры и помогало тому стоять на ураганных ветрах истории. Скрепы судьбы театра оказались не такими мощными, как думалось прежде… Древо культуры надломлено, источено паразитами. А человек упрямо стоит – и обихаживает эти обломки живого, подлинного, национального, богоданного, социально разумного…
Книга выстроена в жанре исповеди, большого рассказа о жизни. И увлекает с первой же строки. Трогательно и тревожно повествование о предвоенном детстве, наполнены скупой мужской скорби страницы, посвященные войне. Радостью открытия проникнуты воспоминания о первых шагах в искусстве, о встречах с людьми творческого круга, без корысти и ревности направлявших к сцене молодого артиста. А дальше – захватывающий рассказ об актерском становлении, о поиске «искусства в себе», об учителях, о перипетиях быта, о борьбе и дерзаниях в театральном искусстве. Дар трагика, дар актера крупной формы, несомненно, берет начало в детстве, поломанном социальными перестройками тридцатых. Потрясает рассказ об отчем доме в Шадрине, из которого семья была изгнана в далеком 33-м. Тогда по всей стране прокатилась новая волна раскулачивания. Глава «В нарымской ссылке» соперничает по драматизму с «Колымскими рассказами» Шаламова. Только в ней все правда, нет и тени художественного вымысла, да и сам Шаламов, к слову сказать, здорово замаран враньем от Арабова и Досталя… Жуткая память о путешествии под конвоем в томскую тайгу, где Паротиковым определили поселение… тяжкое житье в землянке… жестокосердие… «холодная гражданская война» на истребление стяжательской и собственнической морали … - а рядом и непокорность, и милосердие, и примирение, и слезное прозрение, от которого застило глаза… Дементий Паротиков никогда не проклинал советскую власть, хоть и было за что. За проклятьями – тяжкие спазмы страдания и ненависти, а он всегда был полон энергией борьбы и созидания – борьбы за жизнь, за честь и достоинство человека, за светлый новый мир – без чужебесия, без низменного в человеке, за свободу от Бога, а не от дьявола… Любая цитата из этой главы будет просто вырвана из повествования «с мясом», а любой пересказ прозвучит жалкой репликой с оригинала. Это нужно читать… Полон трагической боли рассказ о том, как в 42-м война отобрала у семьи родителя. Как, терпя неисчислимые мытарства, Дема Паротиков – сам едва жив - ехал… шел… плыл в Новосибирск, чтобы забрать из госпиталя умирающего отца… Если ты личность, то выкажи волю, преодолей беду – и свою, и общую, народную. В этих бедах рождались и нравственная позиция, и творческий пафос. Потом была барнаульская школа фабрично-заводского обучения, уроки токарского мастерства, но грезилось уже иное. Прежде рампы герой исповедальной книги «Рубцы на сердце» поднялся вольтижером на трапецию, – и все началось с цирка. Жалко, что тираж этой книги так мал - всего тысяча экземпляров. Нынешние «тины» в своей массе так и не узнают о трудной и дерзновенной судьбе мальчишек военной формовки. Увы… живем в эпоху декультурации, и детские головы все еще обречены на задуривание со стороны монополии книгоиздателей, у которых реакция на все сильное и нравственно высокое в искусстве – как у сказочного Кащея - однозначная: здесь русским духом пахнет…
Пожалуй, мало найдется (при всем нынешнем обилии мемуарных творений) людей театра, чьи воспоминания полны искреннего восхищения игрой старых мастеров сцены. Печатные опусы и телеповествования «кумиров рампы» зачастую не чужды преувеличений – лукавства, сравнительных степеней, творческого начетничества, непременного слова «великий», сетований на «совок» и театральных анекдотов. А в рассказах Дементия Паротикова – восторги перед игрой мастеров соседствуют с простым и понятным стороннему человеку анализом актерской техники, с примерами ученичества. Для актеров тех лет сцена была подлинно святым местом. От учителей он раз и навсегда усвоил, что любой выход на сцену, даже без единого слова, надо расценивать как роль. Забавен, но скорее поучителен рассказ о первом появлении на сцене в крошечной роли конвоира. «…Сердце стучало, в ушах шумело, перед глазами поплыли круги… Вдруг появилось ощущение, что нижняя часть моего тела развернута на сто восемьдесят градусов, и ноги стоят носками назад…». Потом, пишет Паротиков, актерской молодежи объяснили природу мышечного зажима и ставили задачи по преодолению этого состояния. Читатель узнает, что начинающими актерами это состояние преодолевалось в «этюдах на публичное одиночество». В этой книге огромное количество имен, много живых и сердечных рассказов о провинциальном театре сороковых, пятидесятых - и ближе. Ярко, глубоко и поистине увлекательно повествуется о людях театра, о чистоте сердец, не ведавших тщеславия, но знавших лишь служенье Мельпомене, любимейшей из муз, а равно и Клио, которая к тому времени уже переставала содрогаться от предмета, музой которого считалась… Открой наугад любую страницу – и восторгайся. Да вот хотя бы эту: «…Ваграм Папазян демонстрировал свое искусство в шекспировском репертуаре. Благородство мавра, любящего Дездемону, являлось нам во всей своей откровенности. Сцены подозрения в измене он проводил с невероятно взрывной эмоциональной силой, а потом переходил на шепот и, замолкая, в огромной осмысляющей паузе разглядывал свои руки… Затем тихо произносил: «Тому, быть может, причина, что че…е…е…рен я?» В этот момент мурашки по спине пробегали. Зная, что Дездемона не виновата перед ним, мы испытывали не гнев, а сочувствие к Отелло. Сцену удушения Папазян проводил без звериного оскала, не рыча, не изображая страсть – он совершал акт обдуманный и для себя решенный. Билась в страхе, умоляя, Дездемона, а он, внешне спокойный, только несколько раз переспрашивал: «Молилась ли ты на ночь…» Внутренняя партитура образа была Папазяном тщательно продумана, замотивирована и блестяще исполнена… Все увиденное нами, молодыми артистами, являлось для нас наглядным примером высокой культуры и безупречного вкуса, бесценным уроком непревзойденного актерского мастерства. Мы учились отличать подлинное искусство от кривляния… Самые яркие и талантливые страницы книги воспоминаний Дементия Паротикова – в рассказах о наставниках. Читаешь о главреже Илье Борове – пусть и о легендарном по меркам «совковой» театральной глубинки, но уже бесконечно далеком и совершенно тебе не известном человеке, - и вдруг он весь перед тобой, обретаешь в себе радость осознания красоты человеческой и таланта… Вот Паротиков живописует образ актера Анатолия Быкова: «…невзрачного человека, с кошелкой в руках, в шапке-ушанке, с сереньком пальто и в валенках. По его облику можно было вообразить, что это счетовод какой-нибудь артели «Веревочник». Но приходил вечер – и он становился неузнаваем, выйдя на сцену. Поразительная правда была во всем, что он делал на сцене. Перед зрителями представал красивый и обаятельный, а главное – живой, убедительный, достоверный человек… Он был на сцене и хулиганистым актером, ему было скучно, если он в очередном спектакле не привнес в роль чего-то новенького из области импровизации…» Дороги автору воспоминания об Иване Лесникове, еще одной легенде краевой драматической сцены послевоенных лет, игравшем в «Женитьбе Белугина» Островского, в «Живом трупе» Толстого, в «Угрюм-реке» Шишкова. «…В финале спектакля в сцене сумасшествия Прохора Громова брала оторопь, мурашки по спине пробегали. Становилось страшно, когда Прохор-Лесников, ползая на четвереньках по ковру, как бы сгребая под себя золото, вдруг останавливался и смотрел стеклянными глазами в зал, произнося свои последние слова. Было боязно за Ивана Викторовича, появлялась шальная мысль: а не сошел ли с ума сам исполнитель? Трогателен рассказ о таланте и судьбе Зинаиды Знаменской. Обладая двумя дипломами о высшем образовании – врача и педагога, она выбрала актерскую профессию по призванию. Удивляла зрителей и коллег в острохарактерных и комедийных ролях, ей были подвластны и сатира, и гротеск… «…А крупный, импозантный, с красивым лицом и львиной шевелюрой Алексей Ефимович Ларионов! Заслуженный артист РСФСР, блестящий актер и талантливый режиссер, он был явлением в Барнауле. Очень артистически одевался: носил шляпу, длинный черный макинтош и массивную трость с набалдашником из слоновой кости… Однажды после репетиции он стоял на автобусной остановке около городского сада, неподалеку от старого базара, а я пробегал мимо… Вижу, как две старушки, подойдя к Ларионову и приняв его за священника, стали неистово креститься и кланяться. А он, стоя в вальяжной позе, картинно протянул им свою руку, которую старушки усердно облобызали и, продолжая креститься, удалились…» Дементий Паротиков, словно медиум, материализует, пользуясь всего лишь словом, и воссоздает из небытия образы старых артистов, начинавших свой путь еще в дореволюционном театре…
Да – то была эпоха… Прочитав в объемном фолианте «Барнаул – летопись города», что в 1946-м на сцене краевого театра драма было поставлено семь премьер, я с каким-то прозелитским изумлением упомянул об этом в разговоре с Паротиковым. Невероятно – семь премьер! Оказалось – ставили и по десять, на разных сценах, и не в ущерб качеству. Отхожим промыслом режиссеры в прежние времена если и занимались, то не во вред родному театру. То были времена режиссеров-патриотов. Главрежей-кузнечиков вообще не существовало как вида. А иные из нынешних так и скачут с беспутными вещичками по России – чертям на радость…
Долгое время возглавлявший Союз театральных деятелей края, никогда не скрывавший своей гражданской позиции, Паротиков негодует: «…Порушенное в одночасье театральное поле России сейчас представляет собой очень тревожное зрелище. Театральная нива вытоптана, запущена, буйным цветом прорастают на ней сорняки. Российский психологический репертуарный театр стал медленно, но верно превращаться в дурной балаган. И сколько бы ни убеждали меня сегодняшние театральные «новаторы» в сомнительной новизне решения, скажем, «Ревизора» или «Ромео и Джульетты», мой многолетний творческий опыт не может понять и принять той чепухи, какую порой приходится видеть на подмостках русского театра. Театр как вид искусства перестал исследовать душу человека. Он перестал зарождать в человеке понимание прекрасного, вызывать в душе высокие эмоции, чувство сострадания и сопереживания…» I.S.. Пролоббированное столицами появление на Алтае в качестве главрежа театра драмы юного питерца В. Золотаря привело к тому, что сегодня там на сцене звенят гениталиями абсолютно голые мужики - что, собственно, и выдается за творческое новаторство, совершенно неистовое в преодолении «дремучести» и «косности» сибирской глубинки…
Молодым творцам и художникам сцены эта книга ее ветерана могла бы раскрыть глаза на реалии канувшего в прошлое соцреализма, на жизнь вообще. Комментаторы, не жившие в то время, - увы, интеллектуально зависимы, через одного рабы новой самоцензуры . От очевидцев и участников событий культуры тех лет только и узнаешь правду. Например, о том, что за годы войны театр перечислил в фонд обороны четыреста тысяч рублей. На эти средства были построены танки, боевые орудия, эскадрилья самолетов «Алтайский истребитель»… За военным лихолетьем наступила долгая и во многом счастливая пора вызревания новой народной культуры. Технизация села и общинное подсознательное в нем помогали преодолевать издержки и напасти коллективизации. Читатель узнает, что большую драматическую сцену окружало немалое число народных коллективов в городах и селах края. А сама культурная нива Алтая привольно колыхалась в такт с колосьями хлеба насущного, радовала сердца, живила раны, звала к свершениям. Так ведь и было, поспешали новые дни, вершила свою подспудную работу диалектика преобразования старых ран в рубцы и новые социально-культурные скрепы. Сколько добрых слов произнесено героем исповеди в адрес энтузиастов театра самодеятельного. И опять же – любое единичное цитирование просто-напросто хромает…
Более шестисот страниц в этой книге, где рассказы и размышления народного артиста России Дементия Паротикова чередуются с фотографиями – старинными семейными, сценами из спектаклей. И все же есть в чем упрекнуть ее составителей. В постпозицию поставлены стихи Дементия Гавриловича. Не стихами силен автор «Рубцов на сердце», они в этой книге представляются избыточными. Смею предположить, что и сам он не стремился выносить их за пределы собственной души, уговорили. Актер Паротиков силен художественной правдой, которую несет со сцены. Силен в отстаивании приоритетов искусства подлинного, животворного, гуманистического – в условиях почти тотального диктата кризисных жанров - деструктивных, обезличенных, асоциальных, за которыми кобзоны (в думе) и швыдкие (в правительстве)… В формате этой короткой рецензии сожалеть приходится больше не об этом - а о том, что очень многие из нас не видели больших ролей Дементия Паротикова. Их было великое множество, и они уже сошли со сцены, унеся образы, творческие находки, актерский темперамент наконец. То немногое, что идет на сцене Алтайского краевого театра драмы им. В.М.Шукшина с участием Дементия Паротикова, несет лишь отголоски прежних больших событий на театре. Время неумолимо – и с этим не поспоришь, но издание книги воспоминаний – все же неплохая попытка взглянуть на вещи с иного ракурса, более оптимистичного. Ведь у этой книги уже есть читатели…
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
|
|
РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ |
|
|
Гл. редактор журнала "МОЛОКО"Лидия Сычева
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
