   |
| |
Елена Лобанова |
|
|
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
XPOHOC"РУССКАЯ ЖИЗНЬ""МОЛОКО"СЛАВЯНСТВО"ПОДЪЕМ""БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"ЖУРНАЛ "СЛОВО""ВЕСТНИК МСПС""ПОЛДЕНЬ""ПОДВИГ""СИБИРСКИЕ ОГНИ"РОМАН-ГАЗЕТАГАЗДАНОВПЛАТОНОВФЛОРЕНСКИЙНАУКАПАМПАСЫ |
Елена ЛобановаАХ, МОН АМУРХодить в аптеку или в магазин созерцательницы (как они сами себя втайне именуют), или попросту недотёпы (как именуют их окружающие), любят пешком, по тихим улочкам, узеньким и кривым, лучше всего незнакомым. Именно там чувствуют они себя как дома, поскольку из-за любви к хождению по этим самым улочкам каблуки у них постоянно стоптаны, а подол пальто, даже свежеотчищенный с утра щёткой, к середине дня уже неизбежно запылён или забрызган грязью. А посудите сами, приятно ли в таком виде встретить знакомых? Вот и получается замкнутый круг. На отдалённых же улочках можно умиляться крохотным домишкам, беленьким с голубыми ставнями, словно перенесённым сюда в полной неприкосновенности прямиком из девятнадцатого века, и однако же вполне жилым и обитаемым – вон и бельё сушится на верёвке, и кошка расхаживает на крылечке с хозяйским видом! А можно вдруг замереть от восторга перед трёхэтажным замком, со всех сторон изукрашенным круглыми башнями и резными балконами, сияющим зеркальными окнами и увенчанным громадной спутниковой антенной – Тадж-Махал да и только! Обожают созерцательницы также спрашивать дорогу у редких встречных – старушек с палочками, бредущих по растрескавшемуся тротуару, либо у серьёзных седоусых мужичков, до половины погружённых в капот своих жигулей модели «копейка». И те и другие обязательно остановятся, прервав своё занятие, и примутся объяснять предстоящий маршрут в таких подробностях, вроде «перейдёшь через путя» или «возьмёшь трошки влево», что через две минуты объяснений путешественница уже чувствует себя почти родственницей этих мирных обывателей. И так хорошо и ласково станет у неё на душе, что губы сами собой забормочут в такт шагам глупенькую песенку, вроде: «Ах, мон амур, мон ами, та-та-та, та-та-та…» Но не надо думать, будто жизнь созерцательниц – сплошная праздность. Как все люди, они ходят на работу – уже не свободным кружным маршрутом, а обычным, всеобщим, с утренней троллейбусной давкой. Правда, надо сказать, на работе они не способны завоевать никакого мало-мальски значительного положения и авторитета в коллективе своего крошечного швейного предприятия. Слишком уж простодушно реагируют они на прозрачные намёки вроде «Ни у кого не завалялось лишней двойной иглы?», слишком уж охотно бросаются ставить электрочайник или бежать в угловой магазинчик за печеньем. Служебные успехи и карьера, как правило, обходят стороной сотрудников с таким отрешённым взглядом и блуждающей на лице рассеянной улыбкой. И не смешно ли ожидать карьерного роста от человека, способного просидеть сорок минут в приёмной по вызову шефа и, наконец переступив порог кабинета, извиниться за беспокойство? Зато дружбой созерцательницы не обижены. Все их подруги, красивые, смелые и весёлые, любят своих незадачливых приятельниц и неизменно оказывают им всяческое покровительство, начиная от дарения чуть-чуть вышедших из моды сумок и шапок и заканчивая пламенными монологами-исповедями где-нибудь на скамейке в ближайшем скверике. И практически ни одна из них не забывает позвонить и поздравить подругу-созерцательницу с днём рождения, а то и явиться с бутылкой хорошего вина или невиданней красоты кексом в её квартирку с пожелтевшими обоями и всюду валяющимися кусочками начатого вязания – будущими свитерами со спущенной проймой, которые неизменно составляют основу гардероба хозяйки, а также её престарелой мамы. Единственное, чем огорчают созерцательницу её замечательные гостьи – это их корректная холодность друг к другу, из-за которой день рождения всё-таки не выходит весёлым, как ни старается виновница торжества украсить стол и организовать конкурс анекдотов. Мужчины, как ни забавно, тоже не обходят вниманием эту, в общем-то, безвредную нескладёху. Великодушно обнаруживают они в ней некоторые достоинства, вроде незлобивости и умения не соваться со своим мнением, когда его никто не спрашивает. И потому охотно делятся с ней своими взглядами на жизнь и планами на будущее, и даже доверяют ей свои незаживающие душевные раны, вроде истории с дипломом, послужившим основой докторской диссертации коварного научного руководителя, или жалуются на самодуршу–начальницу, неуклонно начисляющую гордому правдолюбцу-подчинённому самую низкую премию. Ценится в собеседнице также готовность в любой момент вытащить детский плоский кошелёчек на молнии и, невнятно бормоча: «Ты извини, я понимаю, конечно, но у меня тут тоже не очень…», – вытащить-таки один из двух оставшихся полтинников. И, кстати, очень многие возвращают-таки ей эти полтинники практически в срок, в день получки, с торжествующим возгласом: «Ну, Светик, ты в курсе – за мной не пропадёт!» После чего, удостоив её звучного поцелуя в щёчку, чинно шествуют мимо зардевшегося Светика в весёлой компании в ближайшую кафешку. И вдруг однажды недотёпе-созерцательнице везёт! Вдруг в один прекрасный день кто-то из посетителей забывает на столе у закройщиков великолепный дамский журнал: с глянцевыми листами, с потрясающими фотографиями красоток и рекламой немыслимой косметики – оказывается, изобрели уже и крем «избавьтесь от морщин за 30 минут», и гель «попрощайтесь с целлюлитом»! Но самое главное – в этом журнале, в самом почти конце, вслед за моделями «осень-зима» объявлен конкурсный проект «Вязаная сказка»! И не успевает ещё она пробежать глазами условия конкурса, не успевает толком соединить в сознании ключевые фразы «дом моды «Алевтина», «мастерицы вязать вручную», «приглашаем показать своё искусство», «по фольклорным мотивам» и «две цветные фотографии и описание модели», как чувство: «Так вот же ОНО! Наконец-то!» – так и обжигает её. И весь следующий месяц Светик живёт на автопилоте. По привычке она ходит на работу, машинально совершает какие-то действия и произносит какие-то фразы, но мысленно она неотрывно вяжет. Она вяжет крючком номер четыре с голубой пластмассовой ручкой, слегка треснувшей у начала стального стержня, и волнует её лишь одно: не сломалась бы окончательно эта ручка до того, как будет довязано до последней петельки её чудесное, волшебное, невиданное платье в гуцульском стиле! Откуда взялся этот самый гуцульский стиль, она понятия не имеет, но предполагает, что откликнулись на фольклорный призыв какие-то её украинские корни. Недаром бабушка пела, бывало: «Взяв бы я бандуру та й заграв ще знав… Через ту бандуру бандуристом став…» Вот и она, Светик, не иначе как «через ту бандуру» вдруг мысленно увидела это платье: верх жёлтый с заниженной талией, низ коричневый, и красно-коричнево-белый орнамент – цветы, листья и бутоны – на груди, по подолу и по спущенным проймам рукавов. Подруги её всю первую неделю только терпеливо усмехаются, не желая даже обсуждать нелепую затею. Потом с недоумением разглядывают пёстрые разнокалиберные клубки, сопровождаемые пояснениями: «Вот это, помнишь, был у меня свитер?.. А это мамины носки…» Ещё через неделю начинают интересоваться: «А зачем тебе вообще это надо? Время некуда девать? И думаешь, ты это довяжешь?» К концу же месяца они берут платье в руки, прикладывают к груди и бросают косой взгляд в зеркало, после чего спрашивают озадаченно: «Светик, а откуда ты вообще такой фасон взяла?» И это, по сути дела, уже почти триумф! Фотографии, правда, выходят ужасные. Та, на которой она стоит вполоборота, якобы перед камином, ещё туда-сюда, хотя никто её там не узнаёт. А та, на которой она верхом на стуле – просто ни в какие ворота! Насчёт верхом на стуле – это фотограф распорядился: иначе, мол, не видна вязка в узоре на груди. А она, конечно, подчинилась: как-никак в ателье начальник – фотограф. И правда, вязка вышла чётко. Но выражение лица!.. Как, видимо, у всякой нормальной женщины, если её посадить верхом на стул перед камерой. На эту фотографию неудобно было смотреть, словно она сидела раздетая. Отправив оба снимка в журнал, она даже вздыхает с облегчением: избавилась! На вопросы подруг: «Ну! Отослала?!» – кисло морщится и не то кивает, не то качает головой. А гуцульский наряд висит в шкафу постыдным напоминанием о неудавшемся карнавале. Но понемногу Светик начинает возвращаться к привычной жизни. И только-только было удаётся совсем вернуться… Счастье иногда является к человеку безо всякого предупреждения. Только что шёл он себе спокойно домой с работы, разглядывая афиши на заборах и размышляя о левитации: неужели все легенды о полётах без всяких приспособлений – сплошная выдумка? А ведь как бы хорошо, слегка оттолкнувшись от тротуара, взвиться метра на полтора… или нет, лучше на три, чтобы не мешать движению транспорта… и безо всякой вечерней давки и суеты бесшумно, элегантно двинуться в сторону дома – над перекрёстками, улицами, заборами… хотя заборы тогда, получается, больше не нужны? если каждый сможет их перелететь?.. И, задумавшись над этим ответственным вопросом, человек дёргает на себя сначала дверь подъезда, потом – дверцу почтового ящика… И с недоумением разглядывает выпавший в ладонь плоский твёрдый конверт с загадочным штампом. И долго, долго вертит его в руках, уже надеясь в глубине души, но всё ещё не решаясь поверить, а там более открыть и увидеть воочию волшебные буквосочетания «финалистке конкурса» и «приглашение на итоговое дефиле и участие в передаче… Москва, улица… дом моды «Алевтина»! Созерцательницы умеют плакать от счастья навзрыд, не слушая уговоров: «Светик, ну хватит уже! Может, водички дать? Ну подумай: на кого ты завтра будешь похожа?» И назавтра её, действительно, не узнать. Однако не потому, что нос у Светика размерами и цветом напоминает небольшое яблоко сорта «джонатан». Изумляет окружающих совершенно изменившееся выражение её лица: вместо привычного глуповато-радостного удивления на нём проступают растерянность и даже страх. Особенно это заметно при разговоре с подругами, заботливо наставляющими: «Только не вздумай ехать в своей шапке! А то и на телевидение не пустят! Возьми хоть мою лисью», «Смотри не зевай там, в Москве! Может, мужика какого-никакого встретишь!» или: «Как познакомишься с этой Алевтиной – сразу предложи: так и так, мечтаю вязать для ваших коллекций! Они, если что, даже машинку вязальную могут дать!» К моменту отъезда на Светике уже буквально нет лица под лисьей шапкой. Она уже и сама не понимает, рада или не рада приглашению, и чувствует себя троечницей, которую внезапно заставили писать «срез» по всем предметам, да ещё и за сто вёрст от дома, в чужом неведомом краю. И чем ближе минута отхода поезда, тем сильнее тоска сжимает её сердце, и слёзы уже где-то совсем рядом, и в пятый раз она повторяет: «Мам, ты ж на ночь не забывай корвалол на тумбочку класть! И дверь всё время чтоб на цепочке!» И когда поезд трогается, она с перекошенным лицом стучит изнутри в окно, а другой рукой прижимает к уху воображаемый телефон – буду, мол, звонить! – и только когда перрон за окном сменяется унылым кирпичным забором, даёт себе волю и рыдает в полную силу, заставляя соседей по купе опасливо посторониться. А мама растерянно бормочет вслед: «Ну чего ты, Светик? Через неделю же вернёшься!» – и разглядывает ладони с тремя подогнутыми и семью вытянутыми пальцами. Однако и семь дней, оказывается, – немалый срок. Ибо спустя эти дни возвращается Светик другим человеком. Она улыбается рассеянно, как бы видя сквозь родные лица что-то совершенно другое, таинственное и прекрасное. Она ещё явно пребывает в дальних далях, созерцая… но что же, что именно?! И мама робеет расспрашивать свою дочь – теперь, в сущности, столичную штучку! – Ну?! Как финал?! Какое место заняла? Была у вас презентация? А съёмки?! – накидываются на неё подруги – в сущности, глубокие провинциалки! – Оценили они тебя? Предложили работу? Как там вообще в столице? Что купила? Последний вопрос пробуждает Светика от мечтаний, и она поспешно тащит из своей неуклюжей сумки целлофановый пакет, который лопается по дороге, и из него с шуршанием сыплются конфеты в пёстрых обёртках. – «Малинка», – читают название подруги, подобрав пёстренькие бантики. – Попробуйте, девочки! Они с соком внутри! – счастливо объявляет Светик. – Мам, я чайник поставлю? – А как же! – спохватывается мама. – У меня и тортик готов! И под чай с тортиком из готовых коржей, прослоённых сгущёнкой и вареньем, начинается рассказ о Красной площади и соборе Василия Блаженного, о метро и Гостином дворе. И уже одни эти названия обладают такой волшебной силой, что не только Светик, но и все подруги как будто различают расписные купола, и башню с курантами, и тёмно-бронзовые статуи в нишах подземных станций, и лепные узоры вокруг барельефа с изображением головы в шлеме, а внизу надпись «Слава танкистам», и мириады лампочек, целая лавина света вокруг торговых галерей… – Ну а цены? – спрашивает одна из подруг. – Небось не подступишься? – А как же?! – удивляется Светик. – Там же зарплаты совершенно другие! Москвичи так работают – вы себе не представляете! Всё время трудятся, спешат, себя не жалеют, ни минуточки свободной! И при этом, – тут она опять мечтательно улыбается, и щёки её слегка розовеют, – очень милые, приветливые люди! – И что? Что тебе сказали? Какое место? Как встретили вообще?! – От-лич-но! Условия прекрасные, два дня – обед и ужин бесплатно, и водили на выставку батика, и финал наш показывали по местному телевидению! – По местному! – вздыхают подруги отчасти восхищённо, отчасти разочарованно. – Фотографии хоть привезла? – А как же?! Моё платье так хвалили, фотографировали, вот тут снимки, надо только достать конверт… И ходить по подиуму нас учили, там у них и парикмахер, и визажист, и стилист… И мне знаете что сказали?! Что я – украинка! После этого воцаряется недоуменная пауза. – Это…в каком смысле? – уточняет мама, поправляя на носу очки. – Хотя да, бабушка же у нас с Донецка… – Нет, они сказали – абсолютно чистый тип! Все черты лица, и волосы, и вообще! При этом Светик выпрямляется и слегка поворачивает голову, давая возможность всем убедиться в сказанном! И выражение лица у неё – как у гадкого утёнка, после того как его назвали лебедем. И подруги неуверенно кивают, разглядывая всегда довольно-таки бесформенные, а теперь – нет, вы только гляньте! – аккуратно выщипанные брови Светика, и губы с остатками розовой помады, и новую стрижку. И каждая размышляет на тему, что вот надо же! Что может сделать с человеком буквально один штрих стилиста… буквально превратить в женщину… и прямо-таки почти в красавицу… и что если бы мне, например, так повезло… – Ну а финал? Съёмки?! – наконец не выдерживает одна, и остальные поддерживают её, проявляя на сей раз редкое единодушие: – Да, какое ты место заняла? И что тебе вручили? Приз или деньга? Тут выражение гордого лебедя покидает лицо Светика. Аккуратные бровки жалобно приподнимаются, губы улыбаются извиняющейся улыбкой. – Ну, там так получилось, – бормочет она, – когда уже самый финал… в смысле, когда всем сказали идти в триста вторую студию… и все девочки уже пошли, а у меня развязался шнурок на сапоге, представляете? Мне для дефиле давали такие хорошенькие красные сапожки, впереди длинная шнуровка! – мимоходом хвастает она. – И вот пока я завязывала, все уже убежали, и пришлось их потом искать. А там коридоры такие длинные, всё время повороты, повороты, и двери все одинаковые, представляете? И освещение такое слабое, номер пока рассмотришь…. – Так ты не нашла их?! – свистящим шёпотом перебивают её. – Не догнала?! – Нет, почему? Нашла, конечно! Мне все девочки так обрадовались, даже трогательно… Мы вообще знаете как сдружились! У меня полный блокнот адресов: и из Ростова, и из Нижневартовска, и из Перми! И вязок образцы: коротким крючком, длинным, тунисское вязание! И они мне так сочувствовали все… После этих слов вдруг настаёт оглушительная тишина. Подруги с выражением разных степеней ужаса на лицах замирают, уронив чашки и ложки. Мама страдальчески поднимает седенькие бровки и прижимает руки к груди. И полная страха и страдания пауза длится до тех пор, пока Светик не продолжает плачущим голосом: – Ну просто, когда я уже завязала шнурок, мимо шла другая группа… вернее, они тоже как бы бежали… И один мужчина с рупором как закричит в самое ухо: «Заходим! Заходим! Все заходим!» И все как-то очутились в такой комнате, там скамейки рядами, и всех быстро-быстро рассадили, меня в предпоследний ряд, и началась передача, типа как раньше был новогодний огонёк. – Подожди… То есть ты попала не в свою передачу! И осталась там сидеть? Пропустила своё дефиле?! – А куда было деваться, если они сразу всех гирляндами закидали и ёлку зажгли? И сказали: «Тишина! Мотор!» И потом, там тоже было очень интересно! Пели, танцевали, монологи читали… А дефиле всё равно каждый год в конце ноября. Это же по итогам конкурса! Правда, девчонки слышали, что спонсор на следующий год вряд ли сможет… Но я надеюсь… Девочки, ну куда же вы спешите? Посидели бы ещё! Однако, к огорчению хозяек, девочкам уже некогда. С озабоченным и даже несколько сердитым видом они расходятся, попрощавшись довольно сухо. И заканчивают вечер мама с дочкой у телевизора, допивая чай и обмениваясь последними впечатлениями: – А как рано, значит, начинают снимать новогодние передачи! – Ой, вот бы теперь её посмотреть! Меня там, правда, вряд ли видно, но артисты очень хорошие! Я и фамилии некоторые записала. – Хотя скоро и нам к празднику готовиться… Ёлку опять на распродаже купим, тридцать первого? – Ой, совсем забыла девчонкам рассказать про ледяные статуи! Там же недалеко площадь была, и на ней фигуры – все изо льда, совершенно прозрачные, представляешь? И люди к ним на счастье копеечки приклеивают! Ну ладно, это я тоже сфотографировала, только напечатать… – А фотоцентр наш теперь куда-то перенесли. А куда, не знаю! – Ничего страшного, найду! В воскресенье пойду прогуляюсь… И Светик вздыхает успокоено и счастливо.
Вы можете высказать свое суждение об этом материале в |
© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ" |
|
|
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
