Ирина ЛОБАНОВСКАЯ

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

XPOHOC

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

СЛАВЯНСТВО

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

Ирина ЛОБАНОВСКАЯ

Фотография

— Прости меня, пожалуйста… Я так виноват перед тобой… Виноват… Прости…

Слова, мелкие и холодные, скользкие на слух и на ощупь слова, пробегали мимо тихими ящерицами, узкими, серо-пыльными, шурша в воздухе хвостами — какие длинные у слов хвосты!.. Юркали и юркали рядом, куда-то в сторону, в сторону, все дальше и дальше, совсем далеко…

Виноват… Прости…

Шуршащие в воздухе слова… Безликие и липучие, какие-то клейкие… Зачем они ей?..

Юля смотрела в окно, а он все говорил и говорил… Прости… Виноват… За стеклом захлебывался в истерике дождь, типичный неврастеник, как все городские. Виноват… Прости… По ногам  несло ветром. Длиннохвостые какие слова…

— Что ты молчишь? — крикнул он.

— А что я должна делать?

Он удивился.

— Ну… не знаю… Отвечать мне…

— Что отвечать?

— Дура! — взорвался он.

Слова-камешки… А кто сам не без греха…

— Мне пора, — сказала Юля и встала.

На фотографии они втроем — Юля, Андрей и Санька. Андрей стоит возле матери, прижимая к груди охапку цветов. Как же они называются?.. Цветы… Такие желтые и лиловые… Как же… как же?.. Андрюшке одиннадцать лет. А Санька сидит верхом у Юли на плечах, оседлал маму, смеется Андрей. Саньке два с половиной. И все они такие счастливые… Так хохочут… Андрей смотрит на мать и брата, Юля подняла голову вверх, к Саньке, и крепко держит его руками за две ладошки. Все трое смеются… Солнце, лето, счастье… А что это такое — счастье? Слово злобилось и грозило ужалить. Шипящее слово… Как змея. Или обозленная кошка. Кто там еще шипит? Раскаленная плита, если капнешь на нее нечаянно водой. Вода… Рядом там было озеро, всегда по-монашески темное, грустное, прикрывающееся от людей листьями кувшинок. Желтые цветы… А те, что нарвал тогда Андрюшка? Как же они назывались?.. Как же, как же?.. Лето, солнце, синее небо… Солнце — свистящее слово. Так свистит пуля. Глупости. Откуда ей знать, как свистят пули? Да и свистят  ли они вообще?.. Может, метафора… Пустая и бесцветная… Олицетворение… Какие у них троих, у всех, счастливые лица…

    — Мамочка, — сказала толстая докторица, равнодушная и подслеповатая, — у ребенка плохие анализы. Надо обследоваться в больнице.

Юля смотрела непонимающе. У Саньки — плохие анализы?.. С чего бы это? Какое зудящее слово, будто комариха, жаждущая кровушки…

Еще вчера все было так хорошо… Санька сидел на кухне, весь обсыпанный родинками липкой гречневой каши.

— Грязнуля! Есть не умеешь, — сурово выговаривал ему Андрей.

А сегодня… Какое страшное слово… Сегодня все вокруг угрожающе гудело. Кровь… кровь… плохой анализ крови… у ребенка лейкоз… кровь… Санька… За что мне это? За что?!

— Мама! — истерически крикнул Андрей. Нормальный неврастеничный ребенок, как все городские. — Мама! Они врут! Санька здоров! Это ошибка, правда?!

— Правда… — Какое грубое слово… Прямо-таки рычащее… — Правда. Врачи тоже люди и могут ошибаться…

— Ну вот… — облегченно выдохнул Андрей.

Утренний храм встретил ее тишиной. Тишина… Усыпляющее слово…

— А кому мне молиться о здравии?

Бабушка в зеленом платочке обернулась.

— Да вот, видишь, миленькая, это Пантелеймон… Ему и молись. Свечку поставь. Все болезни отведет. Как рукой снимет.

Пантелеймон… Ласковое слово… Какой молодой…

Юля стояла, застыв, вглядываясь в лицо святого. Помоги мне, святой Пантелеймон… мне и моему ребенку… Спаси моего ребенка…

— А ты и святой водички возьми. — Бабушка в зеленом платочке. — Вон бутылки  стоят… И давай дитю пить по чайной ложечке. Раза три в день.

— Откуда вы знаете про дитя? — удивилась Юля.

— Чего тут знать… — Бабушка низко опустила на лоб зеленый плат. Глаз не видно. — Тут и знать нечего… Молись, миленькая, молись… Поздоровеет дитя…

С икон смотрели строгие глаза. Юля испугалась. Очень строгие… Как приказ. Что они хотели ей сказать? О чем помнили и вспоминали?

— Я… — беспомощно начала Юля.

— Иди, иди, миленькая! — махнула рукой бабушка. — Времени зря не теряй! Тут каждая минута дорога!

Откуда она знала про минуты?..

— Твой муж — негодяй! — отчеканила мать. — И сволочь!

— Это одно и то же… — прошептала Юля. — Зачем повторяться?..

Пустые, холодные слова… Никчемные…

— Не умничай! — озлобилась мать. — Даже мужа себе выбрать не сумела! Все твои подруги сумели, а ты нет. Зато детей нарожала!

— Женщины должны рожать детей… Иначе зачем они живут на свете?

Да, зачем они живут на свете?..

— Ах, должны?! — иронически прищурилась мать. — А муж не должен их содержать?

Жужжащие какие слова… Как шмели.

— Нам хватает…

Мать заплакала.

— А лекарства для Саньки? А если понадобится операция? Ты о ребенке бы подумала…

Юля отвернулась к окну. Облака то оплывали жидким кремом, то горячо плавились по краям. Будто свечки в храме.

— Ты никогда не думала о деньгах! Но они нужны, когда люди болеют! А когда болеют дети… — Мать достала носовой  платок.

Старательно пропел свою единственную излюбленную мелодию мобильник.

— Это ошибка! — истерически закричал прямо в ухо Андрей. — Мама, это ошибка!

Какое шумное слово…

Летние дожди  — какие-то безумные, озлобленные, бешеные — просто извели. Зонты, лужи, забрызганные брюки и колготки, грязные дети … И стирка, стирка без конца…

— Шерсть греет даже мокрая, — говорила мамина подруга Анна Петровна. — Носи шерстяное.

Этот полосатый свитер — все тот же… И те же самые оголтелые летние дожди, сорвавшиеся с катушек долой… Серое, чересчур приблизившиеся к земле небо… Реки по тротуарам… Мокрые дети…

А Анны Петровны нет… Уже несколько лет. Это страшное короткое слово «рак»… Страшное и короткое…

Мама почему-то поссорилась с Анной Петровной, и два года до ее смерти они не виделись, не  перезванивались. Страшное короткое слово… И вся жизнь позади…

Мама удивительно умела портить отношения с людьми. Со всеми без исключения. Избранных тут не оказывалось — плохие все!

Мама… Как порой далеки друг от друга бывают родные по крови люди… Родные биологически… Но не «по образу и духу своему»…

Пел Окуджава…

Сколько народа, настоящая толпа пришла тогда с ним прощаться… Одного дня не хватило… И не хватит всей жизни, чтобы понять свои ошибки, чтобы успеть их  исправить и успеть не натворить новых… Ошибки — пятна на твоей одежде… Темные и расплывающиеся грязью по краям. И не стереть, и не вымыть…

Город, живущий среди луж… Холодно… Но шерсть греет даже мокрая…     

Думала: любовь… А муж и дети остались где-то далеко-далеко… Очень легкое, воздушное слово. И сама она казалась себе невесомой и летящей. И мчались мимо подмосковные озера, куда они ездили с Михаилом, и безразличные гордые леса, и мурлыкающие реки, выгибающие узкие спинки… Тем обгоревшим от солнца летом они с Михаилом думали, что будут вместе, что ход времени — ты вслушивайся в него, вслушивайся! — стучит именно для них звонким метрономом и остается эхом в лесах, равнодушных и чересчур высоких.

А что им лес? Что им время? Что им люди? Они сами по себе… Двое… Ограниченное слово. Спотыкающееся.

Липа размахивала ветками над их головами, словно сигналила: точка-тире, тире-точка-точка… А что это значит?

— Да ничего! — сказал Михаил. — Ровным счетом ничего…

Какое отрицающее слово…

Думала: любовь…

Мята с клубникой…          

— Она теперь в платке ходит, — услышала Юля о себе.

И дружный смех коллег-подружек. Почему это смешно? Над чем вообще люди смеются? И над чем плачут? Совсем не над тем, над чем надо бы… Все перепуталось, все перепутано… Слово-паутина.

— Это хорошо, что дело пошло на лад, — врач смотрел устало. — Это очень хорошо… Но вы ведь понимаете…

Она все понимала. Какое широкое слово… Прямо безбрежное.

— Надо все время следить. Постоянно. У вас ведь есть еще один сын?

Чересчур часто они все напоминают ей об этом… Сын… Слово-опора. И слово-тревога. И слово-страх.

— Санька младший, — в который раз повторила Юля.

Врач кивнул. До чего омерзителен белый цвет его халата… Хоть бы  зеленый какой-нибудь… Тогда была очень яркая трава… Середина июля… И цветы в руках Андрея… Как же они назывались?..

— А старший в пятом классе.

Врач что-то писал в карте…

— Твой муж предлагал мне близость, — отчеканила мать. Она была еще молодая, или, точнее, моложавая женщина. — Он негодяй!

Юля растерянно опустила на колени вязание.

— Мама… Зачем ты рассказала мне об этом?

— Затем! Ты должна знать, наконец, какой у тебя муж! С кем ты жила?!

— А что ты ответила ему?

Мать возмущенно вздернула плечи.

— Ну и вопрос! Ты сомневаешься в своей матери?! Дочь, называется!

— Я сомневаюсь во всем… — пробормотала Юля.

— Глупо! — сказала мать. — Неужели ты могла подумать, что я согласилась?! Да, доченька у меня… Вырастила! Сколько сил отдала, всю душу вложила! И вот, пожалуйста! Она мне не верит!

— Я верю, мама, верю… — прошептала Юля. — И ничего такого не думала… Просто… Зачем ты мне рассказала об этом?..

Мать вышла и злобно хлопнула дверью. 

На фотографии их трое — Юля, Андрей и Санька. Андрей смеется… И Санька тоже. Прямо хохочет. Оседлал маму — и доволен. Юля подняла голову вверх, к небу, к Саньке, и крепко держит его руками за две ладошки. Держит… Стараясь удержать… Какое-то ржавое слово… Да нет, что это она? Слово замечательное. Рожь и рыжий Санькин вихор… Юля в детстве тоже была рыжеватая. Потом потемнела.

Высоко над ними — Юля вспомнила это позднее — слабым мерцанием чертил себе путь самолет, оставляя после себя белую расплывающуюся ленту, так напоминающую ленивое широкое облако.

— Он думает, что может сделать целую облачную дорогу! Прямо облачное белое шоссе, — засмеялся Андрей. — А он ничего не может, только лететь.

— И это немало, — сказала Юля и подумала: «Да смог бы хоть это…»

Лететь… Изменчивое и лживое слово… Идти… Намного прочнее.      

— Звонил отец, — солидно и между прочим, принимая у нее сумки, бросил Андрей. — Ужин я подогрел. Он спрашивал про Саню.

— Кто? Ужин? — усмехнулась Юля, снимая куртку.

— Жи-и-и!.. — дурачась, крикнул Андрей. — «Жи» и «ши» пиши через «и»! Мы все живы! Живы! Мам, выпиши Саньку поскорее! Это можно?

На фотографии они втроем…

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев