Елена Пустовойтова

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ 

О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2009 г.

XPOHOC

Русское поле

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

СЛАВЯНСТВО

ПОДЪЕМ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

СИБИРСКИЕ ОГНИ

РОМАН-ГАЗЕТА

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ГЕОСИНХРОНИЯ

Елена Пустовойтова

Сын

Повесть

 История, описываемая мной, подлинная. Имена, по понятным причинам, изменены, герои, естественно, тоже немного отличаются от подлинных участников этих событий.

Снегопад

Если бы он мог умереть спокойно, обыденно - без пота, боли, слез и прочей телесной дряни, будто уснуть, окунувшись в счастливый своим неведением сон, то пришел бы на то место, где был счастлив. И умер, на мгновение замерев от предчувствия, того, старого счастья, окинув взглядом все вокруг. Но совершить такое было не в его власти, и он жил, день за днем, ничего не ожидая от жизни.

Он увидел ее под фонарем. Шел снег. Крупный, хлопьями. Она стояла, освещенная безжизненным светом лампы, словно под колпаком, в котором ошалело плясали и теснились снежинки. Стояла, чуть растопырив руки в стороны, как птица подбитые крылья, и опрокинув к снежинкам свое лицо, одна одинешенька не только под этим колпаком, но и на всей набережной, по которой редко разбрасывали свой свет фонари.

И у него, ни с того ни с сего, словно перед прыжком с непомерной высоты, гулко, под самым горлом, застучало сердце.

Его джип тогда медленно месил мимо нее колесами снег, но все же не так медленно, чтобы детально разглядеть стоящую на обочине под фонарем девушку. Не только разглядеть, а и что-то к ней почувствовать. Однако не только Артем обратил тогда на нее свое внимание, а и Лика с Валькой.

Валька не стеснялась своего заурядного, совершенно негламурного имени и не меняла его, потому что сама была неотразима хороша. А Лика раньше была обычной Лидой, и до того еще, как ее жизнь свела с Артемом, переименовалась в Лику, считая, что такое имя добавит ей импозантности. Она тоже была не дурнушка, хотя на конкурсе красоты и до середины тура бы не дошла - сняли бы с дистанции. Однако Артем, в отличие от Юрки, не мог возле себя долго терпеть пустую красоту. Ну, день другой, и уже начинал замечать - как смеется, над чем смеется, что сказала, как слушает… И - прощай красотка. Раздражительность одолевала, что никакой красотой в норковой шубе ее невозможно было прикрыть. Поэтому возле него надолго осталась Лика, на которую он, встретив несколько раз на тусовках, поначалу и внимания не обратил. Осталась из-за того, что не курила и не жевала жвачку и могла не только слушать, но и дельно отвечать.

- Смотрите… Улететь хочет… Ей Земля с придурками надоела… - хохотнула, щелкая жвачкой Валька.

- Да нет, - отозвалась Лика. - Такой не улететь… Её явно подбили.

Артем не мог этого объяснить и позже, а уж тогда вовсе не знал, почему он остановил машину, и, кинув сидевшему рядом с ним Юрке, что если будет в том необходимость, позвонит, схватил, будто опаздывая, раскинутую на спинке сиденья куртку на волчьем меху, и звонко, словно отвесил кому-то пощечину, хлопнул дверцей. Краем глаза до этого заметив неприкрытое, до столбняка, удивление в глазах Лики и Вальки, замеревших на заднем сидении. И пошел под летящим снегом, к той, что стояла под фонарем.

Она глянула на него, словно точно зная, что все самое важное в жизни приходит всегда неожиданно и одновременно буднично, ничуть не испугавшись, будто поджидала. Глаза большие, счастливые. Раскрасневшиеся щеки, растрепанные, в снежинках, волосы.

Чуть качнулась, потеряв равновесие:

- Так красиво! Они просто мчатся оттуда, с их высоты к нам! Я никогда не видела такой красоты! Посмотрите! Просто завораживает…

Он встал рядом с ней и подставил своё лицо под снег, и на него с непроглядной черноты небес сразу же ринулись снежинки, медленные, чуть заметные перед кромкой света, разбрасываемого фонарем, и крупные, четкие, стремительные, лишь только её касались. И, обрываясь, неслись ему в лицо, метя, казалось, в глаза. Он даже прикрыл их.

Не так, как прикрывал от снега или ветра, а с некоторой долей испуга и удивления – словно долгожданную цель замечали снежинки, срываясь с небес, словно осознанно неслись – ударить. Но потом, будто передумав или чего-то испугавшись, проскальзывали мимо, тихо оседая на земле. И вдруг весело ему стало, как в детстве на снежной горке, и так интересно все вокруг, словно он впервые вышел на улицу после долгой, затяжной болезни, и, чувствуя разгоряченными щеками прохладу прикосновений снежинок, удивляясь самому себе, тихо засмеялся навстречу снегопаду.

Рассмотрел Артем ее только в кафе, перед которым, он заметил, она замешкалась и засомневалась, когда, присев за столик она испуганно вглядывалась в меню, вытирая украдкой салфеткой щеки, мокрые от стремительно таявших в жарком полумраке зала запутавшихся в волосах снежинок. И вновь, в который раз за этот странный вечер, ему стало хорошо и покойно, как в далеком детстве, когда кто-то родной теплой ладошкой гладил его по голове.

- Я буду только кофе… Извините… - немного сконфуженно, но в тоже время настойчиво произнесла она, отложив решительно меню. – Это можно? За это они, - она кивнула на официантов, - не рассердятся?

- Никто на нас ни за что не рассердится, - поднял привычно над головой руку Артем, щелчком призывая официанта.

Она отвела от него глаза. И он тотчас понял, что все в его жесте она верно поняла, и все то, что она поняла, ей в нём не понравилось.

Что у нее были именно голубые глаза – он не сомневался, хотя наверняка этого не знал – в полумраке кафе и там, под фонарями, их цвета нельзя было определить. Но он знал – голубые. Светлые русые волосы, которых не касалась краска, собраны в толстую косу, что вольно была брошена за спину и перекатывалась, при всяком ее движении, с плеча на плечо. Одета в трикотажную, немного растянутую на коленях, длинную черную юбку и в такой же свитер. Многие изысканные женские наряды Артем не только видел, но и сам выбирал для подарков, и знал, что все, что было надето на этой, девушке, так странно и властно заставившей его покинуть свой комфортабельный автомобиль и идти к ней, увязая в снегу, было из разряда базарной дешевки. Но так мило и приятно эта одежонка смотрелась на ней, что он с удовольствием останавливал на ней свой взгляд. Под отворотом свитера, прямо по центру, брошь, на которой перламутром высвечивалось облака над замерзшим озерком, и оконце в темной, низкой избушке, одиноко стоящей на его берегу. На запястье тонкой руки, свободно, словно браслет, болтающиеся часики, которые она время от времени поправляла, возвращая их на ей одной ведомое место. Пальцы без птичьих, вызывающих у него брезгливость, накладных ногтей. Окинул взглядом и оценил всё это в один миг, и прикрыл, как тогда от несущихся прямо на него из запредельной темноты снежинок, глаза.

Кофе подали в белых, толстостенных чашках, и она долго сидела над ним, вдыхая его запах и охватив чашку двумя ладонями, словно стараясь впрок вобрать в себя его тепло.

Она оказалась учительницей. И он сразу угадал ею преподаваемый предмет – ясно же – русский и литература. Хотя ему так же было ясно и то, что среди преподавателей этой дисциплины его неожиданная знакомая была из разряда белых ворон. Специально не спрашивая ее имени, а, желая его угадать, вглядывался в её лицо, вслушивался в голос – но ни одно из приходивших к нему на память имен к ней никак не приставало. Всегда вместе с пришедшим именем перед ним возникало лицо его обладательницы которую он знал, и имя, само собой, становилось невозможным для этой, сидящей напротив него, девушки.

Развлекаясь поиском ответа на самому себе заданную шараду спросил с улыбкой:

- Так что же делает в наше столь сногсшибательное время школа?

Взглянула с удивлением:

- Вы это из вежливости спрашиваете или вам действительно интересно?

И он, помедлив с ответом, удивился тому, что ему и впрямь интересно. Ему стало вдруг интересно знать как дети, рожденные в век обнаженных тел, компьютеров и мобильников относятся к Татьяне Лариной и к Андрею Болконскому, к героям Тихого Дона и к тому же, Теркину, за которого, он сейчас это вспомнил, в своё время получил двойку? И слушая ее рассказ о школьниках занятых скачиванием игрушек и от этого старичками сидящих на переменах, склонившись над своими мобильниками, о двойках, которые запрещено ставить нерадивым ученикам, о проблеме потери воображения у детей, виной чему телевизор, а теперь еще и интернет, вновь удивлялся тому покою, что им овладел, страшась только мысли, что весь этот покой, и все, что ему понравилось в этой девушке, имени которой ему не хотелось спрашивать, в один миг скомкается и пропадет от какого-нибудь одного её неуклюжего слова, жеста, смеха или поступка. Страшась и одновременно ожидая, как спасения и выхода из этого не его мира в свой - шумный, блестящий, привычный…

Не глядя на нее и в то же время не выпуская ее из вида, насторожился когда официант принес счет, и он выбросил на стол пятитысячную купюру. Потянулась к сумочке, безжизненно отвисшей на спинке стула и тут же, опустив руки, робко улыбнулась:

- Смешно бряцать перед вами своими копейками…

Он кивнул. Верно – смешно.

И уже идя вслед за ней к выходу, охватил последним чужим цепким взглядом всю ее - от русого затылка до задников грубых ботинок на толстой подошве – успокоился. Будто решил, что покой этот рядом с ней он приобрел навсегда.

Прощаясь, дотронулся до растрепавшейся косы, лежавшей на серой искусственно-непромокаемой ткани пальто, спросил:

- Как же звать тебя?

И она, это он увидел при слабом свете фонаря автобусной остановки, до слез покраснев, прошептала:

- Даша…

И тут же смешно, почти важно, поправилась:

- Дарья Сергеевна…

И он, в который раз за этот вечер, рассмеялся. И не переставал улыбаться даже вслед увозившему её автобусу с удивлением понимая, что успел уже по ней соскучиться.

К компании он присоединился за полночь. Лика быстро, еще издали, окинула его взглядом, и заинтересовалась тем, что было налито у нее на самом донышке просторного бокала. Валентина хохотала с коротко стриженным мускулистым чурбаном, не сводящим с нее своих темных, буравчиками, глаз в наглухо застегнутом, покроя Ким Чен Ир, костюме с синим отливом и ногами сцепленными кренделем. Юрка скучал у бильярдного стола наблюдая розыгрыш начального удара.

Артём тяжело опустился рядом с Ликой, зная наперед, что та не будет его ни о чем расспрашивать. Таковы были правила игры, в которую они играли с ней вот уже три года. Зато Валька, громко, так громко, как позволяла ей её красота, хохотнула, уходя от здоровяка:

- Как там, та? Подбитая… Уже улетела?

Ликина рука, обнимавшая бокал, напряглась. И глядя на эту руку, Артем буднично, как о решенном, сказал:

- Наоборот. Только прилетела.

И не отнимая от руки глаз, улыбнулся.

Все сошлось, как две половины разбитой чашки – торец в торец. Лике он оставил квартиру и та была довольна – никаких угроз, шантажа. Это тоже была его удача – редко кому в их куражном мире так легко удавалось расстаться с гражданской женой. Даже Юрка, которого мало что могло удивить, узнав о такой идиллии, застекленел глазами, явно прикидывая, во что ему в идеале могла бы обойтись Валька. Если это, конечно, потребуется…

Даша испугалась, когда он показал ей квартиру, в которую, закончив ремонт, собирался внести ее в белом платье. Хотя всегда знала, что не простой парень, с зарплатой и подработками, перед ней, а из почти таких, что с растопыренными пальцами. Испугалась, увидев воочию эту самую непростоту, возможную при деньгах, заработать которые невозможно, а лишь из-под бешеной коровки надоить. И конец у которых безошибочно печальный. И грустна была весь вечер.

- Ненормальная она, - счастливо улыбался Артем, рассказывая об этом Юрке, - ненормальная…

И крутил удивленно и одновременно восхищенно головой, чувствуя самого себя намного красивей, чище, умней, шире в плечах и, даже, выше ростом…

Торопился сыграть свадьбу в апреле. Еще в детстве слышал разговоры про свадьбу жившей в одном с ними подъезде Людки, которая в мае, на заметный всему свету живот, натянула белое платье. Нельзя, говорили тогда за ее спиной соседки, играть свадьбу в мае, примета плохая – не жизнь, а маята будет. Так и вышло. Пил Людкин благоверный и по нескольку раз в году уходил от нее, шумно демонстрируя очередной свой уход всему дому. Но Даша сказала, что и в апреле не всякий день подходит для свадьбы – Великий пост христиане стоят, молитвами землю держат, бесы только такой свадьбе и рады бывают. Так и сказала. И сказала она это будто о вещах до того зримых и естественных, что оборвал он себя на смехе, и не отмахнулся от ее слов, как от глупости, а пошел вместе с ней в церковь узнать, в какой день возможно им свадьбу назначить, чтобы все у них было так, как веками положено.

- Не будешь стыдиться ты меня? – выйдя из церковной ограды, спросила, вглядываясь в него. – Я не смогу вписаться в компанию твоих друзей - ни ступить, ни слова молвить по-вашему не умею, что модно носить и что принято говорить не знаю… Да и красотой не вышла… Засмеют тебя твои друзья… Подумай об этом. Сейчас еще... – замешкалась, подбирая слова, и глянув на него с вызовом, будто распахнувшись, добавила. – Сейчас еще смогу без тебя выжить…

Он только обнял ее, почувствовав, как предательским теплом наполняются глаза.

В эти дни она познакомила его с Ларисой Семёновной, знакомство с которой как могла долго оттягивала. Когда грязный, пропахший мочой, лифт прогромыхал их с четырнадцатого этажа, и они вышли на улицу, она, притихшая, будто провинившаяся перед ним, сказала:

- Я, когда маленькая была, думала, что она не моя мама… Не потому что она плоха, а потому что я ее дома почти никогда не видела… Я много лет думала, что моя настоящая мама потеряла меня, а пока искала, эта женщина меня подобрала… И еще… Еще она флиртовала даже с моими одноклассниками…

И вдруг жалобно шмыгнула носом.

- Надо же! Она и тебе глазки строила!..

 Со смехом поцеловал её в нос:

– Я изолирую от нас мою тещу. Нежно и надежно. Она будет довольна…

Последние дни перед свадьбой, несмотря на хлопоты, тянулись для него бесконечно долго. Стал мнителен и тревожен. Нервничал, боясь, что может случиться в эти дни что-то непредвиденное и разом перечеркнет его настроение, его любовь, его свадьбу. Он был уверен, что все непредвиденное возможно лишь до свадьбы. Или с Дашей что-нибудь произойдет, и боялся оставлять её одну…

Она неуверенно вышла из комнаты невест, смущенным взглядом поверх голов ища его взгляда. И встретившись с ним, тут же вспыхнула ярким румянцем щек. И он в свою очередь оробел от восхищения. Нет, он не знал и не догадывался, что за платье будет на ней, и даже не пытался его себе представить, зная наперед, что она для него во всяком будет хороша. Но такого все же не мог вообразить. На Даше надето было что-то из народных одежд, названий которым он не знал. Но как величественно, и в тоже время светло и невинно смотрелся на ней этот свадебный, из белой парчи, с длинными рукавами и с короткой распашной душегрейкой наряд! Как грациозен был ее поворот головы, с высоко уложенной косой, украшенной жемчугом, длинными нитками свисающим на висках. Как нежна и тонка шея, изгиб которой был подчеркнут нежной полоской меха, белизной своей напоминающий сверкающий на солнце снег. Вспыхнула. Подняла голову и ни на кого не глядя, устремилась к нему. Став рядом и близко глянув ему в глаза, облегченно вздохнула, только теперь насмелившись обвести гостей взглядом. Оробела перед Валькиной красотой и взглянула вопросительно – почему же ты ее не выбрал? И найдя в его глазах ответ, успокоилась и уже не отвлекалась от их праздника.

Венчалась она в том же наряде, чем вызвала у священника, в золотом облачении, нескрываемое умиление. Даже спрашивал он ее – искреннее ли она имеет намерение и твердое ли оно у нее, быть женою этого жениха - совсем по иному, нежели до того о желании Артема взять ее в жены. Ласково и пытливо спрашивал, глядя ей в лицо, будто, в случае чего, мог ее охранить и спрятать где-то далеко и надежно. И успело за какие-то доли секунды в ожидании ее ответа: «Имею, честный отче», сжаться сердце Артема, чуть больно, и чуть пугливо: А вдруг, передумает? А вдруг, не согласиться?

Венчался он только из-за того, что так хотела Даша. Но стоя перед аналоем и слушая слова великой ектиньи, в которой их благословляли на жизнь непорочную и просили даровать детей, поглядывал на нее - держащую в руке сияющую свечу, светло и неотрывно глядящую на иконы - с благодарностью, потому что сам хотел им жизни именно такой.

Венчание дало ему ясное чувство внутренней перемены. Перехода его в другое состояние – более сложное, ответственное и давно ожидаемое, слов для объяснения которого он и не думал искать, а лишь вдохнул полной грудью пропитанный ладаном воздух, счастливо, и будто даже привычно, перекрестился и прошептал:

 - Во веки веков. Аминь…

Друзья

Юркина мать была из семьи элитных казахов, еще с советских времен пустивших корни в Москве, но не терявших связей с родиной. И связи, и возможности от них исходящие в наступившем распадном времени оказались столь мощны, что Юрке в России достался такой роскошный кусок пирога, из-за которого многие пошли бы на самый безоглядный риск.

Нефть. Жирная кровь Земли. Причина многих конфликтов и войн. Предмет соперничества держав. Главный товар в нынешнем полусумасшедшем мире. Немеряно её, несчитано. Бери, пока берется, черпай, пока черпается, эту кровь человеческой цивилизации прямо из-под земли. Нефть и продукты ее переработки – то, без чего человечество сегодня не проживет и дня. Поставлять высокоэффективное импортное оборудование для нефтяной отрасли – этот кусок пирога, был выделен Юрке.

Все решено, распределено, обговорено, четко расписано и обкатано – у кого брать, кому платить, кому поставлять, куда продавать. Так четко, что любой, а не только Юрка, окончивший новоявленный в России престижный институт мировой экономики и бизнеса, быстро бы обкатался. Почти как на парашюте с небес, спустился к нему офис в центре Москвы с залом для проведения конференций, со штатом переводчиков и менеджеров, вышколенном и цепко держащимся за свое место. Эта роскошь, несмотря на то, что главные дела проворачиваются отнюдь не в офисах, где течет лишь техническая жизнь дела – обязательное приложение всех успешных бизнесов. Упиваться таким подарком судьбы Юрка мог бы и без Артема, однако он с ним поделился безо всякого нажима и по собственному желанию. И только потому, что их в жизни связывало почти нереальное – дружба с детства.

Артем и сам кое-чего стоил. Дело своё имел, кабельным телевидением занимался. Шел, лоб расшибая, напролом по всем кабинетам, как придурок, не понимающий существа жизни - без поддержки и связей. Кому дать, у кого попросить, кого подставить, а кого ублажить - все сам решал, и столь успешно, что этот его, кровью и потом давшийся, и только чуть сформировавшийся успех, захотелось выдернуть из-под него его более жадным до денег сотоварищам. Затеснив с трех сторон и не глядя в глаза, сказали – или всю твою подноготную, со всеми подписями и скрытием доходов представим куда надо, или уходи сам…

И ушел, точно примерив на себе смысл слова - неудачник.

Вкус своей неудачи он тогда ощущал, будто это изнуряющая ночная изжога, даже во рту. Неудача и бедность вновь стали его жизнью, его реальностью. Он долго размышлял тогда, лежа на диване, на котором когда-то, свернувшись калачиком, под утро засыпала его мать, полная неудачница, что такое деньги. Он ни разу не слышал и не встречал ни одного человека потерявшего жену, детей, или любимых родителей – чтобы тот от горя сошел с ума. Но встречал и слышал о тех, кто, потеряв деньги, лишался разума. И страшась для себя такой участи, чтобы отвлечься, разрабатывал путь мести, по которому собирался, чуть только залижет раны, пойти. Но не суждено было. Его позвал к себе Юрка.

Артем не сразу согласился. Деньги, - сказал он ему тогда, - такую силу имеют, что и родной отец из-за них на сына в суд подаёт. Такое видел. И меня кинул, не кто-то, а тот, кому я доверял… Знаешь, мне сейчас вспоминать как мы с тобой на электричке в лес ранней весной на целый день уезжали и там на костре жарили сосиски, или как твоя мать нас после школы баурсаками (пресное тесто жареное в бараньем жире – Авт.) кормила важней, чем получать от тебя зарплату…

- Не дури, - хмыкнул тогда Юрка, - зарплата твоя тоже будет важная. И я, знаешь ли, тоже кое-что про тебя помню …

Артем быстро забыл своих обидчиков – щипачей и подлецов, и желание отомстить им его больше не мучило - так круто и вверх изменилась его жизнь. Так круто, что в иной момент он и сам не верил своей крутизне, запоздало удивляясь тому, какой завидный он вытянул билет, когда в пятом классе подружился с мальчишкой с миндалевидными глазами и фамилией Светлов, которого, вымахавший быстрее всех сверстников, он опекал в драках, когда к ним привязывались старшие мальчишки во дворе.

Еще до свадьбы от командировок отлынивать начал, в которые раньше с Юркой любил ездить, и специально для этого английский учил, чтобы не от толмача зависеть, а самому себя человеком чувствовать. Все забросил. Даша хитростью его от себя отсылала, придумывая всякий раз что-нибудь из романтической ерунды, как она мечтает встречать его в аэропорту, жить в ожидании этой встречи, и в ожидании подарков, которые ей никто никогда не дарил...

Любила очень, когда привозил он ей авторской раскраски, затейливо разукрашенные, елочные игрушки. Восхищенно разглядывала, и долго не прятала в коробки, разложив на видных местах, любуясь каждой в отдельности и всеми вместе. Игрушки чешских стеклодувов, знаменитых итальянских мастеров, и не менее знаменитой мастерской под Мюнхеном, где новогодние шары мастера-стеклодувы делают еще по старинке, посыпанные блестками и расписанные серебром привозил он для нее.

Беременность протекала легко – Даша отличалась завидным здоровьем, но все равно Артем устал ждать и бояться. Как увидит человека с каким-нибудь изъяном, а, тем

более, ребенка, так весь обомрет. Приучился через плечо плевать на каждый свой страх и бредовую мысль. Юрка, видя это, хмыкал.

Теперь, после каждого его приезда, они любили вдвоем, шелестя тонкой упаковочной бумагой, вынимать елочные украшения из коробок, любоваться ими, предвкушая и ожидая те, будущие, самые настоящие праздники, когда эти игрушки будет разглядывать тот, кто сейчас настойчиво сучит ножками в непомерно раздавшемся Дашином животе.

Васька

Сына назвал в честь отца – Василий. Рано он у него умер, до сорока чуть не дожив.

Тромб.

Злосчастный, оторвавшийся тромб был причиной его смерти. Никому в их родне ранее не ведомый, и ничем, до самого своего обрыва, себя не выдавший. Мать рассказывала, что сидел на стуле, смеялся над ней, когда она, только что приехав с дачи, мыла в тазу на кухне ноги. И вдруг повалился на нее. Она, думая, что это он дурачится, прикрикнула, чтобы не баловался, что упадет она сейчас, и под его тяжестью выступила мокрыми ногами из чашки, чтобы, извернувшись, его шлепнуть... А он упал…

Артем тосковал по нему. Особенно, когда подрос и помощи ни от кого получить не мог. А мать без него спилась. Поначалу начала пить, чтобы заглушить боль неожиданной потери, а потом еще сильнее, когда нашла его записи и поняла из них, что любил он какую-то женщину, и из семьи не уходил только из-за Артема. И стала уже пить не от боли, а от обиды. Да еще ту самую женщину на его могиле застала и вовсе вразнос пошла. Не один раз на себе, как куль какой-то, Артем, пьяную, грязную, мокрую мать с улицы приносил. И просил, и грозил и плакал. И она, лупая на него белыми от пьянки глазами, поскуливая как щенок, вместе с ним плакала. Но пить не бросала. В последний год стала это делать по ночам, неустанно, как лунатик, топая по квартире от одного окна к другому, смеясь и разговаривая сама с собой, лишь под утро сваливаясь в пьяном беспокойном сне.

В то время он был просто переполнен страхом. Вернее, только напоследок им. Стылой, молчаливой ненавистью, он тогда был переполнен, отвращением и жалостью тоже. Всякую качающуюся тень у дороги, обмякший черный силуэт у подъезда, каждую темную кочку, напоминающую лежащего человека, боялся. Всякий раз ожидая разглядеть во всем этом пьяную мать.

Пять лет тому назад в весенний гололед, не пьяная, вышла на улицу погулять, и, поскользнувшись возле подъезда, со всего маха, будто кто ее за ноги дернул, ударилась о стылый цемент затылком.

Отмучилась.

Так и сказала про нее соседка, когда пришла с ней проститься:

- Отмучилась Томка и тебя отмучила. Вовремя Бог ее прибрал, не совсем еще потеряла обличье человеческое…

Правду сказала.

Но из-за того, что сам Артем знал это, что сам с тайным, и от того преступным, облегченьем воспринял смерть матери, прямота соседская ему не понравилась, и простить ей её он не мог. Только через год, когда продал квартиру родителей и навсегда уезжал из этого дома, зашел к соседке с коробкой конфет, чтобы, ни словом не обмолвившись, перед ней повиниться…

В Даше он нашел все – и семью, и любовь, и надежду на счастье всей жизни. И когда принял из рук улыбающейся медсестры в коротеньком халатике, сине-белый кружевной сверток, в котором лежал Васька, был настолько переполнен чувствами, что мог только улыбаться.

…Первый раз он услышал это от свекрови, которая пришла посмотреть на внука. В ярком макияже и в не погодам узкой юбке, безжалостно обтянувшей ее повислый зад, Лариса Семёновна, нагнувшись над кроваткой с игривой улыбкой попеременно снизу вверх глядя на них, спросила, на кого это ее внук похож, не на соседа ли? Потому что ни Дашкиного в нем нет, ни, - кивнула на Артема, - ни твоего.

Потом, когда отмечали ребенку год, то первая Валька, а за ней и сотрудницы офиса завели обычный в таких случаях разговор - на кого похож ребенок. Чей ты сынок – папин или мамин? Спрашивали Ваську, который в год уже не только уверенно ходил, но и говорил два слова, будто одно - папамама. Чей же ты сынок, склонившись к нему, умильно улыбались гостьи, папин или мамин? И видно было, что сами никак не могли этого решить. А Васька весело кричал им, будто понимая, что праздник, и все пришли сюда из-за него:

 - Папамама! Папамама!

Когда гости разошлись, заметил он, что Даша всматривалась в личико сына с некоторой затаенной мыслью.

Все решила встреча в лифте. Они вдвоем везли сына на прогулку. Васька, гордясь своим красным комбинезоном, на коленях которого светились огнями веселые медвежата, важно восседал в коляске. Многие засматривались на него – большеглазого, с ярким румянцем и всегда улыбающегося. И не было ничего удивительного в том, что соседка с нижнего этажа, толкающая впереди себя, словно вагонетку, густую волну запаха дорогих духов, войдя в лифт, сразу расплылась в улыбке:

- Ой, какой славный малыш! И какой у тебя красивый комбинезон! А какие на нём славные мишки!..

Васька довольно улыбался, и чтобы тетя могла лучше рассмотреть мишек, вытянул ножки.

- Какой вежливый мальчик, - еще больше расположилась к нему любительница духов, и, взглянув на родителей, простодушно удивилась:

- А на кого это ты похож?

И тогда Артема слова соседки не задели. Лишь часом позже ему вдруг до оцепенения четко вспомнилось сильно зардевшееся Дашино лицо и то, как тетка, взглянув на неё, будто в ожидании немедленной остановки лифта, поспешно от них отвернулась. И, не обращая больше никакого внимания на Ваську, также поспешно вышла из лифта, лишь только тот остановился.

И сам стал разглядывать сына.

И начало расти в душе его, крепчая день ото дня, сомнение…

Голый человек стоял на четвереньках. Его голое, длинное туловище перепоясывал кожаный ремешок, что крепил на себе другой, надвое делящий его выставленный зад. Ремешок этот не только служил единственным прикрытием бесстыдно выставленного на всеобщее обозрение зада, но и удерживал кожаный мешочек, в котором голый человек прятал свою наготу. Длинные его волосы, собранные в хвост, не держались на спине, а сваливались на одну сторону, делая фигуру столь странного человека кривобокой. Взгляд странно, будто от наркотиков, отрешен.

Голый стоял на четвереньках и, подражая собаке, лаял…

- Что за хреноту ты смотришь? – Артем не мог скрыть раздражения.

- Отстал от жизни, - с согласной усмешкой потянулся Юрка к пульту, - художник это. Работает над образом собаки. Скоро так преуспеет, что приступит к работе над образом быка. Видел, тёлка сидела отдельно от зрителей? Его жена. Из-за того, что этот придурок, войдя в своё художество, чувствует себя по-собачьи, она всем объясняет его поведение и всю художественность его образины…

Встав с дивана вкусно, с хрустом потянулся:

- По заграницам ездят, Россию представляют… А следом за ними мы – с улыбочкой, в чистых костюмчиках, с кейсами и с ожиданием к нам братской любви и понимания…

Открыл бар, плеснул, на самое донышко широкого искрящегося гранями стакана озорно подмигнувший золотистым огоньком напиток, бросил в него лед, протянул Артему. Сел рядом, ожидая.

Артем, опрокинув залпом дорогой напиток, и скривившись, словно от его горечи, чуть помолчав, признался:

- Думаю, что Васька не мой сын… Не знаю, что делать…

Не дождавшись ответа, повернулся к Юрке:

- Чего уставился? В музее бывают рога и получше…

Юрка все также, будто не слыша, продолжал его разглядывать. Скрываясь от глаз друга, отошел к окну:

- Мучает это меня… Не молчи…

- Да дел – всего ничего. – Отозвался, наконец, Юрка. - Проведи анализ ДНК на отцовство. Никакой крови, только слюна. Гарантия сто процентов. Проверено. Через двадцать дней будешь все знать. Если заплатишь больше – будешь знать раньше. Лаборатория «Интера». Позвонишь, приедешь, научат и всем снабдят. Даже перчатками…

Сидели, молчали. В глубине квартиры Валька, у которой там шла своя жизнь, громко, так громко, что слышно было каждое слово, пела:

Я хотела бы жить на Манхеттене,

С Деми Мур делиться секретами…

Не желая знать, чего еще в своей жизни хочет Валька, Артем, пренебрегая хорошим тоном, не показавшись Вальке на глаза, хлопнув Юрку по плечу, вышел. И тут же за его спиной, будто из засады, на весь экран выскочил голый человек-собака.

ДНК на материнство

Пел Паваротти. Знаменитый тенор заставлял Дашу плакать от умиления, и она слушала его, когда выдавалась время безмятежно, при свечах, полежать в ванне. Обычно это было время Васькиного послеобеденного сна. Артем, будто налетевший ураган, с размаху толкнул дверь и, метнувшись к ней, сипло спросил:

- Кто он? А? Отвечай, кто он?

Даша, вскрикнув от неожиданности и скомкав начавшую было появляться ему навстречу улыбку, испуганно, окунув в воду подбородок, распласталась в воде.

Жаркая волна ненависти окатило его. Ему почудилось что-то деланое, театральное в этом ее вскрике, в обрыве улыбки, в движении к нему. Подстегнутый страхом, что, наконец, отчетливо выразило её лицо, закричал:

- Я все знаю про тебя, гадина… Такая же как и мать твоя… Без венчания ей нельзя было… Тварь! А сама… А сама… - и не находя слов страшно тряс руками перед её лицом.

Чуть приподняв себя из воды, Даша криво, виновато улыбнулась, и ясно увиделось, что она усмехнулась. Над ним усмехнулась. Пронзенный этой ухмылкой он, с каким-то жутким удовольствием, толкнул кулаком её лицо. И увидев бесконечное удивление в ее глазах и то, как некрасиво, судорожно дернулось под водой ее голое, и такое ненавистное, тело, обрадовался, что, наконец-то, свершил наказание.

Он кричал ей в лицо страшные слова, в то же самое время, до полного онемения внутри, не верил всему происходящему, и смотрел на него, из онемевшего своего сознания, будто со стороны. И удивлялся тому, что видел.

- Это ты, виновата, гадина, что я так извалялся… Это ты, - задыхаясь, твердил, отчаянно жалея себя, из своего далека, стуча кулаком по зеркалу, метя себе в лицо. И бил по нему до тех пор, пока зеркало, мокро чакнув, не скользнуло двумя неровными частями вниз по стене, рассыпавшись мелким колючим снежком по кафелю пола.

А Даша, некрасиво выгнув спину и спрятав лицо в коленях, сидела посредине пустой ванны, остатки воды из которой ускользали в трубу с тихим всхлипыванием…

Лика, лишь только по домофону услышала его голос, тот час открыла. Она изменилась – пополнела, коротко остриглась и перекрасилась в желтый цвет.

- Еще не хватало, чтобы ты губы себе надула… - не смог сдержаться Артем, будто они расставались только на день.

Та, вместо ответа, хмыкнула. Окинула его всепонимающим взглядом, и, не говоря ни слова, пошла готовить кофе.

На его бывшей кухне все было по-прежнему, будто он вернулся назад во времени, будто его жизнь, когда он ушел отсюда, ему лишь приснилась. Заныло под ложечкой. Сел на свое место, спиной к стене, вытянул усталые ноги…

Он и во сне не переставал помнить, что с ним случилось что-то плохое, тяжелое, пережить которое ему еще только предстоит, и терзался страхом, что сил на это у него может не хватить. Как у его матери не хватило сил пережить весть об измене отца, которого уже и на свете не было. Рядом тихо дышала Лика. Стараясь не разбудить ее и чувствуя себя еще горше, чем до прихода сюда, поднялся с постели, подошел к окну.

В мире шел снег – тихий и печальный - истоптанную, неприбранную, израненную непогодой землю, после поругания наряжая невестой. Артем открыл форточку, впустил в квартиру густой, свежий, чистый воздух, и, прижавшись лбом к холодному стеклу надолго замер, вглядываясь в пустое снежное пространство двора. Будто что-то там привораживало его взгляд, приколдовывало. Ему вспомнился тот снег под фонарем и близко-близко Дашины глаза. Щемящее чувства утраты и печали прочно овладело его душой…

Ресторан топорщился длинными зелеными скатертями, почти до пола прикрывшими столы, и белоснежными, веерами разложенными на них, салфетками. Переливался хрусталем люстр, блестел подсвечиваемой в фонтане водой. Коротко стриженная, с челкой по самые глаза, в платье с открытыми плечами и длинной, колоколом, юбкой молоденькая певица томно напевая, медленно прохаживалась между столиками, время от времени рукой в длинной, с неоновым блеском, перчатке касаясь плеч и подбородков смотрящих на нее мужчин. Все движения её были скучны, давно заучены, часто механически повторяемые, и оживить которые было не в её силах. Но, несмотря на бездушность движений, нельзя было не заметить, что певице нравилась ее власть над своей юбкой, которая, стоило той чуть сильнее чем было нужно повернуться, стремительно, не в такт песне и невпопад томному голосу и неспешным шагам певицы, вьюном обвивалась вокруг ее ног, топорщась, словно обручем, несминающимся, завернутым во внутрь, краем. Видно было, что так она себя вознаграждала за скуку.

Юрка не спускал с нее глаз, всем телом подаваясь вслед за певицей, когда та, закончив петь и встряхнув короткой стрижкой, ускользала за зеленые кулисы.

Элитный, под старину ресторан с лепниной на потолке и мраморными лестницами, не опускался до современной ресторанной раскрепощенности. Остепенившиеся нувориши любили водить сюда своих заморских гостей и встречать здесь семейные праздники вместе с детьми.

- Классно юбкой вертит… Эта тебе, похлеще Вальки про Манхеттен споёт… - Артем налил себе коньяка и пьяно, двумя глазами разом, подмигнул Юрке. - И про секреты… Будь спо-о-к. Про секреты обязательно споёт. Что за женщина без тайны? Верно?

Выпил залпом вино, достал сигарету:

- А вдруг Валька узнает? Она за тебя пойдет в штыковую и не с такой хилой драться…

- Ты мне надоел, правдоискатель хренов! - Юрка неожиданно резко вскинулся на Артема. – Неудачник. По собственному, - он скривил губы и, приблизив своё лицо к Артему, со свистом произнёс матерщину, - выбору, ты им стал. Извращенец… Я тебе даже завидовал… Все при нем, да еще и жена любимая… А теперь? Да кто ты без меня? Пьяница, как мать твоя, скоро будешь, и больше никто…

Промокнув губы, раздраженно бросил на стол кокетливую салфетку:

- Ну, не твой ребенок. Сделал глупость, узнал. Так не водку же теперь жрать - либо смирись, либо забудь... Своих по белу свету тоже немало поразбросал, а Дашке одного простить не можешь…

Юрка не успел договорить. Артем, перегнувшись через стол, звонко роняя на пол вилки и ножи, в тугой комок захватил вместе с рубашкой его галстук. За соседним столиком охнула, соскочив со стула, женщина.

- Отпусти, - Юрка как гусак покрутил, освобождаясь, головой.

Артем разжал пальцы и, словно обессилев, отвалился на спинку стула. А к ним уже с самой середины зала суетливо и испуганно бежал администратор – молодой еще, почти пацан, с поставленной на до лбом дыбом челкой - за которым, стараясь изящнее огибать столики, вышагивал тяжелоатлет.

- Шутка это была, - предупреждая администратора все еще крутил головой, поправляя галстук, Юрка. – У нас все в порядке…

- Господа, у нас не принято выяснять отношения за столиком… - все же начал с заметным волнением в голосе парень. Тяжелоатлет угрюмо и невозмутимо, как безмолвное оружие, нависал сзади.

- Шутка это была. Слышали же, - Юрка досадливо поморщился на Артема, призывая его помочь развести стрелки. И Артем, приподняв только что до краев наполненный вином фужер, безмятежно признался, что это они юношеский прием вспоминали, и ничего более…

Глядя в широкую спину уходящего от их столика тяжелоатлета, закрывшего собой щуплую фигуру администратора, поставил вино на стол:

- За Дашку дал бы еще и по морде, а за правду – спасибо.

- По морде, - передразнил Юрка, справившись, наконец, с галстуком, - Сопли подотри… Сам-то про нее что думаешь?

- Я хочу закрыть эту тему. Ты понял? – Артем боялся, что вновь не сможет себя сдержать, скажи ему Юрка что-нибудь еще.

- Это будет чудесно для нас обоих, - тонко усмехнулся в ответ тот.

И больше не разговаривали, словно не знали друг друга, и узнавать было и не к чему и не интересно.

Несколько раз еще выходила та, короткостриженная, и Юрка по-прежнему, не мигая, словно решалась его судьба, следил за каждым ее движением. Прикрывая глаза лишь тогда, когда певица своим красивым, мощным голосом брала высокую ноту…

Валька встретила их в вечернем платье. Не заботясь о том, слышит ли ее Артем, спросила у Юрки:

- Он что, опять нажрался?

- Нет, – остановился Артем на полдороге к отведенной для него комнате, - Юрка помешал…

- А-а…Ну тогда слушай… Я вот тут думала про вас… Ты ДНК на отцовство сделал, а на материнство разве такое не делают?

- Конечно! - Вновь разобрало Артема. - Приходи, когда захочешь!

- А что? Очень даже запросто. – Не смутилась та. - У нас в городке было же такое. Девчонок у Сарычевых и Григоренковых поменяли, так тётю Галю сам Григоренков чуть до смерти не убил, от кого это она рыжую родила. Повезло еще, что семьи эти были многодетные. Все так говорили… Как в школу девчата пошли, да еще в один класс попали, так учительница по старой памяти и говорит на Григоренкову: «Сарычева девочка, становись в этот ряд». А тётя Галя ей: «Она не Сарычева, а Григоренкова». Учительница удивилась, и тетя Галя удивилась… И началось… Суд был. Не знаю, чем все кончилось. Я уехала. А еще Круз и Мария, в последнем сериале, взяли себе двоих детей. И того, что из бедной семьи к ним попал, себе оставили, и своего, что к беднякам попал…

- Насмотрелась сериалов, - усмехнулся Юрка, - здесь тебе не Мексика с Бразилией…

И резко меняя тему:

- Ты чего это вырядилась? Ждешь кого?

Та без слов, словно на сцене, отступив на шаг, широко повела рукой – в гостиной на двоих был сервирован стол под зеленой скатертью, удивительно напоминающий ресторан, в котором только что Юрка не сводил глаз с певицы.

 - Видишь?.. Тебя жду…Урода…- надула губки, картинно прижимаясь к Юрке всем телом и наматывая на пальцы его уже пострадавший галстук. - Утку заказала в ресторане фаршированную… Твою любимую…

И тут же, словно вспомнив что-то важное, стала перед Юркой, отрепетировано выставив в высокий разрез платья ногу:

- Смотри, как это платье меня охренительно преобразило!.. Красиво? Правда? Знай! Я птица высокого полета…

- Красива, как роза! – идя к столу, язвительно согласился с ней Юрка.

Артем стоял без мысли. В созерцании. Будто разом нырнул в иную реальность. Валькино предположение неожиданно ясно осветило ему его жизнь. Его беда, его обман, неудача всей его жизни теперь легко, будто долго не решаемая сложная головоломка, враз сложилась и точно по разрыву.

Осмысливая прошедшее, побрел в комнату, сам с собой рассуждая и покачивая головой:

- Неужели?.. Вот тебе и Валька…

Список

Артем говорил, не глядя на Дашу, что с ними произошло самое невероятное. То, о чем снимают мыльные сериалы в какой-нибудь там Бразилии или Мексике. Им подменили ребенка. Василий – не их ребенок, и нужен, чтобы это подтвердить, Дашин ДНК. При этих словах в полной тишине, невыносимо громко шурша и шелестя, он разложил на столике все чем снабдили его в лаборатории; резиновые перчатки, ватные тампоны, пакеты, куда потом для лучшего качества анализа нужно будет все поместить. Дел – всего ничего – мазнуть по внутренней стороне щеки тампоном, упаковать в пакеты и отвезти…

Даша сидела молча и тоже не находила в себе сил смотреть на него, лишь Васька, крепко обнимавший ее за шею пристально, не мигая, следил за отцом. Когда Артем, готовясь брать анализ, надел перчатки, тихо сказала, глянув на него остро, снизу вверх:

- Если тебе нужен анализ, который развеет все твои сомнения и убедит тебя в том, что Василий мой ребенок – так ты это прямо скажи… Ведь ты от нас уже отказался, и тебе почти все равно. Тебе важны лишь детали…

Посмотрела с вызовом, с прищуром – что ты сейчас со мной сделаешь, снова ударишь? - притянула темную головенку ребенка к груди, поцеловала в макушку:

 - А меня никакие анализы не заставят его разлюбить, и я от него не откажусь…

Василий осмелел, и, будто доподлинно понимая, о чем говорят родители, показал Артему крепко сжатый кулачок, который Даша перехватила и прижала к губам.

- Но что я стану делать, - продолжала она, снова не глядя на него, - так искать. Для меня нет ничего более ясного, если твой анализ верный и говорит, что Василий… В общем… Я буду искать своего кровного сына.

- Первое. - Она спустила Василия с колен, решительно поднялась с дивана. - Нужно установить всех, кто рожал со мной в тот день…

И пригвоздив его сверху жестким взглядом:

- Вот что ты обязательно должен сделать!..

Артем, сидел, как хирург перед операцией – руки в перчатках высоко над столом. Он хотел, даже жаждал, заявиться с готовыми результатами анализа в тот дорогой, называющий себя элитным, родильный дом, хвалившийся своим профессионализмом и удобствами, и посмотреть, как будет чувствовать себя заведующая под его взглядом. Он желал этого до зубовного скрежета. А тут Дашино сопротивление, на что он никак не рассчитывал. Та Даша, которую он помнил, во всем важном всегда безоговорочно с ним соглашалась, а эта, в важнейшей для них проблеме, стала отдельно. Тот ураган, что он впустил в их дом, не только выстудил его до самой стужи, но и поставил, тогда в ванной, на их розовом времени конечную точку. Где все еще, Артем это заметил в приоткрытую дверь, зияло пустотой место, на котором когда-то красовалось зеркало с серебряным напылением.

Юрка тоже, когда они после Валькиного такого, как теперь казалось Артему, на поверхности лежащего открытия, обсуждали ситуацию, отдал предпочтение подаркам – никакая братия перед ними не устоит, а будешь зубами на них клацать, только хуже будет. Да и покровители, поди, тоже у них не хилые. За сутки берут полторы тысячи баксов, да еще стоимость лекарств приплюсовывают к этой сумме. Бизнес покруче нашего. Подарочки, подарочки – только они разрулят, только на них выехать можно…

С сухим щелчком стянул перчатки, сгреб все пакеты в кучу.

Даша укладывала Василия спать. Сквозь неплотно прикрытые двери Артем жадно ловил все звуки, доносившиеся оттуда - обрывки фраз, детский смех.

Сумерки, густея по углам, заполнили комнату. Тонкая полоска света, выскочившая, вместе со щелчком выключателя из-за неплотно прикрытой двери, рассекла их пополам, выхватив из полумрака обильно пересыпанный блестками шар. Елочное украшение, потянувшись к нему лучами, вспыхнуло сказочной звездой. Будто кто в бок толкнул. И глядя на игольчато сверкающего в сумерках свидетеля своего прошлого, осознал что виноват. Виноват в своих терзаниях, в Дашиной жесткости, поселившейся в ее глазах, в ее худобе, в том, что без него прошел и Новый год, и Рождество, и дни рождения… И что утреннего кофе в постель, клятвенно им ей обещанного, пока будет жив и не в отъезде, не было тоже только из-за него. И будто сухой ветер песком сыпанул царапнула слеза:

- Кругом виноват, кругом… Не верю, что все это я мог сделать…

И четко услышал:

- Мам, а папа не уйдет?

И Дашин, чуть погодя, ответ:

- Не уйдет…

Когда пришли на кухню, и Даша начала собирать на стол, удивился:

- Я каждый месяц сам тебе в почтовый ящик зеленые бросал?

 Придвинула к нему сахарницу, тарелочку с кусочками лимона:

- Я их не трачу. Я на работу устроилась. И очень даже быстро. – И, будто ведя светскую беседу. - Парадокс - в школах России не хватает учителей русского языка. Возможна ли такая ситуация в другой стране?..

И глянув на него, демонстративно не берущего ничего к чаю:

- Нам с Василием моей зарплаты хватает…

В глазах нерастаявшие колючие льдинки обиды.

Помолчали, звонко клацая ложечками о стенки чашек.

- Помнишь, ты мне говорила, что смешно передо мной бряцать копейками? А сейчас что делаешь? Вижу, как хватает… - не удержался Артем.

- Да ты что? – вскинула на него удивленные глаза. - Претворяешься или не понимаешь? Ты же нас бро-о-о-сил! – Даша протянула слово, судорогой исказившее ее лицо, которое ей даже выговаривать было трудно, а не то что пережить и перенести все то, что оно означает. - А ты, – передразнила, - деньги, почему не тратишь?

И каким-то, почти молитвенным жестом руки, будто обретая в этом помощь, поднесла, потрясая, сжатые в щепоть пальцы себе ко лбу, показывая, как не понимает она его, и никогда не сможет понять…

Жизни, как до разбитого зеркала, не было. Но все же Артем вернулся домой. По утрам встречались на кухне, где он, раньше вставая, ставил кофе и разливал его в её любимые, выбранные ими сразу после свадьбы, чашки. Кофе пили молча, поглядывая каждый в свое окно. Потом Даша бежала поднимать Ваську, одевала его и, уже набросив на себя в коридоре плащ, говорила сыну одну и ту же фразу:

- Помаши папе ручкой…

Василий с благодушной улыбкой тряс ручонкой и Даша, схватив его в охапку, уносила в детский сад, что открылся в их дворе еще до рождения Васьки, и в который, Артем заявлял это Даше, его дети ходить не будут. Мои дети, - говорил тогда важно Артем, - будут воспитываться дома мамой-педагогом...

Чтобы получить список женщин, рожавших в элитном родильном доме с охраной за кодовыми замками, нужны были большие силы и средства. Силы эти им были найдены, нацелены на взятие ему нужной высоты и на руках у Артема появился список из двенадцати фамилий, с адресами, сотовыми, городскими телефонами и прочими пометками.

Из двенадцати троих сразу можно было исключить – одна была грузинкой и две армянки. Из девяти – шестеро москвичек, одна питербуржка, одна из Тулы, а третья – вот даже куда деньга закатилась – из Ивановской области. И туда, в эту область, отвезли из Москвы одну единственную родившуюся в тот день девочку. Итого Артему нужно было обойти восемь адресов. Но, уверяли на всех уровнях и при всех встречах, ни к чему это делать. Того, о чем вы подумали, не может быть, потому что быть не может. Браслет на ручку, на ножку, отдельный послеродовой инкубатор, отдельный бокс, индивидуальный подход к роженицам…

При этом смотрели не на него, а в сторону – мол, все старо как мир, и только муж узнает обо всем последним. И ныла у Артема, саднила прежняя к жене неприязнь. На самом донышке сердечном, но все же закипала и обжигала. Усилием воли лишь давил ее в себе.

Подарки

Приготовил сразу шесть комплектов: духи, фотоаппарат, и джип.

Почти настоящий.

Артем хотел чтобы джип, на высоких колесах, с кожаным сиденьем и горящими фарами - если на самом деле встретит сына - тому ярко запомнился и заслонил собой в детской памяти ту малую жизнь, что была без него.

С первой, по списку, фамилией случился облом – мобильный не отвечал, телефон тоже. Зато другие пять, как орехи за две недели отщелкали. Созванивались и представлялись такой чепухой: Акционерное общество «ГазпромНефть» проводит благотворительную акцию «Семья» и мы, как его дочерняя фирма, с удовольствием к нему присоединились… Вас выбрал компьютер нашей фирмы...

Имя одной из главных фирм страны действовало безоговорочно. Никто и не трудился оставлять в памяти слова «дочерняя фирма», все сразу были готовы на то, чтобы к ним приехали из самой богатой компании России с подарками, на вручение которых предлагалось приглашать всех кого пожелают, включая телевидение. Обязательным было лишь присутствие ребенка, как главного героя в этом мероприятии, да фото на память от осчастливленной семьи, для бюллетеня фирмы, фиксирующего все добрые дела компании.

Юрка шел первым, галантно целовал мамам ручки и с воодушевлением вел светскую беседу. Артем молчал - стоял-разглядывал. Когда к дверям подходили, боялся что Юрке слышно как стучит-колотится его сердце, а ребенка рассматривал уже спокойно, но словно глох в эти минуты. Иной раз Юрка становился между ним и ребенком, заставляя его немного придти в себя.

Артем боялся ошибиться. То, казалось, вот он, его сын, светленький, как Даша, глазки, будто бы, тоже родные… И тут же – нет, ничего общего, ничего похожего, ничего родного… А только за порог снова терзания – возраст младенческий, разве в этой пухлости можно точно понять, кто на кого похож? Вдруг просмотрел? И только в тишине кабинета рассматривая на экране компьютера фотографии семьи, успокаивался – вот мама, а вот ее отражение, а этот бутуз смотрит на них папиными глазами… Все дома, все на месте. Может, и не зря Дашка анализ отказалась сдавать…

В Питере много времени потратил - в машине перед подъездом три дня отсидел. Все выстроил так, что, казалось, лучше некуда. Позвонил по сотовому, сказал, что от сестры из Москвы передача. Была в списке и такая зацепка. Разрешила зайти. Джип в охапку и пошел. Без Юрки немного неуютно было, но все же уже и привычно. Дверь ему открыли, но как только он сказал, что вот, джип, ваша сестра вашему сынишке передала. Для почты объемно, а я на своей машине сюда… То она вдруг как закричит. Как дверью хлопнет. Воздухом, что твоей взрывной волной, всего обдало.

Ничего другого не оставалось, как спуститься вместе с джипом к машине, и три дня издали за подъездом наблюдать – не зря же ехал. Вдруг эта ненормальная погулять выйдет с ребенком, сфотографирует, да уедет. Фотоаппарат, как детектив какой, под рукой держал.

Только к концу третьего дня Юрка по своим каналам прояснил ситуацию; два месяца как ребенок умер. Аллергик. Тяжелая форма гриппа.

Весь следующий день Артем сидел в гостинице, отрешенно глядя в пространство. Отчего-то Дашина спина с выпирающими позвонками перед глазами стояла. Если глаза закрыть, так и пересчитать можно.

- А вдруг? – думал. – А вдруг? А вдруг его… Их сына, уже и нет на белом свете?

Вечером позвонил и сразу все бухнул:

 – Моя жена с вами рожала в Москве в один день в частном роддоме на Березовой Аллее… И закончил в глухоту трубки:

- Можно я посмотрю фото вашего сына, и у меня с собой фотография нашего? Вдруг, на самом деле, ваш сын жив… А моя жена ничего не узнает…

После тяжелой тишины спросили:

- Вы тот? С джипом?

- Да. Это был я. Я не знал. Простите…

- Вы ведь уже внизу? Поднимайтесь…

Поднимался спокойно. Даже сонливость одолела, пока лифт нес его на нужный этаж. До душевной тоски захотелось вернуть прежнюю свою жизнь, которая была у него до той встречи в лифте с любительницей духов.

Боже мой! - вяло спрашивал кого-то. – Зачем же я всю эту муку затеял?..

На него с фотографии смотрел мальчуган глазами, которые, как две запятые, уголками вниз, весело расположились на его круглом личике. А две ямочки на щеках еще более придавали мальчишечьему лицу озорства и веселости.

Артем, не отрывая глаз от фотографии, полез во внутренний карман, чтобы вытащить Васькино фото, но женщина, слабым движением руки показав на стену, остановила его – на Артема смотрел человек в форме генерала, глазами которые, точно также как и глаза ребенка, веселили его строгое лицо.

- Это ваш муж? – почувствовав необыкновенное облегчение, разглядывая портрет, спросил её Артем.

- Представьте себе – отец. Он сейчас в госпитале… Так что… Это моего сына нет, а ваш жив.

Вовчик

Он даже растерялся, когда утром, размышляя над тем, когда лучше поехать в Тулу, набрал уже заученный наизусть номер телефона и вместо давно привычных для уха гудков, услышал:

- Алё…

И не сразу смог вспомнить, что же ему нужно от этого голоса, прозвучавшего почти вдруг.

- Алё. Алё-ё-ё.. – неторопливо протянулось в ожидании.

Добрый день! - словно вынырнув из глубины, начал Артем. - Наша фирма в год семьи…

- Ой, как это интересно! - С готовностью отозвался женский восторженный голос. – Так, когда, вы говорите, вы к нам приедете вручать подарки? Даже сегодня можете? А завтра? Нет! Лучше завтра… А вы наш адрес тоже знаете? Нет? Записывайте…

Он сделал вид, вслух повторяя за ней номер квартиры и дома, будто на самом деле записывает адрес. Веселым голосом, каким положено иметь человеку, делающему все для улучшения имиджа компании, попрощался, но тут же вспомнив что позабыл сказать о самом главном, что при раздаче подарков обязательно должен присутствовать их сын, вновь набрал номер.

 - А! Вовчик? Вовчик будет. Я постараюсь, чтобы и телевидение было, постараюсь… Нам это не помешает… До завтра…

Юрка, шлепнув перед ним двумя билетами на самолет, сказал что улетает. Именно завтра нужно ему лететь в командировку. Предложил Артему взять с собой Вальку – трещать будет без умолку, пока Артем ребенка будет разглядывать, а это как раз то, что надо. А то и с фирмы пусть берет кого угодно – все про всех уже давно всё знают. Но лучше Вальку. Хоть занята чем-то будет…

Вальке идея представлять фирму понравилась. Войти, эффектно так, подарить, широко, экранно улыбаясь, подарки. Рассказать о фирме…

Про фирму, она это понимала, нужно будет сказать только самое главное, что связи имеет по всему миру, что поставляет оборудование по всей России… Да на последок еще со всеми сфотографироваться. А если будет телевидение, то, мама родная, даже в ее городке всем станет известно, как высоко и красиво взлетела она в Москвах. И весь вечер занята была тем, что подбирала для такого случая наряд – чтобы не слишком ярок и не слишком короток. Выбрала лиловое, облегающее платье с вырезом под горло, но с открытой спиной. К нему, из лиловой замши, туфельки без каблуков. Оглядела себя в зеркало, звонко щелкнула жвачкой:

– Афигеть!..

Двери им открыл, и Артем сразу его узнал, будто только вчера видел по телевизору, тот, голый мужик, изображавший собаку.

Поверх просторной майки красного цвета с надписью на животе «I’m your favourite»*  (Я твой избранник)на нем была надета белая безрукавка, соединяющая собой в единый комплект белые в обтяжку джинсы. На босых ногах грубые, будто из сыромятной кожи, шлепанцы с задранными вверх носками. Собранные в длинный хвост прямые волосы, отдающие на висках сединой, завершали его образ. Широко улыбаясь и прогнувшись в полупоклоне, пропустил в квартиру. Не сводя глаз с Вальки и не пряча своего от нее изумления, сообщил, что телевидение скоро должно быть, и что нисколько не удивлен выбору фирмы – ведь он известный в своих кругах человек, а именно такие люди как он и могут дать нужный резонанс акции, которая проводится фирмой…

- А вы кто? – уставилась на него Валька.

- Художник. - Склонился в полупоклоне хозяин. – У меня, - заскромничал, подбирая слова - особый жанр. А впрочем, - оглянулся, приглашая стать рядом с собой подошедшую к нему довольно приятную, полнеющей особу, в прозрачной, свободной накидке а-ля Пугачева, - вот, познакомьтесь, моя жена, она вам все объяснит.

И деловито взглянув на Артема:

- Подарки, я думаю, лучше будет вручать, когда из телевидения приедут, а пока, положите их здесь.

Указал на широкий, овальный стол, стоящий на середине просторной, почти без мебели, комнаты, в которую они вошли.

 Жена художника, представилась именно женой, и радостно, словно все то, что она расскажет, буквально всех чрезвычайно интересовало, стала говорить, что они только что вернулись из гастролей по Америке, где у Михаила, - указала на мужа, - был бешеный успех. Просто бешеный, - несколько раз повторила она одну и ту же фразу, с нажимом на слове «бешеный», округлив при этом для большей убедительности глаза.

Художник стоял, шмыгая глазами в Вальку одновременно согласно кивая головой на слова жены.

- Мы считаем, - продолжала та с торжественностью в голосе, что ваш выбор, то есть – выбор вашей фирмы – это тоже своеобразное продолжение нашего зарубежного успеха. Ваша фирма узнает, что именно такие творческие личности как Михаил, могут заметно повлиять на имидж компании в лучшую сторону. Заинтересовать всех, без исключения…

И без всякого перехода изменив торжественную интонацию голоса на будничную:

- Не мешай, Вовчик…

В комнату, из-за ее спины, озорно улыбаясь и с интересом поглядывая на незнакомых людей, очень медленно, явно считая, что медленность появления делает его незаметным, вошел ребенок, увидеть которого только и нужно было приехавшим.

И Артем оглох. Будто неожиданно повалил снег, и все вокруг оглушил тишиной.

Это был его сын.

Понял он это мгновенно - толстые, короткие, что твои палочки, брови. Его, Артема, брови, доставшиеся ему от отца. Светлые, точь в точь, как у Даши, волосы. И эти толстые бровки под светлой челкой, словно нарисованные, были очень заметны на детском лице, излучающем сейчас удовольствие от своей проделки.

Но главным были не брови, светлые волосы и голубые глаза! Главным была родинка на его шейке. Почти возле самой ключицы. Точно такую же, только оттяни ворот рубахи, мог бы показать всем присутствующим и Артем.

Вовчик, взглянув на мать и увидев устремленный на него ее строгий взгляд, сделал вид, будто послушался. Но, ступив несколько шагов из комнаты, тут же развернулся и с веселым смехом, будто в манящую жарким днем воду, кинулся к Вальке, тоже, как и Артем заворожено уставившуюся на Вовчика:

- Ой, - сказала Валька, несмотря на весь свой фирменный имидж и элитный наряд, по бабьи прижав к щеке ладонь, когда Вовчик с разбегу обнял ее колени и запрокинул к ней веселую мордашку.

- Ой – повторила она, растерянно оглядываясь на Артема.

- Вовчик! Ну-ка марш отсюда и не мешай, тебе говорят, - повысила на него голос мать, - а то папа рассердится.

И видя, что ее слова не производят должного эффекта, наклонилась к нему:

- Ты же не хочешь, чтобы на тебя рассердился папа? Да?

- Да, - согласился ребенок, кивнув головой. Отпустил Валькины колени и послушно засеменил из комнаты.

- Нет! – излишне звонко крикнула Валька, кинувшись к нему и закрыв собой ему дорогу. - Стой, мальчик! Мы… это… Мы тебе подарок привезли, сейчас его тебе этот дядя, - при этих словах Валька схватила стоящего как истукан Артема за руку, подергав ее, точно проверяя крепость, и притянула его поближе к ребенку, - этот дядя тебе его подарит.

Художник с женой, не понимая происходящего, недоуменно, даже обиженно переглянулись между собой. Валька, заметив это, и поняв, что все, что сейчас здесь произойдет, зависит от нее, сунув ладошку Вовчика в руку Артема, подскочила к супругам:

- Пока появится телевидение, я должна сделать несколько ваших снимков, а потом – ребенка с подарком, ребенка со мной и с нашим сотрудником – широко повела рукой в сторону Артема, - а потом всех нас вместе. Иначе мой шеф меня, - кокетливо улыбнулась сначала художнику, а затем его жене, - убьёт…

Вот, становитесь сю-ю-да… Вот так! Какая у вас милая жена, и вы сами тоже весь офигенный…

Валька фотографировала, дарила духи и фотоаппарат, снова фотографировала, напрочь забыв о телевидении, и об экранной улыбке. Но не только экранно попозировать забыла Валька, а даже рассказать, что за замечательная фирма, фирма её Юрчика, прислала им такие роскошные подарки.

Как только Валька вручила Артему Вовчика, он, почти механически, не сказав тому ни единого слова, подвел сына к столу, на котором громоздилась коробка с джипом, вытащил из нее машину и поставил перед ребенком.

Вовчик, переводя восхищенный взгляд с машины на него и обратно, почти так же, как Валька несколько минут назад, прижал к щеке кулачок, словно подпершись им, и покачивая, как старичок головой, произнес:

- Боже мой!.. Джип…

И отойдя на шаг от игрушки, чтобы получше ее рассмотреть, заявил:

- Это ультра машина. Колесная. Ездит по сосулькам… Прямо эксклюзен….

И Артем, борясь со жгучим желанием разрыдаться, рассмеялся.

Документы

Дома, перекачав в компьютер сделанные Валькой фотографии, долго сидел, не шевелясь, поджидая Дашу. У той начались каникулы, но многочисленные школьные дела затягивали долгожданный отдых и она, уходя в школу на полдня, нередко задерживалась там до самого вечера. Сумерки уже вычертили причудливые тени на полу от веток старого дуба, крона которого доставала до их балкона. Уставшие за день птицы пением приветствовали вечернюю зарю, малиновым свечением пробивающуюся из-за громады городских зданий, наглухо загромоздивших горизонт. Несколько раз звонил-разрывался корпоративный мобильник, и личный тут же повторял не принятый им звонок, но Артем и не думал ни с кем разговаривать. Ему невмоготу был любой разговор, с любым человеком, кроме Даши.

Она взглянула на экран рассеянно, и даже прошла мимо, но, уже пройдя, остановилась. Некоторое время рассматривала увеличенное лицо довольного джипом Вовчика издали, затем, растерянно взглянув на Артема, подошла ближе к экрану. Как слепая, нашарив рукой кресло, тяжело в него опустилась.

Васька, изображая спортивную машину, носился по квартире. Ему никак не удавался один трюк – упасть, перевернуться и чтобы колеса разлетелись в разные стороны, как он видел это по телевизору. И он тянул к себе Артема, чтобы тот помог ему перевернуться, так быстро, как гоночная машина, не удержавшаяся на вираже.

Артем перевернул ребенка, как тот хотел, и Васька, разбросав руки и ноги в разные стороны, на время замер.

Даша, оторвав свой взгляд от экрана, впервые за долгие дни глянула ему прямо в глаза прежним, любящим взглядом и, вдруг, словно сорвавшись с обрыва, зарыдала в голос.

Артем стал перед ней на колени, увидел совсем близко ласковые, родные глаза и предательский душный, горячий комок сжал горло. Крепко обнял ее, желая этим не только повиниться и покаяться перед ней, но и, если бы было можно, защитить, оградить от обид и огорчений, что выпали на их долю. Даже от самых безысходных – прежних обид. Тех, что она уже перенесла по его вине. Волна жалости захлестнула его - и к Даше, похудевшей и поникшей, и к Ваське, урчащему в соседней комнате, и к себе самому, жавшемуся к ее коленям.

- Ну, что ты?.. Что ты?.. – бормотал, мертвея внутри, тихонько, словно баюкая, покачивая и гладя ладонью ее рассыпавшиеся по спине волосы.

Василий, которому, наконец, самому удалось точно изобразить перевернувшуюся гоночную машину, распластав на ковре руки и ноги, как отскочившие в разные стороны колеса, самозабвенно подражал глохнувшему мотору, не замечал ни слез матери, ни коленопреклоненного перед ней отца.

-  Он счастлив… Ты это заметил? Ты заметил, что он счастливый мальчик? – то ли спрашивала, то ли утверждала, в каком-то лихорадочном восторге Даша, пальцами поглаживая то место на экране, где было личико Вовчика. Придирчиво оглядела улыбающуюся чету, особенно лицо той, что была матерью ее сына, старалась припомнить, не видела ли она ее в родильном доме в тот знаковой для них день – день рождения их сыновей. Но так и не припомнила.

Уже под утро, после долгих разговоров и проектов, уже в полусне произнесла:

- А Васька больше на нее похож, чем на него…

- Да, - живо отозвался Артем, - есть надежда, что когда вырастет, не будет входить в образ быка…

Эта простая шутка вызвали у них приступ смеха, который они долго не могли унять.

 Только уснул, как властно и сердито, чуть не соскочив с прикроватной тумбочки, зазвонил сотовый. Быстро выключил его, досадуя на себя, что не сделал этого раньше. Но когда рассвет хоровым пением стали приветствовать птицы, накинув кимоно из прохладного шелка, подарок от поставщика, ушел на кухню, плотно прикрывая за собой двери.

Все пропущенные звонки были от Юрки. Набрал его, приготовившись извиниться за своё молчание, услышал:

- Срочно в офис… Уничтожь всю информацию, что в моем компьютере. Все бумаги, что есть в моем сейфе, пусти под нож и обрезки вывези… Срочно. Потом позвонишь, скажешь…

Напоследок не удержался:

 - Я двое суток тебе названиваю… Мог бы разок и ответить…

Артем выехал тут же.

Он имел право снимать офис с сигнализации, имел право своей карточкой открывать любую дверь в офисе, в котором последнее время бывал лишь набегами, и сейчас зайдя в пустое фойе с креслами для гостей, с полированной стойкой, напоминающей стойку бара, отгораживающей рабочее место секретаря, пожалел о своем долгом невнимании к фирме. К фирме, смазанный механизм которой орошал и его с головы до ног золотым дождем, и трепетно заботиться о котором он перестал, как только в его жизнь пришло счастье, а затем - несчастье.

Юркин кабинет - кабинет директора, располагался напротив конференц-зала. Артем быстро вытащил все папки из огне-взломостойкого сейфа, с двумя замками – кодовым и ключевым, запасной ключ от которого был ему дан Юркой «на всякий случай» больше года тому назад, а код означал дату рождения самой фирмы, и почти бегом устремился с ними в техническое крыло офиса, где стояла машина для уничтожения бумаг. Мощный шредер, не разбирая что важно, а что нет, перемалывал своими ножами не только бумагу, но и пластиковые карты с дисками, и все Юркины документы пропустил через себя за каких-то полчаса. Вытряхнув все обрезки в мешок для мусора, и запихав его в прихваченную из дома дорожную сумку, Артем трусцой вернулся в Юркин кабинет, чтобы заняться компьютером.

Время показывало почти семь, когда все было позади. Как в плохом детективе, разыскав на полках личного Юркиного туалета полотенце и намочив его, Артем протер им все в кабинете, на шредере, на всех дверях и повсюду, где только могла касаться его рука. Он беспокоился не о том, что, начни все развиваться по худшему сценарию, здесь найдут его отпечатки пальцев, которые и должны были здесь быть, а то, что только их и найдут. Когда все было протерто, сунул полотенце в сумку с обрезками, подхватил ее и, морщась на все задержки охранной системы на его карточку, почти бегом покинул офис…

Улицы плотно заполнились машинами. Простаивая на светофорах, Артем напряженно размышлял, как вырулить ему без потерь из приютившего его мирка, уютно прикрывавшего его от всех бытовых неудобств и нехваток. До нервного озноба страшился он вновь столкнуться в своей жизни с таким понятием как безденежье. Тем более тогда, когда эти распроклятущие деньги ему как никогда были нужны. Нужны, чтобы в любой ситуации взять верх и вернуть сына. Элитный роддом наверняка откажется признать ошибку подмены ребенка, к чему будет всеми средствами склонять и фемиду. Такие же средства, даже больше, должны быть в это время и у Артема. И в том случае, если удастся пойти по легчайшему пути – тихому размену детей - с деньгами это можно будет уладить быстрее и лучше.

Да и отдохнуть всем потом нужно будет уехать…

Перезвонил, как и обещал Юрке, по тону его голоса стараясь определить ту меру опасности, что нависла над Юркой, а, значит и над ним, но тот был, будто со сна, немногословен. Сказал, что перезвонит, и чтобы Артем, пока его нет, все время был в офисе, где все дела оставлены на главного бухгалтера. И отключился.

Некоторое время Артем сидел неподвижно, слушая гудки мобильника, поглядывая на торжественно неподвижную зеленую макушку дуба, затем, сбросив с себя оцепенение, пошел, заглянув по пути в комнату к Ваське, ставить кофе.

Васька уже проснулся и сидя на кроватке, высунув от усердия язык и нахмурив брови, старательно натягивал носки. У него никак не получалось натянуть их одним движением. Увидев Артема, тот час забыл о носках, спрыгнул с постели, и помчался к нему. Подхватил его – пахнущего особенно уютно со сна и понес на кухню. Посадил у краешка стола. Утреннее, еще не жаркое, солнце светило Ваське в лицо, и он смешно щурился сквозь косой солнечный луч на Артема:

- Папа, а я особенный? – спросил, не догадываясь отодвинуться от солнца.

 - Конечно, а кто тебе об этом сказал? – улыбнулся, но и насторожился Артем.

- Да, воспитательница… - будто нехотя отозвался Васька.

- А когда это она тебе сказала? – отошел от плиты, пугаясь мысли, что тайна их семьи так быстро стала достоянием округи.

- Да, когда я спать не хотел, - признался Васька.

Не поняв смеха отца, вызванного его ответом, зевнул и пригорюнился, но тут же, радостно поблескивая глазами, еще веселее, чем Артем, рассмеялся ему навстречу.

Артем схватил его в охапку, прижался к нему щекой и не отпускал до тех пор, пока Васька, утомленный этим однообразием, нетерпеливо не завозился на руках, прося опустить его на пол.

Когда Даша, удивленная своим поздним пробуждением, вышла на кухню, день жарким солнцем светил ей в глаза, Васька был накормлен, а Артем готов к отъезду.

Странный был этот день. Офис встретил его настороженными, и, в то же время, любопытствующими взглядами. С первых шагов стало понятно, что все то, о чем ему пришлось сегодня узнать, здесь всеми уже ощущалось, чувствовалось и обговаривалось. Устремленные на него цепкие, острые взгляды были подернуты туманом подозрительности. Здесь явно внимательно следили за событиями, но еще ничего определенного не знали, и потому были встревожены. По всему было видно, что всем ясно было только одно - что-то назревает…

Зашел, как в прежние времена, к бухгалтеру, Георгию Михайловичу, перебросился с ним парой фраз. Штат работников был прежним, он не увидел только двоих главных менеджеров, владеющих английским, с которыми делил кабинет – их столы были сиротливо аккуратно прибраны. Скользнув взглядом по чистым поверхностям столов уволившихся менеджеров, засел за работу. Начал с проверки заказов фирмы и сроков поставок оборудования, уточнил графики отгрузки. Кое-какие надежды забрезжили в его душе. Ему показалось, что дела фирмы, несмотря на свою утреннюю секретную миссию, совсем не плачевны, и даже начал думать, что с приездом Юрки все пойдет по-прежнему.

В этот день он не вспоминал ни о Вовчике, ни о Ваське. Не вспоминал ни о чем дурном или хорошем в своей жизни, а занят был только работой, словно своим запоздалым усердием надеясь отогнать перемены, сгустившиеся, будто грозовые тучи, над фирмой.

Под вечер зашел Георгий Михайлович. Чуть помедлив на пороге кабинета, присел за соседний стол. Помолчал, глядя в окно, заговорил о погоде:

- Чудная, чудная стоит! Жаль, что в такое время сидим в городе, не то что Юрий Петрович… Кстати, давно он звонил вам?

Улыбка сбежала с его лица, взгляд стал серьезен и внимателен. Глянул в упор.

- Сегодня утром, - не солгал Артем.

- Утром, - забарабанил задумчиво пальцами по столу бухгалтер, - это хорошо… А приедет когда? Не говорил? – заулыбался, делая вид, что спросил о чепухе, безделице, что вопрос рядовой и ничего не значащий.

- А в чем дело? – так же, как можно небрежней, спросил Артем.

- Да дело совсем маленькое… - глядя в даль и не меняя выражения лица, сказал Григорий Михайлович. - Зарплату платить нечем… Счет пустой-с…

Погода и впрямь стояла дивная и веселая. Солнце, ошалев от июльской вседозволенности, вовсю плавило городской асфальт. Небо было чистым, ясным. При такой погоде чудился золотой песок, белоснежные паруса в пустынной синеве моря…

Юрка был вне досягаемости звонков. Чтобы хоть как-то прояснить ситуацию - нужны были документы, но никто лучше Артема не знал, что с ними произошло. Он мог лишь следить за исполнением текущих договоров, которые вели рядовые менеджеры, не зная общей картины происходящего. Фирма выполняла заказ, выставляла счета, их оплачивали, но деньги на счет фирмы не поступали. Две недели пытался Артем разрешить эту загадку, переломить постороннюю тайную силу, которая вмешивалась, делая все его потуги лишними, несущественными. Кое-что, чтобы погасить долги по зарплате, связавшись напрямую с заказчиками, ему удалось получить налом. Но это была лишь незначительная брешь, пробитая им в жестком кольце блокады, возведенной вокруг Юркиной фирмы. Он ощущал себя игроком, который знает, что все карты в колоде подтасованы против него, но который, все еще сидит за карточным столом и не бросает игру, надеясь на чудо...

 Даша, видя его изнуренным и озабоченным, приходящим к полуночи, и рано, так рано, как тогда по Юркиному звонку, уезжавшего в офис, ни словом не обмолвилась о том, что рядом, в полутора часах езды, живет их сын…

Позвонил Вальке, к которой после того, как они с ней увидели Вовчика и оба разом все про него поняли, стал испытывать не одно лишь раздражение. Почти безмятежно, сам себе напоминая Григория Михайловича, спросил её, когда приедет Юрка, а то он без него уже зашился в бесконечных делах…

- Этот?! Да плевать я на него хотела… Меня от него тошнит… - сварливо ответила та. - Как уехал, так один раз только и позвонил… Козел… - и деловито добавила. – У меня денег уже нет, ты не дашь, пока Юрка не приедет?..

Деньги как раз и были тем, что заставляло Артема безостановочно суетиться, стараясь понять происходящее и продлить безмятежную жизнь налаженного дела. Иногда ему казалось, что еще немного и все стронется с места и пойдет, набирая обороты, по проторенному пути. Но буквально на следующий день все обрывалось в другом месте. И ему вновь приходилось продавливать-прозванивать, и вновь наполнятся отчаянием, понимая, что все кончено, что назрел делёж. Делёж собственности. Который, и это неизбежно, всегда проходит без сентиментов, под скрежет и клацанье зубовное.

Деньги – большое их количество – людям даются взамен чего-то более важного и нетленного. Но то, что деньги делают жизнь краше, лучше и легче, никогда не находилось большого числа желающих поспорить. Артем всегда хотел золотой середины – чтобы и овцы были целы и волки не драли. И никогда не жаждал просто денег. Про запас. Или денег на то, без чего в жизни явно можно обойтись – на вторую квартиру, например, или на яхту... Эта способность удерживала его на краю бездны, наделяя возможностью быть счастливым с тем, что имел, не иссушая душу завистью к чужим капиталам и не утомляя взятием бескрайних материальных высот. И деньги не держались у него в руках, весело проскальзывая, по мелочам, сквозь пальцы. Теперь, со злой иронией мысленно разглядывая себя, накрытого с головой свалившимися, прямо-таки с ясного неба, обстоятельствами, боялся вновь ощутить себя неудачником. Но если бы было можно откатать, отмотать, как фильм, свою жизнь назад, повторил бы он все снова? Задавался вопросом и не находил, чтобы не покривить совестью, на него ответа.

Нужные, как никогда, деньги, даже в мыслях, звали и манили…

Они сидели с Георгием Михайловичем над контрактами, когда дверь по-хозяйски распахнулась и двое, одетых с особенной небрежностью, людей вошли в его кабинет. Такую небрежность в одежде, каждой своей деталью выдававшую дороговизну и комфорт, могли позволить себе не многие. Лицо одного из них Артему было знакомо, пересекались где-то на тусовках. Знакомец этот, будто в комнате, в которую он только что вошел, никого не было, спросил у своего спутника:

- Что здесь?

Второй, глянув в распахнутую, напоминающую ресторанное меню, папку, которую держал перед собой, ответил:

- Кабинет главных менеджеров…

Григорий Михайлович, изменившись в лице, подскочил со стула, ласково поздоровался с вошедшими, и, не ожидая ответного приветствия, назвав их господами, предложил услуги провожатого. Те, равнодушно скользнув по нему взглядом, кивнули.

Оставшись один, Артем некоторое время невольно прислушивался к шагам в коридоре и к говору Георгия Михайловича, а затем, все еще продолжая смотреть на график поставок, набрал по памяти номер. Услышав напевное «алё-ё?!», сказал:

 - Недели три тому я был у вас с подарками от фирмы. Мне необходимо встретиться с вами и вашим мужем. Ресторан «Белый трюфель», в четыре часа, вас устроит?

Встреча

Администратор зала его узнал и Артем, видя это, кивнул ему, пропуская вперед себя Дашу, как старому знакомому. Ресторан жил своей прежней жизнью – торжественно топорщились скатерти, подчеркивая своей густой зеленью невинную белизну салфеток, тихо играл, будто подремывая, оркестр, шелестел водой фонтан, скромно позвякивали приборы…

Михаил пришел на встречу радостный. Его лицо откровенно сияло предвкушением успеха. Жена также не скрывала радостного ожидания чего-то. Протянула Даше руку, назвала себя по имени:

 – Елизавета.

Некоторое время сидели, углубившись в меню, почти как давние знакомые. Михаил первый справился с выбором блюд. С уверенным чувством своей значимости, отложив меню на край стола и удобно опершись локтями о стол, приступил к разговору:

 - Давайте угадаю… Ваша фирма решила провести рекламную компанию… Неординарную, а такую, какой еще никто в России не проводил… Так?

Елизавета с готовностью улыбалась.

- Что речь пойдет о неординарном событии – это вы точно угадали. Но не о рекламе, пойдет речь, а о наших с вами детях, - начал Артем, мучительно подбирая слова и сердясь на самого себя и на все слова в мире, за неуклюжесть и неспособность передать все то, что он сейчас чувствовал. Глянул на Дашу, окаменевшую над витиеватой росписью меню, замолчал, как перед прыжком в высоту, которую боялся не взять, не осилить.

- Да какого черта? – Тут же пронеслось в голове. - В конце концов, почему это их надо щадить, если это наша с ними общая боль?

Решительно вытащил из нагрудного кармана льняного тонкого пиджака, одетого им по случаю жары, фотографию смеющегося Василия, протянул её Михаилу.

Художник взял фотографию, небрежно скользнул взглядом по лицу Васьки, и тут же передал Елизавете:

- Очень приятно, это ваш сын?

- Да, – ответили разом Артем с Дашей.

- Какой хорошенький, - умилилась фотографии Елизавета. - И ты, посмотри, Миша, он такого же возраста, что и Вовчик.

- Я рожала в платном роддоме на Березовой Аллее, - тихо, будто виноватая, робко глядя на Елизавету, сказала Даша.

- Ой, как интересно! И я там Вовчика родила… Надо же… - менялась на глазах Елизавета, внимательнее вглядываясь в фотографию Васьки.

Михаил, не меняя позы, все в том же ожидании чего-то очень для себя приятного смотрел на Артема.

- Извини… Наверное не так нужно было, но… Посмотри. Тоже посмотри… - почти устало произнес Артем, кивая художнику на фотографию.

Елизавету уже тронула догадка - откинулась на спинку стула, затем резко, словно собиралась схватить и убежать, рванула к себе фотографию, стала жадно ее разглядывать. Растерялась, все еще не до конца понимая и веря в происходящее. Нахмурила лоб, требуя подтверждения своей догадки у сидящих напротив Артема с Дашей, и тут же кинулась к мужу:

- Миш, а он, кажется, на меня похож… Этот мальчик… Их сын… На меня похож…Так вот же… Так вот же…А ты говорил, что у меня Вовчик от заезжего молодца…- с мучительной улыбкой оглядывалась вокруг себя Елизавета.

Даша заплакала.

Испуг Елизаветы и Дашины слезы вызвали у Артема острое желание напиться. Напиться, так, чтобы ничего не понимать и не помнить. И проснуться только тогда, когда и этот разговор за столом, и Дашины слезы, и размен детьми будет позади… И он впервые подосадовал на Дашу за то, что она не водит машину.

- Да неужели?! Да не может быть?! – глянув сбоку на фотографию, зло рассмеялся художник, - Так вот, значить, по какому поводу ты к нам в дом забирался… - потянулся за водой, налил ее себе в фужер, отпил глоток, и, глядя в глубину ресторанного зала, зло хохотнул, качая головой:

 - Ловкач...

От ожидания счастья на его лице не осталось и следа. Мрачно поглядывая по сторонам, он, казалось, даже потерял интерес к происходящему, в то время как Елизавета, по-птичьи суетясь, смотрела то на Васькину фотографию, то на Артема с Дашей, то на Михаила, словно стараясь убедиться, что все, что сейчас с ней происходит, ей не снится, повторяя только одно:

- Так что же?.. Так как же?..

- Да где официант? – накинулся на Артема Михаил. - Я вижу, разговор здесь будет долгий, так что, не мешало бы и подкрепиться…

Артем, призывая официанта, поднял над головой руку.

Михаил помнил все блюда, которые наметил отведать. Елизавета долго в них путалась, а потом, махнув рукой, заказала себе тоже самое, что и Михаил.

Как только официант отошел, Даша всем телом подалась к Михаилу и Елизавете:

- Мы назвали его Васей, в честь отца Артема, - говоря про Артема, она дотронулась до него рукой, словно объясняла сложную тему ученикам. - Мы не отказываемся от Василия – ведь это тоже и наш сын. Мы только хотим все поставить на свои места, и жить, теперь, если нас с вами так плотно свела судьба, почти одной семьей… Ведь никто – ни мы, ни вы, ни, тем более, наши дети, во всем, что с нами произошло, не виноваты… - молитвенно прижала к груди руки, неотрывно, не мигая глядя в лицо Елизавете.

Елизавету мучила жажда, она молча, словно после марафона, осушала стакан воды за стаканом, поглядывая на Михаила.

- Одной семьей?! Ишь, ты! Одной семьей?! – насмешливо повторил Дашины слова Михаил, с аппетитом принявшись за еду. И говорил он это будто сам с собой и самому себе и никому из сидящих за столом..

- Да. А что вас в этом не устраивает? – Даша, боясь пропустить ответ, подалась в сторону Михаила.

- Семья. Семья меня не устраивает… - не переставая жевать, в который раз оглядывая зал, ответил художник.

Над столом нависла долгая тишина, нарушаемая только звяканьем приборов.

- Так что ты предлагаешь? – подождав, и ничуть не удивляясь поведению художника, примирительно спросил Артем.

- Пока ничего, - смачно запивая остатки еды вином, прищелкнул языком художник, - Пока ничего, - повторил многозначительно, вновь оглядывая весь зал. Поставив пустой фужер на стол, потрепал по плечу притихшую Елизавету. - Подумать надо. Подумать…- и ухмыльнувшись на Дашу. – Подумать, прежде чем такую большую семью заводить…

А сейчас! Прямо сейчас! - взгляд его стал жестким. - Выложите нам свой адрес и все свои данные… А то, молодцы какие, про нас все разузнали, а мы про вас ни сном, ни духом… Сыщики, мать твою…

И не прощаясь, запихав в карман брошенную на стол визитку Артема, на обороте которой он написал свой домашний адрес, пошел к выходу. Елизавета, обмякнув спиной, не выпуская из рук фотографии Василия, поспешила следом.

Уходя из ресторана, Артем подошел к администратору:

 – У вас пела молоденькая певица… - ладонью изобразил над глазами челку. - Она сегодня не поет, или у вас уже не поет?

- А?! Оксанка… - узнал менеджер. – Она уехала.

- В отпуск, - напрягшись, уточнил Артем.

- Нет. Совсем. Говорят, что за рубеж… И увидев явную заинтересованность Артема, озвучил своё к этому отношение.

- Шило на мыло поменяла. Там тоже ведь в кабаках петь будет. Стоило ли?

Артем, будто соглашаясь с ним, кивнул.

Венчальная свеча

Васька, в Валькиных кольцах и браслетах напоминающий наряженную ёлку, скользя пальчиком по этикеткам витаминов и кремов, обильно вывороченных на полстола, смешно делая вид, что не замечает вернувшихся родителей, желая их восторга, читал:

- Для-лю-дей!

На столе, кроме банок и тюбиков громоздились папки с бумагами, пухлые визитницы, отдельной стопкой лежали паспорта. Валька проводила ревизию своей жизни. Она металась по комнате, время от времени поглядывая на себя в громадное во всю стену, как в классе для балерин, зеркало:

- Я же не знаю, на кого квартира оформлена… На него, наверное…Блин! Документов не нахожу… На машину нашла, а на квартиру нету… Ты не знаешь? Вообще, что происходит, ты знаешь? – набросилась на Артема как на крайнего.

Даша, ничего не понимая, снимая с Васьки кольца, испуганно глянула на Артема.

- Квартира, думаю, за тобой и останется… Насколько я знаю Юрку. А где он сам и почему все произошло, что произошло – не в курсе…

Отошел к окну, пристально глядя через него, как умирает день.

По всему горизонту закатом багровело небо, предвещая скорое невозмутимое появление полной желтой луны.

- Кинул, он нас, что ли? – то ли рассуждала сама с собой, то ли утверждала, то ли спрашивала Валька. – Я вот тут звонила всяким – она хохотнула, - кто на меня западал, про Юрку спрашивала. Темнят все… Вот… Пойду сегодня с одним козлом в ресторан…

Прервала себя, внимательно глянув на Дашу:

- Ну, что? Поменяли? Нет? Ни фига себе! Им своего сына, что ли, не надо?..

Всю дорогу домой, часто застревая в пробках, молчали. Васька уснул, обмякнув на один бок.

- Для лю-ю-дей… - Вытаскивая его из кресла, ласково протянул Артем, и Даша не смогла не улыбнуться.

Раздев ребенка и уложив в кроватку, также молча пили чай, разглядывая ночь каждый в своё окно и уже после душа, расчесывая свои длинные, так любимые Артемом волосы, Даша, беспомощно оглянувшись на него, спросила:

- Неужели он не хочет нашего Ваську? Разве такое возможно?

И борясь со слезами, задрожав голосом:

- Если бы они только согласились, я бы обоих себе забрала…

- Он хочет, - Артем усмехнулся, подошел к Даше, погладил ее по голове. - Он денег захотел вместе с Василием… Посидит, посчитает, подумает и назовет цифру. Скоро назовет. Жаден очень…

Вышел на балкон и долго сидел там, слушая, как рядом грустно шумел-вздыхал старый дуб.

Когда померкли-растаяли звезды, и подул свежий ветерок, заставивший затрепетать предрассветной дрожью листву, и робкая утренняя заря точно угадала горизонт, тоненько очертивший темную кромку зданий, вернулся в спальню.

Даша не спала. Глядя в потолок спросила:

- У тебя неприятности?

- Юрка исчез. - Нехотя, но все же с душевным облегчением, признался Артем. - У фирмы теперь другой хозяин, а я простой безработный…

- И все?

- И все.

Даша шумно, с явным облегчением вздохнула:

- У меня есть работа, да и ты, не инвалид… А если за Вовчика потребуют деньги, то ведь джип есть… - приподнялась на локте, долгим поцелуем прильнула к его лбу:

- Все это такая ерунда… Такая ерунда! Лишь бы с нами ничего не случилось…

Почти безмятежно откинулась на подушку:

 – Проживё-ё-м… И Вовчик… Наш настоящий Васька был бы с нами. Хотя…Как же мы будем жить без Васьки? Я запуталась… Я не знаю, правильно ли мы все делаем…

- Правильно, - успокоил её, радуясь тому, что давно решил сам для себя эту задачу, и может теперь дать четкий и ясный на нее ответ, - мы должны сделать так, как все и должно было быть в нашей жизни. А любить Ваську, - поправился, - настоящего Вовчика нам ведь никто не запретит…

Уже засыпая, тихонько засмеялась:

- А я боялась, что тебя в тюрьму хотят посадить или еще что страшное…

Он хоронил ее в свадебном наряде, вложив, как сказал ему священник, ей в руки венчальную свечу. Ту, с которой она стояла рядом с ним перед аналоем.

Когда священник отслужил панихиду, онемевшими губами прикоснулся к её холодному лбу. Смертная мука сжала горло, до колючего песка высушив глаза. За спиной сорвалась на громкий плачь худая учительница, пришедшая со стайкой испуганных детей от школы проститься с Дашей. Василий, когда Артем и его повел проститься, не понимая происходящего, испуганно поглядывая на безучастную Дашу, упирался, не желая к ней подходить. А потом сердито выворачивался из его рук, когда он хотел его увести от нее. И когда Артем ему уступил, молча стоял рядом с ней, время от времени дотрагиваясь ручонкой до нитки жемчуга на ее виске.

На кладбище Лариса Семеновна, не заботясь о том, как она выглядит, прижимая к себе Ваську монотонно раскачиваясь и постанывая, как от зубной боли, все просила у нее прощения. А Артем оцепенел и не проронил ни слезинки. И не было у него сил сбросить это оцепенение. В этом новом для себя ощущении он неуютно четко все видел и все замечал, до конца не осознавая увиденное. Как в детстве, когда смотрел черно-белую хронику с быстро движущимися людьми, поступки которых были недоступны его пониманию. И душа его отчаянно просилась в тот светлый, красочный, уютный мир, в котором Даша была жива...

Валькины похороны были также в этот день на этом кладбище. Красавицу Вальку хоронили в закрытом гробу. Страшная, жуткая сила в своём кураже, будто завидуя, вместе с Валькиной жизнью прихватила и её красоту, превратив лицо в бесформенное месиво. Артем, успел кинуть ей на гроб горсть земли и пожать руку распоряжавшемуся ее похоронами здоровяку с глазами-буравчиками…

Не говоря ничего Артему, они поехали к художнику. Что хотела тому сказать Валька, а что Даша, Артему не было известно. Может быть, Валька, всего добиваясь своей красотой, хотела пустить ее в ход и здесь, а Даша, может быть, вообще ничего не хотела говорить, а лишь, наконец, увидеть и прижать к себе сына. Теперь этого Артему не узнать. Они не доехали совсем немного, каких-нибудь десять минут пути, когда из-за поворота, на большой скорости выскочил старый и почти кружевной от ржавчины жигуленок, за рулем которого сидел пьяный подросток. Выворачивая, Валька угодила под большегруз.

Все решилось в несколько секунд.

Когда позвонил художник и потребовал за Вовчика джип, он еще этого не знал и стал звонить ей, чтобы сказать, как она была права…

Он потерял, где свет, где тьма. И боль утрат была так нестерпима, что сделала его бесчувственным. И в этом бесчувствии он остро захотел поднять лицо вверх, к ослепительному белому свету несущихся из темноты снежинок, выхватывая их взглядом еще в тот момент, когда они почти неотличимы от темноты, и медленно опуститься вместе с ними на землю.

И не знать ничего. Ничего не знать.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

РУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ