Журнал "ПОДЪЕМ"

N 2, 2004 год

© "ПОДЪЕМ"

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

РУССКОЕ ПОЛЕ:

ПОДЪЕМ

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

ФЛОРЕНСКИЙ

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

 ПРОЗА

Дмитрий ЕРМАКОВ

 РАССКАЗЫ

 Я познакомился с Дмитрием Ермаковым не то чтобы случайно... У меня была

командировка в Вологду - направили искать таланты для форума молодых

писателей России. Молодых, начинающих в литературе современной, по-моему,

с избытком. А вот голосов из России новых слышно мало, не  пробиваются

они, такая жизнь. Вологду я тогда выбрал сам, потому что никогда ее не

видел, но еще вот думал - где больших художников корни, там и особая

сила, которая тянет к литературе. Первое, что удивило - сама Вологда.

Город, в  котором не голубей видишь привычных, а почему-то чаек, хотя он

не  приморский вовсе и крепко всажен в землю в окружении северных русских

лесов. Помнит он многое и крепок этой памятью - своими старыми каменными

церквями да простыми крестами деревянными в человеческий рост, что

поставлены на месте разрушенных храмов и от присутствия которых все

кругом дышит светом и чистотой. Могила Рубцова, Тимониха Василия Белова -

это все тоже вологодское, по праву памяти. А еще - невысокие дома,

неширокие  улицы до неспешная жизнь, как-то и не похожая на городскую.

 Творческих  людей в Вологде действительно оказалось много, а вот пишущих

о том, что окружает, о самой жизни, - опять же на удивление мало, как

будто живут и ничего не замечают вокруг, думая только о себе. А рассказы

Дмитрия Ермакова сразу обращали внимание жизненной правдой и каким-то

одиночеством в пестром болтливом потоке. Мне захотелось прочесть что-то

еще - автор выслал. Так я познакомился с прозой Ермакова, а потом уж, на

форуме молодых писателей, куда он был вызван в числе отмеченных авторов из

российских городов, и лично с ним самим. Впечатление от прозы,

одновременно доброй и твердой, простодушной и вдумчивой, укрепилось

разговором да рассказами уже от первого лица. Все его герои чем-то на него

похожи. Нет, он не исповедуется в том, что пишет, но слух и зрение

писателя всегда выбирают из толпы современников тех, чью судьбу он

чувствует как свою.

 Ермаков рассказывает свои истории. Его слово далеко от языковых изысков -

это простая речь. Словами не сорит, а кладет их, точно кирпичики. Строит,

а не разукрашивает. Жизнь, которую он построил в своих рассказах,

оказывается всегда почему-то коротка. Он пишет о людях, о короткой

человеческой жизни. Грустные это истории, но, читая их, согреваешься

душой,  будто бы слушая неторопливую простую речь попутчика.  Сколько

таких человеческих историй? Да их, наверное, столько и должно быть,

сколько есть на  свете людей. Рассказы Ермакова вспоминаются  и

вспоминаются даже спустя  время, потому что людей уже не можешь забыть, о

которых он рассказал. Чтобы  рассказывать даже о чужом горе, нужно

полюбить того, о ком рассказываешь. Вот бесхитростная загадка этой прозы.

Так вот живет и пишет он в родной своей Вологде. Живет, как пишет. Пишет,

как живет.

 Олег ПАВЛОВ

БЕЗ МЕСТА ЖИТЕЛЬСТВА

 Бутаков подставил к забору доску, уперся ногой, подтянулся и перекинулся

в огород.

 Неподалеку гудели машины, светились окна многоэтажек, а здесь было темно,

безлюдно, пахло мокрой землей.

 Он нашел картофельные ряды, достал из заплечного мешка детскую лопатку,

присел, подкопал первый куст.

 "Удалась картошка!" - подумалось, когда брал в руку крепкий - в два

кулака - клубень.

 Он уже почти наполнил мешок, когда услышал за спиной:

 - Бог в помощь.

 Оглянулся, увидел здорового, пузатого, в тельняшке и спортивных брюках

мужика. Пальцы на ногах - как пельменины, и шевелятся... Он бил Бутакова

недолго, но жестоко. Сходил в сарайку  и вернулся со штыковой лопатой, за

ворот подтащил Бутакова к забору.

 - Копай могилу себе, бомж вонючий.

 Бутаков поднялся, взял лопату, но больше не двигался, стоял держа лопату

правой рукой, как винтовку, смотрел мимо лысой  головы.

 - Ну? - лысина угрожающе качнулась к нему.

 - Хватит тебе, хватит...

 От удара Бутаков упал и потерял сознание.

 2

 Он очнулся в придорожной канаве, облизнул сухие потрескавшиеся губы, сел.

 Старуха дворничиха шаркала метлой по тротуару.

 - Очухался? - спросила. - Чего пьете-то вы так, мужики?

 Он молчал, с трудом, поднялся, и она ахнула.

 - Да у тебя голова-то в крови вся, и одежа порвана... Ты погоди... - Она

бросила метлу, посеменила к нему. - Где живешь-то?

 - Все нормально, мать. Спасибо.

 И он пошел прочь, сутулясь, пряча руки в карманы грязного, с оборванными

пуговицами пиджака, шаркая стоптанными подошвами полуботинок. К спине

между лопаток прилип желтый березовый лист.

 - Ну, Бог с тобой. Бог с тобой... - вздохнула старуха.

 Во дворе, пустынном и грязном, какой-то бедолага рылся в мусорном баке,

выуживал что-то и складывал в холщовую сумку. На Бутакова угрожающе глянул

- конкурент. Но нет, Бутаков еще не опустился до этого, еще не

опустился... "А жрать-то чего буду сегодня?" - крутанулось в голове.

 Он вспомнил про Вовку Синицына и двинул к нему.

 Синицын как раз стоял на крыльце спортивного клуба, щуплый, в старом

тренировочном костюмчике, курил первую утреннюю сигаретку.

 - Здорово.

 - Физкульт-привет, - буркнул Синицын. - Ты чего, под поезд попал?

 - Ага. Угости сигаретой.

 - Последняя, - будто извиняясь, ответил Синицын, жадно затянулся и отдал

Бутакову окурок. - На.

 Бутаков резво подхватил его, тянул, пока не прижег губы и  кончики

пальцев.

 - Умоюсь у тебя?

 - Давай. - Синицын глянул на него мутными глазами и вдруг сказал:  -

Деньги опять задерживают, зарплату. - Сплюнул и добавил: - Похмелиться

бы.

 - Не отказался бы, да сам без копья. - Бутаков хлопнул по карману.

 Синицын работал в этом клубе тренером по боксу, здесь же подрабатывал

дворником и ночным сторожем, тут и жил, квартиры у него не было, как и

у Бутакова, тоже бывшего боксера.

 Бутаков умылся в туалете над ржавой раковиной, пригладил бороду, почистил

мокрой ладонью пиджак и брюки. Синицын тем временем вскипятил воду в

электрочайнике, залил старую заварку.

 Молча выпили по стакану несладкого час с сушками.

 Было семь утра. В девять у Синицына первая тренировка.

 Бутаков лег в тренерской комнате в закутке за шкафом на продавленную

кушетку, сунул под голову боксерские "лапы" и заснул,  лежа на левом боку,

в правом что-то  болело, мешало дышать.

 Бутаков очнулся.

 - Штык!

 - Дама!

 - Шестерка!..

 Накурено - хоть топор вешай.

 Бутаков вылез из своего закутка. Четверо незнакомых мужчин играли в

карты.

 - Серега, подойди к бару, - кивнул на шкаф повеселевший Синицын. Дверца

шкафа открыта, на полке - початая бутылка водки и разломленный капустный

пирог.

 Бутаков отказался.

 В дверь всунулась круглая с плешиной на макушке голова  директора клуба.

 - Играете?  Ну-ну...

 И дверь снова закрылась. Никто не обратил на него внимания.

 Бутаков увидел на стенде старые фотографии. На одной - он и Синицын в

спортивных трусах и майках стояли в боевых стойках, подняв кулаки в

круглых перчатках к бесщетинным твердым подбородкам...

 - Слышь, друган! - окликнул один из игроков, молодой, в красивом пиджаке

и пестрой рубашке под ним. - Не в падлу, сгоняй за пузырем. - И протянул

Бутакову хрусткую купюру. - И пожрать возьми.

 Бутаков хотел отказаться, но деньги, как-то помимо его воли, оказались

зажатыми в кулаке.

 Синицын закивал ему и торопливо забормотал:

 - Свои ребята, свои...

 - Только вернись человеком, - услышал Бутаков вдогонку.

 В вестибюле под лозунгом "Спорт - сила, здоровье, молодость!" дремала

вахтерша пенсионного возраста. В зале кто-то упорно стучал по боксерскому

мешку.

 3

 Минут через двадцать Бутаков вернулся с бутылкой и беляшами в

целлофановом пакете.

 - Не прошло и полгода! - встретили его картежники. - Ну, налей и себе,

причастись.

 На этот раз Бутаков не отказался, булькнул в стакан.

 - Ваше здоровье!

 Директор несколько раз заглядывал в комнату, но ничего не  говорил.

Синицын - подтянутый и веселый - ушел на очередную тренировку, из зала

доносились его команды и звонкие удары по "лапам".

 Бутаков решил навестить бывшего бригадира, узнать насчет работы.

 На улице у входа в клуб мальчик лет десяти уговаривал маму:

 -  Мама, запиши меня на бокс.

 - Вот еще, с синяками ходить...

 - Ну ма-а-ам...

 Ветер волок по тротуару палую листву и мусор, толкал Бутакова в спину.

Проносились мимо похожие на мыльницы машины, проплывали бесшумные белые

троллейбусы.

 Бутакову вдруг захотелось прокатиться в таком троллейбусе, красивом,

светлом, недавно появившемся в городе. Но денег нет. И он по-детски

пожалел себя.

 У рюмочной  толкутся мужики, ведут бесконечные разговоры, выворачивают из

карманов мелочь и ныряют в заветный погребок. Много здесь знакомых. Но

Бутаков переходит на другую сторону улицы.

 Он идет к Михалычу. И уже теплится надежда, что тот нашел какую-нибудь

работу и его  - Серегу Бутакова - пристроит. Это ж Михалыч! Отец-бригадир.

 На его звонок открыла Михалычева жена, в линялом халатике, с крашенными

в каштановый цвет волосами.

 - Чего? - она узнала Сергея. - Чего бродишь-то?

 Но ее уже потеснил шагнувший с кухни и сразу заполнивший собой прихожую

Михалыч.

 - Давай, давай, заходи. - Жиманул руку.

 Кухонный стол уставлен пивными бутылками. Штук восемь уже пустых и

столько же полных. У Михалыча ни в одном глазу. Он,  бывало, три литра

водки в себе несет - не качнется.

 - Присоединяйся, - кивнул Бутакову на стол.

 - Ну и пейте! Хоть до смерти упейтесь... - женщина стояла в дверях,

ожидая ответ, готовая к ругани.

 - Да ладно, Наташ... - мирно буркнул Михалыч, и она ушла, загремела

тазами в ванной.

 - Добро, что зашел, Серый. Халтура есть. Завтра едем ко мне в деревню.

Гараж одному хмырю сварганим. По штуке на брата. Наливай, чего ты, как

сирота казанская...

 Бутаков не стал пить бригадирское пиво, больно уж грозно гремели тазы за

стеной.

 Договорились встретиться утром на вокзале.

 4

 Уже темнело, а Бутаков не знал, где заночует. К Синицыну возвращаться не

хотелось. Брел по центральной улице, залитой  неживым электрическим светом.

 У автобусной остановки выстроились в ряд коммерческие  киоски с пестрыми

витринами. Беспризорники - тоже чьи-то дети! - приставали с прохожим,

клянчили деньги, матюгались, дрались между собой. Один мальчонка лет семи

выхватил что-то из открытой  двери киоска и задал стрекача. За ним

выскочил детина с налитыми бицепсами под футболочной тканью, в три прыжка

нагнал  паренька, ударил наотмашь. Редкие прохожие отводили глаза...

 - Дяденька-а-а... - тянул мальчишка, а "дяденька" уже изловчился еще

поддать тумака.

 - Я тебе, сучонок!..

 Бутакова как огнем опалило! Он узнал своего сына, Егорку.  Подскочил и

боксерским ударом опрокинул торговца. К тому на помощь спешили еще двое.

Бутаков так глянул на них и прохрипел:  "Убью, гады", - что они не

решились приблизиться.

 Мальчонка вскочил, к груди его был прижат блок сигарет "Родопи", и

побежал за угол. Вся беспризорная ватага с улюлюканьем бросилась за ним.

Ушел и Бутаков.

 Конечно, это был  не Егор, нет-нет. Егор живет  с матерью, в школу ходит.

Теперь вот и "папка" у него появился новый.

 "А правда, как он того мужика называет? Сходить бы надо, поглядеть хоть

на сына. Да куда я... такой. Вот подхалтурим с Михалычем. Отмоюсь хоть,

приоденусь...".

 Бутаков не заметил, как дошел до вокзала. Он стоял у пешеходного

перехода. Мимо, в холодной мороси, как большие блестящие рыбы, проплывали

машины. Циклопический красный глаз светофора уперся в него. Нет пути. Нет.

Шипят машины. Моросит дождь...

 Светофор, видимо, сломался. Бутаков так и не дождался зеленого огня.

Выбрал момент, когда не было машин, пошел через дорогу... И откуда взялась

та "девятка"! Бутаков едва успел выскочить  на тротуар.

 - Э, мужик, я тебя выбрею! - крикнул вдогон водитель.

 5

 "Ну, рассказывай, рядовой Пупкин, как до такой жизни докатился?" - любил

ошарашить подчиненного дурацким вопросом лейтенант Закиряев, замполит

разведроты, в которой служил когда-то давненько уже - Бутаков.

 "Как докатился до такой жизни?" - сам себе задавал вопрос Сергей Бутаков,

лежа на жесткой вокзальной скамейке.

 Колобком катился - вот и докатился... Окончив сельскую восьмилетку,

подался в город, в ПТУ учиться, на сварщика. После ПТУ  поступил на завод.

Боксом занимался. Ушел в армию. Вернулся на тот же завод. Женился. Хорошо

жили-то. Потом началась катавасия.  Завод подолгу стоял. Халтурили. А за

халтуру обычная плата - водка. Жена ругаться стала - и денег мало, и пьет,

и вообще непутевы. Потом и вовсе завод закрыли. Другой работы он найти не

мог. Да что он, если даже Михалыч - мужик-голова, золотые руки -

случайными халтурами перебивается. Жена подала на развод. Квартиру

разменяли. Свою однокомнатную он продал. Снял комнату и в пьянку ударился.

В три месяца все спустил. Друзей много было. Ушли деньги, пропали друзья,

из комнаты хозяин его выгнал - нечем стало платить. Шестой месяц бродяжит.

Сына год не видел. А  жена,  говорят, с другим сошлась... Вот и докатился

- дальше некуда. Картошку по чужим огородам ворует. Спасибо Михалычу.

Теперь  уж как надо деньгами распорядится. А там, глядишь, и работенку

надыбает постоянную. Вот только жилье...

 Он проснулся от толчка в плечо. Двое милиционеров, сержант и рядовой,

стояли над ним. Рядовой поигрывал резиновой палкой.

 - Документы.

 Бутаков не сразу сообразил, где он и чего от него хотят. Хлопал глазами.

 - Ну! - рядовой угрожающе пристукнул палкой по левой  ладони.

 Бутаков сел, пошарил во внутреннем кармане пиджака, достал замызганный

паспорт. Сержант брезгливо развернул книжицу, глянул на фото, потом,

внимательно, в лицо Бутакова. Вернул паспорт.

 - Чтоб через минуту тебя здесь не было. - И пошли не оглядываясь,

по-хозяйски между рядами скамеек с сиротливо прикорнувшими на них людьми,

мимо расположившейся вольным табором прямо на полу, на тюках и коврах,

цыганской семьи. Посверкивали прикрепленные к их ремням наручники.

 Остаток ночи Сергей Бутаков коротал в привокзальном скверике, спрятавшись

от дождя под кленом, и широкие мокрые листья то и дело шлепали его по

спине.

 6

Встретились с Михалычем у кассы, и тот, купив два билета, повел Бутакова в

буфет. Взял по бутылке пива и два беляша. Был он хмурый, кажется, тоже не

выспавшийся.

 - Ты чего, Михалыч, со своей поругался?

 - Чего? Ругаться? Я ей поругаюсь... - И нехотя добавил: - Маринка, дочь,

в пять утра только с гулянки явилась.

 Сели в большой теплый автобус с высокими мягкими сиденьями. Бутаков

моментально в сон провалился...

 Проснувшись, он сообразил, что едут в сторону его деревни: места за окном

были знакомые.

 Спросил у Михалыча, и оказалось, что деревня его в соседнем  районе,

всего-то в двадцати километрах.

 Вышли из автобуса. Холодный волглый ветерок обхватил со всех  сторон.

Десяток старых темных домов, да столько же новых, дачных, тянулись от

шоссе к проблескивающей меж кустов речке.

 - Вот моя деревня, вот мой дом родной. - Михалыч повеселел. - Мы, Сергей,

наперво баньку справим. Как насчет баньки-то?

 - Положительно, буркнул Сергей и закашлялся.

 - Весь кашель из тебя выхлещу, - пообещал Михалыч.

 Шли размокшей улицей. Михалыч поздоровался со старухой, которая  стояла у

калитки, оперившись на узловатую палку, в платке шалашиком, синей фуфайке и

черных валенках с галошами. Она что-то ответила неслышно и будто бы

поклонилась, а может, сильнее  оперлась на свой посох.

 От реки бежал лысый мужичок, издали крикнул:

 - Анатолию Михайловичу! - подбежав, сунул черную заскорузлую ладонь

Бутакову: - Иван.

 - Сергей.

 - А ты чего, Михалыч? Грибы-то отошли. По клюкву, что-ли?

- Гараж Чугункову делать будем.

 - А-а... Новому русскому-то...  А вот слушайте, мужики, анекдот про

него...

 - Некогда, Иван. Вечером посидим, расскажешь, - грубовато оборвал его

Михалыч и щелкнул пальцем по горлу.

 - Ну, это дело. Бывайте пока. Если чего - я у себя. - И побежал дальше,

прискакивая. Он, видимо, вообще спокойно ходить не умел.

 Дом, оставшийся Михалычу от родителей, - старый, но крепкий, высокий, под

железной крышей, и двор в порядке, и баня. Вот только огород он в этом

году не засаживал. У него еще дача есть в пригороде.

 7

 Баню натопили так, что трещали волосы. Парились остервенело, по два

веника извели. Окатывались холодянкой во дворе и снова лезли на полок. В

блаженной расслабленности перекуривали в предбаннике.

 - Ну, как?

 - Хорошо! В кои-то веки и мы человеки.

 Вечером в просторном доме Михалыча пили втроем с Иваном - местным

"фермером" - водочку. Неспешно, под славную закуску - грибки соленые и

рассыпчатую вареную картошку.

 Иван наладился анекдоты травить и сыпал одни за одним. Бутакова

сморило... и, лежа на матрасе, набитом сеном, засыпая, он слышал:

 - Я завтра кабанчика забью, Михалыч, так шашлычки спроворим, как в

прошлом году.

 - Ну. Только я сам делать буду, ты на  огне передерживаешь.

 - Кто? Я? Да ты чо, Михалыч?

 Они еще долго незлобиво спорили.

 Бутакову снилась родная деревня, Метали стог. Надвигалась туча из-за

Мартьянковского леса, и потому торопились. Тут были все: мать, отец,

сестра, братан. Откуда-то взявшийся сосед Петруха Киселев

прокричал-подначил: "Из-за леса показалось, а и сено  на валах!

Закрутилися колхозники на жиденьких ногах!"

 ...Солнышко широко вливалось в незавешенные окна. Сенной дух кружил

голову.

 Послышались шаги на крыльце, скрипнула дверь, ввалился Иван.

 - Здорово ночевали! - тряхнул руку Бутакова. - Спит? - кивнул на печь,

откуда доносился крепкий, с присвистом храп.

 - Пошли, Серега, поможешь кабанчика вальнуть.

 Скоро они оказались на хозяйски обихоженном дворе Ивана.

 - По новой технологии вальнем! Без крови и шума, - сказал Иван, достав из

 сарая моток электропровода с оголенными концами. - Ты со своей стороны в

розетку воткнешь, когда я крикну, а я со своей к пятаку приложу - и все

дела.

 Сергея такой расклад устраивал. Он хоть и был когда-то боксером, вид

крови плохо переносил.

 Розетка была в коридорчике, сразу за входной дверью дома. Иван потянул

провод в сарайку, где всхрюкивал кабанчик.

 - Давай! крикнул он.

 Бутаков воткнул провод в розетку. Через мгновение из сарайки вылетел Иван

и растянулся в луже, за ним кабанчик с дымящейся щитиной. Он с диким

визгом принялся накручивать круги по  двору, сшибая все на пути: бочку с

водой, козлы для пилки дров, поленницу... Кривоногая дворняжка забилась

под крыльцо и жалобно поскуливала. Простоволосая женщина в едва запахнутом

халате выскочила на улицу и заголосила:

 - Убился! Убился!

 Бутаков выдернул провод из розетки.

 Иван сел, недоуменно огляделся, матюгнулся и сплюнул на свой  испачканный

навозом сапог. Старушка, с которой вчера здоровался Михалыч, бабка Катя,

стояла за огородом, качала головой и охала.

 - Во как, живьем свинью-то опалили.

 Михалыч,  проснувшийся после обеда, зарезал поросенка быстро и без шума,

ткнув длинным узким ножом прямо в сердце. Позвал Бутакова на речку.

 По скользкой тропке вышли к тихому бочажку, заросшему по берегам кустами.

Алела тяжелыми гроздьями рябина на той стороне, желтые листики медленно

плыли вместе с отраженными облаками по темной воде...

 Бутаков спросил название, и оказалось, что это та же река, на которой

стоит его деревня, только выше по течению.

 Сергей не решился купаться в холодной воде, а Михалыч с разбегу нырнул и

уже отфыркивался на середине.

 Бутаков глядел на воду и думал, что несколько часов назад в ней отражался

его дом...

 "Да стоит ли еще дом-то?" Он не бывал в деревне с похорон матери - десять

лет. Тогда же и сестру Тоню последний раж видел, она в соседней деревне с

мужем и детьми живет. А братан Сашка  на похоронах не был, тянул тогда уже

второй срок.

 Десять лет... И тогда-то дом уже осел, крыша текла, огород заглох. На всю

деревню оставалось три старухи да бобыль-пьяница.

 "Вот получу деньги, приведу себя в порядок и махну домой, к  Тоне

заеду... А может, вообще в деревню перебраться? А чего?  Налажу хозяйство,

заживу!.. Но сперва к сыну. Да и узнать, что  там у жены за хахаль. Вот бы

сойтись снова и вместе домой-то..."

 Он усмехнулся своим мечтам. Конечно, жена, бывшая жена,  не поехала бы

жить в деревню.

 - О чем задумался, детина? - Михалыч хлопнул его по спине мокрой

ладонью.

 Северный - со стороны дома - ветер нес высоко в небе неровный утиный

клин.

 8

 В человеке, опершемся на капот забрызганного грязью джипа, Бутаков к

своему удивлению узнал того картежника, что вчера  посылал его за водкой.

 Это и был Чугунков. Поджидал их.

 - Здорово. - Пожали руки.

 Чугунков то ли не признал Бутакова, то ли сделал вид, что  не признал.

Усадил обоих в машину. Над  лобовым стеклом качалась пара крохотных

боксерских перчаток.  Совсем маленькие, но  как  настоящие. Бутакову

хотелось их потрогать.

 Подъехал к дому Чугункова - новомодному "коттеджу" - на кирпичном

фундаменте, с узкими окнами и высокой двускатной крышей. Он указал место,

где ставить гараж, подал Михалычу ключи  от сарая, в котором лежали

материалы и стоял сварочный аппарат. Спросил:

 - Бабки-то есть? Могу авансик подкинуть. - Лениво прикурил, жмурясь на

солнце.

 - Авансы не берем, - отрезал Михалыч.

 Чугунков сказал, что приедет через два дня, и укатил, оставив после себя

облако вонючего дыма.

 - Сегодня начнем? - заторопился Бутаков.

 - Завтра, Серега, все завтра.

 - Успеем? Работы-то  много.

 - Успеем. Глаза боятся - руки делают.

 Со двора Ивана веяло запашистым дымком. Он опаливал поросенка.

 По дороге протарахтел мотоцикл. Михалыч сказал, что это внук бабки Кати,

приехал, видимо, погостить.

 Вечером отправили лихого мотоциклиста Витьку - парня лет восемнадцати - в

соседнее село в магазин, а сами стали налаживать  костер на берегу речки.

 Иван принес ведро с нарезанным мясом, шампуры. Михалыч сооружал из

чурбанов и досок скамейки и стол. Жена Ивана принесла  посуду и хлеб.

Бутаков таскал из кустов сушняк.

 Еще приковылял полуслепой и почти совсем глухой старик со  странным

прозвищем - Маньдей. Он был в валенках, фуфайке и серой солдатской шапке,

бороденка клочками желтой ваты торчала на щеках и подбородке.

 - Чего давно не был-то? - спросил, глядя на Бутакова.

 Сергей пожал плечами.

 - Сидел бы дома-то Маньдей, - проворчала Ольга, жена Ивана.

 - Не бывал в лесу, не бывал, нет, в этом годе не бывал... - Старик

бормотал что-то себе под нос, его никто не слушал.

 Притарахтел на своем "чезете" Витька. Привез водку.

 Костерок прогорел, оставив гору алых углей. Михалыч обложил  угли с двух

сторон  кирпичами, на них положил шампуры с мясом. Витька проявил

эрудицию, сказал, что настоящие шашлыки делают  из баранины. Натянул

наушники и задергался в такт неслышной остальным музыке.

 - Ничо, мы не мусульмане, пойдет и свининка, - отмахнулся Михалыч.

 Аромат жареного мяса забивал запахи увядающих трав, реки, земли.

 Выпивали, закусывали, пошли бестолковые шумные разговоры. Дали кусок мяса

Мандею, том мял беззубыми деснами, как корова жвачку, клевал при этом

носом. Очнулся, улыбнулся по-детски,  сказал:

 - Скусно.

 - Чего его так зовут-то? - спросил Бутаков у Ивана.

 - Да он раньше, бывало, как выпьет, ничего не соображает и  орет на всю

деревню: "Мань, де я?" Жена у него была, Марья... А еще раньше он

бригадирил в здешнем колхозе.

 Старик опять встрепенулся, обвел всех невидящими глазами  и плачущим

голоском пропел:

 - Ма-а-а-нь, де я?

 Все рассмеялись.

 Ольга  неожиданно красиво и сильно затянула:

 Окрасился месяц багрянцем,

 и волны бушуют у скал...

 Иван поддержал ее:

 Поедем, красотка, кататься,

 давно я тебя поджидал...

 К ним присоединился и Михалыч. Даже Витька снял свои наушники.

 Бутаков слушал молча. Когда-то эту песню пели его отец и мать.

 Подбросили на угли дрова, и тьма шарахнулась в стороны великанскими

тенями. Большая серая птица бесшумно снялась с полуразрушенной бани и

проплыла к лесу.

 - Филин, - сказал Витька, ковыряя травинкой в зубах.

 Костер  долго еще горел на берегу.

 Бабка Катя давно уже сидела на крыльце своего дома, ждала  внука, когда

пели, вспоминала что-то свое.

 9

 Глаза боялись, а руки делали. Работали с восхода до заката. За два дня

гараж был готов.  Сварили еще кессон Ивану. Оба нахватались "зайчиков".

Воспаленные глаза жгло, будто внутри них шаяли угольки.

 На третий день прикатил Чугунков. Принял работу. Отслюнявил из пачки

деньги. Предложил подкинуть до города, но мужики дружно отказались. Пошли

прощаться с Иваном. Тот отвалил каждому по изрядному куску мяса, насыпал

мешок картошки. Бутакову сказал:

 - Серега, приезжай сюда  жить. Избе тебе найдем, вместе пахать-сеять

будем. И бабу найдем!

 - А я ведь из Паршина родом, двадцать кэмэ отсюда.

 - Ну, так тебе туда прямая дорожка.

 - Может. Потом.

 День был дождливый, холодный. По слякотной дороге шли к большаку, на

автобус. И Михаил сказал:

 - Когда долго в деревне не бываю, кажется, век бы тут жил. А неделю побыл

и в город тянет... А ты зря, Серый, домой, в  Паршино свое не едешь. В

городе тебе каюк. Без места жительства кто ты? Голь перекатная, труха...

Ехал бы домой...

 Бутаков не ответил. Он как раз прикуривал. Ветер задувал спички.

 С мясом и картошкой, Бутаков пошел к Синицыну.

 - Ну, под такую закусь грех не выпить, - обрадовался Синицын. - Я ведь

тоже жалованье получил, - похвастал и побежал в магазин.

 В тренерскую зашел какой-то знакомый Синицына, потом еще один. Бегали в

магазин четыре раза. На следующий день Синицын отменил тренировки. Через

неделю  денег у Бутакова не было.

 Он зимовал в подвале жилого дома, грелся у труб отопления.  Подолгу

надрывно кашлял.

 Однажды увидел жену под руку с мужчиной. Рядом шел Егор. Они выходили из

универмага. В руках у Егора была коробка с какой-то покупкой. Он не

заметил отца. А жена Бутакова увидела, но сделала вид, что не узнала.

 Весной он заходил к Михалычу. Занимал денег, чтобы поехать в деревню. Но

спустя три дня кто-то из знакомых видел его в городе. Он рылся в мусорном

контейнере. Потом он пропал.

 Синицын по-прежнему тренирует.

 Михалыч вернулся бригадиром на свой завод, который вновь начал работать.

 КАЖДЫЙ ВЕЧЕР ТАНЦЫ

                             1

 Рябинин просмотрел расписание - ближайший автобус вечером.

 - Кто крайний? - спросил он.

 - За мной будешь, - ответила полная женщина, с сонным, усталым выражением

лица.

 - Скажете, что я за вами. Хорошо?

 Женщина кивнула.

 На улице Рябинин с облегчением вздохнул.

 День был хороший. Солнечный, но не жаркий. Середина мая.

 Когда-то, лет десять назад, Рябинин бывал в этом городе, в командировке

от своего проектного института. Сейчас он ехал в Энск, на который не было

прямого рейса.

 По улице, начинавшейся у вокзала, он за пять минут дошел до  центральной

площади с памятником Ленину  посередине, двинулся дальше - мимо

универмага, Дома культуры. На афише прочел:  "Каждый вечер с 20.00 -

дискотека", усмехнулся. Тогда, десять лет назад, надпись была немножко

другая.

 2

 Десять лет назад Рябинин только-только окончил местный "политех" и пришел

работать в институт "Сельхозпроект".

 Приехав сюда, в первую свою командировку, он поселился в  крохотной

убогой гостинице. Кроме него в ней тогда никто не жил.

 Командировка была на три дня, но дела решились быстро, в  первый же день.

На два дня Рябинин был совершенно свободен. Возвращаться домой не

хотелось.

 На следующее утро встал поздно, не спеша умылся, позавтракал консервами и

чаем и пошел в город.

 Все каменные здания размещались на главной улице и вокруг площади с

памятником Ленину. В ста метрах от площади город становился похожим на

обычную деревню.

 Рябинин зашел в универмаг и купил для своей невесты Людмилы недорогое

колечко "под серебро" с зеленым камушком.

 Надпись над входом в соседнее двухэтажное здание гласила:  "Городской Дом

культуры". Рядом на стене афиша: "Каждый вечер  с 20.00 - танцы".

 "Пожалуй, схожу", - решил он.

 Улица была узкая, грязная, на дороге лужи, по сторонам тянулись избы, во

дворах разгуливали куры, было много собак. Когда проезжала машина, Рябинин

поспешно отскакивал в сторону,  чтобы не забрызгало его новый модный плащ.

 Дома  кончились. С левой стороны дороги раскинулись, насколько хватало

глаз, поля, с правой приткнулась тихая церквушка, вокруг нее старое

кладбище. Вековые деревья вздыхали над могилами.

 Ворота в церковь были открыты, и Рябинин вошел.

 Он впервые оказался в храме. В его городе была одна действующая церковь,

но Рябинин даже не знал, где она находится.

 Служба  уже кончилась. Догорали свечи у образов. Одна икона  особенно

привлекла его внимание - старинная, в сеточке трещин.

 - Поставь, сынок, свечку Николаю Чудотворцу, поставь, - подала голос

из-за прилавка, где лежали для продажи иконы, крестики и свечи, старушка в

черном халате и белой косынке.

 Рябинин купил свечку, затеплил ее от другой, неумело вставил в лунку

поставца, но она тут же наклонилась.

Старушка неслышно приблизилась сзади, вынула свечку, подержала

противоположный конец над огнем и поставила ее ровно. Перекрестилась.

 Николай Чудотворец смотрел прямо на Рябинина. Рука его невольно

потянулась ко лбу.

 3

 Вернувшись в гостиницу, он до вечера лежал на провисшей пружинной

кровати, листал оставленный кем-то журнал "Крокодил".

 Вечером пошел на танцы.

 У входа в Дом культуры стояли парни - курили, смеялись, на Рябинина

посмотрели внимательно.

 Он спокойно прошел мимо них.

 Танцевал то с одной девушкой, то с другой. Парни косились на него, но

пока не подходили. Рябинин сам подошел в вестибюле к угрюмому верзиле,

попросил закурить. Тот молча дал сигарету.

 - Меня Коля зовут. - Рябинин протянул руку.

 Верзила руку как будто не заметил, сказал:

 - С Лариской больше не танцуй. Понял?

 - Это которая?

 - Вон та, - он указал на высокую красивую девушку. Рябинин  уже два раза

танцевал с ней.

 - Ну, это мое дело - с тем танцевать.

 - Твое, конечно. Только на себя потом и обижайся, фраер. - Парень скривил

 губы, и лицо его сразу стало злым, некрасивым.

 Рябинин тут же пригласил Ларису на танец. Она с радостью согласилась.

 Когда танцы закончились,  к нему ленивой походочкой подкатил  паренек

лет восемнадцати, буркнул:

 - Пошли выйдем.

 - Пошли. Предупреждаю - я в десанте служил.

 - Иди-иди. Разберемся, какой ты десантник.

 За углом здания, как и думал Рябинин, его ждал тут угрюмый и еще человек

пять.

 - Ну что, фраер? Тебя предупреждали? Ты не понял. Теперь учить будем...

 Рябинин не стал ждать и ударил первым. Коротко, резко, по-боксерски.

 Он сбил с ног одного, другого, но и сам пропустил несколько крепких

ударов. "Надо бежать. Забьют..."

 Его окружили, прижали к стене.

 Рябинин пнул в живот того, что стоял перед ним, рубанул правой рукой еще

одного и рванул вперед что было сил.

 Никто его не догонял.

 "Вот дурак-то! Сам же нарвался. И чего в этой Ларисе нашел? Она тоже

хороша, ведь знала, что меня за нее бить будут". Вспомнил, что оставил в

гардеробе плащ, и зло сплюнул в сторону.

 Впереди него шли две девушки. Одна свернула в переулок, вторая шла прямо.

 Тут только Рябинин сообразил, что не знает, где находится. Это днем

городок казался маленьким. А ночью - темень, фонарей нет, кругом одни и

те же черные дома.

 Он ускорил шаг, окликнул:

 - Девушка.

 Она остановилась. Рябинин приблизился и узнал ее. Он танцевал с ней

сегодня. Она была скромно одета: белая блузка, черная юбка и белые

туфельки. Сейчас на ней было пальтецо немодного покроя, на ногах простые

старые туфли, на плече сумочка.

 Ничего в ней особенного: маленькая, худенькая, темные волосы распущены по

плечам. Вот только глаза...

 - У вас необыкновенные глаза, - медленно проговорил он.

 - Вы догнали меня, чтобы  сказать об этом? - По губам ее скользнула

улыбка.

 - Нет... - Рябинин смутился, что редко с ним бывало. - Вернее, да. То

есть... Я хотел спросить, где гостиница?

 - До площади, потом направо, - девушка махнула рукой в ту сторону, откуда

шел Рябинин.

 Он стоял, молчал, не уходил. И девушка не уходила, будто ждала чего-то.

 - Можно вас проводить? - нарушил наконец он молчание. - А  то темно...

 - Меня Вера зовут.

 - Николай. Рябинин.

 Они пошли по тихой темной улице.

 Дома кончились. С левой стороны дороги, насколько хватало  глаз, тянулись

поля, с правой - темнели деревья, выделялась светлым пятном церковь.

 - Ты здесь живешь?

 - Да, вот мой дом.

 4

 Николай Петрович остановился. С левой стороны тянулись поля, с правой -

церковь... Дома не было. На его месте раскинулся пустырь, густо заросший

крапивой.

 Он направился к церкви.

 Служба кончилась, в храме тишина и полумрак...

 Женщина в темной одежде покупала свечи. Рябинину показалась  знакомой ее

фигура.

 Она подошла к распятию, поставила свечку, зажгла от нее другую и понесла

к иконе Николая Чудотворца.  И когда протянула руку с горящей свечой

вперед, зеленый огонек сверкнул на ее ладони.

 - Вера, - беззвучно прошептали его губы.

 Глаза его встретились с глазами святого...

 В комнату Веры был отдельный вход, прямо с улицы. Они вошли, не

потревожив ее мать. Рано утром Рябинин ушел.

 Впереди  был еще день. Вечером Николай уезжал.

 Он сходил в Дом культуры за плащом. Гердеробщица была другая и долго не

хотела отдавать.

 Между прочим, увидел Рябинин ту девушку, Ларису, на улице. Она улыбнулась

ему игриво. Он тоже выдавил из себя улыбку. Они  разошлись, ничего не

сказав друг другу.

 Вера работала нянечкой в детском саду. После работы Рябинин встретил ее.

До его отъезда оставалось полтора часа.

 - Я приеду за тобой, обязательно приеду...

 Вера молчала, была печальна.

 Уже на автовокзале Николай случайно нащупал в кармане кольцо.

 - Дай руку.

 Она протянула узкую, почти прозрачную ладонь, и Рябинин надел колечко на

безымянный палец.

  - В самый раз.

 - Ой! Спасибо... - Вера улыбнулась.

 На опять помрачнела, прижалась к нему.

 - Коленька, приезжай... Скорее приезжай... Я буду ждать...

 - Конечно, приеду, Вера. Конечно.

 Ой действительно верил, что приедет...

 Все три дня он не вспоминал и предстоящей свадьбе, а дело было уже

решенное.

 И сидя в автобусе, по дороге домой, Рябинин понял, что к Вере не

вернется, и тут же начал искать этому оправдание. "Ну кто я ей?

Подумаешь... А с Людмилой все уже ясно".

 ...Бесшумно горели свечи. Бесшумно переходила от иконы к иконе старушка в

черном халате и белой косынке, протирала поставцы.

 Вера обернулась. Да, это была она. Волосы выбились из-под платка, и в

темных прядях отчетливо были видны белые, седые ниточки. Лицо - восковое.

 Рябинин шагнул к ней.

 - Я знала, что ты приедешь.

 - Я женат.

 - Знаю.

 - Расскажи, как живешь.

 - Что рассказывать... - она отвернулась. - Пойдем.

 Они стояли у чугунных церковных ворот.  Вера толкнула дверь, и она со

скрипом, медленно распахнулась. По тропке они пошли  в глубь кладбища.

Мимо покосившихся крестов, памятников, железных оград. Над ними шумели,

раскачиваясь, сплетаясь ветвями,  огромные старые тополя.

 Лучи  солнца, пробиваясь сквозь листву, разбрасывали повсюду яркие пятна.

 Никто не встретился Рябинину и Вере. Они остановились у невысокой ограды.

Внутри нее холмик, весь заросший ярко-зеленой травой и желтыми

одуванчиками, на нем - небольшой гранитный камень.

 Вера достала из сумки тряпочку, протерла ограду, высыпала  на могилу

горсть пшена.

 "Коля Рябинин", - прочел Николай Петрович... Опустился на колени,

прижался щекой к холодному, шершавому камню.

 5

 Окошечко кассы распахнулось. Несколько человек поднялись со своих мест.

 - Этот за мной, - сказала женщина, не меняя сонного выражения лица.

 - Да-да, - поспешно подтвердил Рябинин, хотя никто и не возражал. Купил

билет и вышел на улицу. Вера ждала его.

 - Я буду возвращаться послезавтра. Зайду к тебе... Да, а  где твой дом?

 - Меня искать не надо.

 - Я приеду к тебе насовсем.

 - А жена?

 - Разведусь.

 - А дочь.

 - Но что же делать, Вера?

 - Не знаю.

 Когда Николай Петрович сел в автобусе у окна, глаза их встретились...

 Вера взмахнула рукой, зеленый огонек блеснул на ее ладони, и Рябинину

показалось, что кто-то еще, невидимый, смотрит на него со стороны.

 ТРЮКАЧ

 Он легко оттолкнулся ногами, выгнулся и встал на прямые руки на балконных

перилах. Мир в его глазах крутанулся и замер, ничего в нем не изменилось.

 Он понял, что вот сейчас может незаметно качнуться вперед,  и...

 Опустился на ноги, отер со лба холодный пот.  "Нет. Все. Завязываю. Хочу

жить. Жить, как все".

 Он родился в цирковой семье. Родителей своих не помнил. Они погибли,

когда ему было три года. Лишь по случайности он не оказался в тот день в

"Жигулях", влетевших под "МАЗ".

 Люди на старой черно-белой фотографии - женщина и мужчина, оба в

спортивных костюмах, улыбающиеся, молодые - долго не воспринимались им,

как отец и мать.

 Его взял в свою странную семью партнер родителей Георгий Кудельников,

которого он перестал называть "папа" в шестнадцать лет, и называл сперва

"дядя Гоша", а потом, как и вся цирковая братия, - пошлым "Гога".

 В семье этой кроме Кудельникова были его жена Инесса и львы, который она

любила больше мужа и уж конечно больше чужого ребенка, и которые в конце

концов свернули ей шею.

 С четырех лет начались тренировки: "шпагаты", "мостики", сальто, фляки,

первые выступления на арене, аплодисменты.

 Они ездили по всей стране, он учился то в одной, то в другой школе,

иногда две недели, иногда два месяца, редко - полгода на одном месте.

Поэтому не было у него школьных друзей. Одно из немногих воспоминаний

школьной поры: провинциальный городок (название забылось, в нем было много

старых купеческих домов),  класс пятый или шестой. Девочка с короткой

стрижкой и веснушками. Провожал ее. Дрался из-за нее с тремя. Побил их.

Она убежала домой и смотрела на него в окно, прячась за шторой.

 Потом цирковое училище. И гастроли, гастроли...

 Армия прошла мимо, лишь коснувшись двухнедельными пребыванием в казарме.

Вспоминались нудные строевые занятия да стычка с сержантом, закончившаяся

для того плачевно. Вскоре он снова выступал, числясь, видимо, положенные

два года в какой-то части.

 К сорока годам он - Василий Кудельников - заслуженный артист России,

исполнитель уникальных трюков, имеющий отличную квартиру в тихом

подмосковном городке, дорогую машину и жену - двадцатилетнюю студентку,

красивую и настолько глупую, что позволяет ему каждое утро выполнять эту

стойку ан перилах балкона. "А что ему будет, он и не такое может".

 Он давно понимал, что близок к мигу, когда, поверивший в свое

всемогущество, будет лежать грудой изломанных костей на  арене ли цирка,

на мокром ли асфальте.

 Гога Кудельников, спившийся после смерти жены, еще лет двадцать назад

угадал в нем этот вирус.

 - Васька, - сказал как-то, - ты знаешь, как погиб боксер Попенченко?

 - Вроде уголовники зарезали.

 - Нет. Он, когда выступать закончил, в каком-то институте преподавал. И

придумал себе щекотку нервов; выйдет на лестничный  пролет, на перила

вскочит, ножки свесит и закурит. Ну, и однажды не удержался... Потеря

чувства опасности. Чуешь, Васька? И у бати твоего... Так что не увлекайся,

жизнь не только цирк и совсем не трюк.

 - Я ничего не умею, кроме трюков, - жестко отвечал юный Кудельников.

 Только выполняя трюки, под куполом, без страховки, на грани своих

возможностей, а для всех остальных - за гранью, он чувствовал - вот жизнь!

Он был полностью счастлив лишь в своем перевернутом мире.

 Зазвонил телефон, и вкрадчивый мужской голос пропел:

 - Господин Кудельников, вы обдумали условия контракта? Вы согласны?

 - Нет. Я заканчиваю выступления, - решительно обрубил Кудельников.

 Опять вспомнилась та женщина...

 Это был очень маленький городок. Стояли в нем с гастролями  неделю или

две. Почему-то он не в гостинице, а у нее. Как же ее звали?.. Надя. Да.

Надежда Васильевна.

 - Ты согласилась, потому что я артист?

 - Нет.

 - Врешь. Всем нравится, что я известный, у меня уникальный  номер... Ты

же литератор, вспомни-ка, чье это: "Счастлив летящий вниз головой. Мир для

него, хоть на миг, но другой".

 - Саша Черный, кажется...

 - Я -  летящий вниз головой. А люди, знаешь, из-под купола - муравьи.

 - Молчи! Чем тебе люди не угодили?

 Она сердилась. Читала стихи. Рассказывала что-то про учеников. Все время

о ком-то беспокоилась, кому-то помогала. Дома  у нее жили покалеченная

машиной собака и приблудная кошка.

 - Почему ты не замужем? - спросил однажды.

 - Вышла бы за тебя. Да ведь не возьмешь.

 Это была правда. Жениться он в то время не собирался.

 Цирк уехал. Он думал, что забыл Надежду Васильевну. Оказалось - нет.

 "А ведь ее город в трех часах езды на электричке!"

 Она - Надежда - его единственная надежда. Он уверовал в это  в один миг.

 Оставил на столе записку жене, обещая вернуться через три дня, собрал в

сумку вещи первой необходимости и отправился на вокзал. Представил, как

его Жанна покуривает на крыльце института, заигрывая с сокурсниками,

ожидая, когда он подъедет за ней на машине. "Ничего, пешком прогуляешься".

 Электричка стремительно отстукивала километры. Кудельников не глядел в

окно и на пассажиров. Старался удержать в себе то спасительное чувство...

 Деревянный коричневый вокзальчик. Лохматая шавка на перроне. Сонная,

замусоренная привокзальная площадка. Старый "Москвич"  с помятым капотом.

Толстой, с блестящей лысиной водитель, покуривающий "Приму".

 - Куда?

 - Я не помню точно... Петровский или Ивановский переулок...

 - Есть такой. Садись.

 Узкие улочки с деревянными мостками по краям, одноэтажные домики, пыльная

зелень кустов и деревьев. Мало прохожих и много собак.

 - Вот Ивановский. Какой дом?

 - Не знаю.

 - Ну-у, брат...

 И тут он узнал дом с рябиной у окна. И вспомнил ее голос:

 "Но если у дороги куст встает, особенно рябина..."

 Он расплатился с водителем и вышел.

 На  крыльцо выскочила девочка лет двенадцати в длинной желтой кофте. Она

не видела его. Позвала: "Муська, Муська, кыс-кыс-кыс..." Серая кошка

побежала к ней, потерлась об ноги,  вспрыгнула на руки.

 Девочка была удивительно похожа на свою мать...

 В ближайшем магазине Кудельников купил бутылку водки и буханку хлеба.

Двинул по переулку, который уперся в конце-концов в кладбищенскую ограду.

 Кажется, что кладбище старше и  больше самого городка.

 Розовые развалины часовни. Необхватные липы  и  тополя в морщинистой

коре. Чугунные ограды, камни со стершимися именами и датами.

 Там, где были новые захоронения, он нашел то,    что искал - граненый

стакан на скамеечке у одной из могил. Тут и присел.

 Лохматая грязная собака приблизилась к нему, вяло помахивая хвостом,

ткнулась холодным носом в руку. Он разделил с ней  свой хлеб.

 Кудельников пил. И странные, никогда раньше не посещавшие его мысли

крутились в голове. Что вот прожил он на белом свете  сорок лет, достиг в

своем деле высот недосягаемых, а ни к кому  в мире не привязался. Нет у

него родителей, нет любимой женщины, нет детей. И поездка в этот город,

попытка ухватиться за давно минувшее - самообман, и ничто не держит его в

этом мире, ни одна ниточка не притягивает к грешной земле...

 В тот же вечер, не заезжая домой, он махнул в Москву, подписывать

контракт, от которого так решительно отказался утром.

Ему казалось, что даже если бы он захотел, то не мог бы разбиться,

настолько автоматически - послушно стало тело, мышцы за годы выступлений.

 Его знаменитый номер "Полет вниз головой", когда он нырял из-под купола

и, пролетев метров десять, хватался за перекладину и выходил в стойку на

руках, пользовался неизменным успехом. Он работал без страховки.

 Иногда ему снилось, что, сорвавшись из-под купола, он не падает, а парит,

и уже внизу не залитая мертвым электрическим светом арена, а бескрайний

солнечный мир...

 Но в ту ночь другой сон заставил его вскрикнуть от ужаса и проснуться: в

черной пустоте выполнял он стойку на руках на  перекладине. Руки его

затекли, случилось невозможное - пальцы разжались, и он падал, падал,

падал...

 Утром позвонил в цирк, сказал, что болен, но вечером все же приехал на

выступление.

 ... Дробь барабана, свет прожектора, направленный на него, сотни бледных

лиц внизу. Люди желают видеть его трюк, он щекочет им нервы. Они,

неспособные оторваться от земли, парить, хотят  видеть, как это делает

другой. И каждый из них втайне ждет его бессильного падения...

 Он срывается, стремительно приближается перекладина... Он чувствует, что

сейчас может осуществиться его заветный сон - он не упадет, полетит!

 В последний момент он легко ухватился за перекладину и вышел в стойку на

руках. Трюк, как всегда, удался.

© "ПОДЪЕМ"

WEB-редактор Виктор Никитин

root@nikitin.vrn.ru

WEB-редактор Вячеслав Румянцев

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

01

02

03

04

05

06

07

08 

09 

10 

11 

12 

01