Содержание

Ежемесячный литературно-художественный журнал

Основан в январе 1931 года

Воронеж - 2003

МАСТЕРА

Анатолий КРЯЖЕНКОВ

СМЕТЛИВЫЕ НА ВСЕ РУКИ

В середине прошлого столетия жителей слободы Алексеевки Бирюченского уезда отмечали как предприимчивых людей, умело осваивающих всевозможные ремесла. Одна из статей в «Трудах Вольного экономического общества» за 1854 год так и утвержда­ла: «Промышленные крестьяне слободы Алексеевки (графа Шере­метева) Воронежской губернии с давних пор вошли у нас в посло­вицу как самые сметливые пройдохи на все руки. Чрезвычайные льготы, даруемые от графа Шереметева крестьянам, служат неис­черпаемым источником для развития их умственных и промыш­ленных наклонностей».

Другой автор в «Воронежских губернских ведомостях» за 1855 год дополнял: «Вообще жители Алексеевки отличаются пример­ным трудолюбием и ни в какое время не станут сидеть сложа ру­ки оттого, что нечем заняться: у них всегда в руках или сапожное ремесло, или столярка, или живописная кисть, или игла портно­го, или обделка шерсти, или ткацкий станок; все эти отрасли про­мышленности если не доведены до совершенства, то по крайней мере делают значительные успехи, и житель Алексеевки не пойдет искать к соседям для себя каких бы то ни было мастеровых, необ­ходимых в домашнем быту». Возможно, в этих утверждениях есть земляческая доля преувеличения, но по существу алексеевцы как сметливые люди проявляли предприимчивость во всех сферах слободской деятельности.

                                        1

Рано умерший отец оставил Ивану Степановичу Штурбе нику­дышнее наследство: хату, огород, сад и леваду. Зато дал глав­ное — образование. Молодой Штурба был обучен письму, счето­водству. Единственный в Алексеевке он получал «Московские ве­домости». Часы посвящал любимому занятию — чтению «Истории Малороссии» Д. Бантыш-Каменского, сочинений Квитко-Основьяненко, Г. Конисского, И. Котляревского и Г. Сковоро­ды. Знания за плечами не носить, вот и набирался ума-разума да пытался поглубже заглянуть в седое прошлое родной земли.

Однако на кушетке не залеживался — дело в первую очередь.

Начинал почти мальчиком, в базарные дни разложив на ро­гожке гвозди, винтики, ножи, замки и другие железные товары. Торговля шла бойко и приносила небольшой доход. Так что вско­ре Штурба открыл лавку и стал ездить в Тулу за товаром, а по­том проторил дорогу в Царицын — за солью. А там и вовсе завер­телось. В приволжских краях познакомился с условиями степной торговли. Скот у калмыков почти ничего не стоил, зато в Остро­гожске, Бирюче, Воронеже и особенно в Москве хорошую цену имели сало, шерсть, овчина и кожи. И конкурентов почти не ока­зывалось.

Ранней весной приказчики Штурбы набирали добрых хлопцев, у которых еще не выветрилась казацкая удаль. Снаряжалось не­сколько десятков повозок, запряженных парою лошадей. При каждой из них — чабан, два гайдаря (пастухи), подпасок, кашевар, он же кучер и приказчик. С ними же — по нескольку овча­рок. Хлопцы были вооружены винтовками и длинными острыми ножами, которыми брили бороды. В повозке на всякий случай ле­жали копья. Ездить в калмыцкие степи было небезопасно. Закуп­ленный скот нагуливал сало в вольной степи. Тут все зависело от чабанов. Подбирались такие, которые любили «святе литечко» провести на лоне природы и умели хорошо выпасти стадо. Про­стое вроде дело, а приняв бычков или овец весною, следовало препроводить их хозяину без утраты, сытыми и здоровыми. Радивый чабан не допустит волка к стаду, не даст угнездиться болез­ни, сумеет выбрать пастбище так, чтобы к полуденному жару овцы были напоены и накормлены. Такого пастуха скот слушает лучше, чем солдаты командира. Таким был Марк Антонович Лобко.

Пригнанное им в сентябре стадо давало высокий нагул сала и мяса, оборачивающийся барышами. Штурба подсчитывал: расход на овцу — 1 руб., выручка составляла 3 руб. 35 коп. Значит, больше двух рублей дохода. На салотопенном заводе осенью убивалось около 50 тысяч овец. Следовательно, щелкал он счетами, барыша сверх 100 тысяч. В то же время он не прекращал зани­маться торговлей солью и железом. Ежегодная прибыль его со­ставляла 200 тысяч рублей. Невиданные в Алексеевке деньги!

Штурба сорил рублями, теша свое хохлацкое самолюбие. Ког­да на громаде проходила раскладка или сбор податей, он обра­щался к зажиточным алексеевцам:

— Папуша, Дидух, Усатенко, поможить людям, тягнить помалэньку!

Те уплачивали годовые подати за вдов, сирот или обнищавших землякцв.

— Пан пысарь, ще скильки трэба тягнуть? — выкрикивал Штурба.

Неразобранными оказывались пять или десять тягол (одно тягло — 6 десятин земли).

— Ну, оцэ и потягну, — подводил итог Иван Степанович и уплачивал подати за 5—10 семейств.

Бедняки всегда получали от него помощь. Целые возы с хле­бом, мясом, мукой и иными припасами развозил он перед больши­ми праздниками. Штурба не считал деньги в 1830 году, когда слу­чился голод. Много капитала ушло тогда на покупку зерна и выпечку хлеба на леваде: все раздавалось страждущим.

Ни на какую награду за свою благотворительность Штурба не рассчитывал. Только на благодарность земляков. Многочисленные юные родственники, обучавшиеся в училищах, или семинаристы присылали ему письма с витиевато выраженной признательностью за его обязательные пять рублей, которые выделял на еду и пита­ние. За те деньги можно было вырядиться франтом.

У Штурбы могли бы накопиться миллионы, но оставались ты­сячи. Он считался самым богатым человеком в Алексеевке. Шере­метевы очень гордились, что у них так процветают крепостные. Таких хозяев называли капиталистые — от слова «капитал».

Как-то молодой граф Дмитрий Николаевич гостил в большом доме Штурбы на Волостной улице. Его удивили огромные зерка­ла в зале. Он встал с бокалом шампанского и с улыбкой разгля­дывал свое отражение в полный рост. Кавалергардский мундир, черные брови, блестящие сапоги. Но неожиданно обернулся. Вош­ли трое сыновей Ивана Степановича: большого роста, статные, крепкие.

— Какие же у тебя, старик, сыновья молодцы!

— Ваше сиятельство! В ноги вам кланяемся. Отпустите на во­лю. Деньги у меня есть... Граф сразу посерьезнел:

— Деньги и у меня есть. Чем же вам плохо у меня?

Разговор на том и прекратился...

И все же через несколько лет Иван Степанович добился свое­го — получил вольную. С превеликими хлопотами и затруднения­ми. Жить в Алексеевке не стал. Уехал в Крым, купил там дом, обзавелся мореходными судами, насадил виноградные сады. На том весь капитал исчерпался.

Сыновья его надели сюртуки и пиджаки. Испросили кредиты в южных банках и занялись хлебной торговлей с заграничными конторами.

Сосредоточение значительных богатств в руках некоторых из крепостных крестьян в Алексеевской вотчине графов Шеремете­вых объясняется несколькими обстоятельствами. Во-первых, от­сутствовала стеснительная близость вельмож, обретавшихся в Мо­скве или Петербурге, во-вторых, этому содействовали хозяйствен­но-экономические условия района, в котором они жили, в-третьих, наиболее энергичные и предприимчивые крестьяне с го­товностью оказывали помощь сирым и убогим.

В начале прошлого столетия в Алексеевской вотчине насчиты­валось 39 крестьян-капиталистов, 27 из них были жителями слободы Алексеевки. В Шелякиной семья капиталистого крестьянина из 11 взрослых человек имела капитал в 1000 рублей, нажитый в результате хлебопашества и торговли овцами. В Алексеевке были семьи, владевшие капиталом до 3000 рублей.

Вполне закономерно, что в Алексеевке появился умелец, про­славивший слободу на весь мир.

                                                        2

О жившем возле Базарной площади Данииле Бокареве говари­вали разное: «смекалистый мужик», «этот москаль себе на уме», «добрый хозяин».

Он не был коренным алексеевцем. Его выслали за какую-то провинность из Тульской вотчины в южные владения графа Ше­реметева, где и обычаи были иные, и говор малороссийский, и подсолнух красовался в палисадниках вместе с пышными гвозди­ками и пестрыми маками.

Этот подсолнечник и приглянулся Даниилу Бокареву.

Собиравшиеся к вечеру у подворий бабы судачили и грызли его семена. Лакомство обреталось в каждом семействе. Поджарен­ные семечки лузгали и дома, и на Базарной площади в торговые дни, и даже возле вотчинного правления, когда нужда приводила туда. Даниилу Бокареву тоже нравилось лузгать семечки, ибо вкус их был приятно-маслянистый. Подспудно созревала мысль о получении выгоды из подсолнечника. В тульских краях он наблю­дал, как добывали масло из льна и конопли. Руки у него были мастеровые. И он решился...

В конце лета на всей плантации аккуратно срезал шляпки, свез их во двор и вышелушил. К этой поре Даниил смастерил приспособление. Сбоку в дубовом коротком пне выдолбил квад­ратную нишу, внизу этой ниши выбрал цилиндрическое гнездо, куда закладывал порции высушенных семечек. В гнездо вставлял­ся деревянный «хлопчик» (цилиндр). С помощью двух клиньев, забиваемых молотом, цилиндр в гнезде давил на семечки. По от­водному желобку стекала густая светло-коричневая жидкость. Не­обычный и приятный запах стоял в сарае, где Бокарев «бил мас­ло». А вкус!

Бокарев не намеревался раскрывать свой секрет. Да и какой резон! Этак в каждом доме появятся маслобойки, а с ними — кон­куренты. Он слыхом не слыхивал о патентах, ему в голову не приходило зарегистрировать свой способ получения масла. Хотя авторам изобретений «привилегии» выдавались в России с 1814 года. Как любой предприимчивый человек, Даниил понимал, что его приспособление — это редкая собственность, и он волен рас­поряжаться ею по своему хотению (сейчас бы предприниматели окутали ее коммерческой тайной).

К следующей осени его обворовали. На участке, где рос под­солнечник, сорвали несколько рядов шляпок. Усердствовали как раз там, где дозревали наиболее масличные семена: черные, не крупные, но полные. Бокарев еще с первого урожая начал испы­тывать семечки по цвету и размерам.

При виде такого разора дух перехватило у Даниила. Ведь ни­кому ничего обидного не делал. Зато сколько помогал, если при­глашали на совет по всякому ремеслу: хоть прядильный станок наладить, хоть фигурную поковку согнуть, хоть ветряную мельни­цу поставить.

Объявились-таки злоумышленники. Сами себя разоблачили. Весной на их участках пробились плантации подсолнечников. У Ивана Буханца, у Гришки Перебейноса и у Луки Гезули. Распи­раемый обидой, Бокарев направился к вотчинному правлению. Почтительно ступив на порог властных чертогов, сбивчиво загово­рил:

— Василий Никитич... накажите воров...

Управляющего Подгорного уважали в слободе за справедли­вость и строгость в отношении ко всем. Хотя и держал сторону графа Шереметева, но крестьян не обижал. Однако помнил, что Бокарева сослали в Алексеевку за ослушание.

— Эти семечки особенные...

Подгорный вновь внимательно посмотрел на Бокарева:

— Так-так...

И Даниил изложил причину своего жалобного прошения. На лице у Подгорного проступило неподдельное любопытство. Разго­вор перешел в русло взаимопонимания. Воров решили разобла­чить осенью, когда созреют подсолнечники. Если у похитителей будут такие же семечки, как на оставшихся шляпках Бокарева, то виновные отдадут ему весь урожай. А Подгорный пообещал еще всыпать каждому по пять плетей. Осенью так и произошло. Но и бокаревская маслобойка уже не являлась секретом.

Неблизко столица от наших краев. С берегов Невы трудно разглядеть подробности того, что совершалось в слободе на Тихой Сосне. Потому газеты и журналы писали так: «Здешний край раз­вил у себя особый род промышленности или торговли, принимаю­щий год от году значительные размеры, а именно: засевают боль­шое количество земли подсолнечными семенами и выбивают из них на особо устроенных заводах масло, которое продается скуп­щикам...» («Земледельческая газета», 1853, № 7).

Слышали звон...

И только в 1860 году, через 31 год, назвали «крестного отца» подсолнечника: «Бокарев испытал семена на ручной маслобойке и, к радости своей, получил превосходное масло, какого он никог­да не видывал и какого здесь не было в продаже» («Сельское хо­зяйство», 1860, № 2).

Печатные сообщения далеко отставали от событий. Пока они писали об открытии, в Алексеевке совершенствовали маслобойное дело. В 1833 году купец Папушин выстроил первый конный за­вод, на котором получали «олию». Ему помогал Бокарев. А через год и он оборудовал такой же завод. К 1860 году в районе слобо­ды заводов развелось, будто карасей в пруду, — до 160. Алексеевское подсолнечное масло заполонило российский рынок. В год на продажу отсюда вывозилось 40 тысяч бочек, содержимое которых весило около 900 тысяч пудов.

Как гласит местное предание, в это время Даниил Бокарев еще здравствовал. Когда умер и где можно поклониться его праху, ни­кто не ведает. Неблагодарными оказались земляки к памяти первооткрывателя: при жизни слава обошла его. Лишь к концу про­шлого столетия появились подробные сообщения о Данииле Семе­новиче Бокареве, почерпнутые из воспоминаний его внука Якова Ивановича. Но и они оказались очень скупыми и размытыми. По­жалуй, все, чтоб об умельце известно, сказано выше...

Между тем Алексеевка, ставшая столицей производства и вы­воза подаренного солнцем масла, начала преображаться. Жители ее, бедствовавшие и тяготившиеся оброчными недоимками, располагали теперь свободными деньгами. Они строили каменные дома и лавки, крытые железом, обзаводились ремесленными мастерски­ми. По постройкам в центре Алексеевка к концу 60-х годов срав­нялась с лучшими уездными городами губернии, хотя являлась волостью. На Базарной площади выросли около 100 одноэтажных и двухэтажных каменных строений, фасадами не уступавших во­ронежским. Так писали очевидцы в губернских газетах...

В судьбе династии Бокаревых, словно в капле воды, отрази­лась недавняя судьба России. Три первых поколения прилежно продолжали дело, начатое Даниилом Семеновичем. Внук постро­ил в Алексеевке первый паровой завод по выработке масла. Прав­нук выделил деньги на благое дело — на сооружение всесослов­ного (купеческого) клуба, где местные жители могли попасть на спектакль заезжих и своих артистов, полистать журнал и книгу в библиотеке или побаловаться кием в бильярдной.

А потом наступила «новая эра». Боже упаси, если человек окажется из состоятельного рода — несдобровать ему. Гордиться своей биографией могли те, кто родился в бедной семье, жил в нищете, всю жизнь батрачил. Вдали от малой родины оказался праправнук первооткрывателя Алексей Михайлович Бокарев. Всегда скрывал свое происхождение. Боясь навлечь подозрение властей, он даже в недавние советские 60-е годы отказался при­нять дома родственницу из Франции.

И только сын Алексея Михайловича — Михаил Алексеевич Бокарев открыто и гордо носит фамилию прославленного предка. Он часто бывает в Алексеевке, живо интересуется историей быв­шей слободы и всем, что связано с маслоделием. А открытие Бокарева достойно наследуется земляками. В городе действует не­сколько заводов по переработке подсолнечника, а на самом совре­менном уровне поставлено производство масла в АО «Эфирное». Его продукция направляется в торговые дома Воронежа, Новоси­бирска, Москвы и другие центры крупных регионов.

                                                                   3

Предприимчивый люд Алексеевки во второй половине поза­прошлого, XIX века находился в поле зрения творческих фигур.

Воронежский художник-иконописец Лев Григорьевич Соловьев (1837—1919) не раз встречался с провинциальными исполнителя­ми церковных заказов и рассказал об этом в своих воспоминаниях «Живопись и рисование в Воронежском крае». Выражая сочувст­вие одному из художников, Соловьев отмечает, как «при всей своей любви к делу и больших способностях он был поставлен в необходимость исполнять требования невежественных заказчиков, работать иконы по заказу подрядчика Михаила Васильевича Моляренка из слободы Алексеевки — той самой Алексеевки Бирюченского уезда, которая своею богомазной фабрикациею перепол­няла все рынки и ярмарки городов и сел на обширном простран­стве территории Воронежского края (точно так же, как другая такая же большая слобода Бутурлиновка Бобровского уезда на­полняет те же базары и рынки сапогами и башмаками своего производства)».

Что ж, художника понять можно. Для него живопись, в том числе иконопись — искусство. Его душа противилась ремесленни­честву. На его пристрастный взгляд, Алексеевка вовсе не равня­лась на оригиналы академических мастеров, а предлагала нетребо­вательному простолюдину поделки безвестных самоучек.

И все-таки статус Алексеевки как одного из центров искусных мастеров проявлялся в иконописном деле. Кроме Михаила Ва­сильевича Моляренка (он же Маляров — в то время украинские фамилии легко переиначивали на русский лад), подобную мастер­скую имел Борис Петрович Москаленко, которую унаследовал его сын Александр Борисович. Вот он-то и поддержал репутацию родной слободы...

Весной 1896 года в Москву для участия в коронации Нико­лая II отбыли депутации от дворянства, от земства и от сельского населения Воронежской губернии. Волостные старшины повезли с собой икону работы Соловьева, на ней были изображены святой Николай-чудотворец, царица Александра, княгиня Ольга и воро­нежские святители Митрофан и Тихон. Выше изображения этих святых — Господь Вседержитель в сонме Сил небесных

«Икона заключена в изящную резную дубовую раму работы крестьянина слоб. Алексеевка Бирюченского уезда Москаленко. На раме иконы две рельефные надписи: «Ангелом своим заповет о Тебе сохранити тя во всех путех Твоих» и «Крепость даяй Ца­рем нашим Господь». Вместе с иконой воронежцы поднесли рез­ное деревянное блюдо для хлеба-соли, сделанное в мастерской то­го же Москаленко. На нем резная надпись: «Царю Батюшке, Ца­рице Матушке — от сельских сословий» (Н. Поликарпов. Празднование св. Коронования Их Императорских Величеств в г. Воронеже и Воронежской губернии. — Памятная книжка Воро­нежской губернии на 1897 г.)

Если бы мастерская Москаленко занималась «фабрикациею», разве она получила бы столь ответственный заказ от имени воро­нежских старшин, которые представляли в Москве сельских жи­телей губернии!

Кстати, в эту депутацию входили среди прочих старшина Матреногезовской волости Бирюченского уезда Ефим Максимович Чичиль и старшина Краснянской волости Валуйского уезда Иона Иванович Алейников. Всех собралось 12 человек — по одному от каждого уезда. Но как меняются времена! Сегодня трудно пред­ставить, как на вступлении в должность Президента сможет при­сутствовать депутация сельских жителей — по одному от каждого района области...

Встреча Николая II и императрицы со старшинами состоялась 16 мая во Владимирском зале Кремлевского дворца. Представлял их губернский предводитель дворянства С. М. Сомов. Старшины поднесли хлеб-соль и икону, к которой император приложился. Можно по-разному расценивать факт подношения искусных по­дарков императорской семье во время коронования. Бесспорно од­но: то был торжественный случай в рамках великого государства. И поручение Москаленко изготовить подарок для такого слу­чая — это лучшее признание мастерства алексеевских умельцев.

                                                                     4

В России привыкли многое делать общими усилиями, особенно храмы...

Стояла в центре Алексеевки Крестовоздвиженская церковь, среди прихожан более известная как Базарная. Возвышалась она на самом видном месте слободы — возле шумной Базарной пло­щади, застроенной магазинами, лавками и торговыми складами. В 1855 году один из алексеевских священников так описывал ее: «Величественный по размерам храм построен в строго византий­ском стиле и обнесен каменной оградой».

Другой источник свидетельствует, что «основан сей храм иж­дивением помещика и усердием прихожан». Без сомнения, замы­сел возвести величественную церковь принадлежит Николаю Пет­ровичу Шереметеву, владельцу Алексеевки. Граф известен как по­кровитель искусств, всячески содействовавший становлению усадебного театра. Это он воспылал романтической любовью к знаменитой крепостной актрисе Параше Жемчуговой (1) и вопреки аристократическим предрассудкам женился на ней. Правда, граф Н. П. Шереметев умер в 1809 году, а закладка церкви в нашей слободе началась три года спустя, когда единственному наследни­ку огромного богатства Дмитрию Николаевичу исполнилось всего 9 лет. Разумеется, его пока забавляли детские игры, а не заботы взрослых. При нем продолжалось то, что было задумано отцом. «... Иждивением помещика». Эта фраза из слободской летописи говорит о прямом участии Н. П. Шереметева в сооружении хра­ма. Выделенные им средства и пожертвования прихожан стали материальной основой строительства.

Сооружали церковь в течение восьми лет. Заготавливали глину и обжигали кирпич алексеевские мастера. По существу храм возведен из местных материалов, в том числе и колонны, что для сегодняшних строителей может служить давним упреком.

Торжественный момент наступил в сентябре 1820 года, когда для освящения прибыл воронежский епископ преосвященный Епифаний. Он окропил водой храм «во имя Воздвижения честно­го и животворящего креста Господня с приделами св. Алексея, митрополита Московского, и св. Великомученицы Варвары».

Мысленно вернемся в тот день и еще раз окинем взором вели­чественную церковь. 40-саженная колокольня уходит в небеса, со­зывая прихожан колоколами, вес которых достигает около 600 и 220 пудов. Крестообразная в плане с главным большим и четырь­мя маленькими куполами, церковь заслужила следующую оценку современника: «Многие лица, бывая по разным местностям Рос­сии, утверждают, что храм этот, хотя и уступает по величине не­которым соборам, но по своей архитектуре, а также величествен­ному виду не с одним из них может поспорить».

Окажись в тот день внутри церкви, мы стали бы свидетелями богатого убранства. Интерьер был расписан местными и воронеж­скими живописцами и анфрельщиками. Часть икон и другой утва­ри подарена Шереметевыми и состоятельными прихожанами, а часть особо чтимых икон перешла из прежней, деревянной церк­ви, построенной на этом месте бывшим хозяином Алексеевки кня­зем А. Черкасским.

В 1879 году при обновлении росписей в Алексеевку пригласи­ли московских художников Малышева и Кондратьева, дарование которых особенно проявилось при оформлении церковного иконо­стаса. К тому времени в храме уже проникновенно звучал хор певчих, на содержание его расходовались значительные суммы. И, наконец, последнее свидетельство, теперь уже касающееся са­мих алексеевцев: «Прихожане Крестовоздвиженской церкви, как народ торговый и промышленный, большею частью грамотные, отличаются особенною религиозностью и усердием к храмам Божьим, которые неопустительно посещают во все воскресные и праздничные дни, где любят слушать пастырские поучения, без всякого уклонения исполняют христианский долг говения, испове­ди и святых тайн причастия...»

Так и стоял бы храм по сей день, если бы не пришли бесша­башные времена. Дети и внуки богобоязненных прихожан про­никлись иной верой и начали преследовать православных. В 1930 году последний раз отзвенели колокола церкви, а затем их свали­ли; двери же надолго закрыли. Распахнулись они для грузчиков, заносивших товары: отныне храм становился складом райпотребсоюза.

                                                              5

... Фамилия Таценко молодым алексеевцам ни о чем не гово­рит. Старожилы же скажут, что, мол, жил такой состоятельный человек, и тут же качнут головой — ох, и прижимист был. По слободе ходили слухи о его скупости, равной, пожалуй, скупости гоголевского Плюшкина. Он владел маслозаводом, водяной мельницей, суконной мастерской.

Архивы сохранили документы о борьбе Таценко за неру­шимость своего состояния в 1907 году. В августе уездный ис­правник доносил воронежскому губернатору, что «в шестом ча­су пополудни землевладелец Константин Михайлов Таценко, проживающий в своем имении близ слободы Алексеевки, чрез своего служащего заявил местному приставу, что у него из са­да при имении, в единичных случаях, крестьяне слободы Дмит­риевки похитили фрукты и вылавливают из реки, прилегающей к его усадьбе, рыбу, но кто именно из крестьян — он заметить не мог, при этом просил прислать хотя бы одного стражни­ка для выяснения виновных и привлечения их к ответственно­сти».

В усадьбу Таценко были командированы четыре конных стражника.

Они усердно исполняли службу, когда крестьяне вновь «в еди­ничном случае» решили позаимствовать у владельца маслозавода десяток яблок и рыбешек. Дело дошло до конфликта со стрель­бой, вызовом на подмогу роты Дорогобужского полка и арестом зачинщиков... Вероятно, таким бы и остался в памяти современ­ников Константин Михайлович Таценко, если бы тяга к сколачи­ванию капитала не уживалась в нем с желанием принести алексеевцам добро. Разве мало знаем мы примеров из отечественной ис­тории, когда состоятельные купцы и крестьяне жертвовали деньги на строительство храмов, учебных заведений, больниц, богаделен. Остались свидетельства благородной традиции и среди наших земляков.

«Памятная книжка Воронежской губернии на 1905 год» сооб­щала: «Для призрения неимущих и престарелых в слободе Алексеевке имеются 3 богадельни — Крестовоздвиженская, Троицкая и имени купца Таценко, в которых призревается до 55 человек». Далее уточняется, что в первых двух домах бедные содержатся на средства умершего купца Григорьева, а в доме Таценко — на его средства.

То был первый шаг в благотворительных намерениях купца. Через несколько лет он выложил деньги на более значительное предприятие. Как вспоминает краевед С. С. Миргородский, при­шел как-то Таценко в дом Рославцева на Базарной площади, где в тесноте размещалась земская больница, и кинул на стол медиков связку ключей:

— Переходите в новое здание...

Оно и по сей день выделяется среди корпусов центральной районной больницы. Недавно там располагалось хирургическое отделение. Это самое первое здание в нынешнем обширном квар­тале здравоохранения. Высокие прямоугольные окна на первом и втором этажах. Просторные палаты. Ротонда для хирургических операций. Сколько алексеевцев прошло курс лечения в этих сте­нах и сколько жизней воскрешено за 70 с лишним лет! Сегодня неизвестно, во что обошлось Таценко строительство здания, но для алексеевцев оно бесценно.

Менее известна старожилам фамилия Самойленко. Найденные недавно документы позволяют рассказать о нем подробнее. Фами­лия его отца Андрея Самойленко значилась в перечне крестьян, изъявивших желание всячески содействовать строительству сло­бодского двухклассного училища в 1869 году. Сам Анисим Андре­евич владел маслобойным заводом, и сколоченный капитал, как гласит предание, удачно разместил в одном из германских банков, увеличив до кругленькой суммы за счет высоких процентов.

В той же «Памятной книжке Воронежской губернии на 1905 год» его имя упоминается в связи с традиционным прибытием из Дивногорья иконы Богоматери: «Для встречи и ношения иконы по слободе местный житель Самойленко в 1900 году соорудил на свои средства красивый киот (специальная остекленная рама) сто­имостью до 700 рублей».

К тому времени, когда вышла «Памятная книжка», Анисима Андреевича уже не было в живых. Он скончался в начале 1902 года, но оставил завещание, которое имело для Алексеевки боль­шое значение. В феврале этот документ, утвержденный Острогож­ским окружным судом, уже рассматривался директором народных училищ Воронежской губернии и попечителем Харьковского учеб­ного округа.

Что же задумал перед кончиной состоятельный крестьянин А. А. Самойленко? Он выделил из своего капитала 350 тысяч рублей и завещал алексеевцам построить ремесленное училище. В папках Государственного архива Воронежской области затаились все подробности последующей канительной истории. Не предпола­гал Анисим Андреевич, что исполнение его желания растянется на большой срок.

Только в январе 1903 года Бирюченский предводитель дворян­ства И. И. Станкевич сообщил об образовании комиссии по уст­ройству ремесленного училища. Позже определяется место, отве­денное алексеевским обществом, — выгон. Председателем строи­тельной комиссии становится В. В. Шидловский. В 1907 году купец А. Г. Шапошников случайно узнал, что он является предсе­дателем строительной комиссии. Именно в этом году и сделаны первые существенные шаги. Подбирается штат педагогов. Инспек­тор В. Е. Акимов в том же году сообщил в Воронеж: «2-го ноября в снятом помещении для ремесленного училища отслужен молебен Василием Поповым и училище объявлено открытым». Даже через пять лет после завещания А. А. Самойленко здание не начали строить, а 25 учеников приступили к занятиям в помещении, арендованном у купца С. К. Крикловенского (в районе нынешне­го комбината стройматериалов).

Юные алексеевцы постигали, как сообщалось в отчетах, слесарно-кузнечное и столярно-токарно-модельное дело, а бумажная карусель все вращалась, свидетельствуя о могуществе бюрократи­ческого механизма. Из Германии (Магдебурга и Дрездена) было выписано нужное оборудование: паровой двигатель, токарно-винторезный, деревообделочный и строгальный станки, ножной пру­жинный молот и физические приборы. И только в 1913 году доку­менты зафиксировали прием комиссией здания училища по проек­ту харьковского архитектора В. В. Величко.

Сегодня — это главный корпус профессионального училища лицея № 24. Не одна сотня юных алексеевцев постигала в его сте­нах технические премудрости.

Мы все чаще говорим о благотворительности. Ставим это свой­ство человеческой натуры рядом с милосердием. Обращаясь к примерам, нередко вспоминаем недавнюю историю и замечаем по­разительную ситуацию: мы далеко не всегда справедливо судим о некоторых своих земляках только лишь потому, что они были бо­гаты; позабыли именитых купцов и крестьян, показывавших при­мер бескорыстия и гражданского достоинства. Богатели-то мно­гие, а вот раскошеливались на общее благо не все.

(1) Подробнее о судьбе Прасковьи Жемчуговой см.: Екатерина Анохина. «Жизнь новую приму...» — «Подъем», 2002, № 5.