   |
| |
Домен hrono.ru работает при поддержке фирмы sema.ru
|
священник Алексей ЛИСНЯК |
|
ПРАЗДНИК ЖИЗНИ |
ДОМЕННОВОСТИ ДОМЕНАГОСТЕВАЯ КНИГАРусское поле:ПОДЪЕММОЛОКОРуЖиБЕЛЬСКФЛОРЕНСКИЙГАЗДАНОВПЛАТОНОВ |
РассказыАлексей Александрович Лисняк родился в 1975 году в городе Эртиле Воронежской области. Окончил Воронежскую Духовную семинарию. В настоящее время священник Алексей Лисняк - настоятель Богоявленского храма в селе Орлово Новоусманского района Воронежской области.
ВСЯКОЕ ДЫХАНИЕ Кадило с бубенцами. Время каждения. Пасхальный крестный ход. Разве может торжественная служба обойтись без звонких кадильных бубенцов? “Христос воскресе!” - восклицает священник радостно. “Воистину воскресе!” - вторит народ. И кадило, кажется, радуется, ликует и пытается перекричать и народ, и хор, и священника на своем звонком языке бубенцов. Не умея говорить и петь славу Творцу, оно выражает кадильную радость по-своему, стараясь перезвенеть мощный диаконский альт. В праздничные дни бывает именно так, но праздники позади. Сегодня Прощеное воскресенье, а завтра первый день Великого поста. Переоблачаем всю церковную утварь в черные постовые одеяния. В пост - не до веселья. Видя потемневший храм и алтарь, сравниваешь их со своей собственной душой. Светлая и радостная, какая-то пасхальная в детстве, с возрастом становится все чернее и чернее. Чтобы и кадило не отличалось от постовой обстановки, прошу своего единственного помощника пономаря, чтеца и звонаря в одном лице, снять с него бубенцы до Пасхи. Алексей Семенович строг к себе, паче – к другим, с пониманием относится к данному благословению и с мыслью о том, что дескать, нечего им ликовать - плакать надо о грехах, складывает бубенцы в треснувшую старую лампаду и ставит ее на серую грустную хозяйственную полку в алтаре. Всякий постник знает, как тяжело бывает начинать поститься. На улице непонятная погода. Уже не зима, но еще и не весна. Холодно, промозгло, а в иной год и морозно бывает. В душе, примерно, то же самое: должно уже посетить чувство скорби о грехах, но его еще нет. Должно отступить все мирское и отвлекающее, чем обычно напичкан последний день масленицы, но все это упорно продолжает гнездиться где-то на задворских сумбурных мыслей. Бам-м-м - глухо ударил большой колокол. Начался первый Богослужебный день Великого поста. Наше большое село не отличается крепкой духовностью своих жителей. Это тоже повод для сокрушения в дни особого покаяния. Если подняться на колокольню перед тем, как в храме начнутся молитвословия, но все село, вся его основная часть будет видна как на ладони. Вот церковная паперть - она пуста. Вот узенькая тропинка, ведущая к храму – по ней потрусила куда-то тощая дворняжка. Вот автобусная остановка - здесь несколько оживленнее: кто-то ждет автобус, кто-то спит “после вчерашнего” прямо на мокрой земле, и какой-то незнакомый парень пытается извлечь музыкальные звуки из старой гитары, которая, видимо, еще вчера, во время масленично-сивушного разгула, потеряла последнюю струну. Напротив этого оживления, через дорогу – гастроном. Спешащие туда в основном отличаются от выходящих оттуда: На лицах выходящих радостные улыбки, их руки уже не трясутся, а авоськи весело позвякивают, вызывая жадную зависть у страдающих прохожих. Вот и бабы. Настоящие русские бабы. Маленькой кучкой неохотно бредут на ферму, где уже давно не платят. Из их уст то и дело доносятся <“проявления любви” к своим и еще к чьим-то родителям. Редкие машины, проезжая мимо них, заглушают их неласковую речь, а машины, в свою очередь, глушит печальный постовой колокол. Бам-м-м - Алексей Семенович не пожалел своих сил и последний удар получился особенным. Спускаемся вниз. В храме уже ждут пять прихожан, стрелки часов показывают восемь. Начинаем постовую утренню. Лишенное праздничных бубенцов, еле слышно печально бряцает цепью кадило в пустом храме. “Всякое дыхание да хвалит Господа!” - доносится с клироса. Тут же посещает мысль, что к сожалению, не всякое. Оглядываюсь на пятерых прихожан. Слава Богу, их дыхание сегодня не отравлено ни перегаром, ни махоркой. Их дыхание, к счастью, хвалит своего Творца. Оно – дыхание пятерых, да еще клиросных, да еще пономаря, да еще священника, да еще... нет. Хотел вспомнить кадило, его хвалу и мягкое фамиамное дыхание, но оно ведь неживое... И в этот момент к реальности возвращает резкий звук бубенцов. “Хвалите Господа с небес!” - продолжает чтец. “Кто, интересно, взял кадило?” - посетила первая мысль. Никто, вот оно висит совершенно спокойно, к тому же и без бубенчиков. А откуда же звон, такой резкий? “Бубенцы!” - догадался я. И действительно, но не сами по себе. Мышка, маленькая мышка, не боясь никого, сидя на лампаде, весело перебирает лапками по бубенчикам. Поистине, всякое дыхание призвано хвалить Бога. Даже маленькой мышке, счастливой и не по-местному веселой серой мышке понятно, что хвалить Бога своим мышиным дыханием и оставленными без присмотра - великое и вечное счастье!
ЖЕРТВА Жертва для Господа - величайшая в мире добродетель. Кто-то от любви к церкви Христовой жертвует свободным временем, кто-то как та Евангельская вдова, жертвует всем своим пропитанием, и без того скудным, дабы Имя Всевышнего воспевалось в храме, в стене которого есть и ее кирпичик. Редки случаи, когда от безграничной любви к Творцу люди жертвуют и своим благополучием, и даже жизнью Различными бывают пожертвования. Жертвователям - Рай и счастливая Вечность! Как и любой храм, разграбленный трудящимися за время безбожной власти, наш, освященный в честь праздника Богоявления, нуждается в любых пожертвованиях. Когда-то, в далекие давние годы, всем было понятно: положишь меленький мамушек в основание храма - простит Господь малый грех. Положишь побольше - простит великий. Вот и избавлялись отцы наших прадедов от огромных и тяжких прегрешений, возводя величественные храмы по всей матушке России. Таков и наш храм. Некогда двухпрестольный, имевший двух священников и диакона, огромный церковный двор со школой и садом, высокий кирпичный оплот и крестилку, - ныне облезлый, стоит среди обширного пустыря. Правда, из всех прицерковных построек осталась одна, та, в которой когда-то и цари нуждались. Огромное пятитысячное село не изобилует нынче своим мастеровитым людом. Нет уже тех каменщиков и штукатуров с малярами. Как иногда полезно бывает для спасения души настоятельствовать в таком приходе! Овладел настоятель мастерством, скажем, художника - вот разрушенному храму и расписные своды. Овладел профессий столяра - вот уже и иконостас готов. А там, глядишь, и штукатурить научишься, да мастерком владеть, и будет красоваться храм белокаменными кокошниками, окруженный узорчатым кирпичным забором. Если, конечно, найдется благодетель, который подарит за свои грехи храму немного кирпича. А уж как приятно видеть благодетеля-подвижника, который с удовольствием взялся бы помогать одному из немногих радетелей современного деревенского прихода - настоятелю! Так был рад и я, когда в один солнечный летний денек в нашем приходе, кроме двух строителей и штукатуров - настоятеля и пономаря Алексея Семеновича, появился третий помощник. Сергей рассказывал о том, как и где он трудился, об ударных стройках, где он принимал участие, и о прочих трудовых свершениях. Рассказ получился красочным. “Да... вздохнул радостный Семеныч, - мастер на все руки, давно бы нам этакого помощника”. Договорились о цене за обещанную штукатурку. Настоятель (то бишь я) занялся одним их своих обычных дел - поиском денег на зарплату Сергею, а пономарь со следующего дня должен был овладевать нелегким искусством подсобника штукатура. Вдохновленные, все разошлись отдыхать, кто куда. Пономарь - домой, а Сергею отвели для проживания маленькую хозяйственную комнатку в притворе храма пусть располагается. Главное для такого мастера – все под рукой. Не нужно ездить на работу автобусом со множеством пересадок. Встал, помолился, позавтракал и - служи Богу своим сокрушенным духом и опытными руками. Вот они мешки с цементом в соседней комнатушке, вот он песок у паперти, вот в двух шагах и источник студеной воды для раствора - блестящая, пожертвованная храму колонка. Леса уже стоят, мастерок и новенький ковшик сияют на солнце, точно платиновые. Трудись. Кто удостаивался счастья наблюдать в среднерусском селе появление звезд на прохладном вечернем небе, тот меня поймет. Даже писк редких вечно голодных кровососов комаров бывает приятным, ведь позади еще один тяжелый знойный день. Заботы проблемы, конечно, никуда не делись, просто, как и все сейчас, находятся в умиротворении. Где-то далеко в клубе танцы, оттуда доносится глухой стук, отдаленно напоминающий музыку. Где-то прогрохотал мотоцикл. У соседей за забором завозились и захрюкали поросята в закутке, должно быть, их мучают кошмары во сне. Сонно лают собаки. Унылое кваканье доносится со стороны загнивающей речушки. Все спят, все находятся в состоянии полудремы, кроме полосатых колорадских жуков. У них еще много дел - им предстоит ночное истребление цветущего картофеля. Ночью огород полностью в их власти. Сижу на скамейке в саду. Становится все темнее. Уже не виден крест на храме, уже не виден и край огорода. Даже полоски на коте, свернувшегося по соседству, уже не видны. Зато в небе внезапно засветился спутник. Вот он угловато движется мимо звезд, но вскоре и он исчезает. Если бы можно было продлить, растянуть этот неповторимый вечер! Ведь он такой необычный. Та же природа, та же обстановка, что и вчера, но нынче - нынче у нас появился помощник - Сергей. Теперь, Бог даст, штукатурные работы закончим к Успению и разберем уже порядком надоевшие леса и прочие “подмоcтя”, как их здесь называют. Глаза сами закрываются от усталости, и вижу, должно быть уже во сне, прекрасную радостную картину: Сергей сидит на лесах и зычным голосом взывает: “Семеныч, раствор!” Семеныч мечется с ведрами между бетономешалкой и опытным штукатуром, и все идет на лад, как и тогда, при наших прадедах. Как все же, мудр народ в своих пословицах и высказываниях! Недаром говорится, что приятно наблюдать любую стихию - и как течет вода, и как горит огонь, и как кто-то работает. Приятно. Обычное утро, молитва, завтрак. Собираюсь в храм с радостным предвкушением. Обычным путем, как и каждый день, к половине восьмого иду в церковь. Как всегда, при виде священника в рясе люди настораживаются, перестают улыбаться, и стремятся перейти на противоположную сторону дороги, но сегодня не удручает даже эта боязнь прохожих. Улыбаюсь всем. Хорошее настроение! Как ни старались безбожники растащить и церковь вместе с колхозом, ничего у них не вышло. Колхоз развалился, а храм стоит! Вот, над его облезлыми стенами сияет на солнце новый оцинкованный пожертвованный купол. Вот под ним и леса, а вот и работник на лесах. Вот это трудолюбие! На часах еще семь тридцать, а он уже... вот молодец, вот... Молодцом оказался Семеныч. Это он, замесив раствор и не дождавшись Сергея, забрался на леса и занялся штукатуркой. - Бог в помощь, - приветствую его, глядя вверх. - Спаси, Господи! - падает оттуда. - Где же наш труженик! - интересуюсь. - Отдыхает, вчера утомился с дороги, перебрал малость. Ну что, ж бывает со всяким. Пусть отдохнет, оклемается. Отслужу молебен с панихидой, съезжу га погребение и подсоблю своему трудолюбивому помощнику пономарю. Трудным выдался жаркий июльский день. Сначала молитва в храме с двумя престарелыми прихожанками, затем бесконечные ведра песка, воды, мешки цемента. Уже под вечер, когда Семеныч ушел домой, когда вымытый инструмент сиял под лестницей, в колокольне, за мной пришли из соседнего совхоза. Там человек при смерти, нужно бы его поисповедовать да причастить. Больной действительно нуждался в напутствии, был в тяжелом состоянии. Больше в тяжелом состоянии духа, чем дряхлого парализованного тела. Обычная поздняя и трагическая исповедь и бесконечно позднее сожаление о растраченных впустую силах и талантах. Говорил он после причастия уже с некоторым облегчением и о том, с каким бы удовольствием принес за свои грехи жертву Богу. Хоть пропитание свое, хоть одежду, хоть руки, хоть всю жизнь. Да только поздно уже, зовет Господь на суд, и ничего не исправить. Вот тебе и вожделенная жертва. "Жертва Богу - дух сокрушен". Эти слова пророка Давида крутятся у меня в голове на обратном пути к храму. Вот он мост через грязную речушку, вот показалась и колокольня, окруженная строительными лесами. В голове встает образ недавнего умирающего исповедника. Покайся он чуть-чуть раньше, вспомни он чуть раньше о суде Божьем, глядишь, и еще один восстановитель прибавился бы к нашей немногочисленной братии. Вот она и жертва, и дух сокрушен, и все остальное. Размышляя об этом, подхожу ко храму, заворачиваю за угол, ко входу... Полумертвый от первача Сергей на багажник велосипеда какого-то местного парнишки ретиво привязывает пьяными руками мешок цемента. Церковного цемента. Завидев меня, парнишка быстро ретировался, оставил своей велосипед на произвол судьбы. - Какое счастье, Сережа, нам кто-то пожертвовал мешок цемента! Так что же ты стоишь, отвязывай его скорее, да заноси в храм! В кармане Сережи что-то предательски булькнуло, и он с трудом ответил: "Э-э. Да-а, жертва..."
СЛОВНО БЛАЖЕННАЯ КСЕНИЯ Память великой Божьей угодницы - святой блаженной Ксении Петербургской празднуется не так уж и часто. Скорее, даже редко. В начале февраля, когда Церковь, собственно, и чтит ее память, в наших краях обычно морозы. Бывает, идешь в храм рано утром, а небо настолько звездное, будто звездам пригрезился август, и они высыпали свой "млечный путь" прямо над нашим селом. Трубы русских печек, высоко торчащие над железными крышами зажиточных селян, словно стараются закоптить февральскую достопримечательность, пускают в звездное небо столбы угольного дыма и килограммы сажи. Дым везде, на любой сельской улочке. Он приятно щекочет ноздри, и создается впечатление, будто в такое же морозное утро ты оказался на далеком уральском полустанке, где проносящиеся мимо уютные, теплые пассажирские поезда обдают тебя клубами дыма с точно таким же запахом. Холод пронизывает, и хруст снега под каблуками слышен в морозном воздухе далеко-далеко, кажется, что до самых звезд. Обычно бывает именно так, но в этом году необычно все, даже, погода в это февральское утро. Раскисший снег, лужи. Ночью шел дождь, и теперь кругом стоит вода. Снежно-грязевая слякоть громко чавкает под размокшими ботинками, оглашая окрестность неприятными мокрыми звуками. В тумане утонуло все. Не видно высоких коптящих труб, ни креста над колокольней, ни самой колокольни. Ничего. Иду в храм, а сам думаю, что людей за литургией будет нынче совсем немного, в общем, как всегда. Будет Семенович, еще пяток завсегдатаев, да Дмитрий, появившийся в нашем селе совсем недавно, с полгода назад. Этим постоянным прихожанам идти в храм ничто не мешает. Ни дождь, ни мороз, ни огородный сезон, которым обычно нерадивые христиане прикрывают свою неохоту до Богослужений. Эти достойные люди все успевают в жизни: и врагов любить, и Царство Небесное зарабатывать, и храму помогать. Свои огороды тоже не обделяют вниманием, в укор лодырям. Прочие же... да вот и они, легки на помине: - А-а! Убивают! Помогите! Люди! - Это вопит Петровна, знатная, степенная и уважаемая многими местная обывательница. Затем – звон бьющегося стекла, и Петровна захлюпала по лужам - вокруг собственного дома. - А-а! Алкаш чертов! А-а! Гад! А-а! Убивают, люди! – взывает бедная старушка. Но люди дремлют. Погода не располагает к тому, чтобы вылезти из-под теплого одеяла и броситься кому-то на помощь. - Бунт на корабле-е-е! Полундра! - вслед за несчастной Петровной, размахивая мокрым валенком выскочил зять, вспомнивший от второй бутылки уже под утро свою флотскую службу. После пьяных ночей с ним частенько случаются приступы внезапной памяти и армейских воспоминаний. Поначалу сухопутных соседей чуточку настораживали незнакомые выражения пьяного зятя, вроде: "свистать всех наверх!” или “трави помалу”, спустя несколько месяцев с его появления в доме Петровны люди попривыкли к полуночным “морским боям”. Иногда только Петровна жаловалась на своего нового родственника соседкам по скамейке, а те вздыхали, качали головами и, сплевывали шелуху семечек, добавляли: “Ну и молодежь!” - повторяла Петровна. Затем собеседницы переводили разговор еще на чьих-нибудь родственников, но снова и снова чей-либо рассказ заканчивался мощным хоровым вздыханием: “Ну и молодежь пошла!” Но молодежь не пошла. Она резко побежала в пьяном угаре за любимой тещей, продолжая пугать ее непонятными корабельными словечками. Дальше все будет развиваться по обычному сценарию. “Морской волк” закроет незадачливую старушку в сарае, попугает ее немного, как всегда, а та будет смиренно сидеть, беззлобно матеря молодежь, покуда обидчик не уснет. Тогда запуганная до смерти морячка выйдет из своего укрытия, из-за комода, и, опасливо озираясь по сторонам, выпустит замерзшую маму из заточения. В сельских храмах, даже в полуразрушенных, особый, отличный от городского уют. Кажется, та же литургия, тот же хор, тот же ладан, свечи, но все по-другому, по-домашнему, что ли. В таком домашнем уюте время Божественной службы пролетает быстро. Причастников нет, и скоро скромные сельские певчие заканчивают службу многолетием Православному священноначалию. После этого переходим к проповеди. Сегодня день памяти святой блаженной Ксении, и рассказ будет о ней, о ее жизни и подвиге. Православные часто сравнивают священника с колоколом, у которого язык подвешен либо хорошо, либо плохо, либо вообще никак. Колокол возвещает радостную истину, благовестит, и священник должен подвесить свой язык понадежнее, чтобы и его благовест разносился далеко за пределы вверенного ему прихода. И меня, и нескольких постоянных прихожан в который раз поражает рассказ о подвиге блаженной Ксении. Конечно, где теперь встретишь такую любовь, как у нее. Она любила Бога, хотела спастись сама и желала спасения всем окружающим ее. Спасение - смысл жизни. Не успел заслужить своей христианской жизнью спасение - горе тебе, бессмысленно, впустую прошла твоя жизнь. Муж оставил Ксению вдовой, когда ей было всего двадцать шесть лет. Но не загубленная молодость беспокоил блаженную, а загробная участь супруга, ведь он умер без покаяния, без причастия и недостаточно, должно быть, потрудился для спасения души. Тут молодая вдова и пришла на помощь покойному мужу, решила исполнить все невыполненные им Божьи заповеди. Надела его мундир, перестала отзываться на свое имя и просила звать себя именем мужа, Андреем Федоровичем. Немало благих дел сотворила она от его имени: и на строительстве храма работала, и, отказавшись от своего имения, нищенствовала, помогая людям, и много, много другого. А все будто не она, а муж ее делал. Тем и заработала блаженная рай своему любимому да и себе. Настоящая христианская любовь, великая и спасительная. После проповеди и поучения миряне подходят к кресту. Как мне думалось, людей сегодня немного, человек десять. Среди них постоянный с недавних пор прихожанин Димитрий. Он недавно появился в нашем селе и тут же стал ходить в храм. Молодой парень в церкви в наши дни вдохновляет. Его сразу все полюбили. Кроткий, смиренный, трудолюбивый, часто причащался. С ним сразу же подружился Алексей Семенович и стал привлекать его то к благодатной разгрузке церковного кирпича, то к земляным, то к малярным послушаниям. Димитрий с радостью шел на любую благославленную работу и при этом еще успевал трудиться в совхозе, содержать немолодых, безработных родителей, живущих в соседнем районе. Он снимал дом в нашем селе, будучи беженцем из свободного Казахстана. Но вскоре родителям подвернулась хорошая работа для Димы, и они позвали его к себе. Узнав о том, что Димитрий скоро уедет от нас, всем стало тоскливо. За полгода к нему, к его христианской доброте и готовности на молитвенные и трудовые свершения привык и я, и Алексей Семенович, и все, кто посещал наш храм. Димитрий поцеловал крест, заказал молебен о благополучном переезде святителю Николаю и блаженной Ксении. Спустя несколько дней он пришел в храм, попрощаться со мною и с Семенычем. Семеныч всплакнул. Понятное дело. Несмотря на огромную разницу в возрасте, они были настоящими братьями во Христе, братьями по духу. Здоровому, твердому христианскому духу. Заверив, что напишет, как только обоснуется на новом месте, Дмитрий удалился грузить мебель. Прошло больше двух недель. Февраль вновь напомнил о том, что месяц он, в общем-то, зимний. Похолодало, завьюжило. Возвращаясь домой после службы, повстречал озябшую почтальоншу. Похожая на снежную бабу со свекольными щеками, она протянула мне конверт без обратного адреса прямо посреди улицы и пошла дальше со своей сумкой. А я (в который уж раз), проводим взглядом окоченевшую в сарае Петровну, вызволенную дочкой за свободу, и посочувствовав ей, двинулся домой, к теплой печке, размышляя о том, кто бы мог мне написать. Письмо, оно было от Димитрия, поразило своей краткостью, но больше содержанием: “Батюшка! - писал он, - пишет Вам Дмитрий. Простите меня, я вас всех обманывал. Зовут меня Сергей, простоя я взял на время имя моего лучшего друга, который погиб. Это длинная история. Я его очень любил. Поминайте за упокой Димитрия, а за здравие меня - Сергея. Здесь у нас тоже есть храм. Теперь я хожу туда со своим именем. Простите. До свидания”.
АТЕИСТ Отдыхаю. Передо мной, пруд, уходящий за горизонт. В руках удильник. Воздух свеж после грибного дождичка. Смотрю на застывший поплавок. До чего хорошо! Иногда слабый ветерок прогонит рябь по воде, и снова спокойствие. Скоро закат. Сегодня обязательно его дождусь. Это зрелище интереснее десятка поплавков. Да и не в рыбе счастье - не каждый день, да что там день! Не каждое лето выпадает свободный вечерок для рыбалки. Ржавый крючок на моей удочке наверняка уже пуст и вылизан до блеска. Поездка на пруд стала для меня простой долгожданной встречей с природой, когда-то подаренной людям Творцом. Полезно иногда на часок оставить суету, заботы, остановиться, оглядеться по сторонам, и увидеть лес, пруд, небо. Задуматься о том, насколько скоротечна земная жизнь среди этого великолепия, которое здесь, рядом. Хорошо уединиться со своими мыслями на природе, но сегодня такое счастье меня миновало. Справа от меня уже полчаса мочит в пруду удочки и донки главный зоотехник нашего совхоза - личность уникальная своей заурядностью. Он уже целых полчаса пытается громко и браво завязать со мной спор - этакую атеистическую полемику, чтобы поддержать среди соседей-рыбаков репутацию балагура и весельчака. - Что попы, такие же люди, как все! - разлетается над прудом его бодрый монолог. - Так, же, поди, пьют да пляшут, как и все, - ненадолго замолкает и торжественно оглядывает подмигивающих рыбаков. - Вот вы, батюшка, тоже рыбки, вот, решили, того... Придете домой да под ушицу самогоночки, эх! Соседи гогочут, а говорун продолжает: - А я, что же, должен попам верить? Все у вас, у попов, грех, то одного нельзя, то другого. А я, жизнь люблю! Может, я и вовсе атеист, может, и Бога никакого нету! Ну вот отдых и испорчен. Кажется, смотрим мы все на свои поплавки одинаковыми глазами, но видим совсем разные вещи. До сих пор удавалось пропускать слова зоотехника мимо ушей, но всему бывает предел. Достаю из воды удочку и начинаю сворачиваться. - А вы, - говорю, - Григорий Михалыч, быстро поправились. Помню, год назад, когда ваша жена позвала меня вас, больного, соборовать, мы с вами как-то по-другому беседовали. “Господи, прости, помилуй” с языка не сходило. А теперь вот уже и атеист. Публика насупилась и стала молча взирать на неподвижные поплавки, а я не спеша смотал единственную удочку, положил ее в багажник рядом с пустым садком и тронулся домой пыльной проселочной дорогой. По правую руку пруд, по левую - лес. В небе один за одним проносятся учебные истребители, но им не под силу заглушить мерный гул моего двигателя и вечернюю песню перепелок. Через дорогу снуют суслики, каждый сам по себе. Один совсем маленький да тощий, другой побольше, пожирнее. Их Господь любит, дает им пропитание и хорошую погоду. И нас тоже любит. Всех Одинаково – и толстых, и тонких, и праведных, и грешных. Даже атеистов и тех любит.
ГУБЕРНАТОР ОСТРОВА МИЦУБИСИ Однажды, когда я служил вторым священником в большом храме маленького районного городка, за мной приехал человек из отдаленного села, с тем чтобы пригласить на похороны матери. Весь вид, каждая черта его лица говорили: “свяжешься с ним - не избежать приключений” - пьет мужик крепко. Но отказать христианину в православном погребении нельзя, и буквально через десять минут мы уже неслись по трассе Москва-Семфирополь на старенькой “шестерке” в его родную деревню за тридцать верст. Мой непохмеленный возница с трясущимися руками был страшен за рулем. Опытные водители уступали нам дорогу. Машина неслась по ямам и канавам, выскакивала на обочину и снова возвращалась на асфальт. Было страшно, и единственным утешением служил сломанный спидометр. Стрелка у него отсутствовала, поэтому можно было успокаивать себя, думая, что все равно едем мы медленно и с ними ничего не случится. Через двадцать километров нас ждал съезд с асфальта, от которого до деревни еще километров десять. Эти последние десять верст стали настоящим испытанием. Еще пару дней назад проехать здесь было бы невозможно. Непрерывные осенние дожди и сельскохозяйственная техника превратили проселок в две глубокие траншеи, именуемые колеей, но, на наше счастье, прошлые день и ночь выдались морозными, и слякотная колея схватилась ледяной коркой. Мы неслись по проселку, и мне казалось, что самое приятное на свете занятие - это пешее путешествие. Все отдал, лишь бы только выйти из машины и пойти пешком. В багажнике, под капотом, в подвеске передних колес и заднем мосту, а также в салоне и бардачке что-то страшно и непрерывно грохотало. Мотор ревел, страдающий водитель стонал и еще крепче прижимал к полу педаль акселератора. Стекло на моей двери от тряски то и дело опускалось. Я пробовал его держать (холодно все-таки), но мешали легкие удары потолком по голове или головой о потолок. По прибытии нас встретили две компании. Меня богомольные старушки в черных платках повели к покойной в ветхий домик, а водителя похмельная братия поторопила в сарай за домом, где “все уже готово”, по их словам. Печальны церковные погребальные песнопения, но печальны они по-особому. Не унылые, не пугающие, но, напротив, вселяющие упование на бессмертие, на вечную, радостную жизнь. Слушаешь их и реально представляешь Божье снисхождение к нам, грешным. Представляешь первых людей в Раю. Людей счастливых, вечных. Представляешь и грех, ставший причиной изгнания беспечных людей из сладкого Рая. Грех, ставший причиной смерти. Представляешь и будущее воскресение, когда верные услышат архангельский трубный зов, встанут из своих ковчегов и пойдут встречать Светлого Господа, грядущего на небесах в предшествии Славы. А потом будут разные компании. Одна в Вечную жизнь, а другая... В тесной избушке сизый кадильный дым, сладко пахнет ладаном, мерцают свечи. Бабушки взялись подпевать. Удивительно, церкви в их селе нет уже лет шестьдесят, нет уже и сломавших ее выродков, а церковные песнопения до сих по живут в народе и утешаю христиан. По окончании погребального чина даже не хочется выходить на улицу, до того в домике тепло и уютно, но всех ждут свои хлопоты. Одних - похороны, а других - дорога назад, до храма. На улицу первый снежок. Огромные рыхлые хлопья снега величаво ложатся на промерзшую землю при полном безветрии. Постепенно они накрывают собой заиндевевшую грязь на улице, неубранную капусту в поле и гнилую “шестерку”, некогда окрашенную в сиреневый цвет, стоящую поблизости. Из сарая за домом тянет махорочным дымом и доносятся обрывистые, хмельные слова песни. Понимаю, что назад придется добираться пешком. Прощаюсь с бабушками и отправляюсь из деревни в сторону трассы. Снег медленно, чинно падает, словно воздушный десант, и, прежде чем растаять, долго лежит на рясе и на непокрытой голове. Где-то высоко, за серыми облаками, гуляет шум реактивного самолета, а сзади, из деревни доносится кудахтанье одинокой озябшей курицы. Над околицей раскатывается далекий распев: “Кругом помя-а-тая трава”. Пройдя с километр, понимаю, насколько опрометчиво поступил я, не взяв с собой теплую зимнюю скуфью. Будь она на мне, можно было бы не бояться простуды. Еще через километр начинает казаться, что путь сюда на старой “шестерке” был не так уж и плох, и что с большим удовольствием проехал бы на ней еще раз, в обратную сторону, если бы кто-нибудь предложил. На мое счастье, предложение подвезли не заставило себя долго ждать. Немного погодя меня догнали два дюжих пожилых бородача в фуфайках на стареньком “Юпитере” с коляской. Коляска под завязку загружена мороженой капустой с поля, видимо, корм для личных поросят. - Садись, батюшка! - почти приказным тоном сказал тот, что сидел за рулем. - Спаси Христос! - ответил я и быстро забрался на гору капусты. Мотоцикл начало трясти, в ушах засвистел ветер. Было слышно лишь, как сквозь ветер бородатый мотоциклист пытается объяснить неразумный поступок своего свата Васильича, который должен был хоронить свою мать, привез батюшку и напился. - Все водка проклятая, - надрывался он, перекрикивая ветер, - все водка! Так мы добрались до трассы. Мотоциклисты повернули на север, а я, поскольку должен был ехать на юг, принялся голосовать. Возле меня остановился отполированный “Мицубиси-Галант”, водитель жестом пригласил садиться. Приятно продрогшему человеку оказаться в тепле! В водителе я узнал нашего прихожанина. С год назад он начал изредка наведываться в храм, потом постепенно стал завсегдатаем воскресных богослужений. И вот теперь Господь послал его мне на выручку. В машине чисто, мягко и тихо, несмотря на высокую скорость. На зеркале болтается освежитель-елочка и издает приторный запах ананаса. - Как здорово, - заговариваю я, - что вы здесь проезжали, иначе стоять бы мне у дороги до “китайской пасхи”. - Я не проезжал, - задумчиво отвечает он, - недалеко от вас стоял в посадке, смотрел на первый снег да вот увидел, как голосуете, и решил выручить. - Большое спасибо, - говорю, а он грустно продолжает: - Я часто выезжаю на природу, или просто катаюсь по дорогам, или остановлюсь где-нибудь и музыку слушаю, думаю... - Не скучно вам вот так, одному? - Напротив, - сосредотачивается, обгоняет “Волгу” и договаривает: - Мне здесь хорошо одному в машине, сам себе хозяин. Замолкает. Его грустный взгляд скользит по асфальту. - А как же дом, семья? - спрашиваю. - А что дом? Дети выросли, разъехались, теща постоянно гостит. У них с женой свои семьи: то Луис-Альберто, то Хуан-Карлос какой-нибудь. Усядутся перед ящиком и целыми днями сидят. Я там вроде как лишний. Поначалу, по молодости, пробовал жену с собой брать, вывезу в лес, показываю ей радугу после дождя, цветочки лесные, деревья, травку, а она злится, что мокро, что очередную серию по ящику пропустила, что комары кусают и крапива жжет. Баба есть баба. Разные мы с ней. Начал было в церковь ее звать, так она сказала, что я старый дурак, совсем с ума съехал. А мне нравится в церкви. Да и вообще, одному лучше, спокойнее как-то. Здесь, в машине, у меня свой мир, свой суверенный остров, и здесь я хозяин, а не жена. Здесь никакой демократии. Сам командую. Сам подчиняюсь. Ни тебе оппозиции, ни тебе диссидентов. Кому со мной не по пути, тот иди пешком или смотри в телевизор. Наш диалог прервался пронзительным свистком автоинспектора. Машина плавно остановилась на обочине. Из-под облетевшего тополя к нам подошел пожилой старшина с радаром, вежливо представился, проверил документы. Затем показал трехзначную цифру в окошке радара-пистолета и сказал: - Хотел вас наказать, да вижу, батюшку везете, торопитесь. Поезжайте, но не лихачьте. Там дальше, на въезде в город, стоят коллеги из области. Они могут и права отобрать. Водитель поблагодарил инспектора, и “Мицубиси” понес нас дальше, мягко шурша колесами. Японская магнитола пронзительно заголосила русскую песню, и мы молчали остаток пути, думая каждый о своем, словно прислушиваясь к хрупкому спокойствию на этом дрейфующем островке без войн и распрей.
ВСЯКОЕ ДЕРЕВО ИЛИ ПОДПОРКА ДЛЯ БЕЗРАБОТИЦЫ После экскурсии по храмам областного центра мальчишки-алтарники пришли ко всенощной раньше обычного минут на сорок. Всем четверым по десять лет, учатся в одном классе в воскресной школе нашей церкви. - Батюшка! Батюшка, мы такое... - Мы, это, видели, ну службу... - Были в соборе, как архиерей... Оказалось, что всех четверых до глубины души тронула Божественная литургия в Покровском соборе, которую возглавлял сам владыка - митрополит. Ребятишки взахлеб рассказывали о блестящих архиерейских рисах, о великолепии кафедрального собора, о могучем протодиаконе и слаженном митрополичьем хоре. Их впечатления понятны: ведь наш сельский храм по благолепию - не архиерейский собор, наш хор из трех женских голосов тоже не может даже рядом стоять с митрополичьим, а уж о предстоятеле (то бишь обо мне) и говорить не стоит. Очарованным юным алтарникам захотелось в своем селе, в своем храме иметь такую же красивую службу, и они занялись своими прямыми обязанностями с небывалым усердием. Отныне кадило вычищалось и блестело, точно золотое. Перед каждой службой и после каждой службы наладились звонить в колокола. Сначала коряво, отрывисто, потом все лучше и лучше, а клиросные богослужебные книги стали для наших пономарят лучшим настольным чтением... Кажется, это было только вчера, а прошло с той поры уже без малого два года. Храм преобразился. Алтарники подросли, стали серьезнее и опытнее в церковных делах, ведь теперь им уже по двенадцать лет. В новеньких парчовых стихарях, они чинно шествуют на малый вход со свечами, ну что твои иподиаконы! Каждый наглажен, причесан. А уж читают-то как! Два года назад трудно было даже представить, что за такое короткое время молодые ребятишки станут на службе настоящими помощниками. Прекрасно, благоговейно читают Апостол и канон. А ведь совсем недавно все четверо водили пальцами по строкам священных текстов, тщась выдавить из себя хотя бы слово. Двое слегка заикались, один картавил. Теперь их речь чиста, а распевное чтение шестопсалмия в полумрачном храме вдохновляет. Вот уж правду говорят, что было бы желание служить Господу, было бы усердие, а там Бог все даст: и здоровье, и терпение, и разум. Сверстники наших ребят не взрослеют до сих пор: кто гоняет целыми днями футбол, кто, прячась по кустам, покуривает, а кто и... да что там говорить - лоботрясы, и у них все еще впереди. А бывают и другие. Возвращаясь после всенощного бдения домой, слышу, как над притихшей сельской улицей разлетается хриплый мат и громкий кашель. Это бранится Саша. Не так давно он был, говорят, неплохим штукатуром, специалистом. Теперь же бесконечные магарычи и природная лень превратили его в непревзойденного алкоголика и бездельника. Вот он, небритый, ковыляет мне навстречу на одном костыле, будто старый пират Джон Сильвер. - Саша, на кого ты стал похож! - говорю. - Небритый, грязный и, конечно, пьяный. Выглядишь, как старый бомж, а ведь тебе сколько - лет сорок пять? - Сорок четыре, между прочим. Батюшка, дай червонец, а то жрать нечего, да нога вот болит, на лекарство надо. У меня пять рублей есть, а вот червонца не хватает. - Ну нет, - говорю, лекарство за пятнадцать рублей я знаю. Это то, чем Петровна торгует? На это лекарство не дам. Удрученный Саша с новой силой продолжил громко и хрипло ругать всех и вся на чем свет стоит, а я пошел дальше. Его брань провожала меня до самой калитки. И из этой тирады можно было понять примерно следующее: демократы - сволочи, все разворовали. Честным людям жрать нечего. Все вокруг жулики, жмоты и хамы. Даже поп - жмот. Нога болит, Петровна, стерва, в долг не отпускает, демократы - сволочи, а поп - жмот. Удивительный человек этот Саша. Вспоминаю практически анекдотический случай при нашем с ним знакомстве два года тому назад. Нужно было оштукатурить церковь, и Семеныч поспешил обратиться к Саше как к специалисту, который сидит без дела. Еще не окончательно опустившийся Саша, побритый и причесанный, пришел наниматься на работу. Рассвело. На его брюках были стрелки, и он вышагивал чинно, словно бывалый солдат. Он него пахло “Шипром”, и, как всегда и везде, сопровождавший его серый кот своей комплекцией походил на “Фольскваген-Пассат” второй серии. Саша подошел к церковной паперти, и мы представились друг другу. Он пожаловался на длительное безденежье, и началось обсуждение условий работы. Я назвал цену за квадратный метр штукатурки. - Цена подходящая, - обрадовался Саша. Затем поговорили о подсобнике и, довольные, подошли к облезлой северной стене храма. Здесь при виде большого объема, обещающего долгие месяцы жизни с зарплатой, любой работяга обрадовался бы, а вот Саша загрустил. - Да... - вздохнул он. - И еще, - продолжал я разговор, - очень либеральное условие. Можно даже пить. - Да? - штукатур удивился. - Да. Но только вечером после работы или в свои законные выходные. После этих слов Саша окончательно помрачнел и потупил взгляд. Всем видом он показывал, что какой-то пункт договора его не устраивает. - Что случилось? - спрашиваю. - Может, цена не подходит? - Да нет, как раз цена подходящая. - А в чем же дело? На этот вопрос Саша ответил безличной фразой, после которой и мне, и стоящему рядом Семенычу стала ясна причина его “временной” безработицы: - Это ж, как бы, вкалывать надо?.. Эти слова стали последними в деловой беседе. Прошла пара рабочих сезонов. Упитанный серый кот где-то сдох от голода. и Саша осиротел. Хотя в его лачуге еще собирались приятели, но они с каждым месяцем выглядели все хуже и хуже. А затем куда-то стало уходить крепкое Сашино здоровье. Теперь вот уже и ходит с костылем... Вовремя лишиться ненужной вещи - это большая удача. Вот и лишает нас Господь, по случаю, ненужных вещей. У кого-то разум заберет, у кого-то ногу. Кому-то длинный скверный язык укоротит, а какого-нибудь воришку может и рук лишить. И действительно, чем с двумя руками да в пекло, лучше уж вовсе без рук, но в Рай. А ещё в Евангелии говорится о деревьях полезных и никчемных: “всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь”. Поэтому-то Господь может всякого бездельника, не приносящего никому пользы, лишить даже жизни. Жизни простой, несмотря на все ее трудности. И для последнего это будет большой удачей. |
© "ПОДЪЕМ" |
|
| |
WEB-редактор Вячеслав Румянцев |
Перейти к номеру:
