Александра ЩЕПКИНА

СТАРШИЙ БРАТ

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русское поле:

ПОДЪЕМ

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

ФЛОРЕНСКИЙ

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

МЕМУАРЫ. ВОСПОМИНАНИЯ. ДОКУМЕНТЫ

К дорогим воспоминаниям нашей семьи относится память о брате, Николае Владимировиче. Я, меньшая из всех в семье, не могу помнить его в его детстве, и помню его взрослым, когда мне минуло одиннадцать лет. Впервые хорошо помню его по особенному случаю, как это бывает с детьми.

Я заболела лихорадкой, часто появлявшейся в нашем краю. Больная, я лежала в постели в большой комнате, подле комнаты нашей матушки. Брат Николай Влад проходил через комнату и присел ко мне на постель. Он спросил, как я себя чувствую и лучше ли мне. Мы, все дети, любили его, - я рада была его появлению, смеясь, смотрела на него, но сообщила ему о себе какую-то нелепость. Брат заметно смутился: он встал и на цыпочках вышел из комнаты, поняв, что я в бреду. Странно, что глядя на его испуганное лицо и осторожную походку, я опомнилась. Вошедшей ко мне няне я рассказала, что я напугала брата своим бредом.

Брат Николай всегда участливо относился к меньшим братьям и сестрам. Снисходительно вмешивался он иногда в игры детей и приходил к нам на званый обед, устроенный между кустами акаций на земле. Он ел орехи на маленьких тарелках и шутливо разговаривал. Он представлял из себя старичка и с комичной гримасой объяснял нам, почему вместо табаку не нюхают песочек. Его шутки смешили детей, и нас радовало его участие в нашей игре. Помню, что так же участливо он относился к больной нашей матушке, страдавшей от хронического недуга и часто не выходившей из своей комнаты. Он входил к ней, и помню, как он осторожно садился около ее дивана, разговаривал с ней, старался ободрить ее, - она веселела. Хорошо помню при этом его лицо с серьезным, кротким выражением!

С таким выражением лица часто я видела его, проходя по коридору миом его комнаты, когда он проводил одну зиму в деревне у нашего отца. Задумавшись, стоял он иногда, прислоняясь к старинной печи в виде колонны и с бюстом на самом верху ее. Ясно помню его бледное лицо, окаймленное черными волосами, довольно длинными, Его небольшие карие глаза, из-под нависших бровей, напряженно глядели вдаль, через окна комнаты, выходившие в наш обширный сад. У этих окон стоял стол с его книгами, за которым он проводил несколько часов в день, - и мы, дети, на цыпочках проходили мимо его двери, частью отворенной. В памяти моей ясно сохранился весь образ его, сухощавый, но стройный, и часто с наклоненной на грудь головою. Таким видела я его и позднее, когда была уже старше, перед его отъездом за границу, в Германию.

Обыкновенно приходилось видеть его чем-то озабоченным. Но вдруг на него находило веселое настроение, и тогда он оживлял всех шутливыми разговорами или комическими представлениями оригинальных, знакомых людей. Представлял он, т. е. подражал кому-нибудь, необыкновенно похоже со взятым им лицом! Так, что вы слышали голос, видели движенья знакомого вам человека, и даже появлялось выражение его лица. С таким же талантом привлекал брат Николай Влад. Общее внимание на сцене домашнего театра. Роли его были разнообразны. То он играл роль старика мельника, колдуна, то в другой пьесе играл он сумасшедшего, и почти пугал нас своей верной, натуральной игрой.

Ему нетрудно было и петь на сцене. Слух у него был прекрасный, и музыкой он занимался охотно. Не знаю, кто давал ему первые уроки музыки, но он учился и в Москве, когда жил уже там. Его любимой пьесой была увертюра из оперы Моцарта “Дон Жуан”, и соната Бетховена “Рathetigue” (1). Игра его не блистала техникой, но была выразительна и сильна.

Когда брат Николай Влад. проводил одну зиму в деревне у отца, тогда у нас устраивались спектакли, съезжались к нам соседи и знакомые, очень любившие брата за его общительность. С каждым лицом умел он вести разговор, соображаясь с его пониманием и характером. Он любил и людей простодушных; таким был его приятель Герасим Горяинов. Он был из ближайших соседей, был соучастник в охотах за лисицами, участвовал в спектаклях и маскарадах. Это был молодой человек очень наивный, забавный своей простотой, - но все любили его в нашей семье. Холодней были отношения брата Н. Вл. К старшему брату Горасиньки, служившему в Петрограде, и приезжавшему к отцу своему иногда на отдых летом. Он был очень сдержан и несколько чопорный, но красивый. Оба брата были у нас приняты радушно.

Замечательно живы были у брата Н. Влад. порывы веселости. Это было, м.б., под влиянием состояния его здоровья. Он был здоровее летом, купался в нашей тихой реке, плавал, - и ходил на охоту с своей любимой собакой, хорошей лягавой породы.

При наших общих прогулках в экипаже брат бывал весел и пел что-нибудь из опер. Так, при одной поездке, уже в сумерках, проезжая между горами по оврагу, он пел “prenez garde! prenez garde, - dame blanche vous regarde!” (2) Cерьезный мотив и слова из недавно прочитанного романа Вальтера Скотта “Монастырь” очень шли к мрачной местности, по которой мы проезжали в коляске. Я оглядывалась на потухающую зарю, - и мне, робкой девочке, казалось возможным появление белой женщины, являвшейся в романе Вальтера Скотта.

Николай Владимирович Станкевич

В другой раз веселое настроение появилось у брата Н. Влад., когда мы ехали домой после поездки верст за семь к нашей всеми любимой кузине М. Ф. Бояркиной, жившей в селе Ольшане. Тут приходилось спускаться по узкому откосу, вдоль крутой горы справа и над рекою слева. Тут мы всегда шли пешком за коляской, едущей впереди нас. В этот раз брат Н. Влад. почти бежал с горы, танцуя и напевая куплет из водевиля. Я передаю здесь эти подробности из быта брата Н. Влад. в деревне, они дополняют все уже высказанное о нем, как своеобразные черты в очень серьезном человеке, посвятившем себя научным занятиям. Все черты его характера и понимание его разнообразных способностей глубоко запали в моей ребяческой памяти и, конечно, были более понятны и осмысленны в моем зрелом возрасте.

Все в нем привлекало к нему родных и знакомых; на нем сосредотачивалась общая привязанность, - все поддавались его влиянию. Он заботился о воспитании младших братьев и сестер. Отец наш следовал его советам; указания брата Николая Влад. помогали нашей учительнице в ее занятиях с нами. Помню, что брат привозил нам с собою книги из Москвы и раздавал их нам, внимательно выбирая самое легкое чтение для самой младшей из нас; он указывал при этом на лексикон небольшого формата, не тяжелый, чтобы не затруднять детей в приискивании слов, читая на иностранном языке, - "чтобы приохотить их к чтению"; это были его собственные слова. По его указанию мы читали Гофмана, и читали с большим увлечением.

Большим уважением брата пользовались немецкие писатели. Он не был хорошо

расположен к французской литературе в то время, - но хвалил и читал Бальзака, считая его правдивым и реальным.

Старшим сестрам Никол. Влад. помог ознакомиться с Шиллером и Гете. Русская литература была очень небогата в 30-х годах, но поклонялись, конечно,

Пушкину, и брат Н. Вл. очень ценил Гоголя. "Ревизора" Гоголя и "Вечера на хуторе близ Диканьки" часто читал он вслух, и они веселили его, он много смеялся. Многое из Гоголя входило как бы в поговорки в нашей семье. Помню, что в массе публики еще были против Гоголя, считая неприличными многие из его выражений.

В большой дружбе был брат Николай с сестрой Любой, - второй сестрой в семье по старшинству, бывший уже лет девятнадцати. Старшая сестра, Надежда, была тогда уже замужем. С сестрой Любой, как он звал ее, проводил он вместе все время свободное от занятий. Вместе читали они и Гоголя, а поздно вечером он посылал ей привет из своей комнаты, уговаривая ее “пораньше уснуть”. В то время опасались за ее здоровье, и брат внимательно следил за ней. Живой ум и веселый характер сестры Любы развлекали брата. Она проводила иногда зиму в Москве, знала весь круг его знакомых, у нее были общие с братом воспоминания о них. Мне случалось слышать и серьезные разговоры между ними. Брат говорил иногда о русском быте, о дурной привычке постоянно требовать услуг от прислуги и ничего не делать самим. Так, посылают человека поднять или принести носовой платок, или зовут его потушить свечу и т. п. Он сравнивал быт русских и немецких женщин и говорил, что при немецкой культуре хозяйка сама готовит кушанье в кухне и тут же читает иногда Шиллера.

Такие разговоры велись в последнее лето его пребывания в деревне отца, перед отъездом за границу. Я была уже в тринадцатилетнем возрасте и хорошо понимала все, что он говорил сестре Любе. Помню, как шел у них разговор о Христе. Брат говорил о его божественной натуре, которой возможно было совершенство, невозможно для русских людей; “хотя каждый человек должен стремиться к совершенству, одолевая несовершенство своей натуры”. - Это были его слова.

Те же взгляды появлялись в его юношеских стихотворениях, изданных его племянником Алексеем Ив. Станкевичем. - О детстве и ранней юности брата Николая Влад. я знаю только из рассказов старших сестер; они помнили, что всегда он был живым, впечатлительным и очень горячим. Первые годы учения его начались в школе уездного города Острогожска, оттуда перешел он в пансион Федорова, в нашем губернском городе Воронеже.

Федоров был хороший, серьезный человек, отец мой и брат Николай Влад. всегда говорили о нем с большим уважением. Далее, Николай Влад. поступил в Московский университет. Между университетскими товарищами он сошелся со студентом Алексеем Беером и познакомился с его семьею. Новое знакомство дало ему возможность встретиться с Бакуниными, и еще многими из посетителей Бееров. Брат Н. Вл. мог принимать своих знакомых у себя, в своей квартире, или устраивался вечер в семействе Бееров. Так составился целый кружок людей сходных по направлению и образованию; к ним принадлежал и Вис. Белинский, тогда еще очень юный, и брат Н. Вл. скоро составлял центр этого кружка, часто у него собиравшегося. Мне пришлось видеть друзей брата Н. Влад., когда все мы проводили часть зимы в Москве, с больной нашей матушкой, приехавшей в Москву для совета с докторами и для лечения. Мне было не более тринадцати лет, но я хорошо помню многих из друзей брата, с которыми часто беседовал и наш отец. Более других помню Неверова, хорошо знакомого со всей нашей семьей, и М. Алдр. Бакунина. Бакунин легко оставался в памяти; он бросался в глаза своим ростом, красивым лицом и громким голосом, когда он говорил. В эту зиму все мы помещались в квартире матушки и отца, и часто видели собиравшихся у брата его знакомых. Старшие мои сестры дружески сошлись с семьею Бееров.

Трудно было бы определить, где зародилось у брата, Н. Влад., влечение к поэзии и стремление к знанию, и несомненно это зависело от его впечатлительной, богато одаренной натуры и быстро развивалось в благоприятной среде. Уже в Воронежском пансионе писал он свои юношеские стихотворения, в Воронеже также познакомился он с поэтом Кольцовым и оценил талант его. Своими советами он помогал его дарованию, сблизившись с поэтом, окруженным темною средой. Благоприятной встречей в Москве было для него знакомство с семьями Бееров и Бакуниных. В обеих семьях нашел брат людей образованных, с интересом к литературе, музыке и живописи. Старшая из двух сестер Бееров занималась живописью, хорошо рисовала и была знакома с немецкой литературой, любила Гете и Шиллера. В семье ее звали Натали, или звали по-русски, полным именем. В обеих семьях, надо заметить, избегали имен уменьшительных.

Наталья Андреевна Беер отличалась большой чувствительностью, что переходило в сентиментальность в позднем ее возрасте, и с влечением к фантастическому; такою знала я ее немолодою в Москве, в 50-х годах. Молодость провела она в поклонении нескольким лицам из кружка Бакуниных, а особенно покланялась Бакунину Михаилу Алдр. В семье Бакуниных брат Н. Влад. встретил также образованных девушек, сестер М. Алдр. Бакунина, хорошо известного поздней и за границей, после его эмиграции и участия в волнениях 1848 года в Европе.

В 30-х годах М. А. Бакунин жил и в Москве и в деревне своего отца в селе Прямухине Тверской губернии.

В массе общества того времени нечасто встречались дамы и девицы с разнообразным развитием и образованием, не имея и возможности достигнуть их, при отсутствии хороших учебных заведений. Тем более выдавались семьи, подобные Беерам и Бакуниным, как исключение из массы общества. И весь кружок знакомых Николая Влад. стремился в село Прямухино! Туда спешили, чтобы взглянуть на развитых людей, ознакомиться с их понятиями, с их идеальными взглядами на жизнь, на отношения людей друг к другу. Брат Н. Влад. и зимой бывал там, на праздник Рождества. Общение с интересной семьей не могло не оставить глубокого впечатления; зарождались и более горячие чувства, завязывались романы. Там же, однако, возникали столкновения с идеями старшего брата девиц Бакунинных, М. Алдр., являлись противоречия его резким проповедям; случались даже вызовы на дуэль. Не знаю хорошо подробностей этих столкновений. Но мне случалось слышать позднее, что все зависело от брата девиц, предохранявшего их от лиц, несогласных с его убеждениями.

Припоминая имена друзей и знакомых московского кружка брата Николая, я упомяну здесь о тех, кого часто встречала позднее в Москве и о которых много слышала.

В числе близких друзей Николая Влад. был Белинский, тогда не проявивший еще таланта критика, но выдававшийся сильным умом и горячностью убеждений. Член их круга, Василий Петрович Боткин, был замечателен своим эстетическим чутьем, и вкусом относительно живописи и музыки, и пониманием высшей культуры, что можно видеть из оставленных им литературных произведений. К числу близких друзей принадлежал Неверов, глубоко любивший Николая Влад. Это был человек с детски чистой душою и с сохранившейся у него юной наивностью.

По желанию и просьбе нашего отца Неверов сопровождал Николая Влад. в путешествии его в Германии и с теплым участием следил за его здоровьем. Они провели вместе первый год путешествия брата Н. ВЛ.; после Неверов должен был вернуться в Россию и поступил на службу в министерство просвещения.

Неверова знала я и в его старости. Он сохранил свою привязанность ко всей семье Станкевичей. В преклонном возрасте он оставался на службе и жил в Петрограде. Но летом он пускался в путешествия, чтобы посетить своих знакомых из семьи Станкевичей. Он бывал в Воронежской губернии у сестры нашей Надежды, в ее имении, где она жила, уже овдовев, окруженная сыновьями. Зимой бывал Неверов в Москве и посещал меня в моей семье. Он по-прежнему питал особое благоговение к памяти Ник. Влад., которого он пережил на многие годы, и, умирая, он завещал из своих сбережений десять тысяч на учреждение школы в память Н. Влад. вблизи деревни У деревни, где родился и жил Н. Влад. Школа эта существует и расширяет свою программу под наблюдением племянника Ник. Влад. Ивана Ивановича Станкевича.

В московском кружке брата Н. Вл. были и два поэта: Красов и Клюшников. Они приносили свои произведения к друзьям и принимали их одобрение или советы. Стихотворения их помещались в журналах того времени. Два стихотворения Клюшникова были обращены в романсы, с прекрасной к ним музыкой известного преподавателя музыки Леопольда Лангера.

Надо упомянуть, что к кружку принадлежал тогда и Катков; он тоже посещал село Прямухино, - но скоро отстал от круга идеалистов, приняв совершенно противоположное им направление.

Позднее, в 50-м году я встречалась в Москве с Ефремовым, также знакомым с Н. Вл. Ефремов был за границей и там виделся с Н. Вл. В 50-м году он был в Москве, и, заявив моему мужу, что желает сообщить мне подробности о последних днях жизни моего брата, он посетил нас.

Ефремову привелось сопровождать Н. Влад. на Комское озеро, по предписанию врачей, и ухаживать за больным, очень истощенным. На Комском озере брат провел только несколько дней и тихо скончался. По словам Ефремова: “он тихо уснул”. В болезни брата, в последний месяц его жизни, посетила его одна из сестер Бакуниных. Брат был так близок со всей их семьей. У них находил он удовлетворение при его душевном настроении и идеальным требованиям от жизни; там зародилось у него теплое чувство к одной из сестер Бакунина. К сожалению, он не спешил счастливо окончить свой роман. По принятым в кружке его взглядам он решил испытать свое чувство и предпринял путешествие за границу. Надо заметить, что старшие члены семьи Бакуниных не были расположены спешить заключить брак их дочери. Отец наш также советовал не смешить, но скоро дал брату свое согласие на его брак. Но брат уже решил на время разлучиться с своей невестой и уехал в Берлин. Невеста его, кажется, не была здорова. На следующий год после его отъезда она скончалась. Весть о ее кончине, конечно, ухудшила здоровье брата. Организм его был уже надломлен случайными простудами, о которых он сообщил в своих письмах, и м-б, усиленными занятиями.

Медицина в те годы небогата была новыми открытиями, и врачи далеки были в своих знаниях от врачей нашего времени, даже в Германии, где брат провел два года в Берлине, слушая лекции, посвятив себя изучению философии. Лето проводил он на водах по указанию врачей. Нашелся врач, который не понял, что брат страдал уже расстройством легких, и направил его на серные воды, лечиться от простуды, - после чего здоровье его ухудшилось. Более опытный врач послан Н. Вл. в Эмс; взглянув на больного и услышав о лечении серными водами, он сказал: "Нетрудно было угадать, что быстро развивалась болезнь легких". В письмах своих Н. Вл. постоянно упоминал о нездоровье и изменившихся силах.

В последнее время болезни посетила его старшая сестра скончавшейся его невесты, ухаживала за больным. Ему было отрадно ее участие. Он называет ее "доброй сестрой" в своем последнем стихотворении, вылившемся у него в немецком языке, с которым он так освоился за границей.

Из оставшихся бумаг брата Н. Вл. видно было, что он мало готовил для печати из своих занятий; немногое вошло в сборник его стихотворений, изданных племянником его, Алексеем Ив. Станкевичем.

Друзья его, Неверов и Грановский, жалели, что, посвятив себя изучению философии, Н. Вл. оставив занятия литературой и историей, хотя можно было много ожидать от него в этой области при его развитии и нравственном настроении. Сам он мог бы решить вопрос этот, если бы жизнь его продлилась; но он скончался, не дожив и до тридцати лет, в 1840 году.

Для всех в кругу знакомых он был, казалось, путеводной звездой, и надолго чувствовалось ее отсутствие в кругу друзей и в нашей семье! Я могла изложить здесь только личные мои воспоминания и все слышанное о брате своем Николае от его друзей и от старших лиц моей семьи, Станкевичей. В семье нашей были неутешны после тяжелой потери, можно было бояться и за здоровье отца нашего. На всех отражалась печать грусти; время медленно заживляло рану первой утраты. С годами поднялся новый расцвет бывших младшими в семье. Нашлось утешение в общей привязанности между братьями и сестрами, но навсегда оставалась память о дорогом отшедшем, и каждый из нас сохранял его образ в душе своей.

(1) Патетическая (франц.).

(2) “Осторожно! Осторожно! На вас смотрит белая дама!”

© "ПОДЪЕМ"

WEB-редактор Виктор Никитин

root@nikitin.vrn.ru

WEB-редактор Вячеслав Румянцев

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

1

2

3

4

5

6

7

8

9