Содержание

Ежемесячный литературно-художественный журнал

Основан в январе 1931 года

Воронеж - 2003

Людмила ПАРЩИКОВА

                   ***

Разве родина в чем виновата?

Это ж мы порадели о ней!

Это мы шли войной брат на брата,

оторвавшись от отчих корней.

Это мы — аж морозом по коже! —

по костям выбирались из тьмы.

Это мы возносили ничтожеств,

и на совесть охотились — мы.

Это мы, заигравшись весами

правосудия, духом темны,

сами свой приговор подписали.

За отечеством нету вины.

                   ***

Ни от чего Господь не уберег.

В долине рожь знобит зеленой дрожью,

и подорожник никнет вдоль дорог,

и бэтээры прут по бездорожью.

И образок на выцветший мундир

из-под тельняшки выбился некстати.

И чье-то чадо сквозь прицел следит

за точкой, где у сына на груди

заложницею бьется Божья матерь.

                    ***

Покуда я жива, покуда я любима,

пока знобит сады от ласки ветерка,

и радость глубока, и боль неистребима,

и кажется весь мир синицею в руках.

Он мне принадлежит, вовсю играя мною...

Покуда я жива, я не умею жить.

И время, точно дождь, проходит стороною,

и клонит до земли тяжелый колос ржи.

И так легко не знать о жизни и о смерти,

не помнить, не считать летящих мимо дней,

и маяться в любви и жалости несметной

к земле и ко всему, живущему на ней.

Покуда я жива, я не могу иначе.

Мне невдомек, что мир перекроить нельзя.

И над моей судьбой береза тихо плачет,

и влажный лист ее прозрачен, как слеза.

Покуда я жива... Но что я в этом смыслю?

По праву руку сын лепечет, семеня...

И сладко мне ни в чем от жизни не зависеть.

И страшно, что вся жизнь зависит от меня.

                            ***

За все добро расплатимся добром.

За всю любовь расплатимся любовью.

Н. РУБЦОВ

Сиротская зима — не холодно, но сыро.

Невзрачно, как душа, земля обнажена.

У гаснущей печи сушу обувку сыну —

давным-давно ничья ни дочь и ни жена.

По правилам игры на дальний берег Леты

теперь уж мой черед свой снаряжать паром.

Как зябко на Руси сиротам и поэтам.

Как хочется платить любовью и добром!

Так зябко на Руси!

Так хочется согреться,

что за ценой стоять, ей-богу, проку нет.

Любовью и добром — за свет в продрогшем сердце.

Свет, за которым тьма.

Тьма, за которой свет.

              ***

Там улица уже белым-бела,

и дремлет у крыльца, укрывшись снегом,

рябина, что посажена была

одним веселым добрым человеком.

Там, видимое еле сквозь сады,

бессонницею мается оконце,

и тянется тропинка до колодца,

а ранее казалось — до звезды.

Там я, еще не ставшая собой.

И снегу столько, что не страшно падать.

И где мне знать, что есть на свете боль

с таким названьем безобидным — память...

                              ***

Мир еще не проснулся для вечных забот.

Только небо с востока слегка заалело,

только пьяный шиповник, прогнувший забор,

создает ощущение тяжести тела.

Мир еще не очнулся от веры и лжи.

Невесомы, как ангелы, сонные мысли.

И на ветке шиповника капля дрожит,

растянув ощущение радости жизни.

Видишь, как безмятежно мятежники спят,

как безгрешно грядущие грешники дышат.

И ленивое время течет сквозь тебя,

словно солнечный свет, прожигающий крыши.

Ни обиды, ни страха, ни гнева в душе —

весь запал расстреляла судьба вхолостую.

И потянет вернуться, да поздно уже —

свято место оставленное не пустует.

Вот теперь-то я знаю, что слезы — вода,

и пространство, как парус, заполнено ветром,

что, срывая с орбиты, несет в никуда

этот миг, преломленный лучом предрассветным.

                  ***

Смерть находит причину,

а жизнь не нуждается в ней.

Просто дождь отшумел.

Просто скоро закончится лето,

и такою прохладой потянет

с родимых полей,

что залетные птицы

поднимутся в небо с рассветом.

И зайдется душа

на какой-то предельной черте,

ни в слезах и ни в слове

еще не умея излиться...

А мгновение жизни

все длится, и длится, и длится

на почти нежилой,

безвоздушной почти высоте.

                    ***

Если правда, что слово нетленно,

от забвенья тебя сберегу.

Ни зимы, ни земли, ни вселенной

я представить без нас не могу.

Потому, что в ночи непогожей,

где справляет метель торжество,

все отчаянней наша несхожесть,

все мучительней наше родство

с этим миром, от горечи светлым,

с этим снегом, прижатым ко лбу,

с временным этим, временным ветром,

просквозившим жилье и судьбу.

                      ***

Тебе наверняка останутся чужими

седые ивняки над сумраком болот...

Не на твоих устах мое проснется имя.

Не на моих руках твой первенец уснет.

Но, Боже, как легко грядущим поступиться,

насущным пренебречь, рвануться от корней,

пока твоя любовь отпущенною птицей

все медлит, все кружит над родиной моей...

                      ***

За окнами дождливыми туманно.

В прозрачных пальцах постаревшей мамы

дрожит в иглу продернутая нить,

петляет, вьется, как стезя земная.

Мне тридцать лет. Я все о жизни знаю.

Я мало что сумею изменить.

И все же хорошо быть молодою:

печь затопить и сбегать за водою,

на кухне хлопотать, варя обед,

не думая о том, как жизнь прекрасна,

не задыхаясь жалостью напрасной

к природе, к человечеству, к себе.

И хорошо, что только много позже

вдруг растревожит до сердечной дрожи

за край небес летящая листва,

когда несовершенств своих не спрятать,

и можно даже научиться плакать

от радости, от горести родства.

                       ***

Я сердцу не придумывала мук.

Для вольных дум не строила острога.

Язычница, я сотворила Бога

по жалкому подобью своему.

Когда ждала по засухе дождя,

когда кроила музыку из снега,

когда жалела злого человека,

когда в любви не помнила себя,

когда сжигала палую листву,

когда полола грядки в огороде,

язычница, я верила — в природе

любая жизнь восходит к божеству.

Когда ребенка за руку вела,

чьи голоса моей душе вещали:

к себе взывайте — утоли печали,

себя просите — сохрани от зла?