Вера КАЛМЫКОВА

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

МОЛОКО

ПОДЪЕМ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

ЖУРНАЛ СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

ЭВЕЛИНА ШАЦ: В ЗЕРКАЛЕ СВОЕЙ СУДЬБЫ

Биография начиналась так, как и положено начинаться биографии советского человека, родившегося перед Великой Отечественной войной. Эвелина Шац появилась на свет в Одессе, откуда ее родителей - художников Мануэля Шаца и Елену Мюллер-Шац - Одесский областной отдел искусств направил в Ленинград для обучения во Всероссийской Академии художеств. В 1941 г. М. Шац (в Академии он учился у А. А. Осьмёркина) ушел на Ленинградский фронт добровольцем, Елена осталась в блокадном городе, Эвелина с бабкой оказалась в оккупированной Одессе. Семья воссоединилась через год в Уфе, в эвакуации. М. Шац стал заместителем председателя республиканского Союза художников и главным художником юбилейной выставки к 25-летию Башкирской республики. Он занимался промышленным и ландшафтным дизайном, работал в декорационных мастерских цирка…

В двери биографии властно стучалась судьба: маленькая Эвелина ходила в цирк с отцом - и образ цирка много позже стал одним из основных в её творчестве. Потом она напишет в стихах: «Ты в цирке женишься на мне…», и здесь отразятся и самоирония, и горький прогноз невозможности счастья, и гордая самодостаточность боли…

В Уфе Эвелина помогала матери расписывать личики кукол из папье-маше: мизинец четырехлетней девочки, если обмакнуть его в краску и плотно прижать к выпуклой поверхности, приходится как раз по размеру кукольной щёчки. Так игрушечный румянец стал первой профессиональной заботой Эвелины-художника.

В конце войны семья переехала в Москву: М. Шац начал учиться в Московском государственном художественном институте им. В. И. Сурикова (мастерская С. А. Герасимова). Мануэль, Елена и Эвелина жили в Большом Козихинском переулке, в комнатке коммуналки вместе с одинокой парализованной старухой, потомственной москвичкой, чудом сохранившей книжки своего детства - из тогда уже непредставимого дореволюционного далека. Это было первое чтение Эвелины. И параллельно шло первое недетское чтение-слушание, повлекшее за собой - как оказалось потом - пожизненную бессонницу. По ночам Мануэль на заказ копировал полотна великих мастеров, и Елена читала ему вслух. Эвелина притворялась спящей, боясь пропустить хоть слово из «Портрета Дориана Грея».

Вскоре стало ясно, что московский климат - не для перенесшей жесточайшую дистрофию Елены. Мать и дочь вернулись в Одессу. Семья распалась - сначала по несовпадению географии, затем и по сути…

Эвелина-ребенок: жизнерадостное, стремительное, весёлое существо, способное впадать в глубокую недетскую меланхолию. Чувство свободы и достоинства. В 10 лет: «Если вторая папина жена так плоха, - зачем вы отправляете меня к ним на каникулы? Или не говорите о ней дурно, или я не буду с ними общаться». В 14 лет она записывает свои размышления при чтении Библии. Тогда же - первые стихи, подражания античности. Она коллекционировала слова, лучшим подарком для нее были словари. Отцу писала в Москву: «Ура! ты купил мне велосипед!» Или: «Да здравствуют туфли с загнутыми носами!»

В семь лет рыжий и веснушчатый демонёнок влюбился в ровесника - тот был таким умным, он читал Брема… Прошло несколько лет, и гадкий утенок, как ему велит логика сказки, превратился в прекрасного лебедя, за которым потянулась вереница поклонников. Почти жених: потомственный моряк, капитан дальнего плавания. Серьезный роман: его герой - ныне замечательный русский поэт, один из «Ахматовского гнезда»… С Эвелиной они познакомились на троллейбусной остановке в Одессе. В руках у нее был… нет, не букет желтых цветов: всего-навсего журнал «Иностранная литература» с романом Моравиа. Выяснилось, что Эвелина не читала Хэмингуэя, и он стал пересказывать ей «Фиесту». Они купались в море, и он говорил: «Ты выходишь из воды, как рыжая Венера». С ним впервые в жизни она была в ресторане, выпила свой первый бокал вина… Позже она вела его поэтические вечера в Италии, на которых он читал и посвящённые ей стихи. А те морские купания отозвались потом в стихах Эвелины вечным образом моря.

А потом её увезли по любви в Италию.

…Они познакомились на историческом факультете Московского университета: Эвелина училась на первом курсе, Кандидо Маккиетто делла Росса, выпускник Миланского университета, проходил в Москве стажировку. На университетском балу, стоя в толпе, Эвелина почувствовала, что у нее горит спина. Обернувшись, она встретилась взглядом со сверкающими темными глазами…

Первая фраза, сказанная Эвелине её будущим мужем по-итальянски, была строчкой поэта Чезаре Павезе: «Придет смерть, и у неё будут твои глаза». В устах Кандидо эти слова имели вовсе не метафорический смысл: он был неизлечимо болен и знал об этом.

Нет, Эвелина не хотела уезжать из России. В семье её матери почти все, родившись в одной стране, умирали в другой. Она понимала: отъезд в чужую страну - вовсе не кратковременная прогулка. Но ведь они оба решили, что он будет жить и что они будут жить - вместе. Узнав об их намерении пожениться, власти стали требовать, чтобы Кандидо покинул Москву…

Шел 1959 год. Отец был категорически против того, чтобы дочь выходила замуж за иностранца. Мануэль Шац запер дочь в квартире, и подруга выкрала её из дома - в халате и шлёпанцах, без нижнего белья и документов. Приют ей дал Джанни Черветти, секретарь итальянского землячества, а впоследствие - депутат Европейского парламента. Чтобы зарегистрировать брак, Эвелина обратилась за помощью в… ближайшее к университету отделение милиции, где честно рассказала свою историю. Ей выдали справку об утрате паспорта, и они с женихом на трамвае поехали в загс… Она была в своём лучшем платьице - чёрном. Через несколько лет, когда Кандидо умер, она стала суеверной.

В автобусах Эвелина слышала, как незнакомые студенты пересказывали друг другу события ее жизни. В «инстанциях», куда её вызывали, ей говорили: «Зачем вам этот больной итальяшка? Мы найдем вам здорового русского парня!» Её пригласил к себе заведующий кафедрой. «Неужели, - спросила она, - теперь искусствоведы занимаются личной судьбой девушек только из политических соображений?»

В Милане Эвелина сняла маленькую квартирку и сразу, толком не зная ещё языка, начала работать переводчиком. Муж жил - точнее, всё-таки умирал - в горах.

Юная русская хотела и любила работать. Её пригласила к сотрудничеству Итало-советская Торговая палата, и уже в самом начале 60-х гг. Эвелина привозит в Москву выставку за выставкой - то огромного холдинга Галилео, одной из старейших в Италии производственных фирм (Политехнический музей), то высокой моды Италии (клуб «Крылья Советов»). Эвелина организовала гастроли в Москве театра Эдуардо де Филиппо, и они подарили ей одну из прекраснейших дружб её жизни - отношения с Эдуардо и его женой.

Советский Союз - культура, экономика, промышленность - стал её профессией. Нет, она никого не возненавидела - ни отца, писавшего на неё доносы, ни бесконечных «людей в штатском», ни судьбу, отнявшую у неё любимого мужа… Государство защищает себя, пусть так. А Эвелина Шац защищала Эвелину Шац с её правом самостоятельно строить свою жизнь. Ведь свобода - это внутреннее достояние человека. Если ты иной, чем другие, значит, такова твоя судьба. Даже если твоя непохожесть - клеймо, то это знак твоего отличия, а не твоего унижения. Если ты всё же чувствуешь себя униженным, значит, в тебе нет достоинства.

Позже она встретилась с будущим отцом своего единственного ребёнка, но слишком свежа была память о смерти Кандидо - замуж она так и не вышла. И это при том, что по законам католической Италии, запрещавшим тогда даже развод (неверную жену можно было посадить в тюрьму, мужа - нет), почти невозможно было дать имя «незаконнорожденному» ребёнку.

И вновь она, уже вдвоём с сыном, снимает квартиру и работает, работает, работает. Ей трудно - но она живёт, приобретая навык выживать. Кругом её общения становятся последние представители древнейших аристократических фамилий Италии: Кастельбарко, Висконти, Сфорца, Валли Тосканнини, Дурини ди Монза… Толерантность аристократии, традиционная широта её кругозора - при возрастном старшинстве всех друзей Эвелины - делала её, российско-итальянского Гавроша, причастной к высокой культуре свободы. Это же старшинство сообщало отношениям едва заметный привкус трагизма…

Ей казалось тогда, - теперь-то она уверена в этом, - что размышления человека о смерти необходимы, ибо открывают горизонт духовного роста и готовят встречу с самим собой. Вопросы, волнующие учёных, познающих свойства материи, времени, пространства, - для неё это вопросы интимные, стоящие перед каждым.

Сколько жила, она слышала параллельный «шум в голове» - и в один прекрасный миг этот шум кристаллизовался в поэтические слова, сказанные на чужом-родном итальянском языке. Это была попытка окончательно уроднить себе звуки италийской речи, но одновременно - и выразить в слове всё накопленное.

Своё первое стихотворение она написала в 1967 г. Тогда же вышел первый сборник её стихов «Le facezie o dell-ardore» («Забавы или о страсти»). Книга была замечена - статьи в ведущих газетах и журналах страны, престижная литературная премия, передача по первому каналу телевидения… И тяжелейшая болезнь, трехмесячная неподвижность, black-out, капельницы, отключение сознания… С тех пор каждый раз, выходя на люди со своими стихами, Эвелина Шац переживает глубочайший стресс: ей кажется , что всё это никому не нужно, а она - раба своего почти физического оголения - может лишь разочаровать тех, кто ждёт от неё чего-то совсем иного. Но лишь только она начинает чтение своих стихов или открывает вернисаж, всегда сопровождая действо неожиданным перформансом, - зритель получает больше, чем мог предполагать и желать. Завораживая, привлекая невероятное внимание к себе, Эвелина во время чтения влюбляет в себя даже незнакомых людей. С нею рядом хочется быть…

На Западе трудно или почти невозможно быть «профессиональным литератором», как это было долгие годы в нашей стране. Но Эвелина считает, что и не нужно. И она ведёт настолько активную социальную жизнь, что даже самые близкие ей люди не могут не удивляться. Она стала блестящим синхронистом; занималась консалтингом, преподавала русский язык (один из её студентов в Институте восточных языков и культур стал позже её вторым мужем). Со второй половины 70-х годов Эвелина - эссеист, журналист, пишущий в самых крупных журналах и газетах Италии.

Правда, кое от чего поэзия заставила отказаться. Так, железной рукой своей хозяйки из дома была вынесена пишущая машинка с русским шрифтом - невозможно было бы десять часов кряду заниматься переводами, а после этого писать стихи.

Эвелина всегда восхищала мужчин. Но они принадлежали себе, и такой же принадлежности ждали и от неё. Любя Эвелину, они вступали с ней в бой, где их главными противниками были её самостоятельность и независимость, а главной добычей - её душа. Двадцатилетнее второе замужество, о котором Эвелина не любит вспоминать, стало пыткой и для неё, и для её мужа.

Эвелина всегда желала лишь одного: восторженно любить мужчину, чтобы он принимал её и не требовал от неё «великого передела». Никогда она не уходила первой, готовая «переначать», «перезапустить» отношения. Быть может, в России, где творчески работающая женщина - не редкость, всё сложилось бы иначе.

Зато ей всегда удаются отношения, где исключено взаимоподчинение. С Сергеем Параджановым (они познакомились у Лили Брик после его освобождения из тюрьмы) они играли в свой «театр», и каждая встреча была спектаклем, понятным и любимым обоими, и в этом был высокий Эрос, взаимный восторг, без намёка на сражение и захват.

Эвелина Шац никогда не была феминисткой. Она совершенно естественно, думая о постороннем, исполняет «чёрную» и «тяжёлую» работу по дому. Её обеды запоминаются надолго. А ведь в образ «богемной дамы» вовсе не входит дежурство у горячей плиты с раннего утра, если вечером гости. Каждый обед для Эвелины - парадный, каждая перемена блюд - художественная акция: когда женщина варит суп, она делает нечто важное. Помните, у Тарковского: мир переменится, если каждодневно в одно и то же время совершать одно и то же очень простое действие…

Её квартиры в Милане… Она снимала их одну за другой, и из каждой делала произведение авторского неповторимого дизайна, не довольствуясь обычным, расхожим стилем «приличного» наёмного жилья. Каждая квартира - прямая проекция её личности на быт, на предметы: расписанная поэтическими строками мебель, превращение зеркал - в страницы рукотворных книг. Здесь бывали известнейшие люди страны, деятели мировой культуры. В 1974 году Юрий Петрович Любимов, ставивший в театре «Ла Скала» спектакль «Жаркое солнце любви», сделал своей штаб-картирой её дом. Публикации в журналах - «Vogue» только один из них - служили рекламой, повышая рыночную стоимость «квадратных метров». Всё это существенно увеличивало стоимость жилья - и подождав некоторое время, хозяева беззастенчиво выселяли Эвелину, и тогда она снимала новую квартиру, больше и лучше прежней, и всё начинала с нуля…

Когда Эвелину выселили из последней квартиры, которую так и называли «Русский дом в Милане», то в мэрию города и лично акцессору по культуре пришло огромное количество факсов со всей страны: под грифом «Fax-art» сыпались гневные протесты, предложения создать фонд Эвелины Шац, коллективные просьбы оказать ей поддержку. А главное - к каждому тексту прилагался рисунок или стихотворение.

Эвелина работала помощником режиссёра в театре «Ла Скала». Когда театр выпустил энциклопедические тома, посвящённые истории режиссуры, сценографии, хора, оркестра, Эвелина написала вступительные статьи - сложные, многоплановые эссе.

Непростыми, всегда о большем, чем предполагает механически обозначенная тема, были её статьи в газеты и журналы. Редактор «Коррьере делла Сера» ворчал: «Ты пишешь слишком сложно, наш читатель этого не поймёт». И тогда Эвелина стала давать только что написанные тексты своей портнихе. Та, не имевшая особого интеллектуального багажа и не очень-то информированная в вопросах культуры и искусства, понимала всё. Теперь Эвелина приносила статьи в редакцию со словами: «Можешь публиковать - моя портниха это читала».

С середины 70-х годов Эвелина Шац занимается рукотворной книгой. «Визуальная поэзия» для неё - возможность как-то прикрыть наготу обнажённой стихами души.Повсеместное внедрение компьютеров и стремительное их развитие заставило её - вероятно, одну из первых в мире, - задуматься: а что же будет, если люди откажутся от рукописей?.. В Италии с её лёгкой руки в рекламном изображениии возникает элемент рукотворности - рукописная строчка, немного корявая, но такая человечная, трогательно оживляющая идеально выверенное компьютерное изображение.

Но настоящей профессией всё-таки оставалась Россия , а русская культура - одной из тем раздумий (недаром Эвелина Шац на протяжении нескольких лет вела в журнале «Vogue» рубрику «Литературные портреты», где писала о Лиле Брик, Параджанове, Образцове).

С 1996-1997 годов Эвелина начала создавать свои «re-melt»'ы - от латинской приставки «re-» (пере-) и английского глагола «melt», имеющего значения «таять, плавиться, растворяться, исчезать, незаметно переходить в другую форму». Re-melt не тождествен коллажу, хотя и сходен с ним: Эвелина создаёт целостный образ прекрасного, мечты - хотя всегда из мусора, из разбитых, пережёванных жизнью, утративших форму и утилитарность, «бывших» вещей. Недаром одна из её персональных выставок - (Multimedica, Милан, 1997) так и называлась - «Icone di netezza urbana» («Иконы безотходного производства»).Стремление создать вещественный образ-объект родилось в ней из-за… ссоры с любимым мужчиной, благодаря которой внезапно оказались ненужными тысячи мелочей, накопленные для украшения жизни возлюбленного. «Кто знает, как всё это пахнет сегодня? Но главное, все эти брошенные, никем не любимые и будто уже никому не нужные предметы человеческих связей, проявления тепла, заинтересованности, нежности… что с ними будет, на какой помойке мира они кончат своё существование? - сосланные отказом и пренебрежением к последним трогательным проявлениям трогательной человечности», - писала она в эссе «Как я стала художником».

Итак, «всё началось, когда любимый мужчина»… А он не звал с собой, не предлагал разделить с ним его жизнь на «том берегу» реки - географической и мистической, где находится то самое «счастье вдвоём». Однако и из несчастной любви она умеет делать праздник - если не свадебное торжество, то хотя бы духовное действо. Так появляются её поэтические книги: первые двадцать лет - только по-итальянски, с 1987 года - и по-русски.

Один из любимейших её друзей, писатель Юрий Нагибин, удивлялся - зачем ей пробовать себя в русском стихосложении, если она с самой первой книги - замеченный, состоявшийся итальянский поэт? Ю. Нагибин писал: «Она думает по-итальянски, пишет по-итальянски свои стихи, статьи и эссе. Правда, …появился русский синдром - стихи, но, по-моему, это заблуждение. Поэзия рождается в душе, а душа не двуязычна. Её тайный знак един».

Душа Эвелины говорит только на одном языке - языке любви, и его переводит кириллицей или латиницей. Боясь предельной душевной обнажённости, Эвелина одновременно стремится к ней, преодолевая страх, отражаясь в поэтических строчках. Так любая женщина во все времена каждый свой день начинает у зеркала в извечном трагическом диалоге с ним - о времени и красоте. Но при этом Эвелину ничто - кроме разве что мужской агрессивной нелюбви - испугать не может.

В конце 70-х годов Эвелина стала объектом интереса КГБ: она покупала запрещённую в СССР литературу. Первые двое «людей в штатском», которые с ней беседовали, искренне не понимали, о чём это она: «Разве интеллигентный человек, который любит читать, обязательно должен работать на антисоветскую разведку? Я же не работаю на вас!» Тогда ею занялся бывший советский резидент в Европе, респектабельный, с манерами джентльмена. Она одевалась на встречи с ним еще чуть более экстравагантно, чем обычно, и задавала свои вопросы: «Как это вы можете сажать меня в автомобиль на заднее сиденье - а вдруг у меня пистолет и я убью вас?» Или: «Как вы можете просить меня , чтобы я не рассказывала о наших встречах итальянской прессе, - разве я похожа на женщину, умеющую держать язык за зубами?»

Но выиграть интеллектуальный поединок - так, как она это придумала для себя, - ей, конечно, не позволили. Эвелина работала тогда с итальянской компанией, закупавшей советские пириты для серных заводов. Возвращаясь в Италию после переговоров, она заметила, что водители такси не похожи на обычных шофёров. Шоссе в аэропорт оказалось неожиданно перегорожено какой-то машиной. Таможенник бросил кому-то через плечо: «Она приехала», забрал её итальянский паспорт и унёс его надолго… Ей пришлось пригрозить, что она обратится в итальянское посольство - она действительно дружила с послом и его супругой Винчи. Паспорт ей вернули, но самолёт улетел, и на обратном пути Эвелина поняла: в СССР ей дорога заказана.

Профессию пришлось менять, а жизнь - перестраивать заново. Эвелина полностью переключилась на журналистику, занялась современной культурой Италии. Теперь её имя, стоящее под искусствоведческой статьёй, эссе о творчестве того или иного художника - своеобразный «знак качества» для музыканта, поэта и живописца. С началом перестройки она снова ездит в Россию. О её жизни кинорежиссёр Владимир Македонский снял фильм «Женщина: Вариант судьбы». Зимой 1999-2000 года большая выставка «Эвелина Шац. Археология будущего» была показана в Государственном литературном музее (Москва). Её работы - рукотворные книги и re-melt'ы - находятся в Государственной Третьяковской галерее и в Литературном музее, в одесском музее западного и восточного искусства, в санктпетербургской Библиотеке Академии наук, в музеях Суздаля и Владимира, в частных коллекциях… Она чуть не единственный в Италии музыковед без консерваторского образования, постоянный куратор выставок, участник «поезда» лучших поэтов Италии в 2001 году, художник: только осенью истекшего года она открыла в Милане четыре выставки, одна из которых включает её работы и полотна её отца.

Итальянские и русские композиторы - Андреа Талмелли, Кирилл Волков, Игорь Рогалев, Сергей Слонимский, Марио Руффини, Рокко Абате - перекладывают на музыку её стихи и поэтические зарисовки, которые исполняются по всему миру на концертах, звучат в радио- и телепередачах. Сейчас её главное занятие - творчество. Муниципалитет Милана вот уже несколько лет уговаривает её систематизировать огромную - более 15 тысяч томов - библиотеку и архив, где находятся материалы о самых ярких художниках второй половины ХХ столетия, с которыми её связывали долгие и глубокие отношения. Она отказывается: разбор коллекций и архива отнял бы время от творчества… и от любви: самое сильное, драматически напряжённое чувство дала ей родина, Россия. Итог более чем трехлетнего излома эмоций - мощная поэтическая трилогия.

…Ярко-рыжая, очень красивая женщина в чёрном, в шляпе с пером, стремительная в движениях, с медовым голосом мифической сирены, сплавляющим грациозные звуки италийской и русской речи… В ней всё, наверное, революционно: ведь в Италии и шляп-то не было принято носить - и она одевала их независимо от моды или обычаев. Чёрный цвет - память о первом муже. Когда-то - рассказывал он ей - у него была невеста. Когда они ездили на охоту, она надевала тирольскую шляпу с перьями. Потом он узнал, что болен, и они расстались… Эвелина в своих широкополых шляпах - словно память о той девушке, которую она никогда не видела даже на фотографиях. И одновременно Эвелина - сама произведение искусства, создательница своей судьбы.

Здесь читайте:

Эвелина ШАЦ - Эхо зеркал - 15.03.2004

Написать отзыв

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев