Юрий НЕЧИПОРЕНКО 

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

ДОМЕН

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

"РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

"МОЛОКО"

"ПОДЪЕМ"

"БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ"

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

"ВЕСТНИК МСПС"

"ПОЛДЕНЬ"

"ПОДВИГ"

"СИБИРСКИЕ ОГНИ"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

ПАМПАСЫ

Литература свидетельства в повести 

"На французской земле"

Ранее мы высказали предположение, что та литературная традиция, к которой принадлежит творчество Газданова в целом, может быть названа "литературой свидетельства", и она имеет в своей основе мифо- ритуальную процедуру выяснения истины, восходящую к глубокой архаике. Секулярной проекцией этой процедуры является нынешняя схема судебного процесса. Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что подобно известному бахтинскому тезису о происхождении европейской литературной традиции из карнавала мы указываем на традицию, которая имеет другой исток - судебное заседание. Суд не только фиксирует заявления сторон и свои решения в письменной форме, но и следует определенной системе речевых актов, в которой высказывания сторон специальным образом организованы во времени и пространстве. Можно говорить о суде как модели, причем модели более вербальной, чем зрелищной (чем значительно разнится суд от карнавала, - хотя в самом карнавале можно найти элементы, пародирующие суд).

Писатель, сознательно или неосознанно следующий такой модели, может воспроизводить различные позиции: он может выступать как истец и обвинитель, как пострадавший и как обвиняемый - и как судья. Он может привлекать доказательные документы, вводить в ткань повествования реальные факты. Нас будет интересовать ситуация, когда писателю присуща позиция свидетеля. Конечно, в отличии от судебного процесса, в литературе речь идет о поиске не уголовной, а художественной истины. Эта истина имеет образную и синкретичную природу: в ней неразрывно связаны мысль и образ, рациональное знание и чувство, имеющее порой религиозное происхождение. У истоков литературы, которая использует модель суда, стоит одно из древнейших произведений - "Вавилонская теодицея", где речь ведется от двух персонажей - один обвиняет богов в несчастиях, свалившихся на голову человека, другой оправдывает и объясняет действия богов, поэма эта написана в форме прений.

Юлия Бабичева выдвинула тезис о том, что повесть "На французской земле" является по сути десятым романом Газданова. Использование документов, обращение к реальным фактам является одной из тенденций литературы ХХ века. Вспомним романы Дос Пассоса или "Хладнокровное убийство" Трумэна Капоте. Привлекая подлинные документы, прозаик находит такие приемы, которые позволяют вписать их в художественную ткань повествования. Скажем, если в повести Газданова речь идет о воззвании или ЦК военнопленных или присяге советских партизан во Франции, то они задают определенный камертон, которому должен соответствовать тон всей повести, с другой стороны, они органично входят в повествование, построенное в рамках определенной модели.

Что может человек сказать после чудовищных страданий и испытаний? После гражданской войны? После смерти любимого человека?

В рассказе Газданова "Остров" преподаватель русской гимназии в Шумене Валентин Валентинович Рашевич при виде старика, безутешно рыдающего над телом дочери говорит: «- Ну что вы можете ответить этому старику, чем вы можете его утешить? Все сокровища мира не существуют для него - и нет человеческих сил для его утешения. И видите, - он читает Евангелие. Чем вы замените ему эту единственную книгу?»

В ХХ веке произошла почти повсеместная замена этой "единственной книги" (речь идет и о России, и о Западной Европе, пережившей религиозный кризис). Отмена Высших сил означает помимо всего прочего, отмену Высшего суда - и в прерогативу земных судов попали те дела, которые не имели ранее оснований для людского рассмотрения. При частичной отмене религиозных институтов происходит замещение исповедников психоаналитиками - и писатели, даже такие корректные в делах, связанных с религиозным исповеданием, как Газданов, поневоле входят в образовавшуюся после отступления религии из души человека пустоту и строят там определенное мировоззрение.

В этом мировоззрении есть мужество, есть система ценностей, которых мы бы могли отнести к разряду "традиционных", но есть и что-то новое - есть новации ХХ века, в соответствии с которыми та точка опоры личности (или "точка сборки"), которая ранее находилась в небесах, переносится в душу человека. Газданов строит свою систему ценностей, и не случайно в ней обнаруживаются родственные взглядам Льва Толстого черты (о чем говорил Сергей Федякин), здесь можно вспомнить и о богоборческих мотивах осетинского эпоса. Писатель дает ответ на вызовы нового времени: Газданов воплощает в своем творчестве "правильный моральный выбор" - тот комплекс идей, который дает, следуя Льву Толстому, право писать.

В прозе Газданова есть набор весьма "острых специй": он передает ощущения презрения, брезгливости, гадливости, которые испытывает человек при виде "живой человеческой падали", обитателей парижского дна. Вячеслав Боярский сравнивает позицию повествователя в "Ночных дорогах" с позицией врача, который ставит диагноз персонажам как пациентам клиники. Но в отличие от врача, который оперирует понятиями "нормы" и патологи" во взгляде писателя на своих персонажей есть четкое их деление в соответствии с нравственными и эстетическими критериями на высокое и низкое, ничтожное и значительное. Мы приближаемся к одному из главных свойств прозы Газданова - о чем же собственно идет судебный процесс, кто обвиняемый, что за преступление или проступок, что за происшествие рассматривается пристальными и пристрастными глазами писателя?

Самый общий ответ на этот вопрос состоит в том, что рассматривается жизнь, во всем ее многообразии: любовь, предательство, страдание… Но есть и нечто специфическое, то самое, что придает определенный вкус чтению Газданова, вербует его поклонников. Это в первую очередь - накал между двумя полюсами человеческого существования, принципиальными его сторонами - значимым, возвышенным и ничтожным, низким.

В допушкинскую и догоголевскую эпоху русской литературы значительное тоже связывали с божественным, возвышенным. Но вот ничтожное, не является ли оно тем, что привнес маленький человек с собой в литературу, не пронес ли он под гоголевской шинелью, так сказать, контрабандой не протащил ли он наркотика всемирной пошлости, ложной значимости мелких амбиций, не произошла ли реабилитация ничтожного? Наполняя своим внимание ничтожное, мы придаем ему неподобающий вес, раздуваем его - и нарушается масштаб восприятия реальности.

Газданов участвует в послереволюционной войне и находит свое пост революционное решение проблемы "безвыходной ничтожности" (уже во вторую для себя, Великую Отечественную Войну). Вот это решение: ничтожность побеждена героизмом:

Газданов пишет об одной из героинь Сопротивления:

"…эта женщина теперь, в результате небывалого исторического катаклизма, который вызывал ее из мрачного и безысходного бытия, … могла сказать молодому советскому парнишке со скуластой физиономией и далекими синими глазами - товарищ, иди за мной…"

И далее: "... как следствие такого героизма, проявленного для того, чтобы спасти свою жизнь от безвыходной ничтожности, выполнялись важные поручения, формировались партизанские отряды…"

Нам представляется, что используя модель суда, следуя традиции, которую мы назвали "литературой свидетельства", Газданов находит очень точный и непредвзятый способ оценивать события мирового масштаба, - даже находясь от них в непосредственной близости! В подтверждение этому позволю себе привести тезис профессора А. М. Ушакова о том, что Газданов смог сказать новое слово в русской историографии, да такое слово, что только сейчас историография поднимается до того уровня понимания советского военного периода, который был продемонстрирован Газдановым в 1945 году.

Но Газданов выступает в повести не только как крупный мыслитель, он выступает как экономный художник, который при минимуме выразительных средств, используя документы и факты, не прибегая к вымыслу, создает произведение, исключительное по силе выразительности. Мне представляется, что это обстоятельство обусловлено именно найденным им еще в самом начале творчества, в первых рассказах: "Повести о трех неудачах", "Рассказах о свободном времени" и "Обществе восьмерки пик" и романе "Вечер у Клер" способе повествования, где автобиографичность служит основой изумительных по своей наблюдательности высказываний.

Газданов видит советских девушек и сравнивает их с русскими, знакомыми по своей харьковской юности: "в ней не было, пожалуй, того движения идей, той свободы сравнительного суждения, которая существовала раньше". Однако сравнивает он простую девушку из народа с теми интеллектуалками и дворянками, среди которых он вращался в бытность свою в Харькове…

Повесть "На французской земле" является наиболее ярким произведением того направления, которое развивал Газданов с начала своего творчества - "литературы свидетельства".

В новелле "Великий музыкант" описывается заурядное парижское происшествие - застрелился сутенер. Это дает повод писателю задуматься над теми же проблемами смысла - и ничтожности бытия. Газданов обычно не выносит окончательного приговора, он задает вопросы. Но само направление вопросов говорит о движении мысли писателя:

"Зачем умер этот человек? Что заставило его застрелиться? Бесчестие, печаль, разочарование? Но разве он, сутенер, мог знать о существовании хотя бы одного из этих чувств?"

© "РУССКАЯ ЖИЗНЬ"

WEB-редактор Вячеслав Румянцев