|
|
“ХОХЛЫ ПОЗОРНЫЕ”
Пангоды – большой даже по современным меркам северный
поселок. Основа жизни – газовое месторождение «Медвежье», которое в свое
время осваивал весь Советский Союз. Впрочем, некоторые регионы в освоении
лидировали, поэтому со временем сложились определенные пропорции
преобладающих, в количественном смысле, национальностей в составе местного
населения: русские, украинцы, татары (затем, во времена рыночного начала,
прибавились азербайджанцы). Однако последние годы смутили прежнюю
пропорциональную гармонию, отчетливую и понятную, прибавив в названный
ассортимент разнообразнейшего народу со всех просторов некогда единой
страны, «бессистемно» ринувшегося на российские севера в поисках лучшей
доли. Самый действенный способ зреть этот «интернационал» – посетить
переговорный пункт, где можно услышать всякую речь, экзотические названия
городов и весей, а также, в минуты ностальгического минора, легко найти
земляка и спросить, не знакомясь: «Вы давно оттуда? Ну, как там?..»
…Вечером – льготный тариф. Поэтому к полуночи в переговорном пункте, в
дневное время пустынном, толкутся человек пятнадцать-двадцать. Сегодня то же
самое. Делаю заказ. «Ждите». Жду. Рассматриваю все, что вокруг.
В широких окнах – привычное для северного марта: зима. Надоевший к весеннему
месяцу пейзаж. В этом конкретном окне – лишь часть его: освещенная ртутными
фонарями улица, белизна накатанного снега, черные остовы невысоких зданий,
из которых выделяется угрюмая котельная, упирающаяся трубой в подчеркнутую
искусственным светом вечную темень. Картину локальности и отдаленности от
цивилизации поселкового мирка оживляют подъезжающие и паркующиеся возле
переговорного пункта легковые машины.
Заходят несколько азербайджанцев, им некогда (бизнесмены), они не ждут «по
льготному», пытаются дозвониться из таксофона. Раньше их смуглой братии
здесь было мало, и они при этом разговаривали громко, не обращая внимания на
окружающих, заполняя любое помещение гортанной речью. Сейчас их много, но
ведут они себя гораздо тише, они стали как все.
В углу слышна скороговорка малоросской речи. Это вполголоса, несколько
стесняясь того, что им нужно пообщаться на своем языке, – который здесь уже
давно не в ходу, даже среди этнических украинцев, вырастивших на Севере
вполне русских детей, – разговаривают граждане Украины, контрактники, –
самая бесправная часть населения нынешнего Севера.
«Скажите, а код Ташкента не изменился?» – это спрашивает у телефонистки
молодой высокий блондин. Характерный выговор русских слов в «восточном»
оформлении, несколько похожий на классический жаргон «новых русских», выдает
в нем уроженца солнечного Узбекистана с далеко не тюркской фамилией:
например, Иванов или Коваленко.
По таксофону, аппарат которого висит не в кабинке, а прямо в зале, звонит на
родину молодой татарин, поздравляет девушку, нежно называет татарское имя,
сложное для запоминания, но, в том числе и по этой причине, необычайно
певучее. Отвернувшись от всех, насколько возможно, он глушит голос и,
втягивая голову в плечи, бережно прикрывает телом то далекое и одновременно
близкое для него имя, которое произносит.
Обрывки объявлений из скрипучего динамика: Омск… Молдова…Чувашия… Москва.
По ногам веет холодом: люди заходят и выходят. Из проема двери, вместе с
клубами морозного пара, с удовольствием отряхиваясь, в зал ожидания вплывает
огромная рыжая псина. За ней неверной походкой появляется невысокий
мужичишка, критически оглядывает зал и со словами «Майкл, ко мне!..»
вонзается задом в свободное кресло. К окошку проходят две дамы, очень
похожие одна на другую. По обрывкам фраз становится понятно, что одна из них
является женой пьяного мужичка, другая, несложно вычислить, – сестрой жены.
– Хохлы позорные, – вздыхая, говорит пьяный мужичок, ни к кому не обращаясь,
видимо завершая монолог, начатый еще на улице, а может быть и того раньше. –
Проиграли…
– Не знаю, кто там у вас что проиграл, но собаку вы, пожалуйста, уберите.
Последние слова принадлежат крупной, вызывающе интеллигентной даме в
лебяжьей шапке и норковой шубе, которая оказалась сидящей по правую руку от
мужичка и которая сейчас, насколько возможно, старательно от него
отстранилась.
Мужичок повернулся на голос, видимо обдал соседку острыми запахами, так что
она, надув щеки, показывая, что ей трудно дышать, отвернулась.
– А вы что, животных не любите? Вы здесь, на Севере, наверное, очень
недавно. Интеллигенция… А раньше, между прочим, здесь собак было – как
людей. В столовых, на почте, в аэропорту – одни собаки. Ик!.. И хохлы.
– У меня аллергия, – вымученно улыбаясь, при этом морщась и зажимая нос,
гнусаво объяснила женщина.
Для мужичка, по всей видимости, справедливость – важный аргумент, потому что
он, неожиданно для его самоуверенного состояния, командует своему питомцу,
развалившемуся у ног хозяина:
– Майкл! Ты слышал? Пшол вон отсюда! Подожди на улице, бессовестный.
Разлегся, иж ты! На улицу! Ждать!
Майкл нехотя повиновался: поднялся и действительно вышел вон. На лице
мужичка читалась гордость дрессировщика. Когда хвост собаки исчез за дверью,
мужичок опять критически оглядел зал.
– Вот это школа! – похвалил он, видимо, сам себя. – А не то что у этих,
салоедов! Ну, хохлы позорные, ну надо же так проиграть! А? И кому?.. – здесь
последовало несколько крепких выражений.
Все присутствующие женщины отвернулись, мужчины – кто вяло улыбнулся, кто
потупил взор. Мужичок продолжил монолог с применением стандартных оборотов
из ненормативной лексики. Наверное, ему уже нравилось, что он повергает всех
в неудобное состояние. Во всяком случае, мне так показалось. Поэтому я решил
прервать это глумление и, поймав его плавающий взгляд из-под тяжелых,
наполовину опущенных век, сказал, как можно спокойнее, обыденнее, решив,
впрочем, что в данной ситуации имею право обратится к этому экспонату на
«ты»:
– Ты чего разошелся?
– Не понял? – он явно не ожидал такой по отношению к себе «агрессии».
– Ты зачем так много материшься? Здесь ведь женщины, в конце концов.
Он отпарировал неожиданно быстро, показывая на тех, с кем пришел:
– Но это ведь мои женщины.
– Не только, – я показал глазами на других.
Мужичок оглядел зал, зафиксировал пару «не своих» женщин, этого оказалось
достаточно для того, чтобы опять решающим в его поведении оказалась
справедливость.
– Действительно, извиняюсь, – он даже кивнул головой в сторону соседки,
обозначая извинительный поклон. Соседка неопределенно хмыкнула.
Повисла не совсем уютная пауза. Признаться, я гораздо комфортнее бы себя
чувствовал без этой блиц-победы, свершившейся на глазах у очень мирной
публики, частью которой являюсь. Видно, и мужичка, при всем его уважении к
справедливости, мало устраивала роль поверженного. Поэтому он старается
зайти с другого фланга, наверняка, с намерением представить дело так, что
это и есть тот фронт, окончательная победа на котором компенсирует временные
неудачи. Наконец, он был с дамами, которые, впрочем, вполголоса
переговариваясь, старательно делали вид, что все, что происходит с их
мужчиной, к ним не имеет ни какого отношения.
– И все-таки! – он обращался ко мне. – Все-таки: хохлы – позорные!
Правильно? – Здесь он обвел зал победным взором, призывая народ в судьи: –
Трудно не согласиться. Ведь проиграли? А сколько людей за них болели!.. Я,
как дурак, полтора часа на них потратил… – Он опять посмотрел на меня снизу
вверх, при этом прищурился и склонил голову набок: – Ну?
Неожиданный вопрос. Очень ответственный, можно сказать, дипломатический
момент. Я ответил, вспоминая выражение лица и голос нашего министра
иностранных дел. Ответил, на мой взгляд, примирительно, хотя, возможно,
несколько многословно (скрывал небольшое волнение):
– Можно и так сказать. Куда денешься, – говорят. Если проиграли. Как и
русские, – про них тоже вполне можно сказать «позорные», когда проигрывают.
Я сам слышал. На стадионе.
– Ну, да, – опять вынужденно согласился мужичишка, морщась, – но… Но хохлы –
вдвойне.
– Почему? – мне стало действительно смешно и я, вместе с несколькими другими
мужчинами, пассивными наблюдателями, рассмеялся.
Мужик махнул рукой на смеявшихся:
– Да потому что они сами по себе «хохлы позорные», а тут еще и проиграли!
Тут уже облегченно рассмеялся весь переговорный пункт: и русские, и
украинцы, и татары, и азербайджанцы.
К мужичку на выручку спешат его дамы. Выручка заключается в том, что они,
наклонившись к нему, что-то возбужденно шепчут на оба уха, видимо,
пристыживают.
– А, – отмахивается воспитуемый, показывает глазами на телефонные кабины, –
вы там со своей любимой маменькой лучше разберитесь, без меня, кстати. А я с
футболистами как-нибудь сам разберусь! Без вас!
Женщины, демонстрируя достоинство, отошли (видно, обычная ситуация). Но как
раз в эту минуту в помещение обратно вплыл Майкл и, не дожидаясь команды,
равнодушно развалился посреди зала.
Мужик зыркнул глазами по сторонам, кашлянул.
– Майкл! Все-таки ты… – он боролся с желанием покрепче обозвать бестолкового
воспитанника, но совладал с собой. – Позорник ты, Майкл, и, главное, меня
позоришь перед… – его лицо вдруг просветлело, как от удачной находки, голос
возвысился, фразы зазвучали отчетливее, весомее: – Надо было тебя хохлом
назвать. Совести у тебя не-е-т. Кормишь тебя, кормишь!.. А от тебя… одна
аллергия, говорят. – Следующие слова уже совершенно явно предназначались не
для Майкла: – Все мы вот здесь, – он описал перед собой окружность, – газ
наш природный качаем туда за здорово живешь. Уренгой, понимаешь,
Помары-Ужгород. Но, Майкл, запомни, сколько хохла не корми, – он все в НАТО
смотрит!
Его дамы заскочили в кабину, он же, – непонятно: специально или случайно, –
решительным шагом, выбрасывая ноги впереди туловища, покинул зал ожидания.
Пёс солидарно, правда, несколько понуро, пошел следом.
«Зрители» переглядываясь, улыбались, безмолвно оценивая только что
завершившуюся сцену. Вышли из кабины женщины с пунцовыми лицами, уходя, они
уже были похожи друг на друга как близняшки.
Подал голос пожилой бородатый мужчина в авиационной куртке и унтах, кивая на
дверь, как бы глуша неуютное эхо, нехарактерное для данного помещения:
– Переживает как за своих, поэтому и ругает. А представьте, если бы
выиграли. Что бы он тогда тут говорил? Да радовался бы и говорил: ай да
хохлы, сукины дети, надо же – выиграли! Знай наших, англичане позорные!.. –
или как их там.
В дверном проеме показалось уже знакомое всем лицо, – хорошего человека
вспомнить нельзя. Сейчас глаза были широко раскрыты, губы в табачных
крошках. В голосе неподдельная тревога:
– Хохлы! Там машина чья-то горит! Чья машина?
Несколько человек ломятся к выходу, некоторые, в том числе азербайджанцы,
побросав телефонные трубки, выскакивают из кабинок. Остальные льнут к окну:
интересно. Потом все быстро возвращаются, качая головами, но даже не
ругаясь. Все нормально, такая шутка. Мужик, воспользовавшись сотворенной
суматохой, исчез и больше не появлялся. Впрочем, кто его знает: мне дали мой
город, я быстро поговорил и ушел.
Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
