|
|
ЖИТЬ ДАЛЬШЕ?
В три ночи она дописала стихи. Легла. Под одеялом тепло, в доме сон.
Можно слушать ветер, слушать себя. Вечером было не так. Зачем-то ужинала
вместе с мамой и братом, зачем-то с ними разговаривала, точнее болтала о
чем-то. Все их слова, интонации раздражают. Какой резкий свет на кухне,
какой визгливый голос. У нее. У него – тягучесть, едкость. Как хорошо стало
потом, все разошлись, легли, уснули.
И тогда она встала с дивана, где, сжавшись в комок и раскачиваясь из стороны
в сторону, выжидала. И заслужила - пришли строчки:
Ты достаешь меня со дна сна.
Руки опускаешь в темную глубину,
Лаской зовешь к себе…
Утром, проснувшись, но еще не открыв глаза, она вспоминала сон: огромные
ржавые тупые ножницы медленно выстригают кусок из гигантской контурной
карты. Но это и не карта- это фрагменты, моментальные снимки. Вот она бегает
со щенком по парку, едет с отцом на велосипеде, делает матери прическу. Это
не моря-горы-реки. Это мы. Зачем резать?
Открыв глаза, провела рукой по лбу - мокрый. Над ней стоял отец.
Воспаленные глаза. Небрит.
- Ты вернулся?
- Как тебе идет повышенная температура, жар, - он потрогал щеку, руку.
Просто библейское лицо!
- А еще хорошо, когда я выпью. Пьяные глаза мои, говорят, прелестны.
- Да-да, все что угодно, только не поджатые губы, не холодный взгляд. Какая
у тебя температура?
- А я и не знала, что у меня температура, я спала. Может, я здорова?
- Ты что? Здесь невозможно быть, жить трезвым и здоровым.
Она приподнялась, посмотрела на присевшего на край постели человека.
Отец? Что с ним, почему он вечно мается, пьет, хлопает дверью, потом
возвращается и говорит какие-то горькие, страшные, стыдные вещи?
Теперь она почувствовала, что все тело ломит и болят глаза. Вспомнила,
что ножницы кромсали долго, и звук был нудный- затрудненное лязганье и
запах… Был ведь еще запах – несвежих бинтов. Лихорадит, - вспомнила она
слово.
- Меня лихорадит. Отец встрепенулся:
- Я вот только пришел, ночь черте где провел. Мать спит, я заглянул.
Лихорадит. Что тебе дать? Аспирину?
- Нет, чаю. Отец вышел. Библейское лицо… Она поднялась с трудом,
посмотрелась в зеркало. Глаза блестят - и правда осунулась. В этом что-то
есть.
- Какой смысл в нашем сожительстве под этой крышей? Сбегала, но ведь не
удержалась на воле. Слишком ветрено там, слишком шумно. А самое главное-
трудно было с ним.
- Здесь плохо всегда, когда смотрят, когда спрашивают. Но когда они спят,
пишутся стихи. Терпимо. Так можно выжить, дождаться славы. И тогда, держа
новенькую хрусткую книжку в руках, она уйдет. В другой дом, в другой мир. И
он узнает.
- Отец принес чай на подносе. Может, врача вызвать?
- Не надо. Я еще посплю.
- Правильно. Я тоже пойду вздремну. Знаешь, ночь такая была.. Бр.
- Ты говорил.
- Да? Ушел
- Нет, я не для сквозняков. Подумала и провалилась в сон. Пахло жирной
теплой землей, травой, пометом. Запах душного лета.
- Там - в деревенской баньке - с голым, гибким и злым ей не было уютно. Он
ничего не говорил. Распаренным веником хлестал по голой, мокрой. От нее, как
от земли после дождя, шел пар, он вдыхал его, касался мокрых, пахнущих
травами волос. Вылил на нее целый ковш, окатил душистым настоем, уселся и,
облокотясь на ее бедро, стал пить чай. Пот катился по его голому чистому
телу, чистый пот. Она слизнула с плеча каплю.
- Не соленый?- засмеялся он. Не засмеялся – ощерился. Глаз недобрый.
- Нет.
- Жаль. Лучше запомнилось бы.
- Запомнилось: бежали под сырым ветром по переулку к Арбату, по Плотникову
переулку, Смоленская высотка выдвинулась зловеще навстречу, нависла.
«Ненавижу! - прохрипел он - ненавижу!» Она поняла - себя, ее, город
отсыревший, просоленный, несвежий. «Ужо тебе!» - погрозил он каменной
громаде.
Остановились.
- Покурим?
- Покурим. Передавая папиросу друг другу, медленно затягиваясь, смотрели в
глаза друг другу. Минутное братство.
Она открыла глаза. Над ней стояла мать. Мокрое полотенце пахнет уксусом.
- У тебя 40. Я вызвала «неотложку».
- Плевать, - сказала она, - плевать. Я все равно не желаю быть здоровой,
трезвой, с поджатыми губами.
- Но ты же мечтала о славе, - вылез из-за материной спины брат, - она для
трезвых и здоровых.
Вот бы его в Спарту - там был аган - воспитательная порка, - подумала она
лениво, но сказала только:
- Дурак!
- А ты- дура. Мать шикнула, он исчез.
И что стоит передо мной бедная, бледная. Заорать что ли?
«Ветер гнет траву, ветер гнет траву по лугу. А я реву - белугой. Милый мой,
не ходи с другой подругой». Вот тебе твой любимый Бачурин. Где твой-то?
- Спит, - вдруг покорно, не обидевшись, ответила мать, - у него, знаешь,
ночка была еще та.
- Она взглянула на мать , усмехнулась, вот ведь- докладывает. Мать постояла
секунду и вышла. Разогнала. А мой-то где? Мой где? А? Она застучала в стенку
- Чаю дайте. Дайте мне чаю. Прибежала мать с чашкой:
- Ничего-ничего, врач уже пришел. Сейчас укол и уснешь, спадет температура.
Грипп какой кошмарный.
- В этом ли дело? - подумала она, - нет, просто меня сжили со свету. Просто
один человек столкнул другого с земного шара. Я зацепилась за багряный куст,
раскачиваюсь, солнце подожгло платье, уже занялись волосы. Горю, но пока еще
болтаюсь. Он не пожелал делить со мной этот свет. И все. Вот в чем дело.
- Ох, горит вся. Укольчик, через три часа еще один. Грипп, грипп, конечно.
- Она открыла глаза. Сдернула со лба влажное полотенце. В кресле дремлет
отец.
- Мне что, опять с вами тут оставаться? Выздоравливать? Жить?
- Отец подскочил к ней, сухим полотенцем вытер лоб.
- Ничего-ничего, обойдется.
- Но зачем? Тебе ведь тоже все по фигу…
Не сгорела. Даже не поджарилась. Не принята жертва. Отвергли. Не хотят…
Она вскочила с постели слабая, обливаясь холодным потом, подбежала к
зеркалу. Библейское лицо! Кому на радость? Кому нужна?
- Нам. Отец протянул руку, хотел погладить. – Не тронь. Мне он нужен.
Любовник мой. Злость его, хищность, руки его. Что краснеешь? Сам ведь…
- Убежал. Ну и на фиг. Она легла, завернулась плотнее в одеяло, погладила
себя по животу, груди. Без него этого нет нужно!
И опять сон. Шел снег, засыпал избушку на краю деревни, колодец, собачью
будку. Собака в доме, ржавая цепь давно под снегом. Под снегом и забытые
грубые рукавицы, и веник. Под снегом не холодно вдвоем, уютно. Но… Я не
вернусь в город, сказал он ей тогда. Я не хочу превратиться в грязный серый
сугроб возле сталинской высотки.
- Но почему? Ты же не пропащий человек, - начала утешать она, - у тебя
талант, успех..
- А на фига? - лениво процедил он. Там в мразь превращусь, поняла? А ты
-катись. Уматывай.
- Ты меня не?..
- О-о, зубная боль! Да нет ее, не бывает! А еще поганее, если все же есть.
Поняла? Уё…
Его нет. Уже давно нет. Она заперлась дома. Пишет стихи по ночам и воет.
Воет, воет. Не сгорела?
Через пять дней похудевшая, слабая она бродила по дому. На кухне подняла
крышку с кастрюли, понюхала.
- Супу дайте человеку!
Мать прибежала, захлопотала, усадила.
- Жить дальше, что ли? - спросила она мать. Та смущенно улыбнулась.
- Ладно. Давай попробуем.
Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
