|
|
ПАМЯТЬ И РЕЧЬ
ДИПТИХ: ПАМЯТЬ И РЕЧЬ
I
Тут всё та же картина
И тот же пейзаж,
Мартиролог рутинный,
Заточи карандаш!
Список всех убиенных:
Старых, юных, любых.
И пустых, и бесценных:
Отпуст выровнял их.
И пропели монахи
О святых упокой,
Положили в рубахе:
Свежей, чистой, льняной.
Лес шумит заоконный.
Ель, берёза, сосняк.
Нынче отпуск законный:
Пей, гуляй, молодняк!
В той же самой дубраве,
Под беседкою той:
И в проклятье, и в славе
И палач, и святой.
Взгорье, луг, перелесок,
Дым Отечества слеп,
Память – только довесок
Из костей и судеб.
Только камень трипутья,
Смерть с косой травяной
Мир открывшейся сути
Заслоняет собой.
II
«Над Сербией смилуйся, Боже».
А. С. Пушкин, «Песни западных славян».
И отпадает мишура,
И тяжесть света,
Когда выходишь со двора
В начале лета,
И соловьиный перелив,
Стаккато, форте:
Преображающий мотив
Его эскорта,
Разлапистая чешуя
Лип, сосен, елей,
И вдруг у самого плетня
Тень асфоделей.
Их лепестки перенесли,
Что белый саван,
С балканской выжженной земли
На Север, в гавань,
Где тот, кто Сербию воспел,
Обрёл стоянку
В родной земле, родной предел –
Пути изнанку.
Когда лицейская полынь
Блеснёт средь лилий,
В своём Отечестве отринь
Пути эриний,
Здесь в небе спаренным крылом
Журавль чертит
Фундамент, крышу, отчий дом –
Замену смерти,
И полным оком лес глядит:
Туман в низину
Сползти с пригорка норовит,
Сутуля спину,
И путник, прежде чем нырнуть
В его теченье,
Помедлит, выверяя путь
Средь запустенья,
И обернётся уходя,
Взмахнёт рукою,
Всё тот же разговор ведя
С самим собою.
В потоке речи он достиг
Дна и жемчужин,
И собственной земли язык
Ему не нужен.
В себе одном он видит цель,
Ей только верен.
Но слова праведный кошель
Был им утерян.
7. 07-11. 07. 1999, Пушкинские горы
Взять уехать бы в никуда,
Где холмы и реки составляют одну линию,
Где слово «вода» и есть вода
Глубокая, синяя.
Там деревья дольше живут, чем мы,
А трава выше бегущей собаки,
И не хватит белка, белил, сурьмы,
Чтоб замазать перепады, где взлёты и буераки.
Дорогие озёра, стойбища сна!
Сосны, лёгкие, как птенцы
Цапли, вспыхивающей, что блесна.
Золотых колосьев венцы.
Старой мельницы круговорот,
Ряска двигающихся болот,
В глубине сырой поворот,
Взмах, прощающий от ворот.
Что ж, прощай и ты, человечий костяк,
Привечай нас, сырой песок.
Дом для тёплой жилки – висок,
Гроб, где крови поток обмяк.
6. 10. 2001, Пушкинские Горы
Памяти Владимира Рыженко
I
Если сумрака слезу
Искупила соль морская…
Поль Валери, «Зримое».
Горчичная струя,
Лазоревое море.
Чернеют якоря
На охряном призоре.
Свобода и простор
Им без цепей и рыбы.
Душевный разговор
Между собой вести бы.
Оставить связь с людьми,
Без лоцмана и сбруи
Уставшими грудьми
Не биться в плоть земную.
Двойной их профиль слит
На берегу пустынном.
И чайка голосит,
Как мать над мёртвым сыном.
6. 08. 2001, Евпатория
II
Восемь месяцев прошло,
Пыль с могилы унесло,
Чёрным ветром обернулось
Бесконечное число.
Твой убивец по земле
С алой лентой на челе
Ходит, ищет новой жертвы
С топором в двойной петле.
Ты, смиренный и простой,
В полутени неземной
Усмехнёшься, обернёшься,
Не останешься со мной.
В храме свечку затеплю,
Пиво с водкой пригублю,
Крестным знаменьем прощаясь
С тем, кого ещё люблю.
Свет на розовом кусте,
Капли слёз на бересте.
Может, встретимся с тобою
На заоблачной версте.
14. 04. 2002
Великая Среда
Егда низринулся, чрево его
Разселось и выпало всё из него.
Близ вётел колючих, над жухлой травой
Качаться ему и трясти головой,
Но слову не биться в гортани ущербной,
Захлёстнутой хлёсткой верёвкой как вербой.
Где земле, горшечник, где короб монетный?
Всё тьма поглотила и смрад послесмертный,
Когда бы не Пасха, явленье Среды
Наполнило б Мир теми, кто из воды,
В чешуях и зубьях, голодные, злые
Со дна поднимались, для света чужие,
Подобно его иглоперстым ладоням,
Уже не горстями, но лапами, в гоне
Все тридцать скребущих поверхность монет
Серебряных, чтоб обозначился след
В долину, что названа Акелдама,
Где смерть принимает входящих сама.
Багровою ртутью горит суходол
Для тех, кто изменой кошель приобрёл,
Для тех, кто лобзаньем предаст Господина –
И древо дрожит – и скрипит крестовина.
В кровавой земле за долиной Гинном,
Ждёт глина подземная – странников дом.
Не та, из которой Адам сотворён,
Скудельный замес для конечных времён.
Его обожгут только вольные страсти,
В огне сочетая разъятые части.
И цельное тело воскреснуть готово,
И полнится ниша для света и Слова.
Пуста корвана. Возвративший монеты
Невинною кровью измучен, как светом.
Душой злоречивый, в жестокой петле –
Висит над землёю, ненужный земле.
А кто ею принят и в ней умирает,
Для будущей жизни, как Бог, воскресает.
Страстная седмица, 2000-2002 гг.
Путешествие по воде II
Стремнина, череда островов,
Камень, покрытый лесом,
Базальтовый мур, под собственным весом
Расслоившийся среди рек и ветров.
Здесь бы и жить, ловить рыбу,
Ходить на моторке, кормить чаек,
Мимо плывущий паром встречая,
Думать о том, что и мы могли бы
С нашего острова с женой перебраться
На материк, где твёрже почва,
А здесь только раз в месяц почта
И не с кем, кроме травы, общаться.
Хотя по ночам маяк мигает,
Ухнет филин, со сна, должно быть,
Со лба стирая сажу и копоть,
Сидим у костра, у мира с края.
И что нам чужая жизнь двойная,
Где нет тишины, воды, листьев,
Чайка над нами с утра зависнет,
Небо, что колыбель, качая.
20. 06. 2002, Стокгольм-Хельсинки
Русские поэты
1
Высокая классическая ода
В моём наследстве не пробила брешь.
Косноязычие народа
И жёлтое бесплодие исхода,
А ты – не выкинь, не отрежь.
Чтоб, как мешок с прорехой, на горбу
Нести своё уродство с остальными,
И ртом осипшим теребить беду,
Пока тебя не отведут
Туда, где звучно только имя.
А он, как бабочка, как неба лоскуток,
А в крылышках его и мощь, и состраданье.
Из вертограда поднебесного листок,
И слёз, и радостей моих исток,
И языка – и боль, и оправданье.
13. 2004, Родительская Суббота
2
Он умер от инфаркта.
Хрустального певца
Позолотилась карта
В преддверии конца.
Как малые побеги
Однажды написал.
Пахучий храм телеги,
Небесный сеновал.
Душа-жалейка плачет,
Как чайка на песке,
То, бедная, судачит,
То голосит в тоске.
Молчит душа-гречанка,
Мигает ей звезда.
Уходят с полустанка
На небо поезда.
10. 04. 2002
3
Сиплый пар, петербургская хлябь
И воздушная сфера вокзала.
По Неве предрассветная рябь,
Как предсмертная поступь портала.
Чудный город, родной и сквозной,
Отраженья воды и гранита,
В жёлтых окнах над чёрной рекой
Облаков серебристая свита.
И когда паровозный гудок
Вдруг вплетается в траурный полдень,
Будто поезд ушёл на восток,
А на западе время не помнят.
Умолкает шарманка, ларец
Открывается, полн лепестками.
На ступеньках расцветший венец
Перед дверью, закрытой не нами.
19. 06. 2002
4
В трамвае твоём пассажиры молчат –
Им нечего больше сказать.
За спинами их не рельсы скворчат:
Печи плавят печать.
Но мерных колёс перестук – это речь
Наездников, варваров злых,
И мёртвых врагов бросают не в печь –
Шакалам и прихвостням их.
А где же Россия? где поле враскид
Для брани за землю свою.
Там каждый солдат до смерти стоит
И жизни не ценит в бою.
Чем жить на чужбине, кормить голубей,
Чем миру князей служить,
Не лучше ли бросить убийцам – убей!
И песнь напоследок сложить
О том, как прекрасен задумчивый лес
И небо над ним и о нём
Прозрачное слово – крупинка небес,
Божественный окоём.
И снова безумный вожатый ведёт
Трамвай по распутью мостов,
Но улей молчит, пока пчеловод
Не вспомнит живительных слов.
Неделя всех святых,
в земле российской просиявших, 2003
***
Если ты появляешься ночью такой
Полувлажною, полуслепой,
Вся из воздуха соткана, в белой фате,
Повторив очертания те,
Что ласкал и оплакивал нежно тому
Лет пятнадцать в чужом, непригодном дому.
Что ж, и в нашем саду расцветёт в январе
Куст прозрачной сирени на дивной горе,
Лепестки отпуская до дивной реки,
Над которой парят до сих пор мотыльки.
Их увидишь, когда набежит на глаза
Золотистого неба слеза.
Киев, 27. 01. 2003
Сны Иова
– Ты меня сделал суше, чем стебель.
Выжег мне душу, разрушил стать.
Пепел вокруг меня, только пепел.
И нет сил его собирать.
Всякая смерть удобряет почву,
Только не мне на ней взрастать,
Брошен я жить на склизкую кочку,
Лишь вороньё кругом да гать.
Иов рыдает на пепелище,
На гноище, в чирьях, в былом тряпье.
– Это и есть твоя жизнь, дружище,
Мятое сердце из пресс-папье.
Это и есть твой Бог и Его милость,
Иов, вкусивший огонь пустоты?!
Если бы небо ему не приснилось,
Райские кущи, Его черты.
8. 09. 2003
Конец Зимы
Прозрачная стеклянная пора,
Как детский шар, беспечности полна,
Дерев и листьев.
Когда её коснешься, то она
Вдруг оживёт, и золотистая волна
Пойдёт и опадёт.
И тишина.
И в ней уже ни времени,
уже
Ни местности, заполонённой
прошлым,
Лишь отголосок листьев и пороши
Беззвучный след на дальнем
рубеже.
Волынки клич, и газовый рожок,
Синичьей лапки на снегу стежок,
Цветные стекла,
В них претворяется и сумеречный свет,
Как луч, обретший по пути ответ.
Пока промокла
Накидка синяя дешёвого холста.
Пока не стиснут навсегда уста
Входные двери,
И времени холодная рука
Подхватит лист, и понесёт река
Плоты на кряж.
Завоют звери,
Заплачут птицы, рыбы
вглубь уйдут,
И в морозящей безразличной
сфере
воздастся каждому по
тёплой детской вере
в ту колыбель,
которой имя – Суд.
28-29. 02. 2004
Начало огня
Молчанье раковины в глубине
морской
И царство пены, времени
прибой
почти бесшумный,
И выжженный до острия травы
багровый пламень, подле головы
сверчок безумный.
В каменоломне терпкое вино.
Воспоминание, как суд, дано,
чтоб повиниться
за то, что не услышан был в ночи
тревожный оклик ангела, почти
как возглас птицы
округлой, словно время, на ветвях
сидящей в мглистой чаще.
И глаз невидящий, и в
костяных когтях
щенок скулящий.
Покуда настоящее молчит,
Покуда тень над озером скользит,
А голоса из прошлого всё
чаще
тревожат и зовут к себе
туда,
где света нет и холодна вода,
и твердь гудяща,
и прошлое уходит из-под ног,
и будущего не обрящем в крыльях,
распахивая створки
горя и бессилья
из глубины
вдруг вспыхивает Бог.
29. 02. 2004,
канун Недели Торжества Православия
***
Дочери
Нашей авы нет, малыш:
под землёю спит!
Шерсть её в кулечке лишь
Скомкана лежит.
Только миска для воды,
а воды-то нет:
смерти чёрные следы,
белой боли след.
Знаешь, сколько с нею я,
Словно пёс, бродил?
В поисках жилья-бытья
Десять лет кутил.
Десять лет текла вода
Под крышею одной,
Протекла, да в неводах
Рыбки ни одной.
Десять лет она со мной:
Да из дома в дом.
Вот теперь построил свой –
Нету авы в нём.
То ли в птицах суть её,
то ль в траве вокруг,
Тёплой плоти бытие,
Добрых глаз испуг.
То ль в прозрачных облаках,
Под снегом цветах,
То ль в протянутых ветвях
к Солнцу в небесах.
Говорят, что смерти нет,
Что бессмертны мы,
Ну, а эти десять лет
Конуры да сумы.
Кто расплатится за всё,
Смерть исторгнет вон? –
Аву в жертву принесёт
Мировой закон?
Раны к лету заживут,
Авы мимо побегут,
Начинается весна,
Под землёй она.
13. 03. 2004
***
Теперь ему казалось: не умрёт.
Но стиснутое в черепной коробке
сознание его, подобно пробке,
готово было вырваться, и вот
в кудрявом небе, вопреки его
и ближних опыту вдруг замелькали тени
(сестра пригладит простынь на коленях,
не зная о виденье ничего),
что значит этот петушиный пир?
роение невиданных созданий, –
наличие сознанья в мирозданьи,
или тот самый параллельный мир?
А может, ангелы, но если Бога нет,
иль далеко Он, кто тогда их создал?
а может, ими заселили звёзды,
и вот теперь пришёл с небес ответ?
И вот теперь, как морячок-сосед
из терапии заглянет случайно,
они наведались и раскрывают тайну...
Меж тем, как в небе разгорался свет,
он осознал, что плоховато жил,
ругал жену, друзей, детей бывало,
он ощутил в душе подобье жала,
которым жалил и ужален был.
"А что теперь? – донёсся до него
знакомый голос. – Видимо, отходит",
"Так и хоронят"; при такой погоде
нельзя увидеть в небе ничего.
Но он же видит эту красоту,
и вместо боли радость и прощенье
он ощутил в себе, и за мгновенье
до этого застыл как на весу
себя теряя, капля на листе
висит, пока её за основанье
скрепляют притяженье и желанье
висеть в своей закрытой чистоте.
Но лишь лучи, как ножницы, её
вдруг перережут пуповину, сразу
вниз опрокинувшись, она в иную фазу
перетекает.
"Это бытие –
подумал он, – на этот раз
его оставили, но лист уже забрали,
возможно, он в полёте, как в забрале
с коня летящий рыцарь, и сейчас
или умрёт он от потери крови,
или над ним склонится и спасёт
Та, за которую сражался он. Исход
его судьбы зависит от любови".
Пока он думал так, медаппарат,
что немцы подарили отделенью,
был отключён по высшему веленью
начальства.
"Я, конечно, виноват, -
решил больной, – но мной руководят
не доброхот из призрачной Европы,
не завотделом, не сестры заботы,
а Тот, чей я не ведал смысл и взгляд
не ощущал, и только потому,
что умер я, а может, умираю,
теперь о Нём я ведаю и знаю,
что, как ни странно, всё же не умру".
"... и с этой мыслью он открыл глаза", –
я прочитал в истории болезни,
как вдруг меня прервал на этом месте
вошедший сменщик. За окном звезда
уже взошла в указанное место.
Стоял мороз. Я вышел из ворот.
"Он выжил или умер? – кто поймёт", –
подумал я. Но вот что интересно:
действительно, я тоже увидал
какое-то движенье, мельтешенье
и странный свет, который подсказал
случайный пациент из отделенья
реанимации.
Так вот как выживать
приходится средь ангелов и снега,
звезда, горящая трёкратно, как омега,
прощально вспыхнула и стала угасать.
Как будто я застыл внутри строки
той недочитанной истории болезни,
посередине временной реки
в Отечестве чужом, на полпути
от слов: "Умри" до возгласа: "Воскресни".
Минск, 2004 г. Ночь с 31-ого июля на 1-ое августа,
когда умерла бабушка.
In memory of J. Brodsky
I
Ты снова прав. И смерть зиме сродни,
И траурный ландшафт сродни Шопену.
Так человек, споткнувшись посреди
Цитаты с криком падает на сцену.
Так Бога встретивший, проговорив "Гряди!",
Уходит вверх, и Бог идёт на смену.
Жизнь заполняется словами и людьми,
И завершается прощаньем и прощеньем.
Смерть – запятая, точка, нота "ми",
Всего лишь пауза перед финальным пеньем,
И если хор оплакивает мир,
То мир готовит хору погребенье.
Твой каталог исчерпан, завершён.
Всё перечислено, расставлено, воспето.
Ты так устал, что, отплывая в сон,
Вслед за собой свой голос, как комета,
Уводишь в будущее, там, где нет имен,
И может отдохнуть душа поэта.
Мы остаёмся в полной немоте,
И слово, как секунда, исчезает
Быстрей, чем губы принимают те
Рельефы, очертанья, голоса и
Родные звуки. Что там, в полноте,
Где Речь своих поэтов принимает?
Там спят во сне и наяву живут,
Там жить хотят, но до сих пор воюют,
Из камня город, как из горла, пьют,
Невой закусывая. Поминают всуе.
И профиль твой – для облаков приют,
Иглой адмиралтейскою рисуют.
Зима в России кажется острей,
Зима в Нью-Йорке, кажется, добрее.
Но Родина не там, где палачей
Следы клубятся и не там, где феи
Твой прах укладывают тихо, как детей,
А там, где Время в пригоршнях созреет.
Земля – не крест, но и её снести
Не всякому под силу. Лишь такому,
Кто с ангелами говорил, в горсти
Нёс сердце собственное. По дороге к дому,
Где ждёт Отец, последнее "Прости!",
Согласно прошлому. И доброму, и злому.
II
Он уходил в Поэзию и там
Свободным становился и счастливым,
Обозначал предметы и явленья,
Бузил с грядущим, в прошлом куролесил,
Шептался с парками и с Хроносом шутил,
И был любим, и был обманут так же,
Как некогда Адам, но как Адам
Смерть с Евой разделил, так он – судьбу
С эпохой разделил. И стал – эпохой.
III
Солнце, землю отпусти:
соловей пространства стих.
Русской речи за бугром
был подарен новый дом.
Дом бывает там, где Дух
веет и ласкает слух,
любит нас и вместе с тем
не городит новых стен.
Цыц, Эвтерпа, не спеши!
лучший звук струны – души
голосок над пустотой,
переполненной судьбой.
Говори, поэт, гробам,
как прекрасен мира храм,
если наш Господь с креста
меч вложил в твои уста.
Ты ушёл, но всякий звук,
если он есть оттиск мук
совершенства, благодать
будет людям отдавать.
Человеческий предел:
дом-музей для сонма тел,
а потом – страницы плеск,
город, речка, тропка, лес,
и опушка, вся в огне:
Солнца, жгучего вовне,
но ласкающего нас
теплотой отцовских глаз.
Шум луча, молитвы песнь,
в этом, кроме боли, есть,
как в пустыне от ручья,
слова ладная струя.
---
Неуёмные, летучие,
Золотые облака
Неподвижные по случаю,
Дело к лучшему пока.
Над полями густо-рыжими,
Над прозрачною, рябой
Я и сам когда-то сиживал
Жизнью пахнущей водой.
А теперь на сгибе времени
Лишь бумажная труха:
За случившееся ль премия,
Для гаданья ль потроха?
По-над снегом жмутся голые
Городишки-дерева,
Пудрою скрыпучей головы
Припорошены сперва.
А потом пойдёт губерния
Долгим воздухом строчить,
Буквицы черны сквозь тернии,
Словно поздние грачи.
Движется, течёт, кудрявится,
Просыпается, скворчит
То, что только к смерти явится,
Не растает, не простит.
12. 2000
Хроника пикирующего бомбардировщика
Он начинает набирать высоту,
Когда
Бортмеханик отпустит лопасть,
И вода
В жёлтой луже ряскою на ветру
Задрожит, и пойдёт хлопать,
А потом верещать, а затем визжать,
Намекая,
Что пора уже ввысь, туда, где слеза
Замерзает
На прозрачных колосьях, которые сжать
Может острым серпом звезда.
Там, вверху, ложится он на крыло,
Зазирая
Вниз на лес, холмы, озёра, суземный луг,
С края
Обрамлённый мелким кустарником, как стекло
Отражающим штурмовик и небесный круг.
Он летит сквозь сентябрьский злой туман,
А внизу
Остаётся прошлого керосиновая дорожка.
Он грозу
Прободает, что ворота башни последней таран,
И на верхней ноте захлёбывается немножко.
Видит он сквозь морось вдали сады, Китеж-град,
Ограды,
Золотою вязью прикрывшие утлый вход
В Эльдорадо:
Все места для счастья, вечной любви, трудов, наград.
Но другую цель призирает в кабине пилот.
Там, средь скирд и стогов – взлётная полоса:
Летуны,
Встречным курсом несущие смерть и страх,
Валуны,
Обозначившие границы для взлёта, вокруг – леса:
Влажный муромский рай для вестфальских птах.
А вокруг трассирующих нитей узор,
Серебристых
Злых зверьков, нацеленных прямо в грудь,
Голосисто
И задорно ревёт пропеллер, но штурмана взор
Устремлён к земле, и он видит последний путь.
По дороге, встающей вдруг на дыбы,
Окаймлённой
Деревами, деревнями, руинами городов, крестами погостов,
Словно с гона,
Поднимаются, встрепенувшись, отряхивая капли воды
С перьев, прозрачные, вне веса и роста,
И, минуя машину и человека, устремляющихся в пике,
Перелётными
Стаями, мимо, не глядя на его уменьшающийся силуэт,
Беззаботные
Души взорванных, убиенных, засыпанных злой землёй, налегке
Сквозь препоны и гущу сфер, туда, где свет,
Устремляются, пока он всё ниже и ближе к врагу,
И в нём
За секунду до остановки перетрудившегося мотора
Целиком
Открываются будущее его и отечества. И на том берегу
Есть небесная заводь, недоступная рухнувшему в небытие взору.
28 июля 2005
КОСОВО ПОЛЕ
Над выжженной, короткою, как щетина, травой
чуть шевелится и дрожит весь,
что желе, что студень, в реторте взвесь
(для зачатия) мужского семени, – зной.
И тяжёлый, чуждый телу, сочится
из отверстий и ран земли перегной, –
дух пшеницы, которой не колоситься.
На прожаренных крышах изгнанного села
лишь скелеты гнезд, и последний аист,
оторваться от почвы, где жил, пытаясь,
одинокий вестник – вскидывает крыла,
но сквозь перья неба блестит витрина:
от осколков ли, пули шальной, стекла,
разрезающего плоть до сердцевины.
Вот от школы четыре стены стоят,
а внутри зияет провал,
часть экрана, видимо, кинозал
был, клочки газеты висят.
Дворик пылью и мусором колосится,
там, где звонкие голоса ребят, –
тишина, и эху негде родиться.
Через улочку – взорванный монастырь,
сбитый колокол, расколотый крест,
клочья риз, разбросанные окрест,
вместо сада и цветника – пустырь,
лужа ржавой воды у дырявого бака,
и в края нездешние поводырь –
пустоту охраняющая собака.
Пять воронок на месте больницы – там
пролетели птицы. Свободы остров
их вскормил снедью чужих погостов
с человеческой кровью напополам.
И стальные яйца легли в гнездовье:
чтобы Новый Порядок устроил храм
с алтарём урановым в изголовье.
А за краем – испепелённый погост,
и присыпанный чуть овраг:
только в сторону сделай шаг,
и тела расстрелянных в полный рост
встанут и побредут вдоль улиц –
потому что не кончен ещё покос
и коровы с пастбища не вернулись.
29 июля 2005
Авсоний говорил,
Слагая каталоги,
Что Бог един, не боги,
Всё к благу сотворил.
Вал односложных слов,
И гул имён различных
Для памяти отличный
И повод, и улов.
Закат имперских дней,
Наперечёт все звуки,
Морфемы-виадуки
Над площадью корней.
Когда умолкла речь
И в римских переулках
Стал слышен топот гулкий
И звон меча о меч,
Когда распался свет,
И город мира вымер,
В огне, распаде, дыме
Не выживет поэт.
Друзей, учителей
Лишь перечень фамилий;
Плывущий среди лилий
Корабль до наших дней.
8. 03. 2005
Написать
отзыв Не забудьте
указывать автора и название обсуждаемого материала! |
