   |
| |
 |
Соломон ВОЛОЖИН |
2000 г. |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
XPOHOCФОРУМ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСА |
Тайна ПлатоноваЧасть 1О второй половине зрелого творчества ПлатоноваГлава 5О рассказе “Фро”
Ну, а как быть с рассказом “Фро”, написанным в 1936 году? Здесь-то уж точно гармония воспета!? Я дам самоцитату из черновика своих подступов к Платонову.
Соединение несоединимого... Родовой признак в веках повторяющегося барокко, очнувшегося и от очарованности коллективизмом и от разочарования в индивидуализме. Это само по себе нужно объяснить, вообще-то. Высокое Возрождение, в искусстве выражавшее дух объединенных сил борцов за индивидуализм, было очаровано коллективизмом объединившихся как таковым. Некоторые новоиспеченные коллективисты, увидевшие, что за плоды принесла их борьба за индивидуализм, увидевшие индивидуализм победивший, были разочарованы в нем. Их искусство - маньеризм. Барокко - снимало и очарование и разочарование. Вот так идейные ориентиры искусства и повторяются, если судить по некоторому большому счету, в веках. Революция угнетенных объединяет силы борцов за личное благо угнетенных - достаточно низкую сферу. Но объединение рождает коллективизм - это из сферы высокой. Занесшиеся революционеры не в силах отказаться от коллективистского средства и вспомнить, зачем все начиналось. Лишь умеющие трезво взглянуть на личное и общественное вправе считать себя истинными мудрецами. Итак, барокко. Мудрое сопряжение. Вот, вроде, так же мудр и Платонов в произведениях, публиковавшихся в СССР до перестройки. “Фро”.
“Фросе многое прощали на курсах за способность к учению, за ее глубокое понимание предмета технической науки; но она сама не знала ясно, как это у нее получается,- во многом она жила подражанием своему мужу, человеку, окончившему два технических института, который чувствовал машинные механизмы с точностью собственной плоти. Вначале Фрося училась плохо. Ее сердце не привлекали катушки Пупина, релейные упряжки или расчет сопротивления железной проволоки. Но уста ее мужа однажды произнесли эти слова, и больше того, он с искренностью воображения, воплощавшегося даже в темные, неинтересные машины, представил ей оживленную работу загадочных, мертвых для нее предметов и тайное качество их чуткого расчета, благодаря которому машины живут. Муж Фроси имел свойство чувствовать величину напряжения электрического тока, как личную страсть. Он одушевлял все, чего касались его руки или мысли, и поэтому приобретал истинное представление о течении сил в любом механическом устройстве и непосредственно ощущал страдальческое, терпеливое сопротивление машинного телесного металла. С тех пор катушки, мостики Уитстона, контакторы, единицы светосилы стали для Фроси священными вещами, словно они сами были одухотворенными частями ее любимого человека; она начала понимать их и беречь в уме, как в душе. В трудных случаях Фрося приходила домой, уныло говорила: “Федор, там микрофарада и еще блуждающие токи, мне скучно”. Не обнимая жену после дневной разлуки, Федор сам превращался на время в микрофараду и в блуждающий ток. Фрося почти видела глазами то, что раньше лишь хотела и не могла понять. Это были такие же простые, природные и влекущие предметы, как разноцветная трава в поле”. Это ли не глубочайшее слияние личного с чем-то ему противоположным? И когда терпит ущерб один полюс, например, личное - сразу повреждается и второй. Вот три четверти рассказа “Фро” и состоит в живописании, как разладилась жизнь Фроси, оттого что муж ее уехал в дальнюю и длительную командировку. В частности, она бросила курсы связи. Впрочем, Платонов был бы слишком прост, упирай он на дисгармонию неслияния противоположностей, а тем самым - на гармонию их слияния. Цитировавшийся отрывок оборван, не доходя до конца абзаца. Вот как он кончается:
“По ночам Фрося часто тосковала, что она только женщина и не может чувствовать себя микрофарадой, проводом, электричеством, а Федор может,- и она осторожно водила пальцем по его горячей спине, он спал и не просыпался. Он всегда был почему-то весь горячий, странный, любил тратить деньги на пустяки, мог спать при шуме, ел одинаково всякую пищу - хорошую и невкусную, никогда не болел, собирался поехать в Южный советский Китай и стать там солдатом...” Чувствуете? Это эхо Октябрьской революции, разожженной большевиками в расчете на мировую революцию, эхо гражданской войны, как начала этой мировой революции, эхо упований на революцию в Германии и вот теперь - революция в Китае. (Испания 36-го была, видно, еще в будущем на момент писания Платоновым рассказа.) Федор слишком готов для жертвы личным; вот еще одно свидетельство:
“На столе у нее была детская фотография ее мужа; позже детства он ни разу не снимался, потому что не интересовался собой и не верил в значение своего лица...” Итак, Федор слишком готов жертвовать личным, чтоб пребывать долго в гармонии сопряжения личного и общего, счастья с Фросей и счастья на мирной работе (“Он всегда занимался тайнами машин, надеясь посредством механизмов преобразовать весь мир для блага и наслаждения человечества...”). Фабульным воплощением этой,- чреватой порыванием вдаль, в высокое, не личное,- тенденции Федора является его командировка не куда-нибудь, а на Дальний Восток, поближе к Китаю... Но главная-то героиня - Фрося. И Дальний Восток дан для еще одной краски живописания силы ее личного: она посмела дать через 14 дней телеграмму мужу, мол, она при смерти,- чтоб только утолить свою любовь. Для Чего Платонов выбрал в героини женщину предельно темпераментную? А она именно предел: “она привыкла любить уехавшего, она хотела быть любимой им постоянно, непрерывно, чтобы внутри ее тела, среди обыкновенной скучной души, томилась и произрастала вторая, милая жизнь. Но она сама не могла любить, как хотела,- сильно и постоянно, она иногда уставала и тогда плакала от огорчения, что сердце ее не может быть неутомимым”. Так вот, зачем такая Платонову? Да ясно. Если в такой может слиться личное и общее, значит, они в принципе могут слиться.
“- Милый, я всю квартиру прибрала,- говорила Фрося.- Я не умирала. - Я догадался в поезде, что ты не умираешь,- ответил муж.- Я верил твоей телеграмме недолго... - А почему же ты тогда приехал?- удивилась Фрося. - Я люблю тебя, я соскучился,- грустно сказал Федор. Фрося опечалилась. - Я боюсь, что ты меня разлюбишь когда-нибудь, и тогда я вправду умру... ... Дома они сразу легли отдыхать и уснули. Часа через три постучал отец. Фрося открыла ему и подождала, пока старик наложил в железный сундук харчей и снова ушел. Его, наверное, назначили в рейс. Фрося закрыла дверь и опять легла спать. Проснулись они уже ночью. Они поговорили немного, потом Федор обнял Фро, и они умолкли до утра. На следующий день Фрося быстро приготовила обед, накормила мужа и сама поела. Она делала сейчас все кое-как, нечисто, невкусно, но им обоим было все равно, что есть и что пить, лишь бы не терять на материальную, постороннюю нужду время своей любви. Фрося рассказывала Федору о том, что она теперь начнет хорошо и прилежно учиться, будет много знать, будет трудиться, чтобы в стране жилось всем людям еще лучше. Федор слушал Фросю, затем подробно объяснял ей свои мысли и проекты - о передаче силовой энергии без проводов, посредством ионизированного воздуха, об увеличении прочности всех металлов через обработку их ультразвуковыми волнами, о стратосфере на высоте сто километров, где есть особые световые, тепловые и электрические условия, способные обеспечить вечную жизнь человеку,- поэтому мечта древнего мира о небе теперь может быть исполнена,- и многое другое обещал обдумать и сделать Федор ради Фроси и заодно ради всех остальных людей. Фрося слушала мужа в блаженстве, приоткрыв уже усталый рот. Наговорившись, они обнимались - они хотели быть счастливыми немедленно, теперь же, раньше, чем их будущий усердный труд даст результаты для личного и всеобщего счастья. Ни одно сердце не терпит отлагательства, оно болит, оно точно ничему не верит. Заспав утомление от мысли, беседы и наслаждения, они просыпались снова свежими, готовые к повторению жизни. Фрося хотела, чтобы у нее народились дети, она их будет воспитывать, они вырастут и доделают дело своего отца, дело коммунизма и науки. Федор в страсти воображения шептал Фросе слова о таинственных силах природы, которые дадут богатство человечеству, о коренном изменении жалкой души человека... Затем они целовались, ласкали друг друга, и благородная мечта их превращалась в наслаждение, точно сразу же осуществляясь”. Закончи Платонов рассказ на этом месте, можно было б констатировать, что ему удалось соединить несоединимое. Однако Платонов так не поступил. Вот каково продолжение цитируемого:
“По вечерам Фрося выходила из дома ненадолго и закупала продовольствие для себя и мужа, у них обоих все время увеличивался теперь аппетит. Они прожили не разлучаясь уже четверо суток. Отец до сих пор не возвратился из поездки: наверно, опять повел далеко холодный паровоз. Еще через два дня Фрося сказала Федору, что вот они еще побудут так вместе немножко, а потом надо за дело и за жизнь приниматься. - Завтра же или послезавтра мы начнем с тобою жить по-настоящему!- говорил Федор и обнимал Фро. - После. На восьмой день Федор проснулся печальным. - Фро! Пойдем трудиться, пойдем жить, как нужно... Тебе надо опять на курсы связи поступить. - Завтра!- прошептала Фро и взяла голову мужа в свои руки. Он улыбнулся ей и смирился. - Когда же, Фро?- спрашивал Федор на следующий день. - Скоро, скоро,- отвечала дремлющая, кроткая Фро; руки ее держали его руку, он поцеловал ее в лоб. Однажды Фрося проснулась поздно, день давно разгорелся на дворе. Она была одна в комнате, шел, наверно, десятый или двенадцатый день ее неразлучного свидания с мужем. Фрося сразу поднялась с постели, отворила настежь окно и услышала губную гармонию, которую она совсем забыла. [Соседский ребенок на ней все играл.]
Гармония играла не наверху. Фрося поглядела в окно. Около сарая лежало бревно, на нем сидел босой мальчик с большой детской головой и играл на губной музыке”. Муж уехал. Нашел на вокзале спящего там отца Фроси (тот, чтоб не мешать,- в трехкомнатной квартире!- ушел из дому), отправил отца домой, а сам уехал.
“- Он не явится,- сказал старик,- он уехал... Фро молчала перед отцом. Старик внимательно смотрел на кухонную ветошку и продолжал: - Утром курьерский был, он сел и уехал на Дальний Восток. Может, говорит, потом в Китай проберусь - неизвестно. - А еще что он говорил?- спросила Фрося. - Ничего,- ответил отец.- Велел мне идти к тебе домой и беречь тебя. Как, говорит, поделает все дела, так либо сюда вернется, либо тебя к себе выпишет. - Какие дела?- узнавала Фрося. - Не знаю,- произнес старик.- Он сказал, ты все знаешь: коммунизм, что ль, или еще что-нибудь”. Крах слиянию? Да, но Платонов - еще сложнее. Продолжение (и конец) такой:
“Фро оставила отца. Она ушла к себе в комнату, легла животом на подоконник и стала глядеть на мальчика, как он играет на губной гармонии. - Мальчик!- позвала она.- Иди ко мне в гости. - Сейчас,- ответил гармонист. Он встал с бревна, вытер свою музыку о подол рубашки и направился в дом, в гости. Фро стояла одна среди большой комнаты, в ночной рубашке. Она улыбалась в ожидании гостя. - Прощай, Федор! Может быть, она глупа, может быть ее жизнь стоит две копейки и не нужно ее любить и беречь, но зато она одна знает, как две копейки превратить в два рубля. - Прощай, Федор! Ты вернешься ко мне, и я тебя дождусь! В наружную дверь робко постучал маленький гость. Фрося впустила его, села перед ним на пол, взяла руки ребенка в свои руки и стала любоваться музыкантом: этот человек, наверно, и был тем человечеством, о котором Федор говорил ей милые слова”. Вот так. Ребенок действительно результат слияния личного и общего, не своего, земного и возвышенного, мгновенного и вечного. И если животная похоть обеспечивает бессмертие любого животного рода, то бессмертие человечества обеспечивает любовь, которая сама есть слияние земного и возвышенного. И все же рассказ - о разорванной целостной любви. “Сомневайся во всем”- это выражение, чего доброго, могло быть любимым и у Платонова. Как, может, и у каждого умного человека. И если уж сомневаться во всем, то, кто знает Платонова,- не с червоточинкой ли у него гармония? Соединимо ли у него несоединимое? В общем, подозреваю: если и барокко у Платонова, то не успокаивающее, а какое-то беспокойное, “не удовлетворенное полностью ни одним из противоположных начал”, подозреваю, что стилей барокко бывает как раз два подвида: умиротворенное и мятущееся. Видите: еще тогда, еще “не раскусив”, что пафос творчества Платонова - коммунизм как аскетизм, как сдержанность в материальной сфере - еще тогда я почуял подвох в рассказе “Фро”, подвох в том, что не чувствовалось что-то умиротворение в том барокко. А дело было в том, что я тогда впал, было, в ошибку. Вне умиротворения барокко не бывает. Если прав (непоследовательный, впрочем) автор последнего тезиса (Якимович), то во времена, впервые давшие это название (барокко), все умонастроения, какими бы мятущимися они ни были,- все они предполагали пусть мнимое, но преодоление разрыва, несоединимости, противоречивости. Ученые времени барокко, равно отдавая дань и науке и вере, как бы ни противоречила одна другой, заявляли, что веру и научное знание нельзя противопоставлять, ибо истина - двойственна: и божественна и материальна. Слаб или велик Человек? И то и другое,- отвечали мыслители и художники времени барокко,- ибо уже сознавая свою слабость, он значителен. Если ничему не доверять и во всем сомневаться, если материально-телесное неодолимо притягивает, вдохновляет, но и вызывает отрицательную реакцию, впечатление чего-то низменного, ущербного, тленного, а с другой стороны, если религиозно-духовное, при всем безоговорочном и восхищенном приятии, сопряжено с метафизической тоской или просто ужасом перед потусторонним миром и потому еще больше усиливает тягу к чувственному, реальному, которое опять не может удовлетворить дух,- то как жить, на чем остановиться? Да на неудержимом движении, непрерывной изменяемости. Отринуть все прежние миры как статичные - во имя динамичного.
В общем, как бы ни шатало типичного представителя времени барокко, под его ногами все же была почва той или иной благополучной иллюзии о современном ему мире (иллюзии - с последующей по времени точки зрения), и почва эта казалась типичному представителю барокко - твердой. А у Платонова какая-то тоска - то более, то менее ощутимая - непрерывна. Без метаний в радость. Тоскует волшебный цветок по почве под собой и... из-за изобилия почвы вокруг: негде ж будет укорениться его сыновьям-аскетам. Томятся Люба с Никитой в ожидании соития и... не радостней им, чем прежде, после него. Сдержанна пустынная жизнь Джумаль в рабстве и... на свободе. Куда как трудна (и по-своему счастлива) жизнь матросов в бою за родину, за нас... Потому одному уже Платонова тяжело читать. Но кто все же читал, признает, что есть у него какое-то сходство с признанным как жестокий талантом Достоевского, талантом бесстрашно испытывать себя и людей по фундаментальным вопросам бытия. И вот теперь вспомните, какая тягостность в фабуле и в большей части сюжета рассказа “Фро”. Фабула: Фрося мучается разлукой с мужем. Сюжет: тоска Фроси по дороге домой после проводов мужа; тоска ее отца-пенсионера по работе; тоска Фроси по поводу фотографии мужа; повторное посещение вокзала Фросей; попытка отвлечься от тоски ночной работой по выгребанию шлака; псевдовеселье в клубе; Фрося начинает опускаться: плохо умывается, плохо учится; тоска отца по работе и вызов его на временную работу; тоска Фроси по поводу найденного волоса мужа; прекращение учебы; возвращение отца из рейса; тоска Фроси из-за отсутствия писем от мужа; Фрося становится почтальоном; крик тоски на улице; 14-й день: письмо от Федора и попытка ему ответить; отсылка телеграммы, мол, Фрося при смерти; приборка; встреча; 12 дней непрерывной любви; Федор уехал, отец вернулся из самоизгнания на вокзал; опять одна. Что все это? Минор, прямо противоположный минорам других произведений? Смотрите, какая космичность в начале рассказа:
“За вокзалом находился новый железнодорожный город; по белым стенам домов шевелились тени древесных листьев, вечернее летнее солнце освещало природу и жилища ясно и грустно, точно сквозь прозрачную пустоту, где не было воздуха для дыхания. Накануне ночи в мире все было слишком отчетливо видно, ослепительно и призрачно - он казался поэтому несуществующим”. Не намного ли это больше, чем голос героини? Да конечно же! “Для веселия планета наша мало оборудована...” Вон, Федор поехал ее оборудовать на Дальний Восток, а там - в Китай. Зато тоскующая Фрося оказывается в том самом, вожделенном для Платонова, состоянии, когда сами обстоятельства делают ее возвышенной, духовной, без всякой там гармонии с низшим, телесным. Вот почему Платонов так обсасывает ее тоску. Вот почему он не обрывает на миге счастья. Вот почему он перекрывает Фросю своим голосом в процитированном пейзажном отрывке. И вот почему моменты даже самого полного счастья отмечены, опять же, тоской, не только Федора (“Фро! Пойдем трудиться, пойдем жить, как нужно...”), но и самой Фроси (“...сама она не могла любить, как хотела,- сильно и постоянно; она иногда уставала и тогда плакала от огорчения, что сердце ее не может быть неутомимым”). Фрося самка по преимуществу. Лучше всех ее увидел подметающий на вокзале:
“- Посторонитесь, гражданка!- сказал носильщик двум одиноким полным ногам”. Это не только невнимательный взгляд ограниченного своей работой подметальщика. Это,- как показывает все, что следует дальше,- меткий взгляд народа, вовсе не желающего, чтоб такая - сторонилась его жизни. И о том космическая печаль Платонова. И еще о том, что, увы, слишком мало завидующих уехавшему Федору, вообще - уезжающим в неведомую даль:
“Паровоз курьерского поезда, удалившись, запел в открытом пространстве на расставание: провожающие ушли с пассажирской платформы обратно к оседлой жизни, появился носильщик со шваброй и начал убирать перрон, как палубу корабля, оставшегося на мели”. “Паровоз”, “поезд”, “открытое пространство”, “палуба корабля” - с одной стороны, “оседлая жизнь”, “оставшийся на мели” - с другой. Вы чувствуете, почему тоскует Платонов? Вы согласны, что здесь ноты его тоскующего голоса, а не Фроси? Ночь низкого, надвигающуюся на социализм, предчувствовал Платонов. И поэтому призрачность его вечернего пейзажа перекликается с призрачностью маньеристских пейзажей Брейгеля старшего и Абрахама Говертса. Почти платоновскими словами описывает эти пейзажи критик: мир, как бы извлеченный из воздуха, лишенный кожи (это в “кулисах” их картин, это - из-за жесткости живописи, четкости каждого листка, паутины между ветвями, травы, похожей на стальную проволоку). И в контраст этому миру,- как полные ноги и пошлое лицо Фроси у Платонова,- в “просветах” тех картин у нидерландцев - воздушная перспектива. И - такой контраст создает, мол, внутреннее напряжение, впечатление иррационального пространства. А иррациональное - это протест против рационального, мерзкого сегодня, это результат потери веры в оптимизм и гуманизм. Для благородного, возвышенного веселия планета наша мало оборудована! Но даже и самку Фросю сумел Платонов приобщить к своему аскетизму и коммунизму, доказав, что уже в сегодняшней жизни есть зародыши того, что прорастет, расцветет и заплодоносит когда-нибудь через столетия. Действительно, что б сделала обычная женщина-самка? Она б завела себе любовника, как это сделала ее товарка по очистке шлаковой ямы Наталья Букова. Та при постоянно оставлявшем ее на ночь одну муже, ночном стороже, нашла выход. И было где найти себе любовника Фросе - в первую же ночь без мужа, на танцах, в городском клубе, как водится (чем плох был помощник машиниста или маневровый диспетчер, флиртовавшие с ней напропалую?). Или в бесчисленных квартирах, куда, почтальоном, она носила почту... И никто б не узнал. Тем более, отца ее вызвали надолго на временную работу в дальний рейс. Тем более, что писем от мужа не было целых... две недели. Тем более, что муж, Федор, не имел ничего, если доподлинно, специфического, только ему присущего в том главном переживании, которое постоянно ее и при нем снедало - “чтобы внутри ее тела, среди обыкновенной, скучной души, томилась и произрастала вторая, милая жизнь”. Томиться и произрастать могла б и любая другая, не федорова, лишь бы вторая, не ее, “милая жизнь”, и эффект был бы тот же. Наконец, тем более могла б Фрося изменить мужу в угоду неутоляемой страсти, что уже на второй вечер после проводов она произнесла такие слова: “”Ах, Фро, Фро, хоть бы обнял тебя кто-нибудь!”- сказала она себе”. Но в том-то и дело, что сказала это она себе “среди мелкого мира худой травы, откуда, казалось, до звезд было километра два”. Есть чему поразиться вслед за Кантом: звездному небу над нами и моральному закону внутри нас! И это - уже, мол, сегодня, когда морально, общественно акцентированного коммунизма не видно, как своих ушей. Фрося об объятии чьем-нибудь сказала вполне в бессознательном состоянии. И весь рассказ - это песнь о моральной чистоте. Ни атома мысли об измене нет в этой а-ля чеховской, но на аскетический лад, душечке. “Фро” - рассказ, воспевающий не гармонию души и тела, а воздержание. Если б он был о гармонии - нечего было б отсылать Федора далеко и надолго. Живописал бы Платонов будничные дни и ночи, полные любви, учебы, работы - “подвига любви и мирной жизни”, как определил Платонов Красносельскому из “Одухотворенных людей”. Но нет. Не сделал этого автор. Почему? Потому что не гармонии он певец, а жизни больше не для себя, чем для себя. Потенциальные же сцены, описывающие гармонию, это сцены, в которых очень сильны голоса героев. И, значит, по отношению к автору они должны быть подвергнуты эстетическому отрицанию. (Это - по Бахтину. Цитирую: “Так социально-политические высказывания Грибоедова сопоставляют с соответствующими высказываниями Чацкого и утверждают тождественность или близость их социально-политического мировоззрения; взгляды Толстого и взгляды Левина... Сплошь да рядом начинают даже спорить с героем как с автором... игнорируется эстетическое отрицание.)” Скажут: а зачем же Платонов почти юмористически описал страдателя за общее дело, отца Фроси? Действительно, смотрите:
“Отец спал в кухне, на сундуке, вполне одетый, даже в толстом, зимнем [это летом] пиджаке и в шапке, со значками паровоза: он ожидал внезапного вызова либо какой-то всеобщей технической аварии, когда он должен мгновенно появиться в середине бедствия”. И подобных пассажей о старике много в рассказе. Но шутит-то над ним Платонов - по-доброму, любя. Ибо эти недостатки старого человека есть продолжение его достоинств. И потом: Платонову, пожалуй, и самортизировать нужно было свою аскетическую направленность, для Фроси обернувшуюся принудительной. А Платонов после ленинского военного коммунизма и сталинского великого перелома уже не хотел никакой принудиловки в аскетизме. И чтоб аскетическую закваску рассказа труднее было осознать (писатели ж все больше на подсознание надеются), Платонов подстелил соломки...
Он и псевдоним себе - Платонов - выбрал не во имя, мол, великого идеалиста Платона, а в честь имени своего отца - Платона... Сложный он был человек. И мягкий. Но свое - не упускал. И даже в таком (о гармонии, казалось бы) рассказе, как “Фро”, ввел-таки победу духа над телом. Как и всюду. В “Одухотворенных людях” немцы отступили перед матросской позицией, на которой в живых не осталось уже никого. В “Такыре” Стефан Катигроб и Джумаль таки встретились друг с другом. И не только тем встретились, что она увидела его кости и узнала его полуистлевший австрийский мундир, но и тем, что прочла, сумела прочесть его надпись на стене (химическим карандашом по-немецки): “Ты придешь ко мне, Джумаль, и мы увидимся”. И в том еще победа духа, что остался такой след на земле от Заррин-Тадж (Катигроб позаботился) - самородный камень над ее могилой с надписью: “Старая Джумаль”. И в “Реке Потудани” дух не уступил телу, когда от своей “близкой любви” Никита и Люба не узнали “более высшей радости”. (Какое чудо - это грамматически невозможное сочетание: более высшей!) И в том, что среди удобренной почвы нашлось-таки место бедное - для цветка-аскета (в “Неизвестном цветке”) - в том тоже победа духа. Как в легенде о Галилее, вынужденном подписать отречение от идеи о подвижности Земли. “А все-таки она вертится!”- воскликнул Галилей, подписывая отречение.
К содержаниюЗдесь читайте:Энциклопедия творчества Андрея Платонова
|
|
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
|
Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,на следующих доменах: www.hrono.ru
|
