Альтернативно мыслил писатель. А альтернативность - это то, что наступает после маньеризма, это барокко. Верно написала Наталья Иванова в своем послесловии к первой публикации “Чевенгура”. Задумавшуюся Россию нарисовал Платонов. Но не антиутопию, как написала она же.

Утопию или антиутопию сочинять могут лишь люди одержимые, знающие, думающие, что знают. А Платонов был сомневающимся.

Уточню. Сомневающиеся могут быть разные: относительно настоящего и - относительно будущего.

Я, было дело, под названием “Со-мнение” целую работу написал; одним из смыслов того названия было - великое сомнение Чюрлениса относительно прекрасных идей о том или ином пути в лучшее будущее. Однако, Чюрленис, сомневаясь, художественно анализируя и отвергая одну за другой уже имеющиеся идеи о пути, неистребимо верил в конечную цель пути. Он был - маньеристского типа художник. Он был отрицатель наличных путей в плохое будущее ради святого сверхбудущего. Именно сверхбудущего, не иначе, раз так упрятана сегодня дорога к нему, что никак не найти.

А Платонов был сомневающимся в будущем и утверждающим разнородные элементы действительности. Финальный отказ Прокофия и Александра от себя - исключение, подтверждающее правило: всюду Платонов делает попытки слить противоположности. Эти попытки отражаются, кроме прочего, в эпическом спокойствии и любовании.

Вот, например, мелочь из мелочей - первый диалог Саши Дванова, отправившегося искать, не случился ли нечаянно социализм в губернии:

- Поешь,- отдал он хлеб,- пусть твой ум обращается в живот, а я без тебя узнаю, что хочу”.

Насколько Дванов великодушен, настолько сволочь пешеход.

Однажды я с удивлением прочел хвалу трусости. Феодальные войны, мол, потому только и могли быть, что крестьяне трусили, избегали военных повинностей, передоверяли их профессиональной дружине и тем обеспечивали экономическую базу войне.

Здесь, в “Чевенгуре”, во время военного коммунизма, крестьянин тем надежнее мог выжить, чем был хитрее. Скажи незнакомому человеку с револьвером (по-видимому, он - красный), что не пашут потому, что все равно советская власть продразверсткой почти все отнимет - будь честный, не хитрый, благодарный за тепло - и человек с револьвером вполне может арестовать.

Хитрым быть - надо. Сволочь тем хорош, что хитер. И у сволочи можно чему-то научиться.

Вот вам и польза от всматривания во всякого человека. И вот - любование, эпичность.

А Дванов в этом эпизоде тоже поучителен, хоть и глупо не то, что делиться, а отдавать последнюю крошку хлеба сволочи. Не хлебом единым жив человек - предметно, еще раз показал Дванов. Коммунист продемонстрировал Иисусову высоту нравственности, хоть Иисуса все-все среди коммунистов тогда отвергали.

Все отвергания действительности у Платонова не огульные.

Из-за этого не сатира у него и весь роман в целом и даже самые одиозные и ужасные сцены.

Вот Дванова ранили анархисты, отняли его одежду, и он, держась за стремя, бежит за пленившим его:

Никита хозяйственно перебирал белье Дванова на седле”.

Дванов тут хорош тем, что умудрился приспособиться. Никита, из анархистской банды, - тем, что хозяйственный. Он крестьянин. Крестьянин крестьянином не будет, если не будет хозяйственным. 60 лет игнорирования этого обстоятельства в Советском Союзе привели к продовольственному кризису.

А вот противоположная ситуация. Коммунисты уничтожили в городе всех, ценящих собственность,- чтоб наступил коммунизм. И уничтожили-то под одним из таких предлогов: чтоб имущество отдать страдающему пролетариату. Но вот сами пользоваться имуществом после расстрела коммунисты не стали - бессребреники.