|
|
ПЕРЕЖИТОЕ
Зензинов В.М. Пережитое. Нью-Йорк. Издательство им. Чехова. 1953.
14. ВНИЗ ПО ЛЕНЕ. — В ЯКУТСКЕ
Теперь все отступило на второй план — мы готовились к отправке. Под
руководством Гриши мы усиленно сушили черные ржаные сухари, так как нас пугали,
что в дороге можем оказаться без хлеба. Путь нам предстоял дальний: сначала
двести верст до Лены по так называемой Бурятской или Косой степи, потом на
баржах (они назывались здесь «паузками») по реке Лене — вплоть до самого
Якутска, около 3.000 верст. При лучших обстоятельствах это должно продлиться не
меньше месяца.
Наступил, наконец, и день отправки. Конвой принял нас и рассадил по
приготовленным для всей партии примитивным телегам бурят («братских», как их
здесь называли), которые должны были, в виде натуральной повинности, дать
потребное количество подвод с лошадьми. Это были небольшие тележки на двух
колесах без какого бы то ни было намека на рессоры, трясло на них немилосердно.
Арестанты называли эти тележки «бурятская беда», но на них не жаловались, а
только смеялись. В конце концов, это было гораздо приятнее, чем сидеть взаперти
в душной тюрьме. На каждой такой «беде» сидело по два-три человека, через
одну-две тележки сидел конвойный солдат с ружьем.
В это время года «Бурятская степь» еще не выжжена солнцем — волнами ходила под
ветром зеленая трава, в которой было множество цветов — главным образом
багульник, дикая азалия и желтые лилии! Воздух был упоительный. Наше путешествие
походило на увеселительную прогулку. Она продолжалась по степи одну неделю. На
ночь мы останавливались в так называемых «этапках», деревянных арестантских
бараках, обнесенных все той же классической сибирской палью — по вечерам пили у
разложенных по двору костров чай и пекли картошку...
Наконец, приехали в селение Качуг на Лене, где нас уже ожидали деревянные
паузки. Это были большие баржи, специально построенные для сплава арестантов —
так повелось здесь испокон веков: в Качуге строят паузки, сплавляют на них
арестантов — и товары — до Якутска, а в Якутске продают эти паузки на дрова.
Внутри паузка устроены в два этажа нары, на носу в низком срубе насыпана земля,
где можно разводить костер — там была наша общая кухня.
И чем особенно был хорош паузок, это своей чистотой — он весь из свежего,
золотого леса. В Качуге Лена еще не очень широка — пожалуй, даже немного уже
Москва-реки, но постепенно она всё больше и больше расширяется — у самого
Якутска ее ширина (с островами) доходит до 12 верст. Она считается одной из
самых больших рек мира — четвертой по своим размерам (после Нила, Миссисипи и
Амазонки); по сравнению с ней даже наша Волга кажется небольшой рекой.
Если увеселительной прогулкой можно было назвать наше путешествие на лошадях из
Александровской тюрьмы через Бурятскую степь до Качуга, то плавание по самой
Лене было еще большим удовольствием. После той ужасной грязи и тесноты, которые
были всюду в вагонах и в тюрьмах, через которые мы проходили, плыть по течению
реки было приятно и спокойно. Все время можно было оставаться на палубе под
открытым небом. Лето здесь было еще в полном разгаре и наши паузки были всегда
украшены ветками цветущей черемухи, которую мы ломали на берегу. Река чем
дальше, тем становилась шире и привольно несла холодные воды среди скал и
нескончаемых лесов из пихты, кедров и лиственницы. Берега были пустынны, селения
очень редки — все говорило о диком приволье. Мы долгими часами любовались
окрестностями — после холодных стен тюремной одиночки, после душных и грязных
арестантских вагонов и после пыльных дорог это плавание по Лене казалось нам
восхитительным.
Вот миновали Бычок, Пьяный Бык (название скал, последняя скала названа так
потому, что когда-то о нее разбилась баржа со спиртом) — а там дальше Усть-Кут,
Киренск, Витим, за ним Олекминск; за Олекминском на большом протяжении
знаменитые «Столбы» — причудливые, всех форм и размеров скалы в виде каменных
высоких башен, часовен, дворцов...
Наше плавание продолжалось около месяца — мы сделали по Лене не меньше трех
тысяч верст. Наконец, мы прибыли на место назначения — в город Якутск.
Это было уже в первой половине августа (1907 года).
Когда наши паузки причалили к пристани, на палубу к нам явился местный
полицеймейстер Полховской (про которого шла слава, что он был в Белостоке
организатором еврейского погрома) и по имеющемуся у него списку объявил, кто в
какое селение был назначен на жительство.
Большинство было оставлено в самом городе — и он разрешил всем сойти на берег.
Но в этом списке не были упомянуты семь «преступников», переписанных в
Александровской тюрьме и привлеченных по обвинению в устройстве подкопа и...
«порче казенного имущества».
Как мы позднее узнали, с этим вышло недоразумение, характерное для порядков того
времени. Из Иркутска по нашему делу выехал в Александровское следователь,
который должен был на месте опросить всех семерых переписанных и произвести
следствие. Неизвестно почему, он на один день опоздал и явился в Александровскую
тюрьму, когда наша партия была уже отправлена. И хотя в тех краях в то время был
уже телеграф, никакой телеграммы нам вдогонку послано не было, а было лишь
сообщено о нас в Якутск, куда мы прибыли на месяц позднее и где с нас должны
были снять допрос, а, может быть, и арестовать. Последнее было всего вероятнее.
Полховской так об этом нам и сказал. Прочитав всем назначение, он заявил:
«У меня, кроме того, имеется список семи человек (он при этом прочитал наши
фамилии), против которых возбуждено новое дело о подкопе в Александровской
тюрьме и которых, собственно говоря, я должен был бы отправить сейчас в Якутскую
тюрьму. Но я надеюсь, что они сами ко мне завтра явятся на допрос».
Мы все промолчали, а он, очевидно, принял наше молчание за согласие, и тут же
распорядился нас, вместе со всеми, выпустить свободными на берег.
Это с его стороны было ошибкой, которой мы не замедлили воспользоваться. Перед
нами вставала неизбежная перспектива подвергнуться допросу, быть может, быть
снова арестованными и даже немедленно быть отправленными обратно в
Александровскую тюрьму или в Иркутск, где производилось следствие по этому делу.
Это нам, разумеется, не улыбалось. С другой стороны, мы считали себя свободными
от каких бы то ни было обязательств — никаких обещаний никому мы не давали!
Мы устроили военный совет: что делать? И после очень короткого обсуждения — без
всяких споров — единогласно постановили: немедленно бежать!
Если читатель взглянет на карту (а без этого он, пожалуй, не поймет всего
последующего!), то он увидит, что Якутск находится далеко к северу от железной
дороги, которая проходит через Иркутск. Он убедится также из этой карты в том,
что единственным средством сообщения Якутска с железной дорогой (на юг от него)
является река Лена.
На север можно попасть только к Ледовитому океану, к белым медведям, а на восток
и запад бежать некуда, так как там нет жилых мест, и сам Якутск окружен
непроходимыми и необъятными лесами (сибирская тайга!) и болотами. Значит, нам,
во что бы то ни стало надо вернуться по Лене — другого пути к свободе нет.
В самом Якутске жило немалое количество бывших политических ссыльных (или, как
они здесь назывались по-старинному — «государственные ссыльные»), наших
товарищей. Некоторые из них занимали видное положение в городе — среди них были
управляющие крупными торговыми предприятиями, капитаны пароходов, редактора
газет, учителя. Были среди них и члены нашей партии. Они с радостью вызвались
нам помочь.
Выработанный нами с их помощью план заключался в следующем. Мы должны немедленно
скрыться из города и некоторое время выждать в окрестностях его, пока не
прекратятся поиски. И уже затем, когда администрация Якутска убедится, что мы
скрылись, мы вернемся в город и, спрятавшись с помощью товарищей на пароходах,
выедем по Лене к железной дороге и вернемся в Россию. План этот облегчался тем,
что на пароходах служило много ссыльных, и само пароходное начальство, среди
которого тоже были наши товарищи, сочувствовало ссыльным и охотно помогало им
бежать из ссылки.
Так мы и сделали. Товарищи достали нам хорошую летнюю палатку, оставшуюся от
знаменитой полярной экспедиции барона Толля в 1902 году, снабдили нас хлебом и
провизией и мы на другой же день утром вышли из города и верстах в
десяти-пятнадцати от Якутска, в густом лесу, раскинули свой лагерь, в котором
все семеро и поселились.
Полицеймейстер Полховской напрасно нас прождал весь этот день у себя. Здесь, в
лесу, мы преблагополучно прожили десять дней — если не считать того, что однажды
все чуть не отравились собранными грибами и вповалку провалялись один день с
утра до ночи.
Но молодые желудки справились с этим. Несколько раз нас посетил товарищ из
города — Яков Иванович Мурашко, ссыльный белорус из Минска, наш товарищ но
партии, высокий здоровенный блондин с голубыми, как у ребенка, глазами. Он со
смехом рассказал нам о той тревоге, которая поднялась у якутской администрации в
связи с нашим исчезновением. Губернатор обвинял полицеймейстера, полицеймейстер
оправдывался тем, что не имел никаких инструкций от губернатора.
Губернатором был тогда знаменитый Иван Иванович Крафт, дослужившийся до своего
высокого поста из простых почтальонов — человек очень самолюбивый, своенравный и
не без дарований. Побегов из Якутска было много и раньше, но никогда не было еще
такого случая, чтобы бежали сразу семеро! Он был убежден, что кого-нибудь из
семерых обязательно поймает — и разослал в разные концы полицейских — в
Олекминск, в Алданское и даже в Вилюйск. Особенно он негодовал на меня.
Оказывается, местные влиятельные купцы еще до моего прибытия в Якутск хлопотали
обо мне (они имели письма от моего отца!) и губернатор милостиво разрешил мне
остаться в городе — я об этом ничего не знал. Теперь у него было убеждение, что
я его обманул! Кроме того, он не без основания считал меня руководителем всего
побега. Поймать кого-нибудь из нас — и в особенности, конечно, меня — было для
него вопросом самолюбия.
Через десять дней Мурашко принес весть, что мы можем вернуться в город и что на
отходящем вверх по Лене пароходе всё готово, чтобы нас принять. Поздно вечером
мы вышли из нашего лагеря и всю ночь провели близ города в кустах. Было очень
холодно и мы согревались спиртом и колбасой — хлеба не было. Впервые в жизни я
попробовал здесь чистый спирт — в 96 градусов! Среди сибирских арестантов только
он и признается — 40 градусная обыкновенная казенная водка считается ими слишком
«сладкой». Пить спирт надо умеючи — надо проглотить и сейчас же закрыть рот, так
как спирт быстро испаряется и может захватить дыхание. Один из товарищей не знал
этого — и мы насилу его отходили: испугались, что он задохнется. Когда глотаешь
спирт, кажется, будто глотаешь огонь!
На рассвете мы все пробрались в дом к старому ссыльному — Василию Елисеевичу
Гориновичу, служащему большой торговой фирмы Громовых («Анна Ивановна Громова и
сыновья») — он был в свое время членом партии Народной Воли.
Он был дружески связан с капитаном парохода (тоже бывшим членом Народной Воли),
который на другой день отходил из Якутска. Они приготовили на пароходе места для
всех нас семерых. Но пароход отходил днем и благодаря нашему побегу у всех
отъезжающих теперь строго проверяли паспорта, внимательно наблюдая за посадкой
на пароход. Как быть? Как на глазах полиции пройти через пристань и сесть
незаметно на пароход? Надо было перехитрить наших ищеек — и нам это удалось.
Найдены были большие три корзины, в них мы поместили троих из беглецов, навесив
на корзины замки и перевязав корзины, как следует, веревками. Троих мы переодели
в рабочее платье, намазали им руки и лица грязью и углем, чтобы они больше
походили на чернорабочих и грузчиков и заставили их, вместе с матросами, грузить
на пароход бочки с соленой рыбой, которая шла на золотые прииска в Бодайбо.
Корзины с живым грузом были благополучно погружены на трюм парохода, наши
«грузчики», не возбуждая внимания присутствовавшей при погрузке парохода
полиции, спокойно перешли на пароход.
Я оставался последним — таково было условие, которое я поставил товарищам: я
хотел убедиться, что посадка всех на пароход прошла удачно. Только после этого я
должен был в четвертой корзине попасть на пароход, но здесь возникло неожиданное
препятствие: больше не было в распоряжении корзины, которая подошла бы под мой
рост и я напрасно свертывался в клубок, чтобы забраться в те корзины, которые
еще у нас были. А между тем пароход уже подавал последние гудки, должен был
через полчаса уйти и больше не мог дожидаться. Переодеться рабочим мне было
трудно, так как я своим внешним видом не подходил для этого и, кроме того, по
своей близорукости не мог расстаться с очками.
Пароход загудел в последний раз и отошел от пристани — все шестеро товарищей
уехали. Уже через несколько лет я узнал, что все шестеро выбрались из Якутской
области благополучно — только один из них (по фамилии Мессих, член Бунда,
приказчик) умер в Иркутске от воспаления легких. Одного из них, московского
студента Михаила Головина, я встретил через два года в Париже. Судьбы остальных
я не знаю.
Что делать? Решение у меня созрело быстро. Если не удалось проехать Леной, поеду
на восток, в Охотск (взгляните опять на карту!), оттуда в Америку или Японию...
Трудно? Нельзя? Пустяки — смелым Бог владеет! Мой неожиданный план, родившийся,
надо сказать, внезапно у меня самого, увлек Мурашко. Он был приговорен к
административной ссылке в Якутск всего лишь на три года, из которых два года уже
отбыл. Еще один год — и он будет совершенно свободным человеком.
Но мой авантюристический план его так увлек, что он вдруг заявил, что поедет со
мной. Гориневич сначала отнесся к моему плану с улыбкой, но потом и сам им
увлекся, когда я ему сказал, что могу отправиться на восток, через тайгу, к
Охотскому морю, в качестве золотопромышленника, для производства разведок. Я
рассказал ему, что в «Крестах» я как раз прочитал два увесистых тома по геологии
профессора Неймайра «История земли» и кое-что в геологии понимаю — во всяком
случае, достаточно, чтобы искать золото...
Он рассмеялся, но сел за приготовление мне и Якову Мурашко документов. Паспорт у
меня был (я благополучно провез его от самого Петербурга, пряча его под стелькой
башмака) — на имя какого-то эстонца лютеранского вероисповедания, Фридриха
Басра. На это имя он приготовил доверенность от какой-то несуществующей
московской золотопромышленной компании, засвидетельствованную у несуществующего
нотариуса — с полномочиями на производство поисков золота. В этой доверенности я
именовался «горным инженером». Для Мурашко Горинович изготовил паспорт,
произведя его в «горного штейгера», но дав ему такую простую фамилию, как
Василий Яковлевич Сидоров (на что Мурашко даже обиделся!). Горинович умел делать
и печати, так что наши документы были хоть куда!
Он и сам увлекся нашей экспедицией, хотя, по совести говоря, шансов на успех у
нас было мало. Закупил нам все необходимое, белье, непромокаемые плащи, припасы,
котелки и медный чайник — вплоть до оружия: мне прекрасную двухстволку немецкой
работы (Зауера), а Мурашке — берданку, переделанную в дробовое ружье.
Деньги я добыл у Митрофана Васильевича Пихтина, главного доверенного и главы
торгового дома братьев Громовых (одного из Громовых, Иннокентия Ивановича, я
знал, когда он еще бывал в нашем доме в Москве студентом московского
университета).
Пихтин был приятелем моего отца и имел от него инструкции. Для встречи со мной
он сам пришел на квартиру к Гориновичу. Без его помощи, конечно, я бы ничего не
мог сделать. От Пихтина я получил тогда 500 рублей. Интересная между прочим
подробность. Когда мы очутились в Якутске, со мной было около 300 рублей,
всунутые мне отцом в последнюю минуту на петербургском вокзале, которые я
благополучно провез вместе с паспортом. Двести рублей из них я передал своим
шестерым товарищам, когда они садились на пароход, как товарищескую помощь.
А через несколько лет, когда я добрался уже до Парижа, я услышал, что,
оказывается, после нашего побега в Якутске ходили слухи: «Помните Зензинова?
Ведь вот какие люди бывают! У него на руках были большие партийные деньги
специально для организации побегов — и он все их присвоил себе. С ними и
убежал». Это, конечно, мимоходом...
Вся наша с Мурашкой экспедиция за золотом к Охотску однажды чуть было не
провалилась из-за пустяка. Перед самым отъездом я решил сходить в баню. Дождался
вечера и отправился. Помылся знатно, оделся, открываю дверь, чтобы идти домой
(т. е. к Гориновичу), и вдруг через щель вижу в коридоре... полицеймейстера
Полховского!
Он, оказывается, тоже пришел мыться в эту баню. Еще немного — и я столкнулся бы
с ним нос к носу! Мне, конечно, оставалось лишь осторожно прикрыть дверь и
выждать, когда полицеймейстер скроется...
Мы с Гориновичем потом много смеялись над этим за вечерним чаем, но не думаю,
чтобы у нас на душе тогда было спокойно.
Вернуться к оглавлению
Электронная версия книги воспроизводится с сайта
http://ldn-knigi.lib.ru/
OCR Nina & Leon Dotan
ldnleon@yandex.ru
{00} - № страниц, редакционные примечания даны
курсивом.
Здесь читайте:
Зензинов Владимир Михайлович
(1880-1953), один из лидеров эсеров.
Революция 1917 года (хронологическая таблица)
Гражданская война 1918—1920
гг. (хронологическая таблица)
Кто делал две революции 1917 года
(биографический указатель).
Белое движение в лицах
(биографический указатель).
Кожевин В.Л. - Новый взгляд на
роль в армии в борьбе за власть в Сибири (1917 - середина 1919 г.) ("Исторический ежегодник", 1997 (спецвыпуск)
год)
Хазиахметов Э.Ш. - Роль бывших
ссыльных в политической борьбе 1917-1918 годов в Сибири ("Исторический ежегодник", 1997 (спецвыпуск)
год)
Распад
России в 1917 году
Временное
Всероссийское правительство (09 - 11.1918)
Иначе именовалось - Уфимская директория.
Затем - Омское
правительство. (11.1918 - 01.1920)
Конституция уфимской
директории - Акт об образовании Всероссийской
Верховной Власти 26(8)-10(23) сентября 1918 .
|
