Медведь-молотобоец — один из тех героев, которые окончательно переводят действие «Котлована» из реалистической сферы в область фантасмагории и гротеска. Как заметил Иосиф Бродский, «если за стихи капитана Лебядкина о таракане Достоевского можно считать первым писателем абсурда, то Платонова за сцену с медведем-молотобойцем в "Котловане" следовало бы признать первым серьезным сюрреалистом. Я говорю — первым, несмотря на Кафку, ибо сюрреализм — отнюдь не эстетическая категория, связанная в нашем представлении, как правило, с индивидуалистическими мироощущениями, но форма философского бешенства, продукт психологии тупика. Платонов не был индивидуалистом, равно наоборот: его сознание детерминировано массовостью и абсолютно имперсональным характером происходящего. Поэтому и сюрреализм его внеличен, фольклорен и до известной степени близок к античной (впрочем, и любой) мифологии, которую следовало бы назвать классической формой сюрреализма». Первое, что бросается в глаза при анализе образа медведя, - это сочетание в нем антропоморфных и анималистических черт.
    Елисей ведет Чиклина показывать "самого угнетенного батрака", "кузнеца второй руки", считающегося "наемным лицом". Вошедшим в кузницу героям предстает странная, на первый взгляд, картина: "неизвестным пролетарием" оказывается... животное! Однако недоумение этот факт вызывает только у товарища Пашкина: для всех остальных медведь - полноправный член коллектива: Настя, глядя на почерневшего, обгоревшего медведя, радовалась, что он за нас, а не за буржуев. Он существует на правах человека; на его "классовое чутье" ориентируются "ликвидаторы кулачества", с надеждой на его "освобождение" проходит и сам процесс "ликвидации".
    В описании молотобойца почти всегда присутствует оксюморон: перед нами животное, но в то же время Платонов использует характеристики, которые применимы исключительно к людям: медведь утирает свое "утомленное пролетарское лицо", а Настя видит в нем "старого обгорелого человека"; кузнец обещает ему выпивку, а сам Миша вполне понимает, что ему говорят, и точно, в меру своего разумения, выполняет команды.
Правда, по степени "антропоморфности" платоновскому герою все же далеко до знакомого с ветхозаветной мифологией медведя из поэмы Николая Заболоцкого "Торжество земледелия". В главе "Битва с предками" есть такой фрагмент:

В это время, грустно воя,
шел медведь, слезой накапав,
он лицо свое больное
нес на вытянутых лапах.
"Ночь! – кричал, -- Иди ты к шуту,
Отвяжись, Веельзевулша!"
Ночь кричала: "Буду! Буду!"
Ну и ветер тоже дул же.

    Следует заметить, что в творчестве Николая Заболоцкого - одного из наиболее близких в художественном отношении к Платонову авторов - антропоморфный образ медведя - частый лейтмотив произведений конца 20-х - начала 30-х годов.
Вспомним, что в уже упомянутой, созданной одновременно; "Котлованом", поэме "Торжество земледелия" в прологе при описании деревни образ медведя появляется с первых же строк:
Тут природа вся валялась
В страшно диком беспорядке:

кой-где дерево шаталось,
там - реки струилась прядка.
Тут стояли две-три хаты
над безумным ручейком.
Идет медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком.

    Медведь является одним из главных героев и поэмы Н. Заболоцкого "Безумный волк", впрочем, как и многих других произведений тех лет.
    В мифологическом сознании представление о двойственной природе медведя - животной и человеческой - не редкость. Иногда оно может быть вполне конкретным: вспомним, к примеру, персонажа русской сказки Ивашко-Медведко - наполовину медведя, наполовину человека. Или героя созданной на основе легенды новеллы П. Мериме "Локис" графа Михаила Шемета, в конце произведения окончательно попадающего под власть медвежьей стороны своей натуры.
Во многих культурах сохранилось представление о медведе как о близком родственнике человека. "По народному преданию медведь был прежде человеком, и доказывается это тем, что он может ходить на задних лапах, имеет сходные с человеком глаза, любит мед, водку и проч. А остяки и другие инородцы особенно медведя уважают и шкуре его отдают большую учтивость; так что если убьют медведя, то поют перед трупом извинительные песни ради того убеждения, что медведь на том свете будет с ними, и там бы он не отомстил своему убийце". Внешнее сходство медведя с человеком было отмечено еще древними людьми, объяснявшими его своим прямым родством: "лесным братом", что вполне укладывалось в систему раннеязыческих представлений. Следы такого "родственного" отношения к медведю сохранились повсеместно и в XIX веке, отразившись в сказках о медведе - отце или муже, в преданиях я быличках о происхождении медведей. Так, в Вологодской губернии убитую медведицу признавали "за невесту или сваху, превращенную на свадьбе в оборотня". В Закарпатье говорили:
"У медведя есть душа. Он происходит от человека, а именно от мельника. Один мельник взял слишком большую плату за помол, тогда его схватили, и он превратился в медведя". Нечто подобное утверждали и жители Сибири: "медведь произошел от простого мужика, который однажды вздумал напугать старичка. Старичок оказался богом и покарал обидчика: "Ты меня испугал, и вот за это будешь такой, что тебя будут люди бояться: ты будешь реветь, а чтобы люди знали, что ты из человека, ноги твои будут - как человеческие руки"".
    Такие сведения прочно удерживались в народе, чему в немалой степени содействовали "ученые" медведи. Присутствуя на медвежьем представлении, С. В. Максимов слышал, как в адрес выступавшего Михаила Потапыча кто-то из зрителей сказал: "Да и ухватки-то все человечьи (...) И на лапах-то у него по пяти пальцев, и мычит-то он, словно говорить собирается, а сбоку попристальнее глянешь, словно видал где и человека-то такого" .
    О сближении человека и медведя в народном сознании свидетельствует и такой интересный жанр, как медвежья комедия, где выученный медведь под комментарии вожака изображал колоритные бытовые эпизоды из жизни людей. Неуклюжие движения медведя, имитирующие человеческие жесты, вызывали у народа взрывы хохота, а сами "комедии" были неотъемлемым элементом народных гуляний. Масштабы "медвежьей потехи" подтверждаются хотя бы тем, что в 1887 году "в одном только селе Андреевка Васильковского уезда насчитывалось около ста пятидесяти (!) ученых медведей, в самом Сергаче их было почти девяносто, в отдельных татарских и русских селах Нижегородчины - от пятидесяти до ста выученных животных". Популярность медвежьих представлений была очень велика. Не случайно почти все, изображавшие народный праздник, включали их как обязательный элемент: вспомним оперу H. А. Римского-Корсакова "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии" или балет И. Ф. Стравинского "Петрушка".
    Медведь, выполняющий человеческую работу, - образ, который можно встретить и среди старинных игрушек: деревянный мишка, рубящий пень, или - прямой прообраз "Котлована" - медведь, колотящий по наковальне молотом. Эта трудовая "игрушечная" ипостась платоновского персонажа так же, как и его "карнавальная" сторона, хорошо прослеживается на сюжетном уровне повести-притчи. Медведь появляется в "Котловане" только после прихода в деревню Насти. Между ними сразу останавливаются особые отношения, в которых и раскрывается традиционная функция "ученого" медведя: развлекать, поднимать настроение, веселить: Медведь обождал, пока девочка вновь посмотрит на него, и, дождавшись, зажмурил для нее один глаз; Настя засмеялась, а молотобоец ударил себя по животу так, что у него что-то там забурчало, отчего Настя засмеялась еще лучше, медведь же не обратил на малолетнюю внимания. Можно сказать, что для девочки медведь - это живая игрушка: только в этом эпизоде Настя изображена смеющейся, только здесь она - полноценный ребенок, а не серьезная "маленькая женщина", какой ее видят землекопы и крестьяне.
    Интересный отклик находят в "Котловане" мифологические представления о родстве человека и медведя. И Настя, и молотобоец, - оба ощущают единство: девочка как "вполне классовое поколение" - в социальной, медведь как персонаж, связанный с миром сказки, - в биологической сфере: Настя все время следила за медведем, ей было хорошо, что животное тоже есть рабочий класс, а молотобоец глядел на нее как на забытую сестру, с которой он жировал у материнского живота в летнем лесу своего детства. Летний лес детства - это тот сказочный мир, где девочка играет со своим косолапым спутником ("Маша и медведь"), чудесное пространство, в котором люди и животные говорят на одном языке, где медведь является невольным проводником заблудившейся девочки, доставляя ее к родному дому.
    В русской народной культуре медведя обычно именуют Мишей, Мишкой, Михаиле Ивановичем, Михаилом Потаповичем, Топтыгиным. Платонов остается верен традиции: молотобойца кличут Мишей, Михаилом, а в финальных сценах "Котлована" он удостаивается и фамилии - Медведев. Как мы уже убедились, в повести-притче случайность в употреблении того или иного варианта имени исключена. Все формы имени медведя тесно связаны с событийным рядом произведения, кругом его идей.
При первом знакомстве с "молотобойцем" кузнец обращается к нему довольно панибратски:
- Скорее, Миш, а то мы с тобой ударная бригада! "Мишей" зовет героя и "бедный житель", бывший когда-то мельником (вспомним народную легенду, приведенную выше, о связи медведя с мельником!):
- Покушай, Миша! - подарил мужик блин молотобойцу.
    Однако вскоре после отплытия "кулаков" "освобожденный" медведь от того же кузнеца слышит новую форму своего имени, уже лишенную панибратского оттенка: - А тут еще проходил один подактивный - взял и материю пришил на плетень. Вот Михаил глядит все туда и соображает чего-то. Кулаков, дескать, нету, а красный лозунг от этого висит. Вижу, входит что-то в его ум и там останавливается... При этом попытки обратиться к медведю по-старинке встречают с его стороны отпор. Став "Михаилом" (в переводе с древнееврейского это имя означает "равный Богу Яхве"), молотобоец переходит как бы на иную социальную ступень. Кулаков "ликвидировали", а вместе с ними - и систему их ценностей, куда органично входило и христианство. На смену старым кумирам пришли новые. В этом мире медведь становится полноправным пролетарием, а сам пролетариат обретает ореол сакральности. Соответственно все, что по новой иерархии оказывается рангом ниже, для медведя утрачивает авторитет. Стоило только крестьянину Елисею сделать замечание молотобойцу, употребив привычную для медведя форму "Миш", как тут же герой, не обладающий качествами представителя "передового" класса, а поэтому находящийся порядком ниже, в ответ получает следующую реакцию: Медведь открыл на Елисея рот, и Елисей отошел прочь, тоскуя о железе (которое неистово портит "освобожденный" пролетарий).
    Вскоре "очеловечивание" медведя проходит еще один этап: Михаил получает фамилию. Ее дает ему Настя, что типологически напоминает ситуацию, описанную в первых главах Бытия, когда Адаму Бог поручает давать имена творимой жизни. Настя, по представлениям адептов нового культа, обладает статусом некоего особого человека, которому предстоит в последующем жить в идеальном и гармоничном мире (новом Эдеме). Это и дает ей право "преображать" реальность с перспективой грядущего блаженства, рая на земле, в котором, по словам пророка Исайи, малый ребенок со свирепым некогда зверем будут вместе, как в те времена, когда совершенный мир еще не был разрушен грехопадением.
- Берегите Медведева Мишку! - обернувшись, приказала Настя, - Я к нему скоро в гости приду.
- Будь покойна, барышня! - пообещал колхоз.
    Крестьяне, организованные в "колхоз", сами пережившие "преображение", принимают ценностную иерархию нового куль-га, поэтому Настя может "приказывать", а сама она для "колхоза" выступает как "барышня".
Теперь медведь окончательно приобретает все формальные атрибуты человека и в этом статусе выступает в последующих эпизодах: "В барак пришел Вощев, а за ним Медведев и весь колхоз". Однако в этот момент Настя уже мертва, а со смертью бога теряют веру и прозелиты, рушится недавно установившаяся система ценностей, и, соответственно, все возвращается к прежнему состоянию. Фамилия Медведев в тексте уже не звучит. Мертвая девочка еще называется по имени, но медведь имя теряет и определяется по-прежнему функционально: Время было ночное, весь колхоз спал в бараке, и только молотобоец, почуяв движение, проснулся, и Чиклин дал ему прикоснуться к Насте на прощанье.
Интересно отметить, что в русской культуре был реальный аналогичный случай, когда изменение социального статуса отразилось на фамилии человека. "Так, в 1689 г. Сильвестр Медведев - известный книжник и справщик московского Печатного двора - за участие в заговоре Шакловитого, согласно документальному свидетельству, "лишен был образа (иноческого) и именования: из Сильвестра Медведева стал Сенька Медведь". Итак, ставши расстригой, он получает свое прежнее имя (Семен), которое он имел до того, как стал монахом; но одновременно он лишается своей фамилии (Медведев), которая превращается в значимое прозвище (Медведь), - это соответствует резкому понижению социального статуса Медведева, который вскоре после того был приговорен к смертной казни".
    Функциональное определение медведя - молотобоец - также играет в тексте немалую роль. Кузнец с его непременным атрибутом - молотом - был, как известно, одним из самых популярных символов нового общества. Молот можно было увидеть на гербе молодой республики; рабочего, бьющего по наковальне - на серебряной монете; "Мы кузнецы, и дух наш молод", - пелось в песне; даже объединение пролетарских поэтов 1мело название "Кузница". Как бесформенный металл получал под ударами кузнеца форму, превращаясь в нужные детали, так, казалось, и весь мир со всем его несовершенством под воздействием созидающей воли рабочего класса преобразуется в идеальное общество: необходим лишь энтузиазм и верность "Генеральной линии", которая наверняка укажет дорогу к будущему счастью.
    Популярная в 20-е годы концепция присутствует и в "Котловане". Около кузни висел на плетне возглас, нарисованный по флагу: "За партию, за верность ей, за ударный труд, пробивающий пролетариату двери в будущее". Уставая, молотобоец выходил наружу и ел снег для своего охлаждения, а потом опять всаживал молот в мякоть железа, еще более увеличивая частоту ударов; петь молотобоец уже вовсе перестал - всю свою яростную безмолвную радость он расходовал в усердие труда... Вощеву грустно стало, что зверь так трудится, будто чует смысл жизни вблизи, а он стоит на покое и не пробивается в дверь будущего: может быть, там действительно что-нибудь есть.
    Итак, медведь в "Котловане" предстает не просто пролетарием - он занят трудом, которому эпоха придавала символическое значение. При этом молотобоец имеет особый социальный статус, как бы представляющий характернейшие черты передового класса: молодость, силу, энтузиазм, желание преобразовать мир, самоотверженность, веру в те идеалы, которые провозглашались эпохой. Соотнеся эти качества с обликом персонажа "Котлована", можно отметить, что перед нами очередной оксюморон. Разберем это по порядку.
    В культурной традиции медведя нередко наделяли социальной ролью. В Библии он упомянут наравне со львом как царь зверей, а в русском фольклоре зачастую выступает как "боярин":

"А ну-тка, Мишенька Иваныч,
Родом боярыч,
Ходи, ну похаживай..."

    Традиция нашла отражение и в литературе. Достаточно вспомнить незавершенную "Сказку о медведихе" А. С. Пушкина. Мужик, убив медведицу, восстанавливает против себя целую социальную систему, в которой медведю принадлежит роль лидера:

В ту пору звери собиралися.
Ко тому ли медведю, к боярину.
Приходили звери большие,
Прибегали тут звери меньшие.
Прибегал туто волк дворянин...
Приходила белочка княгинечка...
Приходила лисица подьячиха...
Приходил байбак тут игумен...
Прибегал тут зайка-смерд и т.д.

    Сказку эту Пушкин не закончил, однако предположить, что стало бы с мужиком, против которого собрался целый общественный институт, нетрудно. Возможным вариантом финала (конечно, похожим типологически) может служить картина голландского художника Паулюса Поттера "Наказание охотника", в одной части которой медведь в окружении лесного братства подводит к царю-льву врага - попавшего в плен горемыку-охотника, а во второй - коза и кабан, исполняя приказ хозяина леса, поджаривают бедолагу та вертеле, в то время как другие дикие животные подвешивают на дереве своих извечных антагонистов - гончих псов.
    Как правило, в народном сознании медведь - величественное животное, занимающее исключительное положение среди других зверей. Во многом оно обусловлено биологическими качествами медведя, его размерами, силой, мощью, сметливостью, переходами от движений ленивых и неуклюжих - к быстрым и точным. Не случайно его изображение имеют на своих гербах многие русские города (Ярославль, Новгород и др.), а сам медведь является неофициальным символом России и русского народа.
    В "Котловане" образ медведя тесно связан с культурной традицией, однако эта связь основана на принципе противопоставления. Вместо "боярина" - "самый угнетенный батрак", вместо могучего холеного зверя - исхудавшее, покрытое серой обгоревшей шерстью животное, вместо потешного праздничного обхода домов и сбора подарков - жуткое шествие по избам "кулаков", отбиранием последнего и изгнанием целых семей. Смешит и радует медведь одну только Настю - для нее это живая игрушка;всем остальным его действия приносят лишь горе и вред. Единственное, что роднит героя повести-притчи с фольклорным образом, - это неуемная сила. Однако на что она направлена?
    После "ликвидации" кулаков медведь преображается. В нем просыпается неудержимый энтузиазм, он начинает работать даже ночью: Молотобоец, вполне довольный, ковал горячее железо и пел песню пастью. Однако крестьяне, наблюдая за действиями медведя, замечают, что его работа больше похожа на разрушение и пытаются как-то образумить зверя. Тщетно. Молотобоец бездумно колотит по железу, игнорируя всякую критику. Мужики сетуют, отпуская весьма своеобразные реплики, которые, тем не менее, позволяют взглянуть на образ "кузнеца второй руки" еще с одной стороны:
Елисей, когда присмотрелся, то дал молотобойцу совет:
- Ты, Миш, бей с отжошкой, тогда шина хрустка не будет и не лопнет. А ты лупишь по железу, как по стерве, а оно ведь тоже добро! Так не дело! О том, как отозвался медведь на форму "Миш" мы писали выше.
Однако и другие мужики тоже не могли больше терпеть порчи.
- Слабже бей, черт! - загудели они, - не гадь всеобщего... Да тише ты, домовой!.. Выйди, остынь, дьявол! Уморись, идол шерстяной!..
Но Чиклин дул воздух в горне, а молотобоец старался поспеть за огнем и крушил железо как врага жизни, будто если нет кулачества, так медведь один есть на свете.
- Ведь это же горе! - вздыхали члены колхоза.
- Вот грех-то: все теперь лопнет!..
- Наказание господне... А тронуть его нельзя - скажут, бедняк, пролетариат, индустриализация. (В этой связи любопытную запись о событиях тех лет оставил в дневнике М. Пришвин: "В Бабашине Еремин-бедняк держал всю деревню в страхе. Первое, конечно, что бедняк и у него особенные права".
    "Черт", "домовой", "дьявол", "грех", "наказание господне",- не слишком ли много слов из одного семантического ряда тля характеристики медведя? Не вызывает сомнения, что их присутствие в тексте не случайно.
В христианской традиции медведь часто означает греховную телесную природу человека. "Библейские тексты оказали решающее влияние на последующее отождествление медведя с сатаной". В русской культуре зрелища, связанные с "учеными" медведями, вызывали резкое неприятие со стороны официальной церкви. Уже "Домострой" осуждает медвежью потеху как одно из "бесовских угодий", "богомерзких дел", а неистовый Аввакум с проклятиями изгоняет из села "веселых людей с медведями". В "Котловане" связь медведя с инфернальным началом прослеживается на нескольких уровнях. Знаменателен его выход вместе с Чиклиным и Настей из кузницы для "раскулачивания": здесь молотобоец явлен в окружении сразу двух "дьявольских" атрибутов: Снег, изредка опускавшийся дотоле с верхних мест, теперь пошел чаще и жестче, - какой-то набредший ветер начал производить вьюгу, что бывает, когда устанавливается зима. (...) Молотобоец вгляделся в снежный ветер и быстро выхватил из него что-то маленькое, а затем поднес сжатую лапу к Настиному лицу. Настя выбрала из его лапы муху, зная, что мух теперь тоже нету - они умерли еще в конце лета. Медведь начал гоняться за мухами по всей улице, - мухи летели целыми тучами, перемежаясь с несущимся снегом.
    Как известно, "метель производят черти, чтобы сбить с дороги путников. В метель они справляют свадьбы или похороны, на которые слетаются со всех сторон и кружатся в снежных вихрях вместе с ведьмами и колдунами. В метель слетаются чародеи, чтобы поплясать над трупом сбившегося с дороги и замерзшего человека. Метель поднимается над мертвым телом, ее вой - заплачки нечистой силы. В метель бесы с мертвецами-колдунами заводят путников в темные леса". Как тут не вспомнить пушкинское:

Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! Куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?

    Мухи - также вечные спутники сатаны. Одно из его имен, Вельзевул, еще Блаженным Иеронимом связывалось с упоминаемым в Ветхом Завете богом филистимлян Баал-Зебубом (Беел-Зебулом), "повелителем мух" (отсюда, кстати, и название голдинговского романа). "Христианская традиция усвоила образ мухи - носительницы зла, моровой язвы, греха, ведущего к искуплению. (...) Так, многие демоны, злые духи, персонажи, фигурирующие в черной магии (в частности, в черных заговорах, колдовстве), связаны с мухой. В иранской мифологии демон смерти Насу ("труп") представлялся в облике отвратительной трупной мухи, прилетающей после смерти человека, чтобы завладеть его душой и осквернить тело. Верховный вождь адских сил Вельзевул - учредитель ордена мухи, с которыми связаны и Молох, Ваал, Левиафан и другие, занимающие разные места в иерархии этого ордена.
    Таким образом, медведь-молотобоец совершает обход деревни в поиске "кулаков" в окружении и обстоятельствах, которые сами по себе уже говорят, что творится дело отнюдь не богоугодное.
Однако не внешними факторами определяется в "Котловане" связь молотобойца с демоническими силами. Если обобщить многочисленные характеристики, которыми христианство и иудаизм наделяли дьявола, то получится любопытная картина. Дьявольскими, бесовскими, сатанинским обычно считались те качества, которые связывали человека с миром животных инстинктов. Этим, вероятно, определяется и зооморфный характер внешнего вида черта: волосатые ноги с копытами, рога, козлиная бородка, хвост и т.д. Многие естественные человеческие инстинкты, унаследованные от животных-предков, христианством объявлялись "происками лукавого". Конечно, сейчас мы понимаем, что в половом влечении людей нет ничего порочного, точно так же, как очевидна историческая обусловленность сурового христианского ригоризма в отношении эротики и секса. Сатанинским мы, скорее, назовем утрирование в следовании какому-либо инстинкту, его исключительное преобладание над сферой разума и чувств. Любвеобильность нетрудно объяснить с этологической точки зрения, однако маниакальное навязывание секса представляет общественную угрозу и обычно ограничивается законами религиозными или светскими (между прочим, одно из символических значений образа медведя - именно воплощение похоти, грубого, животного влечения, мира низменных реакций; интересно с этой точки зрения проанализировать сон Татьяны из "Евгения Онегина", тот эпизод, где ее уносит косматый медведь).
    В "Котловане" медведь выступает как демоническое существо, находящееся во власти инстинктов, не регулируемых разумной сферой, а потому несущих разрушение и смерть. Эпизоды "раскулачивания" и работы молотобойца в кузнице, в которых проявляется, очевидно, деструктивный характер происходящего, мы рассматривали выше, однако деталей, подчеркивающих агрессивный характер бездумной силы, в повести-притче немало. Вспомнить хотя бы сцену, когда кузнец отправляет Мишу за дровами - последний приносит "целый подходящий плетень", т.е., иначе говоря, кусок забора, выломанный у кого-то из крестьян. Достаточно показателен и процесс "раскулачивания". Прибывшие из города рабочие полагаются на передовое "классовое чутье" медведя при "освобождении" деревни от "зажиточных паразитов". Но молотобоец сводит лишь старые личные счеты: идеологические вопросы его интересуют меньше всего. В результате на улице оказываются самые разные семьи: и что-то имеющие и виновные лишь в том, что когда-то что-то имели.
    Итак, платоновский герой тесно связан с культурной традицией, в которой образ медведя может иметь самые разные значения. Несомненно, что образ молотобойца перекликается с образами участников "медвежьих комедий". Однако времена изменились, и крестьяне той деревни, где стучит по наковальне "кузнец второй руки", становятся очевидцами действа, которое можно назвать, скорее, "медвежьей трагедией". С мыслью об этом фантастическом существе, получеловеке, полумедведе, "самом угнетенном бедняке", посланные в деревню герои повести-притчи проводят "чистку" деревни от якобы враждебных элементов. Параллельно с "раскулачиванием" идет процесс обретения медведем статуса полноправного человека, что находит отражение в смене форм имени героя: Миша - Михаил - Медведев. Как здесь не вспомнить слова А. Харитонова, указавшего, что «имя в "Котловане" играет совершенно особую роль в характеристике персонажа». Это очень верное наблюдение. Однако следующее заявление ученого противоречит самому тексту повести-притчи: "Имя в "Котловане" - константная величина: раз прозвучав в повести, оно далее сопровождает героя без всяких изменений и уточнений. Узнав фамилию персонажа, мы очень редко узнаем затем и его личное имя или отчество (что было нормой для русского реалистического романа XX века); заданная с самого начала форма имени - полная (Елисей) или краткая (Настя) - остается неизменной на всем протяжении повести".
По этому поводу можно заметить, что о принципиальной значимости форм Елисей - Елисей Саввич, а также о том, как меняются варианты именования молотобойца мы уже писали выше. Все, конечно, не так просто, как кажется А. Харитонову. Аналогичный прием в принципах именования можно встретить в повести М. Булгакова "Собачье сердце", где пес Шарик, превращается в человекоподобное существо по имени Полиграф Полиграфович Шариков, а, вернувшись в исходное состояние - снова получает прежнюю кличку. Так и в "Котловане" - после смерти Насти, божества новой религии, медведь-молотобоец оказывается на том же уровне, на котором он находился в момент первого с ним знакомства.

    Будучи существом инфернальным по христианским представлениям, в новой эпохе, принесшей и новый культ, медведь обретает не только антропоморфные черты - при этом происходит его своеобразная сакрализация. Бес в старой системе ценностей - бог в новой. Эту мысль, кстати, прекрасно выразил в одном из стихотворений революционных лет Ф. Сологуб, отождествив победившую власть с извечными противниками христианского Бога:

Адонаи
Взошел на престолы,
Адонаи
Требуют себе поклоненья, -
И наша слабость,
Земная слабость
Алтари ему воздвигала.
Но всеблагий Люцифер с нами,
Пламенное дыхание свободы,
Пресвятой свет познанья,
Люцифер с нами,
И Адонаи,
Бог темный и мстящий,
Будет низвергнут
И развенчан
Ангелами, Люцифер, твоими,
Вельзевулом и Молохом.

    Однако то, что осеняется ореолом святости служителями победившего культа,— сила и энергия — сами по себе, без одухотворяющего начала,— несут гибель и разрушение. «Ударный труд», пробивающий дорогу в будущее, лишенный истинного смысла, не приводит к обретению Царства Божия (в любом из конкретно-конфессиональных вариантов). Станислав Ежи Лец как-то заметил: допустим, в стене вашей камеры вы пробили-таки брешь. И каков итог? Вы окажетесь в соседней камере...