А. И. Яковлев

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

А. И. Яковлев

Воспоминания

Рукопись

(л. 16 об.)

IV. Февральская и Октябрьская революция 1917 года.

Помню, в середине марта 1917 года, рано утром, когда еще только что в деревне вставали с постели и мать затопляла печь, было воскресенье, и я собирался идти в церковь к заутрене, так как в школе был выбран попом с другими учениками-сверстниками в хор певчих на клиросе, как вернулся домой из поездки на лошади мой братан Василий, возивший двух пассажиров до Пермогорья. На обратном пути <он> привез в Черевково возвращавшегося из Петербурга земляка И. Н. Зиновьева,[26] которого ранее совершенно не знал. Братан Василий своей семье и нам с матерью сообщил, что в пути домой Зиновьев ему сообщил, что в Петербурге революция, большевики, рабочие и солдаты свергли царя Николая, вся власть перешла в руки народа, но у власти стал меньшевик Керенский. «Я еду на родину по делам. Сегодня в воскресенье приходи на рынок, все увидишь и узнаешь». Узнав про новости, я быстро оделся и поспешил пораньше в церковь к заутрене. Находясь в церкви, я никому ничего не сказал, а

(л. 17) сам все время думал и ожидал, что же такое сегодня будет.

Окончилась заутреня, и я сразу же с частью выходящего из церкви народа выбежал на базарную площадь, где скоплялся народ и мелкими торговцами и кустарями устраивались балаганы для торговли, но ничего особенного не увидал. Рынок был как всегда. Звонил большой колокол, призывая прихожан к обедне. Недалеко от поворота дороги, против ручья Петра-<и>ерея  на дороге показался урядник[27] с женой, идущий к обедне. Как вдруг с улицы, где находится каменный дом Пирогова, навстречу уряднику вышел мужчина в черном пальто с воротником,  серой шапке, с красным бантом на груди. Преградив дорогу уряднику, остановил его, быстро сорвал с плеч золоченые погоны, кокарду с папахи, отобрал у <н>его висевшую сбоку шашку, вынул ее из ножен, через колено переломил надвое и забросил обломки через ограду в ручей, а ножны взял себе. Жена урядника упала кому-то на руки в истерике, сам же урядник не проявил никакого сопротивления, лишь посмотрел по сторонам, покачав головой, потом, взяв жену под руку, поспешил восвояси.

(л. 17 об.) Через некоторое время пришли на рынок стражники Усачев и Прибышин, которые, вероятно, еще не знали историю по разоружению урядника. Но когда подошедший к Усачеву человек, а это был И. Н. Зиновьев, сказал ему что-то, то Усачев сам сорвал с себя погоны, кокарду, отстегнул кобуру с наганом сбоку и передал в руки Зиновьеву. А другой стражник, испугавшись, вздумал бежать по Едомскому тракту, но, запутавшись в длинной шубе с болтавшейся сбоку шашкой, упал. Тут уже под хохот публики его и разоружила сама публика. За обедней в церкви народу было значительно меньше, чем за заутреней, так как мужчины молодого возраста все остались на улице, где состоялся митинг и выступал с речью Зиновьев и еще кто-то из полит<ических> адм<инистративн>о высланных.

Когда обедня окончилась, и прихожане стали подходить к кресту, а на клиросе хор пел многолетие царю, его семье, министрам, синоду, митрополиту и епископам, в это время в церкви появился Зиновьев в шапке и крикнул попу и певчим на клиросе, что царя и его приспешников нет, многолетие в будущем надо петь Временному правительству и воинству его.

(л. 18) Потом Зиновьев стал к амвону, где находился поп с крестом и кропилом, и обратился к землякам с краткой речью о происшедших переменах в управлении государством и революции в Петрограде. После услышанных новостей все прихожане вышли из церкви на улицу, толкуя между собой, а в церкви остался один гроб с покойником и его близкие, да священник с дьяконом для отпевания.

Шла еще Отечественная война, начавшаяся в 1914 году, много односельчан было на фронте. Дома остались старики, женщины-солдатки, старухи и ребятишки. Трудно было обрабатывать землю, убирать сено и все дела делать вручную: жать хлеб серпами, молотить цепами, а косить траву в лугу косами-горбушами. Основная работа легла на плечи женщин. Где-то уже с начала войны сидел в окопах в Августовских лесах мой дядя А. А. Зноев, его товарищи-односельчане В. Ф. Кузнецов и В. Ф. Щипин. Как писал жене дядя, они, сидя в окопах уже почти два года, не сделали по немцу ни одного выстрела,

(л. 18 об.) винтовки со штыком есть, а патронов по две штуки на солдата, только зря их морозят и не отпускают домой.

С начала войны в ближних к нам деревнях жили немцы, высланные на вольное поселение из Поволжья,[28] в большинстве своем богачи, с которыми приехали и их жены. Большинство немцев были специалисты, вырезали из дерева или фанеры разные безделушки, варили населению из сах<арного> песка душистый постный сахар и разноцветные леденцы. Другие от безделья ходили удить рыбу, готовили разные юмористические сценки, сочиняли анекдоты на злободневные темы и в воскресенья ставили спектакли с цирковыми номерами, приспособив своими силами для представлений поветь большого скотнего двора в деревне Протодьяконовской, на которые сходилось много народа. Бывали праздники, когда спектакли ставились по два раза в день.

Еще под осень 1913 года, когда мне исполнилось 10 лет и я учился во втором классе, по Двинскому тракту с Котласа на Архангельск по обочине дороги рыли

(л. 19) ямы и ставили высокие столбы, а потом подвешивали провода для телеграфа, то это дело всем было на удивление. Старики и неграмотные старухи говорили, что так всю землю опутают проволокой, жить людям будет тесно и опасно, будет, мол, светопреставление, и на землю придет Антихрист, это якобы писано в Священном Писании, поэтому надо каяться и больше молиться Богу. Нам, подросткам-школьникам, было интересно знать и видеть, как это все делается, и мы почти каждый день по возвращении из школы домой, сбросив сумку с плеч, с куском хлеба с солью бежали смотреть, как рабочие, поднимаясь на когтях на высокие столбы, навешивают толстую проволоку. А я думал, что как вырасту большой, обязательно буду работать на дороге, заработаю денег, оденусь сам, куплю на пальто и на платья сестре и матери. Весной 1917 года, когда работник, закончив яровой сев, начал на дрожках возить навоз на распашку в Согру и я стал свободен,

(л. 19 об.) то ежедневно рано утром, а иногда и до восхода солнца стал ходить на озеро Катище удить рыбу и всегда приносил домой на уху, а иногда и больше.

Однажды, находясь на рыбалке со своим сверстником и соседом Ваней по прозвищу Кокич, узнал от него, что он накануне был в селе и видел около чайной незнакомого редкозубого черного мужика, который говорил мужикам, что ремонтирует Двинской тракт, роет по обе стороны дороги канавы  и строит маленькие и большие мосты, но рабочих мало, и приглашает на работу всех желающих. Платит за работу хорошо, как поденно, так и сдельно. Мы еще немного поудили, а потом я сказал: «А что, Ваня, пошел бы ты рыть канавы со мной на пару, если бы нас взяли? Мы бы все равно за день вдвоем сделали за взрослого и деньги потом разделили поровну». Ваня охотно согласился. Смотав наскоро удочки, пошли домой, условившись, что, посоветовавшись с матерями, встретимся на деревне и пойдем в село искать человека и наниматься. Моя мать, было, возражала, а потом

(л. 20) согласилась, предупредив, что отпускает работать только до сенокоса. Выбежав на улицу, я встретил Ваню, и мы побежали в село, где сразу нашли десятника дороги в чайной. Он сидел за столом и пил чай с калачами. Он спросил нас, что, мол, надо, ребята, а Ваня сразу же выпалил: «Пришли наниматься к тебе на работу на дорогу, вдвоем за одного».  Десятник рассмеялся, спросив, сколько нам лет, записал фамилии в книжку, потом разломил калач и дал нам по половине, сказав, чтобы мы с острыми лопатами утром следующего дня к 8 часам приходили на дорогу к Мышинскому ручью в версте выше села, захватив с собой продуктов на весь день. Обрадованные, мы пошли домой. Проходя мимо каменной церкви, над дверями большого пироговского склада, что против церкви, на другой стороне базарной площади увидели длинный лозунг на красной материи, на котором белыми буквами было написано: «Нет возврата без победы находящимся на фронте». Что это

(л. 20 об.) означало, мы еще не понимали. Кое у кого спрашивали, уж не кончилась ли война, или какой праздник? Встречные люди ничего сказать не могли. Но около магазеи встретили на крылечке постояльца нашей соседки Федосьи, который сидел и курил. Мы подсели к нему, как знакомому по рыбалке, и спросили про плакат. Он улыбнулся, а потом тихо сказал: «Это меньшевистский лозунг Временного правительства Керенского за продолжение войны с немцами, вот и все. Но ничего, ребята, поживем немного, сами увидим: скоро наступит конец войне, власть изменится, царя больше никогда не будет, народ силен, и дело Ленина восторжествует. Вы, ребята, оба школьники, учитесь хорошо, больше читайте книг, заходите ко мне вечерами посидеть и почитать, что дам вам, и тогда что-нибудь да поймете. А сейчас идите домой и о том, что я вам говорил, никому не сказывайте».

С этого дня мы подружились с адм<инистративн>о высланным за политические дела Иваном Павловичем и почти каждый вечер ходили к нему читать книги, которые он давал нам.

(л. 21) О красном плакате, вывешенном в селе, скоро узнали бабы-солдатки и старухи. Тут у них и пошли суды-пересуды, оханья и слезы. Одни говорили, что войне конца не будет, ни один солдат, живой или калеченный, домой не вернется, а другие, что скоро наступит светопреставление, жизни на земле не будет, и придет Антихрист, а третьи шепотом передавали собеседницам, что царя Николая свергли какие-то большаки (большевики), сделали Временное правительство и на место царя посадили какого-то Керенского. Ничего хорошего не жди, надо каяться во всех грехах и молиться Богу, может, этот Керенский Антихрист и есть. Солдатки, старики и старухи потекли ежедневно в церковь, а через несколько дней одна солдатка из деревни Шевелевы[29] Зиновьева А. получила с фронта от своего мужа письмо, < где он писал >, что, находясь в окопах в Августовских лесах, в одну из ночей видел на небе знамение – большой сияющий крест и Богородицу с младенцем на руках, показывающую правой рукой на запад.[30] Солдаты в окопах все спали, а когда он некоторых разбудил, и всем стали усердно молиться, знамение постепенно исчезло. Солдат велел жене и всем родственникам усердно молиться Богу, чаще ходить в церковь.

(л 21 об.) По его мнению, знамение означало скорую победу, окончание войны и возвращение солдат домой.

Узнав про это письмо, солдатки с помощью церковного старосты Антона Алсуфьева организовали сбор денег на покупку иконы Богородицы, подыскали с помощью старосты человека, который бы съездил в Великий Устюг или во Владимир к иконописцам и заказал икону согласно полученному письму от солдата. Через месяц золотистая икона Богородицы с сияющим в небе позади нее крестом и молящимися на земле коленопреклоненными солдатами пришла на пароходе на Черевковскую пристань. Встречать ее на пристань при звоне церковных колоколов приехал весь церковный причт с церковным хором, в котором ввиду праздника, Ильина дня, находился и я. Икону с пристани, завернутую в белое покрывало от пыли и яркого солнца, посменно несли солдатки до самой церкви. Поставив икону на специально сделанную подставку в Ильинской церкви, священник Пулькин снял с нее покрывало, и началось молебствие с коленопреклонением. Молебен с водосвятием иконы служили три священника, два дьякона с большим хором певчих. Народу в Никольской, Ильинской церквах и в трапезе набилось столько, что в паперти было невозможно пройти.

(л. 22)  Все солдатки были очень довольны иконой, благодарили солдатку Зиновьеву за письмо и карточки со знамением, полученные вместе с иконой, а в скором времени на пожертвования к иконе был получен и металлический подсвечник к ней.   

Весной 1917 года в селе появились деньги-керенки достоинством в 20 и 40 рублей, размером шесть на восемь сантиметров в листах с газету, и разменные деньги, как почтовые марки: 10 копеек – с портретом царя Николая II, 15 копеек – Николая I, 20 копеек – Александра I.[31] Встречались керенки уже большего размера с двуглавым орлом в 250 рублей и с дворцом, в котором размещалась Государственная дума, в 1000 рублей. Были в обращении еще и царские деньги, как бумажные достоинством в 3, 5, 10 рублей, так и разменная серебряная монета в 10, 15, 20, 50 копеек и 1 рубль и медная в 1, 2, 3, 5 копеек. Народ при расчетах керенских денег никак не брал, а требовал только бумажные и серебряные деньги. Николаевские деньги до случая смены государственной власти запрятывал в кубышки, и в скором времени в обращении остались одни керенские, курс которых падал.

Работая с дружком Ваней землекопами на канавах ремонтируемого Двинского тракта, мы через неделю уже были настоящими работягами и в день уже выполняли на рытье канав по полторы, а иногда и по две нормы.

(л. 22 об.) Руководитель ремонта дороги Иван Павлович Уваров нами был очень доволен. Вечером каждую субботу выдавал нам заработок керенками достоинством по 20 рублей, чуть ли не по целому листу по 160-180 рублей на человека да из продуктов: пшена по два фунта, сахару по одному фунту, льняного масла полфунта, по куску Жуковского мыла и по две пачки махорки, а иногда еще по полфунта калачей или вятских пряников. За продукты мы только расписывались в тетради, но денег не платили. После сенокоса, на котором был только неделю, я снова пошел работать на дорогу, но не на рытье канав, а распорядителем Уваровым я был поставлен на работу десятником с оплатой по 40 рублей в день вместо десятника М. Я. Попова от Шашовых, у которого находился в низу дома склад дороги, назначив его кладовщиком. Десятником на дороге я проработал почти до конца августа, а с Семенова дня (1 сентября старого стиля) я поступил учиться в открывшееся в селе высшее начальное училище, о котором еще год назад мне сказал директор Красноборского училища Землянский, который принимал от меня экзамены.

В новом училище, которое открылось, было три класса, учителя были приезжие: директор училища, он же учитель истории и географии, да еще два учителя, брат и сестра Богдановы. Порядок был тот же, что и в начальной школе. В классе в углу стояла большая икона, каждый <день> перед уроками читали молитвы. В четверг каждой недели приходил

(л. 23) священник и два урока преподавал Закон Божий (один урок из Ветхого завета, второй из Евангелия), а последний урок каждую субботу была гимнастика. Учил гимнастике местный отставной унтер-офицер В. Ф. Худяков, которого я знал еще с малых лет, как приятеля моего дедушки и хорошего плотника. Урок гимнастики у большинства ребят был самым любимым не только потому, что он для всех был новым и забавным, сколько в ожидании его начала было много свободного времени, так как преподаватель всегда на него опаздывал. Можно было в классе между убранных парт поиграть в чехарду, а то и в петушиный бой. Что из себя представляла игра в петушиный бой? Это один парень поднимает себе на плечи второго парня, полегче, вооруженного в руках сумкой с книгами, напротив становится такая же пара. Пары одна против другой делают прыжки, а седоки на плечах, размахивая холщовыми сумками с книгами, стараются сшибить друг друга, иногда друг другу разбивают носы до крови. Считался победителем

(л. 23 об.) тот, у кого оказывался не разбитым нос, не было синяков, и усидел на плечах товарища. Был случай, что драчун, не усидев на плечах державшего его за ноги нижника, грохнулся лбом о пол и зашибся, едва откачали. После этого случая игру прекратили. У меня было три товарища, с которыми я по пути возвращался домой. Один из них уже ходил во второй класс, так как до высшего начального училища год учился в школе второй ступени. В нашу группу еще входил и дружил с нами сын земского начальника Отто Зилинг. Отец его выписывал газету «Русское слово», «Биржевые ведомости», журнал «Нива», которые Отто украдкой от отца приносил и давал нам читать, а за это мы приносили и угощали его репой и морковью. Однажды в начале ноября 1917 года, возвращаясь домой из школы с Алешей Лапиным и Пашей Кобылиным, мы вздумали покататься на тонком льду озера Катище, как вдруг прибегает к нам запыхавшийся, взволнованный Отто и говорит, что отец получил из Сольвычегодской

(л. 24) земской управы письмо, в котором сообщено, что Временное правительство Керенского свергнуто. В Петрограде революция, власть перешла в руки рабочих заводов, солдат и большевиков во главе с Лениным, и провозглашена Советская власть. Большевиками выброшен<ы> лозунг<и> «Вся власть Советам!», «Долой войну!». Временное правительство арестовано. Все фабрики и заводы перешли в руки народа. Изгнаны из своих домов помещики, фабриканты и купцы. Так что война с немцами скоро закончится, и все солдаты вернутся домой. Это сообщение нас взволновало, и мы сразу же пошли домой, погруженные каждый в свои думы. О революции в Петрограде на второй день в училище сообщил кое-кому сын местного дьякона Жданова и сын торговца Гусева, родители которых, вероятно, еще заранее знали из газет о переменах, происходящих в России, но пока, до поры до времени, никому не говорили. О революции узнали и наши учителя: директор Новиков, брат и сестра Богдановы. В скором времени уехал в Великий Устюг

(л. 24 об.) директор училища Новиков, а на его место приехал наш сосед – друг моего покойного отца Кусков М<ихаил>  Д<ормидонтович>  и учитель, уроженец Холмова Ив<ан> Ив<анович> Зайков.

Советская власть пришла в наше село лишь в декабре месяце, и о ней мало кто знал из простых людей, а если и знал кто, то вслух не говорил. Весть о революции народу привезли вернувшиеся с фронта солдаты по ранению и приехавшая из Вологды комиссия губчека, наделавшая в народе много шума и нагнавшая страху. Возглавлял комиссию губчека некто по прозвищу Педо, из местных большевиков – Алеша Русаков по прозвищу Шлепало, Гриша Питухин по прозвищу Храбрый, Степа Прибышин (Марун) да еще один чекист из Холмова, из деревни Походновы.[32]

Комиссия поместилась в волостном правлении. Через волостного старшину Белильникова оповестила население, собрала сельский сход, на котором объявила о революции в Петрограде и об установлении Советской власти. На этом же сходе был образован комитет бедноты, в который вошли местные активисты из бедных

(л. 25) крестьян. Председателем комитета был назначен Андрей Антропов по прозвищу Собакич, а в помощь ему шептуны-склочники Алеша Шаньгин, Ванька Тукич, Ванька Шмаро да Федор Евд<окимович> Лапин. Через комитет бедноты комиссия губчека выявила всех торговцев села, частновладельцев-крепостников и зажиточных крестьян в селе и прилегающих волостях: Холмове, Ракулке, Ляхове, Фомине, Ягрыше. Пользуясь властью, комиссия губчека по указке шептунов и актива бедноты наложила контрибуцию в золотой валюте на церковный приход, торговцев, частновладельцев и зажиточных крестьян, а если кто не платил или платил не полностью установленную сумму, тех мужиков сажали в кутузку при волостном правлении на срок до полной уплаты. Одновременно актив бедноты ездил на своих лошадях по деревням, отбирал у местных торговцев Гусевых, Пирогова, Рудакова, Заборского, Попова и у зажиточных крестьян лишний скот, хлеб и сено. У моего дедушки в деревне Шашовы, имевшего по наследству крепостную землю и сенокос, отобрали 40 пудов хлеба, оставив только семена и на продовольствие, и увезли из луга 13 возов сена,

(л. 25 об.) оставив только лишь три воза оденков и овершья для прокорма до весны имевшейся лошади и коровы.

Хлеб ссыпали в Черевкове в магазеи, а сено раздавали бедноте. В начале 1918 года был собран сельский сход из представителей, избранных на сотенных собраниях крестьян-домохозяев двух земельных обществ: Холмовского и Черевковского, на котором был избран волостной исполнительный комитет Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов в числе пяти человек. Первым председателем волисполкома был избран некто Баранов из приезжих рабочих-большевиков из Петрограда.

Волисполком разместился в центре села в деревянном крашеном двухэтажном доме, построенном богатым местным купцом Гусевым. В нижнем этаже дома разместились отделы исполкома: земельный, КОВ, женотдел, по жилищному и дорожному строительству, пожарной охраны, а в верхнем этаже – председатель исполкома, его заместитель, секретарь, счетная часть и общий отдел. Кроме председателя в состав исполкома вошли люди из бедноты: Русаков А.Н., Зиновьев И. Н., Прибышин Ст. и Антропов Андр. Ал.

Земельный отдел возглавил Прибышин,

(л. 26) а отдел милиции в отдельном флигеле, принадлежавшем тоже Гусеву, построенном на спуске к озеру Катище, возглавил Русаков. С первых дней работы исполкома к председателю Баранову стали приходить в одиночку и группами бедняки с просьбами об отпуске семян для посева и другими просьбами. Кому <он> разрешал, а кого выгонял из кабинета с руганью. Особенно был зол Баранов на средне-зажиточных крестьян, приходивших с просьбами о снижении с их хозяйств заданий по засыпке излишков семенных запасов на общественные нужды да и на продовольствие, так как 1918 год был малоурожайным, и шла еще война с Германией.

V. Интервенция на Севере.

Весной 1918 года после заключения Брестского мира с Германией часть призванных в армию односельчан, раненых и калек, вернулась домой. Дома оставались только старые и малые. Землю обрабатывали плохо, урожай хлеба был плохой. Стояла разруха и голод. Беднота голодала, а зажиточные крестьяне, чтобы хлеб не давать и не продавать голодающим, прятала его. Редкий день проходил, чтобы не созывались сотенные собрания крестьян по вопросу о хлебе, засеве земли и другим вопросам. Решались вопросы о перевеске и учете наличности хлеба в каждом хозяйстве и передаче излишков неимущим для посева и на продовольствие. Была установлена норма (паек)

(л. 26 об.) на едока до нового урожая и взаимопомощь тяглом для обработки земли у безлошадных хозяйств.

Об интервенции на Севере жители Черевкова узнали летом 1918 года, когда интервенты высадились вблизи города Архангельска, оккупировали весь Кольский полуостров, и когда вверх по Северной Двине из Архангельска прошли на Котлас 13 пассажирских пароходов одновременно.

Через два дня после прохода пароходов население села услыхало отдаленные громовые взрывы, предполагая, что враг продвигается быстро по реке Двине на Котлас, а оказалось, что ниже села, в 20 верстах на рубеже, перегораживали реку, затопляя груженные песком и камнем большие баржи (дровянки), которые перед затоплением взрывали. В перегороженной реке затопленными баржами на фарватере был оставлен лишь узкий проход шириной 20 сажен для прохода буксирного парохода, а также запасная баржа на тот случай, если враг будет приближаться, то проход закрыть баржей и взорвать, чтобы враг не мог прорваться к Котласу рекой. Однако, узнав про это и что интервенты уже заняли Архангельск и приближаются к Двинскому Березнику, жители села, напуганные взрывами, боясь плохого исхода, стали копать ямы и зарывать в них ценные вещи, которые имели, чтобы они не достались врагу, да поговаривать, кому куда эвакуироваться в случае приближения врага.

(л. 27)  В конце лета, когда еще не был закончен сенокос и не посеяна рожь, местной властью была объявлена мобилизация лошадей в армию. У нас за два года до этого был куплен на Устье молодой конь. В комиссию по отбору лошадей в армию были назначены местные меновщики – спекулянты лошадьми на ярмарках Гр. Соколов и Никола Колесо. Кто им давал взятку на вино, у тех под разными предлогами лошадей браковали, а брали у тех, кто взятки не давал. Мать моя была вдова, совсем неграмотная, этого порядка не знала и на предложение Соколова дать взятку, дать таковую отказалась, надеясь, что у вдовы и <ввиду>   отсутствия в семье полного работника лошадь в армию не возьмут. Но, несмотря на это и ее слезы, лошадь в армию взяли, заплатив за нее 400 рублей керенками, курс которых все время падал, даже пуд хлеба на эту сумму через месяц купить было невозможно. Все работы в хозяйстве остановились. Пришлось нанять дядю А. А. Зноева, чтобы прибрать хлеб с поля, закончить сенокос, посеять озимую рожь и вспахать зябь. Под осень 1918 года в село приехала гаубичная батарея с тремя орудиями, поместившаяся в деревне Горелой в доме Дмитрова Алексея, а солдаты-батарейцы разместились в ближних деревнях: Верхней Горелой, Свистуновской, Пономаревской и

(л. 27 об.) нашей Ермолинской.

В нашем доме вместе с нашей семьей и семьей дяди в двух избах поместилось 12 солдат, в основном уроженцев из-за  Устюга, Красавина и Приводина. Вслед за батареей в село приехали штаб 97 этапного батальона и военный комендант. Была объявлена трудгужповинность. Сотенные собрания крестьян-домохозяев проводились в деревнях почти ежедневно: то по вопросу вывода лошадей в транспорт для доставки на фронт вооружения, продовольствия, то по сбору теплых вещей, то по изысканию и распределению хлеба среди нуждающейся бедноты. Я хотя в это время еще ходил в школу, но был постоянным секретарем сотенных собраний.

Наша семья в то время состояла из трех человек: матери, сестры и меня. Урожай хлеба был у нас в том году хороший, и мы не голодали. С солдатами мы жили дружно, и они нам кое в чем помогали. У них были свои лошади, и на них возили сено из луга и дрова из леса. Продовольствие у них было скудное: 600 граммов овсяного хлеба, три воблы, 50 граммов растительного масла, два куска сахара в день – вот и все продукты, да пачка махорки на четыре дня. Так что хлеба мы им не жалели, а чтобы не быть самим голодными, не стать на скудный паек как другие, возможные излишки хлеба с помощью солдат приходилось сберегать на черный день и отдавать обществу немного.

(л. 28) Зимой солдаты ходили поочередно в караул по охране орудий, а оставшиеся на квартире от нечего делать играли в карты.

Весной 1919 года, погрузив батареи на баржу, солдаты выехали на фронт в Тулгас, но потерпели неудачу, застряв в болоте, и, чуть не оставив орудий врагу, отошли в село Яковлевское,  потом их направили обратно в Черевково на отдых.

Подрядив обработку земли дяде и окончив школу, я, как обычно, ходил на сотенные собрания. Вспоминаю, перед самой Пасхой, когда стояла распутица, на собрании стоял вопрос о выводе лошадей в транспорт, о переброске продовольствия из Красноборска в Верхнюю Тойму, а оттуда на Пинежский фронт. Распоряжение было подписано вновь назначенным комендантом, крестьяне сочли его фальшивым и решили лошадей в транспорт не отсылать. Протокол собрания писал я, мы с председателем собрания Н. И. Лапиным его подписали и отправили коменданту. Через пару часов, когда я играл с ребятами на деревне в бабки, а мать с сестрой мыли избу, пришли два солдата с винтовками и забрали <меня> с собой, а попутно забрали председателя Лапина, вышедшего из бани. Посадив нас в холодное помещение и поставив к дверям часового, сами ушли. Поздно ночью нас перевели в караульное помещение при комендатуре, где мы и находились до утра. Крестьяне, узнав, что нас забрали по недоразумению, собрали вечером сход и утром следующего дня

(л. 28 об.) вывели всех лошадей, годных для выезда в транспорт, на ветеринарный осмотр. Солдаты в это время были на фронте, а у нас на квартире стоял временно секретарь командира 97 этапного батальона. Узнав, что меня, несовершеннолетнего, забрали в комендатуру, сообщил командиру, и, нас обоих напугав в комендатуре, что отправят в Котлас в ревтрибунал, разобрались, что новый комендант сам же допустил ошибку, послав приказ без штампа и печати, нас утром без всякого допроса отпустили домой. Как выяснилось, потом коменданту от начальника штаба крепко досталось за это дело (сняли и послали на фронт).

Летом 1919 года, когда не начинали еще сенокос после посева яровых, на одном из сотенных собраний стоял вопрос о посылке людей в Верхнюю Тойму на оборонные работы. Мужики-лошадники долго думали, кого послать из многосемейных и хозяйств безлошадников. В распоряжении коменданта было указано, что проезд на пароходе вперед и обратно будет бесплатный, за работу будет хорошая плата, будут выдавать продукты. Выбор пал на молодежь. Будучи секретарем собрания, я в числе первых записался ехать добровольцем. Вместе со мной из нашей сотни поехали на работы Н. Д. Зноев, А.Н. Зноев и Л. А. Зноев. На второй день мать собрала меня в дорогу, положив в кузов большой каравай ржаного хлеба, баночку

(л. 29) топленого масла, немного сухарей, соли, кружку, ложку и полотенце. С этим багажом я и пошел с товарищами на пристань. Было очень тепло, масло в баночке в пути до пристани разогрелось, и все вытекло в кузов, а из него на спину пиджака. Так я им не полакомился. Приехав в Верхнюю Тойму, нашли в деревне Таймушка у старушки свободную избу и устроились <в>шестером. На работу ходили с восьми часов утра. На каждую работу были установлены дневные нормы, и всеми работами руководили прораб и десятник. Обеденного перерыва не было, и мы нормы ежедневно выполняли, возвращаясь с работы в два-три часа дня. Рубили парами лес на блиндажи за Северной Двиной, колье на проволочное заграждение, выгружали круги колючей проволоки из барж на берег, а потом круги на кольях вдвоем поднимали по скользкой тропинке на верх крутой горы. Заостряли и ставили колье, натягивали на них колючую проволоку в четыре ряда. Копали ямы в угорах для постройки блиндажей и рубили просеки для линии проволочных заграждений. Проработав пять дней, пошли в специальный ларек получать зарплату и продукты, выдали нам по 100-120 рублей керенками, по 200 граммов растительного масла, 200 граммов сахару, по пачке махорки, а хлеба не дали – сказали, что муки из Котласа не привезли, и печь хлеб негде. Свой хлеб у нас кончился, пришлось ходить по деревням и променивать полученный табак и сахар на картошку. В деревнях стоял голод, и хлеба на деньги не купишь. Вечерами ходили по убранным огородам, сбирали гнилую картошку и репу, которую варили и ели, терпели, но на работу

(л. 29 об.) каждое утро выходили вовремя. Наш товарищ Леонид Зноев, испугавшись трудностей, встал ночью, когда все спали, забрал у реки перевозную лодку, переехал Двину и сбежал домой. Хозяйка нашей квартиры, видя, что мы люди молодые, приходим с работы рано, голодаем и от скуки только играем в карты, предложила нам обмолотить на гумне скирду ржи, на что мы с радостью согласились. Н другой день, придя рано с работы и поев у нее картошки, пошли впятером на гумно и дружно принялись за работу: кто чистить гумно от дерна, <кто> таскать и сажать снопы в овин. Вечером я овин высушил, а утром снопы обмолотили, насадили овины вновь и ушли на работу, оставив Павла Зноева веять хлеб. Так мы между делами и измолотили четыре овина ржи. Хозяйка была очень рада, высушила калышку ржи на печке и с соседом съездила смолоть на мельницу. После этого мы жили у нее еще неделю и не голодали, она нас кормила хорошо, была нами довольна, а когда мы поехали домой, заплакала и не взяла с нас платы за квартиру, когда ей давали. Керенок мы заработали за пятнадцать дней по 400 рублей, а хлеба так никто из рабочих и не получил ни разу. Куда запрятало его начальство, так никто и не узнал.

Осенью того же года стоявших у нас на квартире солдат-батарейцев отправляли на фронт. Солдаты попросили меня, чтобы я съездил в Красавино, свез их семьям кое-какие вещи. Мне выправили документ, что еду в Великий Устюг за колесами, с чем я и отправился. Добрался до Красавина хорошо, а на обратном пути в Котласе встретил знакомого солдата-батарейца, который помог попасть на пароход, идущий до Верхней Тоймы,

(л. 30) и вместе с ним благополучно возвратился домой. Солдат дома уже не застал. В коробушке, в которой хранил махорку и курительную бумагу, которые проигравшиеся в карты солдаты продавали мне по дешевке, уже ничего не нашел, кроме пачки оставленных двадцати- и сорокарублевок-керенок.

Осенью пришлось идти во второй класс высшего начального училища, но, проучившись до Рождества, пришлось учебу оставить, выменять на корову лошаденку, ездить в лес за дровами и жердями для изгороди.

VI. Перемены в деревне и начало новой жизни.

На купленной лошади мало пришлось поработать дома, поездить в лес за дровами, изгородью. Еще шла война с интервентами на Севере, фронт требовал подвозки боеприпасов и продовольствия. Объявленная трудгужповинность еще не была снята, она касалась трудоспособных мужчин и годных в транспорт лошадей. Солдаты местной комендатуры с винтовками ходили по деревням и высылали людей с лошадьми в транспорт. За грузами выезжали в Красноборск, а оттуда везли груз: неочищенные просо, рожь, пшеницу, ящики с патронами, ружьями и разобранные пулеметы в Верхнюю Тойму, а оттуда все увозили на Пинежский фронт. Возили эти же грузы в деревню Чащовица под Верхней Тоймой, а оттуда в село Яковлевское и Тулгас. Часть черевковцев с лошадьми и грузом на изнуренных животных насильно была угнана до Усть-Ваги и на обратном пути домой потеряла

(л. 30 об.) лошадей в дороге от бескормицы с санями и упряжью. Несмотря на то, что мне шел только семнадцатый год и лошадь была малосильная, пришлось до весенней распутицы съездить семь раз в Красноборск за грузом, возить его в Верхнюю Тойму и раз в Чащовицу, а на обратном пути из села Ягрыш возить раненых солдат в Черевково, в лазарет, устроенный в доме М. Гусева, что в одной версте выше села.

В то время по деревням собирали для фронта теплые вещи: носки, рукавицы и продовольствие. Время было голодное, ссыпали семена для ярового сева, чтобы их не съели, делили зерно, отобранное у зажиточных крестьян среди бедняков. Делили мануфактуру, платки и т. п., которую власти изредка давали на сотню хозяйств поочередно. Так, шелковый платок, выданный нашей деревне, был разрезан на четыре части и отдан четырем хозяйствам, а впоследствии из каждой части были сшиты табачные кисеты.

В 1920 году кончилась война с интервентами, вернулись солдаты домой, и жить стало легче, хотя деревня за два года войны обеднела. В 1919 году братана Василия призвали на действительную службу в армию, но наша семья еще с 1917 года жила от семьи дяди отдельно в нижней передней избе дома, а семья дяди в большой отставной избе, в которой до ухода братана в армию очень часто зимой устраивались игрища молодежи. Наши семьи в то время находились под опекой. Наши опекуны, дедушка по матери и А. А. Шашков, посоветовали, чтобы наши

(л. 31) семьи поделили дом, пристройки и имеющийся лес, хотя братана Василия дома и не было, что и было сделано. По разделу нашей семье по жеребью достался левый бок нежилого дома, сорок бревен лесу, овин и скотский прируб, но поскольку жилой избы не досталось, дядина <семья> согласилась до постройки своего дома <позволить> жить нам в передней избе дома. Земля по семьям у нас была разделена еще раньше, также разделены шесть полос распашек в Согре по три полосы каждой семье. Пока шла война на Севере, а работников в наших семьях не было, а также в нашей семье не было и лошади три года, а ближняя земля обрабатывалась наемными людьми, то распашки в Согре пустовали и зарастали травой и сорняками, и их пришлось вновь распахивать. Наша семья имела малосильную лошаденку, на которой было невозможно распахать заросшие распашки, и чтобы хоть одну из них привести в порядок и засеять рожью, наняла распахивать полосу А. А. Яковлева (Котому) за две пачки махорки. Пахарь наточив лемех вятской сохи как бритву, вспахал ночью ее, а мы с сестрой несколько раз боронили и вытрясывали кочку. Вторую полосу, которая была раскопана отцом по левую сторону проезжей улицы за год до его смерти, в 1909 году, мы решили с матерью вновь раскопать. Днем копали копорулями вдвоем, а вечером мать уходила домой поправлять дела по хозяйству и доить корову, а я с лошадью оставался в поле на ночь, копал, вырубал появившийся кустарник, расчищал канавы между полосами

(л. 31 об.) от ивняка, сжигал кустарник и на пепелище спал в канаве, спасаясь от комаров. Утром рано вставал, запрягал отдохнувшего конька в соху-едомку и вспахивал вскопанную площадь полосы до прихода матери из дома с продуктами. За неделю полосу в 500 квадратных сажен распахали и под осень обе полосы засеяли рожью. Третью, смежную, полосу разработать не хватило сил, так как настала пора сенокоса. Дядина <семья> свои три полосы не распахивала, хотя лошадь и была, так как братан Василий был в армии, а Евгений еще был подростком четырнадцати лет и с трудом мог пахать свою надельную землю. Наши труды в Согре не пропали напрасно. На двух распаханных полосах уродилось 35 суслонов ржи, с которых мы намолотили 16 мер зерна (мера – 4 пуда 30 фунтов) или по 2 пуда 10 фунтов с суслона. Такой урожай хлеба редко снимали даже на удобренной навозом земле на ближних полях.

Деревня преображалась. По окончании войны и интервенции на Севере вернувшиеся солдаты домой из более обеспеченных семей возили лес из леса, покупали купеческий лес, заготовленный в Уфтюге и приплавленный в затон Толоконка. Стали строить новые дома. Утрами и днями был слышен во всех деревнях стук топоров. Поднималась и культурная жизнь. В селе открыли клуб, часто учителя ставили спектакли. По деревням ходили люди, выявляли неграмотных и малограмотных, создавали кружки и по пять-шесть человек неграмотных учили вечерами грамоте. Разносили по деревням читать книги из библиотеки и проводили подписку среди крестьян

(л. 32) на «Крестьянскую газету», газету «Беднота», журнал<ы> «Сам себе агроном», «Лапоть», «Безбожник».

Вернуться к оглавлению

А. И. Яковлев. Воспоминания. Рукопись.1983 год.

Черевковский филиал Красноборского историко-мемориального и художественного музея Архангельской области.

Подготовка и комментарии   В.И. Щипин.16 декабря 2006 года.

Здесь читайте:

Революция 1917 года (хронологическая таблица).

Гражданская война  (хронологическая таблица).

Кто делал две революции 1917 года (биографический указатель).

Декрет СНК О печати, 27 октября 1917 г.

Зиновьев В.П., Карих Е.В. - Этнический аспект общественного движения в Сибири и на Дальнем Востоке накануне революции 1917 г.  ("Исторический ежегодник", 1997 (спецвыпуск) год)

Хазиахметов Э.Ш. - Роль бывших ссыльных в политической борьбе 1917-1918 годов в Сибири  ("Исторический ежегодник", 1997 (спецвыпуск) год)

Касаров Г.Г. - Стачечная борьба рабочих Иркутской губернии в годы Первой мировой войны (июль 1914 - февраль 1917 г.) ("Исторический ежегодник", 1997 (спецвыпуск) год)

Спиридович А.И. «Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 г.г.» Всеславянское Издательство, Нью-Йорк. 1-3 книги. 1960, 1962 гг.

Вел. кн. Гавриил Константинович. В мраморном дворце. Из хроники нашей семьи. Нью-Йорк. 1955: Глава тридцать седьмая. Начало 1917. Экзамен в академии — Начало всероссийской революции. Глава тридцать восьмая. Весна—лето—осень 1917. Я продолжаю настаивать на свадьбе — Тайное венчание — Решение выйти в отставку — На даче в Финляндии — Моя жена встречается с Керенским, чтобы получить разрешение уехать за границу — Большевики свергают Временное правительство — Поездка на Рождество в Финляндию и возвращение в Петроград.

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

 Проект ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

на следующих доменах:
www.hrono.ru
www.hrono.info
www.hronos.km.ru,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС