Мучил меня этот кошмар несколько раз. Во сне я стремился что-то изменить. Спугнуть певицу и избежать повторения отвратительного припева. Но звука было не издать, ногами не пошевелить и крутился этот ужас передо мной, пока самолет не пошел на посадку и я не проснулся от боли в ушах.

Нас тряхнуло, завыли на реверсе турбины, и мелькавшая в окошке зебра разделилась на светлые бетонные плиты и черные швы на стыках.

Взлетно-посадочная полоса города Атланты. Мой последний перекладной путь в Америке, а после - прыжок через океан и дома. В Атланте было у меня два часа. Мороженое и поп-корн заняли у меня минут пятнадцать, дальше нужно было себя чем-то развлекать. Подвернулся бар, дорогой конечно, как и все они в аэропортах, но выбора особого не было. Я зашел и приготовился засесть за стойку, но заметил женщину, сидевшую за столиком в одиночестве. Поездки эти по делам обостряют восприятие. С одного взгляда даешь оценку. Грош которой цена, как может оказаться, но возникает эта оценка против собственной воли. Как вскинутое в лесу ружье оберегает от неожиданностей. Инстинкт. В тот раз я как раз не ошибся. Все подтвердилось в разговоре: да, из России, да, только прилетела. И поговорить Марина тоже была не прочь, как и показалось мне с первого взгляда. Было в ней и еще что-то, что трудно выразить. Мимолетная трепетность? Ранимость? Нет, слова эти не передают поворота ее головы, когда я к ней обратился и попросил разрешения присесть к ней за столик.

Говорилось нам легко. Так бывает в знакомствах на час: выболтаешь, что не всякий раз расскажешь друзьям. Я вертел в руках высокий бокал пива, смотрел на поднимающиеся со дна пузырьки и все думал: "Надо же хоть отпить... Потом! Пускай она говорит!"

Марина склонилась ко мне и говорила домашним голосом, растягивала третий слог в словах. Оказалось, что в Москве она работала секретаршей на радиостанции. Много курила от того, что нечего больше было делать, как она сама сказала. С год назад радиостанция подключила компьютер к сети и Марина нашла себе занятие. Полазив в компьютерной сети, она "нашарила" игру, которая ей сразу понравилась. В игре Марина была красавицей, родившейся в бедной семье. Она "повзрослела" и отец ее "умер". Она осталась "без приданого", "только башмаки такие, ну как Беркинстоки, только с каблуком". Естественно, она отправилась странствовать, раз уж были башмаки, и конечно на нее напали разбойники. Ее хотели "убить", но тут в дело вмешался "один молодой человек". Он всех "замочил" и вдобавок оказался "настоящим". Что в данном случае означало "настоящий", я не понял, но мне это предстояло узнать из слов Марины.

Она играла в игру помногу. "Глаза, правда, болели, но это ничего." Оставалась иногда ночевать на радиостанции, чтобы иметь возможность просидеть лишние час - два у экрана.

В игре было мало неожиданностей: "молодой человек" оказался знатным и богатым, "ездил на мотоцикле в пятьсот лошадиных сил" и был "настоящим". "Ну то есть он и в жизни такой", - пояснили Марина.

Рассказ ее приостановился. Я молчал и тер в руках так и не отпитый стакан с пивом. С каким ударением она произносила это "настоящий"! В голосе ее, довольно спокойном слышались вдруг нотки вызова: "Настоящий".

Я глядел на пузырьки, пробегавшие путь со дна стакана до поверхности, и ждал, пока она продолжит.

Так вот. Оказалось, что к этому настоящему молодому человеку Марина и ехала. Она достала из сумочки, которая лежала у нее на коленях, лист бумаги. Я развернул его. На меня смотрел с компьютерной распечатки улыбчивый молодой человек в футболке. Под фотографией были слова: "Приезжай! Я тебя жду!", телефон с кодом ?503¦ и адрес. Я вернул Марине листок, и тут мелькнула, как пузырек в стакане, мысль : 503 - это код Орегона, а адрес был калифорнийский. Да и странный какой-то адрес без указания части города, без заглавных этих буквочек NW или NE, обозначающих северо-запад, или северо-восток.

- А ты давно ему звонила по телефону?

- Он сам всегда звонил. Он настоящий!

И снова этот вызов в голосе. Кстати, на футболке у него были чикагские баскетболисты. Я смотрел на выдыхавшееся пиво. "Чего ты не пьешь?" - Голос у Марины опять был домашним, опять казалось, что мы знакомы много лет. Встал перед глазами поворот ее головы, такой милый, такой трепетный и беззащитный.

"Пиво чего не пьешь?" - повторила она свой вопрос.

Я поднял глаза и как-то впервые за время нашего разговора отметил для себя ее черты. Удлиненной лицо, прямо смотрящие серые глаза. Волосы. Длинные прямые волосы и едва заметные тени под глазами: не выспалась? Курит много?

"Вот и мой рейс уже объявили", - соврал я и поднялся. Она, казалось, не была удивлена внезапностью моего прощания. Надо было узнать, есть ли у нее обратный билет и хватит ли ей денег, чтобы остановиться в Калифорнии, где ее, скорее всего, никто не встретит. Можно было попытаться подготовить ее к этому, предупредить, объяснить.

Я заметил на себе ее взгляд исподволь, из-под опущенных ресниц. Есть вещи, которые не опишешь запросто. Тут было что-то животное, что-то тягостно несвободное. В таких "случайных" встречах на час узнаешь о себе больше, чем за год... Я не мог сдвинуться с места! Вот они, до сих пор четко вырисовываются: высокий стакан с пивом и ее серые глаза. И радость в этих глазах. Радость победы в свою игру: я не могу уйти! И как-то сами собой губы мои выговорили: "желтые ананасы любви". В этот момент я испытал пожалуй самое интенсивное в своей жизни ощущение привязанности к женщине. И ощущение это прогорело в моих нелепых словах из сна, как бывает в детстве со словами врача: "Тебе уже делали от этого прививку. Скоро поправишься". И температурный бред отпускает. Появляется надежда, и вслед за этим становится по-настоящему лучше.

"Желтые ананасы любви". Она переспросила. Я сказал, что ничего такого, песенка одна. Ерунда. И пока длилось это мгновение, я полез за бумажником, протянул ей деньги, пока смотрела она мне прямо в глаза и ничего не замечала: "Заплати за меня. У меня самолет."

Рейс из Атланты в Москву трясло. Я старался не обращать внимание на ухающие эти провалы и тугие наборы высоты, не думать о заработанных деньгах, половину из которых я отдал Марине. На нет сводил свое отношение, умещая себя в неудобном кресле, шевеля онемевшими ногами в самолетной полутьме. Я вслушивался в гул турбин и казалось временами, что в глубине этого гула настоящей басовой нотой звучит: "домой".