Юрий ТЕПЛОВ

БОЛЬШАЯ РАЗБОРКА

Автор.

1.

"Вот уж точно — Толстобрюхова,— подумал Уханов, глядя на сидевшую напротив него расплывшуюся, намакияженную женщину в норковой шубе.— И не подумаешь, что уже больше года сидит".

— Я за свое отвечу, адвокат,— сглатывая окончания слов, говорила она.— Да, жила как королевишна. С артистами тусовалась. И сама жила, и другим жить давала. А все одно — крошки перепадали. Куски бугры расхватывали! Пускай и парятся вместе со мной. Всех заложу!

— У вас нет никаких доказательств, Валентина Федоровна.

— Есть!

— Почему же вы не хотите представить их следователю?

— Ха! Они все заодно. Ополчились на бабу — крайнюю нашли! Да ихний начальник сам у меня процентами кормился! А ваш розовый красавчик меня на даче прятал, когда в розыск объявили. Он и паспорт с турецкой визой выправил. Да видно, что-то не так сделал, захомутали в аэропорту.

Из-за этого "розового красавчика" по фамилии Ненашин и добился Уханов через знакомых свидания с Толстобрюховой. Ненашин был любимым советником российского президента и, по слухам, постельным дружком его дочери.

—————————————————

* Публикуется в сокращении.

Его долбали и правые, и левые. Думцы то и дело выдергивали советника для объяснений. Особенно доставалось ему за связь с финансовой пирамидой "Мальвина", которой рулила мадам Толстобрюхова. Прижимала его и Генпрокуратура. В своих объяснительных Ненашин писал, что стал жертвой спланированной клеветы. Видать, почувствовал, что президент вот-вот сдаст его, как это сделал с другими своими соратниками. Потому и нанял Уханова представлять его интересы.

Но захимичился, заврался, даже перед своим адвокатом. Признался лишь, что шапочно знаком с Толстобрюховой, но никаких связей с ее фирмой не имел. То, что она болтает,— полная чепуха.

Однако Уханов нутром чуял, что "Мальвина" обирала дураков с благословения советника. И если у Толстобрюховой есть какие-либо доказательства этому, они рано или поздно попадут в руки следователей. Тогда — показательный суд и проигранный процесс. Такого адвокат никак не хотел допустить. Мало того, что существенно уменьшился бы гонорар,— лопнула бы репутация.

Опасные улики требовалось нейтрализовать, потому он сам решил пообщаться с Толстобрюховой.

— Ваши слова еще не доказательство,— сказал он ей.— Их можно квалифицировать как оговор.

— Не держите меня за дуру! Мои доказательства на бумаге. Записочки, самолично им написанные: тому — столько-то наличными отгрузить, другому — столько "зелеными"... В надежном месте мои доказательства! Где — скажу только на суде. А если что со мной случится, подруга знает, куда их передать. Приедет в Москву и передаст. Я за это ей хорошие бабки отвалила... Так что пускай он вытаскивает меня отсюда!

Уханов вглядывался в ее щекастое лицо с глубоко посаженными блеклыми бусинами-глазами и не мог взять в толк, как ей удалось облапошить стольких людей. Не гипноз же, в самом деле!

— Вы не боитесь, Валентина Федоровна, что в этой комнате могут быть установлены подслушивающие устройства?

— Пускай другие боятся, адвокат!

— Для вас я — Борис Аркадьевич.

— Мне без разницы... И не ходи ко мне больше, Аркадьич, все равно ничего не выпытаешь!..

Уже стемнело, когда проходная лефортовского каземата вытолкнула Уханова на улицу. Шофер Миша ждал его на Солдатской. Заметив шефа, неторопливо вылез из "джипа", молча и с недовольным видом распахнул перед ним дверцу. Миша все делал молча, надежно и с недовольным видом.

Первым делом Уханов достал из внутреннего кармана диктофон-малютку. Перемотал нитку назад, включил на прослушивание. Голос Толстобрюховой зазвучал, будто она находилась в салоне. Надежную штуку смастерили японцы, ничего не скажешь... Хотел бросить диктофон в дипломат, но снова сунул в карман. Безопаснее, потому что юные дебилы-грабители зарятся в первую очередь на сумки, портфели и все, что в руках: вырвал — и смылся...

Ехать в офис — поздно. Домой, в ухоженную чужими руками квартиру,— не было желания. Можно, конечно, завернуть к секс-секретарше Лиле Володарской. Но в последнее время она стала слишком уж настырно навяливаться ему в жены. Ничего в ней не было, кроме гитарной фигуры и откровенно блудливых глаз с поволокой на чистом матовом лице. За это и держал ее в офисе Уханов, а не за диплом юриста... Да и вообще, желающих накинуть на него узду Гименея хватало: не бедный, фамилия на слуху. Особенно старались молодушки, их ничуть не смущало, что ему под пятьдесят. Однако женитьба в обозримом будущем не входила в планы Уханова, а в необозримом — никуда от этих пут не деться...

Они ехали по сверкающей огнями Тверской. На "Пушке", у "Макдональдса", проходил ежевечерний развод начинающих проституток. Одни сидели в иномарках в ожидании покупателей; другие, сбившись в стайки, неумело изображали светских барышень и явно мерзли. "Мамки" упаковали их, стараясь подчеркнуть все прелести товара. А осень перевалила на вторую половину, воздух был сырым и прохладным.

В милицейских кругах поговаривали, что и Толстобрюхова начинала свою карьеру на "Пушке". Беззаветным постельным трудом выбилась в "мамки", а затем каким-то образом круто шагнула в пирамидальные финансисты и стала "мадам".

Сегодня Мадам открыто занималась шантажом. Рассчитывала, что адвокат передаст ее угрозы бывшему покровителю. Все еще надеялась, что тот вытащит из-за решетки. Скорее уж подтолкнет, чем вытащит,— Уханов в этом не сомневался.

Он не испытывал разочарования от своего визита в Лефортово. Кое-что все же узнал. Пожалуй, записки действительно существуют, хотя клиент и не признавался в том. Какой бы хитроумной Толстобрюхова себя не выказывала, а информацию выложила. И отнюдь не намеренно, а по бабскому недомыслию. Записок в Москве явно нет. Всего скорее, они у кого-то из прежних подруг в Тверской губернии. Придется бородатому сыскарю Вовочке прошерстить ее лихославльских знакомых.

С Вовочкой Уханов приятельствовал еще с Магадана, куда их забросил слепой случай и желание подзаработать. Вообще-то имя у него было Степан. А фамилию имел — Вовочкин. Вот и звали Вовочкой. У него было круглое, губастое и курносое лицо деревенского мужичка. Уханов посоветовал ему отпустить бороду для солидности, что Вовочка и сделал. Лицо удлинилось, облагородилось, а обманчивое простодушие осталось. Бугры бицепсов скрывала спортивного покроя одежда либо форма с двумя звездочками на погонах. Был Вовочка не дурак выпить, но никогда явно не пьянел. Уханов же знал свой потолок: три стопки. От четвертой мозги приходили в смятение, и умение просчитывать варианты давало сбой. Зато Уханов мог дать Вовочке сто очков форы в умении общаться со слабым полом. Да и не стремился тот к такому умению, жены ему вполне хватало.

Их шапочное знакомство переросло в близкое приятельство после одного случая.

Теплый колымский июль — месяц пикников и шашлыков. Они с Вовочкой каким-то образом затесались в рыбокомбинатовскую бабскую компанию. В нее же позже вписались трое молодых и веселых обкомовских комсомольцев с гитарой.

Все шло по плану, пока не вмешалась четвертая стопка, которую поднесла Уханову аккуратненькая кореянка Наташа, профкомша с рыбокомбината. Он тут же положил на нее глаз. Она, похоже, не осталась в ответ равнодушной. Этот естественный факт шибко не понравился комсомольскому начальничку.

— Тебя ждет дома красивая жена, адвокат,— сказал он.

— Пошел ты!..

Начальничек походил на племенного бычка, был не по рангу холост, любил узкоглазых женщин и занимался дзюдо. Схватил Уханова за голы руки и чувствительно тряхнул. Разница в весовых категориях делала сопротивление бесполезным. Но Уханов не хотел терять лицо перед кореянкой Наташей. Неизвестно, чем бы закончилась неравная потасовка, если бы не Вовочка. Скрутил дзюдоиста хитрым приемом и сказал:

— Ваша должность не позволяет распускать руки... Поехали, Борис!..

В Магадане молодой опер Степан Вовочкин ухитрился размотать такой икряной клубок, что вызвал сильное негодование начальства. Его поперли из милиции, Уханова в тот же год — из коллегии адвокатов "за нарушение этических норм". Скользкая это штука — этические нормы, даже если речь идет о защите честного человека от нападок мерзавца... Вовочка свалил добровольцем в Афганистан, после вывода войск осел в Москве, за которую чуть раньше зацепился и Уханов. Так и оказались оба изгнанника в столице. Вовочка процветает со своим детективным бюро, стрижет толстосумов, устанавливая неверность их юных длинноногих подружек...

— Шеф, нас пасут,— вдруг сказал шофер Миша.

— С чего ты взял?

— Серый "вольво" на хвосте. Я еще у "Пушки" засек.

На Садовом было светло как днем. Вглядываясь в зеркало, Уханов попытался определить "пастуха". Впритык за ними шел "жигуль"-"копейка", следом — "девятка", а за ней — серый "вольво". Может, попутчик?..

— Сбавь скорость, Михаил.

Миша нахально перестроился в правый ряд, сбросил скорость до сорока. "вольво", притормаживая, тоже стал перестраиваться.

Уханов терпеть не мог, когда что-то не понимал. Что за преследователи? Откуда взялись? Не клиент же их послал!.. Или кому-то он перебежал дорожку? Кому? Дуроломам Толстобрюховой?.. Но им теперь она до лампочки.

— Отрываться? — спросил Миша.

— Попробуй.

Тот набрал скорость и через пару минут резко крутанул вправо. В переулке было темно, как в дымогарной трубе. Миша вырубил свет и, не доезжая до освещенного перекрестка, въехал в какой-то двор как раз в тот момент, когда сзади полоснули фары. Уханову показалось, что заехали в тупик. Но Миша, бывший таксист, знал московские улицы как собственную ладонь. Впритирку проскочил между гаражами, выехал в проулок. Еще дважды уходил вправо, пока не выскочил снова на Садовое, в том месте, где Уханов заметил в зеркале хвост. Теперь "вольво" болтался где-то впереди.

Кому и что понадобилось? Информация? У следователя ее всегда больше... Тактика защиты на вероятном процессе? Она интересна только прокуратуре... Или это те, молодые и вежливо-наглые, что недели полторы назад появились на исходе дня в его офисе? Пропуск накануне им никто не заказывал, но они как-то миновали милицейский кордон на проходной.

— Борис Аркадьевич,— сказал один, с голым, как пустыня, черепом.— Есть конфиденциальный разговор.

Клиенты почти всегда начинали с просьбы о конфиденциальности.

— Лиля, попейте чайку в комнате отдыха,— выпроводил Уханов секретаршу. Сам же незаметно нажал кнопку, вмонтированную в столешницу. В соседней комнате включилась записывающая аппаратура.

— У нас к вам деловое предложение,— сказал Череп-пустыня.

— Слушаю.

— Вы — юридический консультант советника президента. И красиво уводите его от ответственности. Мы даже знаем, что в кабинете зама генерального прокурора вы ухитрились проглотить небольшой документ и подсунуть другой.

Был такой случай, еще по первому делу об урожайных чеках. Тогда прокурор отвлекся на звонок по вертушке. Уханов скатал в комок подписанное клиентом распоряжение, а в дело вложил точно такой же, но с датой годичной давности, что в корне меняло ситуацию... Но откуда о том известно незваным посетителям?..

— Нас интересует все, что вы знаете о его делах,— продолжал Череп,— и в частности, о связях с "Мальвиной". Информация будет хорошо оплачена.

К деньгам Уханов относился уважительно. Не то чтобы испытывал к ним патологическую страсть — они давали независимость и комфорт — то, чего не хватало ему во времена, когда все были равны и похожи друг на друга, словно серые мыши. Тогда мозги были дешевыми, как кефир, а информация, какой бы важной она ни была, вообще ничего не стоила.

Первые шальные деньги Уханов получил, когда защитил в Королевском суде Великобритании скандально известного русского бизнесмена Артема Золотова. Тот и в Англии ухитрился делать деньги из воздуха. Освободившись от обвинения, гроссмейстер черной экономики отстегнул адвокату по-купечески: и на "джип", и на элитные хоромы, и на евроремонт. Позже Уханов сообразил, что продешевил, запросив в качестве гонорара несусветную, как поначалу казалось, сумму. Клиент заплатил бы не моргнув глазом и вдвое больше и ничуть не обеднел бы при этом. Свобода — вещь дорогая... Но и опыт стоит немало. Тот процесс в Королевском суде существенно пополнил ухановскую копилку опыта.

Опыт и подсказывал ему, что от человека с головой-черепом сильно тянет опасностью. Тот сидел, улыбаясь тонкими губами, и взгляд его лучился ироничной доброжелательностью.

— Кого вы представляете? — спросил Уханов, чтобы выиграть время.

— Пока это не имеет значения. Назовите сумму, которая вас устраивает.

— Молодой человек, как вы думаете, во что превратится довольно-таки преуспевающий адвокат, если он станет торговать интересами своих клиентов?

— Не клиентов, Борис Аркадьевич, а одного-единственного клиента, которого через два года российский Пиночет вознамерится отправить в места не столь отдаленные. А клиентуру мы вам обеспечим.

— И как отнесетесь к тому, что я стану продавать ее секреты?

— Подловили, Борис Аркадьевич! Мы с вами мыслим одинаково.

— Абсолютно не уверен в этом.

— А мы уверены.

— "Мы" — это кто все же?

— Сначала ответьте на наше предложение. Если нужно время для обдумывания, мы не возражаем.

— Информацию о клиентах не продаю. Ни сейчас, ни в будущем.

— Упертый базарило! — вмешался спутник Черепа, похожий на флакон: с квадратными плечами и с маленькой головой-пробкой.

Тот взглядом заставил его умолкнуть. Произнес со смутной улыбкой:

— Мне очень жаль, Борис Аркадьевич. До свидания...

После их ухода Уханов отключил аппаратуру. Прослушивать запись не было необходимости. Разговор много времени не занял и отложился в памяти с деталями. А тут еще без стука скользнула в кабинет кошечкой Лилька-секретарша и промурлыкала:

— Борис Аркадьевич,— на работе она всегда обращалась к нему только по имени-отчеству,— посетители оставили вам бумагу,— протянула ему листок и бесшумно выскользнула.

Он глянул на текст: типовой договор на юридическое обслуживание. Пробежал глазами несколько строк и хмыкнул: документ представлял собой довольно любопытный образчик.

ДОГОВОР НА ЮРИДИЧЕСКОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ

г. Москва №————— "——"————————г.

Адвокат Козырной с одной стороны и представитель братвы —————, в дальнейшем тексте "братан", с другой стороны, заключили настоящий договор о нижеследующем:

1. ПРЕДМЕТ ДОГОВОРА.

1.1. Адвокат в случае возникновения непоняток и разборок принимает участие в стрелках в случаях: перехватывания бабок на сумму не менее—————— баксов; постановки братана на счетчик, а также в случае различных разводок фанерного характера. При наездах со стороны ментов адвокат обеспечивает отмазку, в том числе путем базара с должностными кентами или ментовской крышей на предмет дачи на лапу. Братан обязуется погасить должок адвокату без туфты.

2. ОБЕСПЕЧЕНИЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ.

2.1. В обеспечение обязательств по настоящему договору за братана бросят подписку (потянут мазу) следующие авторитеты:

——————————————————————————————————————

3. ПОРЯДОК ОПЛАТЫ ГОНОРАРА.

3.1. Раскрутка дела оплачивается из средств общака налом по предъявлению малявы доверенным гонцом.

3.2. При обломе адвокат вправе обратиться к левой бригаде, при этом данный братан ставится на крутое недоверие.

4. ОТВЕТСТВЕННОСТЬ СТОРОН.

4.1. В натуре стороны по настоящему договору несут ответственность за гнилые базары и хилые понты, а также иные фуфельные действия.

5. ФОРС-МАЖОР (ОТМАЗКИ).

Неисполнение обязательств сторонами не будет считаться западло, если это вызвано обстоятельствами непреодолимой силы: ментовской беспредел, нахождение в СИЗО, ходки, чалки и прочее.

6. РАЗРЕШЕНИЕ СПОРОВ И РАЗНОГЛАСИЙ (ПРАВИЛКИ).

6.1.Все наезды по данному договору разрешаются на стрелках с участием сторон под председательством авторитета, решение которого может быть обжаловано на сходняке.

6.2. В случае уклонения одной из сторон от исполнения решения, принятого на стрелке либо сходняком, ей включается счетчик.

7. Настоящий договор в натуре вступает в силу с момента подписания и действует по ————————————— г.

Юридические адреса и реквизиты сторон светить западло.

Подпись: Подпись:

Уханов воспринял этот шедевр уголовно-канцелярского жанра как неуклюжую шутку. И все же нежданные визитеры обеспокоили его.

Вне всякого сомнения, их интересовал советник президента. За этим могла стоять и правая, и левая оппозиция. Либо третья сила, остающаяся до поры до времени в тени. Очень даже мог заинтересоваться делом и криминальный мир. В последние годы Уханов довольно часто общался с его представителями. Защищать их было сложно. Но прокурорские чиновники, привыкшие к застойной вседозволенности, подставлялись сами, сплошь и рядом нарушая процессуальный кодекс. Дело можно было развалить на одном этом.

Уханов давно понял, что криминальным миром заправляют не дураки. Они быстро усвоили новые правила игры в демократию, создали свою властную вертикаль, так бездумно разрушенную новой государственной властью. Застойный "гоп-стоп" сменился уголовщиной цивилизованной, с офисами и представительствами, могущественными связями, собственными службами и отлаженной компьютерной сетью. Всех, кто стоял на дороге, покупали или убирали.

На адвокатов не покушались. Еще не было случая, чтобы кого-то попытались отстрелять. С адвокатами дружили. "Вольво" же, севший на хвост, никак не походил на проявление дружеских чувств...

Запиликал мобильный. На связь вышел бородатый сыскарь Вовочка:

— Ты где, Борис?

— Ползу домой. Двигай в мою крепость.

— Будем шить дело из материала заказчика?

— Будем.

— Через час нарисуюсь.

На Большой Дорогомиловской Миша развернулся, лихо зарулил под арку и притерся к подъезду.

— Оглядимся,— сказал Уханов.

Дом напоминал букву "Г". Оба отростка буквы продолжал ажурный металлический забор с шипами наверху, образуя просторный закрытый двор с липовым сквером в центре. Уханов ощупал взглядом все дворовые закоулки. Они были пустынны, как кладбище ночью. Жизнь теплилась лишь у подъездов.

Проползла мимо черная "Волга" внучки давно ушедшего в мир иной усатого маршала-конника. Дом был предназначен для старосоветской элиты, которую активно вытесняли новорусские демократы. У соседнего подъезда мягко урчал "мерс" Фадея Ненашина. Любимца президента охраняли два дюжих караульщика. Один сидел в машине у открытой дверцы, другой топтался на асфальте. Ждали, видно, хозяина. По его делам и мотался сегодня Уханов.

В этом доме он купил год назад квартиру на деньги бизнесмена Артема Золотова. Здесь они и встретились впервые с Ненашиным.

Его помощник позвонил поздним вечером:

— С вами будет говорить Фадей Кириллович.

Голос у Ненашина был бархатным, только баб уговаривать.

— Я много любопытного слышал о вас,— проворковал он.— Теперь и мне понадобилась ваша помощь. Приглашаю на завтра к девяти ноль-ноль в мой кремлевский кабинет.

Категоричность приглашения резанула слух. Кто кому нужен? Кто проситель?.. Но и ехать советнику президента в частный офис, где всегда очередь, тоже не с руки.

— Не могу — занят на процессе,— соврал Уханов.— Вы можете заглянуть ко мне в любой день после восьми вечера. В одном доме живем. Только позвоните предварительно.

Похоже, Ненашин не ожидал такого поворота. Спросил через паузу:

— Сегодня не поздно?

— Жду вас...

Не нравился Уханову этот красавчик. Высокий, ухоженный и розовый, словно розовое мыло, тот вещал с телеэкрана в манере рубахи-парня. Сказывалась школа, которую он прошел когда-то под патронажем президента-склеротика. И еще Ненашин напомнил Уханову магаданского комсомольца-дзюдоиста.

Кореянка тогда осталась при своих, но вскоре подцепила офицера-подводника, который увез ее к теплому Черному морю. А дзюдоист оказался в супружеской постели Уханова.

Уханов женился, сам того не желая. До того его суженая была замужем за директором овощной базы в Питере. "За толстозадым импотентом", как сама сказала, когда они оказались вдвоем в санаторном номере. Партнер-импотент был ей явно противопоказан, и Уханов старался вовсю. И все остальные ночи тоже — на пределе возможностей. И так, пока не подошел срок возвращения в столицу колымского края.

А край был на женщин беден. Вот и отправил ей Уханов коротенькое письмецо с приглашением в гости. Она прилетела на неделю и осталась насовсем. Чего не предполагал Уханов, так это то, что она окажется патологически ревнивой. Поводы для того были. Да и не баловал он ее ежедневными сексуальными упражнениями: обрыдла! Тихо надеялся, что со временем они без скандала разбегутся. Ан защемило и защипало, когда узнал про дзюдоиста. Но быстро взял себя в руки, тем более что все равно надо было смываться из Магадана. Кислород ему перекрыли надежно и надолго. Уехал со злорадной мыслью, что она все же захомутает дзюдоиста в брачный обруч — баба красивая, по-кошачьи настырная и мурлыкать умеет. Но вряд ли тот справится с ее постельным бешенством, и тогда обруч превратится в удавку.

Впрочем, эмоции адвокату противопоказаны. Большинство денежных клиентов симпатии, как правило, не вызывают. Уханов знал, зачем он понадобился советнику. Оппозиция требовала отставки президента и всячески пыталась обгадить и его самого, и ближайшее окружение. Поводов к тому они давали с избытком. Уханов прочитывал все публикации. Секс-секретарша Лиля Володарская сортировала газетные вырезки по папкам. Похоже, досье пригодилось.

Советник заявился в квартиру с охранниками. Это не понравилось Уханову.

— Пусть подождут на лестничной площадке,— предложил на правах хозяина.

Ненашин поколебался, но скомандовал им убираться. Уханов провел важного гостя в кабинет. Тот водрузил на письменный стол бутылку исчезнувшего с развалом Союза армянского коньяка "Ахтамар":

— Чтобы легче беседовалось.

— Я не пью,— отказался Уханов.— Давайте к делу. Почему вы решили обратиться ко мне?

— Если вы сумели вытащить такого жулика, как Артем Золотов, то мне и подавно сможете помочь. Сумму гонорара назовите сами.

Уханов без стеснения оценил свои адвокатские услуги.

Советник согласно кивнул.

Впрочем, Уханов согласился бы представлять его интересы и за меньший гонорар. Защищая Ненашина, он защищал президента. Любой другой президент вполне мог лишить его богатой клиентуры.

У крайнего чердачного окна, откуда был хорошо виден подъезд Уханова, стояли он и она. Рядом, на захламленном полу, было расстелено не первой свежести одеяло с новой кожаной курткой в головах. Чердак — тоже укрытие для любви, если нет более приличных условий.

Но заниматься любовью, судя по всему, парочка не торопилась. Он держал в руках портативную рацию и через прибор ночного видения, в котором в общем-то и не было особой нужды, разглядывал двор. Переключил тумблер, поднес ко рту микрофон:

— Зоя — Пете: Козырной на свидание не торопится, сидит в машине. Прием.

— Слышу. Жду сигнала,— ответил абонент.

Девица дотронулась до плеча парня, шепнула:

— Два часа уже торчим тут. Может, поплаваем разок? — кивнула на расстеленное одеяло.

— Дура! Вот свалим и оттянемся.

— Где?

— У тебя.

Она была внучкой народной артистки, жила с ней в этом доме и надеялась, что скоро станет единоличной хозяйкой шикарной квартиры.

— Старуха опять бренчать будет. Может, в бар махнем?

— Не. Светиться не в жилу. Старуха побренчит, да и удрыхнется.

— А если твой ждет кого?

— Заткнись!..

Две машины по-прежнему торчали впритык к дому: правительственный "мерс" с охранниками и "джип" Козырного. Какого лешего он не вылазит?.. Из дальнего подъезда вышла тетка с собакой. Отпустила с поводка возле лип. Минут через десять увела своего зверя обратно... Парень покосился на одеяло. Маскировочка, туды ее... Привлек девицу одной рукой, залез к ней за пазуху. Она выгнулась и замурлыкала. Нельзя, блин! Боец шкуру спустит, если зевнешь.

И почти зевнул. Отвлекся и не заметил, когда хозяин "мерса" вышел из подъезда. Увидел лишь, как машина нырнула через освещенную арку в улицу. Он оттолкнул подружку, уставился на "джип", боясь, что прокараулил и своего. Однако дверца открылась со стороны пассажира, и минуту спустя тот направился к дверям.

— Зоя — Пете: Козырной заходит в подъезд.

— Понял.

Парень подхватил свою куртку с одеяла.

— Смываемся к бабке. Да не забудь ключ Бойца из-под половика потом забрать.

— Ты хоть его видел, Бойца-то?

— Не. И не дай Бог!

Когда "мерс" Ненашина прошуршал мимо, Уханов распахнул дверцу машины. Скоро уже должен был объявиться сыскарь Вовочка. Сыскарь — не клиент, с ним можно и по стопарю. Да и поужинать заодно.

— Завтра к восьми, Миша.

Шофер молча и недовольно кивнул. Уханов вспомнил, что обещал ему в субботу выходной. Завтра как раз выпадала суббота. Но дело раскручивалось к финишу, и выходной не получался. Придется опять доплачивать, чего Миша и добивался.

— За субботу — премия,— добавил. И тот снова молча кивнул. Уханов привычно набрал подъездный код, шагнул в широкий тамбур. От вестибюля его отделяла еще одна дверь, обитая белым металлом. Снова три цифры дважды кряду и кнопка. В квартире включился автоответчик и спросил голосом хозяина:

— Кто идет?

— Разводящий со сменой,— сказал он и усмехнулся. Пароль Уханов придумал в память о своем сержантском прошлом.

Щелчок высвободил запор. Он шагнул в просторный вестибюль. Пожилая сухонькая лифтерша, вдова известного режиссера и сама бывшая балерина, равнодушно и заученно улыбнулась. Нажала кнопку четвертого этажа. На лестничной площадке было всего две квартиры. Одна пустовала. Месяц назад ее освободил спившийся сынок застрелившегося члена ЦК разогнанной партии и съехал вместе с подругой-наркоманкой в Подмосковье. А новый хозяин еще не объявился.

Дверной запор был с секретом. Чтобы трижды повернуть ключ с фигурной бородкой, надо дважды наполовину вытянуть его, провернуть назад на пол-оборота и протолкнуть до упора. Уханов еще не освоился с ним как следует, приходилось какое-то время ковыряться в замке. Так произошло и в этот раз.

Он не услышал, как бесшумно открылась дверь соседней квартиры. В тот момент, когда шагнул через порог, ощутил сзади чье-то присутствие. Повернул голову. И тотчас получил удар в челюсть, почти мгновенно — второй в подзатылье. Перед глазами поплыл белесо-мутный туман. Сквозь него пробилась мысль: сейчас упаду. Но ему не дали упасть. Высокий человек подхватил его под мышки, затащил в комнату и осторожно прикрыл дверь.

Белесый туман в глазах исчез. На Уханова навалились сумерки. Но сознание, ватное и вязкое, продолжало жить. Уханов понимал, что налетчик копошится в его дипломате, выбрасывает на пол бумаги. "Не там ищет,— вяло и отвлеченно подумалось ему,— деньги в пиджаке". Тот будто услышал его мысль, зашарил по карманам. Уханов попытался открыть глаза. Веки были тяжелыми, ровно придавленные подушкой. Видимо, ему все же удалось разлепить их. Он смутно увидел чужую кисть, вытаскивавшую из кармана диктофон. Она показалась ему безжизненно-желтой и уродливой. Чем-то отличалась от нормальной человеческой руки.

Это был последний проблеск сознания...

Высокий человек уложил в целлофановый пакет диктофон и блокнот, бумажник адвоката сунул в карман. Подобрал валявшуюся на полу связку ключей. Перешагнув через хозяина, уверенно прошел в его кабинет. Там перелистал настольный календарь, вырвал несколько листков. Больше на столе ничего не было. Шагнул к книжным полкам. Юридическая литература его не интересовала. Быстро перебрал папки. Открыл ту, на которой было написано: "Ненашин Ф.К.": публикации из разных изданий, фотографии, черновые записи от руки... Папку тоже сунул в пакет.

И по-рысьи насторожился.

Запикал домофон, и на пульте замигала лампочка. Кто-то пытался связаться с хозяином. Высокий человек торопливо вышел из кабинета, пересек холл и покинул квартиру. Вставил в замочную скважину ключ с хитрой бородкой, провернул. Однако дверь оставалась незапертой, а ключ застопорился. Он попытался вытащить его, но смог лишь наполовину.

Снизу послышался голос вахтерши-балерины: что-то и кому-то она невнятно объясняла. Оставив в покое ключ, налетчик закрыл дверь соседней квартиры, стянул желтые резиновые перчатки. Мизинца на правой руке у него не было. По-кошачьи мягко он стал подниматься по лестнице...

2.

Сыскарь Вовочка не стал ждать, когда лифтерша-одуванчик досеменит до лифта и поднимет его на четвертый этаж. Взбежал наверх, прыгая через три ступеньки. В дверях квартиры Уханова торчал ключ. Он рванул дверь и сразу увидел своего приятеля. Тот лежал на боку, левая половина лица была одним большим кровоподтеком. Дышал редко и хрипло, будто глотал воздух порциями.

Вовочка распахнул шире дверь, чтобы видеть лестничный пролет,— налетчик вниз не спускался, мог притаиться наверху. Потянув резинку, высвободил трофейный "Макаров", нетабельный и незарегистрированный, вывезенный под звуки оркестра из Афгана. Пистолет он носил на кубинский манер — под штаниной: не так заметно и не обязательно надевать пиджак. Передернул затвор, загоняя патрон в ствол. Сунул в карман. Затем вызвал по мобильному "скорую" и милицию. Прокричал "одуванчику", чтобы поднялась на четвертый. Та, увидев Уханова, заслезилась:

— Никого посторонних... Клянусь вам...

Вовочка прервал ее:

— Подъедут "скорая" и милиция. Откроете им. Я буду наверху.

Бывшая балерина продолжала всхлипывать. Увидев в руках Вовочки пистолет, тоненько взвизгнула. И замолкла. Он на всякий случай дернул соседскую дверь — она оказалась запертой, как и в предыдущие дни. Впритирку к стене стал подниматься по лестнице.

Дом был семиэтажный. На верхней площадке пожарную чердачную лестницу загораживал старинный шкаф с оторванными дверцами. Дураки-новоселы выбрасывали антикварную рухлядь. Изловчившись, Вовочка вскарабкался под потолок. Замок на люке болтался на одной петле.

Крышка отошла бесшумно. Чердак плавал в сумеречных тенях, свет от уличных фонарей косо падал в слуховые окна. Пахло пылью и гнилью.

Сыскарь не стал таиться. Рывком перебежал к вентиляционной трубе, от нее — к выступу боковой балки и дальше — к полуметровым торцевым стропилам. Чердак заворачивал под прямым углом. По науке из-за угла не следовало высовываться. Клал он на науку три короба! Выскочил из-за укрытия, готовый на любой шорох сделать кульбит и открыть огонь. Но все было тихо.

Двинулся в самый конец. Дойдя до глухой стены, вернулся, проверяя пожарные люки и слуховые окна. Люки были закрыты, окна заколочены. Перед поворотом ровно бы что-то изменилось в воздухе. Возвратился к крайнему слуховому окну и понял. Здесь не так пахло пылью, ее перебивал слабый аромат французских духов. Он надышался этой дрянью прошлой ночью, когда притащился к клиентке — вдове застреленного банкира — на дачу, чтобы оградить ее от ночных кошмаров.

Рядом с окном было брошено на пол рваное ватное одеяло. Вокруг валялись семь окурков, два — с явно свежими колесиками губной помады. Похоже, совсем недавно тут отдыхала парочка. Как она могла попасть сюда? Бомжам путь отрезали кодовые замки и вахтеры с лифтершами. Свои?.. Не та публика, чтобы заниматься чердачной любовью.

Уложил два окурка, мужской и женский, в целлофановый пакетик. Перед тем как вернуться в квартиру Уханова, протер носовым платком свой "ПМ" и возле подъездного люка затолкал вместе с окурками в расселину между досками.

В квартире уже хозяйничала милиция и суетились санитары с врачихой. Уложили Уханова на носилки. Вовочка заметил, как приоткрылся у него правый глаз. Подошел к носилкам. Глаз закрылся и снова открылся.

— Все нормалек,— проговорил, наклонившись, Вовочка.

Уханов прошепелявил:

— Лихославль... Записки у подруги... Добудь...

— Вы мешаете, гражданин! — сказала, тесня сыскаря, пожилая врачиха.

— В какую больницу вы его везете?

— Не в "кремлевку" же, в институт Склифосковского... Отойдите, прошу.

Оперативниками распоряжался подполковник милиции, тяжелый, как бульдозер, губастый, с глазами навыкате. Возле него топтался такой же губастый сержант с рацией. Двое в штатском обшаривали квартиру. Вовочка заметил, как один из них, порывшись в инкрустированной шкатулке, сунул что-то в карман.

— Эй-ей! — крикнул он ему.— Верните вещь!

Тот вопросительно глянул на подполковника.

— Продолжайте осмотр места происшествия,— был ответ.

— Вы не имеете права рыться в вещах потерпевшего,— сказал Вовочка подполковнику.— Осмотр места происшествия — это не обыск.

— А это еще что за бородатый? — вроде бы удивился подполковник.— Кто таков?

— Друг потерпевшего.

— Как здесь оказался?

— Пришел в гости.

— Кто впустил?

— Лифтерша. Хозяин по домофону не отвечал, хотя я знал, что он дома.

— Ваши документы!

Вовочка достал удостоверение частного детектива. Подполковник раскрыл его и скривился как от зубной боли. Уставился лупастыми глазами:

— Значит, говоришь, в гости явился?

— Я с вами к девкам не ходил, прошу на "вы".

— Ах ты, сявка навозная! На "вы", значит? Свалил, как крыса, со службы, а мы за тебя говно разгребай!.. За каким хреном ты сюда привалил?

— Я уже объяснил, пришел в гости.

— Без приглашения?

— По договоренности.

— Это когда же вы успели договориться?

— По мобильному телефону, когда Уханов ехал домой.

— Мобильчиками обзавелись, топтуны балконные!.. Обыщите эту сявку!

Вовочка мысленно уговаривал себя не возражать и не сопротивляться. Один раз уже было — не сдержался, когда капитан-хамлюга вот так же, как этот подполковник, напрашивался на апперкот. И напросился. Неделю пришлось сыскарю кантоваться с уголовничками в камере. Выручил Уханов. Сперва вытащил под залог, потом размазал на суде обвинение так, что тот капитан извинялся чуть ли не на карачках. Но все равно погано Вовочка себя чувствовал: и нервы потрепал, и зуб потерял, доказывая сокамерникам, что он не п…р гнойный. Да еще и авансы по заказам пришлось возвращать. Бывшие коллеги прямо зверели от вида его удостоверения. Частное детективное агентство действовало на них, ровно красная тряпка на быка...

Он сам выложил на стол содержимое карманов. Подполковник покрутил сработанную под пистолет зажигалку, бросил со стуком на стол. Вытряхнул содержимое бумажника и сразу ухватился за три стодолларовые ассигнации. Это был суточный гонорар от банкирской вдовы за избавление от ночных кошмаров. Вовочка просто не успел положить банкноты в сейф.

Пиджачники-оперативники сноровисто и профессионально ощупали его, не забыв про голени. Вовремя он избавился от "Макарова". А по-хорошему бы и избавляться не надо. Всё эти поганцы — народные избранники: выкинули из закона об оружии статью, разрешающую частному детективу ношение и хранение пистолета. А как без него при такой рисковой службе?..

— Где же твоя пушка, топтун? — недовольно спросил подполковник.— Лифтерша ее видела!

— Она видела вон ту зажигалку,— показал на стол.

— Не бреши, сучий потрох! Была у тебя пушка!

— Будет, когда получу разрешение.

— Накося! — состроил тот фигу.— Баб пасти — рогаткой обойдешься!.. Откуда доллары? — он сделал ударение на предпоследнем слоге.

— Заработал.

— Кошкин, ты когда-нибудь видел доллары?

— Никак нет,— откликнулся сержант.

— На, погляди,— протянул ему купюры.

Сержант взял двумя пальцами, общупал, понюхал.

— Фальшивые! — выкрикнул, и деньги будто растворились в его руках.

— На экспертизу! — распорядился подполковник. Резко обернулся к Вовочке: — Чем недоволен, топтун? Ну!

Сыскарь понимал, что его провоцируют. Сдерживал себя из последних сил. В голову покатились горячие волны, словно он пропустил удар на ринге. В такие минуты он сжимался и зацикливался на одном: поймать противника на апперкот. И ловил. А сейчас нельзя, хотя противник вот он, бульдозер, но мясистый и открытый со всех сторон. Сейчас важнее выпроводить этих праворазрушителей, а там видно будет. И сразу в больницу: выяснить, что и как с Ухановым, устроить покомфортнее.

— Ну? Чем не доволен? — приблизился вплотную подполковник.

— Всем доволен,— ответил Вовочка.— Надеюсь, что валюту вернут после экспертизы?

— Валюту-у?! — удивленно вытаращился тот.— Какую валюту?.. Кошкин, ты видел в этом доме валюту?

— Никак нет,— отрапортовал сержант.

— И я не видел. И никто не видел. Тебе, топтун, везде валюта мерещится... Чего побурел? Никак драться хочешь? На — вдарь меня! Я тебя, как клопа, по стенке разотру! Ну? Слабо?

На больничной койке Уханову полегчало. Руки-ноги двигались. Шея хоть и болела, но голову он мог поворачивать. Левый глаз слипся, а правый видел.

Палата была трехместной. Две кровати пустовали. Возле него сидела женщина в белом. Она только что смазала его лицо чем-то холодным.

— Полегче? — спросила.

Уханов кивнул.

— Через денька три-четыре опухоль спадет.

— Что у меня? — слова ему давались с трудом, но говорить мог.

— Перелом челюсти и ушиб затылка.

— Надолго я к вам?

— Недели на три. Подремонтируем — и хоть орехи грызите.

Голос у нее был низким — грудным, успокаивающим.

— Те кровати не заняты? — спросил Уханов.

— Ваши соседи смотрят в холле "Санта-Барбару".

— Ко мне товарищ должен прийти.

— Пока никаких товарищей. Через пару деньков.

В палату заглянула нянечка:

— Надежда Васильевна, вас к телефону.

Она вышла. Но вскоре вернулась.

— Оказывается, вы — большой человек, Уханов. Приказано перевести вас в люкс. Сейчас привезут каталку.

— Не надо. Я сам.

— Не геройствуйте.

— Сказал, сам!

Он сел, свесил ноги. Пижамные штаны оказались обрезанными. Из них выглядывали волосатые ноги и в огромных разношенных тапочках выглядели бледными и неухоженными.

— Вам дадут другую одежду,— сказала Надежда Васильевна и виновато добавила: — Третий срок белье не меняют, нет финансирования. Родственники могут принести вам спортивный костюм... Обопритесь на меня.

Уханов заартачился. Она сама взяла его под руку. Голова у него слегка закружилась. Подкатила тошнота. Он сосредоточился и зашагал.

— Вот ваша палата,— сказала, открывая дубовую дверь.— Тут — гостевая, там — спальня.

Обстановка напоминала домашнюю. Круглый стол, накрытый веселенькой скатертью, диван, три кресла, телевизор, тумбочка с телефоном и даже компьютер. В спальне был вмонтирован в нишу еще один телевизор, и на прикроватной тумбочке стоял рядом с ночником второй телефон.

— Это — кнопка вызова дежурной сестры,— показала Надежда Васильевна.— Я тоже сегодня дежурю, нахожусь в ординаторской. Отдыхайте. И никаких телодвижений — строгий постельный режим.— Вдруг заговорщически улыбнулась: — Иначе разнагишаем!

Частный детектив Вовочка ветром прорвался мимо вахтерши и постовой медсестры на второй этаж. Не постучав, распахнул дверь ординаторской.

— Почему в верхней одежде? — строго спросила ужинавшая красотка в белом халате.

— Прошу пардону, больше не буду! Вы — врач? Я насчет Уханова узнать. Как он?

— Кто вы ему?

— Друг.

— Легкое сотрясение мозга и челюстная травма. Опухоль спадет, челюсть зафиксируем и станем кормить манной кашей через трубочку.

— Он не любит манную кашу. Шашлык любит.

Она засмеялась, на щеках появились ямочки.

— Ананасы с рябчиками тоже любит?

— Понятия не имею,— буркнул Вовочка.

— Жену известили о случившемся?

— Нет у него жены... Мне сказали, что он в трехместной палате. Переведите его в коммерческую одноместную, я оплачу.

— Уже перевели. И не в одноместную, а в люкс.

— А кто оплатил? Фирма? Так там еще не знают, что он у вас.

— Мне известно лишь, что деньги внесены наличными за все время лечения...

"Чудные вещи творятся на этом свете,— размышлял частный сыскарь Степан Вовочкин, возвращаясь домой.— Ни за что ни про что менты отбирают бабки, как гоп-стопники... Незнамо кто колотит мужика в собственной квартире... Тайный доброхот отваливает кошелку денег, чтобы подлечить избитого... Бардак да и только!"

Он вернулся на квартиру друга, чтобы забрать пистолет, окурочки и самому провести рекогносцировку на предмет похищенного. Ключ от квартиры Вовочка забрал, закрыв дверь после ухода ментов.

Ясно, что унесли диктофон и кассеты. Их не было ни в дипломате Уханова, ни в больничной описи личных вещей. Возможно, грабители прихватили еще что-то. Деньги Уханов держал в томе речей Плевако, рабочие документы — в папках на полке. Все собирался вмонтировать в стену сейф, да так и не собрался.

Впустила его та же балерина-одуванчик. Увидев, шарахнулась как от прокаженного. На лифте поднимала, прижавшись в угол и сжавшись в комочек.

В квартире был нормальный холостяцкий порядок. Менты, прикарманив гонорар банкирши, поопасались, видно, пакостить. Вовочка достал с полки том Плевако: в нем спокойно лежали двадцать стодолларовых купюр и четырнадцать пятисоток российских. В шкатулку сыскарь не стал заглядывать, он понятия не имел, что там хранилось. Папки на нижней полке лежали аккуратно, похоже, их не тревожили. В них Уханов хранил дубликаты уже отработанных дел. И еще Вовочка видел неделю назад досье Ненашина.

Он пробежал глазами корешки: Золотов, Кулагин, Юмашев, Пьянов... Сбросил папки на стол, перебрал. Досье советника президента исчезло... Дело запахло политикой, где игра шла без всяких правил и не всегда поддавалась логике...

Ночевал сыскарь в квартире Уханова. Оттуда и поехал к нему утром в "Склиф".

Вчерашняя красотуля-врачиха уже сменилась с дежурства, но отрабатывала дневную смену. Она милостиво разрешила проведать больного, сама провела в палату. Одна половина лица Уханова была багрово-синей, но глаз приоткрылся. Другой глядел с угрюмой обидой, но в целом — нормально.

— Привет, Мейсон! — от дверей поздоровался Вовочка.

— Почему не уехал? — прошепелявил Уханов похожими на оладьи губами.— Я же сказал тебе про Лихославль.

— Не врубился, Борис, зуб даю! Хотя ты, помню, говорил что-то про записки.

— Они хранятся у кого-то из подруг мадам.

— Выеду после обеда. Докладываю: бабки по-прежнему у Плевако. Папку Ненашина и диктофон с кассетами уперли. Значит, дело в советнике... Боюсь, что продает тебя кто-то. Кому известно, что досье советника хранишь дома? Кто заказал пропуск тем, что хотели тебя купить?..

— Может, менты за взятку пропустили? — разлепил губы Уханов.

— Не та смена. Старшим был Степан, мой тезка. Этот не пропустит — молится на тебя, как на Бога, ты же помог ему похоронить родителей... Я малость понюхал вокруг. На заяве в бюро пропусков фамилии вписаны последними и другим почерком. В бюро пропусков стоит телефон внутренний... Между прочим, твои гости нигде не прописаны... Делать тебе сейчас нечего, потасуй-ка своих на предмет крапленой дамы.

Уханов согласно кивнул, шевельнул губами:

— Ты езжай. Время теряешь...

3.

Неподалеку от резиденции президента стоял скромный, по сравнению с другими, двухэтажный особняк. И обнесен он был не кирпичным или бетонным забором, а высокой, гибкой и непрозрачной сеткой. Перелезть через нее можно было лишь с помощью акробатических трюков, да и то если не дергать сетку. Стоило ее потянуть с усилием, как раздавался комариный писк, и по внутреннему периметру мчались волкодавы. Легче было перемахнуть через трехметровые стальные ворота. Но их сторожили два амбала с отмороженными глазами в форме лесничих.

В этом доме, у горящего камина, сидели двое. Хозяин, немолодой, худой как туберкулезник, с кривым и хищным носом, сказал скрипучим голосом:

— Прокрути то место, Полкаш, еще раз.

— Называйте меня Пилотом,— хмуро отозвался его собеседник.

Это был его псевдоним еще по государевой службе. И заимел он его не по собственной фантазии. А после того, как нежданно вляпался со своими ребятами в крутую заварушку на колумбийской границе. Тогда они сумели захватить у наркодельцов частный самолет. Машина была незнакомой, он с трудом поднял ее в воздух и приземлился на военном аэродроме близ Гаваны, где базировалась советская эскадрилья. С тех пор и стал Пилотом.

— Давай, давай, крути,— поторопил его хозяин. Через минуту из миниатюрного диктофона послышался сипловатый женский голос: "... записочки, самолично им написанные. Тому — столько-то наличными отгрузить, другому — столько "зелеными"... если что со мной случится, подруга знает, куда их передать. Приедет в Москву и передаст..."

— Стопори. Не пылит, а?

— Не похоже.

— Прямо сейчас мальчиков — в Лихославль. Прочесать родню и всех знакомых трындух.

— Белый и еще трое уже в пути.

— Молоток. Только без хипиша и мокрухи. Малявы — мне, Промокашку — на ферму, пущай ее Бугай поколет, вдруг где еще бумаги заныканы.

— Шеф! Завязывайте с жаргоном. Вы теперь не пахан и не Туз, а бизнесмен.

— Ну-ну, Полкаш-Пилот. Шибко ты умный. Недаром три конторских звезды носил. А все одно — не лезь! Знаю, где и какую масть держать... Хвост с Красавчика сыми — и так будет наш со всей требухой. Говоришь, к соседу приехал?

— Больше часа там. Похоже, вхолостую.

— Врачи не пущают или сам не допускает?

— Пока не знаю.

— Прокалываешься. Такие бабки вгрохали в этих жуков по твоей наводке.

— Жуками мы сняли информацию с Красавчика и с Козырного.

— А почему с соседом прокол?

— У него только дочерины окна чистые.

— Не копоти, Полкаш. Все одно — должен знать!

— К утру узнаю, если не помрет.

— Не помрет! Он за жизнь держится больше, чем за власть. До срока его никто не сколупнет, не дадим! Один военный авторитет хотел натравить на него кентов в погонах, а и самого сколупнули... Два года — наш срок. И наш шанс. Потом Красавчика в сброс как шестерку... Акинолос не наследил?

— Он — профессор в своем деле. Через три недели клиент будет в норме, как и заказывали. А пока походит с сеткой во рту.

— Больничку проплатили?

— Так точно. Как быть с информаторшей?

— А чё, у нее шнурок остался к Черепу?

— Нет. Для страховки.

— Адвокат — сам козырной и дошлый, обрежет. И коптить не станет, чтобы масть не ронять... Акинолос на ферме?

— Вместе с телкой.

— Отправь обоих к макаронникам. Луиджи бойца просит. Его семейку бочкуют, как селедок.

— Своей пехоты нет, что ли?

— Засвеченная. А нам грех не помочь забугорному братану. Не за так, за четвертинку берега. Через пару лет она будет нам в самую жилу... Как там у военных кличут запасную малину?

— ЗКП. Запасной командный пункт.

— Во-во!.. Все, Полкаш. Крути трындух в Лихославле.

— Докладывай, Белый! — с порога бросил бывший полковник и бывший Пилот бывшему капитану.

Псевдоним Белый тот получил еще при Брежневе, потому что был тогда черноволос и темен лицом. Теперь его голову украшала плешь, а лицо походило на печеный блин. Он был старшим в операции "Трындухи".

— Все по плану, Пилот. Учительнице-пенсионерке представился сотрудником собеса. Она назвала четверых, с кем Мадам дружила. Одна утонула шесть лет назад. Вторая живет рядом с пенсионеркой — алкашка. Третья выехала в Тверь — проверили: бедует с четырьмя ребятишками в коммуналке, муж сидит... Последняя из четырех осела в деревне Бухалово — разведенка, бездетная, шалавая. Три месяца назад навестила мать, купила ей японский телевизор и поставила телефон. Ее сейчас пасут Рыбак и Флакон.

— Все?

— Флакон засек возле дома пенсионерки бородатого мужика. Похоже, с бодуна. Глотал возле столба пиво из бутылки.

— Проверили?

— В ближних домах его не знают. Возможно, из тех, кто шастает к алкашке — подруге Мадам.

— Самого прощупали?

— Флакон упустил его.

— А ты куда смотрел?

— Я в это время пил с бабулей чай. Вручил ей от собеса материальную помощь — тысячу рублей. Отвез на вокзал и купил билет до Тюмени, чтобы навестила дочь и внуков... Вот ее расписка и благодарность собесу.

— Что у Рыбака?

— На связь выходил два часа назад. Объект обнаружен. Жду к исходу суток.

— Свободен...

Оставшись один, Пилот некоторое время сидел в кресле. На душе было пакостно, будто там ночевали кошки. Эти твари гадили в душу уже второй месяц, с того дня, как стали пасти Красавчика и козырного адвоката. Опять — сволочная политика, а ведь дал зарок после Белого дома не лезть в это дерьмо. А оно само вылазит из всех щелей, даже из-под бабья. Что поделаешь, если деньги и политика — близнецы-братья... В дверь робко постучали.

— Входи! — рявкнул Пилот.

На пороге возник тщедушный косоглазый мужичонка с подносом в руках. Он был из шестерок Туза еще с потьминской зоны и числился владельцем дома.

Косоглазый молча прошел к столу, расставил тарелки с солеными груздями, огурцами, помидорами, ломтями ноздреватого деревенского хлеба. Словно фокусник, вытянул из кармана бутылку "кристалловской" и два граненых стопаря. Знал, мерзавец, вкусы наезжавших гостей.

— Есть борщец по-вашему, котлеты с жареной картошкой,— доложил Косоглазый.— В момент сварганю яишенку с салом. Или чего другого?

— Пошел вон!

Косоглазый отправился, куда его послали. Однако Пилот знал, что он сидит на кухне и ждет сигнала из гостевой: все у него готово для яишенки с салом, стоит только поднести спичку к газовой горелке.

Есть Пилоту не хотелось. Налил стопку, опрокинул, хрустнул молоденьким груздем. Хотел позвать для компании Белого — раздумал: тот заметно стал злоупотреблять. Хотя если с кем и напиться, то только с ним. Единственный остался, кому еще можно доверять, и то до определенного предела. Второй из бывших подчиненных, Акинолос, и раньше был темным конем. Он появился на Белой даче последним из их семерки: не пил, не курил, до одурения качал мышцы и был молчалив, как покойник. Исполнитель из него получился отменный — от сих до сих без осечек и фантазий. Таким и остался. Только синие глаза осветлели, и временами в них загорались ядовито-зеленые точки:

— Сколько?

Если сумма не устраивала, он молча качал головой, ожидая прибавки. В старые времена такой — даже не высказанный вслух — вопрос считался кощунственным. Тогда они мыслили себя государственными людьми. Так, пожалуй, и было. О Белой даче знали лишь руководители самого высокого ранга, и то далеко не все. Один из них, чей портрет красовался в каждой ротной ленкомнате, сказал стоявшему перед ним навытяжку будущему Пилоту:

— Отныне вы не человек, а исполнитель воли государства.

Но даже в ту пору он ощущал себя хоть и "исполнителем воли", но человеком. До тех пор, пока Меченый не предал их. Потом на малое время вновь почувствовал себя человеком, когда все семеро сидели в почерневшем от гари Белом доме. Кому поверили? За кем пошли, дураки? За никудышными актерами, устроившими бездарный спектакль? Один — интеллигент-теоретик, другой — офонаревший генерал, оравший в матюгальник:

— Почему не бомбят Кремль? Я же дал команду!..

Их семерка не стала ждать утренней развязки. Пилот знал, что из коллекторной есть вход в карезы. На языке документов они назывались — ПЭС, что означало: подземная эвакуационная система. Она прорезала всю Москву и имела 24 входа и выхода. В державные времена ее обслуживала целая рота доверенных самокатчиков во главе с майором Жорой. Он и назвал эвакуационную систему карезами по аналогии с подземными ходами сообщения в одной из азиатских стран, где выполнял спецзадание и, вопреки всему, выжил. По двенадцати карезам майор Жора ежедневно отправлял патрульные группы и раз в месяц занимался проверкой и обновлением контейнеров с НЗ.

Перестройка вытряхнула самокатчиков из государственной обоймы, растолкала их по разным ведомствам. Все, кто знал о карезах, либо ушли из жизни в горячих точках, либо тихо погрузились в рыночный омут, оставаясь верными подписке о неразглашении тайны. Старые кадры умели ее хранить.

Из БД-7 только Пилота посвятили в тайну подземелья. Его гидом был сам майор Жора. Последний, двенадцатый, маршрут вывел их на берег Москвы-реки. Перед тем как выбраться на поверхность, майор Жора открыл электронным ключом один из двух вмурованных в каменную стену шкафов. Дверцы раздвинулись с комариным писком. Внутри вспыхнула лампочка, залив светом стеллажи, заставленные консервными банками и коробками с надписями: "сухой паек", "питьевая вода", "аптечка". Правый, самый узкий, отсек был заставлен разнокалиберными бутылками.

Майор Жора, вытянув одну из них, прихватил коробку с сухим пайком, закрыл прикосновением ключа дверцы.

— Владей! — протянул ключ Пилоту.— И держи при себе на всякий пожарный. Один шкаф — технический: со снаряжением и боеприпасами, второй — с провиантом.

Они выбрались через люк, обложенный снаружи дерном, и оказались на береговом склоне. Майор Жора подвел его к плоскому валуну, разложил на нем припасы из шкафа НЗ. Отстегнул нож для выживания, из противогазовой сумки достал два металлических стаканчика, сделанных из снарядной гильзы.

— Давай, Пилот, вмажем за приобщение...

Через три года, находясь по спешному и дурному приказу в Таллине, Пилот узнал, что майор Жора пустил себе в висок пулю. А электронный ключ понадобился ему впервые в Белом доме.

— Пошли! — скомандовал он в тот вечер "дачникам".

Подчиненные безропотно поднялись и потопали за ним по мраморным ступеням вниз. Когда они пробирались по этажам, шальная пуля, выпущенная пьяным "защитником", отчекрыжила Акинолосу палец. Боец не пикнул, не покривился, отстегнул нож и отхватил повисший на кожице мизинец. Брызнул на обрубок из медицинского баллончика (их неограниченно выдавали на группу еще в старые времена), замотал носовым платком.

Дверь в карез Пилот обнаружил в самом темном углу подвала. Она открывалась и закрывалась бесшумно. По-комариному пищали только дверцы шкафов. Он нащупал сбоку тумблер, щелкнул. Тусклый свет заполнил накопительный бункер. Лампочка, забранная в стальную сетку, обросла паутиной. Похоже, что человек давно уже сюда не заглядывал. На дверцах двух металлических шкафов тоже висела паутина. Длинная лавка тянулась вдоль гладкой стены.

Пилот усадил подчиненных. Поднес к еле заметному углублению в дверце одного из шкафов ключ. Запищал комар, и дверцы раздвинулись. Шкаф оказался техническим. И вообще это был не шкаф, а целый контейнер, разделенный на отсеки.

Боеприпасы им не требовались. Первым делом он вытащил засургученный пакет с картой подземелья.

— Принимай, Белый! — стал выкидывать снаряжение: семь облегченных противогазов, семь костюмов ЭЛЬ-ЗМ, семь станковых рюкзаков и три фонаря-прожектора — все это могло пригодиться: кто знает, в каком состоянии оказались брошенные карезы.

С утра у них не было во рту ни крошки. Продовольственный шкаф они опустошали без сожаления. Видимо, с началом перестройки НЗ пополнялся со складов гуманитарной помощи: длинные американские банки с колбасой и сосисками соседствовали с немецкими галетами и голландской тушенкой. Среди бутылок Пилот высмотрел армянский трехзвездочный. Велел Белому вспороть три банки с крабами и коробку с галетами. Закрыл шкаф. Сказал как приказал:

— По три больших глотка. Снимаем стресс, перекусываем и смываемся.

Тоннельное освещение не работало. Включили два фонаря. Их лучи легко пробили подземную темень. Где-то впереди гудели электропоезда метро. Судя по карте, одиннадцать метров они должны были преодолеть по магистральному тоннелю, открыть ключом заслонку и уходить на северо-запад.

Дождавшись, когда прошел очередной электропоезд, Пилот быстро сделал одиннадцать широких шагов, качнулся вправо и уткнулся в овальную заслонку. Ключ не подвел и в этот раз. После того, как пролетел мимо очередной электропоезд, Пилот дважды мигнул фонарем, и через полминуты все семеро оказались в узком, не больше метра, проходе. Запахло гнилью и сыростью. Они шли под уклон и вскоре оказались в заполненной водой галерее. Костюмы закрывали тело до плеч, вода доходила до пояса.

Пилот сориентировался по карте, выбрал из трех боковых ответвлений левое и уверенно шагнул вперед. Замыкающим шел, как и положено, Белый. Вода уже не хлюпала под ногами, но пол и стены были сырыми.

Система еще дышала, но тяжело и трудно. Если посвященные и оставались, то им было не до нее. Демократические баталии и торопливое казнокрадство не оставляли для этого времени.

В промежуточном бункере Пилот решил сориентироваться еще раз. Он помнил, как майор Жора объяснял ему, что это единственный накопитель, где нет НЗ. По какой-то причине шкафы-контейнеры не стали ставить, но ниши для них устроили. Так и остались пещерные провалы.

Пилот повел фонариком по провалам и оторопело замер. А рука уже сама выхватила пистолет. Из глубины провала глядели на него два зеленых глаза. Секундное замешательство прервалось, когда раздался глухой выстрел. Не выдержали нервы у одного из семерки — у Алибабы. Раздался визг, перешедший в утробный вздох. К ногам Пилота свалилась серая тварь размером с собаку. Алибаба отскочил в сторону. Акинолос перевернул ее ногой. Она пару раз дернула мохнатой лапой и затихла.

Белый сказал:

— Ну и зверюга! Крыса, что ли?

Ему никто не ответил...

Под утро все семеро вылезли через замаскированный люк и оказались на берегу Москвы-реки, в том месте, где когда-то майор Жора поднял гильзовый стаканчик за приобщение…

— Все, дачники! — сказал Пилот, перед тем как разойтись по одному.— У кого есть желание, встречаемся на кордоне через трое суток в 16.00.

Надеялся, что кровавая спайка не даст им разбежаться в разные стороны. Но что ждать от индивидуала, если даже народы, прошедшие кровавое месиво войны, рванули друг от друга как настеганные?.. То, что не сумел Гитлер, сделали неумные политики и воры всех мастей.

Не сохранилась и дачная семерка. На кордон заявились только Белый и Акинолос. Уже после Пилот узнал, что Кафар умотал в Азербайджан, Алибаба оказался в Ташкенте, следы двух других затерялись. Наверняка тоже где-нибудь востребованы: профессионалы — не грибы в лесу...

4.

Белая дача — самое засекреченное управление всесильного ведомства государственной безопасности. Чем оно занималось — не знал никто, кроме нескольких человек в государстве. Но время от времени мир потрясали сообщения о странной и загадочной гибели политических деятелей, о несчастных случаях, происходивших с популярными на западе перебежчиками из Страны Советов, о внезапных государственных переворотах в странах третьего мира.

Изредка на местах происшествий находили неопознанные трупы. Кто они — установить не было никакой возможности: ни документов, ни других признаков, которые бы говорили о национальности или хотя бы о принадлежности к стране проживания. Так и уходили анонимно в небытие.

Не знал никто и о том, сколько и какие подразделения включала Белая дача. Это было секретом даже для исполнителей — так официально именовались те, кто входил в списки личного состава БД. Да и списков, пожалуй, никто не вел. Существовали безликие БД-1, БД-2 и так далее, до неконкретной цифры.

Пилот был командиром группы БД-7. Все подчиненные ему исполнители имели офицерские звания и тройные должностные оклады, как участники боевых действий. Впрочем, их служба и обязывала действовать по-боевому. Только ордена не афишировали, и гробы в адрес родных не приходили...

Последний раз Пилот видел своего куратора незадолго до Форосского спектакля. Маршал сидел в кресле в рубашке без галстука, что само по себе уже было необычным. Китель с большой звездой на погонах небрежно был брошен на диван. Его хозяин, похоже, прихватил насморк, то и дело вытирал большим белым платком покрасневший нос. Был озабочен, хмур. Говорил с паузами, будто ему тяжело было выталкивать слова:

— Все, Пилот. Вас нет и не было. Ты и твои люди — пенсионеры союзного значения. Затаитесь и ждите... Если дождемся... И еще, Пилот. Выбил для вас денежное содержание за год. Получи на всех... За службу спасибо... Свободен!

Через месяц маршал непутево и оттого загадочно ушел из жизни. Пилот остался без куратора. Но подчиненным, с которыми время от времени встречался, об этом не говорил. Жили тихо и общались все реже.

Собрал их всех вместе, когда вокруг Белого дома запахло паленым. Решил, что присяга требует их присутствия там, где решается судьба государства. Но быстро понял, что она, судьба государства, мало кого интересует и что вляпался он с ребятами в большую разборку властных группировок. Тогда и увел "дачников", не дожидаясь финала, по подземным карезам...

Пробездельничал он год. Умотал в тихую Мордовию, где осталась на берегу речки Вад родительская изба. По местным меркам, был он человеком весьма состоятельным. Водку в сельпо закупал ящиками, игнорируя самодельную косорыловку. Угощал оставшихся не у дел деревенских мужиков. С их помощью поправил покосившийся дом, перекрыл прохудившуюся крышу. Заменил двери и сколотил новое крыльцо.

Жить было можно. Спокойно, безбедно и размеренно. Он и жил так. Без газет и телевизора. Миниатюрный японский приемник настроил на музыкальную волну "Ретро" и делал нехитрую домашнюю работу под старые песни. По утрам топил печку и ходил к колодцу за водой. Ставил на озере Имерка сети под лед и раздавал рыбу деревенским бабенкам. Те в благодарность носили ему молоко, яйца, картошку.

И судачили меж собой: откуда объявился пропавший сын тети Кули — Юрка? Бобыль али женатый? Мужик совсем еще молодой — как ему без женского догляду?.. Подослали румяную доярку Райку: хомутай, мол, пока не поздно!

Пилот от Райки не отказался, мужское естество требовало свое. Но захомутать себя не дал, совместного проживания не дозволял. Райка сама захомуталась и ублажала его, как умела...

Весной Пилот захандрил. Не по нему оказалась такая жизнь. Душа потребовала действа, ей не хватало каждодневного напряжения, полета, риска.

Собрался он в одночасье. Колол для бани дрова и вдруг бросил топор. Зашел в избу. Переоделся. Прихватил документы, деньги. И, не попрощавшись ни с кем, ушел пешком на станцию.

Утром он был в Москве, в нелюбимой своей квартире, рядом с нелюбимой женой. И наверстывал упущенное, трое суток просидел у телевизора.

В стране творилось черт-те что. Россию растаскивали в открытую, это выдавалось за достижение демократии. Неприкрытое казнокрадство преподносилось как государственная доблесть и называлось приватизацией. Каждый день кого-то отстреливали, грабили, брали в заложники... Подозрительные американские делегации — даже по рожам было видно, что в них люди из Лэнгли — допускались в святая святых: на атомные и космические полигоны, на радиолокационные комплексы, в оборонные НИИ — куда раньше попасть было невозможно даже с допуском к особо секретным документам. А тут нате вам! Распродали секреты оптом и в розницу. Поливали грязью армию, спецслужбы и все, чем недавно гордились.

То, что не сумел сделать Гитлер, сотворили свои, туды их в медь! Политики называется!.. Сколько же они хапнули за свои старания! Уж не тридцать сребреников, как Иуда, куда как больше!

Окончательно вывело из себя Пилота заявление президента: берите суверенитета, сколько проглотите! Это была труба, в которую вслед за Союзом могла пролететь и Россия. Бывший майор, ставший кавказским генералом-наместником, сдвинув пилоточку набекрень, вещал об этом самом суверенитете как о манне небесной, ниспосланной Аллахом. Им не переставала восхищаться велеречивая демократка-депутатша, которую новоиспеченный генерал фамильярно называл Алина-свет...

За что, спрашивается, боролись и клали головы, если девизом новой России стало беззаконие, воровство и сволочизм? Тем, кому было положено сидеть в камерах, вещали в камеры телевизионные. А народ скатывался в нищету.

К исходу третьих суток Пилот вдруг увидел на экране знакомую физиономию. То был его сокурсник по высшей школе, но почему-то в милицейской форме. А на беспросветных погонах поблескивали в ряд две шитые звезды. Ни хрена себе рост — до генерал-лейтенанта! Хотя в курсантах ничем особым не выделялся, разве что собирал комсомольские взносы и играл в самодеятельном оркестре на саксофоне... Теперь вот, оказывается, борется с организованной преступностью, начальник управления в МВД.

Отвечал он на вопросы усатенького телеведущего довольно толково. Рассказал, как его подчиненные обезвредили банду рэкетиров, обиравших водителей-дальнобойщиков на подступах к Москве. И закончил словами: "Бандит должен сидеть в тюрьме!"

Тут только Пилот вспомнил его имя и фамилию: Толя Кортусов. Лет восемнадцать назад они даже пару раз бывали в общей компании с хористками Волжского ансамбля. Неплохим парнем он в общем-то был: никого не закладывал, не жадничал, не выпячивал себя. Когда чего-то не понимал или не хотел во что-то вмешиваться, говорил: "На хрена нам сахарный завод?" Его и прозвали Сахарным заводом. Зато по общественной линии мог организовать что угодно. Скалился и объяснял, что нарабатывает капитал для будущей карьеры. А что? Нормально. Все, кто носит погоны, не чужды карьерных устремлений. Нельзя быть равнодушным к тому, сколько звезд на твоих погонах...

Утром Пилот позвонил дежурному по МВД. Тот не дал телефона Кортусова, но пообещал доложить генералу о звонке и передать номер телефона абонента.

Кортусов позвонил в обеденный перерыв:

— Рад тебя слышать, бродяга! Прошел слух, что тебя шлепнули в какой-то горячей точке. Значит, долго будешь жить... Как, Юр, насчет посидеть за рюмкой чая?

— Во-первых, поздравляю тебя с двумя звездами! — погладил его по голенищу Пилот.— И надеюсь, что это еще не вечер.

— Ха-ха! Полдень!

— Во-вторых, готов к общению с генералом.

— Значит, сегодня. В девятнадцать ноль-ноль. В Домжуре годится?

— Туда же только журналистов пускают.

— Отстал от жизни, Юрок. Всех пускают, у кого бабки есть. Потом не забывай о моей должности — любая дверь открыта...

Кортусов прибыл к Дому журналистов на черной "Волге" с мигалкой и антенной. Был в генеральской форме с пятью рядами наградных колодок. Швейцар встретил его с поклоном и Пилота не обделил почтением. Мэтр проводил их в отдельный кабинет, где уже был накрыт на двоих стол.

Пили коньяк. Закусывали семгой с лимоном. Трепались о беззаботных курсантских годах.

— Неужели тебя на пенсию отправили? — спросил Кортусов.

— Отправили, Толя.

— Пойдешь ко мне? На убойный? Те же три звезды для начала, те же льготы. На раз оформим!

— Воздержусь пока. Не разберусь, что вокруг творится.

— На хрена тебе сахарный завод? Наше дело простое и четкое, как оплеуха: бандит должен сидеть в тюрьме.

— И сажаете?

— Сажаем, Юрок. И будем сажать,— Кортусов заметно пьянел, с каждой новой рюмкой становился резче и увереннее. Даже значимее.— Вот-вот, Юрок, начнутся разборки между "курносыми" и "зверьками". Тут нам и карты в руки.

— Кто такие "зверьки" и "курносые"?

— "Зверьки" — черные с Кавказа. Всю Москву заполонили. Главарь у них Шамиль — сволочь, клейма негде ставить... "Курносые" — тоже уголовники. Но свои, доморощенные. Пахан — банкир-уголовник по кличке Туз. Законник, рулит по старым воровским понятиям.

— На самом деле банкир?

— Один из учредителей банка "Норд". Грязные деньги отмывают, сволочи! Понастроили особняков-крепостей, окружили себя охраной и болт забили на всю правоохрану.

— Что же вы их не возьмете, Толя? Есть же СОБРы, ОМОНы?

— Взять-то можно. Только не за что. Сами рук не марают, нигде не засвечиваются... Так-то вот, Юрок... Ну, давай еще по одной!

Выпили, закусили. Заказали еще бутылку. В голове у Пилота провернулись не утратившие смазки мозговые шестеренки. Забрезжила смутная идея. Ее стоило осмыслить и закольцевать.

— Не пойму я, Толя. Вам координаты Шамиля и Туза известны?

— Все известно: и адреса, и телефоны. Но сейчас не старые времена. Возьмем — в дерьме окажемся. Придется отпускать и извиняться. Иначе адвокаты и пресса с говном смешают: нарушили права человека. А вот когда начнут друг друга мочить — мы их с поличным, и потянем за цепочку.

— Ты можешь мне дать телефоны граварей?

— Зачем? — тот, хоть и прилично опьянел, но насторожился.

— Есть мыслишка. Обмозгую и, возможно, приду к тебе с готовой идеей.

— Идей, Юрок, хватает. Нет толковых исполнителей. Своей команды нет у меня, потому и сватаю тебя... Телефоны, говоришь?..— Он достал из внутреннего кармана кителя тонкий, как фанера, калькулятор в коже. Пилот подумал: записная книжка недопустимая роскошь для бывшего "конторщика". Подумал и промолчал. Кортусов разглядел нужную кнопку, ткнул пальцем.— Записывай!

— Запомню.

— Забудешь по пьяни... Ну да хрен с тобой, запоминай...

Они трапезничали еще не меньше часу. Разговор закрутился вокруг извечного женского — тем более, что их обслуживала длинноногая, узкобедрая блондинка с лицом-иконой. Пилот поддерживал треп автоматически. Идея в голове уже оформилась и звучала как задание: ввязаться в разборку "курносых" и "зверьков". Поддерживая одних, валить без жалости других. Чем меньше их останется, тем легче станет дышать. Довод ему казался чистым и убойным, как спирт-ректификат.

Пилот позвонил Тузу на его мобильный:

— Здравствуй, Туз!

— Ты — кто? — ответил абонент сиплым голосом.

— Нужный тебе кадр. Хочешь увидеться — назначь встречу.

— Может, и нужный, коли мой номерок срисовал. Я твой — тоже,— и отключился.

Встречу ему назначили в корейском ресторанчике. Небольшой зал был опрятен и пуст. Старый кореец с поклонами провел его в отдельную кабину. Там сидел бледнолицый, с голым, как бильярдный шар, черепом и глубоко посаженными черными глазами мужик, упакованный в строгий английский костюм.

— Присаживайтесь.

— Я хочу видеть хозяина.

— А я не похож на хозяина?

— Вы похожи на его юриста.

— Угадали. Кто вы такой?

— Юрий Сергеевич. Пилот.

— У вас есть личный самолет?

— У меня есть больше, чем самолет.

Шторка отодвинулась, в кабину протиснулись двое в кожанках. Пилот сразу засек, что один, закрывший выход, держал в объемном кармане ствол. Второй зашел за спину, умело обшмонал, доложил Черепу:

— Пустой.

Пилот не взял бы в "семерку" ни того, ни другого. Он мог вырубить обоих, толкнув стол на Черепа, но нужды в этом пока не было. Он лишь произнес:

— Невежливо.

— Береженого Бог бережет, Юрий Сергеевич,— откликнулся Череп.

"Кожаные" вытиснулись из кабины, и появился Туз.

— Ну, лепи, чем ты мне нужный.

— Пусть юрист выйдет.

— У нас секретов нет.

— У меня есть.

Туз показал кивком на выход. Череп с достоинством удалился.

— Лепи! — повторил.

— Знаете, что такое БД?

— Никогда не слыхал.

— Про "Альфу" слыхали?

— Крутая контора.

— БД еще круче. Я из этой организации, остался без работы. Могу помочь в разборке со "зверьками".

Откинувшись, Туз долго и внимательно разглядывал сидевшего напротив плотного, угрюмого и скуластого мужика. Наконец спросил:

— Какое звание имел?

— Полковник.

— Спеца по дальнему мочилову найдешь?

— Вы имеете в виду снайпера?

— Его.

— Найду.

— Кончили базар. Жди маляву...

Через неделю Пилот возглавил службу безопасности коммерческого банка, где председателем правления был Череп, а Туз — одним из учредителей и фактическим хозяином. Отыскал по старым адресам Белого и Акинолоса, сдыхавших в Москве от безделья. Предложил работать вместе. Они восприняли предложение как очередное задание: ни колебаний, ни сомнений — готовность номер один. Оклад бывшим исполнителям воли государства положили не в пример больше, чем денежное содержание в "семерке". А премиальные в три раза перехлестывали оклад.

Шамиля Акинолос снял во время пикника, Абрека завалил, когда тот выходил в окружении телохранителей из кафе "Дарьял". Рубик получил свою свинцовую порцию во время разборки с коптевскими. Никто из них не понял, что киллер стрелял с дерева в пятистах метрах. Кровь потребовала крови, и обе группировки принялись мочить друг друга.

Туз только потирал руки и отстегивал исполнителям премии. Размякнув в парной и усевшись в халате за стол, пускался в философствования.

— Наши законы, Полкаш, надежнее. Потому ты к нам и прибился. У нас отморозкам хода нет. А в государстве отморозки в законе. У нас каждый в общак в клюве несет. А государство свои налоги собрать не может. Если бы мы правили государством, Полкаш, нищих бы не было, мы бы им на подогрев отстегивали... Ну, дернем, чтобы дети грома не боялись и ... до старости стоял!..

Бандитские разборки были для Пилота ровно хлеб с маслом в голодный год. Он организовывал ликвидацию авторитетов в уверенности, что делает полезную работу. Даже когда Туз объявил отстрел конкурентов из "курносых", возражения у Пилота это не вызвало.

Первая кошка царапнула, когда Туз спросил однажды:

— А можно с улицы узнать, Полкаш, о чем мы с тобой вот тут базарим?

— Если иметь вертолетик.

— Ну ты загнул. Как зарокочет, мы и заткнемся.

— Не вертолет, а вертолетик. Он — вот такой,— Пилот показал на пивную пробку.— Похож на жука с крылышками.

— А где такого жука взять?

— В одном хитром НИИ.

Туз собрал на лбу морщины, так он включал мыслительный аппарат. Туговато, наверное, вращались не смазанные специальными знаниями мозговые шестеренки. Но зона — тоже университет. Туз мог просчитать комбинацию на пять ходов вперед, отбрасывая детали и мелочи. Для мелочей у него был Череп со своими аналитиками, компьютерщиками, юристами. Туз не жалел общаковских денег на всякие технические новинки, и Пилот предполагал, что он втихую почитывает журналы. Не сам же додумался купить стационарную установку для снятия информации с телефонных линий. Через неделю "купцы" пригнали ее из Японии. А в Италии через Луиджи были закуплены уже по заявке Пилота американские приемники; программисты Черепа без особых проблем настроили их на частоты пейджинговых компаний... Теперь вот Тузу еще что-то понадобилось. Разгладив лоб, он спросил:

— Почем те жуки, Полкаш?

— Не знаю.

— Узнай. И раздобудь парочку.

— Дешевле купить информатора.

— У этих не купишь.

— У кого — этих?

— Сосед из резиденции...— Показал оттопыренным большим пальцем себе за спину — в той стороне был особняк президента.— Он самый, Полкаш. Авторитет у галстучных отморозков.

Так в разборки влезла политика. А Пилот подумал: выучить бы в свое время будущего пахана, определить на государеву службу — умный ведь мужик, с царем в голове. Министром бы уж точно стал, если не выше. Создал же свою нелегальную империю... А кошка царапнула.

Однако в резиденции президента электронная система защиты была самого высокого класса. Ограду, помимо телевизионных установок, контролировал инфракрасный луч. Тот, кто задумал бы через нее перебраться, разорвал бы луч и вызвал сигнал тревоги... Но на всякий яд есть противоядие. В том же НИИ, как знал Пилот, изготовлялся компактный приборчик, фиксирующий частоту лучика и вырабатывающий на этой частоте свой, точно такой же. Прыгай через ограду, никакой тревоги не будет.

Окна тоже имели электронную защиту, кроме трех, в дочерних апартаментах... С них и была снята первая информация с помощью вертолетика.

Туз опять довольно потирал руки:

— Значитца, Красавчику отставка? Значитца, другого хахаля завела?..

— Никак нет, шеф,— отозвался Пилот.— Столбович — дублер.

— Во дает девка! И ее вилла на Николиной горе — на дублера записана?

— В Испании тоже.

— Значитца, так. Перво-наперво, Полкаш, досье на этого фраера. Откуда взялся? На чем стоит? Из чего делает бабки и сколько?..

— Сын бывшего обкомовского секретаря в Сибири. Закончил МГИМО. Владеет двумя языками и четырьмя фирмами-матками. Двумя строительными — подряды на ремонт и реставрацию кремлевских зданий. Двумя медицинскими — поставки медикаментов и оборудования из-за рубежа. Годовой оборот — миллиард в валюте.

— Вот те хрен! Как же мы его не срисовали?

— По мелочам отстегивают его медицинские фирмочки со своими генеральными. Он держится в тени. В администрации имеет прозвище Кошелек.

— Фартовая кликуха. Ставлю на фонарь. А ты, Полкаш, давай картинку. Чтобы на шконке нагишом. С обоими.

— Она принимает по одному.

— Череп обоих рядом уложит на картинке. Так базарю, Череп?

— Так,— кивнул тот. Он был тогда в предбаннике третьим.

— И вот чё, милок,— продолжал Туз,— держи это дело в заначке. Как просигналю, пустишь по нашим тискалам. Серику на телек — тоже: шибко до "зелени" жаден.

— Он под Пронырой ходит,— вяло усомнился Череп.— А Принцесса — главный сексот Проныры.

— Сдаст. Должок за ним. Помнишь, с нефтяной трубой его прикрыли. Да и крапленые авизушки на нем висят... Можем и тиснуть в "московском брехунце".

— Не любит он долги отдавать.

— Прижучим. Хоть и темнит в последнее время. Левую колоду тасует.

Череп опять с достоинством кивнул. Пилот не выдержал:

— Пакостное это дело, шеф.

— Да ты чё, Полкаш? Они же отморозки! Разуй зенки, обозри, что вытворили с державой! Да у нас за такую подлянку знаешь что бывает?..

— Знаю...

Пилот на своей шкуре убедился, что государство попало в руки отморозков. Столбович — из них же. Если бы пахан дал команду "свести", он бы нашел исполнителя, даже без Акинолоса. Сумел бы и Принцессу отдать на раздербан быкам. Но Туз мыслил по-государственному, не хотел разыгрывать эту карту, держал ее до поры до времени в рукаве. Ждал, когда банк соберет все ставки в самый напряженный выборный момент.

Пилот, который всегда был готов служить державе головой, руками и ногами, вдруг пронзительно понял: сколько же невостребованных, таких, как Туз, остались в те самые времена, когда он был Человеком! Так где она и в чем, сермяжная Правда? Не было ее, нет и будет ли? А вечные лозунги о свободе, равенстве и братстве жили и будут жить на радость словоблудам и как мечта о несбыточном. Или сбыточном?

Если бы Пилоту пришлось выбирать между Тузом и президентом, он бы проголосовал за Туза. Пахан никогда не обманывал своих подданных и никого не предавал. И если бы пообещал лечь на рельсы, то лег бы и даже глаз не зажмурил.

— Ты куда делся, Полкаш? — услышал он.

— Прокручиваю, как выполнить твое задание.

— Вот и ладно. А что не шестеришь — держу в уважении. Козырной вот тоже не шестерит. Знает цену своему боталу...

5.

В комнате было душно. Косоглазый, похоже, протопил печь и успел заклеить окна, не дожидаясь прихода зимы. Туз, намерзшийся на северах, любил тепло.

Пилот вышел на крыльцо. Солнце вяло просвечивало сквозь жидкую вату облаков. День клонился к вечеру.

Двор был большим, надежно упакованным в два забора: высокий дощатый — по внешнему периметру и мелкосетчатый, на острых арматурных кольях — по внутреннему. В самом углу двора желтела просторная баня, рубленная из липы,— любимое место отдыха Туза. На задворках крепенько сидел в земле приземистый кирпичный сарай с окошками-бойницами и огромным погребом, из которого шел лаз на огородные зады. К сараю притулился гараж на четыре автомобильные персоны. "Зверь" Пилота с встроенной в автозеркало видеокамерой стоял снаружи и выглядел дряхлым жигуленком. Но то была лишь оболочка. Все нутро изготовлено по спецзаказу, и ободранный "жигуль" мог дать фору любому "мерсу"...

"Зверь" напомнил Пилоту спецбурсу, где он, старший офицер, до того как возглавил БД-7, три месяца ходил в рядовых курсантах. Инструктором по вождению там был гуттаперчивый Эрик, летавший по автодрому на горбатом "Запорожце" с мотором от "феррари". Пилот считал себя профессионально подготовленным, мог управлять всем, что летает, ездит, плавает и прыгает. Но то, что вытворял гуттаперчивый Эрик, выходило за пределы человеческого. На "змейке" задние колеса его "горбатого" проскальзывали с визгом, и на очередной конус машина вылетала боком. На льду он исхитрялся затормозить свой броневик в сантиметре от бетонного столба.

В той дерсе* Пилот ни разу не увидел никого из курсантов, кроме Белого. Он был его напарником. Жили в общем бункере без единого окна, но в разных комнатах. Встречались на занятиях и в маленькой кухоньке, куда безголосая толстуха три раза в день привозила им еду. Бетонные стены бункера были обиты поролоновыми матами, сквозь них не просачивалось ни звука. Но Пилот понимал, что учебный центр наполнен круглосуточной жизнью, о том говорили бесчисленные машинные и людские следы спецназовцев разных уровней.

Перед отработкой седьмого упражнения, когда они ненадолго остались на автодроме одни, Белый сказал Пилоту:

— Двое из наших сыграли в ящик.

— Откуда информация?

— Помнишь, вчера "Волга" вон там стояла? Водила приоткрыл дверцу. Кто-то в машине говорил по мобильному, что оба трупа вывезут ночью.

У Белого был слух дикого зверя, и, как дикий зверь, он всегда уходил от погони...

Седьмое упражнение входило в программу мотоциклетной подготовки. Но без мотоцикла. Автомобиль буксировал сани: один курсант — за рулем, другой, мотоциклист,— в санях. На скорости он вставал на ноги, прыгал головой вперед, чтобы, перевернувшись в воздухе, приземлиться на обе ноги... Пилот устоял на ногах с первого раза, Белый — с третьей попытки.

Наверное, курсанты могли отказаться от этих смертных игр. Может, и были отказники. Но Пилоту с Белым такое просто не приходило в голову. Они отыграли все положенное и не сыграли в ящик. Пилот напоследок даже согласился на предложение гуттаперчивого Эрика "покернуться". Разогнались навстречу друг друга на "Жигулях" и на скорости за полторы сотни тормознули, нежно коснувшись бамперами...

Пилот уселся на крыльцо, закурил. Душа по-прежнему плавала в паскудстве.

————————————

* Дерса (жарг.) — диверсионная школа.

Да, было семеро — осталось трое. Были государственными — стали все больше погружаться в уголовщину. Привыкли к шальным деньгам, а привычка, как известно, вторая натура. Белый еще держится, а Акинолоса, похоже, болото засосало по самые брови. И нет впереди финишной ленточки, чтобы остановиться и сказать: все, конец дистанции!

Была у Пилота мысль бросить все эти игры, когда стали пасти Красавчика и его адвоката. Адвокат, конечно, пройдоха, причем талантливый пройдоха. Но не бандит, не жулик. По зубам схлопотал — переживет, зато будет знать, как защищать высокопоставленных мерзавцев!

Красавчик — то мерзавец. Ограбил через Мадам доверчивых простаков. Нахапал с коммерсантов за госзаказы, за контракты, за информацию, что выуживал через Принцессу... на лесоповал бы его загнать!

А как? Ну заполучит Белый сегодня улики. А дальше? Их надо отдать Тузу. Тот станет держать Красавчика на крючке. И доить. По-разному можно доить чиновника, приближенного к президенту... Кто в выигрыше — козе понятно.

Можно, конечно, снять с записок Красавчика копии. Ну и что? В большой Конторе — выкормыш президента. Прокурора заловили с проститутками в сауне — выложит записки в качестве отступного. Поп использует их в личных целях — торговаться начнет. Генералу-однокашнику всучить? На кой ему сахарный завод?

Пилот вспомнил, как позвонил Кортусову после того, как стал начальником службы безопасности криминального банка.

— Я устроился на работу, Толя.

— Знаю.

— Откуда? Неужто стукнул кто?

— А ты как думал.

— Осуждаешь?

— Понимаю.

— Что понимаешь?

— Рыба ищет, где глубже. Разбогатеешь — не забывай старых друзей.

— А если не разбогатею?

— Все равно не пропадай. Всегда рад пообщаться...

По всем канонам, главный борец с организованной преступностью не должен был даже разговаривать с предателем. А тут нате: "рад пообщаться"! С какой стати? Рассчитывал сделать личным агентом? Или продался, как продаются все сплошь и рядом?..

Еще один раз вышел Пилот на связь с генералом Толей. Сообщил ему о предстоящей разборке коптевских и черных. Ждал, что омоновцы возьмут карьер в плотное кольцо и подметут всех под гребенку. Не дождался. Бывший сослуживец не отреагировал на оперативную информацию. Коптевские уехали с разборки победителями.

Не звонил больше Пилот сокурснику, хлебал свое варево в одиночку... И успокаивал себя тем, что хоть и провонял дерьмом, а загаженную конюшню помалу чистит...

Пилоту стало зябко во дворе. Уже завечерело, и он прошел в горницу. Крикнул на ходу:

— Белый!

Тот появился сразу.

— Давай по сотке вмажем за нашу обглоданную Россию.

Вмазали. Закусили.

— Между первой и второй только пуля.

Опрокинули еще по одной. Звонком вызвали Косоглазого:

— Тащи все, что есть.

Под горячее — третью. Выпили молча и не чокаясь. Каждому было кого помянуть из тех, что остались в чужой земле.

Когда опростали кристалловскую, услышали, как во двор вкатилась машина.

— Привезли,— сказал Белый.

— Пойди распорядись...

6.

Проводив взглядом "джип-чероки", въехавший во двор дома № 28, сыскарь Вовочка быстро зашагал прочь. Его лимузин стоял под голым одиноким тополем. Включил зажигание. Достал из кармана калькулятор с памятью, зафиксировал номер "джипа". Тронулся по неосвещенной улице, не включая фар. Надо было заехать к алкашке, где его должен дожидаться напарник по возвращении от тверской подруги Мадам. Вовочка еще в Бухалово понял: Тверь — пустой номер.

Ему было не по себе от того, что он не выполнил поручение Уханова. Не хватило тех самых суток, в которые он мотался между квартирой друга и больницей. Алкашку они с напарником вычислили быстро, бывшие соседи Мадам подсказали. А потом все пошло врастопырку... Изображая из себя пьяницу, Вовочка хлебал большими глотками пиво и наблюдал за домом учительницы-пенсионерки. Возле покосившейся калитки ошивался мелкоголовый квадратный тип, похожий на огромный флакон из-под одеколона "Шипр". Из дома вышел еще один, поджарый, плешивый и морщинистый. Резанул глазами в его сторону, и Вовочка понял, что пора линять с этого футбольного поля, которое запросто может превратиться в тир.

Их с напарником постоянно опережали. В Бухалово сыскарь появился, когда в доме подруги Мадам шла гульба. У распахнутых ворот стоял "джип-чероки" с худосочным водилой за рулем. Из окон вылетали пьяные голоса, изображавшие песню. Скрипучий и надтреснутый мужской голос выводил:

— Хоп-па! Зоя!

Кому дала ты стоя?

— Начальнику конвоя,

Не выходя из строя...

Женщина взвизгивала дискантом, подхватывала концовку и заливалась хохотом.

Вовочка понял, что и здесь делать ему уже нечего, не брать же на абордаж троицу.

На деревню опустились сумерки, и он, не скрываясь, пошел вдоль улицы. Это было его ошибкой. Давящий взгляд он ощутил спиной. Но шагу не прибавил. Спокойно свернул к покосившейся избенке. Перед тем как нырнуть в распахнутую калитку, скосил глаза влево и увидел, как за ним торопливо топает тот самый Флакон, что стоял на стреме у дома пенсионерки. Следом семенил худосочный водила.

Вовочка проскочил двор, перемахнул плетень и очутился в огороде. Взрыхленная земля была пустой и голой, лишь кое-где торчали безголовые будылья подсолнухов. Сразу за огородом начинался луг. Невысокие копны смотрелись в сумерках, словно бронеколпаки на китайской границе, где он служил срочную. Луг примыкал к подлеску, там наверняка не было ни посторонних глаз, ни свидетелей. Туда Вовочка и стремился.

Флакон не прятался. Бежал следом по-слоновьи, топая армейскими ботинками, однако очень даже шустро для его комплекции. Худосочный отстал от него, да и, похоже, не особо хотел играть в догонялки.

Перед тем как нырнуть в кустарник, сыскарь обернулся и показал преследователю дулю. Тот на бегу задрал пиджак, доставая из-за пояса ствол. Дело запахло паленым. Вовочка метнулся в кусты, сразу взял вправо, где подлесок был выше и гуще. Пробежал метров двести, увидел вывороченную давним ветровалом сосну с могучими растопыренными корнями и поблизости — штабелек пиленых бревен-трехметровок.

Позади зашуршали кусты, и разом все стихло. Вовочка пристроился за штабелем, нащупал суковатую палку, швырнул ее в сосновые корни. Шум в кустах возобновился, смолк, затем стал слышен лишь слабый треск сучьев под ногами. Так, почти бесшумно, ступает по тайге сохатый.

Вовочка увидел, как Флакон появился среди деревьев, остановился, повел пуговичным носом, словно принюхиваясь. В правой руке он держал наган довоенного образца, в левой — нож-выкидушку. Обнаружил вывороченный сосновый корень, сделал несколько шагов. Метрах в семи-восьми остановился и оскалился.

— Вали сюда, козел! — прокричал уверенно и скрипуче.— Оглох?.. Выдь по хэрэ, дырявить не буду! Отведу, побазарим — и по холодку!.. Мурзилка! — вдруг заорал он.— Где ты там?..

Это явно относилось к худосочному водиле.

Не получив ответа, он стал сторожко пододвигаться к выворотню и оказался спиной к Вовочке. Неожиданно закуковала кукушка, Флакон тормознул. Сыскаря будто подбросило пружиной. Еще не успев опуститься на ноги, он обрушил ребро ладони на его загривок. Тот булькнул горлом и рухнул лицом вниз рядом с выворотнем. Вовочка знал, что вырубил его не меньше чем на четверть часа. Этого времени вполне хватало, чтобы добраться до своего лимузина. Но где-то в кустах был еще один и, всего скорее, тоже со стволом. Потому он ползком перебрался в заросли шиповника. Ему были хорошо видны и поляна, и лежащий ничком Флакон.

Худосочный не заставил себя долго ждать. Он появился на поляне, испуганно озираясь. В руках у него ничего не было, кроме толстенной гнилой палки. Увидев лежащего приятеля, засеменил к нему. Наклонился, испустил вопль и заткнулся. Несколько секунд стоял, онемев. Затем развернулся и со всех ног бросился в сторону деревни.

Вовочка не таясь подошел к Флакону. С левой стороны из-под него ползло кровавое пятно. Падая, он наткнулся на собственный нож. Ясно было и без врача, что падать ему никогда больше не придется.

Сыскарь подобрал наган, выщелкнул патроны. В кармане пиджака обнаружил стопку зеленых и удостоверение, выданное сотруднику частного охранного предприятия "Север" на фамилию Мухоморов. Все это Вовочка рассовал по карманам и двинулся по перелеску вдоль огородов к околице.

Час назад, еще на подходе к деревне, он приметил заросший осокой пруд. А машину свою оставил подале, подогнав ее к колхозному стогу и закидав сеном.

Безлюдный осенний пруд проглотил наган и патроны. Лимузин стоял там, где он его оставил. Вовочка сел за руль, намереваясь тотчас же отбыть в непутевый город Лихославль. Но гнетущая мысль о том, что не смог выполнить задание Уханова, остановила.

Подождать, когда "джип" с веселыми ребятами и мертвецом станет возвращаться назад? А если нагрянут менты? Вдруг этот худосочный уже названивает участковому?

Однако интуиция подсказывала Вовочке, что милиции не будет. Не те люди эти охранники из "Севера", чтобы посвящать в свои дела ментов.

И Вовочка остался.

"Джип" появился. Вовочка, не включая фар, тронул свои драндулет следом, прекрасно понимая, что ему не угнаться за ними. Однако худосочный водила не гнал. Даже остановился в ложбине. Притормозил и Вовочка. Увидел, как тот вышел из машины. Сперва поковырялся спереди, затем сзади. Сыскарь понял: меняет номера...

Вот и все, что он мог доложить Уханову: адрес дома и номер автомобиля. А записки Мадам уплыли. Кто-то оказался расторопнее. "Лох недоделанный,— обругал Вовочка ухановского клиента,— с собственным адвокатом химичил..."

Белый задерживался. В горницу заглянул Косоглазый, остановился на пороге. Пилот поднял вверх указательный палец. Косоглазый исчез и тут же появился с новой бутылкой "Гжелки". Пилот махнул рукой, тот испарился.

Наконец стукнула входная дверь и появился Белый.

— Накладочка вышла, Пилот,— доложил.— Труп у нас.

— Что за труп?

— Флакона зажмурили.

— Кто?

— Тот самый бородатый, что ошивался возле дома учительницы.

— А бумаги с автографом? А бабенка?

— В порядке.

— Ну и хрен с ним, с уголовником! Киньте его в морозилку. Хозяин сам распорядится, что с ним делать... Бабенку — на ферму. Бумаги — ксерони. Оригиналы — мне, копии — в наш схрон, авось сгодятся.

— Бородатого прокачать?

— Если это человек Проныры — списать! Прокрути вокруг адвоката. Сдается мне, что без него тут не обошлось... Садись, Белый. Вмажем за упокой души дебила Флакона.

7.

Первой к Уханову в больницу заявилась Лилечка Володарская — с пышным букетом роз и полной сумкой соков. Усевшись в кресло, весело защебетала. Уханов молчал. Говорить не хотелось, к тому же мешала металлическая сетка во рту, фиксирующая челюсть.

— Тебе трудно разговаривать, милый?

Он молча согласился.

— А как насчет? — она показала на кровать.

— Никак,— открыл он губы.

— Понимаю, милый. Но мы наверстаем свое, правда?..— Не дождавшись ответной реакции, продолжала: — Тебя одно дело дожидается, реклама будет — жуть! Защищать русскоязычную общину в Эстонии...

Уханов почти не слушал ее. Он уже прокрутил в памяти последний разговор с Вовочкой. Пропуска заказывали только Наталья Марковна и Лиля. Первая была когда-то самой юной преподавательницей на юрфаке. Она бедствовала в Питере в коммуналке с семьей сына. Уханов в прошлом году купил ей в Москве однокомнатную квартиру и посадил в своем бюро делопроизводителем.

Секс-бомбочка пришла к нему после института сама в поисках работы. И сразу оказалась в его постели. Ни ума, ни рабочего рвения он за ней не замечал. Она же считала себя интеллектуалкой и аристократкой. "Постель — не главное, правда? — изрекала с глубокомысленным видом.— Важнее — совпадение интеллектов". Все остальные были для нее плебеями. По-плебейски одевались, вели себя, и запросы у них были плебейскими. Уханову ее рассуждения были до лампочки, он относился к ним со снисходительным хмыканьем. Талант она проявляла в постели и даже в офисной комнате отдыха, когда выпадал свободный час. Другого ему от фигуристой секретарши не требовалось.

Может, ее подослал кто? Одевается не по зарплате, любит тусовки и презентации.

— Сочку хочешь, милый? — прервала она его мысли.

— Не понял.

— Соку, милый?

Уханов встал, прошелся по комнате и процедил сквозь стянутые проволокой зубы:

— Будет хорошо, Лиля, если ты уволишься до моей выписки.

Глаза ее широко распахнулись, в них не было ничего, кроме удивления.

— Что случилось, милый?

— Помнишь посетителя с голым черепом? С ним флаконистый бугай приходил?

— Н-не помню,— растерянно произнесла она.

— Меня не интересует, где они тебя подцепили и сколько заплатили. Уйди, и чтобы я никогда больше тебя не видел.

— Но, Боря...

— Все!

Ушла она, как побитая собака. Уханову было ее не жалко.

И тут же затрезвонил звонок на обед.

Пациенты из люксов не толклись в столовской толпе. Еду доставляла им дежурная сестра на колесиковых столиках. В этот раз столик в палату вкатила сама Надежда Васильевна.

— Как самочувствие, Борис Аркадьевич?

— Нормальное,— Уханову вдруг стало не по себе оттого, что говорит со стиснутыми зубами.— Вы со мной пообедаете?

— Ни в коем случае.

— Анонимный доброхот принес целую сумку деликатесов. Заберите-ка ее себе, мне все равно кусать нечем.

— Не заберу. Лучше составлю вам компанию.

— А это что такое? — спросил Уханов, указывая на широкогорлый термос на столике.

— Вы же терпеть не можете манную болтушку. В термосе говяжий фарш в курином бульоне.

— Вы постарались?

— Не шашлык, конечно. Но через трубочку проскочит.

Она налила ему коричневого бульона в пиалу. Он вытащил из объемистой спортивной сумки банки с черной и красной икрой.

— Ого! — воскликнула она.— Подкармливают однако!

Не слушая возражений, вскрыл обе банки, воткнул в каждую по столовой ложке.

— Питайтесь, а то загнетесь две ставки тянуть.

— Откуда вам известно?

— Часто дежурите. Из чего я делаю вывод, что вы не замужем. Так?.. Друга сердца у вас тоже нет,— гнул ее Уханов.

Она враз запунцовела. Красные икорные бусинки просыпались на стол. Уханов глядел на нее с любопытством, и казалось, что заплывший глаз хитро прищурился.

— Для вас это важно? — Она подняла на него глаза.

— А вдруг решусь вам предложение сделать?

— Когда решитесь, тогда и отвечу...

Сумку с провизией он все же заставил ее забрать.

На другой день, сразу после врачебного обхода, в палату ввалился Вовочка. Как сыскарь умудрился миновать внешний и внутренний посты охраны, оставалось загадкой.

— Труба, Борис! — объявил с порога.— Уплыли записочки, зуб даю!

Уханов приложил палец к губам, покрутил в воздухе указательным пальцем, кивнул на выход. Оба вышли в коридор.

— Правильно,— одобрил сыскарь.— Похоже, мы влезли в большую разборку. Запросто могли наставить клопов.

— Рассказывай.

Вовочка обстоятельно, стараясь не упускать деталей, поведал о своей неудавшейся операции. Про труп по фамилии Мухоморов выложил под конец.

— Убедился, что труп? — спросил Уханов.

— Мертвее мертвого. А куда было деться?.. Выкидное стило тебе в качестве сувенира привез.

— Дурак ты, Степа. Выкинь вещдок в Яузу.

— Жалко, красивая работа. Да и без надобности он ментам.

— Не для милиции вещдок, Степан. Для тех, кому ты помешал. Может, даже большой Конторе.

— Вряд ли. Рожи у них бандитские.

— У исполнителей. А организаторы — профессионалы... Твои предположения?

— Я так думаю. Крестьянский дом в Лихославле — на подставное лицо. Можно, конечно, понаблюдать, но себе дороже и смысла нет... "Джип" принадлежит частному охранному предприятию "Север". Лицензия, регистрационные документы сомнений не вызывают. Генеральным директором числится некто Буряк, бывший старший лейтенант из охраны потьминского лагеря. Всего скорее, тоже подстава — не тот уровень, чтоб управлять, как ты говоришь, профессионалами. Охраняют рестораны, казино, кафе и банк "Норд"... Когда я ехал в Москву, "джип" обошел меня. А впереди него мчался под двести сумасшедший "жигуль".

Уханов слушал его, никак не выказывая озабоченности. Сыскарь спросил:

— Что теперь с процессом? Провалишь ведь.

— Не исключено, если сработала оппозиция. Но сильно сомневаюсь. У них спецы микрофонные, а тут — либо Контора, либо мафия. Процесса просто не будет.

— Как не будет?

— Не выгодно им, Степа. Конторой рулит карманный ванька президента. Мафии нужен Красавчик при должности. Купят и прокуратуру, и судей.

— Что же делать?

— Ничего. Ждать.

— Выходит, любовь прошла, завяли помидоры?

— Не завяли. Свой гонорар получишь.

Вовочка воспрял духом, погладил бородку, почесал за ухом. Успокоившись, спросил:

— Водку-то тебе можно? Ее не надо жевать,— полез было в портфель, но Уханов остановил его:

— Открой бар. Мне — шабли, себе — на выбор. Вовочка открыл встроенный в стенку бар, присвистнул:

— Лилька приволокла?

— Выгнал вчера Лильку.

— Правильно сделал. Я ее тоже вычислил, да не хотел тебя расстраивать... Наталья Марковна расстаралась?

— Нет.

— Кто же тогда такой заботливый?

— Наверно, те, кто сперва определили меня сюда, а потом "люкс" оплатили... В холодильнике — початая икра. Доставай и лопай.

Вовочка смастерил пару толстенных бутербродов. Налил полный фужер "Смирновской". Кувыркнул в рот, заработал челюстями. Уханов цедил вино через соломинку, не ощущая дорогого французского букета.

Прожевав и набулькав еще фужер, Вовочка высказался:

— В общем, баба с возу...

— Смотря какая баба, Степан. Банкирша-то не достает больше?

— Сказали, что три раза звонила. Ночные кошмары продолжают мучить.

— Поедешь?

— Триста баксов в сутки на дороге не валяются... Кстати, Борис. Мент поганый, что прикатил по вызову на твою хату, затырил триста "кошмарных" зеленых. Стоит драчки?

— В нашей ситуации, Степа, не стоит.

— Может, капнуть на него Мамонту?

Был такой мент среди их знакомых — во внутренней службе безопасности столичного управления. Мужик в годах, а дорос лишь до майора. Слыл мамонтом среди прожорливых лошадей Пржевальского, потому что был неподкупен, как телеграфный столб, хотя и обременен семьей. У братвы ходил в блаженных и был в снисходительном уважении.

— А что, Степа? Капни,— одобрил Уханов.— А то обгладывают любого, как рыбы пираньи.

Он встал, подошел к окну. Светло было лишь на главной аллее. В глубине шумели под осенним ветром деревья.

— Отойди! — сказал Вовочка.— Мало ли что...

— А ты бороду на всякий случай сбрей. Мало ли что...

Помолчал. Вдруг спросил:

— Как тебе моя врачиха?

— В соку бабенка. А что? Глаз на тебя положила?

— Все, Степа. Вали домой. Отсыпайся перед свиданием с банкирской вдовушкой.

Вечером Вовочка позвонил Мамонту домой. Тот выслушал не перебивая. Спросил:

— Бумагу нарисуешь?

— А поможет?

— Лишней не будет. Авось пригодится.

— Когда пригодится, тогда и нарисую.

— Осторожный ты шибко, Вовочка. Как и твой приятель-адвокат. Отказался писать заяву о нападении. А муниципалам — лишь бы кобыле легче...

8.

— Облажался твой Белый,— сказал Туз, отпаривая ревматические ноги в тазу с горячей ароматизированной водой.— Такого кореша дал замочить. Он меня трое суток по Васьюганью пер, пока на зимовье не наткнулись.

— Я предлагал вам, шеф, скомплектовать пехоту из профессионалов. Вам больше по душе братки.

— Они тоже не лыком шиты.

— Для лохов и ларечников. А против профессионалов — сявки навозные. "Зверьки" быстро сообразили: укомплектовали свои службы профессионалами.

— Не сыпь соль на рану, Полкаш. Чё там с Бородатым?

— Разбираюсь.

— Ежели это человек Проныры, доставь его мне. Хочу понять, какую игру головастик затеял. Про Столбовича точно знал, а не вякнул. Вот и сыграю с ним в очко краплеными стирами... Ежели конторский — сам знаешь куда определить.

— Сдается, шеф, ни то, ни другое. Стоит, думаю, вокруг адвоката посмотреть. Есть у него в приятелях какой-то Вовочка.

— Бородатый?

— Пока не знаю.

— Ежели приятель по бабцам, пускай пасутся. Козырного не обижай. Но побазарь аккуратно.

— Аккуратно — не расколется.

— Говорят, за бугром придумали какую-то сыворотку. Вколят — и запел соловьем.

— Есть такая. Называется эликсир правды. У наших в большой Конторе тоже есть.

— Достань, Полкаш!

— Не сумею, шеф.

— А адресок, где она хранится или делается?

— Человек, который знал, покончил с собой. Другие мне не известны.

Пилот соврал пахану. Десятка два ампул были у него самого, остались еще с БД-7. Одна ампула развязывала язык любому, а через сутки человек даже не помнил, что выложил, кому и при каких обстоятельствах... Обойдется пахан без ампул. Теперь они — его, Пилота, личное достояние. Авось пригодятся.

Туз испытующе глядел на своего секьюрити. Вздохнул, с печалью так вздохнул. И опять же с досадливой печалью сказал:

— Хотел бы я, Полкаш, вкатить такую сыворотку тебе. А то застегнулся вглухую, никак не разберу, что у тебя внутри...

— Все, что внутри,— мое, шеф.

— Ладно, крути Бородатого... А я завтра с братками в Тверь. Похороним Флакона по понятиям.

Время для Уханова тормознуло между прошлым и будущим. Он маялся от безделья. Ему было тоскливо без расписанного по минутам рабочего графика, без профессиональных интриг и нацеленных на результат многоходовок. Читал уважаемого Гарднера, но прежнего интереса не испытывал, лишь вяло отмечал проколы писателя в описании трюков ловкого адвоката Мейсона. Чаще лежал на кровати, глядел в потолок и думал. Не о чем-то конкретном, как обычно, а обрывочно, картинками безо всякой хронологии. Вспоминал женщин, с которыми пересекалась его жизнь. Они не оставили сколь-нибудь заметных отметин в душе. Просто было приятно поворошить их образы. Они убаюкивали, и он незаметно погружался в сон. А просыпаясь, снова копошился в памяти, раскладывая свою жизнь по полочкам. Какие-то события заталкивал в дальний угол бытия, где хранился всякий хлам. Но мысль о том, что жизнь его состоит из двух половин, не мог задвинуть вместе с хламными обрезками, как бы ни хотел.

Существовали "до" и "после".

"До" — он молодой, боевой, еще не умеющий просчитывать ходы наперед и верующий в идеалы. Они впитались в него с материнским молоком и превратились в убеждения направленностью системы воспитания, хорошо отлаженной и не дававшей сбоев. Молодой Уханов верил в социализм и коммунизм, готов был лезть на рожон, чтобы выкорчевывать пеньки, оставшиеся на пути к светлому будущему. Попав в адвокатуру, брался за любые "тухлые" дела, лишь бы защитить обездоленных и несправедливо обиженных.

Такой он себе нравился.

Но, как ни странно, нравился и другой, появившийся на свет на отрезке "после". Этот другой незло иронизировал над идеалистом и ностальгически прощал заблуждения юности. Он с негодованием воспринял развал Союза и с досадой подмечал, что большинство людей нищают и не находят себе места в перевернувшейся жизни. Однако особого сочувствия к ним не испытывал. "Хочешь жить — умей вертеться". Вертит же вон Вовочка — и не бедствует. А разве сам он не вертится, не рискует? Из нищеты и серости выбился не по случаю, не по протекции, а благодаря упорству и знаниям... Нет, он не желал, чтобы вернулось прошлое, не хотел ходить остриженным под одну гребенку. Кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево!

Возможно, деньги — и зло, как говаривал средневековый философ. Но когда их нет — зло вдвойне. Уханов привык к большим деньгам и легкими их не считал. Тот, кто вознамерился бы их отнять, стал бы его врагом. Прежняя власть, с устрашающим КГБ и ментами-недоучками, отняла бы — как пить дать. Потому он опасался властных перемен со сведением счетов и новой армией голодных чиновников. Недаром у китайцев есть ругательство: "Чтоб ты вечно жил во время перестройки!"

Сегодняшний Уханов понимал, что действующий президент не вечен. Конечно, для страны он не подарок, но ведь и не известно, какой придет ему на смену. Пускай уж этот упивается властью и обслюнявливает западных лидеров, кидающих ему куски с барского стола. Два года его президентства — это все же срок. За это время, глядишь, и подберут ему толкового наследника, чтобы не допустил передела собственности и голодухи работяг. Обыватель доверчив, как телок-сосунок. Его несложно успокоить хлебом в достатке, водкой по горло и зрелищами вроде мыльных опер, где богатые плачут...

Так рассуждал Уханов, убивая свалившуюся на него кучу свободного времени. И как солдат ждет и считает дни до дембеля, так и он ждал, когда Надежда Васильевна освободит его челюсти из проволочного плена.

Врачиха нравилась ему. Хотя если сравнивать ее с гитарной Лилькой, то и фигура была слегка полновата, и губы не вызывали грешных мыслей. А притягивала. Но теперь Надежда Васильевна появлялась в его палате лишь на утреннем обходе и была официальной, ровно прокурор при посещении камер арестованных. Уханов сам был виноват в этом.

Три дня назад, в свое суточное дежурство, она навестила его после того, как по распорядку дня наступил "отбой". Он воспринял сей факт как знак особого сексуального расположения. И заколесил вокруг нее петухом. Открыл бутылку коньяка. Она не чинилась, выпила рюмочку, порозовела. Повинуясь наитию, он уронил голову на ее колени и стал через халат целовать все, что попадалось под губы. Она неуверенно отталкивала его, это возбуждало еще больше. И он обхватил ее и опрокинул на постель.

Не надо было форсировать события. Она превратилась в мегеру. Отчаянно, молча и зло оттолкнула, торопливо поднялась, оправила халат и не оглядываясь покинула ухановские апартаменты. С того вечера и стала отстраненно вежливой.

А ведь ни одна не убегала от Уханова. Сами навязывались, и шестнадцатилетние, и бабьелетовские. А тут не по нраву пришелся.

Уханов читал Гарднера и представлял импозантного Мейсона и его секретаршу Деллу Стрит. Слабину дал заморский адвокат, забравшись к ней в постель. Нельзя спать с собственной секретаршей, чревато давлением на мозг и на психику... Надежда Васильевна, конечно, не секретарша, но зато сам он — вроде подчиненного, пока находится в этой зубодерне. А ведь не дура, должна понимать, что он мог бы и материально ей помочь. Ну и гуляй, маня, со своей моральной устойчивостью!..

От неприятных и смутных дум Уханова отвлек появившийся в палате безбородый и оттого не похожий на себя сыскарь Вовочка.

— Красавец,— ухмыльнулся Уханов.

— Ага. Морда нагишом. Тебя еще подкармливают?

— Пошарь в холодильнике.

Вовочка выставил на стол четыре "Балтики", достал из холодильника вакуумную упаковку с семгой, наворотил трехэтажный бутерброд и плотоядно впился в него.

— Не кормит банкирша? — усмехнулся Уханов.

— Кормит.

— Чего же оголодал?

— Сгорает еда в организме.

— Банкирша сжигает?

— Сжигает. Ей жеребца надо.

— Неужто не справляешься?

— Пока справляюсь, но с трудом и с отвращением. Кидаюсь на нее как на врага революции.

— Страхолюдина?

— Банкирские вдовы страшными не бывают.

— Радуйся, Степа: и удовольствие, и продовольствие.

— Трое суток осталось. И сразу ноги в руки...

Сыскарь соорудил новый бутерброд, откупорил третью "Балтику". Уханов ловил себя на том, что подсознательно ждет стука в дверь: сегодня было ее дежурство.

И в дверь постучали. Уханов поднялся с кресла, готовый встретить Надежду Васильевну. Но в палату шагнула делопроизводитель адвокатского бюро Наталья Марковна.

— Все, что нашла, Борис Аркадьевич, принесла. На всякий случай — еще и официальные документы по русскоязычным в Прибалтике.

Уханов помог ей снять старомодное пальто. Она прошла к столу, выложила из черного пакета несколько картонных папок. Начала сортировать листы и поочередно укладывать их перед бывшим студентом.

Уханову дело казалось смутным. Материальной выгоды оно не сулило, но в случае успеха реклама с лихвой могла компенсировать гонорарные издержки. Тут продажная секс-Лиля была права.

Защищать предстояло жителя Таллина Федора Ручкина. Он возглавлял русскоязычную общину, и власти обвинили его в разжигании межнациональной розни. Первичный суд принял решение о его депортации. Он обратился в суд федеральный, заинтересованная в деле община выбрала для защиты Уханова...

Информации в папке Натальи Марковны оказалось не густо. Год назад против Ручкина уже возбуждалось уголовное дело по той же статье. Однако из собранных материалов было не ясно, чем оно закончилось.

— Откажитесь, Борис Аркадьевич,— посоветовала Наталья Марковна.— Это же политика, вывозиться в грязи ничего не стоит.

Уханов понимал, что отказываться нельзя. Авторитет лопнет, как холодный стакан от кипятка. Да и не было желания отказываться. Он числил себя русским патриотом, хотя в жилах его текла и немецкая, и еврейская, и белорусская, и даже эстонская кровь. Но основные родовые корни тянулись из Поморья. Его давний пращур явился с сыновьями по зову Великого Петра в Санкт-Петербург на строительство верфи. Старший из сыновей в одночасье обрюхатил дочку немецкого корабельщика. Тот нажаловался царю. Петр повелел прикрыть грех свадьбой и гулеванил на ней с мастеровыми, пока в онежской стороне не показалось солнце...

Нет, не мог Уханов отказаться, он просто обязан взять на себя защиту неведомого ему Федора Ручкина. А там как повезет. Не может не повезти, хотя московскому адвокату тамошние власти и будут чинить препятствия.

— Я тебе там понадоблюсь? — спросил Вовочка, заглотнув третью "Балтику".

— Свистну, если нужен будешь...

9.

Слежку Вовочка обнаружил, когда ехал на дачу к банкирше. Серая "Волга" то обгоняла его, то он снова примечал ее в зеркале заднего вида.

Он ехал по старой дороге на Воскресенск. Это тебе не Москва, где он знал несколько тупиковых улиц, а на самом деле тупиков не было. Накрутить пару восьмерок, и все собачьи хвосты оторвутся.

А здесь тебе что ни сворот — то к речке либо к пустым морковным полям. Вести преследователей за собой к дому клиента — верх негодяйства. Лучше вернуться, а там — по обстановке. Есть, правда, маленькая возможность уйти от "Волги", но расчет только на слепой случай: опущенный шлагбаум через железнодорожный переезд.

Вовочка достал из бардачка расписание пригородных поездов. Минут через двадцать переезд должна была миновать рязанская электричка.

Он сбавил скорость. "Волга", шедшая следом, тоже стала притормаживать. Ее экипаж даже не скрывал, что пастушит.

К переезду Вовочка подъехал, когда опускался шлагбаум. Он не стал выключать движок, глядел на тетку в оранжевом жилете, вышедшую из будки с красным флажком. Автомобильная очередь быстро росла. "Волга" оказалась в ней третьей. Юный бритоголовый лихач на "ауди" в последний момент подрезал ее и чуть ли не наподдал бампером в старый Вовочкин лимузин.

Послышался гудок электрички. Надо было выждать еще несколько секунд, чтобы "Волга" не успела проскочить следом за ним. Когда показался красный лоб электровоза, Вовочка газанул, обогнул шлагбаум и попер прямо на тетку в оранжевом. Она замахала флажком, открыла рот в матерном крике, отскочила в сторону. Вовочка заметил в зеркале, что "Волга" тоже обогнула шлагбаум. Остального он не видел, мчась под истошный панический гудок электропоезда. Не видел, как электровоз зацепил заднее колесо "Волги", после чего ее отбросило в сторону, дважды перевернуло и уложило вверх колесами на железные ступеньки будки...

Пилот сидел в офисе один и был мрачен, как градовая туча. Кто бы ни был этот приятель адвоката, но он — та еще штучка. Уложил позавчера сразу троих быков Туза, выкинув финт на железнодорожном переезде. Оставшийся в живых шофер, которого выбросило, кинуло из машины и лишь окарябало об асфальт, помог восстановить картину происшедшего.

— Бородатый? — спросил его Пилот.

— Нет. Шрам на левой скуле.

— Подбородок белее, чем остальное лицо?

— Он в темных очках был.

"Болван и есть болван,— подумал Пилот.— Бороду можно сбрить, профессионал бы сразу заприметил это... Но даже если он не тот бородатый, все равно есть смысл познакомиться с ним поближе".

Вызвал Белого. Распорядился:

— Разберись с ЧП. Вот тебе номер "москвичонка".

К возвращению с похорон Туза Пилот был готов ответить на любые его вопросы.

— Как же так, Пилот, а? Теряем людишек. Хоть и шушера, а наши.

— Они и вели себя как шушера. Поплатились за собственную глупость.

— Ну а этот откуда взялся, без бороды?

— Из ментов. Бывший чемпион РСФСР по боксу. Два ордена за Афганистан. Жена скурвилась, пока воевал. Детей нет. С адвокатом подружился в Магадане. Там его из ментов и вышибли.

— Плюсик ему за то. Дальше?

— Возглавляет частное детективное бюро. Офис на Малой Никитской в подвале жилого дома. Охранная система — самая дешевая. Белый прошлой ночью вскрыл ее и покопался в картотеке. Серьезного ничего нет. Последние договора: с директором супермаркета — установил, что его модельерша жарится в солярии с тренером по плаванию; певица Король-Хохлушина получила доказательства, что у ее мужа есть любовник; вдова-банкирша заключила с бюро договор с целью защиты от барабашек.

— А это кто такие?

— Навроде домовых.

— Взбеленилась баба... Ну-ну?

— Судя по всему, сыскарь ехал к ней на дачу в Маришкино. Как объяснил шофер "Волги", ехал спокойно, не нервничал, не пытался скрыться. На их машину никакого внимания не обращал.

— Может, опаздывал к банкирше и рванул через переезд?

— Не исключено, но маловероятно. Трюк профессионала высокого класса.

— Заколебал ты меня своими профессионалами... Кто бы он ни был, придется бочковать. Жалко мужика, такого бы пригреть, чтоб у тебя пахал. Но братишки не поймут. Кровь отмщения просит.

Вовочка делал восхищенное лицо, глядя, как расхаживает по комнате голая банкирша Елена, взбивает гоголь-моголь, чтобы оживить его мужскую силу. Ее и впрямь можно было выставлять на конкурсе красавиц: поджарый живот с почему-то проколотым пупком, в меру крутые бедра, длинные ноги, белое слегка курносое лицо и рыжеватый шелк волос. Но ничего этого Вовочка уже не замечал. Она была тупа, как винная пробка, зациклилась на Канарах, Багамах и Париже, строила из себя пай-девочку и постоянно спрашивала:

— Как я выгляжу, мой могучий?

И была ненасытна в сексе. За ночь хотела испробовать не меньше шести поз. А ему с утра надо было работать. После ночей с банкиршей он чувствовал себя рыбой, выкинутой на берег.

— Поешь пока икорки,— проворковала она.— Потом гоголь-моголь по-французски перед французским сексом.

— С удовольствием, моя наездница,— ответил Вовочка, чувствуя отвращение к любому виду секса и к ней самой. По договору оставалось еще две ночи для спасения банкирши Елены от сонных кошмаров. Он бы и плюнул на гонорар, но не хотел ронять реноме фирмы.

Проглотил гоголь-моголь. Она прыгнула на широченную тахту, с обезьяньей ловкостью развернулась к его ногам. В этот самый момент что-то забеспокоило Вовочку, будто бы послышался сухой треск. Он попытался высвободиться, но вдова банкира держала его цепко. И тут же услышал сиповатый голос:

— Продолжайте. Я подожду конца процедуры.

Вовочка высвободил голову и увидел ощупывающего его пиджак человека в зеленой ветровке. Он сразу признал это лицо, похожее на печеный блин, плешь прикрывала кожаная кепка-лужковка. Знакомый незнакомец сунул его трофейный ПМ за пазуху и уселся в кресло.

Банкирша Елена, ощутив дискомфорт, повернула голову. Непонимающе уставилась на непрошеного гостя и вдруг взвизгнула:

— Мамочки!

— Спокойно, мадам,— произнес "печеный блин".— Можете одеваться, если хотите. Вы, детектив, тоже облачайтесь. Не забудьте галстук. Поедете со мной.

— Куда, если не секрет? — Вовочка силился не показать охватившую его растерянность.

— Секрет.

Незнакомец был странно спокоен, будто и представить не мог нарваться на противодействие. Руки держал на коленях, в кресле сидел плотно и уверенно. Вовочка нутром почуял, что это — Контора. Можно, конечно, рыпнуться, но будет себе дороже: Контора везде достанет. Или все же попытаться?.. Ведь не тридцать седьмой год, сунуть человека в подвал не так просто. Легче устроить нулевой вариант... Вырубить — и к Уханову, тот присоветует, что дальше делать... А вдруг снаружи стерегут?..

Юная вдова накинула между тем прозрачный халатик и, похоже, пришла в себя.

— Вы кто? — спросила воркующим голосом.

— Я — Федя.

— Может быть, кофейку, Федя? Или что покрепче?

— Покрепче.

— Коньяк, виски?

— Водки.

Она вышла в другую комнату. Одеваясь, Вовочка услышал, как скрипнула дверца бара. Она вплыла в комнату с подносом, на котором стояли хрустальный графинчик и хрустальный сапожок, накрытый икорным бутербродом.

Вовочка уже оделся. Стоял, поражаясь тому, что Печеный беззаботно берет наполненный хрустальный сапог, подносит ко рту. Самое время вбить ему хрусталяшку в железные зубы. Взлетел, занося ногу. И тут же рухнул на ковер от пронзительной боли в ноге. Башмачный фужер шлепнулся рядом, но не разбился о пушистый ворс. Вдова пискнула, смолкла, глаза ее стали наполняться ужасом.

— Неприлично себя ведете,— сказал незнакомец.— Я пожалел вас, не стал ногу ломать. Ковыляйте на выход!.. А за угощение, мадам, спасибо!

— Я не при чем! Не при чем! — запричитала она...

Комната была большой, почти пустой, без окон, с ослепительно белыми от искусственного света стенами. Чуть ли не посередине стоял двухтумбовый дубовый стол, за которым восседал коренастый человек с седоватым ежиком. Вовочка сидел в отдалении на стуле, не привязанный, не спеленатый.

— На кого работаете, господин Вовочкин? — спросил хозяин.

— Сам на себя. А где, позвольте, я нахожусь?

— Там, откуда обычно выносят. Так на кого работаете?

— Я уже ответил.

— Послушайте, Вовочкин. Вы все равно все расскажете. Не заставляйте меня применять спецсредства... Что вам поручил адвокат в Лихославле?

— Я и не слыхал о таком городе.

— Ах, Степа, Степа, глупый вы человек.

Пилот нажал под столешницей кнопку. Отворилась незаметная постороннему глазу дверь. Белый бесшумно приблизился к клиенту. Молниеносным захватом вздернул его подбородок и одновременно ткнул пальцем в нервный узел. Глаза у Вовочки закатились, он обвис на стуле. Белый закатал рукав рубашки и сделал укол в вену.

— Все в порядке, Пилот. Через полчаса можно приступать.— И удалился.

Последний раз они применили сыворотку правды, когда работали с принцем Мухаммедом в одной из стран третьего мира. Тот рассказал о заговоре против короля со всеми подробностями. Его отвезли в дворцовый парк и оставили в Приюте любви. Король, получивший позже информацию о заговоре, приказал принца отравить...

Пилот вышел из бункера на свежий воздух. Отогнал от себя мысли о принце и о сыскаре. Вспомнил вдруг покойного гуттаперчивого Эрика-инструктора. Как он там говорил? "Если выбрал в проводники ворону, не удивляйся, что она приведет тебя на свалку". Свалка, кругом одна свалка, от Бреста до Камчатки! Ковыряются в отбросах обнищавшие и ослабевшие пожилые человечки, ребятишки вдыхают гнилой воздух, не замечая вони. Глядел Пилот на маленький искусственный прудик, усыпанный желтыми листьями. Душа его тоже была усыпана осенними листьями, казалось, еще немного — и замерзнет навовсе. Но если пруд весной снова оживет, то душа, похоже, уже будет на это не способна...

В бункер Пилот возвратился, когда Вовочка открыл остекленевшие глаза.

— Ну, поговорим, Степа?

Тот согласно кивнул.

— Ты где в Афгане служил?

— Кандагар. Спецназ.

— Звание?

— Прапор, потом лейтенант.

— Кто командовал отрядом?

— Подполковник Волков.

Пилот знал его, хотя тот и проходил по соседнему ведомству. Бабник, матерщинник и безумной храбрости человек. Каждый раз, когда его представляли к очередному ордену, выпрашивал вместо ордена солдатскую медаль "За отвагу". Ему объясняли, что не положено по офицерскому статусу, а он все равно выпрашивал, так и не выпросил.

Сыворотка подействовала на сыскаря, отвечал конкретно и правдиво.

— О карезах знаешь? — спросил Пилот.

— Знаю,— ответил сыскарь.

Пилот внутренне напрягся. Неужели обнаружился один из тех, кому известно о ПЭС?

— Что тебе известно конкретно?

— "Духи" по ним уходили. Вроде бы деваться некуда — и как распылились. Мы кидали в колодцы гранаты, выкуривали слезоточивым газом. Никого ни разу не выкурили. Говорили, что карезы могут иметь выходы черт-те где, через десять—двадцать километров.

У Пилота отлегло от сердца. То был афганский вариант. Московские карезы сыскарю не известны.

— Чье задание выполнял в Лихославле?

— Уханова.

— Конкретнее?

— Должен был раздобыть записки Мадам, чтобы Уханов развалил обвинение против советника президента.

— Проныра тебе знаком?

— Видал его по телевизору. Встречаться не приходилось.

— Столбовича знаешь?

— Первый раз слышу.

— Кто такой Туз?

— Из уголовных авторитетов.

— Что узнал о нем?

— Он мне на хрен не нужен. Пускай им РУОП занимается.

— Секретаршу адвоката ты вычислил?

— Я только намекнул Уханову. Он сам вычислил.

— Знаешь, что из-за тебя на железнодорожном переезде погибли три человека?

— Узнал от вашего Печеного.

— Зачем отрывался?

— Не вести же хвост за собой к клиенту. Служба не дозволяет.

— А прикончить троих дозволяет?

— Я их под электричку не толкал. Пойти за мной мог только полный кретин или самоубийца.

— Кто завалил моего человека в Бухалово?

— Сам себя он завалил. Я его только отключил. Он на свою финку напоролся. Дуболом, а не профессионал.

— Ты прав, Степа. Сам-то профессионалом себя считаешь?

— Считал. Пока ваш Печеный меня блином на сковородке не размазал.

— За гонорар рискуешь или по убеждению?

— Убеждениями теперь задницу подтирают.

— За что тебя выгнали из милиции?

— Наступил на хвост сыну секретаря обкома.

— На чем ты его прижучил?

— На икорном деле.

— Не жалеешь о государевой службе?

— Жалею. Противно в грязном белье ковыряться и слушать истеричек.

— Банкирша, с которой тебя сняли, истеричка?

— Кукла, помешанная на сексе.

— Где она хранит капиталы мужа?

— Не спрашивал. Но пару раз ей звонили с Кипра. Отоваривается по кредитным карточкам.

— Вымотала тебя банкирша?

— Вымотала...

Пилот глядел на сыскаря с сочувствием. Вот и этого сшибли с жизненной тропы. А ведь тоже из профессионалов, тоже служака. Такое время пришло, что государству и его правителям — туды их в медь! — не нужны служаки. Им нужны быки и подданные — манкурты... Что же делать с этим обормотом, вляпавшимся по недомыслию в большую разборку? Шеф приказал обнулить. А может, под себя взять? Туза можно уломать, тем более что в пехоте появились потери.

— Ты знаешь, кто я, сыскарь?

— Догадываюсь.

— Ну и..?

— Из Конторы вы оба. Бывшие. Теперь бандитам служите.

— А ты кому служишь?

— Сам себе.

— Пойдешь ко мне бойцом? Старшим пятерки?

— Не пойду. Не по пути с уголовниками.

Да, сыворотка правды не давала человеку хитрить и просчитывать варианты. Пилот был уверен: без нее сыскарь бы воспользовался шансом сохранить жизнь, притворился бы, что раздумывает над деловым предложением, затем бы согласился. А потом либо смылился, либо наделал шороху, оставив для себя последний патрон. Пилот, да и Белый тоже поступили бы так же.

— Знаешь, Степа, что тебя ждет?

— Расход.

— То-то и оно. Не дрожат коленки?

— Отдрожали после Афгана. Вы тоже на чем-нибудь проколетесь.

Пилот опять вздохнул: прав сыскарь. Но в таком положении, в которое попал бывший мент, профессионал его класса не окажется. Не имеет права оказаться.

Он сидел за письменным столом, морщил лоб с залысинами. Сыскарь откинулся на спинку стула. Руки его безжизненно обвисли, лицо одрябло. Через час начнет задыхаться от жары. Потом либо оклемается, напрочь забыв, что с ним было, либо, если в организме затаились серьезные болячки, в беспамятстве уйдет к праотцам. Этот должен оклематься. Если бы не нулевой вариант.

Когда по сигналу явился Белый, Пилот распорядился:

— Отвези его домой.

Белый вопросительно глянул на шефа, осмелившегося отменить приказ Туза. Но он привык не задавать вопросов. Не подчиненного это дело — задавать вопросы. Хотел уже взвалить на себя сыскаря, но Пилот остановил его:

— Что скажешь о банкирше, Белый?

— Тело богатое. Мозги курячьи. Между ног— печка.

— Вот и стань печником. Вспомни, чему тебя учил сексолог. Не забыл, где у женщины холмик Венеры?

— Помню,— ухмыльнулся тот.

— Возьми банкиршу под крышу. Авось сгодится.

10.

В банном пару липа ожила, выплеснула свой лесной дух. К нему добавился веничный запах березы, можжевельника, пихты и терпкий привкус хлебного кваса, щедро выплеснутого на каменку.

Косоглазый, в рукавицах и шляпе, охаживал двумя вениками худое тело Туза, разрисованное шестью куполами и крестом с пиковым тузом в основании, — знаком, означающим высшую степень отличия. Он пыхтел, довольно покряхтывал. Косоглазый умаялся, но виду не показывал, лишь выдохнул с облегчением, услышав: "Будя!"

Туз вышел в моечную, пофыркал под теплым душем. Косоглазый накинул на него махровую простыню, открыл дверь в шинок. В нем могли поместиться не меньше десятка человек. Стены были обшиты сосновой шпунтованной доской. Мастер-строитель закруглил углы, и помещение напоминало овал, в центре которого стоял опять же овальный стол, уставленный снедью. Почти беззвучно урчал холодильник. В серванте не было ни одной хрусталяшки, зато радовали глаз граненые стаканы и стопарики. У дальней стенки стояла тахта, накрытая белоснежной простыней.

Туз уселся в плетеное кресло. Косоглазый достал из холодильника запотевшую бутылку "Смирновской", пододвинул граненый стакан пахану, налил ровно половину.

— Себе тоже плесни. И не мельтеши, сядь.

Тот исполнил приказ и будто растворился. Туз больше его не замечал. Вылил в рот водку, куснул соленый огурец, откинулся в кресле, прикрыл выцветшие глаза и выпустил из стойла мутно-тревожные мысли.

Отлаженный механизм сконструированной им машины стал давать сбои. То одна, то другая шестеренка прокручивалась вхолостую. События вырывались из-под контроля, хотя по всем раскладам такого быть не должно... С государственной машиной — понятно: лопнул осевой стержень. А у нас?.. Стержень крепкий, лесенка не качается. Каждый на своей ступеньке крутит свой маховичок. Но все равно то и дело клинит рычаг скоростей или проваливается сцепление. Да и откуда быть порядку, ежели в государстве беспредел?

"Зверьков" Шамиля обнулили, а они снова лезут изо всех щелей, как тараканы. На место Шамиля уселся Зураб, не нюхавший зоны. Подмял савеловских, лобненских, окружил себя молодыми черными волчатами, готовыми грызть и глотать все и всех. Туз как-то пригласил Зураба по-мирному побазарить — отказался, на стрелку тоже не явился. Даже ментам к нему хода нет. Возглавляет какой-то правительственный фонд. Козе понятно, что гонит бабки отмороженным чеченам, а кремлевским буграм дела нет. Потому что сами волчарами стали.

Что за время пришло? Отмороженные придурки плодятся, как грибы после теплого дождя. И тут же их подбирают бригадиры галстучных беспредельщиков. Понавесили на себя цепок, бакланы, крутых из себя корчат, а того не ведают, что ходят в шестерках у козлов. Все они козлы — и Черная морда, и Рыжий, и Проныра,— обглодали державу до последнего капустного листа! И ни законов для них, ни понятий.

А ведь Проныра сам напросился семь лет назад на встречу. Заявился невидный из себя, еще никому не известный, с лобной лысиной и лупастыми умными глазами. И в лаковых штиблетах. Туз заставил его выказать себя. И поразился размаху дел и задумок. А залетел тот на чеченских авизушках. Рыжий, который был тогда во власти, нацелился прищемить ему хвост.

Туз так и не узнал, кто вывел на него этого сына Израилева. Но от встречи не отказался. Полезной получилась встреча. Пришлось, правда, браткам порыскать по Москве, чтобы найти двух бывших подельников Проныры, ставших опасными свидетелями. Нашли, вывезли на ферму и передали с рук на руки заказчику. А чтобы заткнуть пасть горлопанам, троих из Центробанка — шушеру, мелочевку — знакомый прокурор отправил к хозяину на строгий. Четверых намеревался, но одна баба выскользнула. Ее тогда Уханов исхитрился вытащить. С тех пор Туз и положил глаз на адвоката.

Вылез Проныра из дерьма и попер в финансовые бугры. Сперва расплачивался услугами исправно. А когда через свою шестерку Столбовича вышел на Принцессу, стал хвостом крутить. Информацию выдавал, будто копейки считал. К нефти не подпускал, труба, мол, на президентскую семейку работает. Только физкультурника Череп сумел протолкнуть на красноярский алюминий. Да и того Птица заклевала.

В последние дни Проныра совсем отбился от рук, даже на связь не выходил. А ведь на кукане сидел. Видать, на Контору оперся, силу почувствовал. Даже компры не испугался. Телик-Серик визжал и махал руками: нет, нет! без проверки фактов! не могу! А Лысого поливал безо всяких фактов. Видно, крепко повязал его Проныра, если на гонорар в пол-арбуза не клюнул...

Что-то непонятное кружится в воздухе. Не вовремя отправили Акинолоса к Луиджи. Того и гляди, здесь понадобится. Таких спецов — раз, два, и нет ваших. Прав Полкаш, в любом деле нужны профессионалы.

Вспомнил Туз о Пилоте и покривился. Темен нутром бывший конторщик. Живет по своим понятиям. А они для честных воров не всегда подходят. Капнул ему вчера Череп, что его человек засек афганца-детектива дома. Получается, что отпустил его Пилот. А ведь он, центровой смотрящий, велел отдать афганца на суд братков. Ну и что теперь делать с этим поганцем Пилотом?..

Пахан глянул на свой пустой стакан. Сидевший напротив бестелесный Косоглазый вмиг материализовался, набулькал полстакана "Смирновской". Туз отогнал неприятные мысли, выпил. Сказал:

— Вали отсюда. И кликни "кошелку".

Косоглазый испарился. Через пару минут в шинок вплыла чернокосая, черноокая, с глазами-блюдцами "кошелка".

— Звал, папа?

— Скидай халатик, Виолетта. Присаживайся.

Она дернула поясок, халатик сам свалился с плеч. Всей одежды осталось — плавки в три полоски. Груди, похожие на белые теннисные мячики с розовыми сосками, выглядели по-девичьи нерастраченными.

— Выпьешь? — спросил Туз.

— Выпью.

— Доставай свой джин и тоник. А мне — водяры на три пальца.

Он глядел, как она тянула маленькими глоточками воняющий лекарствами джин, как аккуратно откусывала белыми зубками от бутерброда с черной икрой. Чувствовалась порода. Да и то: мать, певица дворянских кровей, нагуляла дочь от большого партийного начальника. Видать, совестливый был, помогал растить девчонку, даже в институт международных отношений протолкнул. А потом вдруг взял и выпал со своего девятого партийного этажа. Певица спилась, дочь подрабатывала в турфирме. Череп заприметил ее на какой-то тусовке, где она трекала на английском и французском. Сманил ее с ходу. Что ж, каждый зарабатывает, как умеет. А Виолетта зарабатывала не только передком.

— Череп приехал? — спросил он.

— Выходил из машины, когда я шла к тебе.

Она перестала жевать, глянула вопросительно на хозяина. Тот взглядом показал на тахту.

— Как, папа?

— Рыбкой, Виолетта, рыбкой.

Она извивалась, стонала, вскрикивала. Но Туз понимал, что никакая это не страсть, а игра, актерство. Впрочем, актеркой она была неплохой.

Потом они стояли в моечной под душем. Она было опустилась на колени. Но он, взяв ее за подбородок, велел подняться.

— Иди одевайся. В Барвиху поедем вместе. Черепа позови...

С Черепом их свела тринадцать лет назад ярославская зона. Туза послал туда смотрящим на три года сходняк. Молодому юристу Черепу припаял червонец за взятки советский суд. Был он тогда хоть и с залысинами, но курчав, розово мордаст и ж…ст. Голодные от безбабья зеки сразу оценили это последнее качество. И быть бы ему опущенным и куковать под иконкой, но Туз не дал. Очень уж остервенело и злобно сопротивлялся этот баклан, но к вертухаю не взывал.

Смышленым оказался первоходок. Смог подкормить и себя, и семейку. Писал зекам-мужикам помиловки. С разрешения Туза сварганил куму-заочнику диплом, за что тот выдернул его из карьера и определил хлеборезом.

Когда прибыл другой смотрящий, Туз вышел на волю. На прощанье сказал Черепу:

— После амнистии найдешь меня через Косоглазого. Адресок держи в черепушке.

Нарисовался он перед Тузом через полтора года. И быстро зашагал вверх по перестроечной лестнице, где каждая вторая ступенька принадлежала беспредельщикам, а каждая пятая — честным ворам...

В шинке было душно, и Туз распахнул пинком дверь в предбанник. И чуть не ушиб Черепа.

— Я в вашем распоряжении, шеф,— доложил тот с порога и прошел к столу. За ним проскользнул Косоглазый. Прибрался, заменил тарелочки, вилочки. По кивку хозяина вынырнул из шинка.

— Чем обрадуешь? — спросил Туз.

— Особо ничем. Красавчика отмазали по всем статьям. Малюта, когда ему прокрутили пленку, где он с двумя голыми телками, закрыл дело. Мадам из "Мальвины" отправится скоро к Хозяину.

— Что с компрой по авизушкам?

— Подсунули через Крестоносца Киселю. Поначалу ухватился, потом дал задний ход. Кто-то играет в свою игру по-крупному.

— Кто?

— Красавчик не в курсах. Сказал только, что Стрелец обороты набирает. И все тихой сапой. Сначала — в премьеры. А там...

— Из чьего корыта он кормится?

— Не могу сказать. Вроде бы как в одиночку пасется.

— Так не бывает, Череп.

— Всерьез его, как наследника, пока не принимают.

— Неужто Проныра проморгал?

— Хрен его знает.

— Что-то здесь не так. Не может Проныра не играть в эти игры. Давай-ка докумекаем, на кого он ставит.

— Красноярская птица отпадает: вместо благодарности схарчил Физкультурника вместе с алюминием.

— Не туда волну гонишь, Череп. Физкультурник был нашим человеком. Для Проныры он — два пальца об асфальт. Кто еще?

— Лысый и Поп не в масть, они его сразу в Лефортово определят, даже из самолета выдернут. Молодые с Киндер-сюрпризом вокруг Рыжего крутятся. Теоретика кормят американцы, Клоуна — Хусейн. Остается Птица.

— Не, Череп. Птица увязла там крепко, над Россией ей больше не летать. У Проныры в запасе темная лошадка. Всего скорее, Стрелец и есть та лошадка. Значитца, надо прокачать этого залетного.

— Пробовали. Глухо. Не пьет, не курит. Друзей не заводит. По бабцам не лазит. Контора, одним словом. Без Пилота тут не обойтись.

— Н-да. Не по масти ходит Пилот. Подставил меня перед братками.

— Информация к размышлению.

— Вот и размышляй. Ты же целую кодлу аналитиков держишь.

Туз сам разлил по стаканам. Глотнул махом. Череп только пригубил.

— Париться будешь?

— Не люблю я это дело,— отказался Череп.

— До моих лет дотянешь — полюбишь.

— Я так понимаю, шеф. Вызови Пилота и спроси в лоб: где детектив-афганец? Соврет — нарисуем зуб и при удобном случае забочкуем. Признается — потребуй объяснения.

— Больно скор ты, Череп: забочкуем! С кем останемся?

— Белого на его место поставим.

— Чё-то у тебя сегодня с мозгами. Белый — его человек. У них, в Конторе, тоже живут по понятиям. И ссученых тоже убирают без прокурора.

— Контора отторгла их, шеф.

— Не Контора их, а они ее. А понятия остались. И все же ты прав: с Пилотом можно базарить только в лобешник. А что скажешь про Акинолоса?

— Жаден и без телок не может.

— Жаден — хорошо. Дай-ка ему знать, чтобы вертался без задержки. Заказ-то — плюнуть и растереть: двоих умыл — и в аэроплан.

— По последней информации, заказ исполнен.

— Пускай и вертается. И не к Пилоту, а к тебе. Вот-вот понадобится, чую... А теперь, если париться не хочешь, не держу. Виолетту захвачу сам.

Череп вышел. Заявился, раздевшись в предбаннике, Косоглазый. Выбрав два новых веника, скрылся в парной, чтобы запарить их. Позвал хозяина. Тот сбросил махровую простыню, прошлепал через моечную, забрался на полок:

— Грей!

Косоглазый работал виртуозно. Не касаясь худого тела Туза, частыми взмахами гонял горячий пар. Туз чувствовал, как прогревались мослы и кости и блаженная истома обволакивала тело и голову. Уйти бы на покой, сидеть на берегу с удочкой, а по вечерам томиться в парилке. Но некому передать братков, изведут их беспредельщики, и забудутся законы воровского братства.

— Будя,— остановил Косоглазого Туз.

В моечной он постоял под теплым душем, с довольством вспоминая "кошелку" Виолетту. Шагнул в шинок, чтобы попить квасу.

За столом с мобильным телефоном в руке сидел Череп.

— Чего вернулся? Стряслось что? — спросил Туз.

— Стряслось, шеф. Только что позвонил мой человек. Сообщил, что Акинолоса арестовала римская полиция.

— Туды ее в маму! — выругался Туз.— Выручать надо.

Похоже, Туз был не в себе, потому что щелкал пальцами. Пилот сидел в кресле напротив, ждал. Туз перестал щелкать.

— Две темы к тебе, Пилот.

— Слушаю.

— Что там с афганцем-детективом? Прокачал?

— Так точно.

— Где прячешь?

— Нигде. Я отпустил его.

— Как же так? — покачал головой Туз.— Я же велел тебе отдать его на суд браткам, хоть живого, хоть в жмуриках. Он же четверых наших порешил.

— Докладываю. Первое. Они ушли на тот свет по собственной глупости. Второе. Никакой опасности детектив для нас не представляет. Третье. Он давний друг адвоката, который, по вашим словам, нам нужен. Адвокат сумел бы раскопать это дело и связал бы его с нападением в собственной квартире. Четвертое. Он — профессионал и стоит не меньше десятка ваших быков. Такими кадрами не бросаются, их приручают.

Туз еще раз щелкнул пальцами. С минуту вглядывался в лицо Пилота. Тот не отводил глаз.

— Профессионал, говоришь? Один твой профессионал-профессор опалился, как дешевый фраер.

— Вы имеете в виду Акинолоса?

— Закольцевали твоего профессора — и к тамошнему хозяину.

— Претензии не ко мне, господин банкир, а к тому, кто обеспечивал прикрытие.

— К Луиджи, что ли? Он уже в преисподней. Весь его дом вместе с семейкой на воздух взлетел. Хорошо, что успел отписать нам кусок пляжа. Если Акинолос откроет рот, не видать нам того пляжа. Не будет у нас ЗКП.

— Без подготовки и страховки любой профессионал обречен на неудачу.

— Хватит. Уши камышом, и к исполнению! Есть у нас толковый бабец, по-английски трекает. Завтра она будет с цветочками в больничке у Козырного как жена Акинолоса. Ксива у них светлая... Наймет Козырного, а ты...

— Адвокат не берется за два дела сразу,— перебил Пилот.

— Красавчика отыграли, адвокат ему теперь без надобности. Свои бабки получит — и гуляй в "сапог"*. Рот ему сегодня откроют. Надо, чтобы он Акинолоса сюда вытащил. А то греком заделался, фраер моченый!

— Он и есть грек по национальности.

— Ну?! И по-гречески умеет?

— Умеет.

— Значитца так. С Козырным сам будешь базарить. Черепу — нельзя, он под фонарем у него стоял... Вытащит Акинолоса — получит на фрегат.

— Я не силен в фене, шеф.

— Да не по фене я. Шалава его капнула, что голубая мечта Козырного — построить дачу под фрегат: с парусами, пушками и хрен его знает с чем. Вот и построит.

— А если мы недооцениваем адвоката?

— Дооцениваем. Сколь заломит, столь и получит...

—————————————

* Сапог (жарг.) — Италия.

11.

Надежда Васильевна появилась в палате неожиданно. Объявила с порога:

— К вам дама с охапкой чайных роз. Прикажете впустить?

— Не понравилась дама, Надежда Васильевна? — спросил Уханов, открыв освобожденный от проволоки щербатый рот. Она не ответила.

— Пусть заходит,— разрешил он, не сомневаясь, что увидит кого-то из своих.

Но через минуту в палату вошла, нет, не вошла — вплыла Нефертити. Точеный лик, миндалевые глаза, цвета воронова крыла волосы по плечам. Грациозно вручила букет и грустно улыбнулась.

— Можно присесть, Борис Аркадьевич?

— Садитесь. Мы знакомы?

— Нет. Меня зовут Виолетта. Теперь знакомы. Я к вам по делу.

— Слушаю вас.

— Мой муж в римской тюрьме. Его надо вытащить в Россию.

— Во-первых, я уже веду дело и не могу выехать в Италию. Во-вторых, я адвокат дорогой.

— Знаю. Я согласна на все ваши условия.— Она уселась в кресле поудобнее, юбка с разрезом натянулась, открывая ноги цвета слоновой кости много выше колен и даже еще выше.

— Этот номер со мной не пройдет, Виолетта. Я — импотент.

— Борис Аркадьевич! — укоризненно произнесла она.— Я имела в виду сумму.

— Вы ее не потянете.

— Назовите сумму. Чтобы хватило на вашу голубую мечту.

— У меня нет голубой мечты.

— А фрегат?

Уханову с трудом удалось сохранить невозмутимость. Это ему сон однажды приснился. То ли поморская ладья, то ли пиратский фрегат, недвижимо застывший среди береговых сосен. Даже Вовочке он об этом не рассказывал, только секс-секретарше — под утро, когда они впервые остались в его новой квартире. Ай да Лилечка, ай да тварь!

Он пристально оглядел посетительницу. Гитарной фигурой она напоминала бывшую его секретаршу. Только ноги у той были покороче.

— За что муж угодил в римскую тюрьму?

— Подозревается в убийстве одного из крестных отцов,— юбка теперь открывала лишь колени.

— Каким образом он влип в их разборки? Его наняли?

— На этот вопрос я отвечу, когда получу ваше согласие.

— В России он в розыске?

— Нет.

— Работает на Контору?

— Нет.

— На мафию? На кого-либо там? — показал глазами вверх.

— Пока без ответа.

— Куда вы еще обращались?

— Никуда.

— Как давно он в Италии?

— Третью неделю.

— Виза открытая?

— По документам он греческий подданный. И по национальности — грек. Родился в Сибири. Жил до последнего времени в Москве.

— Ваш брак зарегистрирован?

— Если необходимо, принесу свидетельство о браке.

— Лучше сделайте, коль вы такая всемогущая, чтобы его здесь объявили в розыск.

— Так вы беретесь?

— Миллион "зеленых" вам по силам? — Уханов намеренно завысил в несколько раз сумму гонорара.

— По силам. В мешке или на счет в Швейцарии?

— Две трети в мешке.

— Можете вылететь в Рим послезавтра?

— Вы требуете невозможного. Я должен быть в Таллине.

— Процесс русскоязычной общины?

— Читаете газеты?

— А вы думали, только сексуальные романы?

В дверь постучали. И сразу же она распахнулась. Надежда Васильевна окинула комнату подозрительным взглядом.

— Проходите, садитесь,— пригласил ее Уханов.

— Ничего не понимаю, Борис Аркадьевич. Вы должны выписываться в пятницу. А сейчас позвонил главврач и распорядился облагородить ваш рот к 11 утра завтра. И сразу — на выписку. Кому вы так понадобились?

— По-видимому, вот этой инопланетянке.

Надежда Васильевна глянула на нее как выстрелила.

— Через полчаса в процедурный кабинет, Борис Аркадьевич! — вышла.

— Она неравнодушна к вам, господин адвокат,— улыбнулась Виолетта.— Не потеряйте бдительность.

— С вами же я не потерял бдительности. И договоримся так. Если я возьмусь за ваше дело, вы будете со мной полностью откровенной. Главное — не врать.

— Разве я врала?

— Вы — не жена человека из римской тюрьмы. И даже не любовница. Слишком деловиты для роли близкого человека. И поторопились выставить напоказ свои прелести. Впрочем, и посмотреть, и потрогать есть что. После возвращения из Таллина жду вас или того, кто вас послал, у себя в офисе. Гонорар будет варьироваться в зависимости от результата.

Через час Виолетта встретилась с Пилотом. Крупным гребнем стала расчесывать свои роскошные волосы над белым листом бумаги. Оттуда скользнул микродиктофончик в форме утолщенной спички.

— Хреновая из тебя артистка,— сказал Пилот, прослушав запись.— Только и умеешь ноги задирать да губами чмокать.— Иди докладывай Черепу.

Еще через час они были с Черепом у Туза.

— На хрен ему сперлась та русскоязычная община?

— Реклама, шеф, двигатель адвокатского прогресса,— откликнулся Череп.

— Сколько до суда?

— Шесть дней. Потом, может быть, "на доследование" в связи с открывшимися обстоятельствами, перенос заседания и прочая судебная волокита.

— Пилот, сделай, чтоб никакой волокиты не было.

— Я не Бог,— ответил тот и отключился от разговора.

Была у него в Таллине агентура, но давняя, еще до БД-7. Самая способная — Рита с третьего курса иняза. Были еще бухгалтер из Совета Министров республики и бармен из "Старого Таллина". Но теперь там свирепствует политическая полиция, и пойдут ли на контакт бывшие агенты — не известно. Да и что они могут сделать в нынешних условиях?..

— Дам тебе, Пилот, наводку на Учителя. Найдешь его в Риге. Смотрит за всей Прибалтикой. Кентовали мы с ним. Потом я его короновал. Передашь маляву от меня. Его котелок любую кашу сварит.

— Без нужды лезть к нему не стану. А понадобится — обращусь.

— Вот и лады. Через неделю Козырной должен повидать Акинолоса.

Белого Пилот с собой не взял, хотя попервости и намеревался. Наследил Белый в Эстонии, мало ли кто может по случайности признать.

Сам он был в Таллине дважды. Первый раз — когда сгорел ночью только что отреставрированный католический собор, должный, по замыслу, стать центром антирелигиозной пропаганды. Они тогда быстро вычислили поджигателей. Одного, из МВД республики, по-тихому вывезли в Питер, а двое других стали жертвами несчастных случаев. Второй раз — во время перестроечных событий, когда Меченый заявил, что понятия не имеет, каким образом в Таллине оказались спецподразделения. А ведь ребят кинули туда с личного его благословения.

Город показался Пилоту незнакомым. Он неторопливо шел по улице, в плаще, в строгом костюме, с тростью, стараясь скрыть выправку военного. Трость была сделана по спецзаказу: стоило сдвинуть на внутренней стороне фигурной ручки рычажок, как из торца стремительно вылетал острый стилет. Удобное и бесшумное оружие.

На эстонском Пилот изъяснялся с грехом пополам. Потому обратился к пышнотелой даме в розовом на немецком. Она любезно разулыбалась, затараторила. Он, с трудом подбирая слова, спросил по-эстонски, в какой стороне находится бар "Старый Таллин". Она снова затараторила, и Пилот лишь по жестам понял направление.

Погребок был тих и уютен. Официант в белоснежной манишке принял заказ. Порекомендовал на немецком фирменное блюдо. Через две минуты появился, неся поднос одной рукой на уровне подбородка.

— У вас ничего не изменилось с тех пор, как я посетил ваше заведение в последний раз.

— Давно это было? — осведомился официант.

— Во времена оккупации русскими. Вы тогда еще не работали здесь, и бармен был другой.

— Он был агентом КГБ,— доложил официант,— и поплатился за это.

— Справедливо,— равнодушно сказал Пилот и запустил ложку в дымящийся горшочек...

Домашние телефоны бухгалтера и Риты он помнил наизусть. По первому ответил незнакомый мужской голос. Услышав имя бухгалтера, запнулся на какое-то время и вдруг стал усиленно приглашать в гости, объяснив, что он племянник хозяина и что тот сейчас будет.

— Иду,— ответил Пилот и быстро зашагал прочь от телефонной будки.

Значит, и этот спекся. Да и не могло быть по-другому, если все спецархивы попали в руки политической полиции. Хорошо, что он нигде документально не засветил Риту. Берег для особого случая, который так и не представился. Даже конспиративную квартиру успел переписать на нее.

Ее голос он узнал сразу.

— Ты замужем? — спросил он по-русски.

— В чем дело? — устало произнесла она.

— Не узнаешь меня?

— Н-нет, представьтесь.

— Помнишь Рижское взморье?

— Юрий? — неуверенность еще сквозила в ее голосе.— Где вы, Юрий?

— Ты одна?

— Да, мужа нет. Семьи нет. Одна! Где ты, Юри?

— В двухстах метрах от твоего дома.

— Приходи, Юри. Я знала, что ты вспомнишь свою Ритуню. Жду, Юри...

Это могло быть ловушкой. Но что-то подсказывало Пилоту: никакой ловушки нет. "Что-то" покоилось на тех сумасшедших трех сутках, что они провели на конспиративной квартире.

В тот год ему выпал редкий отпускной месяц, и он взял путевку на Рижское взморье. Проходя вечером по пустынному пляжу, услышал за одной из купальных кабинок женский крик: "Спас...". Было похоже, что не дали докричать. Не раздумывая, он кинулся на голос. Великовозрастных юнцов вырубил легко. Схватил ее за руку, потащил в сторону освещенного корпуса. Зайти она отказалась, молча показала на располосованный до пояса сарафан и оборванную резинку трусов.

— Мне надо в Таллин,— сказала.

Ни о чем не спрашивая, он накинул на нее свой пиджак, снял брючный ремень:

— Подпояшь трусы. Жди меня здесь, сейчас вернусь...

— Где ты живешь в Таллине? — спросил он, когда они ехали в такси.

— В общежитии.

— Удобно тебе появляться там в таком виде?

— Нет.

— Значит, едем на квартиру моего друга. Он сейчас в командировке.

Почувствовав ее немое сопротивление, сердито сказал:

— Не бойся, приставать не буду. Завтра купим все и пойдешь в свою общагу.

— У меня нет денег.

— У меня есть.

Казенная квартира имела казенный вид. Но холодильник не пустовал. В нем даже нашлась бутылка водки и бальзам.

Выпила она без отвращения. Консервированное мясо поела с аппетитом. Кофе пила с удовольствием и маленькими глоточками.

— Как ты попала без денег в зону отдыха? — спросил он.

— Поехала с другом.

— Где же он?

— На пляже. Один из тех троих.

— Ну и подонок!..— И без всякого перехода спросил: — Сыта? В той комнате найдешь в шкафу чистое постельное белье. Укладывайся и спи. Я здесь — на диване.

— Меня зовут Рита. А тебя?

— Юрий.

— Юри,— она сглотнула последнюю букву.

Он уснул сразу. И проснулся от ее голоса. Она стояла в дверях спальни.

— Ты не хочешь прийти ко мне, Юри?

— Хочу,— ответил он и рывком поднялся с дивана...

Она почти не изменилась. Только скорбные морщинки затаились в уголках губ. Подошла к нему, обняла. И заплакала. Он ни разу не видел ее плачущей, даже в той передряге, когда они тащили по задворкам раненого Белого.

— Тяжело тебе? — спросил он, гладя ее волосы. Она была лишь чуть пониже его ростом, и, когда молча кивнула, он ощутил на лице легкое прикосновение белокурых волос.

— Как ты жила эти годы?

— Плохо, Юри.

— Работаешь?

— Да. Бухгалтером,— заметив его недоуменный взгляд, объяснила:

— Мой иностранный никому не нужен. Я же полукровка. Закончила бухгалтерские курсы... А ты по-прежнему работаешь шпионом? — она слабо и смутно улыбнулась.

— Нет, Ритуня. С Конторой я распрощался. Вернее, она распрощалась со мной.

— России честные и сильные теперь не нужны. Так же, как нашей маленькой Эстонии... Значит, ты приехал только ко мне?

— К тебе — тоже.

— Лучше бы ты меня обманул. Сказал: только к тебе.

— Я вру только по служебной необходимости, Рита.

— Знаю,— еле слышно произнесла она. Прижалась к нему, изогнулась, замерла.

Он почувствовал ее колени и пронзительно ощутил, что хочет эту женщину. Прямо сейчас, немедленно. Она поняла это, отстранилась, прошептала:

— Не надо торопиться.

Он послушался как юнец. Легонько приподнял ее, усадил в креслице. Сам сел рядом на стул. Спросил деловито:

— Ты бедствуешь?

— Но не нищенствую, как люди в России. У меня в холодильнике жареные грибы. Будешь?

— Буду.

— Спиртного нет, Юри. Я же не знала...

— У меня есть,— не дал договорить ей Пилот.— И вот еще что,— достал из внутреннего кармана пачку "зеленых", положил ей на колени,— возьми и расходуй. Нет, нет, это не гонорар за услуги. Деньги мои личные и достались мне легко. Трать их бессовестным образом!

— Ты по-прежнему женат, Юри?

— По-прежнему.

— Детей так и не завел?

— Нет...

Женился он скоропостижно и, можно считать, по служебной необходимости. Контора не признавала холостых, радела за нравственность сотрудников. У его избранницы была дочь. Но это его не смутило. По первости семейная жизнь шла ни шатко ни валко. Спали, ели и никогда не ругались. Некогда было ругаться. Раз в год он беспроблемно отправлял ее в ведомственный санаторий. Возвращалась она загоревшая и посвежевшая и жарко обнимала его.

При Меченом "дачники" бессмысленно мотались из одной горячей точки в другую. Прилетали, непонятно чего ожидали и улетали. Домой он попадал на сутки-двое, отсыпался и обязательно заглядывал на почту в окошко "до востребования" за письмом от бывшего наставника по наружке, имевшего псевдоним Лис.

Прихвостни Меченого обвинили его в том, что он следил за диссидентами. Особенно неистовствовала одна демократическая дама по имени Алина. Лис оказался крайним, хотя был самым мелким винтиком огромного, настроенного против инакомыслия механизма. Ничего не решал, никого не арестовывал. Но наружником был от Бога... Выкинули, как стоптанный башмак, из органов, и хорошо, хоть пенсии не лишили.

Оказавшись не у дел, Лис затосковал, заметно стал сохнуть. И как-то неожиданно и быстро обменял свою столичную квартиру на родной Харьков, не предполагая, что скоро окажется в другой стране. Когда это случилось, почувствовал себя совсем одиноким, выброшенным за борт жизни.

И изливал душу любимому ученику Юрику в письмах "до востребования".

Вернувшись в тот раз из Тбилиси, Пилот заглянул, как обычно, на почту. Назвал свою фамилию. Полнотелая прыщавая девица протянула ему конверт, но тут же отдернула его.

— Не вам,— сказала,— женщине.

— Как ее имя-отчество? — спросил Пилот.

Она назвала имя-отчество его жены.

Он протянул девице крупную денежную купюру.

— Давайте письмо.

Она колебалась недолго. Воровато схватила деньги. Протянула конверт.

Письмо было продолжением курортного романа жены. Хахаль пускал в нем слюни, от охов переходил к вздохам и заканчивал словами: "Всегда помню наши постельные валетики".

"Выгоню к черту!" — решил в тот момент Пилот.

Домой он пришел поздно: нарезались с Белым в забегаловке. Кинул жене распечатанный конверт.

— От твоего валетика.

Едва взглянув на адрес, она бухнулась на колени. Запричитала, забормотала про один-единственный раз и про внучку Лизоньку. Ее дочь к тому времени вышла замуж, переехала к мужу, родила. Пилот по-хорошему привязался к девочке, да и она любила его без памяти.

Он брезгливо поглядел на супружницу. Она выглядела еще достаточно молодо. Ему не было тогда ее жалко, несмотря на два десятка совместных лет. Жалел лишь внучку, которая ласково называла его дедуней. Жена приподнялась с колен, опустилась на стул. Продолжала всхлипывать. Он сказал, как отрезал кусок жизни:

— Отныне спим в разных комнатах. Питаемся вместе, когда у нас Лизавета. Деньги на прокорм буду давать. Все.

С тех пор они жили как чужие. Хотя раза два в месяц она приходила в его комнату. Он брал ее грубо и жестко, как уличную шлюху. После чего выпроваживал из комнаты и шел под душ.

Путевок в санаторий он больше ей не доставал. Она стала далекой, как гора Арарат. Даже сидевшая напротив него молчаливая Рита, завербованная им по случаю в агенты, была ближе.

— Ты знаешь, Юри,— сказала она,— когда-то, не помню в каком журнале, мне попались стихи. Хочешь, прочитаю?

— Читай.

— "Что нам обещано, завещано — вся чаша выпита до дна. Со мной лежит чужая женщина, по паспорту — законная жена..."

Пилот даже крякнул: его мысли прочитала не иначе? Рита глянула на него своими зеленоватыми глазами.

— Хочешь, рожу тебе сына?

— Не хочу, Ритуня. Это роскошь при моей профессии.

— Почему?

— Не имею права быть легко уязвимым.

— Но ведь Контора отторгла тебя?

— Подобрала другая, еще пакостней. К тебе она не имеет и не будет иметь никакого отношения.

— А ты будешь иметь ко мне отношение?

— Да.

— Должна я в этот раз в чем-то помочь тебе?

— Не думаю...

Коньяк и шампанское были настоящими. Грибы с картошкой напомнили Пилоту деревню Журавки, где упокоились на деревенском кладбище его мать и старшая сестра.

Сидели за столом, мирно беседовали, пока взрывная волна не бросила их друг к другу. И уже позже, когда волна прокатилась мимо и оставила их, опустошенных, на смятых простынях, он спросил:

— А где ты работаешь, Ритунь?

— Выдаю зарплату в Верховном суде...

— Н-да! — вздохнул Пилот.— Может, и обращусь к тебе за помощью.

— Я все сделаю для тебя, Юри...

См. продолжение романа

Русское поле:

Бельские просторы

XPOHOС - всемирная история в интернете

МОЛОКО - русский литературный журнал

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

РУССКАЯ ЖИЗНЬ - литературный журнал

ПАМПАСЫ - детский литературный журнал

История науки

История России

Сайт истфака МГУ

Слово о полку Игореве

ГЕОСИНХРОНИЯ

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2002

WEB-редактор Вячеслав Румянцев