Вячеслав РУМЯНЦЕВ

ЛИТЕРАТУРНАЯ ЗАЗУБРИНА

О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2002 года

XPOHOC

Русское поле

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

МОЛОКО

РуЖи

БЕЛЬСК

ПОДЪЕМ

ЖУРНАЛ "СЛОВО"

ГАЗДАНОВ

ПЛАТОНОВ

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

О нашем современнике, расстрелянном в 38-м

Шел 1923 год. Еще Михаил Булгаков не написал “Собачье сердце” (1925), Андрей Платонов сочинял стихи и не помышлял о “Чевенгуре” (1929), “Сентиментальные повести” Михаила Зощенко только-только взяли разбег (1923-1936), а Владимир Зазубрин написал три произведения, в которых уже открыл большую часть Атлантиды русской литературы XX века: повесть “Щепка”, рассказы “Общежитие” и “Бледная правда”.

В “Общежитии” проглядывает уникальная стилистика. Сегодня ее по ошибке кто-то назовет “платоновской”. Текст сквозит иронией, которую мы узнаем в рассказах Зощенко. А в глубине души доктора Зильберштейна живет сам сатана, и это его воплощение не уступает по яркости известному нам Волонду.

Профессор Зильберштейн - узнаваемое воплощенье зла, которое находит выход в жажде экспериментаторства над живыми людьми. Гораздо позже мы узнаем его в послевоенных образах нацистских врачей-садистов. Они еще не появились на свет. Другие - неразличимые немецкие мальчики, которым через двадцать лет предстоит стать героями обличительных докладов Нюрнбергского процесса и послевоенной антифашисткой публицистики. А образ этот уже создан. Вдумайтесь: в 1923 году! Правда, героем рассказа Владимира Зазубрина становится не немец, а вполне-таки еврейский профессор Зильберштейн, узкий специалист по гениталиям с широкими взглядами на человечество - свою будущую лабораторию.

Творчество Владимира Зазубрина особенно интересно нам, живущим в начале XXI века, пережившим время перелома (впрочем, пережили не все, а остальные не до конца, мы не ведаем, что нас ждет впереди). Владимир Зазубрин вывел свои образы из предыдущего крутого перелома отечественной истории. Он многое постиг и успел рассказать нам о своих открытиях. Но мы оказались плохими учениками, пропустили урок мимо ушей, за что и получили по заслугам. История ничему не учит, но наказывает. А литература-то учит, надо только быть внимательнее к ней. Так давайте же хотя бы сегодня прочитаем об эпохальном переломе, сходном с тем, в котором мы живем.

Рассказ “Общежитие”. Общежитие - одновременно вездесущая реальность и символ общества. Эта тема и это название актуальны и в 1923 году, и в разгар послевоенных лет, и в расцвет “застоя”, и сегодня, в начале XXI века. Вот у Маканина в “Андергаунде” общага на излете советскости имеет на разных этажах различный сервис: где крашенные стены, а где ковровые дорожки и дорогая мебель в коридорах, как и в обществе.

Столь же символично и общежитие 1923 года. Это особняк статского советника, реквизированный новой властью. Было здание дворянским гнездом, стало… Впрочем, что я буду рассказ пересказывать? Позволю себе лишь пару зарисовок.

Первое, что бросается в глаза - табличка:

Доктор

Лазарь Исаакович

ЗИЛЬБЕРШТЕЙН

Кожные и венерические

Он пишет книгу “Влияние Революции на рост венерических заболеваний”. Эксперимент продолжается…

А вот и героиня повести - работница Губисполкома Зинаиды Иосифовны Спинек. У нее испрашивают дозволения вселиться в общежитие. Это центральных две фигуры рассказа: Зильберштейн и Спинек. И я не думаю, что писатель, революционер со стажем, большевик с 1913 года, позволил себе юдофобство. Скорее всего, такова была реальность, которую, как честный художник, он добросовестно описал. Была вся Россия дворянской, стала… вот такой, какой стала.

Жители разных комнат (а описание героев происходит по-комнатно, а затем постранично, вроде истории болезни) по мере развития сюжета вступают друг с другом в неупорядоченные половые сношения, впрочем, сохраняя весьма высокий в новых условиях социальный статус:

“Живущие в общежитии и уходящие из него на день днем делают большое важное дело.

Скурихин читает нужные лекции, делает нужные доклады, пишет в газете нужные статьи.

Вишняков и Русаков читают не менее нужные лекции. Делают доклады. Вишняков пишет не только в газете, но и в журнале.

Спинек на службе считается добросовестной толковой работницей. Спинек нужна в Губисполкоме.

Доктор Зильберштейн, неоспоримо, необходимый, нужный работник. Доктор Зильберштейн человек с огромной инициативой. Доктор Зильберштейн не только предохраняет носы живущих в городе от проваливания, но и делает новые, вместо провалившихся. … Доктор Зильберштейн совершенно не понимает, почему партия так ревниво оберегает своих членов от всяких идеологических влияний и совершенно игнорирует опасность влияний физических, половых”.

Ну, просто не общежитие, а скопище государственных людей. Может быть, кто-то из современников Зазубрина так и понимал его рассказ. Но мы-то (да и внимательный читатель той эпохи) отлично чувствуем иронию, которая сквозит меж строк. Для нас, переживших финал той власти, которую Зазубрин наблюдал в самом начале, словосочетание “нужные доклады” вполне узнаваемо и будит ассоциации с классово близкими фразами: “научный коммунизм”, “научный атеизм”. Сказать “научная физика” или “научная химия” невозможно, это масленое масло. А вот “нужный доклад” - другое дело. Нам ясна мысль автора.

Владимир Зазубрин рисует, как бывшие участники (и победители) гражданской войны превращаются в похотливую стаю, живущую животной жизнью. В ходе ухаживаний за самкой один из героев, самый-самый атеист, “нужны” лектор губпартшколы упоминает имя Бога. Бог и карает их всех. На этот раз не Всемирным потопом, всего лишь сифилисом.

“На дворе, на улице тает снег. Снег почернел, покрылся язвами проталин. Невидимые темные потоки ведут разрушительную работу”.

Сама Природа расправляется с организмами обитателей дома, карая за духовную деградацию.

Профессор Зильберштейн за работой, грядет его час. Он делает аборты и колет препараты.

Целым остался лишь тот, кто сохранил нравственную чистоту, не поддался искушению. Это молодой человек. Впрочем, у него еще все впереди. Может быть, кто-то молодой и здоровый из числа слушателей этой губпартшколы через пятнадцать лет подпишет приказ о расстреле Владимира Яковлевича Зазубрина (Зубцова). Об этом следующее его произведение.

Повесть “Щепка” начинается с душераздирающего, притом подробнейшего, описания расстрела. Главный герой - начальник Губчека. Он руководит процессом. Он такой же старый большевик, каковым был к 1923 году Владимир Зазубрин. Видимо, именно так в 1938 году расстреливали и его самого. Автор предвосхитил собственную судьбу. Она выписана детально: как выводили из камеры для смертников (официально им приговора не объявляли, но они уже чуяли свою смерть), как заводили в подвал, как заставляли раздеться догола, как хитрили приговоренные к смерти (лгали: “я расскажу, где зарыл клад”), как молили, как жутко пугались и униженно ползали, как шутили. Юмор был, конечно, весьма специфический. Наверное, человеку, описавшему с таким знанием дела всю эту жуткую процедуру, было скучно через пятнадцать лет, когда его самого расстреливали. Потому что трудно представить Зазубрина скованным ужасом, юлящим или иронизирующим. Так инка-воин, отправляясь на битву, ничего не боится: он уже умер и смирился с собственной смертью. Чего еще может бояться тот, кто умер, так и тот, кто написал повесть “Щепка”? Ничего!

Автору что!? Хуже персонажам повести. Они-то не умерли, а продолжают жить вечной жизнью и вечно совершают жуткие манипуляции. Соломин из деревни, оттого поступает с приговоренными, которые отказываются раздеваться, как со скотиной перед забоем. Со скотиной он ласков. Так легче и быстрее дело делается. Ефим крестики с казненных собирает для своих детишек, а то им играть не чем. И уже после расстрелов практичный деревенский Соломин рассуждает: “Каб того высокого, красивого, в рот-то которого стреляли, да спарить с синеглазой - ладный бы плод дали”.

Но синеглазой и красивому легче, они уже мертвы. Тяжко Андрею Срубову (так зовут героя). Он в себе продолжает нести душевную тяжесть, суммирующую и мольбы расстрелянного священника, и причитания голубоглазой: “Если бы вы зн-нали, товарищи… жить, жить как хочется…” Никуда Срубову не деться от этих видений. И превращение людей в безликие мясные туши не снимает с него тяжести.

Владимир Зазубрин строит сюжет повести удивительно последовательно, столь же последовательно, как развивалась революция. Приезжает бывший студент отца Срубова Исаак Кац. Он подписал приговор о расстреле отцу, но отец во время казни пожал руку своему палачу и пожелал скорейшего выздоровления. Мать Срубова готовит кофе, которое они пьют, и говорит сыну: “Андрюша, Ика Кац расстрелял твоего папу, а ты сидишь с ним за одним столом”. А Андрюша сидит за одним столом с палачом своего отца и пьет с ним кофе. Просит мать не говорить об этом и не думать. “Но Ика Кац считал неудобным не говорить и говорил”.

И вот рождаются проекты будущего, послереволюционного устройства общества:

“Террор необходимо организовать так, чтобы работа палача-исполнителя почти ничем не отличалась от работы вождя-теоретика. Один сказал - террор необходим, другой нажал кнопку автомата-расстреливателя. Главное, чтобы не видеть крови.

В будущем “просвещенное” человеческое общество будет освобождаться от лишних или преступных членов с помощью газов, кислот, электричества, смертоносных бактерий. Тогда не будет подвалов и “кровожадных” чекистов. Господа ученые, с ученым видом, совершенно бесстрашно будут погружать живых людей в огромные колбы, реторты и с помощью всевозможных соединений, реакций, перегонок начнут обращать их в ваксу, в вазелин, в смазочное масло”.

Умопомрачительная картинка. И главный герой повести, действительно, сходит с ума. Но идея, которую он формулирует, вовсе не исчезает. Как и в рассказе “Общежитие”, так и здесь мы узнаем описанный Зазубриным образ нацистского лагеря смерти. Причем, каких бы то ни было доказательств, так сказать, вторичного применения казненных заключенных в германских лагерях до сих пор не представлено, а идея изготавливать из трупов расстрелянных полезные в хозяйстве вещи сформулирована в 1923 году безо всякой связи с немецкими нацистами. И не Зазубрин эту идею выдумал, он лишь записал ее, зафиксировал на бумаге. Тогда палачи ограничивались лишь использованием одежды и нижнего белья замученных. До большего дело не дошло, может быть оттого, что живы были в душах миллионов людей, в народе все еще живы были христианские представления о человеке.

В народе, но не в рядах тех, кто окружает Срубова. Это и Ян Пепел, подозревающий всех и постоянно держащий руку у кобуры. Это и Ика Кац, который допрашивает друга детства и уже запрашивает для него в тюрьме одиночную камеру. И всегда найдется весомая причина для расстрела активного революционера, ниспровергателя и мечтателя, в любом случае он уже проиграл, проиграла и Революция. Выигрывает всегда кто-то другой.

Еще один рассказ, написанный в 1923 году, о проигравшем большевике - “Бледная правда”. Судьба приводит бывшего кузнеца, революционного бойца, командира партизанского отряда, начальника тюрьмы, а затем начальника Заготконторы к смертному приговору. Он не в силах избежать гибели. Он не смеет отказаться от назначения на должность начальника Заготконторы - на работу, в которой он ничего не смыслит. Тут, как и в других произведениях Зазубрина, является очередное воплощение злой воли, карающей направо и налево, - следователь Калманович, который на недоуменный вопрос арестованного Аверьянова (такова тут фамилия главного героя) отвечает: “На досуге разъясним, дорогой. Распишись!” Разъяснили сполна. Обвинители, судьи и адвокаты - винтики инерционного механизма, который лишь завершает дело, начатое следователем.

Как повесть “Щепка”, так и рассказ “Бледная правда” чрезвычайно полезное чтение, полезное в первую очередь для тех нетерпеливых продолжателей “великих дел”, ниспровергателей “неправедных режимов”, для заводных ребят, у которых руки чешутся - пострелять бы. Пусть посмотрят на последствия гражданской войны. Не к ней ли они нас зовут? Пусть постигают безупречную логику революций, ту логику, по которой самый активный и пламенный революционер с неизбежностью оказывается на плахе. Ибо подпись председателя Губчека идет через строчку после фамилии последнего приговоренного. Тут не только следователь, а простая машинистка в силах внести корректировку списка при перепечатывании, а по сути корректировку судеб тех, кто считал себя великанами.

Мы не должны поддаваться на соблазн простых решений сложных вопросов. Мы на этом пути, несомненно, проиграем. Нам предстоит одержать победу в умах, на молекулярном уровне. Тогда не придется кого-то ставить к стенке и самим класть голову на плаху.

Здесь читайте:

Владимир Зазубрин (биографическая справка)

Владимир Зазубрин Щепка (повесть) 

Написать отзыв

Гл. редактор журнала "МОЛОКО"

Лидия Сычева

WEB-редактор Вячеслав Румянцев