О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2006 г.
РуЖи
|
«О родина, зеленый божий
мир…»
(Поэзия Елены Федотовой и ее возвращение к читателю)
Русская поэзия последних полутора десятка лет как-то странно
«обезвожена», иссушена то тоской и ненавистью, то бесслезным плачем и
горечью, то призывом и гневом… Само по себе такое интонационное предпочтение
совсем не гасит поэтический дар, но когда речь становится все прямее и
прямее, когда предметное отодвигается в сторону абстрактным, когда телесное
подчиняет себе душевное, а уж духовное и вовсе остается за скобками –
речевыми, мировоззренческими, сердечными... Чрезвычайно не хватает нынешней
поэзии влажных слез, теплоты в укоре, страстности, которая не заслоняет
собой тембр голоса, наконец – личной судьбы, сквозь которую, как через
увеличительное стекло, просвечивала бы судьба общая, уже случившаяся или же
мерцающая как предсказание, как проблеск ближайшего будущего… Все эти упреки
адресованы в основном лирике, ушедшей в частности или запутавшейся в
сусальных изяществах, но так или иначе катастрофически теряющей
значительность поэтического высказывания и ответное желание читателя
напряженно вслушиваться в течение стихотворной речи.
Имя Елены Федотовой скорее всего мало что скажет любителю и почитателю
русской поэзии. Ее стихи не успели выйти к читателю в перестроечные 80-е, а
в начале рубежных 90-х поэтесса погибла. Смерть ее была как будто записана в
ее стихах, ощущение кратковременности присутствия лирической героини и самой
Лены неуловимо сопровождало и всякое новое ее стихотворение, и сам облик
автора. Кажется, всегда в черном – в юбке до пят и в платке по-крестьянски
или по-монашески повязанном и скрывающем волосы, высокая и тонкая, она
производила впечатление какой-то внутренней отдельности, неслиянности со
всеми остальными и с самой жизнью, что шумела во второй половине 80-х –
именно тогда я впервые увидел ее и услышал. Этот внешне сдержанный до
отстраненности облик скрывал душу мятежную и нежную одновременно, ждущую
любви и тоскующую о ней, – и почти обреченное сознание того, что судьба не
даст ей счастья, а только отпустит вволю печали, горького стоицизма и той
страстности, без которой православная душа невозможна, несостоятельна, «теплохладна»…
…Потому что гнезда мне не свить…
За горами семью – содрогнись.
Как судьба закляла меня – жить,
Заклинаю и жажду – явись!
…………………………….
Земной любви на свете нет.
И нет тебя – есть вечный свет.
Это высокое требование любви отражено в стихотворении с библейским
зачином «Восстаньте, псалтырь и гусли…» и во многих других, более
сокровенных и замечательно точных в соотношении слов и чувств. Лирический
дар Елены Федотовой удивителен по чистоте голоса, по драматизму речи, по
ясности взгляда и восхищению, с которым смотрит на мир лирическая героиня.
Ее поэтический словарь чрезвычайно широк, цветовая палитра – при
определенных предпочтениях – прозрачна и многоцветна, а глагольность речи –
замечательна, особенно на фоне сегодняшней скудости деятельного присутствия
поэтического слова в пределах пошлеющего прямо на глазах рукотворного
городского мира. У Федотовой в стихах почти всегда содержится лирическая
история, что-то происходит вокруг или внутри героини, притом земное узнается
в деталях милых и теплых, и такая его согретость проистекает из
вкрапленности живого, горячего сердца в чудесный природный мир.
Дождь прошел, а еще не слетает
В траву легкий туман от дождя.
Но проклюнулось чуть погодя
В тучах солнце. И капли зажгло.
И заискрилась мга золотая,
Будто царствие божье пришло.
Мир Божий – везде и во всем, так душа видит его и согревает собою
безропотно и щедро. У Федотовой нет конфликта с миром в стихах, ее главный
собеседник и, быть может, противник – судьба. Она тесна и как-то исподволь
обозначена - сурово и отчаянно неизменяемо. С этой неизменяемой
прочерченностью судьбы и идет борьба в сердце лирической героини. Все более
зорким становится ее взгляд, все отчетливей осознается нерукотворность
природного мира, все нежнее чувство любви к родному уголку и знакомым лицам
– и все более беззащитным оказывается измученное одиночеством сердце.
Она одна не только как чья-то неузнанная возлюбленная, ее одиночество среди
поэтических друзей и литературных чиновников становится чем-то обычным. Она
моет полы в московском пушкинском драмтеатре, в то время как литература,
вырвавшаяся на перестроечный воздух, куролесит, купаясь то пустых
филиппиках, то в квазилирических неопрятных опусах, демонстрирующих публике
способность автора к раскрепощенному высказыванию…Лирика Федотовой, с ее
трепетным чувством родины, растворенной в крови русскостью мирочувствия,
мягкостью поэтического высказывания и способностью к краткой страстности в
поэтической строке; наконец, культура переживания, отсутствие рваной
цыганщины, страсти напоказ – все это стало лишним для сообщества людей, у
которых закружилась голова от пьяного воздуха свободы…
У Федотовой есть раннее стихотворение о Божьем чертеже человечьего мира.
Божий сон, как отражение в реке, рисует дом и малютку, погруженную в игру.
Богу видение столь понравилось, что «в душе его суровой чудный замысел
взошел». Божий сон – это воплощенная реальность, увиденная малютка
становится живой, существующей. Детская душа, открытая вышнему, чувствует
всю последующую жизнь, полную неизъяснимого пока драматизма, и внезапно,
совсем рядом со словами о Божием замысле, Федотова напишет: «А малютке стало
грустно, и заплакала она». Перед нами образ человеческого сердца, знающего о
своем долге, о Создателе, о пути своем и о далеком пока Божием прощении, но
– тоскующего, плачущего, потому что знание пути не заменяет сам путь.
Христово моление о чаше лучше всего подтверждает эту мысль.
Христианское, православное у Федотовой, как правило, слегка приглушено, оно
высказывается как-то скупо на фоне родового, которое не боится слов и всегда
отличается щедростью красок, примет, состояний. Пожалуй, тут сказывается
некое целомудренное чувство, свойственное русскому человеку, когда он
начинает упоминать о Боге и о вере. В отличие от христианского начала,
которое на самом деле есть путь человека к Богу и в некотором смысле –
человеческое достижение, хотя бы уже в том, что удалось не замараться
несмываемой грязью, родовое стоит понимать как Божий подарок, за который не
стыдно благодарить бесконечно. Потому что ведь все вокруг тебя и есть твое
родовое - природа, родные лица, твои предки, двор, в котором ты провел
детство, и многое другое – и перечисляя, ты уже благодаришь. Родовое – это
бескорыстное тепло матери, а христианское – это свет истины и
предназначение. Без первого второе как-то отвлечено, умственно. Неслучайно
русский православный человек почти никогда не теряет русскость. Его
православные черты промыслительно рисуются на русской подложке, без которой
они не держатся, роковым образом осыпаются.
Ты возьми меня, теплое мое поле,
Опахни мне лицо туманом,
Дай увидеть огни родные,
С дали теплой, с весенних пашен.
Так православная скромность и родовая щедрость поэтической речи Федотовой
становятся отчетливыми чертами ее художественного облика. Важно запомнить
эти свойства, потому что порой в стихах Федотовой прочитывается ропот,
несогласие с судьбой, с Божьей волей – но тут можно вспомнить Иова и то, с
какой удивительной органичностью вписался образ библейского любимца Бога в
русский космос. Русские вопрошания – это бесстрашное предстояние слабого
человека Богу, звучание прямых вопросов из тленных уст – о своем мучительном
земном пути; вопросов Тому, Кто может все изменить, но почему-то не меняет,
вопросов о Божьем чертеже. И здесь стоит сказать о русском поиске смысла в
конкретной жизни. Борения с судьбой, слова, возглашаемые в небо, - когда они
подкреплены духовной силой, способностью вынести все беды (хотя эта
способность может и не постигаться собственным умом, но таиться в человеке)
- почти всегда на русской почве приходят к смирению, к последнему знанию
своего места в мире. И тут не похвальная примета национального характера, а
неизменяемое духовное устройство русского человека: или он такой, или его
нет вовсе.
И настанет таинственный день,
На одре буду смертном лежать,
И в лучах, проступая как тень,
Как у зыбки сидеть будет мать.
И ударит по телу мороз,
И уже, может быть, через час,
Колыхаясь от вздохов и слез,
На столе захлопочет свеча.
И протянется множество рук,
Потрудиться одру моему,
И тогда, как царица от слуг,
Их труды я спокойно приму.
В 1986 году в Литературном институте Лена Федотова неожиданно попросила
меня быть оппонентом на преддипломном обсуждении книги ее стихов «Под
солнцем», а потом подарила ее рукопись. Я был вольнослушателем, а Федотова
пользовалась почти безусловным авторитетом в поэтическом семинаре
Ал.Михайлова и Г.Седых. Чудесным образом эти машинописные листы сохранились
в течение почти пятнадцати лет – беспощадного времени, которое перетерло
множество судеб, изменило российскую историю и загрязнило облик
отечественной литературы. И вот теперь, перечитывая прежние стихи Елены
Федотовой, ясно понимаешь, что такого поэтического языка, такой сердечной
привязанности ко всему русскому прошедшие литературные годы нам не дали.
Извлекая из архива эти стихотворения, я надеюсь, что их час настал и
«протянется множество рук» послужить имени Елены Федотовой, как мне кажется
– одному из первых имен современной русской поэзии.
ПРИЛОЖЕНИЕ:
Елена ФЕДОТОВА
* * *
Задремавши на минутку,
Бог увидел, как в реке:
Дом, и девочка-малютка
Заигралась в уголке.
Бог проснулся, очарован, -
Вечерел небесный дол –
И в душе его суровой
Чудный замысел взошел.
Шел, и пальцы жал до хруста,
Пряча в складках полотна,
А малютке стало грустно,
И заплакала она.
* * *
В потемках ночей колдуют зарницы,
И в томной юдоли скрипят
Дородные зерна в колосьях пшеницы -
Которое лето подряд.
И подняты к небу усталые лица:
Гряди, завершенье труда!
И чудные дни высекают зарницы,
И длится жизни страда.
* * *
Зыбко, тревожно,
Как в вещем сне.
Будто кто невозможный
Спешит ко мне.
Вечер, помедли,
Повремени,
Синюю петлю
Помягче тяни.
Пускай забуду
О ней совсем,
Светло покуда,
Потешусь тем,
Что эта тревога,
Мол, - свыше знак.
А дня еще много,
Много так.
* * *
Руку под щеку:
Сумерки там.
Скоро - высоко -
Всходить звездам,
И запеваю, и завожу, -
И будто в ведовскую
Воду гляжу.
Но не вперёд
Время - назад,
И видится: поле,
Видится: сад,
Утро, когда обрываются сны,
Гремят ухваты и чугуны,
И жизнь густая течет, течет,
И бабушка хлебы нынче печет,
Вода в чугунах шипит и ворчит…
И - тишина… Я на печи.
Пустая изба, отец и мать
(Вчера ругались - сошлись опять)
За чистым столом - не едят и не пьют
Руку под щёку - вдвоем …
Боже мой, боже,
Мил-белый-свет!
Сколько дорожек -
А нет как нет
Во поле чистом гнедого коня,
Светлой игры,
Расставили сети, поймали меня
Иные миры.
* * *
Дождь прошел, а еще не слетает
В траву легкий туман от дождя.
Но проклюнулось чуть погодя
В тучах солнце. И капли зажгло.
И - заискрилась мга золотая,
Будто царствие Божье пришло.
* * *
Дождь прошел, а еще не слетает
В траву легкий туман от дождя.
Но проклюнулось чуть погодя
В тучах солнце. И капли зажгло.
И - заискрилась мга золотая,
Будто царствие Божье пришло.
На родине
Я очутилась тут на месяц, как на миг,
В трудах - как в праздниках, но снова босиком.
О родина, зеленый божий мир,
Вновь над тобой недреманным крылом
Переливаются восходы и закаты,
Немолчен грай в березовых верхах,
И ветер, стригунок кудлатый,
Губами роется так нежно в волосах.
Не больно памятью перебирать
Воспоминаний грустных о былом.
Наверное, не страшно умирать
Вот под таким недреманным крылом.
* * *
Но тебя самоцветом, сапфиром
Называли уже! - вопиет
Вся душа.
Средоточие мира –
Ты, сапфирное небо мое.
Это утро. Бессонные шторы
Не сомкнулись над оком окна.
Отряхнувшись от звездного сора,
В твоем лоне горит тишина.
По-иному, но тоже горя,
Над землей, как большой одуванчик,
Свой бутон распускает заря.
Ярче зренья. И разума ярче.
В дороге
"Ты проклянешь в мученьях невозможных
Всю жизнь за то, что некого любить."
А. Блок.
I
…Чтобы даже российские ветры тихи…
Кто-то - тихо прохладную руку на лоб чтоб,
Кто-то - чтобы читал и читал надо мною стихи,
Как псаломщик псалмы над усопшим.
Да, я знаю, что все было так,
Что, единой повязаны кровью,
Мы смотрели с тобою во мрак
И любили одною любовью.
II
Глухо на русских дорогах.
День - между богом и бесом.
Небо в свинцовых подтёках,
Малая птичка над лесом.
Тяжело.
Будто небу не выдавить слез.
Тяжким благовестом гудят
Тучи в нем.
С придорожных берез
На Владимирку сизые листья летят.
День над Клязьмой-рекой -
Как степной истукан,
Веки мхом и землей заросли.
Рукотворно сгустился над речкой туман –
Встал Покров-на-Нерли.
Солнце в тучах
Как утренний блеск в палаше,
И химеры бегут по холмам.
Ветер, ветер гуляет в пустынной душе.
Но строится, строится, строится храм.
III
За окном - день фатально угас.
Бьет в глаза электрический свет.
Век двадцатый. Октябрь. Арзамас.
За окном - ничего уже нет.
День окончен. Горя, как в бреду,
Разметался осенний закат.
Я пойду на закат, я пойду.
Не архангелы ль в трубы трубят?
Дикий ветер подъемлет власы –
Не архангелы ль в трубы трубят?
Я не вынесу этой красы,
Я умру, не дойдя до тебя.
Не архангелы ль в трубы трубят,
Обещая и свет и покой?
Я умру, не дождавшись тебя,
Я не вынесу холод такой.
И настанет таинственный день,
На одре буду смертном лежать,
И в лучах, проступая сквозь тень,
Как у зыбки сидеть будет мать.
И ударит по телу мороз,
И уже, может быть, через час,
Колыхаясь от вздохов и слез,
На столе захлопочет свеча.
И протянется множество рук
Потрудиться одру моему,
И тогда, как царица от слуг,
Их труды я спокойно приму.
…Потому что гнезда мне не свить…
За горами семью - содрогнись.
Как судьба закляла меня - жить,
Заклинаю и жажду - явись!
IY
Земной любви на свете нет.
И нет тебя - есть вечный свет.
О, как молчит душа в ответ:
Ни песни нет, ни крика нет.
Твой смертный лик, и смертный ток
В крови. Не веруя - стою –
Лицом - в пылающий восток,
Не веруя - в любовь свою.
* * *
Восстаньте, псалтырь и гусли,
Восстаньте, я встану рано.
Я выйду - лебеди-гуси
Являются из тумана.
Являются - трубным гласом
Трубят голубые поверья:
Как я утопаю глазом
В туман, обрастаю перьем.
К прародине лебединой
Срываюсь - легко, упруго.
И дрогнул крылом единый
Из стаи - узнал подругу.
Мой милый, мы повстречались,
Мой милый, как жили трудно.
Как странно и как печально,
Что есть оно, это утро.
Сегодня, именно это…
Смотрите, и в счастье верьте!
Летят в тумане - два света,
Две чистых любви до смерти.
Кровинка, заря отчизны
В тумане - далекие кущи.
Два лебедя в пике жизни,
Летим мы к заре: мы - сущи!
А завтра, быть может, кто-то
Из нас (по закону странствий
Духа)
Великим летом
Уйдет в другое пространство.
А может - мы долго-долго…
Но время иссушит крылья,
И станет наша дорога
Туманной небылью-былью.
В то утро, мой милый, встанет
Вся наша жизнь над нами,
Все будет - струна в тумане,
Мой милый,
Все будет - память.
Написать
отзыв
Не забудьте указывать
автора и название обсуждаемого материала! |
