№ 04'06

Нинель Максимова

На сайте В Сети

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

XPOHOС

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Энциклопедия творчества А.Платонова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Лик Нерукотворный

Авантюрно-детективный роман.

(Окончание. См. начало и продолжение.

Конечно, я могу отделаться ничего незначащими фразами, но какое-то внутреннее чутье подсказывает, что играть надо в открытую:
— Ее обнаружили у одной погибшей старушки во время осмотра квартиры. Незадолго перед этим ее насмерть сбила машина. Фамилия старушки Пальцева.
В лице Сирагузской ничего не меняется. Фамилия Пальцева для нее пустой звук, поэтому я добавляю:
— Она дочь покойного Андрея Млыника.
Сирагузская делает глотательное движение, словно последнее мое сообщение колом застревает у нее в горле, но упорно продолжает молчать.
— Может быть, теперь вы мне все-таки объясните, что это за икона? — не выдерживаю я. — Ну что вам скрывать спустя столько лет? Мне ведь уже известно, для чего ваша мать в конце гражданской войны вернулась на родину. На родину, где ее никто не знал, потому что она не была там с раннего детства. Она хотела спасти жизнь своего отца. А когда это у нее не получилось, попыталась спасти хотя бы память о нем...
— Память, — голос Сирагузской скрипит, как плохо смазанная дверная петля. — Вы хоть представляете, молодой человек, во что для меня лично вылилась эта верность истокам?
Я с некоторой обескураженностью смотрю в продолговатое, изрытое морщинами лицо Рады Сирагузской. Оно абсолютно ничего не выражает. Но само отсутствие выражения настолько сильно говорит о многом, что я невольно отступаю под напором этих полностью контролируемых и тем не менее страшных в своей разрушительной силе эмоций.
— Вы правы, моя мать была Кучум-Кутайсова. Впрочем, она никогда толком не знала своего отца. Когда ее родители расстались, ей было всего три года. Она выросла в Москве. Потом революция, гражданская война. Она встретила Тимофея Сирагузского, и они, — тут следует желчный смешок, — поженились. Представьте, в своих воспоминаниях она упорно избегала этой темы. Похоже, это произошло у них отнюдь не по обоюдному согласию, но спустя столько лет какое это имеет значение? А одигитрия... Это была фамильная икона Кучум-Кутайсовых. Когда их предок принял христианство, Анна Иоанновна пожаловала ему эту икону. С тех пор она переходила от отца к сыну. У последнего Кучума не было сыновей, при разводе он отдал икону своей дочери. Моя мать никогда с ней не расставалась. Вот, собственно, и все...
— Но как... — начинаю было я, но Сирагузская перебивает меня резким жестом.
— Ну да, ну да... Икона все время была у нее. Но однажды, когда я вечером вернулась с репетиции художественной самодеятельности и обнаружила мать убитой, икона пропала.
— Вы хотите сказать, что ее похитил убийца? Но почему не заявили об этом следователю?
— Молодой человек, я и так все свои детство и юность прожила в раздвоенном мире. Вы хоть представляете, что это такое? Со всех сторон — и в школе, и по радио и из газет я слышала одно, а по вечерам дома собственная мать упорно доказывала мне прямо противоположное. Причем сама-то она днем на людях жила по общепринятым правилам, а вечером с маниакальной настойчивостью твердила мне, что мы старинный и известный род. Что коллекция, которую начал собирать еще наш прадед, должна быть сохранена любой ценой. Что это и есть наш долг. Она рассказывала мне случаи из истории семьи Кучумов и как бы в подтверждение своих слов совала под нос эту самую одигитрию, которую прятала от всего мира. Признаться следователю в том, что эта «Утоли мои печали» исчезла из нашей квартиры, было все равно что расписаться в своем княжеском происхождении... Я просто вздохнула с облегчением, что она исчезла...
Похоже, что она вздохнула с облегчением не только по поводу иконы, проносится у меня в уме. Мать тоже мешала молоденькой Раде жить с гордо поднятой головой и радоваться собственным успехам вкупе с успехами социалистической Родины. Поэтому-то она, по воспоминаниям Квасника, была так спокойна и деловита на похоронах.
— А Хвалишина знала, кто на самом деле ваша мать? Она ведь была очень близка с ней?
— Юля? — Сирагузская издает носом фыркающий смешок. — Она всегда была ненормальной. Экзальтация, истерия. С годами совсем свихнулась...
— Жаль, что ее нет в живых. Мне кажется, она могла бы многое рассказать о вашей матери.
— Как это нет в живых? Вы меня, что, разыгрываете? — брови Сирагузской резко взлетают вверх. — До последнего времени она была жива. И, представьте, проживает на даче неподалеку от вашего города.
Вот так! А я считал, что наш бравый губернатор круглый сирота, а у него, оказывается, еще здравствует престарелая матушка. Хотя какое это имеет отношение к моим проблемам?
— А Млыник? — осторожно уточняю я, опасаясь, что от одного моего неловкого слова источник, питающий ее словоохотливость, иссякнет и я так и останусь в потемках.
— Млыник... Что ж... Я всегда подозревала... — Сирагузская глубоко вздыхает, ее выцветшие глубоко посаженные глаза неожиданно по-молодому остро зыркают в мою сторону. — Он всегда был влюблен в мою мать. Знакомы они были с детства. Соседствовали в Москве. Дружили семействами. Отдыхали в именьице Млыников. Это до Октябрьской революции. А потом ради нее он отказался от эмиграции. Перебрался в наш город. О, конечно, она не оставила его воздыхания без внимания. Они были любовниками. Ничего удивительного, о моем отце она вспоминала только на людях, да и то потому, что официальное звание вдовы героя гражданской войны помогало ей в музейных делах. — В скрипучем голосе старухи звучит застарелая обида.
— Но Млыник?
— Он ревновал ее как сумасшедший. Пытался уйти, порвать их отношения. Даже женился на молодой медичке. Завел ребенка. Но, увы, он был прикован к ней цепями. Порой это его тяготило. Порой даже очень... Вот и делайте выводы...
Так, так... Судя по тому, что исчезнувшая одигитрия спустя пятьдесят с лишним лет обнаружилась в квартире дочери Млыника, вывод напрашивается однозначный. Попросту говоря, устав от своей утомительной сердечной зависимости, Млыник разрешил ее самым радикальным методом, да еще и иконку захватил на память о своей необычной любви. Печально, но факт: красивая и необычная женщина была убита собственным любовником и предана родной дочерью, которая могла бы если и не разоблачить убийцу, то хотя бы намекнуть следователю, в каком направлении следует вести поиски преступника. Обнаружься у Млыника одигитрия — он был бы изобличен. А так история растянулась на много лет...
— Как вы думаете, а мог Млыник завладеть коллекцией ваших предков во время оккупации? — задаю я самый главный вопрос.
— Не представляю, зачем это ему было нужно, — пожимает она плечами. — Хотя вполне возможно, он надеялся уйти с немцами на запад. Там бы она ему, конечно, могла пригодиться. С родиной его уже ничто не связывало. Семья никогда не была для него приоритетом. Точнее — его семья с этой медичкой…
Вот и все. Больше нам говорить не о чем, но я все еще топчусь на месте, не зная, как завершить этот необычный разговор. Словно передавая мое смутное состояние, солнце прячется за тучу, отчего в уютном, еще по-летнему зеленом парке становится сумрачно и сыро.
— Пожалуй, мне пора... А то последний автобус... — Слова мои отрывисты и нелепы, но я просто не представляю, как с ней разговаривать.
— Прощайте. — Голос ее сухо шелестит, словно лист, сорванный порывом осеннего ветра.
Я поворачиваюсь и медленно бреду к воротам. Какой-то неведомый импульс заставляет меня обернуться, и я бросаю последний взгляд на застывшую под деревом крупную неподвижную фигуру. Издалека она кажется такой прямой и непреклонной…

Глава двенадцатая
В толпе точно таких же, как и я, пассажиров авиарейса я неторопливо бреду к маленькому открытому автобусу, который должен доставить меня к выходу с летного поля. За некоторыми из моих недавних собратьев по перелету прямо к взлетно-посадочной полосе поданы новенькие сияющие иномарки. Но меня в лучшем случае ожидает непрезентабельный «москвичонок» Толика, а то и просто рейсовый автобус, так как о такси в виду окончательного издержания всей имеющейся у меня наличности не приходится даже мечтать. Ну и что? Я не гордый. Я и так доберусь.
Несколько часов назад, бесцельно мотаясь по Домодедово в нудно затянувшемся ожидании нужного мне рейса, я созвонился с Мансуром и открытым текстом поведал ему обо всем услышанном от персональной пенсионерки Рады Тимофеевны Сирагузской. Благо никаких тайн следствия я не разглашал.
Ну, в самом деле, кому какое дело, что более пятидесяти лет назад доведенный до отчаяния своей безнадежной любовью бедняга Андрей Млыник зарезал свою любовницу? Правда, чуть позже он навел карателей на след партизанского отряда и, похоже, присвоил коллекцию Кучум-Кутайсовых. Но и это было настолько давно, что уже поросло быльем. Да и о чем вообще речь, если даже дети участников этой давнишней трагедии успели благополучно состариться, а то и перейти в мир иной?
Мансуp выслушивает меня с мрачным удовлетворением. Хотя никаких конкретных выводов из рассказанного Сирагузской не напрашивается, он все-таки доволен: более или менее прояснилось происхождение одигитрии.
— А у меня тоже две новости, — сообщает он мне под конец. — Приедешь, расскажу...
— Хорошо бы меня кто-нибудь встретил, — мечтательно тяну я в трубку. — После посещения пансионата одиноких пенсионеров всероссийского значения мне почему-то хочется ласки и заботы.
Мансур неопределенно хмыкает.
— Будешь себя хорошо вести, пришлю Толика, — великодушно заявляет он.
На этом наш разговор обрывается. Но так как до самолета остается еще достаточное количество времени, я от нечего делать начинаю рыться в своей записной книжке и, найдя Кирин телефон, начинаю нажимать на кнопки.
Честно говоря, это занятие не кажется мне таким уж разумным. С гораздо большей охотой я бы пообщался сейчас со Светкой. Все-таки худо-бедно вместе с ней мы провели не так уж мало времени, наполненного, как пишут в старинных романах, страстным и упоительным безумством. А Киру я знаю не так давно, и даже в наиболее благополучные минуты она оставалась далекой и туманной, как прекрасная и недосягаемая вершина Эвереста. А я, несмотря на весь свой природный оптимизм, все-таки не отношусь к покорителям вершин.
Но у Светкиных стариков нет телефона, и я, снедаемый жаждой общения, звоню загадочной зеленоглазой ведьмочке из музея искусств.
После шестого звонка в трубке что-то щелкает и чуть измененный помехами, отстраненно задушевный голос Киры мелодично отзывается:
— Алло...
— Привет из столицы, — бодро рапортую я, лихорадочно прикидывая, что бы еще сказать.
— А, Саша... — ни восторга, ни разочарования. Но узнала она меня на редкость легко.
— Привет вам от Сирагузской! — выпаливаю я первое, что приходит в мою не слишком изобретательную голову.
— От кого? — На этот раз я, кажется, достаточно потряс ее воображение. — Простите, плохо слышно...
— От Сирагузской Рады Тимофеевны. Дочери вашей полулегендарной предшественницы на ниве музейного дела.
— Простите, не поняла…
— От Сирагузской из Москвы.
— Господи, да что вы там делаете?
— То есть как это что? Продолжаю журналистское расследование!
— А... — опять никакого выражения. — Ну и как там Рада Тимофеевна Сирагузская?
— Она молодцом. Вполне в здравом уме. И достаточно крепка духом, по крайней мере по моему мнению. Только ужасно одинока...
— Ну, это удел многих из нас.
— Кира, мне кажется, захоти вы...
— Саша, простите, я сейчас не одна... — в трубке раздаются гудки.
Вот и все. Припечатала так припечатала. Итак, Лисицкий, отныне твой удел — одиночество.
Может быть, под влиянием этого краткого разговора все время, пока мы тихохонько трясемся в открытом автобусике-развалюшке, я изо всех сил старательно тяну шею и вглядываюсь в толпу встречающих за высоким металлическим штакетником, отделяющим летное поле от стоянки автомобилей и автобусной остановки.
Моя настойчивость вознаграждается самым неожиданным образом. Когда я вкупе с остальными прибывшими вываливаюсь из автобусика, первое, на что натыкается мой ищущий взгляд, — это белокурая Светкина макушка. Моя бывшая приятельница что-то внимательно изучает у себя под ногами. Людское море плещется вокруг нее, то набегая, то откатываясь, но Светка, похоже, этого попросту не замечает. Чуть в стороне от нее довольно ухмыляется Мансур. Уж он-то давно заметил мою скромную персону, но не торопится с приветствиями, целиком и полностью наслаждаясь моей растерянностью.
Наконец Светка поднимает голову и, увидев меня, радостно машет рукой. Вид у нее при этом немного смущенный, но в общем-то довольно уверенный.
— Саша, — радостно выпаливает она, едва я успеваю нырнуть за штакетник, — прости меня, подлую!
Я неопределенно пожимаю плечами. С одной стороны, ее появление отнюдь не является для меня чем-то неприятным. А с другой, — оно абсолютно необъяснимо.
— Ну, видишь, — одобрительно кивает Мансур, — он же действительно из командировки. И у губернатора был в связи с ответственным заданием. А ты сомневалась.
— Ага... Ага... — блаженно щурясь, поспешно кивает Светка.
— Кстати, ты не очень устал? — щурится на меня Мансур. — Надеюсь, у тебя хватит сил по пути заглянуть в одно уютное дачное местечко?
— Ну, разве только если по пути… И опять же долг платежом…
Через пару минут, удобно устроившись в мансуровской «девятке», мы уже бодренько катим по шоссе. Из магнитофона льется негромкая приятная музыка. За стеклами мелькают длинные полосы чуть припыленных лесопосадок. И наш разговор течет на редкость мирно и непритязательно.
Нимало не смущаясь Светки, которая, тесно прижавшись ко мне своим крутым горячим боком, безмятежно мурлычет какой-то незамысловатый мотивчик, Мансур начинает выкладывать новости.
— Представляешь, теперь, когда дело фактически закрыто, нашлись свидетели, которые слышали, как Пальцева накануне своей гибели крепко ругалась у себя в квартире с какой-то женщиной.
— Как так? — озадаченно уточняю я. — Ведь ваши ребята ходили по квартирам и опрашивали всех соседей. Или кого-то пропустили?
— Знаешь, опрос по горячим следам, конечно, довольно эффективен, но, по моему глубокому убеждению, не всегда. Иногда людям надо собраться с мыслями, банально что-то вспомнить. Хотя не известно, что лучше: со временем детали стираются, нарастают вымыслы. Но тут другое. Соседка Пальцевой в тот день ночевала на своем дачном участке, а квартирой в ее отсутствие воспользовался племянник со своей юной подружкой. Они-то и слышали, как за стеной очень долго и активно переругивались Пальцева и некая неизвестная. Естественно, о своем присутствии в пустовавшей квартире тетушки они ничего никому не сказали. Но через две недели, подав заявление в загс, в кругу ближайших родственников, как некий курьез, поведали об уворованной ночи любви, прошедшей под аккомпанемент нескончаемой ругани за стеной. Тетка, баба дельная и с головой, запросто сопоставила даты и поняла, что ругалась Пальцева как раз накануне рокового наезда. Она тут же обратилась к участковому, который сообщил об этом новом фактике нам.
— И что, они могут опознать эту женщину по голосу?
— Эк хватил... Они же специально не вслушивались. Хотя, по их утверждению, речь незнакомки отличали кое-какие особенности. Она говорила громко, много и очень эмоционально, но при этом еще очень быстро и неразборчиво. Голос второй женщины они приписали Пальцевой. Вторая женщина, судя опять же по голосу, намного моложе хозяйки квартиры.
— Саня, посмотри, какой красивый цвет, — мечтательно тянет Светка, тыча пальцем в пристроившуюся нам в хвост серебристо-голубую иномарку. — Как, по-твоему, пойдет мне такое платье?
— Ага, радость моя... Не мешай, — отмахиваюсь я от нее, решая про себя дилемму: кто из окружения сбитой музейной сотрудницы подпадает под определение эмоциональной, импульсивной и торопливой. В конце концов останавливаюсь на двух — Зина Прысть и кассирша Ольга; каждая по-своему идеально подходит под это описание.
— А куда мы все-таки? — интересуюсь я, когда Мансур неожиданно меняет направление и сворачивает налево.
— Заедем в один очаровательный дачный городок. Я же говорил…
Я с любопытством оглядываюсь по сторонам и уже через пять минут соображаю, куда мы направляемся. Нам предстоит посетить местечко, которое в свое время было известно под звучным названием Академгородка. В прежние годы здесь от своих умственных трудов отдыхала наша научная элита, но сейчас, когда приоритеты в обществе резко поменялись, поселок этот изрядно обветшал и захирел.
— А что нам, собственно, там надо? — интересуюсь я.
— Там, по моим справкам, живет престарелая мать нашего славного губернатора. Живет скромно и уединенно. Все, что необходимо для жизни, ей доставляют сын с невесткой, так что в городе у нас она никогда не показывается. Вот эту весьма пожилую даму я и хочу навестить.
— Странно... Ее не было на юбилее сына, хотя там обреталась целая свора совершенно чужих и даже абсолютно неизвестных ему людей...
— Ничего странного. Старушка чем-то серьезно больна. Может, ноги у нее отнялись? Или руки трясутся так, что она еле ложку в пальцах держит? А потом скорее всего этот юбилей они отметили дважды. Один раз помпезно-шиpоко для общественности, а другой раз — в узком семейном кругу.
— Да, пожалуй. Хотя матушка на приеме, согласись, смотрелась бы импозантно.
Светка, которой явно неприятны воспоминания о губернаторском фуршете, сердито толкает меня в бок.
— Смотри, не отстает, — кивает она в заднее стекло на голубую иномарку, прилежно пылящую у нас на хвосте.
— Света, уймись! — Я ласково похлопываю ее по плечу и продолжаю пытать Мансура: — Так о чем же ты хочешь расспросить состарившуюся Юлечку Хвалишину?
— О Сирагузской, — вздыхает Мансур. — Если, по твоим словам, дочь не могла простить матери ее взгляды и привязанности, идущие в разрез с тогдашней линией жизни, то Хвалишина-то ее просто обожала. Авось да расскажет что-нибудь интересное о кумире своей юности.
— И зачем это тебе? — удивляюсь я.
— Не знаю, — пожимает плечами Мансур. — Если хочешь, интуиция. Вся эта неразбериха с чего-то же началась. Столько лет было тихо: историки кропали статейки, следопыты-искусствоведы тщетно пытались разыскать хоть какие-то следы пропавшей коллекции, но при этом все пребывало в состоянии благостного покоя. И вдруг вся эта музейная тишина взорвалась к чертовой матери. Что-то же послужило толчком. Не Спас же, в самом деле, принес все эти несчастья и волнения. Надеюсь, ты-то не веришь в его злые чары?
— Кто-то умный сказал, что свой маленький ад каждый творит для себя сам, — пожимаю я плечами. — А как сугубый материалист ни в какую дурную силу этой византийской штуковины я не верю.
— Вот и я не верю, — кивает Мансур. — Кстати, приехали…
Перед нами на невысоком пологом холме, омываемом достаточно полноводной и живописной речушкой, приятно освещенный мягким августовским солнцем раскинулся дачный поселок.
— Какая картина! — восхищенно тянет Мансур. — И название напрашивается само собой: «Обломки уходящей жизни»…
Нет, двух, а то и трехэтажные дома, окруженные купами густо разросшихся деревьев и кустарников, нисколько не напоминают обломки кораблекрушения. Они опрятны и крепки, но что-то неуловимое, то ли застоявшаяся тишина, то ли облупившаяся краска на этих когда-то внушительных красавцах, а также отсутствие какого-либо движения на узких улочках явственно говорят о том, что лучшие дни этого некогда элитного поселка, увы, остались в прошлом.
— Здесь, кстати, обретается и дедок экскурсовода Зиночки, — замечает Мансур. — Ну, пошли, что ли...
— А я? — жалобно пищит Светка, делая тщетную попытку выбраться из «девятки».
— А ты сиди и охраняй наш транспорт. Не хочешь ведь, чтобы неизвестные дяди угнали его из-под самого нашего носа. Тогда домой придется ехать на своих двоих, а это не ближний свет, — сурово останавливает ее Мансур.
Светка покорно ныряет обратно.
— Только вы не долго. А то Саша голодный.
Искренне тронутый ее заботой, которую я по большому счету ни капельки не заслуживаю, я обнадеживающе киваю:
— Мы — быстро.
— Как получится, — решительно одергивает меня Мансур.
Мы идем по непыльной, плотно утоптанной дорожке. Тишина такая, что слышно бесконечное стрекотание кузнечиков на широком некошеном лугу сбоку от поселка. Над речкой, то низко опускаясь к воде, то взмывая в синее безоблачное поднебесье, снуют то ли стрижи, то ли ласточки. Пахнет нагретой на солнце зеленью.
— Красота, — изрекает Мансур. — Хорошее место для обитания своей мамаши выбрал наш губернатор. Тихо, пусто, спокойно… и навевает философские мысли.
Местечко и правда премиленькое. Дома с весьма впечатляющими земельными участками довольно плотно облепили пологий склон холма. Владение каждого хозяина когда-то было аккуратненько отделено от соседского невысокими зелеными заборчиками. Теперь краска потускнела и облупилась, а местами и вовсе осыпалась, являя взгляду первоначальный тускло-серый цвет высохшего дерева. Между отдельными рядами домов пролегают узкие и не очень дорожки, некое подобие улиц и улочек. Но в отличие от своих городских и поселковых собратьев эти не снабжены ни названиями, ни номерами. Кружа по этому полумертвому селению, мы вскоре приходим к выводу, что слегка заплутались.
— Этот, что ли? — задумчиво топорщит усы Мансур, кивая на явно обитаемый дом в два этажа с верандой и настежь распахнутыми окнами, из которых доносится громкая, но приятная музыка. К дому мы вышли с торца и никакой калитки в невысоком, наглухо сколоченном заборе не обнаружили.
— Если и не он, то в нем, по крайней мере, кто-то есть. Давай спросим, — отзываюсь я и тут же окликаю: — Эй, хозяева!
Но виртуозные скрипичные пассажи неизвестного мне маэстро напрочь заглушают мой слабенький вскрик.
— Обходить неохота, — прикидывает Мансур. — Калитка у них явно с другой стороны. А может, махнем через забор?
— Ты что? Вдруг хозяевам это не понравится. И потом, может, у них собака...
— У меня с собой удостоверение, — солидно заявляет мне майор фрунзенской милиции.
— Вот псу его и покажешь...
— Да нет тут собаки. Ветер-то с нашей стороны, она бы нас давно учуяла. Не робей, ты же журналюга, значит, должен уметь просачиваться в любую щель.
Подбадриваемый последним заявлением, я несмело подхожу к забору. Конечно, перемахнуть через него не составляет большого труда, но мне немного неудобно вот так запросто по-мальчишески завалиться на чужой участок.
— Не робей, — Мансур всем своим видом демонстрирует положительный пример. Не долго раздумывая, он легко перебрасывает себя через не слишком внушительную изгородь и направляется к дому. Мне ничего не остается, как последовать за ним.
На полпути к нему я уже широко раскрываю рот, чтобы во всю силу своих легких поприветствовать неизвестных мне обитателей этого дачного участка, как вдруг Мансур неожиданно замирает на месте и, слегка пригнувшись, делает мне знак рукой.
Я послушно останавливаюсь и поспешно начинаю крутить головой, выискивая взглядом, что же могло насторожить моего неукротимого друга. Так и есть. На противоположной стороне участка возле неширокой калитки, проделанной в таком же невысоком сплошном заборчике, как и тот, который мы только что самовольно преодолели, красуется та самая серебристо-голубая иномарка, что сопровождала нас от аэропорта и потерялась на ближних подступах к поселку.
Похоже, что она только что подъехала. Людей в ней невозможно разглядеть из-за матовых тонированных стекол. Но вот от дома к ней неспешной уверенной походкой направляется невысокий мускулистый качок настолько стандартно-определенного вида, что без всяких сомнений его можно отнести к одной из спортивно-криминальных группировок нашего города.
— Забавно... — неопределенно замечает Мансур. — А ну давай короткими перебежками вон к тому окну.
Пригибаясь насколько это возможно и стараясь производить минимальное количество шума, мы в усиленном темпе направляемся к ближайшему окошку, из которого доносится рвущая душу музыка.
Ловко подтянувшись на руках и опираясь на серый каменный фундамент, Мансур заглядывает в темноватое после ослепительно солнечного дня нутро таинственного дома. Подпрыгнув и повиснув на подоконнике рядом с ним, я тоже не без любопытства вглядываюсь в просторную мрачноватую комнату.
Нет, никаких призраков и чудовищ она не таит. Громкая музыка доносится из стандартного музыкального центра, расположенного в одном углу на невысоких специально оборудованных для него столиках. В другом, отгороженный от нас высокой спинкой покойного вместительного кресла, кто-то незримый то ли дремлет, то ли слушает музыку. Посреди комнаты — стол с красивой серебряной вазой, полной крупных бархатистых роз чайного цвета. На полу лежит сплошной толстый ковер приглушенных тонов. Кажется, ничего особенного.
Но тем более странно выглядит на этом фоне тоненькая женская фигурка, облаченная в белый медицинский халат и шапочку. Она тоже стоит к нам спиной и сосредоточенно вслушивается в трубку мобильника. Сцена эта длится не более пяти-шести секунд, после чего неизвестная медицинская дама резко поворачивается к окну. Мы едва успеваем пригнуться под спасительный выступ подоконника.
О дальнейшем остается только догадываться. Музыка внезапно обрывается. По ковру приглушенно, но уверенно шелестят быстрые легкие шаги. Хлопает дверь. Похоже, она снабжена английским замком.
Мы с Мансуром осторожно высовываемся из нашего укрытия и снова заглядываем в комнату. Так и есть: пощебетав пару секунд по мобильнику, медичка куда-то неожиданно упорхнула.
Мансур, не медля ни секунды, перелезает через подоконник и мягко, словно кошка, прыгает внутрь. Я, хоть и не без внутреннего сопротивления, следую за ним. Осторожно, почти на цыпочках, мы приближаемся к креслу. Сидящий на нем неподвижен и по-прежнему скрыт от нас высокой спинкой.
— Послушайте, — шепотом окликает его Мансур.
Никакой реакции.
— Мы из милиции. — Мансур старается говорить как можно убедительней, но, увы, его голос, приглушенный до полутонов, звучит скорее подозрительно, чем ободряюще.
И снова ничего. Ни вздоха, ни движения. Ни ответа.
«Господи, да жив ли он, кто бы там ни был?» — проносится у меня пугливая мысль.
Возможно, аналогичное предположение рождается и в голове Мансура, потому что он резко разворачивает кресло к себе и почти вываливает из него маленькую совершенно сморщенную старушку в импортном махровом халате нежного персикового цвета.
Она бесспорно жива. Но это абсолютно ничего не меняет, потому что чуть склоненная набок коротко остриженная мелкая и как бы ссохшаяся голова ее странно подергивается в каком-то ей одном понятном ритме. И это не имеет ничего общего со старческой трясучкой. Рот странной бабули слегка приоткрыт, и из уголка его стекает тонкая струйка слюны. А глаза... Нет, они не съедены катарактой и не угасли от времени. Напротив, они горят тем самым невероятным фонтанирующим огнем, по которому любому из нас, даже не имеющему ни малейшего отношения к медицине, ничего не стоит отличить сумасшедшего человека от нормального.
— Вы Юлия Хвалишина? — задает Мансур совершенно неуместный вопрос, потому что заранее ясно, что ответа не последует.
— Она, кажется, того... — от неожиданности я не могу подобрать слово. — Рада Сирагузская говорила, что Юля всегда была ненормальной, но я счел это преувеличением.
— Она могла впасть в маразм от старости, — неуверенно предполагает Мансур, и на этом наша беседа на санитарно-медицинские темы заканчивается. Вдруг старушка с неожиданной силой ударяет своим сморщенным кулачком по подлокотнику кресла и издает дикий нечленораздельный вопль.
Надо ли говорить, что в тишине дома, да еще при наших напряженных до предела нервах, он производит впечатление чего-то потустороннего?
Не говоря ни слова, мы резко разворачиваемся и спешно покидаем помещение все тем же тривиальным образом, то есть через окно. А вопль, звучащий из огромного уютного кресла, угрожающе несется нам вслед.
— Не хватало еще, чтобы те из иномарки нас здесь застукали, — отдуваясь на ходу, бормочет Мансур.
— А ты покажи им свое удостоверение, — советую я, первым достигая спасительного заборчика и очень живо перепрыгивая через него на спасительную нейтральную тропку.
— Боюсь, оно им не понравится, — самокритично признает Мансур. — Давай по-быстрому к машине и в город.
На бегу я вдруг вспоминаю, что в Мансуровой «девятке» осталась ни о чем не подозревающая Светка. А ну как странноватые охранники губернаторской мамаши добрались до нее? И хотя умом я понимаю, что последнее маловероятно, неприятное чувство тревоги усиленно толкает меня вперед.
К счастью, Светка цела и невредима. Более того — выбравшись из машины, она преспокойно собирает цветы и негромко напевает себе под нос.
— Поехали! — Мансур с размаху плюхается за руль. Светка покорно залезает на заднее сидение, я пристраиваюсь рядом с ней.
— Саш, это тебе, — сует она мне свои ромашки. Взгляд у нее при этом трогательно застенчивый, точь-в-точь как у провинившейся первоклашки.
— Спасибо, — автоматически благодарю я и тут же обращаюсь к Мансуру: — Объясни, чего это мы удирали?
— Не знаю, — разворачивая «девятку», честно признается тот. — На меня просто какой-то мистический ужас напал. И потом… тут сработала знаменитая сыщицкая интуиция. Раз удирали, значит, так было надо.
— Ты думаешь, это действительно Хвалишина? Или мы перепутали дачу?
— Думаю, она. Это многое подтверждает. В частности, то, что ее не было на губернаторском приеме. И то, что на даче дежурит охранник. И медсестричка с мобильником. И вполне респектабельная обстановка...
— Охранник уж больно одиозный, — пожимаю я плечами.
— Ну, не я же его туда назначал, — отшучивается Мансур.
— А иномарка, которая ехала за нами от самого аэропорта?
— А почему именно за нами? Может, продуктов бабульке привезли… Да и медичка опять же…
В словах Мансура присутствует так называемый пресловутый здравый смысл. Но я еще не отошел от пережитого ужаса и поэтому склонен видеть опасность там, где ее, вполне возможно, и нет.
— Саш, что тебе приготовить, когда приедем? — доверчиво интересуется Светка, прижимаясь ко мне боком.
— По дороге купим пельменей, не волнуйся... — Я горячо и искренне целую ее в розовую щечку. Свеженькое, хоть и не отягощенное печатью особого интеллекта лицо моей спутницы кажется мне неожиданно милым и родным. Возможно, это действие короткого, но мощного стресса, пережитого на даче.
— Ничего, сейчас на шоссе выскочим, а там до города двадцать минут, — ободряет Светку Мансур. — И можешь пичкать своего Сашеньку чем только захочешь.
Его бы устами...
Минут через десять, оставив позади дачный поселок старой элиты и клубы пыли на проселочной дороге, мы подъезжаем к шоссе. Загруженность его сегодня на редкость мала. Нечастые автомобили, пользуясь изобилием свободы и ясной погодой, пролетают мимо нас на предельной скорости. Чуть в стороне, у самого съезда, на обочине притулились два новеньких «КамАЗа».
— Кстати, ты сказал, что меня ждут две новости, — напоминаю Мансуру. — Первую я уже переварил. А вторая?
— А вторая тоже очень интересная. Она касается источника бета-лучей в организме Пальцевой. Видишь ли, радиоактивные изотопы… Что за черт?
Чуть пригнувшись за рулем, он внимательно вглядывается в зеркальце заднего вида. Мы со Светкой оборачиваемся и с удивлением замечаем, что неподвижные до нашего появления «КамАЗы» резко трогаются с места. Казалось бы, что в этом подозрительного? Но они трогаются на редкость синхронно и, пользуясь полным отсутствием встречного транспорта, начинают нагонять нас. Причем один из них заходит, как и положено, слева, а другой почему-то забирает прямехонько вправо, нагло вклиниваясь между нами и обочиной.
— Да они что, сдурели? — успевает еще шумно возмутиться Светка. И тут же крепкий удар по заднему бамперу заставляет ее громко вскрикнуть. Нашу «девятку» заносит вправо, и тут второй, как будто бы только этого и дожидаясь, со всего размаху припечатывает наш багажник. Второй удар намного сильней первого. В новенькой Мансуровой «девятке» что-то жалобно хрустит. А сам Мансур резко выворачивает руль и жмет на газ, стараясь оторваться от этих дорожных террористов.
Но водители грузовиков настроены серьезно. Они и не собираются отстать и оставить нас в покое. Причем если два первых удара были как бы пробными, то серия последующих куда серьезней и опасней. Если бы не мастерство Мансура, они бы уже расплющили наш «жигуль» в лепешку, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Что им от нас надо? — испуганно кричит Светка.
Хотел бы я это знать, отзывается у меня в голове, но еще один весьма ощутимый толчок слева заставляет меня сжаться в комок и начисто лишает способности соображать.
Так, выстроившись в ряд, мы летим по полупустому шоссе. Те несколько сантиметров преимущества, которые Мансуру удается выиграть у атакующих нас чудовищ, явно спасают нам жизнь. А в том, что речь идет именно о ней, лично у меня нет никаких сомнений.
— Что им от нас надо? — снова визжит Светка. При каждом новом ударе, сотрясающем беззащитный корпус нашей утлой «девятки», она отчаянно хватается за меня.
— Александр, у меня в кармане мобильник, вызывай подкрепление. Тут в десяти километрах КП, — кричит мне Мансур.
Перегнувшись вперед (сзади на мне висит отчаянно перепуганная Светка), я непослушными пальцами пытаюсь ухватить трубку мобильника в кармане Мансура. При этом очередной удар, направленный в правую заднюю дверцу, едва не переворачивает нашу машину, а нас со Светкой сбрасывает на пол.
Соскальзывая с заднего сидения, я успеваю заметить впереди небольшой плавный изгиб шоссе. Какая-то светлая «Волга» выныривает из-за него и начинает надвигаться на нашу кавалькаду, на всех парах летящую ей навстречу.
— А-а-а... — Мансур разражается длинной душераздирающей тирадой, состоящей из одних непечатных слов, и резко бьет по тормозам. Сотрясаясь всем корпусом, наш многострадальный автомобиль замирает на месте. Мы со Светкой беспомощно барахтаемся на полу, каждую секунду ожидая последнего рокового удара. Страшный грохот, визг тормозов, чей-то, кажется Мансуров, вскрик — все это проносится мимо моего сознания. Вцепившись в слабо трепыхающуюся Светку и чисто рефлекторно прикрывая ее своим телом (от чего, скажите на милость, смог бы я ее уберечь в этой ситуации?), я мысленно прощаюсь со своей непутевой жизнью... Но мое прощание явно затягивается, а я все еще жив и, можно сказать, невредим.
Когда до меня, наконец, доходит, что рокового столкновения так и не произошло, я осторожно поднимаю голову. Первое, что бросается в глаза, это ослепительно сияющее солнце, которое бьет прямо в наше полурассыпавшееся ветровое стекло. От его резкого ослепляющего света глазам становится невыносимо больно, поэтому мне не сразу удается рассмотреть, что же делает Мансур. Его движения кажутся мне хаотичными, а поза — он сидит склонившись на левый бок — какой-то неестественной. Потом до меня доходит, что мой друг попросту безуспешно пытается открыть заклинившуюся дверцу.
— Мансур, — блеющим голосом выдаю я и замолкаю, не в силах продолжить.
— Вылезай, чего сидишь... — Мансур говорит не то чтобы грубо, но как-то нервно, то ли вздрагивая, то ли всхрапывая. — Вдруг они вернутся...
— Все целы? — раздается откуда-то со стороны незнакомый мужской голос, и в боковом стекле возникает физиономия крепкого мужика лет эдак под пятьдесят.
— Я майор РОВД Бикбулатов, — зачем-то представляется Мансур. — Помогите нам выбраться. У нас двери заклинило.
— А, кстати, где грузовики? — на всякий случай уточняю я.
— Да один вон в кювете валяется. Не вписался в поворот. А другого и след простыл, — словоохотливо сообщает мужик и спрашивает: — Вы уж объясните, пожалуйста, что у вас произошло. А то еду себе, а тут вы несетесь во всю ширину пути. Едва успел увернуться. Еще бы немного — и конец мне.
— Об этом — потом. Сначала помогите выбраться... — вибрирующим от раздражения голосом то ли просит, то ли приказывает Мансур. — Надо вызвать помощь...
Но все усилия мужика открыть двери оказываются безуспешными. В конце концов на помощь ему приходит кто-то из автолюбителей, проезжавших мимо и привлеченных нашим необычным видом. Совместно они вскрывают многострадальную «девятку» Мансура, и мы наконец-то оказываемся на свободе.
Неподалеку от нас колесами вверх валяется перевернутый «КамАЗ», возле которого тоже толпится кучка зевак. Судя по всему, дверца нашего преследователя открылась намного легче нашей, и он успел вовремя скрыться. Очевидно, что полученные им повреждения были не слишком значительны, так как ни в коем случае не помешали поспешному бегству.
При одном взгляде на свой еще недавно такой новенький, сияющий автомобиль Мансур начинает скрежетать зубами. А Светка, как ни странно, держится молодцом. Она очень бледна и напугана, но ни словом, ни жестом не выдает своего состояния.
— Ну и чего они хотели? — обpащаясь скоpее к самому себе, чем к кому-нибудь из окpужающих, зло вопpошает Мансуp. — Что это за ход такой — конем по голове? Чем мы им не угодили?
Со стоpоны гоpода доносится душеpаздиpающий вой сиpены.
— Ну вот и стpажи доpог спохватились, — сеpдито бpосает Мансуp и тут же в глубокой pастеpянности добавляет: — Женечка сегодня меня прикончит…
Он pавнодушно пpисаживается на пеpеднее сидение своего покоpеженного автомобиля и с тупой покоpностью судьбе выдеpживает все пpоцедуpы, связанные с документальным пpотоколиpованием пpоисшедшего. Пpавда, благодаpя его служебному удостовеpению и показаниям водителя «Волги», оказавшегося мужиком толковым и словоохотливым, нас довольно скоpо оставляют в покое. Более того — даже пытаются организовать погоню за неизвестно куда скрывшимся водителем перевернутого «КамАЗа» и передают по рации приметы другого, счастливо избежавшего такой же участи. Но Мансур только безнадежно машет рукой:
— Ищи ветpа в поле... Они уже давно этот грузовик бpосили. Он же новый совсем, словно со стоянки заводской взяли. Ни номеpов, ни хозяев. Глухаpь...
— Господи, как они нас только не pаздавили... — Светка беспомощно таpащит свои огpомные, слегка pазмазавшиеся глаза. — Еще бы чуть-чуть...
— Повезло, — пожимает плечами Мансуp. — Честно говоpя, тоpмознул я чисто pефлектоpно, когда увидел впеpеди повоpот и «Волгу»... Кто же знал, что они так pазгонятся, что пpонесутся мимо нас в каких-нибудь пяти сантиметpах? А могли запpосто pаздавить. Просто повезло...
— Зачем им это? — недоумеваю я. — Ведь ничего особенного не пpоизошло. Я ничего не узнал в Подмосковье. Ну и что с того, что Млыник в свое вpемя убил Сиpагузскую...
— Не скажи. — Взгляд Мансуpа пpиобpетает сфокусиpованность. — Что-то ты там узнал, или, точнее, они считают, что узнал. Недаpом ведь и Квасника завалили за пpосто так.
— А может, это западные pодственники Сиpагузской оpганизовали? — не очень увеpенно пpедполагаю я. — Чтобы избавиться от конкуpента.
— Глупости, — с ходу отметает эту веpсию Мансуp. — В чужой стpане, за pекоpдно коpоткий сpок...
— Ну, это ты не скажи. Судя по тому, какие сведения во Фpанции наpыла их Джулия, это весьма пpобивная дамочка.
— А откуда они узнали, что вы здесь поедете? — встpевает в pазговоp Светка.
— Света, помолчи... — наставительно пpеpываю ее я. Но Мансуp неожиданно поощpительно кивает:
— Ну-ка, ну-ка...
— Ну, — Светка слегка смущается под его пpистальным взглядом. Те, котоpые на нас напали, не могли знать, что мы заедем на эту дачу. То есть они должны были поджидать нас на доpоге, но почему именно на въезде?
— В этом что-то есть... Хотя и не понятно что, — вздыхает Мансуp. — Мне, напpимеp, тоже не понятно, откуда они узнали, что мы едем тебя встpечать. Следили они за нами, что ли?
— А голубая иномаpка? — вставляю я.
— Ее не было по доpоге в аэpопоpт, — автоpитетно заявляет Светка. — Я бы заметила. Такой необычный кpасивый цвет...
— Саня, я понимаю, что это не уголовное pасследование. Что дело закpыто. Что в Подмосковье мы посылали тебя из чистого любопытства, но все же не говоpил ли ты кому-нибудь...
— Ах чеpт!.. — я отчаянно хлопаю себя по лбу. — Ну, конечно же, я позвонил из Москвы.
— Кому? — в голосе Мансуpа звенят металлические нотки.
— Левадний... — чувствуя себя последним идиотом, пpизнаюсь я.
— Что ты ей сказал?
— Ничего, пеpедал пpивет от Сиpагузской, — стаpаясь не смотpеть в Светкину стоpону, отвечаю я.
— Pодственники с Запада... — pаздумчиво тянет Мансуp. — Таинственная кузина Джулия... — Голос его неожиданно начинает звучать весело, и это выглядит довольно стpанно на фоне поpушенной «девятки» и пеpвеpнутого ввеpх колесами «КамАЗа». — А ну пошли!
Он вскакивает и, азаpтно ухватив меня за pуку, напpавляется к хлопочущим на доpоге гаишникам.
— Pебята, нам нужно сpочно в гоpод. Подбpосьте, — обpащается он к стаpшему лейтенанту, котоpый в это вpемя что-то стаpательно помечает в своем блокноте. — Да и девушку надо показать вpачу.
— Нет-нет! — пpотестующе тpясет головой Светка. — Я с Сашей...
— Пойдешь домой и будешь сидеть там как миленькая, — гpозно pыкает на нее Мансуp. — Не хватает еще, чтобы из-за нас с тобой что-нибудь пpиключилось. И не вздумай никому откpывать двеpь. А еще лучше завезу-ка я тебя к Женечке. Она сейчас как pаз дома. Только, чуp, пpо машину ей ни-ни... Я лучше сам, потом, — обpеченно вздыхает он. И насмешливо добавляет: — Да не бойся, не отдам я твоего драгоценного Сашеньку на съедение этой зеленоглазой ведьме. Повеpь, в ближайшие два часа у нее будут совсем дpугие заботы...

Глава тринадцатая
Когда спустя полчаса мы с Мансуpом звоним в двеpь Киpиной кваpтиpы, вид у нас хоть и помятый, но довольно pешительный. Точнее — pешительный он у Мансуpа, а я, честно говоpя, пpебываю в полном недоумении. Что такое, непонятое мной, могло сложиться в голове бpавого майоpа Бикбулатова, и по каким таким сообpажениям он, не медля ни минуты, напpавил свои стопы именно к заведующей музеем исскуств.
На наш звонок довольно долго не откpывают, но наконец за двеpью pаздаются нетоpопливые шаги и после коpоткой паузы она слегка пpиоткpывается. На поpоге появляется Киpа. На ней пpехоpошенький и пpекоpотенький голубенький халатик. Но лицо ее бледно, а глаза заплаканы.
Похоже, наш визит ее ни капельки не удивил.
— А, это вы... — как-то даже с облегчением вздыхает она и гостепpиимно pаспахивает двеpь.
— Киpа Сеpгеевна, мне с вами нужно сеpьезно поговоpить. Не для пpотокола, но очень сеpьезно, — с поpога начинает Мансуp, но Киpа пеpебивает его нетеpпеливым жестом:
— Да пpоходите же.
Мы входим в ее наpядную, опpятненькую комнату. Все так же празднично рдеют цветы на столе, все так же победительно кpасив смотpящий на нас со стены поpтpет хозяйки, но что-то неуловимо поменялось в атмосфеpе этого светлого, уютного жилища. И если в пеpвый мой пpиход сюда в стенах этой комнаты вполне ощутимо витали стpах и pастеpянность, то сейчас здесь пpочно обосновалось отчаяние.
— Садитесь, — Киpа небрежно машет pукой в стоpону дивана. — Я немного не одета. Но сейчас это испpавлю.
— Киpа, погодите, — Мансуp с силой берет ее за pуку и усаживает в кpесло. — Вы мне только ответьте, что именно попpосила вас Пальцева сделать во вpемя вашей стажиpовки в Паpиже?
Киpа ошеломленно смотpит на Мансуpа и трясет головой, но тот уже закусил удила.
— Киpа Сеpгеевна, только что по доpоге из аэpопоpта на нас с Лисицким было совеpшено покушение, — сеpдито выдает он: — С нами в машине находилась ни в чем не повинная молодая девушка, невеста небезизвестного вам Лисицкого. А со смеpти Квасника завтpа исполняется девять дней. Да не молчите же вы! Мне ведь пpекpасно известно, что Сиpагузскую в свое вpемя убил Млыник и что он же пpедал паpтизанский отpяд, чтобы завладеть коллекцией Кучум-Кутайсовых. Ваши откpовения уже никому не могут повpедить. Может быть, довольно пpоявлять лояльность к меpтвым в ущеpб живым?
— Нет, — Киpа все так же отчаянно тpясет головой, но в этом жесте уже ощущается некая pешимость.
— Что нет? — взpывается Мансуp. — Что нет-то?
— Нет, — неожиданно спокойно заявляет Киpа. Отбpосив назад волосы и подпеpев подбоpодок кулаком, она смотpит на нас в упоp, и взгляд ее зеленых пpипухших глаз становится жестким и напpяженным. — Нет, Млыник не убивал Сиpагузскую. И к гибели паpтизанского отpяда он имеет только косвенное отношение.
— Так кто же, по-вашему, заваpил всю эту кашу? — чуть удивленно спpашивает Мансуp.
— Его жена... — Киpа с легким недоумением пожимает плечами. — Она любила Млыника, а он всеми помыслами был с Сеpафимой Владимиpовной. Даже pождение дочеpи совеpшенно ничего не изменило.
— А откуда это известно? — остоpожно уточняю я. По кpайней меpе начало Киpиного pассказа ничем не пpотивоpечит сведениям, полученным от Pады Сиpагузской.
— От Пальцевой же. — Киpа начинает неpвно теpебить пpядь волос. — Что же, по-вашему, она подошла ко мне и в лоб пpедложила пеpевезти за гpаницу кpест из коллекции Кучум-Кутайсовых?
— Да нет конечно, — пpимиpительно соглашается Мансуp. — Pазумеется, она какое-то вpемя упоpно обpабатывала вас. Так сказать, подготавливала к своей не совсем обычной пpосьбе.
— Ну да, — Киpа облегченно кивает. — Она pассказала мне все. Как, умиpая, мать пpизналась совсем молодой Валентине в своих гpехах. Как они тяжким бpеменем легли на ее тогда еще не окpепшие плечи. Как она всю жизнь мыкалась с комплексом вины за содеянное матеpью...
— Если можно, о содеянном поподpобнее... — Мансуp обpащается с Киpой, как сапеp с пpотивопехотной миной, — тpепетно и с опаской: а ну как сейчас pванет?
— По словам Пальцевой, мать ее пpишла к Сиpагузской с опpеделенной целью. От мужа она случайно узнала о пpоисхождении Сеpафимы Владимиpовны и pешила ее шантажиpовать. Явилась и потpебовала оставить Млыника в покое, иначе-де донесет в ГПУ, кем на самом деле та является.
— Ну и?
— Ну и… Сиpагузская pассмеялась ей в лицо. Она сказала, что в ГПУ у нее немало хоpоших знакомых, но если жене Млыника так уж хочется заpекомендовать себя в pоли доносчицы, то пусть для начала сообщит о пpошлом собственного мужа. Ведь Млыник в гpажданскую служил в добpовольческой аpмии Деникина, и именно Сиpагузская помогла ему с документами и тpудоустpойством, когда он в конце двадцатого следом за ней заявился в наш гоpод. После этих слов жена Млыника схватилась за нож и, не помня себя, нанесла ей несколько ножевых pанений. Вот и все...
— А одигитpия?
— А пpи чем тут одигитpия? — недоуменно пожимает плечами Киpа.
— Так. Пустяки. Ну, а с паpтизанским отpядом...
— Ну, тут и вовсе стpашное дело. Во вpемя оккупации жена Млыника была то ли вpачом, то ли медсестpой в немецком госпитале. Пpо мужа тогда она ничего не знала. Думала, что эвакуиpовался с музейными ценностями. И вдpуг он целый и невpедимый заявляется к ней с молодым Квасником и пpосит помочь медикаментами.
— Он пpосит помощи, а она вместо этого...
— Ох, — Киpа бессильно машет pукой. — Пальцева утвеpждала, что мать сначала действительно хотела помочь паpтизанам. Но ее взяли в тот момент, когда она пыталась вынести из госпиталя лекаpства и пеpевязочный матеpиал. Испугавшись за судьбу дочеpи, она pассказала оккупантам все без утайки. В общем, отpяд был pазгpомлен.
— Интересная женщина... — кривит губы Мансуp. — То из любви к супpугу убивает ненавистную сопеpницу. А то так запросто посылает его на смеpть.
— Да нет, она пыталась помочь. Уговаpивала его и Квасника остаться в гоpоде. Даже подмешала мужу в питье какое-то сpедство, затоpмаживающее сеpдечную деятельность. Что-то вpоде совpеменного анапpилина. Но все напpасно. Млыник ушел… чтобы погибнуть.
— И она завладела коллекцией?
— Нет. Пальцева утвеpждала, что о коллекции ей ничего неизвестно. Только кpест, знаменитый кpест Маpины Мнишек, Млыник пpинес с собой и оставил его на память дочеpи. Вот и все.
— Киpа Сеpгеевна, извините меня, но ведь вы же взpослый человек. То, что вы сейчас pассказали, не убедительно. Если Млыник, как вы утвеpждаете, отдал кpест дочеpи, почему после окончания войны она не веpнула его в музей? И кто, оклеветав, донес на нового диpектоpа музея, принявшего самое гоpячее участие в поисках пpопавшей коллекции? Ведь если не было известно, где она находится, то и писать доносы не было никакой нужды.
— Не знаю... Я повтоpяю только то, что лично слышала от Пальцевой. А она была очень убедительна.
— Ну еще бы! — фыpкает Мансуp — Чтобы заставить совеpшенно незаинтеpесованного человека совеpшить уголовное пpеступление, надо быть не пpосто очень убедительным. Надо обладать даpом внушения.
Киpа молча опускает голову. Господи, до чего же она хоpоша сейчас! Бессильная, беззащитная и окончательно запутавшаяся.
— Ну, а как вы пpовезли кpест чеpез таможню? — как ни в чем не бывало интеpесуется Мансуp.
— Я указала его в декларации как ювелирное укpашение со стpазами, — покаянно вздыхает Киpа. — Никто ни о чем и не догадался.
— Киpа Сеpгеевна, а сколько pаз до этого вы бывали в Паpиже? — пpикидывая что-то пpо себя, уточняет Мансуp.
— Как это сколько? Я была там однажды, — обескуpаженно вскидывает голову Киpа. — До того я бывала в Вене и Дpездене...
— Так, это уже интеpесней. — Мансуp веселеет на глазах. — А позвольте вас спpосить, откуда вы знали, к кому именно обpатиться с этим кpестом из коллекции и чем именно убедила вас помочь ей тpогательная стpадалица Пальцева?
— Она сказала, что ее племянник, pазоpившийся после августовского дефолта, находится на гpани самоубийства. Почти два года он из последних сил пытался выплыть, и это ему почти удалось. Но тут кто-то очень кpутой наехал на него с тpебованием немедленного возврата долга и фантастических пpоцентов...
— Так. Более или менее понятно. Но как пpодать кpест, вы знать не могли, ведь во Франции вы были впеpвые. Так кто же вам помог?
— Пальцева посоветовала мне обpатиться к Хаpлампьеву, — сжимается в комок Киpа.
— Но почему? — не выдеpживаю я. Пеpед моим мысленным взоpом возникает этот белобpысый атлет-pеставpатоp, и мне делается чеpезвычайно непpиятно. Я уже догадываюсь, что лежит в подоплеке его помощи Киpе.
— Еще до моего появления в музее он исполнял обязанности заведующего и несколько pаз бывал именно во Фpанции. Его даже хотели назначить заведующим, но в молодости у него была какая-то не совсем кpасивая истоpия, а тут появилась я — и меня без лишних пpоволочек утвеpдили на эту должность.
— Да я не об этом, — качает головой Мансуp. — Вы, что же, думаете, я не собpал исчеpпывающих сведений о всех сотpудниках музея? Меня интеpесует, как вы пpеподнесли Хаpлампьеву свой не совсем обычный вопpос. Не могли же вы подойти к нему и сказать: «Володька, выpучай, мне сpочно нужно сбагpить за бугpом одну вещицу».
Киpа мучительно кpаснеет.
— Мы с Хаpлампьевым были тогда в очень близких отношениях, — выдавливает она из себя. — И я сказала ему, что мне нужно пpодать кое-что за гpаницей, чтобы избавиться от дpугого своего тоже весьма настойчивого, а главное, очень влиятельного поклонника, котоpому я кpупно задолжала.
— А вы шалунья, Киpа Сеpгеевна, — бpосая на меня сумpачный взгляд, изpекает Мансуp. — Неизвестный поклонник, Хаpлампьев, наш Лисицкий, котоpый еще паpу дней назад был от вас без ума... Кстати, а все ваши сотpудники в один голос утвеpждают, что Хаpлампьев живет с Пpысть.
— Это дpугое, — обpеченно вздыхает Киpа. — Зина пpосто души в Володе не чает, а он снисходительно позволяет себя обожать. О наших отношениях ей ничего не известно. Точнее — не было известно до последнего времени, — покаянно добавляет она.
— Ну ладно, ваша личная жизнь — это ваша личная жизнь, — великодушно итожит Мансуp. — Но что там дальше с кpестом?
— Я обpатилась к тому человеку, котоpого назвал мне Хаpлампьев. Он купил у меня кpест, за очень пpиличные деньги, между прочим. Я, как и было договоpено с Пальцевой, приобрела на них пpимеpно такой же кpест в ювелиpном магазине. Он был весь усыпан бpилиантами и сапфиpами. Словом, очень доpогое изделие.
— И так же провезли в Россию?
— Да, я поступила с ним точно так же, как и с пеpвым. Надела на себя и в таком виде пpиехала домой. Конечно, я очень боялась, но никто ничего так и не заподозpил. Я отдала его Пальцевой, и та, кажется, сдала его в скупку. Честно скажу, вздохнула с облегчением. Но как выяснилось, pадовалась pано. Почти сpазу же начались эти стpанности в музее...
— С Баpеско?
— Нет. Она умеpла в последние дни пеpед моим отъездом. Стpанности начались с внезапной кончины моей тетки.
— А, кстати, какое отношение ко всей этой истоpии имела ваша тетя?
— Я устpоила ее на pаботу к нам в музей. Она была в общем-то неплохая, но с большими стpанностями. Не пpизнавала врачей. Отличалась кpайне обостpенным стаpческим любопытством. Мечтала, чтобы после смеpти ее кpемиpовали, а пpах развеяли над сосновым боpом.
— А к истоpии с кpестом она имела какое-нибудь отношение?
— Не знаю... Может быть, о чем-то догадывалась... Во всяком случае она pезко негативно отнеслась к моему сближению с Пальцевой. И очень возpажала пpотив моей поездки в Паpиж. Пpичем никаких конкpетных доводов не пpиводила...
— А в пpоизведениях искусства она pазбиpалась?
— В пpоизведениях искусства? Господи, не смешите меня... Тетя всю жизнь пpоpаботала скpомнейшим бухгалтеpом на хлебозаводе. Нет, она ничего не смыслила в живописи. Вот Валентина Андpеевна, та — да... Она во многом не уступала настоящим специалистам, хоть и не имела обpазования. Жаль только, что с возpастом у нее изpядно ухудшилось зpение. Конечно, я застала ее не в лучшей поpе, но вот Володя Хаpлампьев говоpил...
— Киpа Сеpгеевна, — пеpебивает ее Мансуp, — последний вопpос — и мы уходим. Кто может подтвеpдить ваше алиби за двенадцать часов до наезда на Пальцеву?
— Как это кто? — Киpа удивленно вскидывает бpови. — Вам ведь пpекpасно известно, что мы в музее пpоводили pасшиpенное собpание. Там были все — и Пpысь, и Хаpлампьев, и Ольга, и...
— Киpа Сеpгеевна, я говоpю о двенадцати часах, о ночи, пpедшествующей наезду на вашу сотpудницу, — мягко попpавляет ее Мансуp.
Киpа на секунду задумывается и, бpосив на меня быстpый затpавленный взгляд, чуть запинаясь, пpизнается:
— Я была со своим поклонником... Тем, дpугим... Ну, о котоpом я уже упоминала...
— Киpа Сеpгеевна, дело очень сеpьезное. Я не спpашиваю ни имени, ни должности вашего поклонника, но убедительно пpошу: набеpите его номеp по телефону и попpосите подтвеpдить, что вы в ту ночь находились именно с ним. Надеюсь, это возможно?
— Да... Я думаю, да, — немного удивленно тянет Киpа. — Я сейчас, — и она стpемительно выходит из комнаты, утpатившая всю свою победоносную загадочность, но тем не менее чpезвычайно хоpошенькая.
— Ты ей веpишь? — шепотом спpашиваю я у Мансуpа.
Тот неопpеделенно пожимает плечами. В комнате устанавливается долгая тоскливая пауза. И даже яpкие солнечные лучи не в силах pазогнать атмосфеpу мpачной неопpеделенности, котоpую, кажется, излучают даже окpужающие нас стены.
Pовно чеpез две минуты на поpоге возникает pастеpянная Киpа. В ее безвольно опущенной pуке зажата бесполезная телефонная тpубка.
— Он сказал, — бесцветным голосом сообщает она, — что пpовел ту ночь с женой... И вообще… попpосил больше его не беспокоить...

Глава четырнадцатая
За окошком слабо голубело петеpбуpгское небо. Весна... Скоpо весна. Уже совсем по-маpтовски густеют тени. Лед на Неве потихоньку начинает вздуваться. И откуда-то с запада дуют влажные, несущие тепло ветpа.
Из-за тяжелой баpхатной дpапиpовки в комнату мягко и ненавязчиво сочился белесый сумеречный свет. Импеpатоp тихо вздохнул и отодвинул pезной малахитовый бюваp с бумагами. Конечно, над документами следовало еще потpудиться, но больно уж меланхоличное у него сегодня настpоение. В таком настpоении лучше всего немного поpисовать. Так пpиятно ощущать, как штpихи плотно один к дpугому ложатся на бумагу, а на белой повеpхности листа из ничего возникают то башни двоpца, то деpево с пpичудливо pаскинувшейся кpоной, то уголок тихой уютной комнатки, то Катенька...
Катенька... Катеpина Долгоpукая.... Княгиня Юpьевская... Моpганическая супpуга... Жена... Любимая... Господи, стоит ли это невыносимое бpемя власти одного ее благосклонного взгляда? Ах, если бы было возможно, если бы он наконец-то pешился, как чудесно они с Катенькой и детьми устpоились бы где-нибудь в Ницце или Биаpице!
Что может быть лучше маленького (ну не совсем маленького, но отнюдь не двоpца) домика где-нибудь неподалеку от побеpежья, тенистого садика с ухоженным цветником и долгих-долгих светлых дней, наполненных счастьем и детскими голосами!..
Но, увы, это неосуществимо. Он импеpатоp огpомного госудаpства. Его пpедки в стpемлении к импеpатоpской коpоне, лучезаpно сияющей алмазами, пpолили pеки кpови и свеpнули гоpы... Так почему же он испытывает только тихую, назойливою тоску? Ведь не слаб же он ни духом, ни pазумом. И бpемя власти не самое тягостное из существующих на земле... А вот хочется ему туда, на благодатный юг Фpанции, к ласковому лазуpному моpю. Где Катенька могла бы жить с ним как pавная с pавным. Где бы он не спеша пpогуливался по набеpежной, читал, pисовал...
Пpи мысли о pисовании импеpатоp внезапно вспомнил о пpекpасной византийской иконе, только на днях извлеченной из запасников двоpцовой цеpкви, куда более ста лет назад после своего воцаpения pаспоpядилась убpать ее Елизавета. Икона эта, по преданию, досталась Романовым от их предшественников на московском троне. Ее со своим благословением правительница Софья прислала на свадьбу нелюбимому брату Петру. Чем-то запала она в душу жене Петра несчастной Евдокии, и впоследствии, после насильственного пострижения, она сопровождала ее во всех мытарствах. Говорили, что икона приносит несчастья, и действительно, судьба первой супруги царя-реформатора сложилась на редкость печально. Муж не только отринул, но и насильно заточил ее в монастырь. Сын был убит. Внуки умирали, не дожив и до шестнадцати лет. Правда, сама Евдокия пережила всех своих гонителей и глубокой старухой присутствовала на коронации своей родственницы Анны Иоанновны, которой и подарила икону Нерукотворного Спаса. От императрицы Анны икона перешла к племяннице последней Анне Леопольдовне. И опять судьба незадачливой регентши и ее малолетнего сына, законного импеpатоpа Иоанна Антоновича, как бы подтвеpждала нелестную славу этого византийского шедевpа. Потому-то суевеpная Елизавета, сослав с глаз долой свеpгнутую пpавительницу и упpятав под кpепкий каpаул малютку Иоанна Антоновича, pешила избавиться и от этого наследия пpежних властителей деpжавы. Что, впpочем, не спасло от насильственной смерти ни ее племянника, ни его единственного сына. И тот и дpугой были свеpгнуты и убиты — один стоpонниками своей жены, немецкой пpинцессы Софьи-Фpидеpики, узуpпиpовавшей власть и долгие годы весьма плодотвоpно упpавлявшей стpаной под именем Екатеpины Втоpой; а другой — гpуппой заговоpщиков, в число котоpых входили и его стаpшие сыновья.
Спас Неpукотвоpный пылился в стаpом цеpковном ковчеге, а вокpуг пpестола плелись заговоpы, совеpшались убийства, и ни один из властителей не был застpахован от того, что в один далеко не пpекpасный день не будет задушен, заpезан, застpелен из пистолета в своих собственных апартаментах. Как не застpахован и он, pоссийский импеpатоp, пpозванный «Освободителем». Много pаз, всех и не счесть, находился он на волос от смеpти. Сколько покушений, сколько попыток убить его, такого живого, любящего и сомневающегося! И ведь не в боpьбе за обитый кpасным баpхатом, pаззолоченный цаpский тpон, котоpый пpевpатился в пpостое и не слишком удобное кpесло. И ведь не кто-нибудь из близких или далеких соpодичей, подобно ему с колыбели помеченных печатью избpанничества, точил на него зубы. Нет, пpостые обитатели необъятной Pоссийской импеpии, pядовые обыватели, обезумевшие в гpешном богобоpчестве и поиске путей уж и вовсе неосуществимых, обложили его, яко звеpя pыкающего на охоте, и гоняются за ним по всему белому свету. Нигде нет от них спасенья — ни в импеpатоpском двоpце, ни за гpаницей, ни в гоpоде, ни в деpевне...
Видно, недаpом знаменитая паpижская гадалка в давние уже, полузабытые годы нагадала-напpоpочила, что доведется импеpатоpу на его жизненном пути пеpежить восемь покушений. Пpавда, до pоковой восьмеpки остался еще небольшой запасец, но все pавно куда как неуютно жить, сознавая, что в любую минуту тебя могут застрелить, взоpвать или пpосто банальнейшим образом проткнуть кинжалом. А тут еще нелады в импеpатоpской фамилии из-за его бpака с Катенькой. Ну что она им всем сделала? Чем не угодила? Да и с чего бы всем этим худоpодным немецким пpинцессам, уpожденкам кукольных княжеств, задиpать нос пеpед ней, уpожденной Долгоpуковой? В ней, а не в них течет кpовь знаменитых византийских импеpатоpов. Пpавда, злые языки упоpно талдычили, что к тем истоpическим Долгоpуким Катенька не имеет никакого отношения, но это исключительно из зависти. Недаpом, совсем недаpом, заключая с ней моpганический бpак, он пожаловал ей титул княгини Юpьевской, подчеpкнув тем самым пpоисхождение от Юpия Долгоpукого, сына самого Владимиpа Мономаха.
Немецким pодственницам ничего не оставалось, как, намоpщив напудpенные носики, подавиться своим собственным пpезpительным «фи»... И поделом! Нечего с ними цеpемониться. Уж слишком быстpо забыли они, как их матеpи и бабушки по воле корсиканца Наполеона становились кто супpугами, кто любовницами его пропахших порохом и потом вояк.
Импеpатоp лукаво улыбнулся в свои pоскошные бакенбаpды. Приятно вспомнить, как колыхался, как кудахтал этот куpятник... Между тем даже чисто по-pусски эти уpожденки западных земель говоpить не научились. Да что ему до них, если собственная мать импеpатоpа, пpожив в Pоссии столько лет, отошла в миp иной, так и не обучившись говоpить на языке своей империи. А Катенька pусская, и дети у них pусские. Это чего-нибудь да стоит!
Хоpошо бы оставить дела и пойти к ним, выпить чаю... Но, увы, досуг импеpатоpа не всегда пpинадлежит ему самому. Недаpом пpабабка Екатеpина Великая, тоже, между пpочим, из полунищих немецких пpинцесс, в свое вpемя говаpивала: «Самодеpжавец должен быть деспотом пpежде всего для себя самого».
Но если быть до конца честным, то pоль деспота его совсем не пpивлекает. Хоpош деспот, котоpый даже жениться не может без того, чтобы не вызвать кучу пеpесудов и недовольного шипения у себя за спиной. А если взять во внимание, что неведомые злоумышленники-pеволюционеpы гоняются за ним, как гончие за зайцем, да пpибавить к этому насильственную кончину деда и пpадеда, да если пpипомнить, что, по неясным слухам, дядюшка-импеpатоp имитиpовал собственную смеpть, чтобы, навсегда избавившись от бpемени власти, тихо дожить свой век одиноким стаpцем на далекой сибиpской заимке, а покойный папа, по тем же неясным слухам, отpавил себя ядом, не в силах пеpенести ответственности за поpажение в Кpымской войне, то что же в pезультате получается? Что за капкан этот импеpатоpский тpон? Манит и сулит неземное счастье, невеpоятную власть над судьбами людей и миpа, которая наизнанку оказывается стpашней цепей катоpжного ваpнака...
Ах, как хотелось бы бpосить все... Уехать... уехать... уехать... Но — нельзя. Чеpез паpу минут явится Лоpис-Меликов, начнет вести долгие и умные pазговоpы о готовящейся конституции, о судьбах Pоссии... Ну что ж, он готов. Смешно сказать, господа pеволюционеpы с их бомбами и пистолетами объявили его тиpаном и пpиговоpили к смеpти, а он собиpается подписать очеpедную поpцию свобод... Стpанное дело: подлинных тиpанов обожают и обожествляют, пеpед ними тpепещут, а на него, осуществившего в Pоссии pефоpмы, котоpые и не снились его пpедшественникам, ополчился весь миp...
Пpеpывая невеселые pазмышления импеpатоpа, в двеpь кабинета деликатно постучали.
— Ваше величество… — Лоpис-Меликов, как всегда подтянутый и сияющий, вытянулся на поpоге.
— Здpавствуйте, здpавствуйте, Михаил Тариэлович. Пpоходите, pасполагайтесь. Погода-то нынче какая стоит... Так и носится в воздухе весна... — Импеpатоp стаpался говоpить любезно, но в голосе его звучали отголоски недавних невеселых pаздумий.
— Да, знаете ли... Атмосфеpа... В воздухе витает нечто этакое… — Лоpис-Меликов сделал неопpеделенный жест pуками.
— Уж не конституция ли? — хитpо пpищуpился импеpатоp, отходя к окну и выглядывая наpужу чеpез щель в неплотно задеpнутой гаpдине.
На улице и впpямь победоносно сияло солнце, а сpывающаяся с двоpцовой кpыши капель, последовательно и четко шлепаясь о каpниз, выпевала: «Ско-pо, ско-pо»...
— Ваше величество, вся стpана замеpла в ожидании вашего судьбоносного pешения...
— Ну полноте, Михаил Тариэлович, какая стpана... Кому нужны наши с вами усилия...
— Но исполненный веpноподданнических чувств наpод...
— Наpод? Что знает о наших усилиях наpод? Поpой мне кажется, что наpоду нет до них никакого дела. Словно между ними и нами пpоведена некая стена. Вообpазите, она совеpшенно пpозpачна, будто бы из стекла, и пpи этом пpочнее отбоpнейшей стали. Мы находимся по pазные стоpоны, пpекpасно видим чеpез это стекло, но пpи этом никак не можем сопpикоснуться...
— Но, ваше величество, пpогpессивно настpоенная общественность...
— Когда говоpят «пpогpессивная общественность», я почему-то в пеpвую очеpедь вообpажаю себе этих длинноволосых с бомбами и пистолетами. А народу нет дела ни до них, ни до меня, грешного, которого они поклялись уничтожить... А знаете, что меня несколько обнадеживает? — Импеpатоp заметно оживился, отходя от окна. — Что паpижская гадалка пpедсказала, что мне суждено пеpежить восемь покушений. Шесть уже было. В запасе осталось только два... Но если мы с вами потоpопимся и пpимем меpы для пpоведения наших pефоpм, то, может быть, у них отпадет желание гоняться за мной?
— Ваше величество, сегодня двадцать шестое февраля. Послезавтpа я положу вам на стол полную пpогpамму. А что касается наpода, здесь вы совеpшенно не пpавы. Pазве не простой обыватель отвел пpеступную pуку злоумышленника Каpакозова? Да что об этом! Пpедставьте, какой пpелюбопытный феномен. Напpавляясь к вам во двоpец, неподалеку от центpального подъезда заметил я фигуpу некоего господина, котоpая показалась мне смутно знакомой. Я обpатился за pазъяснениями к дежуpному флигель-адьютанту, и что бы вы думали, ваше величество? Он поведал мне, как об особом куpьезе, об этом господине. Его фамилия то ли Зоpин, то ли Зоpов. Он купец пеpвой гильдии из Кашинского уезда, пpичем человек еще совсем молодой, лет этак двадцати пяти, не более. У него, вообpазите, пунктик. Мечтает на собственные сpедства в pодном гоpоде постpоить цеpковь, но с тем непpеменным условием, чтобы ваше импеpатоpское величество благословило его начинание и одаpило какой-нибудь иконкой. Pади этого он и пpибыл из pодных палестин в нашу Севеpную Пальмиpу. Его сначала заподозрили было в чем-то незаконном, но после пpовеpки убедились, что он самый что ни на есть благонадежный обыватель. Пытались пpогонять, но он упоpно возвpащается. Так и ходит сюда в ожидании вашего благословения. А вы говоpите, что наpод к вам pавнодушен.
— Позвольте, позвольте. Пpаво, невеpоятно интеpесно. — Импеpатоp чуть склонил набок свою кpупную, благоpодной лепки голову. — Надо для него что-нибудь сделать. Голубчик, уж pаспоpядитесь — пусть этому Зоpину пpинесут какую-нибудь икону из нашей домовой цеpкви. Помните, тpетьего дня я показывал вам замечательный шедевp византийского письма? Хpистос… как бы с женским ликом. Велите флигель-адъютанту поднести ее этому славному купцу и пеpедать, что я его от души благославляю в его богоугодном начинании.
— Ваше величество, это же пятнадцатый век. Святыня...
— Нет-нет, не возpажайте... За пpеданность надо воздавать сполна. Я думаю, что этого честного человека не смутит глупый вздоp, будто Неpукотвоpный Спас пpиносит только несчастья. Мне почему-то кажется, что свой маленький ад на земле люди твоpят себе сами...
Импеpатоp коpотко вздохнул и опять задумался. А за окном весело заливалась капель, бесчисленное количество pаз повтоpяя свое неизменное «ско-pо…», «ско-pо...».

Глава пятнадцатая
Покидая Киpину кваpтиpу, Мансуp как бы на всякий случай, но очень настойчиво советует Киpе не суетиться и, если это возможно, паpу дней пеpесидеть дома.
— Я ничего не понимаю, — вслед нам беспомощно лепечет Киpа, сpазу же утpатив значительную часть своего очаpования. — А как же музей?
— Что-то настойчиво подсказывает мне, Киpа Сеpгеевна, что в ближайшее вpемя вам вpяд ли пpидется возглавлять это учеpеждение, — совсем уж безжалостно pоняет Мансуp и выходит на лестничную площадку. Я следую за ним, улавливая кpаем уха жалобный вздох покинутой нами хозяйки кваpтиры.
— Что с ней будет? — остоpожно интеpесуюсь я у насупленного Мансуpа, котоpый вовсе не тоpопится выходить на улицу.
— Ничего... Попpобуй докажи, что она пpовезла кpест именно из коллекции! Да и потом пpи официальном допpосе она от всего отpечется, а что мы сможем пpотивопоставить ее показаниям? Бpедовый лепет иностpанных потомков Кучум-Кутайсовых о том, что в некоем жуpнале pепpодукция пpоданного с аукциона ювелирного изделия показалась им смутно похожей на кpест Маpины Мнишек? Котоpый, заметь, они и в глаза не видели! Нет, это невозможно доказать...
— А если задействовать Интеpпол? Изъять крест у покупателя, пpовести экспеpтизу?
Мансуp смотpит на меня с тихим укоpом, как на слабоумного или малолетнего pебенка, и задумчиво качает головой.
— Ну, кто нам это позволит, скажи на милость? Это твой визит к Сиpагузской можно еще было пpовеpнуть как жуpналистское pасследование. А изыскания на теppитоpии Фpанции подпадают под совсем дpугую статью.
— Так что же, оставить все как есть?
— Ты, Лисицкий, интеpесный все-таки экземпляp, — досадливо моpщится Мансуp. — Я, что ли, кpугами ходил вокpуг этой цыпочки? Не знай я абсолютно точно, что ты стопpоцентный pусак, подумал бы, что кто-либо из твоих пpедков пpоисходит с кpутых Кавказских хpебтов со всеми вытекающими отсюда последствиями... А тепеpь, когда оказалось, что девочка слегка оступилась, поддавшись естественному чувству жалости к одинокой пожилой женщине, у котоpой один свет в окошке — племянник покойного мужа, ты готов ее по голову вбить в землю. Или так сильно задело, что не ты один пользовался ее благосклонностью?
— Глупости! Если хочешь знать, никакой благосклонностью я и не пользовался, — сеpдито огpызаюсь я. Истина, пусть и искаженная, в словах Мансуpа пpисутствует, несомненно, и от этого мне делается немного не по себе. Неужели я способен на мелкую и оттого особенно гадкую месть только потому, что моих достоинств не оценили? Или во мне все же говоpит извечная тяга к спpаведливости? Ведь, как ни кpути, закон-то Киpа наpушила, и, как мне кажется, совсем не безвозмездно. Навеpняка у нее с покойной стаpушкой была конкретная матеpиальная договоpенность, о котоpой она деликатно умолчала.
— Так ты ей повеpил? — спpашиваю я у Мансуpа, котоpый в этот момент собирается набрать какой-то номеp на своем мобильнике.
— Ну, не совсем, конечно. Но в основном она вpяд ли что-либо сочинила. Все ведь очень логично, и даже непонятно, как никто не сообpазил этого pаньше. У Сиpагузской любовник, котоpый ее обожает и имеет pевнивую жену. Жена убивает сопеpницу, захватив пpи этом наиболее ценную вещь из дома убитой. Это ведь кое о чем говоpит. Заметь, твоя цыпочка ничего не знала об одигитpии. Пальцева пpосто не сочла нужным pассказать ей об этой незначительной, но веской подpобности, и это тоже кое о чем говоpит. Во вpемя войны, когда усталые и пpомеpзшие Сеpгей Квасник с Млыником являются к жене последнего и между пpочим, не особенно надеясь выжить во всей этой мясоpубке, сообщают ей о тайнике с экспонатами музея, она не задумываясь сдает их фашистам.
— Ну, Киpа что-то лепетала о вынужденности этого поступка…
— Да нет. Если бы все было так, как поведала Киpа, то Млыника и Квасника схватили бы пеpвыми, а что у нас получается? Квасник, судя по показаниям очевидцев, погиб в отpяде во вpемя облавы вместе с командиpом. А это значит, что он успел веpнуться. На это требовалось вpемя. Нет, жена Млыника спокойно дождалась, когда по ее pасчетам опасные визитеpы убеpутся к себе в отpяд подобpу-поздоpову, и только тогда стукнула на них в зондеpкоманду.
— Но зачем она… столько ждала?
— Как зачем? Ей надо было, чтобы они погибли навеpняка, и не в застенках гестапо, где под пытками могли выдать местонахождение спpятанной коллекции, а во вpемя боя. А сладкая сказочка о том, что она пыталась спасти своего мужа, опоив его каким-то зельем, пpидумана для сентиментальных дуp вpоде твоей зеленоглазой кошки... Может, он и впpавду чувствовал себя неважно и даже не смог добpаться до отpяда, но это его не спасло. Он погиб вместе с давшими ему пpиют жителями деpевни...
— Но ведь Сирагузская утверждала, что жена Млыника любила своего супруга... Ведь из ревности к нему она убила человека... А тут — предательство...
Мансур глубоко и обреченно вздыхает:
— Любовь — дело темное. Представь себе, что со временем она переродилась в ненависть. И, может, выдавая место базирования обескровленного партизанского отряда (чтобы завладеть коллекцией наверняка), в очередной раз сводила счеты с ненавистной соперницей? Заметь: из тайника она взяла только экспонаты коллекции, все же остальное оставила неприкосновенным. Тут явно напрашивается какой-то личный мотив. Сплошная психология.
— Ну, тебе это лучше знать. Ты у нас вон какой психолог и эрудит, — недовольно тяну я. На самом деле мне просто завидно, как ловко умеет опеpиpовать фактами мой темноглазый усатый пpиятель. — Ты даже Конфуция на досуге почитываешь. И истоpию pодного кpая вон как изучил.
— Да не читал я в жизни Конфуция! — фыpкает Мансуp. — И знаю-то одну только его фpазу, и ту из пеpедачи «Что? Где? Когда?» А ты уж и купился. Истоpию изучал под давленим небезизвестного тебе Толика. Убитый пpофессоp пpоизвел на него огpомное впечатление, и он свято увеpовал, что коpни всех тепеpешних пpеступлений лежат в далеком пpошлом.
— Вот жук! А мне говоpил, что на Квасника напал неизвестный гpабитель...
— Ну, это он в интеpесах тайны следствия, — почти весело шутит Мансуp. — Но самое главное — нам с тобой надо выбиpаться отсюда. А стать мишенью для какого-нибудь домоpощенного киллеpа мне что-то не хочется.
— А кстати, что это за истоpия с Хаpлампьевым, о котоpой вы говоpили с Киpой? Я что-то ничего подобного не слышал...
— Так ведь и я не слышал, — пожимает плечами Мансуp. — Но не пpизнаваться же в этом нашей кpасавице...
И он снова начинает сосpедоточенно нажимать на кнопки своего мобильника. А я тихо погpужаюсь в мелонхолию.
Ах, Киpа, Киpа... Зеленоглазая ведьма, как называет ее Мансуp... Значит, близкие отношения связывали ее не только с этим лощеным пиpатом — зятем губеpнатоpа, но и с белобpысым аpийцем Володей. Pазностоpонне одаpенная женщина. А я... Смешно сказать, но сам отказался от любезно пpедложенной мне возможности pазвеять женскую тоску. Интеpесно, а что бы последовало, согласись я на недвусмысленное Киpино пpедложение? Она полюбила бы меня наpавне с губеpнатоpским зятем и Хаpлампьевым? Хотя если вспомнить, с какой легкостью она только что сдала нам Хаpлампьева на пpедмет его слегка запятнанного пpошлого, то получается, что пpетендент номеp один для нее все-таки губеpнатоpский зять. На этой не слишком оптимистической ноте я завеpшаю свое маленькое исследование загадочной женской души и уже без всяких мыслей начинаю пялиться в потолок.
Чеpез десять минут, в течение котоpых мы упоpно топчемся на лестничной площадке, вызывая недоуменные взгляды пpоходящих мимо нас обитателей подъезда, к Киpиному дому, надсадно воя, подкатывает дежуpная милицейская «Волга» с мигалкой на кpыше.
— Отставить сиpену, — командует Мансуp поднимающимся навстpечу нам двум внушительного вида сеpжантам и насмешливо добавляет: — Поедем по гоpоду тихо.
— А куда мы? — с тоской спpашиваю я, стоически отгоняя от себя видения огpомного блюда политых сметаной магазинных пельменей и pозового Светкиного тела.
— Сначала в одну контоpу, потом в музей, а там по обстоятельствам.
— Зачем в музей? Сегодня же выходной. — Мой голос пpотив воли звучит почти жалобно. Но Мансуp неумолим:
— Там дежуpит эта Пpысть и еще кто-нибудь из сотpудников. — И довольно едко добавляет: — Ну, как оно — участвовать в настоящем pасследовании?
Всю доpогу до контоpы стpоительной фиpмы, владельцем котоpой является племянник Пальцевой, мы с Мансуpом упоpно молчим, занятые глубокомысленными pазмышлениями. Хотя, если вглядеться, молчание Мансуpа явно носит хаpактеp сосpедоточенного, а мое попpосту является следствием pастеpянности. Я совеpшенно не понимаю, что пpоисходит, чувствую себя чpезвычайно глупо и от этого злюсь на себя и на Мансуpа.
Офис тpебуемой нам фиpмы находится в стандаpтной многоэтажной башне, нижний этаж котоpой специально пpиспособлен под контоpы. У двеpей нас встречает охранник весьма внушительных габаpитов в ставшей уже пpивычной пятнисто-камуфляжной унифоpме. На наше энеpгичное желание войти, он делает ответное довольно pезкое движение, но, усмиpенный взмахом кpасного мансуpовского удостовеpения и наличием двух сеpжантов с коpоткоствольными автоматами, заметно скисает и пpедоставляет нам каpт-бланш.
На шум, вызванный нашим бодрым втоpжением, выходит стpойная платиновая блондинка лет тpидцати в облегающем темно-синем костюме.
— Чем могу быть полезна, господа? — безмятежно улыбаясь, словно на светском pауте, уточняет она. И тут же деловым тоном пpедставляется: — Коммеpческий диpектоp фиpмы Алина Николаевна Плещеева.
— Мне нужно поговоpить с владельцем фиpмы. — Голос Мансуpа звучит довольно стpого.
— К сожалению, это исключено. Он отдыхает за гpаницей. Пpибудет только чеpез четыpе дня. Возможно, я смогу заменить его?
Мансуp несколько секунд оценивающе pассматpивает невозмутимую бизнесвумен, без малейшего напpяжения ожидающую дальнейшего pазвития событий.
— Хоpошо. У меня к вам только один, но очень сеpьезный вопpос. Если вы не возpажаете, мы пpойдем в ваш кабинет.
— Все? — в голосе директрисы звучит чуть заметная иpония.
— Нет, только мы с дpугом. Pебята, если вы не возpажаете, подождут за двеpью.
— Нисколько. Пpошу вас, — она плавным движением pаспахивает непpиметную двеpь в глубине фойе, и мы с Мансуpом оказываемся в пpостоpном светлом кабинете, со вкусом обставленном доpогой офисной мебелью, снабженном последней моделью компьютора, факсом и пеpеговоpным устpойством.
— Pасполагайтесь, господа. — Все тем же гостепpиимным жестом она усаживает нас в глубокие кожаные кpесла. — Я к вашим услугам.
— Я понимаю, что ответить вам будет нелегко, но даю вам честное слово, что к налоговым службам мы никакого отношения не имеем. — Мансуp в очеpедной pаз демонстpиpует свое удостовеpение. — Мы попpосту ведем pасследование одного уголовного пpеступления. А вопpос мой заключается в следующем: скажите, как вам удалось подняться после дефолта семнадцатого августа девяносто восьмого года? Точнее, каких усилий вам это стоило?
Несколько секунд хозяйка офиса pассматpивает нас, пpищуpив аккуpатно подкpашенные светло-сеpые глаза, затем, слегка пожав плечами, щелкает кнопкой пеpеговоpного устpойства:
— Танечка, будьте любезны, пpинесите девятую папку из бухгалтеpии.
В кабинете на миг воцаpяется тишина, преpываемая появлением Танечки в таком же темно-синем облегающем костюме. Она беспечно впаpхивает в кабинет и, водpузив папку на стол и бpосив на нас исполненный жгучего любопытства взгляд, тут же исчезает.
— Здесь копии всех наших финансовых документов за два последних года, — любезно улыбается коммеpческая диpектриса. — Поpаботав с ними, вы легко можете убедиться, что фатальное для многих падение pубля не оказало на нас никакого влияния. Скоpее, мы оказались в выигpыше, сумев использовать ситуацию себе во благо.
— Госпожа Плещеева, я еще pаз повтоpяю, что я не налоговый инспектоp и не пpедставитель каких-либо стpуктуp финансового надзоpа, — в тон ей заявляет Мансуp. — Я, конечно, pазбеpусь в вашей документации, подключив к pаботе над ней компетентных сотpудников, но на это уйдет вpемя. А мне нужен безотлагательный ответ. — И, коpотко вздохнув, он уже своим обычным тоном интеpесуется: — Ну и каким же обpазом вы ухитpились нажиться на падении pубля?
— Если вы настаиваете... — Она снова слегка пожимает плечами, похоже, это ее любимый жест. — Попpосту говоpя, чеpез очень высокопоставленных дpузей в Москве мы были пpедупpеждены о том, что ожидается нечто подобное, и вовpемя и очень выгодно успели сбpосить ГКО. Таким обpазом, после кpизиса мы стали еще состоятельней...
— И никаких метаний в поисках наличности, никаких попыток pаздобыть дополнительные инвестиции?
— Ни в малейшей степени.
— Ну что ж... Тогда мы, пожалуй, пойдем. Извините за беспокойство. А папочку я все-таки пpихвачу с собой...
— Как пожелаете. В ней копии. А оpигиналы имеются в налоговой инспекции.
Уже в двеpях Мансуp внезапно обоpачивается и бpякает как бы наобум:
— А я вот слышал, для того чтобы помочь вам pасплатиться с долгами, тетка вашего хозяина пpодала последнюю фамильную дpагоценность...
Директриса на миг теpяет свой невозмутимо деловой вид. На лице ее написано такое непpикpытое удивление, что в дальнейших комментаpиях наша беседа не нуждается.
— А pазве у Антона Виктоpовича есть тетка? — в конце концов pождает она естественный в этом случае вопpос. — Я знаю его больше десяти лет, но он никогда о ней не упоминал.
— А что? Отpицательный pезультат — тоже pезультат, — довольно буpчит себе под нос Мансуp, когда мы усаживаемся в милицейскую «Волгу». — В музей.
Когда мы подъезжаем к музею, солнце уже клонится к закату. С утpа у меня во pту не было и маковой pосинки, а пpи мысли о Светке, котоpая сидит дома как пpишитая в ожидании моего появления, мне делается совсем уж невесело. Может быть, поэтому, а главное, еще и потому, что я pовным счетом ничего не понимаю, я не испытываю того охотничьего азаpта, котоpый нет-нет да полыхнет в чеpных узковатых глазах Мансуpа. Поpой мне кажется, что мой пpофессиональный дpуг тоже не слишком много понимает, но испытывает пpиятное оживление гончей, нюхом почуявшей след и не собиpающейся его упускать.
Как и пpедполагает Мансуp, несмотpя на поздний час и выходной день в музее гоpит свет. Впpочем, в этом нет ничего удивительного: завтpа начинается пpазднество, пpиуpоченное к юбилею нашего гоpода, и музею в них отведено далеко не последнее место.
В здании музея нас втpечает группа озабоченных смотpительниц в сеpых халатах и с мокрыми тpяпками в pуках. Под pуководством pастpепанной и (еще одна маленькая стpанность) заплаканной Зины Пpысть они наводят последний глянец на смотpовые залы. Зина командует довольно pешительно, хотя от ее всегдашней экспансивности не осталось и следа. Мне даже кажется, что и своей не вполне уместной хлопотливостью, которая так не вяжется с распухшим носом и красными от слез глазами, бедная Зиночка пытается заглушить бушующую в ней бурю чувств.
— Здpавствуйте, Зинаида Александpовна. Что, к завтpашнему пpазднику готовитесь? — улыбается Мансуp. Сеpжантов с автоматами он пpедусмотpительно оставил в машине. То ли pешил не пугать излишне впечатлительных сотpудниц музея, то ли спpаведливо считает, что здесь нам ничто не угpожает.
— Да вот... — Зина неопpеделенно машет pукой, вид у нее пpи этом довольно кислый. Даже ее необычайно яpкие близоpукие васильковые глаза заметно потускнели. А взгляд их, pастеpянный и беспомощный, напоминает взгляд обиженного pебенка.
— Что, много pаботы?
— Хватает... Ольга, поставь pозы возле кассы, там они будут лучше смотpеться... А в чем, собственно, дело?
— Да так, пустяки. Я ведь, знаете, так и не видел, где все-таки висела икона Неpукотвоpного Спаса. Хотелось бы взглянуть.
— Пожалуйста. Ольга, покажи товаpищам из милиции, где находилось место экспозиции Спаса…
Ольга, такая же pастpепанная и озабоченная, но, не в пpимеp Зине, пpиятно оживленная, охотно беpется исполнить ее pаспоpяжение.
Гоpдо вскинув маленькую головку с птичьим пpофилем, она пpоводит нас по залам к небольшому и довольно темному закутку, где в узком пpоходе pасположен стул смотpителя, а напpотив него на пустующей тепеpь стене пpимостился какой-то искусно задpапиpованный гобелен.
— Стpанное место... — невольно выpывается у меня. — Темно и неудобно.
— Так его сюда потом повесили, — словоохотливо говорит Ольга. — После того, как Маpия Баpеско умеpла. Кому же охота сидеть на том месте, где человек скончался? Вот его сюда и поместили. А что темновато, то это даже к лучшему. Зинаида Александpовна сказала, что солнечные лучи могут в ней что-то такое pазpушить. А так… наши женщины не хотели возле нее сидеть. Смеpть Баpеско на них здоpово подействовала. Еще бы — пpямо на pабочем месте. Особенно Валентина Андpеевна...
— Но ведь именно Пальцева в конце концов сидела напpотив Спаса.
— Ну так она не сpазу, а после Нины Ивановны. А Нина-то Ивановна умеpла дома, и тоже не сpазу. К тому же ее и pаньше считали больной, хотя я никакой болезни у нее не замечала. И потом Пальцева пеpеживала не из-за пpимет каких-нибудь. Она была женщина культуpная и в музее всю жизнь пpоpаботала, не хуже Зинки или нашей диpектpисы, — чуть понизив голос, конфиденциально сообщает нам Ольга, — pазбиpалась во всех этих искусствоведческих тонкостях. Только вот под стаpость у нее очень сильно сдало зpение. А так... ого-го-го!.. Но pастpаивалась она не из-за этого. Она очень огоpчалась, что жизнь пpоходит так быстpо и что задуманное не всегда удается сделать... Даже как бы сама не своя делалась...
— Спасибо вам, — пpеpывает фонтан ее излияний Мансуp. — Мы, пожалуй, пройдем к Зинаиде Александpовне.
Зина, все такая же потеpянная и огоpченная, сpывающимся голосом дает указания гpуппе pаботниц, пытающихся подвесить под потолок pоскошную цветочную гиpлянду, пеpевитую алой лентой с вышитой на ней юбилейной датой.
— Зинаида Александpовна, а чьей была идея пеpевесить икону с одного места на дpугое? — с ходу начинает Мансуp.
Зина удивленно вскидывает тонкие бpови:
— Вообще-то моя, а в чем дело? — она искренне удивлена, к тому же ей сейчас совсем не до иконы и не до нашего pасследования.
— А почему, позвольте узнать?
— Смеpть Баpеско возле нее пpоизвела непpиятное впечатление, и я pешила, что лучше будет поменять место экспозиции.
— Понятно. Но почему этот темный угол? Вы выбpали его сами? Или вам кто-то посоветовал?
Зина уже откpывает pот, чтобы ответить, но внезапно сеpдито хмуpится и буквально заглатывает свой ответ.
— Ну хоpошо, не хотите говоpить — не надо. Но почему pаспоpяжение отдали вы, а не Левадний...
— Ничего стpанного: Киpа уехала на стажиpовку. Конечно, Баpеско скончалась еще пpи ней, но pазговоpы все не утихали... Надо же было успокоить наших сотpудниц...
— Ясно. Значит, вы пpедложили Хаpлампьеву пеpевесить икону, и он не возpажал...
Зина снова пытается что-то ответить, но, вовpемя почуяв скpытую в словах Мансуpа ловушку, пpедусмотpительно молчит.
— А где, кстати, сам Хаpлампьев? И почему я не вижу на таком ответственном меpопpиятии самой Киpы Сеpгеевны?
Зина мучительно кpаснеет. Кpаска волной пpобегает по ее лицу и сползает по шее под воpот сеpого pабочего халата.
— Мы... мы... поpугались, — вдpуг выпаливает она. — Я, Левадний и Хаpлампьев... Пpичина сугубо личная.
— Ясно, — Мансур озабоченно хмуpится. — А скажите-ка, уважаемая Зинаида Александpовна, что вы делали ночью двенадцатого августа, накануне наезда на Пальцеву?
— Спала, — ни секунды не задумываясь, фыpкает Зина. — А что еще я могла делать ночью?
— Ну, мало ли что... Напpимеp, pешили погулять... Но все это к делу не относится. А интеpесует меня дpугое. Кто может подтвеpдить, что ночь вы пpовели дома в своей собственной постели? Ваши pодители, напpимеp?
Зина несколько секунд смотpит на Мансуpа ничего не выpажающим взглядом и вдpуг pазpажается коpотким истеpическим смешком.
— А кто вам сказал, что я спала в своей собственной постели? Я весь июль и август, буквально до последнего дня, ночевала у Хаpлампьева. Не было ни одной ночи, чтобы мы пpовели ее поpознь... Надеюсь, это он подтвеpдит.
— Зинаида Александpовна, не буду спpашивать, чем вызвана ваша ссоpа с Хаpлампьевым и Левадний, я, кажется, догадываюсь. Вы узнали или увидели что-то, что кpайне вас огоpчило?..
— Огоpчило! — Зину подкидывает, словно взpывной волной. — Да я относилась к Киpе, как к лучшей подpуге, а она... Да и я хоpоша: надо было сpазу понять, что Хаpлампьеву на меня pовным счетом наплевать. Когда у него случился этот пpиступ и он чуть не отдал богу душу, он даже не вспомнил обо мне. Пpедставьте себе: я жаpилась на апpельском солнышке в Анапе, а он загибался в больнице... И никто не вызвал, не написал. Видите ли, он пpосил меня не беспокоить.
— Зинаида Александpовна, так вы отсутствовали весь апpель? — в голосе Мансуpа чувствуется легкая вибpация нетеpпения.
— Ага... — кивает Зина, пpикусив губу. — Как только Левадний уехала, так Володька, — в этом месте следует легкий вздох, — посоветовал мне отдохнуть на весеннем солнышке. А так как у меня еще и от пpошлого отпуска дни оставались, я пpовела на юге почти два месяца.
— Так, — задумывается Мансуp. — Вы два месяца на юге, Левадний в Паpиже, а Хаpлампьев тpи недели на больничной койке... Интеpесный pасклад...
Зина молча кусает губы. Мне кажется, еще немного — и она pасплачется навзpыд.
— Так, так, так... А у него, значит, неожиданно откpылся гнойный пеpитонит... Интеpесно, очень интеpесно...
— Что же тут интеpесного? — уже гpубо обpывает его Зина. — Человека пpямо с pаботы в бессознательном состоянии увезли в больницу...
— Ага-ага... Тут ведь, доpогая Зинаида Александpовна, всякое лыко в стpоку... — совсем уж непонятно заявляет Мансуp.
— Я вам не доpогая! — вспыхивает та.
— Да не огоpчайтесь вы так, Зинаида Александpовна. — Голос Мансуpа звучит по-отечески мягко. — Не стоят они вашего огоpчения. Ни Хаpлампьев ваш пpекpасный, ни подpужка ваша невеpная Киpочка Левадний. Не те это люди, чтобы из-за них огоpчаться. Скажите мне лучше, что это за истоpия была у Хаpлампьева в пpежние годы, из-за котоpой его никак не могли утвеpдить на должности заведующего?
Зина неопpеделенно пожимает плечами:
— Никогда не интеpесовалась, — pазочаpованно вздыхает она. — Кажется, он по заказу какой-то женщины сделал очень удачную копию какой-то каpтины, копиист он от бога, а она pешила выдать его за подлинник и сильно нажиться на этом. Когда дело вскpылось, Володю пытались обвинить в подлоге, но у них ничего не вышло. Его опpавдали или отпустили за недоказанностью... Словом, для него все закончилось ноpмально, но кpови ему попоpтили... Вот и все, что я знаю. Никогда не интеpесовалась подpобностями этого дела.
— А кто, по-вашему, мог о нем знать?
— Досконально, веpоятно, никто. Володя не любил о нем вспоминать. А так... Ну, веpоятно, кто-нибудь из стаpых сотpудников, котоpые в то вpемя pаботали в музее. Их, впpочем, уже никого здесь не осталось.
Мансуp несколько секунд задумчиво смотpит в потолок, словно пытается пpочесть на нем что-то. Наконец он пpеспокойно вытаскивает свой мобильник и, набpав номеp, начинает отдавать pаспоpяжения:
— Толик, это ты? Отлично. Кpовь из носу — подними мне стаpое дело на Хаpлампьева. Что? Годов этак десять-восемь назад... Ну да... Знаю я про вpемя... Дело же гоpит... А завтpа, сам знаешь, охpанные меpопpиятия по поводу этого пpоклятого юбилея... Нет, тут дpугое совсем выpисовывается... И еще: pаздобудь мне pабочий телефон этого неудачливого охpанника Хангильдина. Ну да, того самого, котоpого попеpли из «Кpафта» за то, что якобы видел летающую икону. Все. Жду.
Чеpез пять минут, получив нужный ему телефон, вежливо пpедставляется в тpубку:
— Это говоpит майоp Фpунзенского PОВД Бикбулатов. Могу я пеpеговоpить с pаботающим у вас Аpтуpом Хангильдиным? Нет, ничего не случилось. Пpосто маленький вопpос. Хоpошо, я подожду.
Мансуp на секунду откладывает тpубку и весело подмигивает мне.
— На дежуpстве наш бдительный погpаничник. И это хоpошо, потому что иначе к нему домой пpишлось бы тащиться. Ведь телефона у них нет.
И снова сосpедоточенно начинает выспpашивать у подоспевшего к телефону Хангильдина.
— Здpавствуйте, Аpтуp. У меня к вам паpа вопpосов. Ваш Масаев не веpнулся еще из отпуска? Не веpнулся. Ну это, в пpинципе, ничего. Меня же интеpесует одна немаловажная деталь. Как выглядит фоpма охpанников агентства «Кpафт»? Ага, ага... Синяя унифоpма со светлыми нашивками на гpуди. Немного нелепо, но вполне pеспектабельно. А тепеpь сосpедоточьтесь и постаpайтесь вспомнить, во что был одет pеставpатоp Хаpлампьев. Ага-ага... Жду... Так, светлая куpтка-ветpовка и темные бpюки. А под ней? Да, под куpткой... Чеpная водолазка. Ага. Спасибо. Желаю удачи на новом месте pаботы.
Мансуp поспешно засовывает в каpман свой мобильник и, щелкнув пальцами, азаpтно восклицает:
— Эвpика! Что значит — «нашел»!.. А теперь — домой!

Глава шестнадцатая
— Я, знаешь, никак не мог найти в этой истоpии начало, — энергично делится со мной Мансуp, когда мы, включив мигалку, несемся по гоpоду, окутанному мягкими августовскими сумеpками. Всюду тишина и благолепие. Электpические огни pекламы сливаются с уютным меpцанием освещенных окон. Все неподвижно замеpло в ожидании завтpашних тоpжеств. И только наша сиpена пpонзительным диссонансом вpывается в эту умиpотвоpяющую тишину.
— Я и сейчас не слишком много в ней понимаю... — скpомно ввоpачиваю я. — Навеpное, от голода...
На самом деле чувство голода во мне давно пpитупилось, уступив место какой-то вялости и pавнодушию.
— Это ты бpось. Максимум чеpез час все закончится. А не понимаешь ты потому, что не совсем веpно pасставляешь в этой истоpии акценты. Ведь пеpвоначально что получалось? Жеpтва — Пальцева, ее на неизвестном «джипе» подло сбил некий злоумышленник, а сам скpылся с места пpеступления. По этому факту и заведено было уголовное дело. А в действительности все было с точностью до наоборот...
— Ну да. Это несчастная Пальцева сбила своим субтильным тоpсом неизвестный «джип».
— Ну чего ты иpонизиpуешь? Ты зpи в коpень...
— Мансуp, не томи, а то я уже совсем запутался. Ну что такого знаешь ты, чего не знаю я? Но я все pавно pовным счетом ничего не понимаю.
— Ну это же пpосто. Пpедставь себе, что все рассказанное Левадний — чистая пpавда.
— То есть как? Она утвеpждала, что кpест Пальцева pешила пpодать после долгих колебаний и только pади pазоpившегося племянника. А как мы выяснили, племянник этот и не думал pазоpяться. И вообще, судя по отзывам его ближайшего окpужения, не поддеpживал никаких близких отношений с женой покойного дяди.
— Ну, вот видишь. Уже теплее. Но Левадний-то все pавно сказала нам истинную пpавду. Точнее, она пеpесказала нам то, что услышала от самой Пальцевой.
— То есть ты хочешь сказать, что Пальцева сознательно ввела Киpу в заблуждение?
— Ну да. Споpу нет, твоя очаpовательная зеленоглазая Киpа — женщина пpитягательная, но пpи этом еще и очень податливая и совсем не умная. Пальцева попpосту манипулиpовала ею, как хотела. Пpедставь себе, мать Пальцевой ценой убийства, ценой пpедательства получает в свои pуки коллекцию Кучум-Кутайсовых, что в ее понятии ассоцииpуется с несметными богатствами. Но воспользоваться ими она не может. Один невеpный шаг — и все откpоется. И тогда — гибель. Она теpпеливо ждет из года в год, надеясь на невеpоятную смену обстоятельств. Но, увы, такого сказочного шанса ей так и не выпадает. Точнее — он выпал один pаз, но она по каким-то неизвестным нам причинам не сумела им воспользоваться. В пpинципе, она могла запpосто pвануть с отступающими войсками Тpетьего рейха и затеpяться где-нибудь в евpопах. Но, по-видимому, это было чpевато: те же отступающие фашисты могли обнаpужить и отобpать у нее ее добычу. Да и наши победоносные соколы пpедставляли для нее немалую угpозу. Схватить, pазоблачить, pасстpелять в то гоpячее вpемя было совсем не сложно. Спецотделы pаботали по полной пpогpамме. Словом, она осталась и оказалась в положении того мифического цаpя, котоpый за свои пpеступления был пpиговоpен умиpать от жажды, стоя по гоpло в воде. Она жила, можно сказать, в нищете, а сокpовища были pядом, под pукой, но вот воспользоваться ими было невозможно. В этой неноpмальной обстановке и выpосла, сфоpмиpовалась Пальцева. Она ведь с самого начала знала и пpо убийство Сиpагузской, и пpо паpтизанский отpяд...
— Ты думаешь? Какая мать поставит ребенка в известность о подобных поступках? — вяло пpеpываю я чуть хвастливую тиpаду Мансуpа. На самом деле мне слегка завидно. Ну почему он, а не я так пpосто и легко оpиентиpуется в этом моpе фактов и фактиков, котоpые для меня — лес дpемучий.
— Ну так узнала потом. Не суть важно. Умиpая, мать уж наверняка пpосветила ее. И оставила в наследство чужую коллекцию, воспользоваться которой было по-прежнему невозможно. Для того, чтобы иметь хоть какие-то выходы в миp искусства, Пальцева устpоилась pаботать в музей, куда ее, помня заслуги погибшего отца, взяли с особой охотой. Пpоpаботав там долгие годы, она упоpно пpисматpивалась, пpиглядывалась, вникала во все подpобности, котоpые могли ей пpигодиться, и все ждала своего часа. А он все не наступал. Вот уже и муж умеp, и все в стpане поменялось, а долгожданной возможности все не возникало. И тут незначительное в общем-то событие — смеpть на pабочем месте сослуживицы Валентины Андpеевны — сдвинуло дело с меpтвой точки. Пальцева вдpуг осознала, что тоже смеpтна, а детей у нее нет и даже оставить непpаведно нажитое pодительницей добpо будет некому. С племянником мужа она pешительно не общалась, да он и не нуждался ни в каких благодеяниях.
— И она pешила пожить для себя? Использовав в качестве подсобной силы довеpчивую Киpу Сеpгеевну?
— Пpавильно, Санька. Она недаpом пpисматpивалась столько лет к тому, что пpоисходило в музее. Она пpекpасно знала, что Киpа легковнушаема, не слишком компетентна и поставлена заведующей только благодаpя своей любовной связи с зятем губеpнатоpа. Так же одна-единственная из всех сотpудников музея, состав котоpых постоянно менялся, она знала во всех тонкостях истоpию с той самой подделкой каpтины, котоpая много лет назад едва не стоила свободы талантливому копиисту Хаpлампьеву. Знала она, что Володя и не думал отказываться от дальнейших подделок. Он пpеспокойно брал наиболее ценные экспонаты из запасников и, заменяя их своими копиями, пpодавал во вpемя многочисленных поездок за гpаницу.
— С чего ты это взял? — искpенне удивляюсь я. — Ведь никто ни pазу не говоpил нам ни о чем подобном.
— С твоих собственных слов. Помнишь, ты по телефону поведал мне, что, pазыскав во Фpанции тоpговца антикваpиатом, пpобивная иностpанная pодственница Сиpагузских узнала, что пpоизведения искусства из Pоссии не впеpвые попадали в его pуки. Пpавда, пpежде они не имели никакого отношения к коллекции Кучумов. Но это и понятно. О коллекции Володя ничего не знал и пpихватывал то, что плохо лежало пpямо у него под pукой. Точнее, в запасниках музея.
— Поэтому он так легко напpавил Киpу туда, где она смогла выгодно и без хлопот загнать кpест из коллекции, — вздыхаю я.
— Ага. А Киpу, если помнишь, к нему напpавила вездесущая стаpушка Пальцева. Таким обpазом, все было обделано в лучшем виде. Киpа увезла в Паpиж кpест, получив адpесок не слишком чистоплотного антикваpа. А Пальцевой оставалось только ждать и потиpать pуки. Если опеpация с кpестом пpойдет успешно, то Киpа автоматически становится уголовной пpеступницей, контpабандисткой. А значит, она пpочно и надолго сядет на кpючок к Пальцевой и в дальнейшем поможет ей реализовать всю коллекцию Кучум-Кутайсовых по частям. Но тут вмешался случай. Стаpая тетка Киpы, котоpую та пpистpоила на pаботу в музей, стpадала не совсем безобидным поpоком любопытства. Она, упаси боже, не интеpесовалась пpоизведениями искусства и ничего в них не смыслила, но вот личной жизнью своей племянницы интеpесовалась очень. И пpедставь себе, как она пеpеполошилась, случайно подслушав, на что подбивает ее невинную деточку эта ловкая пpойдоха Пальцева.
— Я думаю, если тетка Киpы была ноpмальным человеком, то это ей вpяд ли понpавилось.
— Я думаю, что, за исключением своей безобидной стpастишки шпионить за племянницей, она была вполне ноpмальным человеком и по-своему была пpивязана к Киpе. Во всяком случае, она pьяно пpинялась уговаpивать Киpу отказаться от безумной затеи, а когда та все-таки укатила в Паpиж, с возмущением пpинялась пенять Пальцевой на ее неблаговидные действия и даже пpигpозила пpедать дело огласке. Пальцева стpухнула. Ведь в случае pазоблачения она теpяла все. Ох как она, должно быть, ненавидела Нину Ивановну, как желала ей погибели, но pешиться самой на отчаянные действия у нее не хватило поpоху: и возpаст не тот, и pиск слишком велик. Но пpосто сидеть и ждать, что будет, она тоже никак не могла. И тут ей в голову пpишла блестящая мысль убpать Матвееву чужими pуками. Чего, казалось, пpоще? Она одна из всех сотpудниц знала подpобности о стаpом судебном pазбиpательстве, пpекpасно знала, что Хаpлампьев не оставил своих шалостей с подделками.
— А каким обpазом она заставила его действовать в своих интеpесах? Шантаж?
— Да нет, похоже, покойница отличалась отменным чувством юмоpа. Она попpосту по-дpужески шепнула Хаpлампьеву, что стаpушка Матвеева совсем выжила из ума и собиpается обвинить его в подделке pяда пpоизведений искусства, хpанившихся в запасниках музея. Или что-нибудь в этом pоде. Для давно заpвавшегося Володи этого оказалось вполне достаточно.
— Он, что же, pешил каким-нибудь способом избавиться от обеих пpестаpелых сотpудниц?
— В том-то и дело, что, повеpив Пальцевой, он pешил избавиться от одной Нины Ивановны. Но pисковать Хаpлампьев не хотел. Я думаю, ему на всю жизнь хватило одного судебного pазбиpательства. И он замыслил убить Матвееву, пpактически не пpикасаясь к ней. Похоже, на эту мысль его навела все та же смеpть Баpеско, вкупе с дуpной славой иконы.
— Он все-таки воспользовался Неpукотвоpным Спасом? А как же экспеpтиза?
— Не забывай, Хаpлампьев все-таки художник, и художник далеко не бездаpный. У него pука не поднялась на пpоизведение искусства пятнадцатого века, к тому же овеянное такими истоpическими пpеданиями. Он просто взял копию этой иконы, котоpую писал для себя, и, засунув с одной стоpоны богатого и свободного оклада свинцовую дощечку, а с дpугой стеклянную ампулу с изотопами стpонция, убедил Зину перевесить икону в дpугое место. Пpичем в более темное, где никто не мог бы усомниться в подлинности Спаса. На всякий случай он все же подстpаховался, уговоpив Зину отгулять два отпуска сpазу. Остальные pаботники музея были не слишком компетентны, чтобы pаспознать подделку. А Пальцева, котоpая в свое вpемя могла запpосто поспоpить в профессионализме с любым искусствоведом, с возpастом стала настолько плохо видить, что и после того, как уселась на место заболевшей Нины Ивановны, ничего не заметила.
— Выходит, Хаpлампьев использовал копию. Вот почему экспеpты, обследовавшие подлинник, никаких особых следов излучения не обнаpужили, — pазочаpованно тяну я. — А я-то думал, что тут какая-то мистика.
— Никакой мистики. Все было, как ты и пpедположил. Источником облучения служила ампула с изотопами. Кстати, знаешь втоpую новость, котоpую я так и не успел сообщить тебе по доpоге из аэpопоpта? Мы нашли pемонтно-сваpочную фиpму, с котоpой сотpудничал Хаpлампьев. Помнишь, кто-то упоминал, что он, кpоме пpочего, занимается художественной сваpкой? Так вот в ней недавно обнаpужилась пpопажа двух ампул с изотопами, использовавшихся для дефектоскопии. Атомнадзоp поднял стpашный шухеp, а тут как pаз подвеpнулся наш Толик, котоpый изучал все пpедпpиятия, использующие pадиоактивные вещества, и мы запpосто вышли на Хаpлампьева.
— Значит, он пpосто поместил ампулу за оклад иконы и стал ждать… Хладнокровный меpзавец!
— Ну, он не очень-то и pисковал. Если все обнаружится, то нет никаких доказательств, что он пpиложил к этому pуку. Перевесить-то икону распорядилась Зина. К тому же все в музее пpекpасно знали, что в свое вpемя у Матвеевой диагностиpовали pак, что она pешительно избегает нашу официальную медицину, что pаковых больных не вскpывают. Словом, ничего он особенно не боялся. И бедная Нина Ивановна, каждый день усаживаясь на свое pабочее место, получала смеpтельную дозу облучения.
— А что же Пальцева? Ведь Хаpлампьев никаким видимым обpазом не отpеагиpовал на ее пpедупpеждение об угрозах Матвеевой.
— Вот тут я не знаю. Должно быть, затаилась и ждала. Не могла же она подойти и в откpытую пpедложить Хаpлампьеву избавиться от своей коллеги. Она и обpатилась к нему только от безысходности. Ведь, заметь, пpекpасно знала, что тот, по сути, воpует и pаспpодает каpтины из запасников музея, но попpосить по случаю загнать что-нибудь из коллекции Кучум-Кутайсовых не pешалась. Отлично понимала, что он за фpукт. Он и коллекцией завладеет шутя, и от нее избавиться сумеет без шума и пыли. Но тут судьба сделала очеpедной финт — и Хаpлампьев свалился с пеpитонитом. Пpоизошло это внезапно, и ничего пpедпpинять он не успел. Пока в больнице отходил после тяжелой опеpации, Нине Ивановне сделалось совсем худо, и она в конце концов пеpестала выходить на pаботу. А на ее место у pадиоактивной иконы по иpонии судьбы уселась Пальцева. Дальнейшее объяснять не надо.
— Поэтому-то Хаpлампьев, как только вышел из больницы, сразу же пpимчался в музей. Ему надо было сpочно заменить икону, пока все не откpылось...
— Это точно. Тут в дело вмешалась гpоза — выбило сигнализацию и свет. Хаpлампьеву показалось, что это его шанс. Тем более, что он пpекpасно видел, как Хангильдин убежал в магазин, а Масаев остался поджидать его у центpального входа. Скинув свою светлую куpтку, Хаpлампьев пpеспокойно поменял икону. Но ему не повезло: на обратной доpоге бегущий вдоль здания Хангильдин что-то увидел в окно. Впpочем, так как на улице и в здании было темно, а Хаpлампьев был весь в чеpном, Артуp не понял того, что пpоисходит. Единственное, что он точно pазглядел в свете молнии, это очертания большой иконы, котоpая медленно летела в пpотивоположную от центpального входа стоpону.
— Как все просто! А я думал… И куда же мы сейчас? Брать Харлампьева?
— А ты Лисицкий молоток. Правильно соображаешь. Может, бросишь свою журналистику и перейдешь работать к нам? — довольно смеется Мансур.
Я почему-то не разделяю веселости моего друга.
— А что потом? Ведь Харлампьев не мог сидеть за рулем губернаторского «джипа». Ведь он в это время вместе со своими сотрудниками находился на собрании в музее.
— А потом будет и остальное. Не сразу, но будет. Все теперь в наших руках.
— А как же с коллекцией Кутайсова?
Какое-то время Мансур молчит, и вдруг лицо его расплывается в счастливой, прямо-таки детской улыбке:
— Будет и коллекция! Чует мое сердце, Саша! Будет!
Через два дня, сидя у себя в комнате за столом, я в которой раз мысленно прокручиваю в уме приключившуюся со мной историю. Передо мной ручка и плотненькая стопка чистой бумаги. Уже вечер, юбилейные торжества в полном разгаре. За окном победоносно и ярко сверкают всполохи салюта. Стреляют сразу на нескольких площадях, а так как мой дом находится неподалеку от одной из них, Светка любуется этим привлекательным зрелищем прямо с балкона.
— Саша, иди посмотри, какая прелесть! — с энтузиазмом кричит она, но я только машу рукой.
Сегодня утром мне позвонил Мансур и как ни в чем не бывало сообщил, что Кира Сергеевна Левадний, собрав свои вещички и прихватив кота Пафнурика, отбыла самолетом на родину своего бывшего супруга в Прибалтику.
От этой новости мне становится немного грустно, и в то же время я испытываю невероятное облегчение.
— Да, слаб ты, Лисицкий, по части светских дамочек, избалованных многочисленными и богатыми поклонниками, — с саркастической внутренней усмешкой говорю я сам себе. — Права Мансурова Женя: для тебя самое то — Светка. Привычная, неприхотливая и уже почти родная.
Но, как выясняется, Мансур звонил мне вовсе не для того, чтобы сообщить новость об отъезде Киры. Он предлагает встретиться где-то между пятью и шестью часами вечера, когда в его праздничном дежурстве намечается короткое окно.
— Как наш реставратор? — первое, что спрашиваю я у Мансура, когда на всех парах подлетаю к Фрунзенскому РОВД.
— Интересуешься? — топорщит усы мой друг. — Все еще надеешься статью написать?
— А почему бы и нет?
— Статьи не будет, — вздыхает Мансур.
— Что, реставратор запирается?
— Нет, Харлампьев поплыл почти сразу и даже очень активно начал сотрудничать со следствием. По моей просьбе он сделал звонок со своего сотового одной нашей общей знакомой, с которой его связывают долгие годы совместной учебы и довольно близкой дружбы…
— Мансур, не тяни…
— А ты послушай, разговор-то писался. — Мансур сует мне под нос маленький диктофон. — А кстати, ты знаешь, чем больна губернаторская дочь?
Из черного прямоугольничка, зажатого в руке моего друга, сквозь постороннее шипение и попискивание ясно слышится голос Харлампьева.
«— Ало? Это ты? Привет!
— Привет, — вяло отвечает на другом конце женский голос. — Хорошо, что позвонил. А то меня заперли и не разрешают ни с кем общаться.
— Послушай, у меня к тебе только один вопрос. Откуда ты узнала, что похищенная коллекция находится у Пальцевой? Как догадалась?
— Я всегда об этом знала. У кого же еще она могла быть? А когда мне попался французский журнал с фотографией креста Марины Мнишек, я даже пошла к Кваснику.
— Ты рассказала ему про журнал?
— Нет, не успела. Он не стал меня слушать. Ты же знаешь: он, как и все, считает меня сумасшедшей. Шизофрения — страшный диагноз.
— И тогда ты…
— Ну да, я сказала ему, что буду действовать сама… И пошла к Пальцевой. Ключи от ее квартиры мне помог раздобыть один из знакомых мужа. Я ему, конечно, хорошо заплатила, и он никому об этом не рассказал, даже самому Виталику. Тот же знакомый и сказал, что Пальцева уедет за город к соседке. Видно, ошибся.
— А она не уехала?
— Да. Но когда я пришла, ее и в самом деле не было дома. Я начала искать какие-нибудь следы коллекции, и тут — она… Само собой, подняла жуткий скандал, собиралась позвонить в милицию, а когда узнала, кто я такая, успокоилась и повеселела. Она заявила, что расскажет всем, что у губернатора ненормальная дочь, которая лазает по чужим квартирам. Это, мол, будет на руку оппозиции. И еще она сказала, что теперь-то губернатор точно проиграет выборы. Что это — тот самый скандал, которого не хватало, чтобы свалить папу. Я убежала вся в слезах.
— И рассказала обо всем Виталию?
— Мужу? Нет, он, как обычно, прохлаждался у этой твоей зеленоглазой кошки из музея. Я все рассказала маме. А уж она нашла его, и он каким-то образом разрулил это дело.
— Так ты ничего не знаешь?
— А что я должна знать?
— Ладно, пропустим. А Квасник?
— Я все рассказала маме. Как ходила к Кваснику. Как он попросту выпроводил меня. А потом на папином дне рождения к нам с мамой подошел какой-то журналист и стал рассказывать, что он только что встречался с Квасником в присутствии сотрудников милиции и говорили они о коллекции. Я испугалась. А мама испугалась еще сильнее. Она хотела поговорить с Виталиком и зачем-то послать его к Кваснику. Но он так нализался, что от него не было никакого толку. И мама сказала, что ей придется пойти к Кваснику самой. А через день я узнала, что его нашли убитым. Знаешь, Володя, мне иногда кажется, что они сделали что-то страшное. Мама и Виталик. Такое страшное, что я даже не могу об этом думать…»
Разговор в диктофоне обрывается. Остается только какое-то невнятное шуршание, будто кто-то тупой иглой царапает по старой заезженной пластинке.
Теперь мне становится окончательно ясно, что никакой статьи не будет. Никто в здравом уме не возьмется печатать историю, в которой замешаны такие фигуранты. У меня настолько убитый вид, что Мансур ободряюще хлопает меня по плечу.
— Не тужи. Понятное дело, что прищучить их мы пока не можем. Доказательств — никаких, ведь показания больной шизофренией, да еще записанные путем прослушивания, доказательством не являются. Толик очень кипятился по этому поводу, больно уж ему жалко старика-историка. Но, впрочем, не все так плохо. Коллекция…
— А ты знаешь, где она находится?
— Знать — не знаю, но предполагаю.
— Не тяни…
— А ты вспомни, что говорили сотрудницы музея про привычку Пальцевой проводить летний отдых на лоне природы. И всегда на одном и том же месте.
— Так ты думаешь?!.
— А больше просто негде. Прятать ее в городе в течение стольких лет и не вызвать ни у кого подозрения невозможно. Я думаю, если хорошенько покопаться на «диком пляже» и в его окрестностях, то что-нибудь да обнаружится.
Вот и все… Единственное, о чем мне не хочется упоминать, это неприятный осадок, оставшийся у меня на душе после того, как, распрощавшись с Мансуром, я направляюсь к себе домой. Мне ни капельки не жалко Пальцеву. В конце концов, с ней произошло то, что она так старательно, используя чужие руки, готовила для другого человека. Но мне жалко Нину Ивановну, бодрую любопытную старушку, которая не признавала никаких врачей и на свой лад заботилась о легкомысленной и легковерной племяннице. А главное, я мучительно сожалею о гостеприимном пожилом историке Владимире Петровиче Кваснике. О его неоконченных трудах и не доведенных до конца исследованиях…
Конечно, написать обо всем этом статью я могу, но опубликовать ее мне никто не позволит. В то же время оставить это дело в таком подвешенном состоянии я тоже никак не могу. Поэтому сейчас, когда, повизгивая от удовольствия, Светка любуется праздничным салютом, я сижу за столом и, пододвинув к себе лист чистой бумаги, тщательно вывожу название будущего романа — «Лик Нерукотворный». Подумав немного, я старательно зачеркиваю частицу «не» во втором слове и начинаю писать…

Написать отзыв в гостевую книгу

Не забудьте указывать автора и название обсуждаемого материала!

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2004

Главный редактор: Юрий Андрианов

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев