|
О проекте
Проза
Поэзия
Очерк
Эссе
Беседы
Критика
Литературоведение
Naif
Редакция
Авторы
Галерея
Архив 2006 г.
РуЖи
|
«Поэт в России меньше, чем телеведущий»
Юрий Александрович Горюхин родился в Уфе, окончил Московский
технологический институт и Литинститут им. А.М. Горького (семинар Евдокимова
Н. С.). Член Союза писателей России с 1999 года, член правления Союза
писателей Республики Башкортостан. Финалист премии им. Белкина (повесть
года, 2002), дважды выходил в финал премии имени Казакова (рассказ года,
2003, 2005). Ответственный секретарь общественно-политического и
литературно-художественного журнала «Бельские просторы».
- Юрий, что для вас литература – страсть, любимое дело или способ
самовыражения? Когда вы написали свой первый рассказ? Почему вы вообще
решили писать, что стало толчком для этого?
- Мне кажется, направление жизненного пути, в том числе и в литературу,
определяет не соотношение терний и роз, а тривиальный случай. Если бы в свое
время моя сестра не показала одному молодому писателю несколько моих
рассказов, а тот не посоветовал поступить в Литинститут на семинар к своему
учителю, я бы, возможно, уже забросил «марание бумаги». Тем не менее, сейчас
не представляю своего существования без работы за письменным столом. Назвать
это страстью не могу, самовыражение, думаю, свершилось еще тогда - лет
двадцать назад, в первом написанном абзаце. Может быть, это «патология»
бесед с самим собой, которая когда-то и была тем созидающим «толчком».
Сначала дневниковые записи, потом абстрактная лирика, посвященная конкретным
особам, затем первый рыхлый рассказ примерно на ту же тему. Так начиналось
дело, которое определил бы как любимое.
- Любой талант - подарок свыше. Невозможно кого-то научить писать стихи,
романы, повести или рассказы. И все же вы решили, уже имея высшее
образование поступать в Литературный институт. Что он вам дал как писателю?
Кто из ваших учителей оказал на вас наибольшее влияние?
- Научить можно всему: и стишки рифмовать, и романы печь, словно блины на
Масленицу. Другое дело, для чего это надо, какой читатель осилит этот
высокотехнологичный продукт. Литинститут, на мой взгляд, как раз не учит
писать, он проясняет ситуацию. Можно обмануть близких родственников, друзей,
особенно подруг, учительницу литературы, совсем легко обмануть самого себя,
но таких же, как ты, «гениев» не обманешь, быстро выяснится, стоит
начинающий литератор чего-нибудь или ничего не стоит. Любой разумный человек
уже после первого курса ясно понимает, будет он заниматься сочинительством
или не будет. Помимо этого, безусловно, дается некоторый писательский
инструментарий, а если есть чего огранять, то и огранка. Я чрезвычайно
благодарен своему руководителю замечательному писателю и педагогу Николаю
Семеновичу Евдокимову, у него дар отделять зерна от плевел и очень редкое
среди писателей качество – уважать чужую эстетику.
- Уже судя по вашей первой книге «Встречное движение», было ясно, что у вас
незаурядный литературный дар. Ваши герои - «маленькие люди», однако в
отличие от классической литературной традиции (Пушкина, Гоголя) они не
вызывают чувство жалости и сострадания. Скорее отталкивают своими «темными»
сторонами души. Вы разуверились в жизни или от природы пессимист и
мизантроп, видящий в человеке лишь темные низменные стороны его натуры?
- Мне кажется, вы несколько преувеличиваете «темноту» душ моих персонажей.
Какие бы задачи я не решал в каждом конкретном произведении, я пытаюсь
делать «срез» того мира, в котором живут мои герои. Делать вертикальный срез
я не могу в силу отсутствия, какого бы то ни было опыта в этой плоскости, да
и не так это интересно, по-моему. В горизонтальный же срез попадают не
«маленькие люди», а тот российский мидл-класс, который окружает меня, да,
наверное, и вас. Но я никогда не ставил задач демонизировать этот «класс»
или выворачивать худшее, что есть в людях, мне кажется, мое литературное
отражение действительности показывает мир по принципу: «как есть». Если же
вернуться конкретно к «Встречному движению», то в основу этой повести
положена как раз светлая и оптимистичная идея предопределенного движения
навстречу созданных друг для друга половинок, и проходящих мимо друг друга…
Может быть, вы и правы – я мизантроп и пессимист.
- В разные моменты жизни у всех нас разные любимые книги и авторы. Как
менялись ваши читательские предпочтения? Какое чтение вы ищете для себя
сегодня? Кого из современных писателей считаете близким себе?
- Были разные периоды. Когда-то приходилось утолять голод «запретной
литературой», пытаться найти созвучие у зарубежных авторов. Сейчас все
успокоилось в литературном мире и на многое смотришь более критично. Для
себя я определил писателя ХХ века – это Платонов, к современным писателям
поостыл, особенно после всяких букеровских и прочих скандалов, зато с
большим удовольствием стал перечитывать классику и открывать много
интересного и нового в дневниках, письмах и записных книжках титанов.
Укрепился в мысли, что зарубежных писателей читать необходимо в подлиннике,
переводчик, даже если он хороший писатель – не есть автор. Если конкретнее
коснуться молодой современной прозы, то, отмечая достаточный уровень,
скажем, Геласимова, Иванова, Гуцко, Прилепина, с досадой замечаешь их
стилистическую и сюжетную схожесть. Откровенно разочаровывает в свое время
вернувшаяся из-за рубежа и встреченная литаврами гвардия творцов,
«сваливших» колос Советский Союз. Такое впечатление, что творившие «под
гнетом» были интереснее.
- В чем вы видите свою главную писательскую задачу? Кто для вас писатель –
«инженер человеческих душ» или бесстрастный летописец своего времени?
- Время определяет писательские задачи и значимость писательского слова.
Если сегодня писателю удастся быть бесстрастным летописцем, то честь ему и
хвала. На деле вопрос стоит куда прозаичнее: идти «инженеру душ» на
сериальную мыловарню выписывать диалоги «няням» и «ментам» или в
литературное рабство под раскрученные брэнды детективщиц. Свою же задачу я
вижу в том, чтобы передать те мироощущения, что выпали на мой отрезок жизни.
В авторской интерпретации, конечно.
- Как вы относитесь к авангарду, постмодерну, к кому вы себя причисляете к
«почвенникам» или «либералам»?
- Авангард – это нечто находящееся впереди и указывающее путь остальным.
Настоящий авангард появляется на смене эпох, как это было, предположим, в
начале прошлого века. То, что у нас произошло лет 15 назад, можно назвать
скорее закатом эпохи, чем ее сменой. Соцреализм пошло трансформировался в
мелкобуржуазное искусство – вот и весь авангард. Западный литературный
мейнстрим сегодня сводится к паре буржуазный-антибуржуазный роман. У нас
миллеры, буковски, бегбедеры выродились в более карикатурных сиамских
близнецов гламурно-антигламурных робски-минаевых. Ажиотаж вокруг имен
последних объясняется не только грамотным пиаром, но и действительными
читательскими приоритетами нового читателя-буржуа. На этом фоне рассуждать о
«почвенниках» или «либералах» почти не имеет смысла, потому что как бы не
были они антагонистичны, их обоюдное пространство сжимается как шагреневая
кожа. А определять кто лучше или хуже, те, что «давили гадину», или те, что
аплодировали независимости России от СССР, мне почему-то не хочется.
- Вы ничего не сказали про постмодерн.
- Если отстраниться от тягомотных терминов, то постмодерн сведется к
пародии, самопародии, иронии. Как любое течение, пришедшее на смену
классицизму-реализму, он паразитирует на своем предшественнике. Процесс этот
закономерный и вначале весьма продуктивный. Можно провести историческую
параллель: роман Сервантеса, признанный книгой всех времен и народов, тоже
строился на сходных принципах. Но, быть может, поэтому он и стоит одинокой
глыбой, что высосал всю плодородную почву под собой на пару веков вперед.
Постмодерн же паразитирует не только на предшественниках, но и на самом себе
– в этом его главное отличие. Но что происходит, когда писатель поедает
самого себя наглядно показал классик российского постмодерна Сорокин. Сейчас
можно определенно сказать: отдавая должное каким-то стилистическим приемам
постмодерна, надо трезво осознавать, что почва под ним вся выработана.
Остается, как в «ожидании Гадо», ожидать нового реализма.
- Человек читающий сегодня активно вытесняется человеком потребляющим
(прежде всего зрелище) Останется ли книга в будущем или она уйдет в прошлое,
станет архаическим предметом?
- Книга останется, останутся и писатель, и читатель, но в небольшом
пространстве интеллектуалов. Речь о настоящей литературе. Пространство вне
настоящей литературы заполнится, скорее всего, литературой «восставших
масс». Ничего нового в этом нет, философы предрекали такое развитие событий,
а мир капитала через институты потребления давно воплощает в жизнь.
Возможно, книга перестанет быть бумажной, но точность мысли все равно будет
передаваться с помощью букв, даже если они будут в виде голографических
образов.
- А какова будущая судьба литературных толстяков, в одном из которых вы
работаете?
- Судьба незавидная. В лучшем случае они так и будут существовать на
дотациях бюджетов больших городов и богатых губерний, подачках спонсоров и
подозрительных траншей благотворительных фондов. В худшем - изведутся до
информационных листков при литкружках. Наверное, время журналов
заканчивается, издательства работают уже не менее оперативно, а до
агрессивного продвижения опусов к читателю журналам и вовсе далеко. Мне
думается, тут и гадать не зачем, надо глянуть туда, куда глядим последние
десятилетия и под чью мерку строим свою жизнь и культуру. Как там, так и у
нас будет, только похуже, да с «загагулиной». Страшно, не то, что журналы
исчезнут, страшно, что читатель вымирает, как вид. Совсем недавно, случайно
включил передачу «Как стать миллионером», дядечка набрал 200 тысяч, то есть
ответил на значительное число вопросов, и вдруг срезался на вопросе: «Кто
написал Евгения Онегина?» А вы про толстые журналы...
- Я знаю, что пожив какое-то время в Москве, Вы вернулись на родину в Уфу.
Вдали от шума и столичной суеты лучше пишется? Над чем вы сейчас работаете?
- Москва забирает очень много сил. Не имея тылов (квартиры, стабильного
дохода, близких родственников), как было у меня и как есть у еще нескольких
миллионов обитающих в столице людей, погружаться в мир своих образов,
неспешно упражняться со словом, конструировать собственную реальность, нет
никакой возможности. Но Москва – это очень полезная для писателя школа
выживания, приобретенный в таком мегаполисе опыт непременно пригодится
любому литератору. Мои последние творческие планы, например, напрямую
связаны с этим городом. Хочу написать ироничную повесть о пребывании в
столицы некоего провинциала и вернувшегося назад на родину в Уфу.
- Не так давно вы стали человеком семейным. Помогает ли вам ваша семья в
творчестве?
- Смена статуса и жизненного уклада меняют и литературную жизнь. Пока я не
могу достаточно определено сказать - помогает семейная жизнь или мешает ей,
могу сказать только, что она ее изменяет. И добавлю, что в семейной жизни
творческих составляющих ничуть не меньше, чем в литературной.
- Чем вы занимаетесь помимо творчества литературного и семейного, как
отдыхаете?
- На службу хожу… Меня постоянно гложет совесть, что я мало сижу за
клавиатурой, поэтому отвлечение от «дела» вызывает скорее досаду, чем отдых.
Наверное, это беда всех «медленных» писателей – не успеют с мыслями
собраться, а день уже прошел. Но есть виды деятельности, в которых отказать
себе не могу никак: это велосипедные прогулки, особенно по тихому проселку,
зимой лыжи, опять же подальше от шума и убойной современной эстрады и сплав
по горным рекам Южного Урала, когда цель четкая, мысль ясная, вода
прозрачная и медведь твой друг.
- У русского писателя всегда помимо литературной, была еще и иная высшая
миссия - духовная, наставническая. Как вы к этому относитесь? Должна ли
сегодняшняя литература быть своеобразным духовным поводырем?
- «Должна ли» я заменил бы на «может ли». Если у поводыря не будет паствы,
то какой смысл в его высшей миссии? Как мы говорили выше, сегодня литература
оттеснена более эффективными средствами воздействия на массы – телевидением,
интернетом. Да и сама книжная литература не выдерживает формата, затягиваясь
на интренет-сайты типа стихи.ru, проза.ru или странички «Живого журнала».
Поэтому будем честны: телевизионный Соловьев имеет большее «наставническое»
влияние, чем книжный Солженицын, нравится нам это или нет. Поэт в
современной России стал меньше, чем телеведущий.
- Юрий, имея незаурядный литературный талант, вы запросто могли бы стяжать
себе славу писателя детективов. Вам не нравится этот жанр, как вы вообще
относитесь к коммерческой литературе? Какой жанр вам ближе, я знаю, что в
последнее время вы стали использовать миф в своем творчестве?
- Мне интересны различные литературные задачи и способы их решения. Тяготея
к аскетизму в средствах передачи, я люблю и гротесковые формы, порой
переходящие даже в бурлеск. Поэкспериментировав в свое время, все чаще
прихожу к выводу, что нет ничего лучше плотной, ясной, не заболтанной прозы
«про жизнь». А использование мифа, определение которого можно трактовать
достаточно широко, для писателей достаточно органично, собственно, чем
занимается писатель, как не собственным мифотворчеством? Создавая свой
литературный мир, я и творю мифологию из вереницы повестей и рассказов.
Что касается коммерческой литературы, то этот бизнес ничуть не хуже любого
другого бизнеса, правда, и не лучше. Лично я, если бы собирался делать
деньги, то попытался бы их делать в какой-нибудь другой сфере народного
капиталистического хозяйства. Работа со словом – то немногое, что приносит
мне радость и удовлетворение, и менять это немногое на булку с маслом не
хотелось бы. Вся коммерческая литература строится на нехитром принципе –
нивелировки мыслей и чувств до уровня большинства потребителей, и чем больше
будет этих потребителей, тем выше будет доход издательств, а значит и успех
автора бестселлера (напомню перевод: наилучшие продажи). Я пока не готов
разменивать свои мысли и чувства.
Беседу вела Светлана Руденко
|
