№ 3'08

Альфред Барков

XPOHOC

ФОРУМ ХРОНОСА

НОВОСТИ ХРОНОСА

Русское поле:

Бельские просторы

МОЛОКО

РУССКАЯ ЖИЗНЬ

СЛАВЯНСТВО

ПОДЪЕМ

СЛОВО

ВЕСТНИК МСПС

"ПОЛДЕНЬ"

ПОДВИГ

СИБИРСКИЕ ОГНИ

Общество друзей Гайто Газданова

Мемориальная страница Павла Флоренского

Страница Вадима Кожинова

Альфред Барков

«Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение

Торжественный смысл слова «Мастер» *)

М.А. Булгаков. Фото с сайта  http://slovo.ws

Содержание романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», несмотря на большое количество посвященных ему исследований, до настоящего времени остается загадкой для булгаковедов. Едва ли не единственное положение, на котором сходится большинство исследователей произведения, — отождествление образов центральных героев романа — Мастера и Маргариты — с автором романа и его третьей женой Еленой Сергеевной — является стереотипом, побуждающим исследователей игнорировать совершенно очевидные факты, противоречащие такому толкованию, и идти на довольно сложные и путаные выкладки, не приносящие каких-либо ощутимых результатов.

Стало чуть ли не традицией задавать риторический вопрос: почему Мастер не заслужил «света», то есть, в чем заключается его вина? Вместе с тем ответ на него следует из «открытой», незашифрованной части романа, он лежит буквально на поверхности. И несмотря на то, что отступничество Мастера, предательство им своих идеалов обнаруживается без каких-либо усилий и что это в корне противоречит фактам биографии Булгакова, добровольно ушедшего во «внутреннюю эмиграцию» по отношению к сталинскому режиму, вот уже второе поколение булгаковедов упорно и настойчиво пытается совместить несовместимое — концепцию о Булгакове как прототипе Мастера с противоречащими ей фактами, которые в лучшем случае игнорируются, а нередко и грубо перевираются.

Упорно игнорируется исследователями откровенно пародийный смысл деклараций «постороннего повествователя» Булгакова о «верной, вечной» любви Мастера и Маргариты, не говоря уже о бросающихся в глаза уничижающих характеристиках этих персонажей как влюбленных.

Не лучше ли было бы вместо великодушного умолчания, оскорбительного для памяти как самого писателя, так и Елены Сергеевны, поставить для разрешения давно назревшие вопросы: о ней ли, Елене Сергеевне, вообще речь в романе?

Более того, сложившееся представление о Булгакове-гуманисте входит в явное противоречие с отождествлением его с прототипом Мастера. И не только потому, что этот образ трактуется упрощенно, не по-булгаковски однозначно; главное в том, что Булгаков с его кодексом поведения и чести, за что, собственно, мы и ценим его в первую очередь, не мог приписать себе роль «мастера» — «учителя». Ведь невозможно верить в искренность писателя, который так вот нескромно присваивает себе атрибуты чужой славы.

МАСТЕР — ИМЯ НАРИЦАТЕЛЬНОЕ

Вопрос об отношении к литературе классиков сводится к вопросу о мастерстве. Всякая работа требует мастера.

А. М. Горький1

Появление мастерства как такового, самого по себе, означает смерть для художника.

П. Горелов

Нелишним будет разобраться, какой смысл вкладывался в понятие «мастер» в контексте обстановки тридцатых годов.

Теперь как-то забылось, что на рубеже двадцатых-тридцатых годов Системой осуществлялась целенаправленная кампания по внедрению этого понятия в сознание, причем во главе ее стояли такие яркие личности, как Бухарин и Луначарский. Особое звучание это понятие приобрело после ареста в мае 1934 года сочинившего сатирическое стихотворение о «кремлевском горце» О. Мандельштама. В ставшем широко известном телефонном разговоре в июне того же года Сталин спрашивал Б. Пастернака о Мандельштаме: «Но ведь он же мастер, мастер?». Известно, что этот термин впервые был введен Булгаковым в текст романа осенью 1934 года.

О том, что Булгаков вкладывал в понятие «мастер» именно одиозный смысл, свидетельствует то обстоятельство, что при попытке создать заказную, явно хвалебную пьесу о Сталине «Батум» он в качестве одного из вариантов названия предусмотрел и такое, как «Мастер».

Не вызывает сомнений, что именно под таким углом зрения следует рассматривать образ центрального героя романа. Более того, сопоставление приведенных выше дат (в мае 1934 года арест Мандельштама, в июне — употребление Сталиным понятия «мастер») с введением Булгаковым осенью того же года этого термина в текст романа дает основание полагать, что оно было вызвано именно предшествовавшими событиями. О том, что при работе над романом Булгаков чутко реагировал на происходившее вокруг него, свидетельствует и тот факт, что после ареста сочинившего сатирические басни Н. Эрдмана он уничтожил часть рукописи романа.

Впервые употребленное в тексте в 1934 году, это наименование в последующем стало занимать все большее место в романе, а в окончательной редакции (1938 год) вошло в его название.

Еще о мастерстве: «Количество пишущих, количество профессионалов, а не прирожденных художников все растет, и читатель питается уже мастеровщиной, либеральной лживостью, обязательным, неизменным народолюбчеством, трафаретом...». Это — мнение не рядового литератора, а будущего Нобелевского лауреата в области литературы И. А. Бунина.

О том, что оно не было одиночным, говорит приведенный в 1936 году Буниным же относящийся к самому началу века касающийся Горького факт:

«Всем известно, как, подражая ему в «народности» одежды, Андреев, Скиталец и прочие «Подмаксимки» тоже стали носить сапоги с голенищами, блузы и поддевки. Это было нестерпимо».

Здесь очевидно, что при образовании неологизма «подмаксимка» в качестве кальки использовано слово «подмастерье». Иными словами, понятие «мастер» еще в начале века употреблялось с ироническим оттенком; причем уже тогда — в отношении Горького.

Если возвратиться к знаменитой фразе «Я — мастер», то следует посмотреть, в каком контексте она включена в роман. Вспомним: Мастер отвечает на вполне естественный вопрос Бездомного «Вы писатель?». Уже в самом ответе Мастера: «Я — мастер» — содержится противопоставление понятий «писатель» и «мастер». Более того, это противопоставление усиливается реакцией Мастера (в общем-то неожиданной; уж во всяком случае она никак не вписывается в общепринятое толкование этого места в романе): он не только «потемнел лицом» и «сделался суров», но и «погрозил Ивану кулаком».

Для того, чтобы внести окончательную ясность в вопрос о концепции мастерства в литературе, возвратимся к вынесенной в эпиграф выдержке из статьи, где Горький высказывает принятую сталинской Системой «официозную» точку зрения.

Одним из главных идеологов этой концепции, взятой исследователями творчества Булгакова за основу, был не кто иной, как А.В. Луначарский. Чтобы уяснить, что же именно берут за основу современные апологеты «светлых образов» в творчестве Булгакова, не грех ознакомиться с содержанием работы Луначарского «Мысли о мастере», опубликованной в «Литературной газете» 11 июня 1933 года, то есть незадолго до знаменитого телефонного разговора Сталина с Пастернаком. И незадолго до того, как Булгаков впервые употребил в своем «закатном романе» нарицательное имечко «мастер».

Луначарский был не просто адептом пресловутого метода социалистического реализма, а первым литератором, заложившим его идеологический фундамент. Третий раздел работы озаглавлен «Об учениках и подмастерьях». «Не всякий становится мастером, — так начинается этот раздел, — но всякий, прежде чем стать мастером, должен быть учеником и подмастерьем... Счастливейшая эпоха — это та, когда подмастерья в искусстве творят почти как мастера».

Вспомним: по фабуле романа критик Латунский громил в прессе Мастера за «пилатчину»; считается, что под этим персонажем Булгаков подразумевал некоего Литовского, в общем-то довольно мелкую рапповскую фигуру, критиковавшего его в печати. Не стоит ли рассмотреть другое объяснение — что в образе ЛатУНСКОГО Булгаков все-таки вывел ЛУНачарСКОГО? Ведь такая его оценка как «у нас, пожалуй, нет другого столь ярко выраженного писателя, контрреволюционного, как Булгаков», высказанная в 1927 году в докладе на партийном совещании в отделе агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), вряд ли могла способствовать сближению их позиций, в том числе и в отношении концепции о мастерстве в литературе. Не следует ли, что Луначарский ярко раскрыл этот булгаковский образ еще до того, как сам Булгаков ввел его в свой роман? Следует ли считать, что Булгаков мог добровольно дополнить своей персоной предложенный Луначарским ряд мастеров: Маркс, Энгельс, Ленин?..

Таким образом, задача по данному разделу сводится к выбору ответа на вопрос: чью точку зрения разделял автор романа «Мастер и Маргарита» — Ивана Бунина и Осипа Мандельштама, или основоположников ставшего ему поперек дороги «метода социалистического реализма»?

Собственно, этот вопрос по сути своей является чисто риторическим, поскольку ответ на него дан еще в 1976 году М. О. Чудаковой, опубликовавшей фундаментальный труд «Архив М. А. Булгакова. Материалы для творческой биографии писателя». В этом труде есть такие слова о Мастере: «В первых редакциях романа так почтительно именовала Воланда его свита (несомненно, вслед за источниками, [...] где сатана или глава какого-либо дьявольского ордена иногда называется «Великим Мастером»)». С учетом того, что в первых редакциях Мастер как персонаж еще не фигурировал, совершенно естественно следуют следующие выводы:

Первый: поскольку Булгаков изначально применил понятие о мастере к сатане, то вряд ли есть смысл ломиться в открытую дверь и доказывать очевидное.

Второй: поскольку в первых редакциях мастером величали сатану Воланда, а в последующих это обозначение перешло к Мастеру — центральному персонажу романа окончательной редакции романа, то образ Мастера следует рассматривать именно в таком ключе — как персонажа, выполняющего функцию, аналогичную функции сатаны.

При этом возникает, правда, новый и весьма немаловажный вопрос: по какой причине за все двадцать лет после выхода в свет труда М. О. Чудаковой исследователи ни разу не обратили внимания на этот чрезвычайно важный факт, только одного которого уже вполне достаточно, чтобы в корне изменить подход к оценке содержания романа «Мастер и Маргарита»?

ОТ ИВАНА НИКОЛАЕВИЧА ДО ИВАНУШКИ, или ПОЧЕМУ МАСТЕР НЕ ЗАСЛУЖИЛ «СВЕТА»?

Я утратил бывшую у меня способность описывать что-нибудь.

Мастер

Все рассуждения о позитивности образа Мастера строятся исключительно на содержащемся в тринадцатой главе его собственном рассказе Бездомному в клинике. Рассказе, следует отметить, непоследовательном и во многих моментах противоречивом. Авторские же характеристики, если они не согласуются со сложившимся стереотипом, почему-то не принимаются во внимание.

Первое, на чем необходимо остановиться, — изжеванный вопрос о названии тринадцатой главы — «Явление героя», в которой Мастер впервые вводится в поле зрения читателя. «Герой» Мастер, предстающий в толкованиях некоторых исследователей эдаким херувимчиком, да и то на основании его собственного рассказа. Кстати, в редакции романа 1934-1936 годов глава с повествованием о событиях в клинике не только имела тот же тринадцатый номер (хотя количество глав было иным), но и название было более «инфернальное» — «Полночное явление»... Только визитер был другой — сатана Воланд (он же в первых редакциях романа — Мастер) собственной персоной, да еще с черным пуделем.

Другой связанный с «явлением» Мастера инфернальный момент — лунный свет. Мастер явился Ивану Бездомному (пока еще Ивану, не Иванушке — в Иванушку поэт превратится в процессе визита своего гостя) в лучах полной луны, ушел со словами: «Ночь валится за полночь. Мне пора».

Чтобы читатель не пропустил ненароком смысл сказанного в тринадцатой главе, Булгаков на всякий случай повторяет в девятнадцатой: «Мастер ошибался, когда с горечью говорил Иванушке в тот час, когда ночь перевалила за полночь...». При этом он ввел даже дословный повтор не совсем благозвучного и поэтому бросающегося в глаза сочетания «ночь — за полночь»; другой важный смысловой аспект этого повтора — в нем читателю подается информация о том, что Иван превратился в Иванушку не наутро, а именно в процессе общения с Мастером.

Пояснения дает сам Булгаков. Для этого он вводит дополнительную параллель — с происходившим в ту же ночь, что и «явление» Мастера, и в то же время визитом в кабинет Римского вампиров Геллы и Варенухи, намерения которых у читателей, как и у самого финдиректора, сомнений не вызывают. Все это придает визиту Мастера мрачный оттенок. Есть еще одна существенная деталь, указующая на Мастера как представителя нечистой силы. Как примету Сатаны-Воланда Булгаков подает зеленый цвет одного из его глаз. В одной из ранних редакций романа зеленые глаза имел член воландовской шайки Азазелло (что вполне естественно), Понтий Пилат (что также не противоречит его образу) и ... Мастер. Это — вторая прямая параллель (первая — личность визитеров к Бездомному), которая подчеркивает инфернально-генетическую связь образов Воланда и Мастера.

Следует подчеркнуть и такой момент: по Булгакову выходит, что нечистая сила и Система, одним из олицетворений которой в романе является клиника профессора Стравинского, — две ипостаси одного и того же явления, они взаимодействуют, дополняя друг друга.

Давайте же посмотрим, как это взаимодействие осуществляется на практике. Благо Булгаков предоставил нам яркий пример этого.

...Итак, поэт Иван Бездомный. Его образ является сюжетно стержневым в романе — не только потому, что он действует с самой первой главы романа, а в эпилоге становится ключевым для понимания замысла Булгакова: это — единственный в романе образ, который развивается.

В первой главе перед читателем предстает молодой, многообещающий поэт, в изображении которого Иисус получился «ну прямо как живой», — не правда ли, неплохая характеристика талантливости? Признанием его таланта служит и публикация стихов с его портретом на первой полосе «Литературной газеты». О позиции Бездомного до «перестройки» в клинике Стравинского свидетельствует его взволнованная реакция на рассказанное Воландом. Попав в клинику, он был еще способен трезво мыслить. Тогда, в первый вечер, читатель видит его еще как Ивана Николаевича, занимающего четкую гражданскую позицию в вопросах творчества. В событиях следующего дня он уже фигурирует как Иван, к третьему дню вообще превращается в Иванушку.

Вот как происходило это превращение. В первый вечер в клинике после получения укола у Бездомного притупилась острота переживаний, наутро он проснулся Иваном. После осмотра профессором Стравинским и нового, приписанного им укола внутреннее «я» поэта раздваивается, происходит борьба между вчерашним активным гражданином и новым, несколько усмиренным Иваном; до утра поэт становится Иванушкой.

И вот на этой последней стадии оболванивания поэта свою роль сыграл Мастер: он пришел в лучах полной луны к Ивану, а покинул в полночь уже Иванушку. То есть выполнил ту же функцию, которую не успели осуществить вампиры Гелла и Варенуха в отношении Римского.

Но сам-то Мастер — как произошло его превращение? Известно, что за полгода до встречи с Бездомным, в середине октября, он был арестован в своем подвале. Поскольку Булгаков акцентирует внимание на этом, следует более внимательно вчитаться в обстоятельства, при которых Мастер попал в лечебницу. Вот ведь в чем вопрос: раз его забрали, то как ему удалось оказаться в своем дворике, на свободе через три месяца после ареста? Вряд ли платой за это явился только его отказ от права на свободу творчества... Своя связка ключей от палат, появление в лучах полной луны, уход в полночь... К тому же его беседа с Бездомным довершила результат «лечения» Стравинского, окончательно превратив поэта из Ивана Николаевича в Иванушку. Все это может говорить только об одном: Мастер вступил на путь сотрудничества с Системой, направил свой талант на оболванивание талантливых поэтов и на «перестройку» их в «Иванушек».

При первом же «явлении» этого «героя» выясняется, что его позиция прямо противоположна не только той, которую Иван занимал еще накануне, но и самого Мастера в период, когда он создавал ту самую «рукопись, которая не горит». Его заявление «мне ненавистен людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик» не оставляет никаких сомнений в этом. Характерно и его отношение к поэзии — «высшему виду искусства», по определению Иммануила Канта: даже не ознакомившись с содержанием стихов Бездомного, Мастер отверг их на том лишь основании, что «все стихи плохие». Это — тоже позиция, характеризующая Мастера как ангажированную Системой личность, поступившуюся былыми идеалами.

Зато взамен он приобрел связку ключей от палат (скорее, камер?) несчастных и возможность посещать их в лучах полной луны, манить их за собою... Он приобрел власть. Пусть эта власть дарована Системой, но все же она — власть.

Мастер понимает характер своего перерождения, иногда его даже мучит совесть. Эти муки Булгаков демонстрирует красноречивой параллелью в «ершалаимской» и «московской» частях романа, вложив в уста преступника Пилата и Мастера идентичные слова: «И ночью при луне мне нет покоя». Пилат произносит их при своем «ужасном» пробуждении, когда ему пришлось осознать, что казнь Иешуа все-таки состоялась, изменить ничего нельзя; Мастер — в квартире № 50 при возрождении рукописи своего романа. В Ершалаиме казнили Христа, здесь — осуществили «лечение» Бездомного; там виноват Пилат, здесь — Мастер.

Отступничество Мастера ярко проявилось в кульминационном эпизоде романа — в его беседе с Воландом, которая является моментом истины в этом вопросе: создавший гениальное произведение, разоблачающее преступление Пилата, «романтический мастер» категорически отказывается от предложения мессира развить эту тему, то есть, использовать свой талант в разоблачении пособников режима, отменившего гуманистические ценности и насадившего вместо истинных творцов культуры приспособленцев из Массолита. Для него это стало «неинтересным», а собственный роман о Пилате — «ненавистным».

Вот за это отступничество он не заслужил света. И для этого вывода никакой «расшифровки» не требуется — он открыт и лежит на поверхности.

«ЭТО ТЫ ЛИ, МАРГАРИТА?»

Образ Маргариты продолжает славную плеяду русских женщин, изображенных ... Пушкиным, Тургеневым, Толстым.

В.В. Петелин 3

Ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита тронула его, и он ожил в ее руке...

— Ах, весело! Ах, весело! — кричала Маргарита, — и все забудешь.

Из ранней редакции

С чьей-то легкой руки укоренилось мнение о Маргарите как «ангеле-хранителе» Мастера, «прекрасном, обобщенном и поэтическом образе Женщины, которая Любит». Однако содержание романа показывает, что автор вкладывает в этот образ нечто иное.

В ряде исследований заостряется внимание на том обстоятельстве, что эпиграф к роману намекает-де на связь образа главной героини с Маргаритой Гете. В то же время многочисленные штрихи, которыми характеризует свою героиню Булгаков, полностью развеивают тот флер вокруг этого образа, который ему приписывается.

Уже с первых строк, посвященных героине, Булгаков решительно противопоставляет свое создание Гретхен-Маргарите: «Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонек, что нужно было этой косящей на один глаз ведьме?». И уже буквально через несколько абзацев Булгаков показывает, что Маргарита не верна не только своему мужу, но и Мастеру (правда, в помыслах, но это не меняет сути): «Почему, собственно, я прогнала этого мужчину? Мне скучно, а в этом ловеласе нет ничего дурного, разве что только глупое слово «определенно»? Почему я сижу, как сова, под стеной одна? Почему я выключилась из жизни?».

После такого описания как-то не очень верится ни в душевный порыв со стороны подруги Мастера, ни в заверения «правдивого повествователя» о «верной, вечной» любви, поскольку помыслы действительно любящей женщины вряд ли наполняются вожделением при первой встрече с незнакомым «ловеласом».

И, наконец, оно не оставляет никаких сомнений в отсутствии у Маргариты той кротости, которая ассоциируется с образом героини Гете. Ведь кротость никак не совместима ни с «длинным непечатным ругательством» в ее лексиконе, ни с выражениями попроще: «Пошел ты к чертовой матери», «Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в разговор...» и т.п.

О том, что главная героиня романа изначально замышлялась Булгаковым как воплощение порочных начал, свидетельствуют опубликованные недавно ранние редакции романа. Вот выдержка из описания того, что в соответствии с первоначальным замыслом происходило на шабаше у Воланда (собственно, в окончательной редакции описано то же, только в более смягченном виде):

«Гроздья винограду появились перед Маргаритой на столике, и она расхохоталась — ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита тронула его, и он ожил в ее руке. Заливаясь хохотом и отплевываясь, Маргарита отдернула руку».

Хочется надеяться, что апологеты «светлых образов» улавливают смысловую разницу между просто «плеваться» и «отплевываться»?

Да, очень яркий пассаж. Как можно после такого красочного описания настаивать на версии о том, что под Маргаритой Булгаков подразумевал свою собственную жену?

Маргарита не упускает момент и кокетничает даже в совершенно экстраординарных обстоятельствах, в квартире номер 50: «Не желала бы я встретиться с вами, когда у вас в руках револьвер, — кокетливо поглядывая на Азазелло, сказала Маргарита». При этом то обстоятельство, что бал закончился и уже нет необходимости оставаться в совершенно обнаженном виде, ее абсолютно не смущает.

Кстати, о «Светлой королеве Марго» — именно так озаглавил целый раздел в своей работе И.Ф. Бэлза. Поскольку в романе такое определение фигурирует единственный раз (в сцене встречи с подгулявшим мужчиной при полете на шабаш), это место стоит процитировать:

«— Пошел ты к чертовой матери. Какая я тебе Клодина? Ты смотри, с кем разговариваешь, — и, подумав мгновение, она прибавила к своей речи длинное непечатное ругательство...

— Ой!.. Простите великодушно, светлая королева Марго! Я обознался...».

Господа литературоведы, да есть ли у вас вообще хоть капля ощущения реальности? Как можно профессионально заниматься литературоведением даже не научившись читать?

На балу Воланда среди гостей-преступников не названа королева Марго, героиня одноименного романа А. Дюма, — она там была собственной персоной.

Мастер знал о том, что его возлюбленная воплощает в себе дух порочной королевы; об этом свидетельствует то обстоятельство, что, обращаясь к ней, он всякий раз использовал только одно имя — «Марго».

«ВЕРНАЯ, ВЕЧНАЯ...»

Так ли уж созидательна была в судьбе Мастера роль его подруги, — по крайней мере, на последнем этапе его жизни? Ведь это она сшила ему ту самую шапочку, нашептала «самое соблазнительное», что было поначалу отвергнуто как Воландом, так и самим Мастером... Уместно вспомнить, что Воланд «сквозь зубы» прокомментировал отказ Маргариты выполнить просьбу Мастера и оставить его одного... А во второй полной рукописной редакции реакция Воланда выглядела еще более однозначной: «Итак, человека за то, что он сочинил историю Понтия Пилата, вы отправляете в подвал в намерении его там убаюкать?».

Трактовка Булгаковым в романе женского начала как деструктивного по отношению к творческой личности в значительной степени совпадает с мировоззрением немецкого философа Ф. Ницше, который считал, что для «свободного ума» удачно жениться все равно что запустить руку в мешок со змеями и случайно вытащить ужа. Трудно сказать, какое влияние оказали на Булгакова труды именно этого философа. Но, с другой стороны, Ницше ведь только обобщил в этом афоризме многовековой опыт человечества. А сходные суждения высказывали и другие известные личности. Например:

«...Были бы у меня деньги, купил бы я себе один старый нож, цена его 100 фр. — какой нож! Возлюбленную не жалко зарезать эдакой приятной штукой, поверь слову! Хотя, разумеется, возлюбленную всего лучше распиливать пилой. Не очень острой».

Это — выдержка из отправленного в ноябре 1907 года из Флоренции письма Горького К.П. Пятницкому; письмо написано после двух лет пребывания в эмиграции вместе с М.Ф. Андреевой — одной из красивейших женщин России того времени. О том, насколько в этой шутке правды, речь впереди. Но все же факт остается: ницшеанский подход Булгакова к вопросу о роли женского начала в судьбе творческой личности совпадает с приведенной оценкой Горького, пусть даже она выражена в такой шутливой форме. Что же касается конкретного орудия «верной, вечной» любви — будь то финский нож из-за угла, или флорентийский за сто франков, или даже тупая пила, — суть дела не меняется…

ПОЦЕЛУЙ ВАМПИРА

— Дай-ка я тебя поцелую, — нежно сказала девица...

Гелла — Варенухе

— Вот я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо...

Маргарита — Бездомному

Одним из завершающих штрихов в формировании образа Маргариты как деструктивного начала в судьбе творческой личности являются обстоятельства ее последнего земного поступка — визита к Ивану Бездомному. Этот визит и поцелуй Маргариты на первый взгляд воспринимаются как душевный порыв, благословение... Но почему-то сравнивающие этот образ со «славной плеядой русских женщин» не спешат комментировать это место в романе; оно, судя по их работам, как бы отсутствует вообще. А казалось бы... «Светлый образ» целует, благословляет... Но вот сцена в «Великом канцлере»:

«Коровьев галантно подлетел к Маргарите, подхватил ее и водрузил на широкую спину лошади. Та шарахнулась, но Маргарита вцепилась в гриву и, оскалив зубы, засмеялась».

Вопрос: почему лошадь шарахнулась от Маргариты? — Учуяла нечистую силу, ведьму. А геральдика Маргариты, сочетание желтого с черным? На инфернальный характер такого сочетания обратила внимание Л.М. Яновская: «Дело здесь не в желтом. «Нехороший» — желтый на черном, цвет дьявола». В той же редакции поэт (Мастер) осознает, что он и Маргарита мертвы после отравления вином3. И далее (в полете): «Не узнал Маргариту мастер. Голая ведьма теперь неслась в тяжелом бархате, шлейф трепало по крупу, трепало вуаль, сбруя ослепительно разбрызгивала свет от луны»4. Но это же осознал и Бездомный-Понырев во время того самого визита с поцелуем Маргариты (последняя редакция):

«— Ах да... что же это я вас спрашиваю, — Иванушка покосился на пол, посмотрел испуганно».

Бездомный обнаружил отсутствие тени у Мастера и Маргариты. Вернее, у тех, кто стал отражением их былой земной ипостаси — у вампиров. Следовательно, визит к Бездомному совершили не Мастер и Маргарита, а их бродячие трупы, иными словами — вампиры. А поцелуй вампира, даже такого красивого, как Маргарита, благословением быть не может, он лишает человека души. Причем в первой полной редакции результат такого поцелуя трактовался Булгаковым как «гибель».

Давайте же посмотрим, во что обошелся Бездомному-Поныреву поцелуй вампира Маргариты.

...Каждый год появляется на Патриарших прудах бывший поэт Бездомный, ставший Иваном Николаевичем Поныревым. Полнолуние будит у него образы, вызывающие тоску по чему-то большому и значительному, но забытому в результате «лечения». Неизвестно, во что вылилась бы эта тоска — возможно, в бунт против стерильного существования в роли благополучного совслужащего... Но на пути к прозрению встает подготовленный его заботливой женой успокоительный укол жидкости густого чайного цвета, навевающий лживый сон о счастливом конце истории Пилата и Иешуа. «Всегда обманчивый» лунный свет вскипает, луна властвует и играет, танцует и шалит. И в потоке лунного света складывается непомерной красоты женщина, она выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося Мастера, который тоже лжет Ивану о концовке своего романа. Маргарита, играющая в этом эпизоде явно лидирующую роль, подтверждает ложь и закрепляет ее очередным поцелуем, чтобы у Ивана было все «так, как надо».

Здесь речь идет о сне пробуждающейся у поэта совести — «исколотой памяти». Мастер солгал, казнь все-таки была. И кровь была, много крови. И довершила эту ложь своим поцелуем Маргарита. Он не позволяет Поныреву пробудиться от апатии и возвратиться к поэзии — «высшему виду искусства». Из-за этого поцелуя Иван будет спать сном идиота и продолжать верить, что «стал жертвой преступных гипнотизеров, лечился и после этого вылечился». Только результат такого «лечения», начатого тюремщиком Стравинским, жуткий. Ведь спит сама совесть, и пока она спит, торжествует обман и ликует луна, и кто может поручиться, что кровь не прольется снова?

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ДАТЫ ФИНАЛА

«Раз, два... Меркурий во втором доме... Луна ушла».

Воланд (последняя редакция романа)

Как показал анализ, в процессе создания романа Булгаков использовал две системы зашифровки дат, в основу которых положены два не связанных между собой и разделенных тридцатью восемью годами события. Первая из них, базирующаяся на дате 14/27 июня 1898 года («старый» и «новый» стиль), использовалась в ранних редакциях; в окончательном варианте Булгаков отказался от этой системы и в качестве даты финала ввел 19 июня 1936 года.

Начать раскрытие систем зашифровки дат лучше всего, полагаю, с варианта в окончательной редакции романа.

Год смерти Мастера. Самым ранним из всех возможных следует считать 1929 год, с которого издается «Литературная газета». О ней идет речь в первой главе, в эпизоде на Патриарших прудах, — она оказалась в руках Воланда с портретом и стихами Бездомного. Верхний допустимый предел — 1936 год: во время сеанса черной магии в Варьете в публику падали белые червонцы, имевшие хождение до 1 января 1937 года, когда была проведена денежная реформа.

Возможность определить более точно год из этой «вилки» дает фраза «Нас в МАССОЛИТе три тысячи сто одиннадцать членов». 10 апреля 1936 года в «Литературной газете» напечатана статья за подписью А.М. Горького «О формализме». В ней основоположник соцлитературы сообщил: «За 19 месяцев, истекших со времени съезда, 3.000 членов союза писателей дали удивительно мало «продукции» своего творчества» (довольно авторитетный довод против утверждений булгаковедов, расценивающих известное постановление ЦК ВКП(б) 1932 года как давшее стимул для раскрытия творческого потенциала).

Таким образом, нижний предел времени финала в романе поднимается до 1936 года. Но это — одновременно и верхний предел возможных дат. Следовательно, развязка действия происходит в 1936 году.

Месяц смерти Мастера. Упомянув, что действие происходило якобы в мае, Булгаков путем настойчивого повторения фенологических признаков переносит его в июнь. Действие «московских» глав происходит во время цветения лип, которое начинается во второй половине июня.

В рукописи, с которой Булгаков в 1938 году диктовал на машинку роман, присутствовала еще одна временная метка — клубника, что датировало время московской грани более конкретно — второй половиной июня. И здесь писатель надежно «спрятал» эту метку в описание похорон Берлиоза: «Зачем, к примеру, гиацинты? С таким же успехом клубнику можно было бы положить или еще что-нибудь».

И все же в окончательной редакции Булгаков нашел еще более изящный и точный прием включения в текст даты финала.

Конкретное число дня смерти Мастера содержится во фразе Воланда, который, предсказывая смерть Берлиоза, произносит каббалистическое заклинание: «Раз, два... Меркурий во втором доме... Луна ушла».

Во «втором доме» планет — зодиакальном созвездии Тельца — в 1936 году Меркурий находился с середины мая до третьей декады июня. В этот период было два новолуния, намек на которые усматривается в употреблении Булгаковым слова «ушла» вместо характеризующего суточный цикл «зашла» (в новолуние Луна уходит на три дня — то есть, ее невозможно видеть; это — устоявшееся словосочетание). Неопределенность устраняется началом фразы Воланда «Раз, два...», из чего можно сделать вывод о необходимости выбора именно второго новолуния, которое имело место 19 июня (прошу обратить внимание на одновременное подтверждение месяца).

Что случилось в этотдень?

В этот день, 19 июня 1936, года вся страна прощалась с ушедшим из жизни А.М. Горьким.

Для читательской публики тридцатых годов уже само упоминание о Меркурии должно было вызывать непосредственную ассоциацию с этим печальным событием. Дело в том, что визуальное наблюдение этой планеты настолько затруднено, что не всем даже профессиональным астрономам удается хоть раз увидеть ее в течение всей своей жизни. А в день прощания с телом Горького миллионы жителей страны увидели Меркурий. Это произошло во время солнечного затмения, о котором писали газеты даже в выпусках, практически полностью посвященных памяти Горького. Оно сопровождалось понижением температуры и ветром, что практически соответствует описанию булгаковской «тьмы», пришедшей в финале с запада и накрывшей Москву. Сопоставим: в романе «тьма» пришла в Москву после смерти Мастера, но перед обретением им «покоя». Затмение имело место на следующий день после смерти Горького, но перед погребением его праха 20 июня.

ОТ ФЕСИ И БЕРЛИОЗА ДО МАСТЕРА

М. О. Чудакова высказала предположение, что роль, аналогичную роли Мастера, в первой редакции мог играть ученый-энциклопедист Феся, которому была посвящена специальная глава. Проверить достоверность этой гипотезы сейчас также практически невозможно.

Б. В. Соколов

«...Практически невозможно» — с этим категорическим утверждением едва ли можно согласиться: у нас есть текст романа, теперь уже открыты тексты ранних редакций; создание любого произведения имеет свою логику и последовательность.

М. О. Чудаковой не только описана первая, в значительной части уничтоженная редакция, но и реконструирована часть уничтоженного текста, благодаря чему наши возможности не так уж безнадежны...

Вот как выглядит в ее описании этот персонаж: «...Биография вундеркинда Феси... Два года учился в Италии, после революции на 10 лет изгнан с кафедры. В этой 11-й главе есть важные указания на время действия романа — десять пореволюционных лет, прошедших до момента появления статьи в «боевой газете»2.

Понятно, что с биографией Булгакова это описание ничего общего не имеет. Но к приведенному М.О. Чудаковой описанию можно добавить, что в нем просматриваются вехи биографии Горького. Правда, Горький не «два года учился» в Италии, а два раза эмигрировал в эту страну. После революции он действительно был изгнан на десять лет, только не с кафедры, а из страны победившего пролетариата... Что же касается статьи в «боевой газете», то как раз ко времени написания Булгаковым этой первой редакции подоспел целый ряд «громовых» статей Горького, явившихся своеобразной визой для возвращения на «кафедру». Газеты, в которых они публиковались, действительно были «боевыми» — «Правда» и «Известия».

В развитие гипотезы, высказанной М.О. Чудаковой, и которая в случае принятия за основу концепции о Горьком как прототипе Мастера подтверждается, осмелюсь добавить, что можно говорить о Горьком как прообразе не только вундеркинда Феси, но и председателя МАССОЛИТа Берлиоза.

Начнем с ассоциаций, — хотя бы с возникающей при чтении самой первой, описанной М.О. Чудаковой редакции (сцена похорон Берлиоза): шел проливной дождь, и у рабочих похоронной конторы возникло желание — «Сейчас опрокинуть бы по две рюмочки горькой (выделено мною. — А.Б.) ... и с Берлиозом хоть [на тот свет]».

Впрочем, и в окончательной редакции звуковая ассоциация с именем Горького присутствует: «Горько мне! Горько! Горько!» — завыл Коровьев, как шафер на старинной свадьбе...» (Из сцены в Торгсине).

Замечу, что приоритет в таком обыгрывании псевдонима Горького принадлежит не Булгакову. В частности, в письме родителям и брату из Италии (август 1925 г.) Николай Эрдман, с которым Булгаков был дружен, писал: «Каждый вечер бываем у Горького. Приходится согласиться с Райх, что в Италии самое интересное — русский Горький, может быть, потому, что у них нету русской горькой». Замечу, что Зинаида Райх — жена Мейерхольда — тоже входила в круг общения Булгакова, где он мог слышать этот каламбур.

В подтверждение того, что в первой редакции действительно создавалась ассоциация с именем Горького, свидетельствует и другой приведенный М.О. Чудаковой отрывок, где описывается свара в писательской организации при распределении квартир:

«В проход к эстраде прорвалась женщина. — Я! — закричала женщина, страшно раздирая рот, — я — Караулина, детская писательница! Я! Я! Я! Мать троих детей! Мать! Я! Написала, — пена хлынула у нее изо рта, — тридцать детских пьес! Я! Написала пять колхозных романов! Я шестнадцать лет не покладая рук... И я! Не попала в список».

Полагаю, что выделение Булгаковым слова «мать» в самостоятельное предложение в комментарии не нуждается... («Мать» — одно из программных произведений Горького, созданием которого писатель снискал себе славу «пролетарского писателя». Начато на пароходе по пути в США в 1906 году, закончено во время пребывания в Америке.)

Кстати, параллель между образами Берлиоза и Мастера отмечалась и другими авторами. С той лишь разницей, что, отождествляя Мастера с самим Булгаковым, они неизменно приходили к параллели между Берлиозом и Булгаковым. В частности, О.Д. Есипова http://m-bulgakov.narod.ru/master-94.htm - a13-10#a13-10отмечает, что Берлиоз заявлен в романе как антипод Мастера: «Они симметрично расположены в действии относительно Бездомного, оба его духовные наставники на разных этапах жизни... Берлиоз очень образован — Булгаков подчеркивает это многажды — может забираться в дебри восточных религий, читал Канта и Шиллера... c уважением относится к истории (об особой любви Булгакова к истории свидетельствует П.С. Попов, Мастер — по образованию историк)... Наконец, сравнение имен «редактора» и создавшего его писателя (Михаил Александрович Берлиоз — Михаил Афанасьевич Булгаков...)».

Но вот с композитором Берлиозом, чью фамилию позаимствовал автор для своего героя, общего больше все-таки у Горького, чем у Булгакова. Хотя бы потому, что в числе первых предметов, приобретавшихся им при смене места жительства в эмиграции, обязательно был рояль; что в США и на Капри при нем постоянно находился профессиональный музыкант Н. Е. Буренин, который каждый вечер играл любимого Горьким Грига; наконец, потому, что в молодости Горький пел вторым тенором в театральном хоре — в том самом, куда не был принят Ф.И. Шаляпин! А М. Булгаков был просто любителем оперы, каких много.

Из сопоставления различных редакций романа можно видеть, что в процессе работы над романом Булгаков, не отказываясь от личности Горького как прототипа одного из основных героев, принимал меры к более глубокой зашифровке этого факта. Оно и понятно — имя Горького было лицемерно канонизировано Системой путем возведения до уровня государственного института; поэтому любая критика в его адрес могла стоить не только свободы, но и жизни13.

Как можно видеть, тема Горького как прообраза персонажей романа присутствовала во всех редакциях. Тот факт, что со временем образ Мастера потеснил образы Феси и Берлиоза, свидетельствует лишь о переработке Булгаковым первичного замысла; сам же замысел остался.

«НЕОЖИДАННАЯ СЛЕЗА»

Я — мастер, — он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой «М». Он надел эту шапочку и показался Ивану и в профиль и в фас, чтобы доказать, что он — мастер.

Из романа

Многие исследователи производили разбор этого отрывка, всегда — с точки зрения того возвышенного, что содержится, по их мнению, и в самом понятии «мастер», и в черной шапочке с желтой буквой «М». Поскольку все версии базируются на тождестве образа Мастера с создавшим его писателем, то иного мнения об этом отрывке ожидать не приходится.

Вместе с тем из поля зрения постоянно ускользает позерство того, кто еще до своего появления был иронически назван «героем». «...Сделался суров», «показался и в профиль и в фас» — как-то не убеждает в пользу общепринятой трактовки. В первой полной рукописной редакции романа эти моменты оттенены более выпукло: «Я — мастер, — ответил гость, и стал горделив, и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, также надел и очки, и показался Ивану и в профиль, и в фас, чтобы доказать, что он действительно мастер».

«Я никогда не подписывал своих вещей именем Максима — а всегда — М. Горький. Очень может быть, что «М» — скрывает Марходея, Мафусаила или Мракобеса», — так писал Горький в ноябре 1910 года с Капри А.В. Амфитеатрову.

Еще один аспект — в беседе с Бездомным растроганный Мастер «вдруг вытер неожиданную слезу». Если говорить о «слезе» в контексте отечественной литературной жизни, то нет другого человека, кроме Горького, чья «неожиданная слеза» была бы так знаменита. А сделал ее знаменитой В. Маяковский, который написал: «Поехал в Мустамяки (местечко в Финляндии, где была дача Горького. — А.Б.). М. Горький. Читал ему части «Облака». Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет [...] Скоро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэтическом жилете. Все же жилет храню. Могу кому-нибудь уступить для провинциального музея».

Эта притча об «обплаканном жилете» стала настолько расхожей, что о слезливости Горького упоминали в своих мемуарах многие.

Как и зеленые глаза Мастера:

«...Изломан и восторжен Горький!.. На зеленых глазках — слезы» — И.А. Бунин.

РЕТОРТА ФАУСТА СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ЭРЫ

Человек должен как выяснить тайны природы, так и создавать свои новые законы природы ... Наука должна стать главным инструментом борьбы за бессмертие.

А.М. Горький

Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?

Воланд — Мастеру

В словах Воланда содержится очередной парадокс, обделенный, к сожалению, вниманием исследователей. Появившиеся впервые только в финале романа слова о Фаусте, реторте и гомункуле никак не вяжутся ни с его фабулой, ни с образом Мастера, весьма далекого от естественных наук. Более того, речь идет именно о новом гомункуле — Булгаков явно включил в контекст этой фразы отсылку к чему-то, хотя и не фигурирующему в самом романе, но известному его потенциальным читателям. Иными словами, эта фраза содержит признаки очередного «ключа», которым, скорее всего, является не характерное для лексики романа слово «гомункул».

Действительно, тема Фауста была связана с именем Горького на протяжении практически всей его творческой биографии. Еще в начале века, высказывая идею об издании массовым тиражом лучших образцов мировой литературы, он предлагал включить в их число и сборник с легендами о Фаусте — с адаптированием до уровня широкой публики, с отсечением всего «лишнего», что не способствовало, по его мнению, воспитанию нового человека. Эту идею Горький пронес до конца своих дней: беседуя с Г.П. Штормом в начале мая 1936 года, он «упомянул об издании свода народных преданий о Фаусте».

15 января 1934 года в московском Доме ученых Горький присутствует на конференции медиков и биологов, слушает доклад заведующего отделом Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ) профессора А.Д. Сперанского «Нервная трофика в теории и практике медицины».

Если добавить, что в начале 1936 года на даче Тессели в Крыму Горький беседовал со Сперанским о проблемах долголетия, и что о достижении бессмертия через 100—200 лет он говорил еще на лекции в 1920 году, то все приведенные данные в совокупности дают основание интерпретировать фразу Воланда о гомункуле в контексте идеи, которой был привержен Горький на протяжении всей своей жизни.

По свидетельству самого профессора Сперанского, идея создания ВИЭМ исходила от Горького, который поделился ею со Сталиным; после «поддержки и одобрения» (слова Сперанского) со стороны Вождя, и только после этого, в начале лета 1932 года Сперанский был направлен к Горькому на дачу, где и произошло их знакомство. Об этом Сперанский рассказал в статье «М. Горький и организация ВИЭМ», в которой попутно защищал целесообразность проведения опытов на людях, возражая неназванным оппонентам, которые, судя по контексту, обвиняли его в вивисекции.

Отсюда может следовать и такой вывод: клиника, в которой Иван Бездомный встретил Мастера, со значительной степенью вероятности может рассматриваться как отображение Всесоюзного института экспериментальной медицины, а профессор по промыванию мозгов Стравинский — как двойник профессора Сперанского со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и относящимися к характеру его контактов с прототипом образа Мастера. Причем без привлечения не приводящей ни к каким убедительным результатам в разгадке смысла романа «музыкальной» темы, как это делает, например, Б.М. Гаспаров на основании совпадения фамилии этого персонажа и композитора Стравинского. Здесь уместным будет, пожалуй, сопоставить особую роль Мастера, символом которой является находившаяся при нем связка ключей от палат пациентов, с тем фактом, что инициатором создания ВИЭМ был все-таки Горький, а профессор Сперанский лишь выполнял с его подачи «соответствующие указания» сверху.

Но возвратимся к воландовскому гомункулу. Оказывается, эта тема разрабатывалась Горьким еще в 1905 году: заключенный в Петропавловскую крепость после событий 9 января, он за неделю вчерне написал пьесу «Дети солнца»; в конце того же года она была поставлена в Художественном театре.

В первом действии в уста главного героя профессора-химика Протасова Горький вкладывает слова: «Изучив тайны строения материи, она [химия] создаст в стеклянной колбе живое существо»; эти слова напрямую перекликаются с содержанием фразы Воланда.

Есть в том же первом действии и экзотическое словечко «гомункул»: «Все возится со своей нелепой идеей создать гомункула». Эта фраза, по своему строению весьма сходная с воландовской, вложена в уста другого персонажа — Вагина, дающего оценку опытам Протасова.

А теперь — такой факт: 15 апреля 1937 года Булгаков присутствовал на генеральной репетиции «Детей солнца» в Камерном театре; просмотрев первое действие (то самое!), он не выдержал и ушел — «все тело чесалось от скуки». И вот после этого фраза о гомункуле и была введена во вторую полную рукописную редакцию (осень 1937—1938 гг.) — в предыдущей редакции в сцене полета, написанной 6 июля 1936 года, о гомункуле речь еще не шла. Причем первоначально было не «вылепить нового гомункула», как в окончательном варианте, а проще: «создать гомункула», точь-в-точь как в горьковской пьесе. То есть, практически повторяющая слова Вагина фраза Воланда была введена в роман под негативным впечатлением от просмотра горьковской пьесы.

КОНЕЦ ГЕРОЯ, КОНЕЦ РОМАНА…

Несимпатичен мне Горький, как человек, но какой это огромный, сильный писатель и какие страшные и важные вещи говорит он о писателе.

М. Булгаков

И.Д. Сургучев не в шутку полагал, что Горький однажды заключил договор с дьяволом — тот самый, от которого отказался Христос в пустыне.

П. Басинский

Булгаковеды усмотрели мессианство в образе Мастера, однако за исключением М. О. Чудаковой, подметившей в таком мессианстве элементы негативизма («Мастер тоже в плаще с кровавым подбоем»), восприняли его в рамках общепринятой позитивной трактовки этого образа, вследствие чего этот тезис своего дальнейшего развития не получил. Если же принять, что прототипом образа Мастера послужил Горький, то, с учетом приведенных выше наблюдений его современников, отмеченный М. О. Чудаковой «кровавый подбой» сразу же приобретает зловеще-конкретный, «антимессианский» смысл.

Чуковский писал: «Многократно изображая Россию, как некую огромную больницу, где в незаслуженно-лютых муках корчатся раздавленные жизнью, Горький чувствует себя в этой больнице врачом или, скажем скромнее, фельдшером, и прописывает больным разные лекарства. Лечить — его призвание. Он всегда только и делал, что лечил. (…) Для него нет неизлечимых болезней, он доктор-оптимист: все отлично, вы выздоровеете, только глотайте пилюли, которые он вам прописал. Отсюда всегда мажорный, утешительный тон его книг: какие бы ужасы он ни описывал, он видит, что они преходящи, и — главное — знает отчетливо, как от этих ужасов избавить. Горький не богоискатель, не правдоискатель, он только искатель счастья: счастье для него дороже правды. [...] И если правда не даст человечеству счастья, то да здравствует ложь!».

При чтении пассажа о Горьком-фельдшере возникает невольная ассоциация с ролью Мастера в клинике Стравинского. Ведь там он тоже избавлял Бездомного от мук творчества, превратив талантливого поэта в совслужащего без царя в голове.

Сейчас много пишут о Горьком — уже больше в отрицательном плане. В связи с этим напомню: здесь фигура Горького обсуждается лишь в том аспекте, в котором мог ее видеть Булгаков при создании своего романа. И подбор приводимых фактов определяется лишь содержанием романа «Мастер и Маргарита» — ровно настолько, насколько эти факты корреспондируются с его фабулой.

Вспомним последние перед смертью слова Горького: «Конец романа — конец героя — конец автора». В них он вместил емкий смысл: конец работы над романом «Жизнь Клима Самгина», конец главного героя романа, конец своей собственной жизни.

А теперь сопоставим это с тем, чем ознаменовался конец жизненного пути Мастера — завершением им своего романа о Иешуа и Пилате. Завершением по-горьковски приукрашенной оптимистичной, лживой концовкой о величайшей трагедии мира. Поэтому, как только в романе Мастера была поставлена последняя точка, он получил за эту ложь свой «покой», был отправлен в небытие. Его попытка пойти вслед за Пилатом в Святой город была решительно пресечена Воландом: «Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено?». Но, став уже мертвым, он все же продолжал являться Ивану вампиром в лучах ликующей луны, чтобы снова и снова лгать о концовке собственного романа...

В принципе, не так уж и важно, является ли концовка романа «Мастер и Маргарита» литературным обыгрыванием последней в жизни Горького фразы. Важно то, что она описывает суть того, что произошло с Горьким: «мертвый хватает живого».

Не менее важен ответ и на такой вопрос: является ли на фоне приведенных здесь фактов злополучная «верная, вечная любовь» Мастера и Маргариты, даже если ее принять за чистую монету, достаточно обоснованным мотивом для затраты Булгаковым тех поистине колоссальных физических и психических усилий, которыми сопровождалось создание «закатного романа»?

«ЖЕНЩИНА НЕПОМЕРНОЙ КРАСОТЫ»

Красавица, изящная, умница, талантливая...

В. В. Вересаев

Она в четырнадцать лет перерезывала кошкам горло!

В. Н. Бунина

«— Вы были женаты?

— Ну да, вот же я и щелкаю... на этой... Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей».

Не содержит ли этот монолог Мастера намека на конкретную личность, близкую Горькому?

Поскольку четырехтомная «Летопись жизни и творчества А. М. Горького» обошла молчанием целый ряд относящихся к жизни писателя фактов, приходится воспользоваться сведениями, содержащимися в романе Н. Берберовой «Железная женщина». Оказывается, что в жизни Горького, кроме его жены Екатерины Павловны, значительную роль играли по крайней мере еще три женщины, с которыми он в разное время состоял в гражданском браке: Мария Федоровна Андреева, которой он посвятил поэму «Человек»; жена его друга А. Н. Тихонова-Сереброва Варвара Васильевна Шайкевич, якобы имевшая от Горького ребенка, и Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг, которой посвящен роман «Жизнь Клима Самгина».

Итого — две женщины с именем Мария («Манечка»?) и одна — Варвара («Варечка»?). Выбор сужается одной из ранних редакций, в фабуле которой козлоногий толстяк, принявший Маргариту за Клодину, называет ее Манькой.

В окончательной редакции такой прямой намек снят, однако в нее включены другие моменты, позволяющие определить личность той, которая послужила прототипом образа Маргариты.

Первый относится к эпитету «светлая», к героине романа имеющему весьма отдаленное отношение. Зато в театральной Москве он в свое время был известен: так называли возвратившуюся с Капри знаменитую актрису Марию Федоровну Андрееву (сценический псевдоним; по паспорту — М. Ф. Желябужская), поступившую на работу в Свободный театр.

Второй момент, указующий на личность Андреевой как возможный прототип образа Маргариты, связан с описанным в романе эпизодом с выигрышем Мастером ста тысяч рублей. Такой «выигрыш», только не по облигации, а по страховому полису, известен. Речь идет о сумме, на которую застраховал свою жизнь меценат, потомственный почетный гражданин Савва Тимофеевич Морозов. Перед самоубийством в 1905 году он завещал страховую премию Андреевой, в то время — одной из ведущих актрис Художественного театра. Вступив в права наследования, Андреева использовала 10 тысяч на выплаты по обязательствам Горького (в романе — несколько наоборот: Мастер передал Маргарите такую же сумму), остальные отдала на нужды РСДРП Л.Б. Красину, возглавлявшему Боевую техническую группу при ее Центральном Комитете.

Что же касается корзины с грязным бельем, в которой Мастер нашел свой выигрыш, то грязи по поводу судьбы полиса С. Т. Морозова в бульварной прессе было более чем достаточно.

Черты биографии М. Ф. Андреевой содержат ряд интересных совпадений с http://menippea.narod.ru/mfa.jpgфабулой романа. Во-первых, с ее чертами совпадает описание Маргариты как «кудрявой черноволосой женщины». Во-вторых, в романе героиня охарактеризована как «женщина непомерной красоты». Андреева считалась одной из самых красивых женщин России, ее портреты писали И. Н. Крамской, И. Е. Репин (ее черты проявляются в его иллюстрациях к «Маленьким трагедиям» А. С. Пушкина), И. Бродский. Л. Н. Толстой как-то воскликнул в восхищении, что такой актрисы он в своей жизни не встречал и что Андреева «красавица и чудный человек».

Трудно обойти вниманием и такое совпадение. С одной стороны, родословная Маргариты восходит к одному из старинных домов Европы; являясь женой крупного специалиста, инженера высокого ранга, она обрекает себя на неустроенную жизнь в роли тайной жены писателя-мастера. С другой стороны, происхождение М. Ф. Андреевой по отцу — из дворян Юрковских, по матери — из остзейских баронов Лилиенфельдов; ее муж — действительный статский советник (гражданский чин, соответствующий генерал-майору; позже — еще выше на ступень — тайный советник) А. А. Желябужский, инспектор Московско-Курской и Муромской железных дорог. Несмотря на блестящую карьеру в Художественном театре, связи в высшем обществе (дружила, например, с сестрой царицы, супругой дяди Николая Второго — московского генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича), Андреева, увлекшись в начале века идеями марксизма (примем на веру приписываемое ей восторженными биографами «увлечение»), стала выполнять ответственные задания большевиков. В качестве примеров можно привести добывание бланков паспортов, значительных средств для нужд партии («желтая пресса» обвиняла ее в «краже» трех миллионов у Саввы Морозова, хотя меценат передавал ей деньги по доброй воле), финансирование и издание в 1905 году организованной по указанию В. И. Ленина и редактируемой Горьким газеты «Новая жизнь» (это — «первая» горьковская «Новая жизнь»; вторая, в которой публиковались его «Несвоевременные мысли», издавалась в 1917—1918 г.), предоставление Н. Э. Бауману в своей квартире убежища в то время, когда за его выдачу была обещана награда в пять тысяч рублей...

Как пишут биографы Андреевой, в 1903 году она посещает Нижний Новгород, где встречается с уже знаменитым писателем, затем по своей инициативе выезжает в Женеву, где знакомится с Лениным и получает от него задание по более тесному вовлечению Горького в орбиту деятельности большевиков. В конце 1903 года она становится гражданской женой Горького, в 1904 году вступает в партию по личной рекомендации Ленина; он же присваивает ей партийную кличку «Феномен».

О гражданском браке было объявлено в присутствии влюбленного в Андрееву Саввы Морозова при встрече Нового 1904 года на вечеринке в Художественном театре.

...После поражения Декабрьского вооруженного восстания Андреева по заданию партии сопровождает Горького в эмиграции, выполняя при этом личные поручения Ленина. В совершенстве владея несколькими иностранными языками (в романе Булгакова этими качествами обладает Мастер), занимается переводами, в том числе романа Бальзака «Тридцатилетняя женщина»; этот роман в ее переводе четырежды издавался в нашей стране — дважды до революции и дважды — после. Здесь уместным будет вспомнить, что Маргарита описана Булгаковым тоже как «тридцатилетняя женщина».

Но есть в романе элемент, присущий как Горькому, так и Андреевой. Щелкая пальцами и стараясь вспомнить имена своих многочисленных жен, Мастер использовал в качестве наиболее характерных примет «полосатое платье» и «музей». Насчет полосатого платья судить, конечно, трудно. А что касается музея, то здесь есть о чем сказать.

В 1912 году Горьким и Андреевой в Италии был основан музей и библиотека по истории борьбы за политическое освобождение России. И как тут не вспомнить неоднозначно воспринимаемую роль Горького и Андреевой, работавших в послереволюционном Петрограде в комиссии по отбору музейных ценностей для продажи за границу...

КОНЕЦ «КВАРТИРЫ № 50» ИЛИ «КВАРТИРЫ № 20»?

В романе в качестве штаба своей деятельности Воланд и его помощники избрали квартиру № 50, где жил руководитель писательской организации Берлиоз. Не мною установлено, что это — та самая квартира, где жил Булгаков в доме Пигита на Садовой. Однако в одной из ранних редакций романа квартира описана иначе: этаж третий, а не пятый; номера квартиры нет; номер дома не 302-бис, а 210; хозяйкой квартиры была поэтесса Степанида Афанасьевна, которая все свое время делила между ложем и телефоном. Можно предположить, что Булгаков имел в виду какую-то другую квартиру.

Анализ маршрутов передвижений по Москве связанных с этой квартирой персонажей романа дает основание предположить, что она расположена в непосредственной близости от Кремля, со стороны Александровского сада.

«Квартира № 50», скорее всего, связана с событиями, происходившими в дореволюционное время, поскольку, описывая ее, Булгаков оба раза использовал старую систему нумерации домов.

Отправным моментом явилась излагаемая версия прочтения романа, в соответствии с которой прототипами образов Мастера и Маргариты являются Горький и Андреева. В таком случае задача определения квартиры, которая фактически имелась в виду, сводится к выявлению в Москве мест, где они жили вместе.

Фактически такое место в их общей биографии одно (не считая нескольких дней пребывания Горького в доме Долгова в конце 1903 года) — квартира № 20 в доме 4 на углу Воздвиженки и Моховой (до прекращения существования СССР в 1991 году в этом доме находилась приемная его Верховного Совета). В этой квартире на третьем этаже (!) они прожили ровно три месяца — в самый кульминационный период подготовки Декабрьского вооруженного восстания 1905 года. Именно тогда эта квартира превратилась в конспиративный центр по обучению боевиков группы Л. Б. Красина, включая изготовление и применение в баррикадных боях бомб-«македонок». Обучение проводилось в маленькой комнатке, примыкавшей к кабинету Горького; в ней была большая клетка с птицами, которых любил разводить Горький (отмечу параллель с эпизодом в «квартире 50» в романе: «Ай! — вскричал Бегемот, — попугаи разлетелись, что я и предсказывал! Действительно, где-то вдали послышался шум многочисленных крыльев»).

В эту квартиру доставлялась взрывчатка, детонационные шнуры, взрыватели. Здесь же постоянно находились студенты-кавказцы из боевой дружины, охранявшие Горького от покушений черносотенцев. В этой квартире бывали В. А. Серов и Ф. И. Шаляпин — не отсюда ли упоминание в романе связанного с «квартирой 50» «тяжкого, мрачного голоса», пропевшего в телефонную трубку «...скалы, мой приют»?

Подлинной хозяйкой в этой квартире была Андреева, создававшая условия не только для боевиков, но и для творческой работы Горького. Это она вместе с Горьким буквально выторговала у Красина для руководства центром одного из самых блестящих боевиков — «Чорта» — В.И. Богомолова, заменившего убитого погромщиками Павла Грожана.

Конец «квартиры № 20» наступил 13 декабря 1905 года. Андреева вспоминает об этом: «Нас срочно вывезли из Москвы. Ко мне в театр приехал «Чорт», вызвал меня и сказал, что нужно немедленно ехать... Меня с Алексеем Максимовичем посадили на извозчика и повезли к Николаевскому вокзалу... Через полчаса на нашу квартиру явились с обыском».

Не напоминает ли это эпизод из романа, когда черт Азазелло при приближении грозы, «которая бывает только при мировых катаклизмах», увозит на конях из Москвы Мастера и Маргариту?

Заслуживает внимания и параллель в двух эпизодах: в романе — в квартире 50, в жизни (вернее, в воспоминаниях М. Ф. Андреевой) — в квартире 20. Вспомним, как Азазелло, не целясь, стреляет из револьвера и точно попадает в намеченное Маргаритой очко на семерке пик, спрятанной под подушкой. А вот как М.Ф. Андреева описывает случай, связанный с «Чортом»: «А вот «Чорта» помню хорошо. Он учил грузин стрелять и один раз так пульнул — прямо в пол. Внизу же, под нами, жил один тайный советник [...] Когда выстрелил «Чорт»-Богомолов, то этот тайный советник приходит ко мне и говорит: «Госпожа Андреева, извините, что я пришел и беспокою вас, мне неловко, но, видите ли, моя жена очень нервная женщина, а у вас тут молодые люди учатся стрелять и попали прямо в пианино, когда играла жена».

Возникает вопрос: не является ли В. И. Богомолов прообразом «демона-убийцы», действующего на страницах романа Булгакова под личиной Азазелло? И не является ли в свою очередь прототипом юного рыцаря-пажа в облике кота Бегемота другой красинский боевик — Н. Е. Буренин (партийные клички — «Герман», «Герман Федорович»; не отсюда ли шутливое обращение Воланда к коту — «окаянный ганс»?), — интеллигентнейший человек, сопровождавший в эмиграции Горького и Андрееву? Профессиональный музыкант (не отсюда ли белый фрачный галстук Бегемота?), в Америке и на Капри он каждый вечер играл для Горького его любимого Грига, аккомпанировал пению Ф. И. Шаляпина... Не вызывает ли это, в свою очередь, ассоциации с фразой Воланда «О, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите ... вечером слушать музыку Шуберта?». И не напоминает ли «Венеру» — домработницу Наташу, прислуживавшую Маргарите на балу, «милая, очень хорошенькая и привлекавшая к себе общее внимание и расположение», по свидетельству Н. Е. Буренина, Ф. И. Драбкина, имевшая партийную кличку «Наташа» (совпадение?!) и приносившая в квартиру на Воздвиженке в изящном саквояже бомбы, а в корсете — детонаторы? Характеризуя ее бескорыстие, Н. Е. Буренин вспоминал: «У «Наташи» ничего не было своего, не было денег, но если ей надо было куда-то ехать, ее наряжали в чужое платье, покупали модные шляпы».

Как при этом не вспомнить подарки Маргариты своей домработнице — от пары чулок из собственного гардероба до всего гардероба целиком!

Но возвратимся к «квартире № 20». М. Ф. Андреева, жившая первые годы после революции в Петрограде, бывая в Москве, останавливалась в этой же квартире, где в то время жила Е. Д. Стасова. В этой квартире Ленин встречался не только со Стасовой, но и с Андреевой, которая, впрочем, упоминанием на мемориальной доске удостоена не была.

ЧТО НАШЕПТАЛА МАРГАРИТА?

Вот прошла по проходу в первый ряд походкой леди Макбет сама Мария Федоровна. Ее не называют по фамилии, так повелось. Ей подчинены все театры, она назначает директоров, режиссеров. Вершительница театральных судеб... Леди Макбет ее любимая роль.

В. Милашевский

Требуется ответить на очередные вопросы: можно ли интерполировать неоднозначные отношения Мастера с Маргаритой на реальности из жизни Горького; был ли в биографии писателя случай, который можно отождествить с описываемым в романе «нашептыванием» Маргаритой того «самого соблазнительного», что на поверку оказалось забвением? Да не только забвением, но и окончательным отречением от идей, заключенных в «рукописи, которая не горит», что выразилось в апологетике преступника Пилата?

Вряд ли имеет смысл цитировать источники, свидетельствующие о неровных отношениях Горького с Андреевой. Напомню только о письме Горького о старом флорентийском ноже и о тупой пиле, которой следует, по его мнению, распиливать возлюбленную. Поэтому лучше сразу перейти ко второй части вопроса.

Здесь ответ, видимо, следует искать в событиях 1921 года, когда писатель вторично выехал за границу. Считается, что этот выезд объяснялся необходимостью лечения, хотя в последнее время в печати встречаются и резкие обвинения Горького в том, что это была обыкновенная эмиграция, чуть ли не дезертирство. Но если рассматривать роковую для Мастера октябрьскую ночь, а также факт пожалования ему «покоя» как намек на события 1921 года, то в романе должна содержаться оценка их Булгаковым. И, если исходить из фабулы романа, где «покой» Мастеру первой «нашептала» Маргарита, то появляются основания поинтересоваться, какой была роль М. Ф. Андреевой в истории со второй эмиграцией Горького.

...1921 год... Уже три года, как закрыта «вторая» горьковская «Новая жизнь», где в «Несвоевременных мыслях» писатель обвинял Ленина в неоправданной жестокости. Готовилась высылка за границу интеллигенции. Но авторитет Горького, его заслуги перед партией не позволяли обойтись с ним, как с другими писателями.

Ленинское эпистолярное наследие содержит немало записок, в которых выражается забота о здоровье Горького, настойчивые рекомендации направить его на лечение за границу. Роль Андреевой в этой истории можно расценивать как особую.

В начале 1921 года ее направляют в Берлин для работы в торгпредстве. К прибытию туда Горького в конце того же года она готовит условия для его размещения, как и для нового работника торгпредства — его сына Максима, который позже вместе с П. П. Крючковым станет выполнять обязанности секретаря своего отца.

Внешне выезд был обставлен следующим образом: 28 августа 1921 года М. Ф. Андреева пишет Горькому из Берлина, советует «поехать за границу, чтобы сказать европейскому обществу правду о советской России, организовать сбор средств в пользу голодающих».

И вдогонку Горькому 6 декабря в Берлин идет письмо В. И. Ленина, которому суждено было стать последним в их переписке (насколько можно судить по последнему, т.н. «полному» собранию сочинений В. И. Ленина). В нем Ленин рекомендует Горькому связаться с Б. Шоу и Г. Уэллсом, попросить их о помощи голодающим.

Однако Горький, видимо, сам не вполне верил в ту обертку, в которую Ленин и его окружение пытались завернуть горькую пилюлю изгнания. Во всяком случае, в письме С. В. Брунеллеру от 23 марта 1928 года он сообщает, что «уехал из России в ноябре (его собственная описка. — А.Б.) 21-го года потому, что был болен, и на отъезде моем за границу настаивал В. И. Ленин».

Полагаю, что приведенное дает возможность оценить смысл намека Булгакова: с его точки зрения, эмиграция Горького в 1921 году была ему навязана. Смысл «нашептывания» Маргариты ясен. Это — второй случай апологетики в романе, если не оправдывающий Горького в глазах Булгакова, то по крайней мере показывающий его как жертву обстоятельств, важным элементом которых была роль приставленной к нему Маргариты.

«...Слушай беззвучие, — говорила Маргарита мастеру, — слушай и наслаждайся тишиной.... Вечером к тебе придут те,... кто тебя не потревожит... Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак. Сон укрепит тебя, ты будешь рассуждать мудро... Беречь твой сон буду я».

Вот во что, оказывается, вылилась идиллическая картина, которую «нашептала» Маргарита своему возлюбленному... «Память мастера, беспокойная, исколотая память, стала потухать», ее заменил сон мудрого пескаря. Покой, которым «награжден» Мастер, — это забвение совести, духовная смерть. И вот наконец черная шапочка с желтой буквой «М» самой Маргаритой названа тем, чем она является в действительности, — «засаленный и вечный колпак». Что ж, создательнице «колпака» и исполнительнице околпачивания лучше знать смысл своей черно-желтой символики.

Поистине, шутовской колпак...

* * *

Если такая интерпретация роли Маргариты и финала романа вызовет негодование со стороны приверженцев «светлых образов», то в подтверждение такой трактовки могу привести выдержку из более ранней редакции («Великий канцлер»).

Сцена на балу, который в той, ранней редакции именуется более откровенно — «шабаш»:

«— Что с нами будет? — спросил поэт, — мы погибнем!

— Как-нибудь обойдется, — сквозь зубы сказал хозяин и приказал Маргарите, — подойдите ко мне. Маргарита опустилась у ног Воланда на колени, а он вынул из-под подушки два кольца и одно из них надел на палец Маргариты. Та притянула за руку поэта к себе и второе кольцо надела на палец безмолвному поэту.

— Вы станете не любовницей его, а женой, — строго и в полной тишине проговорил Воланд, — впрочем, не берусь загадывать».

Примечательно, что воландовское «сквозь зубы» перешло из этой редакции в последнюю. Далее: женил их все-таки Воланд. На дьявольском шабаше. Причем здесь — типичный горьковский «гражданский брак». Еще важно, что здесь роль Мастера еще более явно просматривается как вторичная по отношению к роли Маргариты, которая «притянула» его за руку. Иными словами, в совращении Мастера Маргарита играет роль исполнительницы воли Воланда.

А вот как в той же редакции интерпретируется «покой» (слова Воланда):

«Исчезнет из памяти дом на Садовой, страшный Босой, но исчезнет и мысль о Ганоцри и о прощенном игемоне. Это дело не твоего ума. Ты никогда не поднимешься выше, Ешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют [...].

Мастер увидел, как метнулся громадный Воланд, а за ним взвилась и пропала навсегда свита и боевые черные вороны. Горел рассвет, вставало солнце, исчезли черные кони. Он шел к дому, и гуще его путь и память оплетал дикий виноград. Еще был какой-то отзвук от полета над скалами, еще вспоминалась луна, но уж не терзали сомнения и угасал казненный на Лысом Черепе и бледнел, и уходил навеки, навеки шестой прокуратор Понтийский Пилат».

Окончание следует

ОТ РЕДАКЦИИ

*) Михаил Булгаков умер 10 марта 1940 года.

Барков умер в январе 2005. Разрешил мне печатать его произведения. Считаю, что они имеют право быть представленными широкому читателю.

Отрывки из книги. Горький заслужил интерес. Не свет, но покой — формула очень верная. Хотя, может быть и свет… Не нам судить.

О конспирологии и неспособности гуманитариев видеть подоплеки. Человек искусства вообще поверхностен в хорошем смысле этого слова — внутреннее для него должно оставаться тайной. И обидно думать, что за великим произведением может стоять банальная сатира или разговор о знакомом всем человеке. Поэтому так старательно авторы, рискнувшие предпринять расследования, объявляются больными.

Речь не о том — хорош ли Горький или Булгаков — а о профессиональной честности литературоведов — или же о их профессиональной состоятельности, соответствии — этот вопрос ставят работы, подобные книге Альфреда Баркова.

Сильное сокращение — отсюда пунктирность и излишняя категоричность. На самом деле система доказательств, развернутая в книге очень широка.

Здесь читайте:

Булгаков Михаил Афанасьевич (1891-1940), писатель.

Альфред Барков. «Мастер и Маргарита»: альтернативное прочтение. Ч. 2.

Вы можете высказать свое суждение об этом материале в
ФОРУМЕ ХРОНОСа

© "БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ", 2007

Главный редактор - Горюхин Ю. А.

Редакционная коллегия:

Баимов Р. Н., Бикбаев Р. Т., Евсее­ва С. В., Карпухин И. Е., Паль Р. В., Сулей­ма­нов А. М., Фенин А. Л., Филиппов А. П., Фролов И. А., Хрулев В. И., Чарковский В. В., Чураева С. Р., Шафиков Г. Г., Якупова М. М.

Редакция

Приемная - Иванова н. н. (347) 277-79-76

Заместители главного редактора:

Чарковский В. В. (347) 223-64-01

Чураева С. Р. (347) 223-64-01

Ответственный секретарь - Фролов И. А. (347) 223-91-69

Отдел поэзии - Грахов Н. Л. (347) 223-91-69

Отдел прозы - Фаттахутдинова М. С.(347) 223-91-69

Отдел публицистики:

Чечуха А. Л. (347) 223-64-01

Коваль Ю. Н.  (347) 223-64-01

Технический редактор - Иргалина Р. С. (347) 223-91-69

Корректоры:

Казимова Т. А.

Тимофеева Н. А. (347) 277-79-76

Адрес для электронной почты bp2002@inbox.ru 

WEB-редактор Вячеслав Румянцев