Алексей БЕРДНИКОВ

ПУШКИН В ГУРЗУФЕ

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русская жизнь

МОЛОКО

ПОДЪЕМ

БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ

СЛОВО

ГАЗДАНОВ

XPOHOC

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

ПАМПАСЫ

ПЛАТОНОВ

- Где же я такого Пушкина возьму? - спрашиваю я.

- Неизвестного Пушкина ты им сочинишь, - говорит он. - У тебя впереди сегодняшние полдня, ну, и еще ночь, разумеется. В пушкиноведении ведь есть еще небольшие пробелы. Как там с Десятой Главой Онегина - все ли всем ясно? Разумеется, мы потом объявим им, что то была шутка - все-таки дурачить ученый мир даже и такому умнику, как ты - негоже. Ты просто пошутишь - это, знаешь, будет такой десерт… я бывал там на семинарах, у них дикая скучища, просто тоска зеленая. Возбудим хотя бы улыбки дам - с нас вполне довольно.

Я сказал, что стоит все обдумать на досуге.

- Вот ты все и обдумай в твои осенние досуги, за оставшиеся тебе полдня и вечер, а мне нужно прямо сейчас от тебя согласие - внести в почетный список. Ну, как, ты - ведь не против?

- Ну… не знаю…

- Ага, ну вот и хорошо. Сколько тебе времени там будет нужно - в час попробуешь уложиться?

- Ты что - издеваешься надо мной?

- Понял, понял - дадим тебе академический час… очень тебя прошу - постарайся не выходить за пределы - все-таки другие тоже захотят выложиться. Договорились?

Я промолчал, мое молчание им было принято за знак полного согласия. Что было делать?

*

Пушкинский симпозиум.

Выступление Алексея Бердникова на пленарном заседании.

Гурзуф, вторник 21.09.99. (12. 15 - 13. 00. - приблизительно)

АБ: Благодарю высокое ученое сообщество за предоставленное мне слово - я не был заявлен в Ваших программах…

Голоса из зала: Нет, нет, Вы там есть…

АБ: Я не заявлен по Пушкинской тематике, заявлен по сонету - прошу меня простить, хотя и не по моей вине, но в опубликованном анонсе содержится грубая ошибка - к слову "мадона" добавлено еще одно "н" его не должно быть - ведь родной язык Пушкина - французский, а отнюдь не итальянский…

Председательствующий: Мы не виноваты. Это компьютер…

АБ: Согласен… Ну вот…

Почтенные дамы и милые господа!

Хочу поздравить Вас с окончанием наших горячих дебатов и плодотворного внесения вкладов в наши цветущие отрасли гуманитарной науки, которые обязательно выльются в виде продуктов книгоиздания и поездок во все более и более дальния зарубежья. Сегодня я хотел бы Вас развлечь некаким десертом, предложив Вашему высокому рассмотрению одну небольшую вещицу Александра Пушкина - широко известную, но мало изученную - такую, как роман - это роман в стихах, на титуле его проставлены имя и фамилия героя - Евгений Онегин.

В силу известной ограниченности во времени и личных пристрастий докладчика - чтеца-декламатора любителя, мы обратим наши с Вами благосклонные взоры на главу Осьмую - всегда являвшую замечательные пробелы в виде широко задуманных и правильно проведенных авторских купюр, но сегодня мы их с Вами увидим с купюрами навыворот, что на нашем с Вами ученом языке будет носить название "конъектур" - то есть реконструкций по всем правилам науки и, смею надеяться, искусства.

Прежде всего - слегка, не перегружая Вашего благосклонного внимания, - прочту Вам часть ученого аппарата - тут немного … как Вам известно:

"Евгений Онегин" - самая большая загадка, связанная с Пушкиным. Вернее, это даже не одна, а целый букет загадок. Тайна Главы Десятой в этом букете - далеко не самая безнадежная. Вот краткая история проблемы:

1. На листке рукописи "Метели" дат. 20 окт. 1830, содержится помета, сделанная рукою Пушкина: 19 окт(ября) сожж(ена) Х песнь.

2. В рабочем дневнике Пушкина можно прочесть (после времени и места написания, а также тематики первых двух частей романа «Евгений Онегин», ибо вплоть до момента первого издания отдельной книгой творимый и завершенный роман мыслился как произведение трехчастное):

…Часть третья У11 песнь Москва Мих. ПБ. Малинн. 1827. 8 (то есть: Седьмая Глава, открывающая собою Третью и последнюю часть романа и имеющая темой поездку героини в Москву, писалась в Михайловском, Петербурге и Малинниках и была завершена в августе 1827 года). Читаем далее:

У111 Странствие Моск, Павл. 1829 Болд.

1Х Большой свет Болд.

Примечания

1823 год 9 мая Кишинев - 1830 25 сент Болдино 26 сент. АП

Ну, ничего, прямо скажем, сногсшибательного в обнародованных сведениях не имеется - вряд ли от кого-нибудь тайна, что, согласно авторскому замыслу, роман представлял собою произведение девятиглавое, и совершенно естественно то обстоятельство, что Пушкин мыслил свой роман трехчастным: то есть содержащим по три песни, приблизительно равные по величине, в каждой части.

Откуда же взялась Десятая Глава, когда была написана и почему участь была у нее последней части Гоголевской Поэмы?

Гоголя я помянул не случайно - оба классика пребывали в восхищении от плана «Божественной Комедии», оба в какой-то степени решили повторить эту раскладку в своих поэмах. Оба потерпели в этом сокрушительный неуспех.

В случае Гоголя это было вызвано глубоким и неразрешимым душевным кризисом.

Глубокий душевный кризис - притом не замеченный современниками и потомками, переживал и Пушкин. Он пытался опротестовать приговор несправедливой судьбы. Он трепетал и дергался еще в течение двух-трех лет, а потом - затих. Может быть, смирился? Ну, куда там!

Но вот налицо замечательная мистификация: 19 октября 1830 года оказалось сожжено то, что никогда не было написано, чего даже и писать никогда не входило в планы!

1904 год. Среди бумаг П., пожертвованных в Академию наук вдовой ЛН Майкова, содержится

двойной лист с зашифрованным Пушкинским автографом.

Тогда же ПО Морозов, по аналогии некоторых строк оного со строками "Героя", предлагает возможный способ расшифровки (отныне он во всех изданиях романа, в качестве приложения).

Тогда же высказано предположение, что обнаруженный отрывок имеет какое-то отношение к роману.

Чуть позднее - СМ Бонди предполагает, что означенный текст писан Онегинской Строфою, а мы имеем лишь первые четверостишия десятка строф, остальное, очевидно, утеряно. На этом расшифровка практически окончена.

19 дек. 1830 года (спустя два месяца) Вяземский* записал в дневнике (опубл. 1896): Третьего дня был у нас Пушкин… из Х-й п р е д п о л а г а е м о й читал мне строфы о 1812 годе… "У вдохновенного Никиты, У осторожного Ильи" (19 окт сожж Х песнь!).

1896 год. "Журнал Министерства народного просвещения" публикует только что найденное письмо Александра Тургенева к брату Николаю: "Есть тебе и еще несколько бессмертных строк о тебе - Александр Пушкин не мог издать одной части своего Онегина, где он о п и с ы в а е т п у т е ш е с т в и е е г о п о Р о с с и и, во з м у щ е н и е 1 8 2 5 г о д а (разрядка моя. - АБ.) и упоминает, между прочим, и о тебе: Одну Россию в мире видя…" На письме дата: 11 августа 1832 года - (т. е. спустя почти два года после злополучного аутодафе).

Здесь важно для нас то, что важный для нас отрывок атрибутирован не за мифической Главой Десятой, но за вполне реальной, содержавшейся в плане, песнью У111 Странствие Моск Павл 1829 Болд.

Дальше попрошу вас обратить ваше внимание на вещи широко известные, но так и не ставшие достоянием пушкиноведения, хотя, на наш взгляд, они могли бы явиться украшением золотого фонда этой почтенной науки.

* * *

То, что вы сейчас услышите, вряд ли произведет на вас какое-либо впечатление. Дело в том, что большинство из вас читает литературные газеты и культурные вестники и следит за развернутой там пушкинианой текущего юбилейного года - там все это уже достаточно широко проходило - мы просто решили собрать все эти одинокие, публиковавшиеся по разным подвалам в разбивку сведения, чтобы придать им более или менее стройный вид - и хоть какую-то логику… я только позволю себе добавить, что некоторые из сторон нашего сегодняшнего сообщения мы почерпнули из широких публикаций 1992 года в юбилейный год Петра Вяземского и в 1993 - таковой же год Петра Чайковского.

Реплика с места: Ну, это уж полная чепуха: год 92й был юбилейным для Вяземского - круглая дата - 200 лет жизни на этом свете, но ведь для Чайковского - какой же это юбилей? - столетняя память...

АБ: О да, конечно же, прошу меня простить, с юбилеем Чайковского я оговорился... Я просто хочу сказать, что - с этих двух Петров, пожалуй, мы и начнем...

В год смерти Вяземского - 1878 Петр Чайковский, как известно, по совету - не няни, но Петра Вяземского, внезапно, неожиданно для всех, даже для ближайших родственников, в течение месяца с небольшим, взялся за - и написал-таки известную оперу на пушкинский сюжет. Чайковский почерпнул сюжет из книги, которую незадолго перед тем купил с лотка у букиниста (Пушкин в 50е-60е годы практически не переиздавался, читали и помнили его мало, у композиторов на слуху были модные тогда стихи Надсона и Ратгауза, впрочем, сам Чайковский отдавал предпочтение Ал. Конст. Толстому - за это критика всегда отмечала в Чайковском хороший литературный вкус). Как бы то ни было, Чайковский купил и прочел многострадальный Пушкинский роман. Реакция на роман Композитора была неоднозначной. Стихи ему показались хорошими, он даже прикинул, как они будут сочетаться с его музыкой, и нашел, что музыка, его музыка, их, пожалуй, не испортит. Вызывал сомнение заглавный герой. Композитор посылает томик Пушкина со своими карандашными пометами - поэту, знаменитому тогда переводчику Сонетов Шекспира - Модесту Чайковскому, которому приходится братом и к которому во всех важных случаях жизни обращается за консультациями. В сопроводительном письме он пишет о поступившей от князя Вяземского, как тогда говорили, комиссии, и там же сетует, что Вяземский почему-то ни словом не обмолвился о сумме следуемого гонорара, что Пушкин, конечно же, классик и великий поэт, но роман не очень получился, видимо, потому, что иметь дело с героем, у которого на уме одна подляна, не по силам даже такому талантливому стихотворцу, каким, вне всякого сомнения, был Пушкин, и т. д. и т. п. Впрочем, он, Петр, уже дал обещание князю Петру и прочее, и прочее - как мол ты смотришь - не поступил ли я с этим слишком - не по обычаю - опрометчиво, и что ты, вообще-то, думаешь....

Модест Ильич не стал долго раздумывать над ответом. В своем письме он советовал брату Петру работы не бросать, а напротив - по возможности сугубить, обращая его внимание на обаятельную героиню, что же до героя, герой - понятно какой, раз роман - сатирический…

Здесь мы прервемся с нашей очаровательной темой - возникновения знаменитой оперы и перепиской обоих блистательных братьев - Поэта и Музыканта, дабы вернуться к сути нашего сегодняшнего собеседования. Онегин... Евгений, ну, допустим - Александрович... а может быть, Петрович... то есть, конечно - Петрович, просто - Петрович... Что, собственно, могло так задеть и обескуражить "творца нелегкой музыки", по отзыву о Чайковском поэта-правдоруба Иртенева, - и вызвать такой поток сарказмов в иных случаях более уравновешенного и более взвешивающего свои слова творца, в общем, доступных стихов - брата его Модеста. Мы подходим к самой сути доклада - сейчас мы шаг за шагом проследим жизненный путь героя романа и оперы, читая самый роман и то, что от него осталось в замечательном музыкальном творении, а заодно - вчитываясь по-новому в те вставки в роман (или вернее - выпуски из романа), которыми рачительно снабдил Петра Чайковского Петр Вяземский... - он же слышал роман полностью еще в чтении самим Пушкиным и, обладая феноменальной, я сказал бы - моцартовской, памятью, вписал в имевшийся у него экземпляр бессмертной сатиро-романтической поэмы, по поводу героя которой автор некоторое время колеблется - кто он - двуликий кавалер-убийца Сбогар, безумный странник Гарольд или - пародия на того и другого.

Итак, кто же такой Онегин? Что Пушкин внес в него от Сбогара и что от Гарольда? Действительно ли есть в нем какие-то черты Чадаева?

Мы оставляем в стороне благородные увлечения Онегина театром и балеринами - тут мы вправе ему позавидовать, если не посочувствовать, - коснемся, однако, несколько шаткого материального состояния героя - это, как мы увидим, крайне важно. Важно также, как он относится к благосостоянию своего родителя - это отношение нам объяснит доселе не объясненное в поведенческой линии и конце замечательного "лишнего" человека.

Выросшего в провинциальной глуши и имеющего племянника, композитора и человека Петра Чайковского не могла не возмутить некоторая, довольно поверхностная, циничность "молодого повесы", что же до его времяпровождения, то Чайковский, будучи долго неженат, и сам, по его признаниям, рассеянным в письмах, не пренебрегал обществом молоденьких девушек, так что вряд ли волокитство Онегина его особенно задевало. Композитору как-то не верилось, что при таком отношении к родственнику, с которым они даже не были знакомы, Онегин мог пожелать куда-то поехать даже под угрозой потерять мифическое наследство - тем более поправлять там чьи бы то ни было подушки!

Глава вторая романа, где, как известно, описывается время Онегина, его встречи с Ленским за биллиардом - Композитора не заинтересовали, Чайковский не любит сельской глуши, не переносит стука биллиардных шаров - не станем тут останавливаться и мы, тем более, что "споры" и "размышления" обоих героев, как нам кажется вслед за Чайковским, носят чисто декоративный характер. Отметим лишь, что Владимир Ленский был ..."богат... хорош собою..." то есть - прежде всего именно богат, а хорошим собою его делали его молодость, его зажиточность и завистливые глаза наблюдавшего за ним его полунищего друга - Сбогара, т. е., простите - Евгения. К тому же, богатый и хороший собою - "не имев, конечно, Охоты узы брака несть..." - что есть возмутительные поклеп и неправда. Были же они друг другу с Онегиным скучны до омерзения ("лед и пламень" - куда уж более!). Острым своим карандашом - след острого и быстрого ума - Композитор немедленно тут же помечает, что, по странным нравам и обычаям, царившим в обществе еще так недавно - в двадцатые годы - вы были "абсолютно не в праве убить человека, не будучи ему как-то представлены". Поистине - суть представления и представления!

Послушайте, братец, - пишет Петр-музыкант Модесту-стихотворцу, - что вы все-таки думаете о главе Третией? Она отнюдь - божественна! Там, у князя Петра есть один мотив, я все твержу его, когда я счастлив. «Они дорогой самой краткой Домой летят во весь опор...» - но дальше все становится тревожно и как-то размыто. Онегин, кажется, впервые откровенно дразнит свою жертву, как бы примеривая наживку полакомей, снасть попрочнее... тревога мною овладевает... конец цитаты.

Глава четвертая в воспоминаниях князя Петра начиналась акафистом в честь батюшки князя Петра - его же, Вяземского. Встав утром, Онегин, страдая головною болию, бесится, что не устервил вчера Ленского:

Ничто беднягу не радует - ни даже письмо молодой женщины, в котором прочитывается прикровенная просьба делить с писавшей хотя бы иногда уединенные прогулки - и, кто знает - какие еще там сельские досуги. Ведь он же - не зверь, и сердце у него не косматое! Да и досуга самого - хоть отбавляй! Нет, он артачится - еще того и гляди - специально поедет надкуражиться, всем встречным и поперечным Буяновым, Петушковым - кому ни попадя - будет показывать затертое от многих уже пальцев - письмецо - "да что она... да я ей... да я на нее..." Наконец, удумал - решил, что выскочку надо отнравоучить... Отнравоучил - и, натурально, до слез довел.

Пушкину Таню жалко - но с добрым приятелем сладу нет. Ему - вожжа под хвост. Пушкин зазывает Онегина в свой рабочий кабинет под невинным предлогом - сыграть на биллиарде, и там, внезапно накинувшись, пытается душить в углу... трагедией.

Но я плоды моих мечтаний

И гармонических затей

Читаю только старой няне,

Подруге юности моей,

Да после скучного обеда

Ко мне забредшего соседа,

Поймав нежданно за полу,

Душу трагедией в углу,

Или (но это кроме шуток),

Тоской и рифмами томим,

Бродя над озером моим,

Пугаю стадо диких уток:

Вняв пенью сладкозвучных строф,

Они слетают с берегов -

И шумно шлепаются в воду,

Чертя по ней кипливый след…

Следит их рифм моих по ходу

Онегин, добрый мой сосед,

С другого берега; вот кепи

Он тронул цвета спелой степи,

И я в ответ ему махнул

Рукой; потом он потонул

В кустах и травах луговины,

Такой же гений и чудак,

Как вы да я, пускай слабак

По части рифм - от той причины,

Что в наш пустопорожный век

ЕО - серьезный человек.

А что ж Онегин? Кстати, братья…

(цит. гл. 4, сс. 35-39)

То есть - укротить - или тем более - совсем изничтожить Онегина никак его высоколобому автору не удавалось. Онегина спасали ноги его и его кобылы, поцелуй белянки и наше северное лето - карикатура южных зим, но главное, все-таки, - дело; о деле, по которому зачем-то посетил он нас в глуши забытого селенья, - он на самом деле ни на секунду не забывал, всячески приближая миг исполнения.

Петр-музыкант Модесту- стихотворцу.

...знаете, братец, князь Петр, по выражению незабвенного Даргомыжского, намедни раскололся - он не только пообещал мне заплатить, но назвал даже имя заказчика - это совсем еще молодой человек, и он просит, чтобы называли его "Петрович"; князь говорит, что у него есть одна неприятная черта - появляться на люди, когда не ждешь... вернее - две: еще у него ледяные руки. Он тут как-то непрошенно является ко князю - да прямо и к цели визита - где мол заказанная мною Отходная (т. е. опера, ваше превосходительство, вы хотите сказать - опера? - уточняет князь). Петрович соглашается, что пожалуй что и опера, и грозит через неделю явиться с гонорарными деньгами - с тем, чтобы князь уже вез его ко мне...

Модест-стихотворец Петру-музыканту.

...как хочешь, а не нравится мне твой с ледяными руками Петрович! Слоняется по Петербургу некий взбесившийся городской сумасшедший - в цилиндре и гоголевской крылатке, немолодой уже человек - лет так сорока, но без свойственных возрасту морщин, чем кажется моложавее годков на 10-15. Да суть не в том, а что выдает себя за внебрачного сына Петра Чадаева - отсюда и "Петрович", этакий пакостник - разделаться бы тебе поскорее с этим делом (имея в виду оперу)...

Но мы, кажется, отвлеклись от главного - от нашего собственного Петровича - или Александровича, а он - явно получшал в поведении - и с Таней у него получается обхождение галантное... Мы в самом пике Главы пятой - на вечеринке в честь Таниного ангела - Татьянин день - 12 января по старому стилю...

В тот самый день все шло по плану. Не по плану Александра Сергеича, разумеется. По плану, начертанному тяжелой властной рукой в холодных петербургских штофах. В планах этих стояло: сближение до дружеской ноги - спровоцированная на публике ссора - вызов - дуэль - смерть.

Здесь желательно было бы процитировать стихи собственно Ленского, его предсмертное, точнее было бы - предсмертный - ариозо, ведь - как ни удивительно - стихи на случай сохранились!

Стихи на случай сохранились;

Я их имею; вот они:

«Куда, куда вы удалились,

Весны моей златые дни?

Что день грядущий мне готовит?

Его мой взор напрасно ловит,

В глубокой мгле таится он.

Нет нужды; прав судьбы закон.

Паду ли я, стрелой пронзенный,

Иль мимо пролетит она,

Все благо: бдения и сна

Приходит час определенный;

Благословен и день забот,

Благословен и тьмы приход!

Блеснет заутра луч денницы

И заиграет яркий день;

А я, быть может, я гробницы

Сойду в таинственную сень,

И память юного поэта

Поглотит медленная Лета,

Забудет мир меня; но ты

Придешь ли, дева красоты,

Слезу пролить над ранней урной

И думать: он меня любил,

Он мне единой посвятил

Рассвет печальный жизни бурной!..

Сердечный друг, желанный друг,

Приди, приди: я твой супруг!..»

(Главы шестой сс. 21-22).

Темно и вяло написано! - замечает держатель стихов, или их коллекционер. Но темнота или вялость - Бог с ними. Поражает - что эти стрелы, бдения, сны, благословения дню и приходу тьмы - бесконечно далеки, далеки, как небо, от грязной прозы талантливо спланированной кем-то акции.

Господин Набоков в известном своем комментарии к этим строкам не боится кощунствовать - он прямо говорит, что стихи Ленского - плохие, что он, в общем-то, и не поэт! Э-э, да бросьте же, Владимир Владимирович! Вы же знаете, какое перо их, эти стихи, писало!

Реплика с места: Вы нам не подскажете, кто все-таки автор стихов Владимира Ленского?

Я: Конечно же, я скажу. Их автором является никто иной, как Владимир Владимирович Ленский, представитель побочной ветви князей Оболенских. А Владимиру Владимировичу Набокову грех было это утаивать от доверчивых читателей, ведь в другом месте он же открыто пишет, что Пнин это незаконнорожденный Репнин и вообще Бэнд Синистер - полоса там на правой (от зрителя) стороне герба. Ну так вот…

Я как-то спросил у князя Петра, - пишет Петр-композитор Модесту-стихотворцу, - в чем собственно было дело Ленского и как, собственно, оно могло, если могло, стать каким-то отзвуком набиравшего тогда силу Северного Общества, да и могли ли подобные веяния скомпрометировать в чем-то юношу столь молодого и неопытного, к тому же недавно лишь объявившегося в России в своем родовом поместье... и т. п. Князь Петр на меня посмотрел хитро и торжественно воскликнул: Ну что вы! Как же тут можно не понимать! Ведь истинная причина смерти Владимира еще перед его женитьбой - крылась как раз в его богатстве и в отсутствии очевидного для всех наследника... Наследник, однако, был - и он потом явился... Ну а Канцелярия, естественно, была уведомлена по-другому... о будто бы "идейных несоответствиях" - да вам-то это непонятно?..

Странный человек этот князь Петр... сам говорит, а сам все как-то старается понизить голос... а то вдруг замолчит, на цыпочках идет к двери - стоит. Cлушает... возвращается на цыпочках... странно...

Ну хорошо - так вот поступили с Владимиром и, в конечном счете, - с его невестой, а что же свояченица, сестра Ольги, что - Татьяна? Она собирается и едет в Москву - на ярмарку невест, - и там неожиданно удирает штуку: выходит замуж за генерала -

Штука есть штука - это такая шутка, но и вместе с тем штука на славянских языках - есть кунштюк, хитроумная уловка, стратагемма… Мы этого не поймем, до тех пор пока не перечтем главу Осьмую романа, но не теперешнюю Восьмую, натекшую, Бог знает как, из Главы Девятой, а прежнюю - пушкинскую, замысленную входить гранью девятигранника в магический кристалл его романа.

Я обещал Вам десерт - на сладкое спешу Вам сообщить утешительную новость: Глава не сожжена - она раскассирована, нам с Вами удалось ее собрать - в ней оказалось ровненько 50 онегинских строф, напомню только, что минимальное количество таковых строф - 40, максимальное - по "Онегину" - 70. Глава предваряется, как и следовало ожидать, эпиграфом из Грибоедова, в качестве зачина используется записная книжка Онегина, где косвенно упоминается и Пушкин, затем следует в е л и к а я е к т е н ь я с пользой проведенной молодости и столь же великая а н а ф е м а молодости растраченной, потом Онегин на наших глазах поедет по России с заездом в исправительные учреждения, затем нашим глазам явится Одесса - вторая и подлинная столица Российской империи, ибо задыхающемуся от р а к о в

в е р х о м н а п а у к е Петербургу нечего противопоставить з а т в о р н и ц а м ж и р н ы м и

ж и в ы м, но, как известно, - с л е г к а о б р ы з г н у т ы м л и м о н о м, - и наконец: воочию явится нам без маски - во всем первозданном блеске, как бы теперь сказали, а л ь т е р н а т и в н ы й герой романа - умеющий о т л и ч и т ь я м б о т х о р е я - но не только - сам Александр Сергеевич Пушкин… итак…

Глава Осьмая

…кто путешествует, в деревне кто живет -

…кто служит делу, а не лицам -

Чаадский в «Горе от Ума»

О муза пламенной сатиры,

Приди на мой призывный клич!

Не нужно мне гремящей лиры,

Вручи мне ювеналов бич!

Приятель пусть его подымет

И тем с приятеля пусть снимет

Своею дружеской рукой

Язвительный намек какой

В отсутствии патриотизма

Или основы потрясать

В желании: нам ли плевать

В лицо печальное трюизма,

Твердящее нам, что сапог

Есть выше, чем российский Бог.

Сей труд я предприму тем боле,

Что начат он и завершен

Давно и без сторонней воли

Ныне насельником сторон

Иных - Онегиным. Евгений

Пред тем, как съехать с наших сеней,

Мне передал сию тетрадь,

Рекомендуя всюду брать

Ее с собой, но где попало

Не оставлять и, коль черед

Его чуть ране подойдет

И мы не свидимся нимало,

То кинуть на помойку - иль

На книжный лавок! Вот вам стиль

Онегинского завещанья!

Но любопытен, каюсь, я,

И чуть не в вечер расставанья

Я свиток развернул, друзья,

Уж им полакомился сытно

И то, что мне в нем любопытно,

Решил списать уже теперь -

Из опасения потерь -

Вот в эту маленькую главку.

Итак, суди меня Господь,

Что смысла здравого щепоть

И эту длинненькую справку

Решил издать я с кондака.

Вот выдержки из дневника.

…властитель слабый и лукавый,

Плешивый щеголь, враг труда,

Нечаянно пригретый славой,

Над нами царствовал тогда.

Его мы очень смирным знали,

Орла двуглавого щипали

Когда не наши повара

У Бонапартова шатра.

Гроза двенадцатого года

Настала - кто тут нам помог?

Барклай, зима иль русский Бог?

Остервенение народа?

Последнее! Народ зане

Стервозен в нашей стороне.

Но бог непрост тот с нами иже,

И скоро силою вещей

Мы очутилися в Париже,

А русский царь - главой царей.

Сей оборот кто б смог предвидеть?

Кто может нас вообще обидеть

С широким и простым лицом

И с удивительным словцом -

Авось! О Шиболет народный,

Тебе б я оду посвятил -

Да вот меня предупредил

Байрон, пиит великородный,

Лишь в тех строках, чей автор он,

Морями правит Альбион.

6. А кто российской хлябью правит:

Его свободный мой язык

Не может не хулить - а славит!

Ославит? С властию впритык,

Что чем жирнее, тем тяжеле,

Скажи, зачем ты, в самом деле,

О русский глупый наш народ,

В потемках роешь словно крот,

Свою судьбу, сдружась с Авосем?

О безотказнейший Авось!

Ему небесную Небось

Как раз в супруги мы испросим

И пропоем подблюдно им

На счастье голосом блажным:

Авось, аренды забывая,

Ханжа запрется в монастырь,

Авось, по манью Николая,

Семействам возвратит Сибирь

Тех, кто там лед и камень плавят.

Авось, дороги нам исправят.

Небось, не зря к ногтю сведен

От нас - напомните. Кто он:

Сей муж судьбы, сей странник бранный,

Пред кем унизились цари,

Исчезнувший как тень зари,

На царство папою венчанный,

Покоя казнию мучим…

И памятию. Что за ним

Тряслися грозно Пиренеи,

Волкан Неаполя пылал,

Безрукий князь друзьям Мореи

Из Кишинева уж мигал.

Кинжал Лувеля, тень берийска,

Ну и конечно же, российска

Полканства смута: нам не в прок

Был исторический урок.

"Я всех уйму с моим народом", -

Наш царь в конгрессе говорил -

Но вдруг головку охладил

Монарху Меттерних подходом,

В сторонку отведя от дам:

У вас мол, дома тоже… там…

Потешный полк Петра Титана,

Дружина старых усачей,

Предавших некогда тирана

Свирепой шайке палачей -

На этот раз предайся буйству…

Их терпеливому холуйству

Ты, Александровский холоп,

Поныне остужаешь лоб.

Россия присмирела снова,

И пуще царь пошел кутить,

Но не издавна, может быть,

Там искра пламени иного

В сердцах горячих подтекла

И чести в них огонь зажгла.

У них свои бывали сходки,

Они за чашею вина,

Они за рюмкой русской водки

Заботились: что за война

У Августейшего с народом?

Как бы не взять и пред походом

Властителя на свой народ

Не заступить ему перед?

Витийством резким знамениты,

Сбирались члены сей семьи

У осторожного Ильи,

У беспокойного Никиты.

Вот, предположим, собрались -

И что за речи полились!

Друг Марса, Вакха и Венеры,

Тут Лунин дерзко предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои Ноэли Пушкин**,

Меланхолический Якушкин,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал.

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал,

Хромой Тургенев им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.

Так было над Невою льдистой,

Но там, где ранее весна

Блестит над Каменкой тенистой

И над холмами Тульчина,

Где Витгенштейновы дружины

Днепром подмытые равнины

И степи Буга облегли,

Дела иные уж пошли.

Тиранов гордо обвиняя,

Там Пестель рати набирал,

Холоднокровный генерал,

И Муравьев, его склоняя

К деянью дерзости и сил,

Минуты вспышки торопил.

Сначала эти заговоры

Между Лафитом и Клико

Лишь были дружеские споры,

И не входила глубоко

В сердца мятежная наука,

Все это было только скука,

Безделье молодых умов,

Забавы взрослых шалунов,

Казалось, что вязал случайно

Узлы к узлам безумный ткач -

Вот с шага переходит вскачь,

И постепенно сетью тайной

Россия оплелася вся.

Наш царь дремал… глаза скося…

Х ***

14. Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто во-время созрел,

Кто постепенно жизни холод

С летами вытерпеть умел;

Кто странным снам не предавался,

Кто черни светской не чуждался,

Кто в двадцать лет был франт иль хват,

А в тридцать выгодно женат;

Кто в пятьдесят освободился

От частных и других долгов,

Кто славы, денег и чинов

Спокойно в очередь добился,

O ком твердили целый век:

Н. Н. прекрасный человек.

15. Блажен, кто понял голос строгий

Необходимости земной,

Кто в жизни шел большой дорогой,

Большой дорогой столбовой;

Кто цель имел и к ней стремился,

Кто знал, зачем он в свет явился

И Богу душу передал,

Как откупщик иль генерал.

Мы рождены, - сказал Сенека, -

Для пользы ближних и своей. -

(Нельзя быть проще и ясней), -

Но тяжело, прожив полвека,

В минувшем видеть только след

Утраченных, бесплодных лет.

Х1

16. Но грустно думать, что напрасно

Была нам молодость дана,

Что изменяли ей всечасно,

Что обманула нас она;

Что наши лучшие желанья,

Что наши свежие мечтанья

Истлели быстрой чередой,

Как листья осенью гнилой.

Несносно видеть пред собою

Одних обедов длинный ряд,

Глядеть на жизнь, как на обряд,

И вслед за чинною толпою

Идти, не разделяя с ней

Ни общих мнений, ни страстей.

Х11

17. Предметом став суждений шумных,

Несносно (согласитесь в том)

Между людей благоразумных

Прослыть притворным чудаком,

Или печальным сумасбродом,

Иль сатаническим уродом,

Иль даже Демоном моим.

Онегин (вновь займуся им),

Убив на поединке друга,

Дожив без цели, без трудов

До двадцати шести годов,

Томясь в бездействии досуга

Без службы, без жены, без дел,

Ничем заняться не умел.

18. Наскуча или слыть Мельмотом,

Иль маской щеголять иной,

Проснулся раз он патриотом

Дождливой, скучною порой -

Россия, господа, мгновенно

Ему понравилась отменно,

И решено: уж он влюблеи,

Уж Русью только бредит он,

Уж он Европу ненавидит

С ее политикой сухой,

С ее развратной суетой,

Онегин едет; он увидит

Святую Русь: ее поля,

Пустыни, грады и моря.

19. Он собрался - и слава Богу -

Июня третьего числа

Коляска легкая в дорогу

Его по почте понесла,

Среди равнины полудикой

Он видит Новгород-Великий;

Смирились площади - средь них

Мятежный колокол утих,

Но бродят тени великанов:

Завоеватель скандинав,

Законодатель Ярослав,

С четою грозных Иоаннов,

И вкруг поникнувших церквей

Кипит народ минувших дней.

20. Тоска, тоска! спешит Евгений

Скорее далее: теперь

Мелькают мельком, будто тени,

Пред ним Валдай, Торжок и Тверь.

Тут у привязчивых крестьянок

Берет три связки он баранок,

Здесь покупает туфли, там

По гордым волжским берегам

Он скачет сонный. Кони мчатся

То по горам, то вдоль реки,

Мелькают версты; ямщики

Поют и свищут, и бранятся;

Пыль вьется. Вот Евгений мой

В Москве проснулся на Тверской.

21. Москва Онегина встречает

Своей спесивой суетой,

Своими девами прельщает,

Стерляжей потчует ухой;

В палате Английского клоба

(Народных заседаний проба),

Безмолвно в думу погружен,

О кашах пренья слышит он,

Замечен он - об нем толкует

Разноречивая молва,

Им занимается Москва,

Его шпионом именует,

Слагает в честь его стихи

И производит в женихи.

22. Тоска, тоска! - Он в Нижний хочет,

В отчизну Минина - пред ним

Макарьев суетно xлопочет...

Кипит обилием своим.

Сюда жемчуг привез индеец,

Поддельны вины европеец.

Табун бракованных коней

Пригнал заводчик из степей,

Игрок привез свои колоды

И горсть услужливых костей,

Помещик - спелых дочерей,

А дочки - прошлогодни моды.

Всяк суетится, лжет за двух,

И всюду меркантильный дух.

23. Тоска! Евгений ждет погоды,

Уж Волга, рек, озер краса,

Его зовет на пышны воды,

Под полотняны паруса.

Взманить охотника нетрудно:

Наняв купеческое судно,

Поплыл он быстро вниз реки,

Надулась Волга. Бурлаки,

Опершись на багры стальные,

Унывным голосом поют

Про тот разбойничий приют,

Про те разъезды удалые,

Как Стенька Разин в старину

Кровавил волжскую волну.

24. Поют про тех гостей незваных,

Что жгли да резали. Но вот,

Среди степей своих песчаных,

На берегу соленых вод,

Торговый Астрахань открылся,

Онегин только углубился

В воспоминанья прошлых дней,

Как жар полуденных лучей

И комаров нахальных тучи,

Пища, жужжа со всех сторон,

Его встречают, - и, взбешен,

Каспийских вод брега сыпучи

Он оставляет тот же час,

Тоска! - он едет на Кавказ.

25. Он видит, Терек своенравный

Крутые роет берега;

Пред ним парит орел державный,

Стоит олень, склонив рога;

Верблюд лежит в тени утеса,

В лугах несется конь черкеса,

И вкруг кочующих шатров

Пасутся овцы калмыков,

Вдали - кавказские громады:

К ним путь открыт. Пробилась брань

За их естественную грань,

Чрез их опасные преграды;

Брега Арагвы и Куры

Узрели русские шатры.

26. Уже пустыни сторож вечный,

Стесненный холмами вокруг,

Стоит Бешту остроконечный

И зеленеющий Машук,

Машук, податель струй целебных;

Вокруг ручьев его волшебных

Больных теснится бледный рой;

Кто жертва чести боевой,

Кто почечуя, кто Киприды;

Страдалец мыслит жизни нить

В волнах чудесных укрепить,

Кокетка злых годов обиды

На дне оставить, а старик

Помолодеть - хотя на миг.

27. Питая горьки размышленья,

Среди печальной их семьи,

Онегин взором сожаленья

Глядит на дымные струи

И мыслит, грустью отуманен:

Зачем я пулей в грудь не ранен?

Зачем не хилый я старик,

Как этот бедный откупщик?

Зачем, как тульский заседатель,

Я не лежу в параличе?

Зачем не чувствую в плече

Хоть ревматизма? - ах, создатель!

Я молод, жизнь во мне крепка;

Чего мне ждать? тоска, тоска!..

28. Блажен, кто стар! блажен, кто болен!

Над кем лежит судьбы рука!

Но я здоров, я молод, волен,

Чего мне ждать? - тоска! тоска!..

Простите, снежных гор вершины,

И вы, кубанские равнины!

Он едет к берегам иным,

Он прибыл из Тамани в Крым.

Воображенью край священный:

С Атридом спорил там Пилад,

Там закололся Митридат,

Там пел Мицкевич вдохновенный

И, посреди прибрежных скал,

Свою Литву воспоминал,

29. Прекрасны вы, брега Тавриды,

Когда вас видишь с корабля

При свете утренней Киприды,

Как вас впервой увидел я;

Вы мне предстали в блеске брачном:

На небе синем и прозрачном

Сияли груды ваших гор,

Долин, деревьев, сёл узор

Разостлан был передо мною,

А там, меж хижинок татар...

Какой во мне проснулся жар!

Какой волшебною тоскою

Стеснялась пламенная грудь!

Но, муза! прошлое забудь.

30. Какие б чувства ни таились

Тогда во мне - теперь их нет:

Они прошли иль изменились...

Мир вам, тревоги прошлых лет!

В ту пору мне казались нужны

Пустыни, волн края жемчужны,

И моря шум, и груды скал,

И гордой девы идеал,

И безыменные страданья.-

Другие дни, другие сны;

Смирились вы, моей весны

Высокопарные мечтанья,

И в поэтический бокал

Воды я много подмешал,

31. Иные нужны мне картины:

Люблю песчаный косогор,

Перед избушкой две рябины,

Калитку, сломанный забор,

На небе серенькие тучи,

Перед гумном соломы кучи-

Да пруд под сенью ив густых,

Раздолье уток молодых;

Теперь мила мне балалайка

Да пьяный топот трепака

Перед порогом кабака;

Мой идеал теперь - хозяйка,

Мои желания - покой,

Да щей горшок, да сам большой.

32. Порой дождливою намедни

Я, завернув на скотный двор...

Тьфу! прозаические бредни,

Фламандской школы пестрый сор!

Таков ли был я, расцветая?

Скажи, Фонтан Бахчисарая!

Такие ль мысли мне на ум

Навел твой бесконечный шум,

Когда безмолвно пред тобою

Зарему я воображал

Средь пышных, опустелых зал…

Спустя три года, вслед за мною,

Скитаясь в той же стороне,

Онегин вспомнил обо мне.

33. Я жил тогда в Одессе пыльной

Там долго ясны небеса,

Там хлопотливо торг обильный

Свои подъемлет паруса;

Там всё Европой дышит, веет,

Всё блещет югом и пестреет

Разнообразностью живой,

Язык Италии златой

Звучит по улице веселой,

Где ходит гордый славянин,

Француз, испанец, армянин,

И грек, и молдаван тяжелый,

И сын египетской земли,

Корсар в отставке, Морали.

34. Одессу звучными стихами

Наш друг Туманский описал,

Но он пристрастными глазами

В то время на нее взирал.

Приехав, он прямым поэтом

Пошел бродить с своим лорнетом

Один над морем - и потом

Очаровательным пером

Сады одесские прославил.

Все хорошо, но дело в том,

Что степь нагая там кругом;

Кой-где недавный труд заставил

Младые ветви в знойный день

Давать насильственную тень.

35. А где, бишь, мой рассказ несвязный;

В Одессе пыльной, я сказал,

Я б мог сказать: в Одессе грязной -

И тут бы, право, не солгал.

В году недель пять-шесть Одесса,

По воле бурного Зевеса,

Потоплена, запружена,

В густой грязи погружена,

Все домы на аршин загрязнут,

Лишь на ходулях пешеход

По улице дерзает вброд;

Кареты, люди тонут, вязнут,

И в дрожках вол, рога склоня,

Сменяет хилого коня.

36. Но уж дробит каменья молот,

И скоро звонкой мостовой

Покроется спасенный город,

Как будто кованой броней-

Однако в сей Одессе влажной

Еще есть недостаток важный;

Чего б вы думали? - воды,

Потребны тяжкие труды...

Что ж? это небольшое горе,

Особенно, когда вино

Без пошлины привезено,

Но солнце южное, но море...

Чего ж вам более, друзья?

Благословенные края!

37. Бывало, пушка зоревая

Лишь только грянет с корабля,

С крутого берега сбегая,

Уж к морю отправляюсь я.

Потом за трубкой раскаленной,

Водой соленой оживленный,

Как мусульман в своем раю,

С восточной гущей кофе пью.

Иду гулять. Уж благосклонный

Открыт Саsinо; чашек звон

Там раздается; на балкон

Маркёр выходит полусонный

С метлой в руках, и у крыльца

Уже сошлися два купца.

38. Глядишь, и площадь запестрела,

Всё оживилось; здесь и там

Бегут за делом и без дела,

Однако больше по делам.

Дитя расчета и отваги,

Идет купец взглянуть на флаги,

Проведать, шлют ли небеса

Ему знакомы паруса.

Какие новые товары

Вступили нынче в карантин?

Пришли ли бочки жданных вин?

И что чума? и где пожары?

И нет ли голода, войны,

Или подобной новизны?

39. Но мы, ребята без печали,

Среди заботливых купцов,

Мы только устриц ожидали

От цареградских берегов,

Что устрицы? пришли! О радость!

Летит обжорливая младость

Глотать из раковин морских

Затворниц жирных и живых,

Слегка обрызгнутых лимоном.

Шум, споры - легкое вино

Из погребов принесено

На стол услужливым Отоном:

Часы летят, а грозный счет

Меж тем невидимо растет.

40. Но уж темнеет вечер синий,

Пора нам в Оперу скорей:

Там упоительный Россини,

Европы баловень - Орфей.

Не внемля критике суровой,

Он вечно тот же, вечно новый,

Он звуки льет - они кипят,

Они текут, они горят,

Как поцелуи молодые,

Все в неге, в пламени любви,

Как зашипевшего аи

Струя и брызги золотые...

Но, господа, позволено ль

С вином равнять do-rе-mi-sоl?

41. А только ль там очарований?

А разыскательный лорнет?

А закулисные свиданья?

А рrimа donnа? а балет?

А ложа, где, красой блистая,

Негоцианка молодая,

Самолюбива и томна,

Толпой рабов окружена?

Она и внемлет и не внемлет

И каватине, и мольбам,

И шутке с лестью пополам...

А муж - в углу за нею дремлет,

Впросонках фора закричит,

Зевнет - и снова захрапит.

42. Финал гремит; пустеет зала;

Шумя, торопится разъезд;

Толпа на площадь побежала

При блеске фонарей и звезд,

Сыны Авзонии счастливой

Слегка поют мотив игривый,

Его невольно затвердив,

А мы ревем речитатив.

Но поздно. Тихо спит Одесса;

И бездыханна и тепла

Немая ночь. Луна взошла,

Прозрачно-легкая завеса

Объемлет небо. Всё молчит;

Лишь море Черное шумит...

43. Итак, я жил тогда в Одессе

Средь новоизбранных друзей,

Забыв о сумрачном повесе,

Герое повести моей,

Онегин никогда со мною

Не хвастал дружбой почтовою,

А я, счастливый человек,

Не переписывался ввек

Ни с кем. Каким же изумленьем,

Судите, был я поражен,

Когда ко мне явился он

Неприглашенным привиденьем!

Как громко ахнули друзья,

И как обрадовался я!

44. Святая дружба! глас натуры!

Взглянув друг на друга потом,

Как Цицероновы Авгуры,

Мы рассмеялися тишком...

Потом спросил я: Ты, Евгений,

К нам… - От Военных Поселений… -

Вдруг посерьезнев он сказал.

Он попросил вернуть Журнал.

Я возражений не представил.

Имея при себе альбом,

Ему его я сдал. Сей том

Владелец тотчас переправил

В карман глубокий сюртука.

И по изъятью дневника…

45. Недолго вместе мы бродили

По берегам Эвксинских вод:

Судьбы нас снова разлучили

И нам назначили поход.

Онегин, очень охлажденный

И тем, что видел, насыщенный,

Пустился к невским берегам,

А я, от милых южных дам,

От жирных устриц черноморских,

От оперы, от темных лож

И - слава Богу - от вельмож

Уехал в тень лесов тригорских,

В далекий северный уезд,

И был печален мой приезд.

46. О, где б судьба ни назначала

Мне безымянный уголок,

Где б ни был я, куда б ни мчала

Она смиренный мой челнок;

Где поздний мир мне б ни сулила,

Где б ни ждала меня могила, -

Везде, везде в душе моей

Благословлю моих друзей -

Нет, нет! нигде не позабуду

Их милых, ласковых речей, -

Вдали, один, среди людей,

Воображать я вечно буду

Вас, тени прибережных ив,

Вас, мир и сон тригорских нив.

47. И берег Сороти отлогий,

И полосатые холмы,

И в роще скрытые дороги,

И дом, где пировали мы, -

Приют, сияньем муз одетый,

Младым Языковым воспетый,

Когда из капища наук

Являлся он в наш сельский круг

И нимфу Сороти прославил,

И огласил поля кругом

Очаровательным стихом,

Но там и я мой след оставил,

Там, ветру в дар, на темну ель

Повесил звонкую свирель.

48. Но и в повешенной свирели

Родится песня иногда…

И мне ветра так часто пели

Про прежние мои года

С Онегиным… Где он? чем занят?

Хандрит, шпионит? Англоманит?

На вскидку где поэтов бьет?

На свой? На полицейский счет?

Сведенья ль счетов заказного,

Наследного ли дела кум -

Он одиноко строжит ум

В бильярдных? Иль, что Казанова,

Сидит, залечивая слом

В Европах - теневым послом?

49. Я все люблю его… Он сколок

Тебя, Чадаев… Мысля зло,

Он как анатомопатолог

Вот-вот явит нам, что свело

Всех нас в Эдем времен новейших -

И дел порожних иль мерзейших;

И возвестит нам наконец -

Что сделать, чтоб ожил мертвец?

Или божественную падаль

Предложит вовсе закопать -

Чем возмутит он всех - как знать?

А нам вотще яриться надо ль

По поводу тому, что вид

Всех нас, увы, в тоску клонит?

50. Увы, увы - сиим мечтаньям:

Он не раскроет мертвых уст!

На смену прежним расставаньям

Бывали встречи. Ныне пуст

Мир от Онегина… По слухам,

Он сам испил единым духом

Кончины горестный фиал:

Онегин ревность вызвать знал…

Он пал в доме НН от пули

Аристократа-богача,

Родни далекой… рогача,

Как мне недавно намекнули…

Супруга Тани своея…

И тем главу окончил я.

Модест-стихотворец Петру-музыканту.

Давно, братец, не имею никаких от вас вестей - ни хороших, ни, упаси нас Боже, дурных... ну хоть какие бы нибудь! Как-то там твоя опера? Знаешь, я все больше склоняюсь к мысли, что не за доброе дело мы с вами взялись - слишком многое в современном нашем бытии из завязнувшего в спицах у былого. Как ни кинешь взгляд на прошлое - всюду там кровь и смута. Так хотелось бы стать обывателем милой волшебной сказочки - пить из родников несмутимых, поцелуем красавиц пробуждать - согласитесь, что занятия эти из самых достойных... но ведь и все не надоест гоняться за зыбкими тенями былого... прошу вас, не будите злые тени, да святое перо ваше не коснется их уст истлевших лобзанием своим... Убейте Петровича... нет, я знаю, вы не способны погубить даже мухи, даже в уме вашем, не то что в жесте... Как-то там наш князь? - отпишите мне скорее - любящий вас брат ваш...

Между тем, Петру-композитору, по его расчетам, не хватало чего-нибудь недели, чтобы все кончить…

Вот Пушкин и его, Чайковского, приглашает, купно с его, Пушкина, музой, в блестящую толпу - на светский, как тогда выражались, раут. И там - столь неожиданно - для Пушкина и его испуганной грозным появлением - подруги… - Чайковский вдруг как закричит:

Кто это там, в толпе избранной

Стоит безмолвный и туманный?

То есть, может это и не Чайковский выкрикнул… Нет, просто показалось, что Чайковский, а на самом деле - крикнули из толпы, рядом с Чайковским. И все обернулись и посмотрели… на Онегина… И шепот этаким ветерком по блистательной толпе:

Для всех он кажется чужим.

Мелькают лица перед ним,

Как ряд докучных привидений.

Что, сплин иль страждущая спесь

В его лице? Зачем он здесь?

Кто он таков? Ужель Евгений?

Ужели он?.. Так, точно он.

- Давно ли к нам он занесен?

УШ

Всё тот же ль он, иль усмирился?

Иль корчит так же чудака?

Скажите, чем он возвратился?

Что нам представит он пока?

Чем ныне явится? Мельмотом,

Космополитом, патриотом,

Гарольдом, квакером, ханжой,

Иль маской щегольнет иной,

Иль просто будет добрый малый,

Как вы да я, как целый свет?

По крайней мере мой совет:

Отстать от моды обветшалой.

Довольно он морочил свет...

- Знаком он вам? - И да и нет.

Но тут Пушкин храбро встревает. Он по-приятельски заступается за своего героя, пытается его выгораживать…

1Х

- Зачем же так неблагосклонно

Вы отзываетесь о нем?

За то ль, что мы неугомонно

Хлопочем, судим обо всем,

Что пылких душ неосторожность

Самолюбивую ничтожность

Иль оскорбляет, иль смешит,

Что ум, любя простор, теснит,

Что слишком часто разговоры

Принять мы рады за дела,

Что глупость ветрена и зла,

Что важным людям важны вздоры,

И что посредственность одна

Нам по плечу и не странна?

И слышит в ответ…

Да, да, это Петр Ильич Чайковский кладет Пушкину на плечо руку и спокойным тоном произносит:

- А вы не видите в том странность, -

Что не богат и не-служащ,

Как в небе некая туманность,

Закутан до бровей в свой плащ,

Блуждает… То к водам поедет,

То Поселения исследит

Вдруг Аракчеевския, то

В Европу, не сменив пальто,

Убудет вовсе не в убыток -

То ровным счетом ничего

Не делает… Ведь за него

Расходов некороткий свиток

Оплачивает кто-то? Кто?.. -

Ну что вам возразить на то? -

Да что на это возразите?!

Хотите про одну дуэль

Послушать? Вовсе не хотите?

Была там низменная цель

И умысел весьма жестокий…

Случайный секундант, беспрокий,

Спился… Второй, француз, исчез… -

Ну, знаете ли, до небес

Семь верст - все лесом… - Лесом? Так ли?

Но сторонятся же меж тем

Его - особенно те, с кем

Сегодня дети… - На спектакли

Благотворительные он

Бывает все же приглашен…

Да, но все реже. Он, признаться,

Всем хуже редьки надоел.

Здесь юноши по нем равняться

Иные стали… - В том пробел:

Как воспитали поколенье,

А не Онегина стремленье…

Нам в чем-нибудь хоть навредить

Он не желал бы, может быть…

Да и убийства заказного

Он тяготы бы снесть не смог…

Он духом благороден… Слог

Его так чист, что… право слово…

И муки стольких лет подряд

Его - о многом говорят!

ХШ

Им овладело беспокойство,

Охота к перемене мест

(Весьма мучительное свойство,

Немногих добровольный крест).

Оставил он свое селенье,

Лесов и нив уединенье,

Где окровавленная тень

Ему являлась каждый день,

И начал странствия без цели,

Доступный чувству одному;

И путешествия ему,

Как всё на свете, надоели;

Он возвратился и попал,

Как Чацкий, с корабля на бал.

Х1У

Но вот толпа заколебалась,

По зале шопот пробежал...

К хозяйке дама приближалась,

За нею важный генерал,

Она была нетороплива,

Не холодна, не говорлива,

Без взора наглого для всех,

Без притязаний на успех,

Без этих маленьких ужимок,

Без подражательных затей...

Всё тихо, просто было в ней,

Она казалась верный снимок

Du comme il faut… (Шишков, прости:

Не знаю, как перевести.)

Петр-музыкант Модесту-стихотворцу.

...так что вот оно какая история... Швейцар меня в дом не пускает и барину доложить обо мне не хочет, а буровит мне, что мол неделю как отсутствуют, а заезжал за ними бледный молодой человек в гоголевской крылатке - в одночасье собрались и куда-то уехали... Ну да - Бог даст - не за границу же... как-нибудь уж вернутся...

Насчет вашего, братец, вопроса к опере - сообщаю: опера сия совсем готова, Онегина из нее пришлось выпустить - правда, не совсем, - оставили его ровно настолько, чтобы хоть как-то фабула держалась - все-таки раза два или три он на сцену выходит - и так, чтобы жизнь ни героям, ни зрителю не казалась сладкой. Хотел я поименовать писчий труд мой "Татьяной Лариной", но поленился что-либо менять - пусть уж остается в заглавии имя оригинальное... да и потом - ну, что - разве же это опера?... не опера - а так: лирические сцены - провинция... столица... сады да залы... ну так пишите... братец ваш - Петруша.

…тут решаю прерваться - ибо 45 отпущенных мне минут как раз на этом иссякают. Пора и честь знать, да и неплохо бы начать извиняться, за глупую шутку с двумя-тремя Петрами… поднимаю глаза в зал… Бог ты мой! А там - народу-то шаром покати… Сидит один мой приятель, он же руководитель всех пишущих сонеты, да в глубине у окон профессорского вида пушкиновед вполголоса уговаривает молодую ученую даму из новеньких…

И тут, заметив мое замешательство и приняв его за окончание доклада, Председательствующий объявляет:

Перерыв!

* Дом Вяземского кишел шпионами, содержание Дневника, разумеется сразу делалось известным в полиции; именно Вяземский не рекомендовал Пушкину соваться в цензуру с «Путешествием» и по возможности скорее вынести оное как можно далее за пределы романа, дабы не скомпрометировать целого; Вяземский должен был з а я в и т ь, а Пушкин с ж е ч ь несуществующую г л а в у Онегина; но договаривались невнимательно: в результате глава оказалась з а я в л е н н о й спустя два месяца после с о ж ж е н и я (видимо, следовало поступить как раз наоборот). - АБ.

** В форме классического полицейского доноса - события главы предшествуют Декабрьскому Мятежу полутора годами (глава написана в Болдине 1829). - АБ.

*** Римской цифрой обозначены строфы, целиком перешедшие в следующую главу. - АБ.

Написать отзыв

© "Русская жизнь",  обозрение

WEB-редактор Вячеслав Румянцев