Юрий НЧИПОРЕНКО, Владислав ОТРОШЕНКО, Евгений ЛАПУТИН

ЧЕСТНОЕ ВРАНЬЕ ИЛИ ЗАМКИ ИЗ ЛЬДА

НОВОСТИ ДОМЕНА

ГОСТЕВАЯ КНИГА

Русская жизнь

МОЛОКО

Бельск

ГАЗДАНОВ

XPOHOC

ФЛОРЕНСКИЙ

НАУКА

РОССИЯ

МГУ

СЛОВО

ГЕОСИНХРОНИЯ

ПАМПАСЫ

ПЛАТОНОВ

Спор прозаиков: "реалист" против "фантазеров"

Среди движений в современной прозе есть такое, которое не претендует на изображение действительности, на связь вымысла с жизнью - где сочинительство самоценно и самодостаточно.

Известны два истца и ходатая такого движения - господа Евгений Лапутин и Владислав Отрошенко. В том разорванном литературном пространстве, которые иные критики именуют винегретом, салатом или даже постмодернизмом, нелегко установить связи между дарованиями различного рода. Названные господа, вернее их литературный товар являются бок о бок на страницах упитанных журналов - то вельможный "Новый мир" представит нам роман Лапутина, то проворный "Октябрь" тиснет повесть Отрошенко.

Ходко идет проза Отрошенко на литературном рынке, переводят его в Нью-Йорке, Риме, Будапеште, Шанхае, Братиславе, пишут о нем в итальянской национальной энциклопедии, издают в питерском “Лимбус-Прессе”... И Лапутин тоже не промах - успел в "Юности" наследить, потом свой журналец - "Новую юность" затеял и возглавил, издал пару книг, в Австрии перевелся. Господа прозаики производят и несут на рынок любопытный товар, можно было бы назвать их осуществлением Российской Мечты - живут не впроголодь, занимаются любимым делом, нашли свое место в новом быте.

За что же им такое счастье, в чем секрет успеха? Чтобы разобраться в этом, мы не поленились встретиться и побеседовать с названными прозаиками - без диктофона, по-человечески. Часть этой беседы и воспроизводим здесь - а если где присочиним, то не обессудьте: считайте эту беседу вымыслом - из того же разряда вранья, к которому принадлежит проза названных господ - ибо было бы даже как-то странно увлекаться фактографией и фиксацией того, что скажут записные врали, господа сочинители Владислав Отрошенко (далее ВО) и Евгений Лапутин (далее ЕЛ).

ЮН: - Я бы назвал вашу прозу враньем именно потому, что вы не претендуете на изображение не только современности, но и действительности вообще - обстоятельства места и времени сразу вами заданы так, что ясно с первых строк - это мистификация, литературная игра. Но эта позиция мне кажется более честной, чем состязание литературы с жизнью в подлинности и убедительности. Ваша проза лишена такой амбиции - поэтому и заслуживает названия: "честное вранье".

ВО: - Именно так. Литература в самоопьянении от собственных сил часто бралась за несвойственные ей роли. Ее связь с действительностью нередко оборачивалась порочной связью: литература "блудила с жизнью", претендовала на власть над ней и мечтала о тотальном религиозном поклонении Образу Писателя - в общем, удовлетворяла какие-то нелитературные амбиции, и комплексы людей, которые к литературе имели отдаленное отношение. Все эти задачи - отражать, вскрывать, бичевать, изобличать, показывать общественные процессы и выводить актуальные типы, - эти задачи навязывали литературе публициствующие критики вроде Писарева и Добролюбова. Но любые внешние по отношению к литературному произведению задачи являются абсолютно вздорными в своем существе. Внешнюю цель, опережающую все внутренние, ставят себе, как правило, люди, которые путают литературное поприще с общественно-политическим или журналистким, и даже фоторепортерским. Глагол “писать” в применении к писателю Барт определял как глобально непереходный глагол. То есть такой уникальный глагол, за которым не может следовать вообще никаких других слов, нельзя говорить: писать - что? зачем? для чего? как? почему? и т. д. А можно говорить только просто: писать.

ЕЛ: - Попытка передать своими словами все многообразие "реальной реальности" - всего лишь вычурный алогизм, очевидная попытка превысить свои природные полномочия. Очень важно, чтобы "человек-описатель" как бы изначально знал свое место, с которого он принципиально не может приблизиться к окружающим реалиям настолько, чтобы хоть с какой-то степенью достоверности отразить их. Ведь в основе любого описания (я имею в виду только художественные способы его) лежит сугубо порочная, эксгибициальная провокация заставить других людей поверить в невозможное: в то что автор правомочно владеет некими универсальными номинациями, которые способны без искажений донести суть и природу описываемых им понятий. Любой, даже самый примитивный объект, отражаемый совокупностью художественных рефлексий писателя, художника и т.д. мгновенно утрачивает всю свою изначальную достоверность; лучшее подтверждение тому - работы живописцев: "Подсолнухи" Ван Гога существуют в абсолютной оторванности от своих реальных прототипов. Любое поползновение правдиво отразить реальность заранее обречено на провал, ибо конечным итогом всякого вида творческой деятельности является не формирование образа конкретного явления, но формирование "образа образа", притягательность которого зависит лишь от авторского дарования. Думается, что человеку не дано знать, что на самом деле происходит вокруг него, и тот, кто, воображая себя чуть ли не Господом Богом, настаивает на обратном, просто самозванец и нахал.

Любой, ознакомившись с моими и отрошенковскими текстами не может не увидеть в них безупречности (я не имею ввиду сюжетность, занимательность - это разговор особый), и эта чистота объясняется прежде всего тем, что мы чисты от житейской конкретики. И Отрошенко, и я, экспериментируя с сочинениями, где пытались соблюсти законы традиционного реализма, сразу отмечали, насколько подобные опыты губительны для текста, который тотчас же становился безликим и вялым. Текст становился ребенком-уродом, полученным от насильного совокупления грубых литературных традиций (подразумевающих отражение столь же грубых "жизненных правд") и нежно-девственного художественного воображения.

Я ни в коем случае не претендую на заявление каких-то новаций. И до нас проницательные люди, свободные к тому же от агрессивных импульсов социума, говорили о том, что после многовекового накопления литературных текстов искусство изящной словесности стало автономно, развиваясь уже по своим законам, как некий параллельный мир. Оно уже не нуждается в реальности, в действительности, так же как - к слову - реальность не нуждается в искусстве.

ЮН: - Господа сочинители! Я убеждаюсь, что великий Свифт был бесконечно прав, когда писал о государстве Лапутии, что расположено на летающем острове, и где ученые мужи заняты добычей несусветных истин. Давайте здесь договоримся включать в "реальность" и то, что творят художники и писатели - существует же понятие "идеальная реальность". А по материалистической старинке за словом "действительность" закрепим наименее "духовную" составляющую реальности. При таком прочтении "реализм", которого вы боитесь, как черт ладана, есть преображение современной или исторической действительности в искусство: есть же "магический" реализм, "мистический" и так далее. Из того, что вы не способны художественно освоить нынешнюю действительность, преобразить ее в новую реальность и сделать фактом искусства, вовсе не следует, что все, кто способен это делать, идут неверным путем. Гайто Газданова, Андрея Платонова и Варлама Шаламова можно отнести к реалистам. Что же касается вас - то вы находитесь еще, как я надеюсь, только в начале пути - и рано вас еще идентифицировать с полной определенностью.

ВО: - Литература сражалась с лживой действительностью - и победила ее. Мы живем в благословенное время, пожиная плоды этой победы. Я думаю, что не надо доказывать, что мифотворчество - есть творение сверхреальности, или, может быть, даже единственно истинной реальности. Все, что в мире считается реальным, достоверным, несомненным, - все неуклонно исчезает, остаются только вымыслы и мифы, и значит они прочнее эфемерной действительности.

ЮН: - Существует миф о самой русской литературе, который вводит в заблуждение - будто она создала образы русских людей. Обломов есть плод вымысла, а не "правда жизни". Литература претендовала в России на несвойственное ей общественное значение, эта претензия является одной из причин заблуждений, которые перешли из Х1Х века в ХХ1-й.

ЕЛ - Если об этом написать, это будет настоящая сенсация, переворот в сознании - куда там Виктору Ерофееву с его поминками по советской литературе - это уже гораздо глобальней, я такого взгляда не встречал у критиков.

ЮН: - Мысль о том, что мифы литературы привели к непониманию интеллигенцией русского народа и фактов его истории принадлежит Солоневичу и высказана им еще в середине прошлого века. Я лишь развил его мысль: профессиональные литераторы имеют литературоцентричное сознание, они мир воспринимают через призму литературы - поэтому им нелегко отказаться от приоритета литературы, пожертвовать своим видением и понять, что мир в меньшей степени зависим от литературы и что ее претензия на адекватное описание его несостоятельна.

ВО: - А нам вся эта литература не нужна: нам ни холодно и не жарко - была она, не была. Мы занимаемся своим, далеким от тех или этих заказов делом.

ЕЛ: Я считаю, что бесчестно навязывать читателю свой образ действительности под видом "реальности". В любом случае то, что мы пишем - это уже образ образа, это то, как мы выражаем свой собственный образ реальности. Я один раз попробовал написать о том, что и вправду было со мной: "В этот день играл "Спартак". После занятий в анатомичке мы пошли пить пиво..." Я написал полстраницы и остановился. Больше я не мог. Никакая сила не могла меня заставить писать эту муру. Я не мог себя изнасиловать. Так что я и рад бы написать как реалист - но не могу. Во мне какой-то изъян. Я чувствую его. В литературе произошел сейчас качественный скачок, его никто не заметил - но после какого-то накопления литературных текстов литература стала автономна, она начала развиваться по своим законам - как параллельный мир. Она уже не нуждается в реальности, в действительности.

ЮН: - Вы пользуетесь литературой прошлого как набором приемов, отмычек. Господин Отрошенко смешивает в тигле два типа письма: поэзию инстинкта (так назвал бунинское творчество Иван Ильин) и поэзию вранья по наитию, свободного сочинительства - что он видит в Гоголе. Это две координаты, по которым раскладывается для него вся современная проза. И все же, несмотря на декларируемый им литературный космополитизм, он отталкивается от отечественных писателей, ему необходимы именно они - а не Лоренс Стерн или Альбер Камю.

ЕЛ: - Я сам не выделял бы для себя писателей в качестве любимых или основополагающих. Выбранная нами манера повествования - изощренная, вопиющая, кристально-честная, по определению Отрошенко, ложь - отнюдь не поклонение каким-то литературным идолам, и конечно же не реакция на литературную тенденциозность советских писателей, которые, вообразив себя зеркалами, с бездарно-порочной паранойей отражали лишь собственные корыстолюбивые амбиции. Нам это просто неинтересно. В той же степени, как, скажем, неинтересна нам и та волна писателей, которая возникла, подобно паразитирющему организму, на том самом дрябло- разлагающемся теле советской словесности, начав со смаком пародировать коммунистические литературные штампы, а далее, сама не заметив того, превратившись в убогих, пустотелых паяцев, полностью неспособных придать своим кривляниям хоть какой-нибудь художественный смысл. К слову, следом вылупилась и целая генерация новой критики, не желающая или не умеющая понять, что искусства, а следовательно, литературы в текстах писателей новой волны абсолютно нет. Хотя сами они и не скрывают этого, один (Пригов) говорит, что слово для него всего лишь некий символ, другой (Сорокин) заявляет, что для него равнозначны тексты жэковского объявления и "Войны и мира".

Нет, я четко знаю, что слово - это Слово, и что нелюбимый мною Толстой - все-таки создатель литературных произведений. Вдруг появилась мода всячески намекать на собственные психические аномалии, объяснять собственные тексты различными патопсихологическими симптомокомплексами. Конечно же, эта уловки лишь для невежественных критиков, так как еще Юнг доказал, что художественной ценности тексты больных шизофренией не несут. Эта симуляция шизофрении направлена лишь на искусственный подогрев к себе интереса.

Конечно же, все эти писатели - короли без одежды. Занимаясь безудержной апологетикой концептуализма, всячески подчеркивая свою оторванность от конкретного существования, они, обдурив сами себя, все более привязываются к нему: иначе откуда в их текстах такое обилие самых вещественных, самых белковых атрибутов бытия - кала, спермы, рвотных масс, мочи... Однажды мы с Отрошенко с трудом отговорили одну славистку из США - Доминик Гор, начитавшейся рассказов Сорокина, не преподносить ему в качестве подарка "тарелку с верхом" теплых человеческих экскриментов, которая, по наивному заблуждению американки, должна бы была доставить ему эстетическое удовольствие.

ЮН: - Я бы не стал сразу отметать весь концептуализм. Критик Владислав Кулаков заметил, что у нас не описана и не изучена литература, начиная с 50-х годов, он создает центр по собиранию современной литературы. Должны накопиться данные, чтобы можно было анализировать и делать выводы. Я, например, изучал творчество Георгия Оболдуева, Евгения Леонидовича Крапивницкого, Яна Сатуновского, Всеволода Некрасова и Игоря Холина. В их поэзии много нового. Например, у Оболдуева изменяется позиции автора от строки к строке. Существом поэзии становится динамика изменения этой позиции. Поэт как будто играет в прятки с читателем. Откуда, из какой души, из-под какой маски звучат те или иные слова - разгадать это предлагается читателю.

Есть общие приемы в современной прозе и поэзии, а как уж их называть - вопрос другой. Концепция в переводе на русский язык - замысел, значит, концептуализм - замыслизм. Сочинитель всегда что-то замышляет, вымышляет и придумывает - взять хотя бы Достоевского: вот кого записали бы в концептуалисты - у него персонажи являются порождениями метафизических идей, они появляются от столкновения нравственных начал - как о нем писал Иннокентий Анненский. Главный же вопрос - хорошо или плохо написано, именно художественное качество письма, существо его нас интересует. И здесь мне крайне интересно было узнать мнение Константина Мамаева, одного из теоретиков современной прозы, который счел прозу Лапутина "дьявольски сильной". Он увидел в романе "Приручение арлекинов" разрушение многих стереотипов и шаг вперед в развитии современно прозы. Я не склонен видеть литературного сатану в текстах прозаиков - разрушение стереотипов может быть делом и богоугодным - смотря что разрушать и как это делать. Если речь идет о разрушении вредного мифа, претензии литературы на власть над жизнью - это совсем не плохо.

ЕЛ: - По-моему состояние современной критики просто плачевно. Ее развратила примитивная советская литература коммунистической эпохи, которая - во многом благодаря своим порочнейшим корням - была необычная проста для критической интерпретации. Кажется, это вошло в привычку для современной критики - рассматривать только простые тексты. Таким образом пропагандируется якобы художественность одномерных, плоских произведений совершенно бездарных Каледина, Полякова и каких-то там прочих. В то же время "Приручение арлекинов" и блистательные рассказы Отрошенко были дружно замолчены как в хулительных, так и хвалебных обзорах, каким время от времени подвергаются все серьезные журналы. Это и не мудрено: чтобы замахнуться на анализ подобных произведений нужно быть абсолютно свободным от упомянутого выше дурного пристрастия.

ЮН: - Вы хотите сказать, что вы работаете ответственно? Что для вас главное - качество прозы, и что снимая с себя ответственность за изображение действительности вы отвечаете за качество текста? То есть ваше вранье не только честное - не претендующее на "правду жизни" - но еще и парадоксальным образом ответственное? Вы отвечаете за вкус "продукта" своего творчества?

ВО: - Но можно ли еще найти прозаиков, которые будут полдня выяснять значения одного слова по всем мыслимым словарям и энциклопедиям, а потом еще звонить друг другу по телефону ночью и обсуждать все нюансы словоупотребления в разных случаях?

Хотя мы знаем, что это чистое сумасшествие.

ЮН: - Если ваш вымысел связан с глубинными основаниями бытия - это можно называть реализмом, сверхреализмом, мифом и так далее. Натурализм и физиологизм, тенденциозность и прочие прелести поверхностного письма отвращают вас от "реализма", вы избегаете любой ответственности: перед действительностью, народом, государством или читателем - для вас существует лишь ответственность перед искусством.

ВО: - Для меня вообще безразлично, в каком государстве я работаю: маленькое ли это герцогство или бескрайняя империя, в которой хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь, как говаривал гооголевский городничий. Меня интересует весь мир и вся его литература. Но поскольку я родился в Новочеркасске, а не в гималайском королевстве Бутан (прекрасное, кстати сказать, королевство - указом короля там запрещены химические удобрения, политические партии и телевидение), я люблю степь и мне нравится пользоваться реалиями казачьего быта Х1Х и начала ХХ века. Но это для меня не экзотика, а способ достижения собственной достоверности. Если бы я все же родился в Бутане, то мне пришлось бы пробираться к внутренней достоверности через любовь и привязанность к Гималайским горам, дзонгам, чхортенам, бритым монахом, солдатам в разноцветных чулках и белых шарфах... Мое вранье заключает в себе иллюзию достоверности, но это именно иллюзия. С другой стороны, из всей русской литературы мне необходимы две фигуры - Гоголь и Бунин. Гоголь выражает фантасмагоричность, комедийность и абсурдность бытия, Бунин дает чувства. Не будь Толстого и Достоевского или Набокова - я бы мог писать так же, как пишу. Но без того, что сделали Бунин и Гоголь, я бы не знал в какую дверь выходить из реальности.

ЕЛ: - Да, это главное, самое важное во всем разговоре - мы не хотим отвечать за чьи-то амбиции подчинять вымысел жизни или каким-то "сверхценностям". Мы отвечаем только по законам искусства перед ним же.

ВО: - Да, и только эту ответственность вкуса мы признаем. И нам нравится это время - сейчас мы можем сконцентрировать свое внимание собственно на качестве прозы, без каких-либо привходящих обстоятельств. Мы не можем себя представить на месте "реалистов", которые добиваются сходства с жизнью или не месте антиреалистов, которые добиваются дикого с ней несходства. Есть только одна вещь, которой стоит добиваться - совершенство текста.

ЮН: - Здесь я с Вами отчасти соглашусь. Главное в искусстве - это вкус, и в связи с наступающей "эрой дурновкусия" ваши опусы, все это "чистое вранье" могут оказаться сейчас даже более ценными, чем когда-либо. Но мне кажется, что о реализме у вас какие-то упрощенные понятия. Что вы его чураетесь, как черт ладана? Чем он вас так напугал? Толстой с его "Анной Карениной" и бросанием под поезд расшатал нервы? Почитайте пьесу Олега Шишкина: Каренина там осталась жива…

Создается ощущение, что слово "реализм" вам набило оскомину еще в школе - вспоминаете "обязательных по программе" Толстого и Достоевского? Это же школьничество какое-то: почему любимого вами Бунина нельзя прописать по классу "интуитивных реалистов"? А есть еще магический реализм, сверхреализм, о котором заикнулся Отрошенко - дело не в словах, а в той реальности, что стоит за словами!

ЕЛ: - Я бы не выделял для себя никаких писателей в качестве любимых или основополагающих. Это банальное занятие - мы здесь соскальзываем с темы - то что "вранье" нами выбрано как реакция на литературную тенденциозность не только советских писателей, но и "антисоветских" писателей - таких, как Владимир Сорокин. Банальность и простота их прозы того же рода - например, в своих рассказах Сорокин эксплуатирует один и тот же прием - и я не могу понять, почему ни один критик не напишет, что это же все убого с чисто художественной точки зрения. Для концептуалистов и иже с ними литература тоже связана с жизнью самым "порочным" образом - они выполняют социальный заказ - пишут "под Букера" или под иностранного читателя, который хочет видеть здесь все "в говне" и платит деньги за то, чтобы ему это говно отсюда показывали. Я знаю Сорокина давно и уверен, его любовь к экскриментам - это поза. Эти концептуалисты - червячки в теле советской литературы: убрали ее - и не на ком стало паразитировать.

ЮН: - А что касается нравственности?

ВО: - Миф дает более глубокое ощущение нравственности, чем то, которое актуально ныне. Не забывайте, что Сократа отравили ядом по приговору суда в демократических Афинах. И что он сказал, когда к нему пришли прощаться ученики? Он прочитал им только что сочиненную песню и заявил, что "поэт, если он только хочет быть поэтом, должен творить мифы, а не рассуждения".

ЮН: - Меня поражает ваша "вневременная стать", постоянное соотнесение с авторитетами такого масштаба, как Сократ и явное нежелание увидеть реалии нынешней жизни. Не проглядели ли вы за чтениями древних философов уникального поворота в новейшей истории: преображается ваша Родина, Отечество, которое дало вам воспитание и судьбу, вымирает русский народ? Нет ли в этой боязни современности, желании откреститься от нее невротической реакции? Или это знак великого самообладания, осознания вечных ценностей мировой культуры?

Если сказать проще - не свидетельствует ли ваша позиция о некоем метафизическом предательстве: ради красоты мифа, "ради красного словца", вы готовы принести в жертву душевность, отношение к живым людям, своим соотечественникам и современникам. Ваши упражнения на ниве мифотворчества - не дань ли ученичеству, естественная разминка перед поднятием нравственных тяжестей - когда вам будет что сказать, когда в вас самих нарастет содержание - вы можете стать реалистами, то есть взвалить на себя двойное время ответственности - и перед миром и перед мифом. Пока же вы находитесь в сказке, которую себе творите для собственного же удовольствия. Вы существуете на пересечении мифов - тех, которые исходят из "почвы", и тех, которые исходят от культуры.

Мир культуры дал вам ангажемент, вы вытянули счастливый билет, на оборотной стороне которого есть соглашение: не касаться бытия, не реагировать на ужас и смерть: играть, как будто ничего не происходит. Вы играете, резвитесь, сохраняя опасливую дистанцию от "реализма". И в этом вы еще не зрелы, полны инфантилизма.

ЕЛ: - Мы и не претендуем на соотношение с жизнью - то что мы делаем, напоминает мне замки их снега и льда в Парке Культуры, которые я видел по телевизору - был солнечный день, мороз - и лед сверкал неимоверно.

ЮН: - Иными словами, ваш лозунг: МИРУ - МИФ!

Можно представить его как нервическую реакцию на грубые требования "правды жизни" - но миф и "правда", не подчиняясь друг другу в полной мере, тем не менее не совсем автономны - между ними существует тонкая, мистическая связь, лежащая в сфере этики. И разрушение этой связи для литературы так же опасно, как и насильственное навязывание ее. Печальный опыт Набокова демонстрирует этот в полной мере. Свобода вымысла не может быть ограничена ни страхом уйти от жизни, ни страхом приблизиться к ней. И в этом смысле трудно согласиться с однозначными лозунгами, типа того, что выдвинул Юрий Буйда (которого тоже можно назвать реалистом): "Меньше правды, дальше от жизни!" Ваша смелость исчерпывается смелостью вымыслов, от своей сверхчувствительности вы прячетесь в новую башню из слоновой кости.

Написать отзыв

© "Русская жизнь",  обозрение

WEB-редактор Вячеслав Румянцев