Тряпкин Николай Иванович

1918-1999

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Николай Иванович Тряпкин

Тряпкин Николай Иванович (19.12.1918—20.02.1999), поэт. Родился в д. Саблино Тверской губ. в семье крестьянина-столяра. В 1930 под угрозой раскулачивания семья перебралась в с. Лотошино, где Тряпкин окончил школу. В 1939 поступил в Московский историко-архивный институт. С началом войны Тряпкин, не попавший на фронт по состоянию здоровья, в числе эвакуированных оказывается под Сольвычегодском, где работает в должности счетовода.

Первые стихотворения Тряпкин написал еще во время учебы в институте. Но подлинную силу его поэтический голос обрел именно на Русском Севере. «Коренной русский быт, коренное русское слово, коренные русские люди… — писал он в автобиографии. — У меня впервые открылись глаза на Россию и на русскую поэзию, ибо увидел я все это каким-то особым, “нутряным” зрением. А где-то там, совсем рядом, прекрасная Вычегда сливается с прекрасной Двиной. Деревянный Котлас и его голубая пристань — такая величавая и так издалека видная! И повсюду — великие леса, осененные великими легендами. Все это очень хорошо для начинающих поэтов. Ибо сам воздух такой, что сердце очищается и становится певучим. И я впервые начал писать стихи, которые самого меня завораживали. Ничего подобного со мною никогда не случалось. Я как бы заново родился, или кто-то окатил меня волшебной влагой». Критика отмечала сходство ранних стихов Тряпкина со стихами Н. Клюева, а сам поэт по этому поводу впоследствии писал:

Не горлань ты узорно, гармошка!
Ты, колхозная тройка, стоп!
Нам припишут клычковскую кошку,
Что мурлычет про Ноев потоп.

Поэт развивался и рос в течение десятилетий, медленно, неуклонно совершенствуя свой талант. Со временем то, что лишь отдельными штрихами проявляло себя и давало возможность говорить о Тряпкине, как о наследнике Н. Клюева (не издававшегося в России с 1928 по 1977), обрело полновесное звучание уже в тот период, когда стало ясно, что Тряпкин не ограничился бережно сохраненным наследием. В его поэзии обрела свое второе дыхание оборванная в период «канунов» вольная песня крестьянской лиры, обрела свое новое звучание в голосе человека, сохранившего в памяти и трагические 30-е, и трагические 40-е — всю страшную эпоху «великого перелома»:

Проснись, мое сердце, и слушай великий хорал.
Пусть вечное Время гудит у безвестных начал.
Пускай пролетает другое вослед за Другим,
А Мы с тобой — только тростинки под ветром таким.

С годами выявлялся определяющий мотив творчества Тряпкина — мотив Памяти. Памяти, несущей в себе все тяжелое, трагическое, надрывное, что сосредоточилось в истории уничтожения русского крестьянства и его самобытной культуры, дошедшего в нынешние окаянные дни до своего апогея. Эта тема дала себя знать не сразу — должно было пройти время, прежде чем пережитое, накопленное, стало воплощаться в стихи. Тряпкин отнюдь не надрывен, он отдал щедрую дань смеховой, песенно-плясовой стихии народного творчества. Не так уж мало в его наследии стихотворений, в которых он не прочь и над собой поиронизировать, и над окружающими по-доброму, а подчас и едко посмеяться. И все же, если читать его стихи в хронологическом порядке, ощущение земной тяжести и боли за утраченное время будет нарастать. Память поэта надвое рассечена рубежом, по одну сторону которого слышится «звон боевых копыт» и скрип детской колыбели, а по другую — совсем иные, тревожные звуки — треск сломанного дерева и тоскливый вой пурги. Свирель, поющая над погостом, — еще не символ конца жизни, это лишь этап, страшный отрезок, который проходят несколько поколений, дабы те, кому Бог дал, выжили и сумели донести до потомков свою горькую повесть, спеть старую, народную, исполненную удалого разгулья и сердечной тоски, почти забытую ныне песню… («Эта песенка сполюбилась нам, да промчались мы по своим костям…»). Медленно, шаг за шагом подходил поэт к эпическому сказанию о своей родословной. Первые главы его были написаны в начале 80-х, когда Тряпкин обрел былинную поэтическую мощь, когда прежние отдельные попытки совместить временные пласты соединились в единую картину трагедии, в которой органически слилось недавнее прошлое и видения набегов и захватов, переселений народов и исчезновений их с лица земли, отделенные тысячелетиями:

И стучал молоток, забивая горбыльями окна,
И лопата в саду засыпала у погреба лаз.
И родная изба, что от слез материнских промокла,
Зазвучала, как гроб, искони поджидающий нас.
Это было — как миф. Это было в те самые годы,
Где в земной известняк ударял исполинский таран.
И гудела земля. И гремели вселенские своды.
И старинный паром уходил в Мировой океан.

Тряпкин соединил в своей поэзии и разнородные языковые пласты — три основных слоя в неразрывном единстве: слой фольклорный, слой, разработанный русской классической поэзией XIX в., и слой современного живого разговорного языка. С годами песенная линия не сошла «на нет», но основное место в творчестве Тряпкина заняли стихи философского склада. «Крестьянская» традиция сказывается в них в остро-публицистическом пафосе, с каким поэт подчеркивает свою принадлежность к народу, свою крестьянскую сущность. Публицистический пафос, соответствующий нелегкому движению поэтической ноты, вырывающейся из потаенных глубин, сродни «аввакумовскому» пафосу его великого предшественника — Н. Клюева. В «Предании», посвященном памяти «Аввакума двадцатого столетья», Тряпкин акцентирует органичную связь поэтического слова с природой, с Матерью-Сырой Землей. Слово, имеющее глубокие корни в народной почве, в национальной стихии, не пропадет и не сгинет, даже если долгое время будет существовать под спудом в иные драматические минуты истории, прикрытое невидимой завесой Тайны, скрывающей от непосвященных божественную поэтическую мелодию:

Он сам себя швырнул под ту пяту,
Из-под которой — дым, и прах, и пламя.
Зачем же мы все помним ярость ту
И не простим той гибели с мощами?
Давным-давно простили мы таких,
Кому сам Бог не выдал бы прощенья.
А этот старец! Этот жалкий мних!
Зачем в него летят еще каменья?

Вселенское Время в творческом сознании поэта сжимается, целые тысячелетия проносятся в течение нескольких часов. В единую секунду бытия существуют Рождение и Закат человеческой цивилизации, зачатие Вселенной и распад узловых корней земного существования. В нерасторжимом единстве сплетены общенародные, государственно-национальные взгляды и общечеловеческая, космическая мысль. Поэту доступно воплощение всемирности, единовременности всего, происходящего на Земле и в бесконечности. Словно по спирали он расширяет свой духовный мир, что дает ему время от времени возможность раздвинуть границы прекрасной эстетической традиции, унаследованной от Клюева. Здесь, на грани Земли и Космоса глазам поэта открывается прошлое, настоящее и будущее, здесь он — творец мира. Россия сама становится частью Космоса, венчает землю своей светящейся короной:

Черная, заполярная,
Где-то в ночной дали
Светится Русь радарная
Над головой Земли…
Пусть ты не сила крестная
И не исчадье зла,
Целая поднебесная
В лапы твои легла.

Столь характерное для поэта совмещение реального и исторического пластов ярче всего воплотилось в его «библейском» цикле, в частности, в одном из лучших его стихотворений — «Песнь о хождении в край Палестинский». Легенда, рассказанная поэтом о своем дедушке-богомольце, воспринимается как реальность, но одновременно как далекое прошлое, окутанное идиллической дымкой, не имеющее ничего общего с трагедией, которую творят на Иорданских берегах современные «давиды».

Убежденность неотвратимого возмездия сливается в голосе Тряпкина с трагической нотой при обращении к истории и мирозданью от имени погибших, в голосе поэта, принявшего на себя их боль и воплотившего ее в строках, обретших пророческую силу, пронизывающих земной круг и космические дали:

Грохотала земля. И в ночах горизонты горели,
Грохотали моря. И сновали огни батарей…
Ты прости меня, матушка, что играла на тихой свирели
И дитя уносила — подальше от страшных людей…
Проклинаю себя. И все страсти свои не приемлю.
Это я колочусь в заповедные двери твои.
Ты прости меня, матушка, освятившая грешную землю.
За неверность мою. За великие кривды мои.

В последние годы жизни Тряпкин тяжело переживал развал страны и воцарение в ней чужебесия: «И фриц, и лях, и татарва, хватало и другого хама. Но не видала ты, Москва, такой блевотины и срама… И все наши рыла — оскаленный рот. И пляшет горилла у наших ворот. <…> Огромные гниды жиреют в земле. И серут хасиды в Московском Кремле».

Песенный талант тончайшего лирика не иссякал, но в его поэзии все отчетливей звучала нота сопротивления черной силе, накрывшей Россию. Стихи, проникнутые этим чувством, публиковались исключительно на страницах газеты «Завтра» и журнала «Наш современник».

Куняев С.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа.

Николай Тряпкин. Бюст. Гипс. 1999 г. Н.А. Селиванов.

Тряпкин Николай Иванович [19.12.1918, дер. Саблино Тверской губ.— 21.2.1999, Москва] — поэт.

Родился в семье крестьянина-столяра; в 1930 семья перебралась в подмосковное с.Лотошино. Там Тряпкин окончил школу и в 1939 поступил в Московский историко-архивный институт. Начавшаяся война резко переменила ход его жизни; не попав на фронт по состоянию здоровья, Тряпкин в числе эвакуированных оказывается в маленькой деревне под Соль-вычегодском, где, работая в должности счетовода, впервые всерьез обращается к поэзии.

Природа и история Русского Севера способствовали пробуждению таланта Тряпкина, дали богатую пищу чувству и воображению. С той поры связь поэта с землей, с деревенским укладом, с обжитым уютом избы, подворья, околицы неизменно крепнет, и даже переезд впоследствии поэта в Москву не ослабляет ее.

Осенью 1943 Тряпкин вернулся домой к родителям. Общественный подъем послевоенного «восстановительного» периода он переживал как «праздник своей поэтической молодости», что отразилось в его стих. «Жизнь» (1945), «Воскресенье», «Август зашумел» (1946). В 1945 произошла встреча с П.Г. Антокольским, который одобрил первые опыты Тряпкина и содействовал их публикации в журнал «Октябрь» (1946. №11). Очень благожелательно отнесся к начинающему поэту Ф.И. Панферов, тогдашний редактор «Октября», о чем впоследствии не раз с благодарностью вспоминал Тряпкин («Стихи о Федоре Панферове», 1979).

Тряпкин умеет поэтически обживать разные эпохи, ладить с ними; даже во временах нелегких различать светлые тона, звонкие и бодрые звуки. Так отозвалось в его стихах первое послевоенное десятилетие, так создается у него «Грачей, ручьев и проводов / Предпосевная лирика», где находят свое место не только картины полевых работ, сельского быта, но и язык колхозных отчетов, газетных сводок — те самые «районные будни», о которых вскоре заговорила очерковая проза. При этом Тряпкин заметно умерял нередкую в поэзии тех лет «мегафонную» громкость стиха, вносил в мажорные темы человечески-теплые ноты.

Открыв для себя в 1940-е Север, край «старика Зимогора», Тряпкин глубоко прочувствовал его красоту, точно передал ее потемневшие от древности, от лесного сумрака, от печного дыма краски в цикле «Пижма» (1946). Отсюда ряд образов, лирических сюжетов расходится по другим стихам, обогащаясь там новыми подробностями и оттенками («Песнь о зимнем очаге», «Желание», «Лесные загривки...»). В подобных вещах многое восходит к творчеству Н.Клюева, у которого Тряпкин учился видеть коренную Северную Русь, учился говорить о ней крепко вязанным, многоцветным словом. И позже оставался близок Тряпкину «тот скрытник из Олонца», который лег, «замшелый, как валун, у колеи железного Егорья» — так иносказательно назван Клюев в стих. «Предание» (1973).

С 1953 выходят поэтические сборники Тряпкина — «Первая борозда» (1953), «Белая ночь» (1956), «Распевы» (1958). В последней книге особенно явственно выступило важнейшее свойство стиха Тряпкин — напевность. Она не столько воспроизводит готовые песенно-музыкальные формы фольклора (хотя и в этом Тряпкин искусен, зная, впрочем, меру), сколько прямо выражает напевный склад души и речи поэта. В этом свойстве Тряпкин наследует вместе с М.Исаковским, А.Прокофьевым «песенную долю» русского слова, как народного, так и литературного. Песенные голоса, различные по тембру, интонациям, пронизывают творчество Тряпкина — то задушевные, протяжные («Летела гагара...», 1955; «Свет ты мой робкий, таинственный свет!..», 1969), то бойкие, удалые («Как сегодня над степью донецкой...», 1966).

С песенным словом хорошо уживается у Тряпкина и сказовая, также народная в основе своей речь — в «забубённом сказе» о Степане («Степан», 1966), в таких стихах, как «Песнь о хождении в край Палестинский» (1959, 1973). Со временем Тряпкин начинает тяготеть к сближению своего лирического повествования с литературной традицией поэтического рассказа в том его варианте, который широко представлен у Тряпкин Твардовского. Об этом свидетельствует большой двухчастный цикл «Из семейной хроники» (1982).

Еще в «Пижме» обнаружилась способность Тряпкина связывать в цельных образах отдаленные эпохи, понятия, чувства. С «дремучей давностью» сплетается день нынешний, легендарные фигуры соседствуют с родней поэта, мифологические существа столь же осязаемы, как и обитатели леса, как домашние животные. И естественно укладывается в стихе Тряпкина слово старое книжное («скрижали») с народным говорным («перинницы-молодухи»), с местным северным («кимарит маргасик»), с новым словом советского обихода. Недаром чужое, казалось бы, здесь слово «колхозный», подчиняясь общей цельности, принимает вид и значение, не противоречащие «дремучему наречью»: колхозный календарь выглядит тут как языческие святцы, которые «читает Домовой» «на лепных печах, ровесницах Кащея». Тряпкину дороги устои, возле которых, как вокруг оси мирозданья, время неторопливо вращается, а не пробегает суетно и бесследно; ему дорог нерушимый быт, где «Сам Христос не спорит с новизной» и «где прадед Святогор в скрижалях не стареет».

От предка, поклоняющегося силам природы, почти сливающегося с нею, поэт идет к нам через «забытые вехи, заглохшие дали давно прожитого». В стихотворении, которое начинается приведенными строками (1965), дан превосходный образ легендарно-исторической памяти народа: «Из новых колосьев, из древней печали / Завяжется слово» — и воскресают все звенья прошлого: от «славной древности моей», от Гришки Отрепьева и Степана Разина до той горькой поры, когда «не Рюрик бил по скулам, а свой же Кузька-обормот» («За пылью ханского набега.. .», 1965), до «Ваньки-однолишника», до последней войны.

Иногда в исторический порядок событий и судеб у Тряпкина может ворваться какая-то своевольная стихия — тогда смешиваются «века и даты», поэт становится «жильцом Бог весть каких времен», словно погружается в доисторическое существование. И там, в первозданной тьме «незримого колодца», встречаются подпочвенные токи времен, там зарождается поэзия и является на свет в «новорожденном» слове (как точно сказано В.Кожиновым в предисл. к «Избранному» Т., 1980): «Воспрянул дух, воскрес поэт / Из тяжких дрем, из мертвой грязи» («Рождение», 1958) — в этом прорыве к бытию действуют и воля поэта к творчеству, и напор народной жизни, ищущей себе выражения. Выразителем последней и осознает себя Тряпкин; связь с нею он декларирует неоднократно. Остро обыгрывая расхожую формулу демократического происхождения, он заявляет: «Нет, я не вышел из народа. / О, чернокостная порода! / Из твоего крутого рода / Я никуда не выходил» («Нет, я не вышел из народа...», 1982). В этом русле создается Тряпкиным своеобразная поэтическая «философия общего дела», проистекающая из нравственных идеалов народа, из традиций русской мысли и литературы, что почти программно сказалось в стихотворении 1966: «Кто с нами за вешние плуги? / Кто с нами? Кто с нами да к ясному солнцу? / Кто с нами? /<...>/ Кто с нами за вольную песню? / Кто с нами? / Кто с нами за русское слово? / Кто с нами?» Все стих, отвечает на этот веселый, широкий клич многоголосым отзывом — «Мы с вами!», в котором звучит общинная сила, общинная вера в добро. С наибольшей цельностью и экспрессией такое жизнечувствование передано в стихотворении «Листья дубовые!..» (1971), где все пронизано свежестью ясной осени, привольем и вместе с тем налито зрелой силой, «густой, медяной», не боящейся ненастий и «нежити упорной».

В.А. Котельников

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П - Я. с. 519-521.

Далее читайте:

Русские писатели и поэты (биографический справочник).

Сочинения:

Первая борозда. М., 1953; Распевы. М., 1958;

Краснополье. М., 1962;

Гнездо моих отцов. М., 1967;

Златоуст. М., 1971;

Скрип моей колыбели. М., 1978;

Стихотворения. М., 1983;

Огненные ясли. М., 1985;

Излуки. М., 1987;

Горящий водолей. М., 2003.

Избранная лирика. М., 1970;

Вечерний звон. М., 1975;

Стихотворения. М., 1977;

Избранное. М., 1980;

Избранное. М., 1984;

Подражания Экклезиасту. М., 1989;

Стихотворения. М., 1989;

Уж, видно, тот нам выпал жребий. М., 2000;

Литература:

Кожинов В. Два пласта // Молодая гвардия. № 9. 1969;

Куняев С. Мои волшебные сказанья: Заметки о творчестве Н.Тряпкина // Москва. 1982. №6;

Куняев С. Неизбывный вертоград // Москва. № 4. 1989.

Котельников В. Перуново древо поэта: О поэзии Н.Тряпкина // Литературная учеба. 1985. №5;

Лебедев Б. «И никогда земле не лги»: Штрихи к портрету Н.Тряпкина // Литературная газета. 1987. №35. 26 авг.;

Рогощенков И. Цельность сознания и воля к творчеству: О традициях в жизни и литературе // Москва. 1987. №8;

Поздняев М. Шест равновесия // Литературное обозрение. 1988. №2;

Василевский А. Чувство в своем естестве // Новый мир. 1988. №3;

Куняев С. Неизбывный вертоград // Москва. 1989. №4;

Панченко О. Не изменяя, изменяться // Октябрь. 1990. №7:

Волков Б. Свет ты мой робкий, таинственный свет! // Учительская газета. 1994. №33. 6 сент.;

Бондаренко В. Отверженный поэт // Наш современник. 2002. №8;

Балан Д. «Тихая», «почвенная», или «славянофильская» поэзия // Литературная учеба. 2003. №2.

Михайлов Ал. Посреди очарованных трав // Дружба народов. № 2. 1969;

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС