Екатерина II

1729-1796

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Екатерина II

Императрица Екатерина II. Гравюра резцом конца XVIII века.

Екатерина II Алексеевна Романова. Урожденная Софья-Августа-Фредерика, принцесса Ангельт-Цербская. Род. 21 апреля 1729 г. Повенчана с наследником престола вел. кн. Петром Федоровичем 21 авг. 1745 г. Провозглашена императрицею 28 июня 1762 г. Короновалась 22 сент. 1762 г. Императрица Всероссийская в 1762-1796 гг. + 6 ноября 1796 г.

+ + +

По матери Екатерина принадлежала к голштейнготторпскому княжескому роду, одному из многочисленных княжеских родов северной Германии, а по отцу - к другому, также германскому и еще более мелкому владетельному роду - ангальтцербстскому. Отец Екатерины, Христиан Август из цербстдорнбургской линии ангальтского дома, подобно многим своим соседям, мелким северогерманским князьям, состоял на службе у прусского короля, был полковым командиром, комендантом, а потом губернатором города Штетина, неудачно баллотировался в Курляндские герцоги и кончил свою экстерриальную службу прусским фельдмаршалом, возведенным в это звание по протекции русской императрицы Елизаветы. В Штетине и родилась у него 21 апреля 1729 года дочь Софья-Августа-Фредерика, будущая Екатерина Великая.

Екатерина росла в скромной обстановке - иной не мог себе позволить прусский генерал из мелких немецких князей. Она росла резвой, шаловливой и даже бедовой девочкой, любила попроказничать, щегольнуть своей отвагой перед мальчишками, с которыми запросто играла на штетинских улицах. Родители не отягощали ее особыми заботами. Отец ее был усердный служака, а мать, Иоанна-Елизавета, - неуживчивая и непоседливая женщина, часто находилась в отъезде. Екатерина сама потом признавалась, что за всякий промах приучена была ждать материнских пощечин.

Казалось, маленькой принцессе нечего было ожидать от судьбы. Между тем честолюбивые мечты пробудились в ней очень рано. Позже она писала, что уже в семь лет мечтала о короне, а когда ее троюродный брат принц Петр гольштинский был объявлен в 1742 году наследником русского престола, она "во глубине души предназначила себя ему", потому что считала эту партию самой значительной из всех возможных. Между тем сразу по приезде племянника в Петербург Елизавета стала устраивать его женитьбу. Среди других кандидатур подумали и о Софье-Августе. В конце 1742 года та ездила с матерью в Берлин, где знаменитый французский художник Пэн написал ее портрет. Екатерина знала, что этот портрет должен быть отправлен в Петербург императрице. (Фридрих II, очень хлопотавший об этом браке, утверждал позже, что идея с написанием портрета принадлежала ему.) Но прошел еще целый год, прежде чем судьба ее определилась окончательно. За это время в Петербурге рассмотрели несколько политических комбинаций и в конце концов остановились на цербстской принцессе. Детская мечта Екатерины осуществилась.

В начале января 1744 года в Цербст прискакал курьер из Петербурга. Он привез письмо Брюмера, гувернера и воспитателя великого князя. Брюмер писал, что Иоанна-Елизавета должна незамедлительно выехать вместе с дочерью в Россию. К письму был приложен чек на 10 000 рублей для покрытия путевых издержек. Хотя в письме ни слова не говорилось о замужестве, родители сразу сообразили в чем дело. Уже 10 или 12 января мать и дочь отправились в путь. В Берлине они остановились на несколько дней, и здесь Екатерину навестил Фридрих. Он остался доволен маленькой принцессой, а матери велел соблюдать осторожность и скрывать в дороге свои имена. С этого времени Иоанна-Елизавета путешествовала под именем графини Рейнбек. Дорога была ужасной. Принцессы вынуждены были ночевать в крестьянских избах. Обе они страдали от холода, а Екатерина к тому же расстроила себе желудок грубой пищей и местным пивом. Но едва мать и дочь оказались на русской территории все изменилось. Их встречали с пышностью и почетом. 9 февраля путешественницы прибыли в Москву, где тогда находился двор.

Елизавета приняла Екатерину и ее мать чрезвычайно радушно. Петр в первые дни также был очень предупредителен к ней. Однако Екатерина очень быстро его раскусила. Вскоре Петр между прочим сказал своей будущей невесте, что ему всего более нравится в ней то, что она его двоюродная сестра и 4110 по родству он может говорить с нею откровенно. Вслед затем он открылся в своей любви к одной из фрейлин императрицы. Он объяснил, что желал бы жениться на ней, но готов жениться и на Екатерине, так как этого желает его тетка. Екатерина краснела, слушая эти излияния родственного чувства, и благодарила его за доверенность, но в глубине души не могла не дивиться его бесстыдству и Совершенному непониманию многих вещей. Сама она очень скоро сообразила, что для того, чтобы остаться в России и иметь в ней значение, следует сделаться русской. Вскоре по приезде к ней приставили троих учителей: Симона Тодоровского для наставления в греческой вере, Василия Ададурова для русского языка и балетмейстера Ланге для танцев. Желая поскорее выучиться русскому языку, Екатерина вставала по ночами, в то время как все кругом спали, сидя в постели, вытверживала наизусть тетради, которые давал ей Ададуров. В комнате было жарко, и, не зная московского Климата, она не считала нужным обуваться, а как вставала с постели, так и ходила босиком. Вследствие этого на пятнадцатый день у нее открылось воспаление в легких, которое чуть не свело ее в могилу. Почти месяц будущая великая княгиня находилась между жизнью и смертью. Когда положение ее стало совсем плохо, мать хотела пригласить к ней лютеранского пастора, но Екатерина пожелала видеть Симона Тодоровского. Эпизод этот стал широко известен и сильно расположил в пользу Екатерины как саму императрицу, так и весь ее двор. С этого времени брак Екатерины с великим князем казался делом окончательно решенным, но новое обстоятельство едва не смешало все планы. Открылась переписка Иоанны-Елизаветы с Фридрихом. Елизавета, которой принцесса-мать и без того очень не нравилась из-за своего склочного характера, была очень рассержена. Некоторое время думали, что она вышлет цербстскую принцессу вместе с дочерью прочь из России. Екатерина пережила несколько тяжелых дней. Наблюдая за Петром, она ясно видела, что он расстался бы с ней без сожаления. "Что касается до меня, -писала она позже в своих записках, -то, зная его Свойства, я бы не пожалела его, но к короне русской я не была так равнодушна". Все, однако, уладилось, и 28 июня Екатерина приняла православие. Еще не освоившись с русским языком, заучив всего несколько расхожих фраз, Екатерина затвердила "как попугай", составленное для нее исповедание веры и произнесла это исповедание внятно и громко, нигде не запнувшись. Это было первое торжественное ее выступление на придворной сцене, вызвавшее общее одобрение и даже слезы умиления у зрителей, но сама она, по замечаний иноземного посла, не проронила слезинки и держалась настоящей героиней. Императрица пожалована новообращенной аграф и бриллиантовый складень в несколько сот тысяч рублей: На другой день, 29 июня 1744 года, чету обручили.

Следующий год, прожитый в ожидании постоянно откладывающейся свадьбы (великий князь в это время много и тяжело болел: он перенес плеврит и оспу), был наполнен для Екатерины множеством разнообразных впечатлений. С самого прибытия в Россию она прилежно изучала обряды русской церкви, строго держала посты, много и усердно молилась, особенно при людях, даже иногда превосходя в этом желание набожной Елизаветы, но страшно сердя тем Петра. Впрочем, в это время отношения с великим князем были достаточно приятельскими. Гораздо больше неприятностей доставляла Екатерине ее собственная мать. Она беспрестанно интриговала и сплетничала, завидовала своей дочери и вечно бранила ее. Вскоре она перессорилась из-за пустяков почти со всеми, начиная с императрицы и кончая великим князем, ни с кем не водилась и обедала одна, сидя у себя в комнатах. В противовес ей Екатерина, обладавшая от природы веселым и уживчивым характером, с удовольствием замечала, как с каждым днем росло расположение к ней публики, которая смотрела на нее как на замечательного умного ребенка. Но, по мере того как приближался день свадьбы, меланхолия все более и более овладевала ею. Позже она писала об этом времени: "Сердце не предвещало мне счастья, одно честолюбие меня поддерживало. В глубине моей души было не знаю что-то такое; не на минуту не оставлявшее во мне сомнения, что рано или поздно я добьюсь того, что сделаюсь самодержавною русскою императрицею". Наконец 21 августа 1745 года состоялась свадьба.

После свадьбы для 16-летней Екатерины началась продолжительная школа испытаний. Серо и черство началась ее семейная жизнь. "Я очень хорошо видела, - писала она позже, - что великий князь вовсе не любит меня. Через две недели после свадьбы он опять признался мне в своей страсти к девице Карр, императрициной фрейлине. Графу Дивиеру, своему камергеру, он сказал, что между этой девушкой и мною не может быть никакого сравнения. Дивиер был противного мнения, он на него рассердился за это. Эта сцена происходила почти в моем присутствии, и я видела, как он дулся на Дивиера. В самом деле - рассуждала я сама с собою - не истребляя в себе нежных чувств к этому человеку, который так дурно платит за них, я непременно буду несчастлива и замучаюсь ревностью без всякого толку. Вследствие этого я старалась восторжествовать над моим самолюбием и изгнать из сердца ревность относительно человека, который не любил меня; но для того, чтобы не ревновать, было одно средство - не любить его. Если бы он желал быть любимым, то относительно меня это было вовсе не трудно: я от природы была наклонна и привычна к исполнению моих обязанностей, но для этого мне был нужен муж со здравым смыслом, а мой его не имел". Страстная и горячая от природы Екатерина пристрастилась к охоте и верховой езде. Позже она так описала свой образ жизни в Ораниенбауме: "По утрам я вставала в три часа и без прислуги с ног до головы одевалась в мужское платье. Мой старый егерь дожидался меня, чтобы идти на морской берег к рыбачьей лодке. Пешком с ружьем на плече, мы пробирались садом и, взяв с собой легавую собаку, садились в лодку, которою правил рыбак. Я стреляла уток в тростнике по берегу моря. Часто мы огибали канал, и иногда сильный ветер уносил нашу лодку в открытое море". Но верховая езда нравилась ей больше, чем охота. "Я страстно любила верховую езду, - писала она, - и чем больше было в .ней опасности, тем она была милее мне. Случалось иногда, что я до тринадцати раз в день садилась на лошадь". Танцы и маскарады также занимали ее. Но все эти забавы не могли заполнить пустоты ее жизни, особенно в долгие зимние дни. Надежными союзниками в борьбе со скукой стали для Екатерины книги. После свадьбы она, по ее словам, только и делала, что читала. "Никогда без книги, и никогда без горя, но всегда без развлечений" - так очерчивает Екатерина свое тогдашнее времяпрепровождение. В шутливой эпитафии, которую она написала себе самой в 1778 году, она признается, что в течение 18 лет скуки и уединения (замужества) она имела достаточно времени, чтобы прочитать много книг. Сначала она без разбора читала романы; потом ей попались под руку сочинения Вольтера, которые произвели решительный перелом в выборе ее чтения: она не могла от них оторваться и не хотела, прибавляет она в письме к самому Вольтеру, читать ничего, что не было так же хорошо написано и из чего нельзя было бы извлечь столько пользы. Таким образом чтение перестало быть для нее только развлечением. Она принимается за историю Германии в 10 тяжеловесных томах, усидчиво прочитывая по одному тому в 8 дней, столь же регулярно изучает огромный, в четырех объемистых томах философский словарь Бейля, прочитывая по тому в полгода. В то же время она прочитала множество русских книг, какие могла достать, не пугаясь очень трудных по неуклюжему изложению. Она изощрила свое внимание, расширила емкость своей мысли, так что без труда прочла даже "Дух законов" Монтескье, вышедший в том же 1748 году, а "Анналы" Тацита своей глубокой политической печалью произвели даже необыкновенный переворот в ее голове, заставив ее видеть многие вещи в черном цвете и углубляться в интересы, которыми движутся явления, проносящиеся перед глазами. Супружеская жизнь с Петром не сложилась, но любовь продолжала занимать в жизни Екатерины значительное место. Она сама сознавалась в своих записках, что, не будучи, собственно говоря, красивой, она все же умела нравиться. Первым ее любовником, вероятно, был Захар Чернышев, который приглянулся ей еще в 1745 году. Удаленный затем от двора, он вновь явился в 1751 году и нашел, что великая княгиня за шесть лет очень похорошела. На этот раз роман продолжался недолго. В следующем году Екатерина увлеклась Сергеем Салтыковым, который считался самым красивым мужчиной при дворе. Говорили, что сама Елизавета была не равнодушна к нему, но он предпочел сделаться любовником Екатерины. Когда об этой связи сделалось известно императрице, она, то ли в самом деле радея о чести великого князя, то ли из ревности, сделала вид, что гневается. Салтыков должен был уехать на время в деревню и вернулся лишь в феврале 1753 года. На этот раз Елизаве та была в другом настроении: она погружена была в государственные заботы. В своих записках Екатерина пишет; что императрица чрезвычайно недовольна была тем, что до сих пор не имеется наследника .престола и по разным поводам выражала свое неудовольствие. Не зная кого больше винить в этой досадной задержке, она решила прибегнуть К радикальным, но не новым при русском дворе мерам. В один из куртагов Елизавета стала выговаривать гофмейстерше Чоглоковой, что от верховой езды у великой княгини вот уже столько лет нет детей. Чоглокова отвечала, что относительно детей тут нет вины, что дети не могут родиться без причины и что хотя их императорские высочества .уже с 1745 года живут вместе, но причины до сих пор не было. Тогда Елизавета стала бранить Чордокову и сказала, что она взыщет на ней, зачем она не позаботилась напомнить об этом предмете обоим действующим лицам. Получив такой нагоняй, Чоглокова начала хлопотать, чтобы буквально исполнить приказание императрицы.. Однажды она отвела в сторону Екатерину и сказала: "Послушайте, .я должна поговорить с вами откровенно". "Я, разумеется, стала слушать во все уши, - писала позже Екатерина. - Сначала, по обыкновению, она долго рассуждала о своей привязанности к мужу, о своем благоразумии, о том, что .нужно и что не нужно для взаимной любви и для облегчения супружеских уз; затем стала делать уступки и сказала, что иногда бывают положения, в которых интересы высшей важности обязывают к исключениям из правила. Я слушала и не прерывала ее, не понимая, к чему все это ведет. Я была несколько удивлена ее речью и не знала, искренно ли говорит она или только ставит мне ловушку. Между тем, как я мысленно колебалась, она сказала мне: "Вы увидите, как я чистосердечна, и люблю ли я мое отечество; не может быть, чтобы кое-кто вам не нравился; предоставляю вам на выбор Сергея Салтыкова и Льва Нарышкина; если не ошибаюсь, вы отдадите предпочтение последнему". "Нет, вовсе нет", - закричала я. "Но, если не он, -сказала она, - так, наверное, Сергей Салтыков". На этот раз я не возразила ни слова, и она продолжала говорить: "Вы увидите, что от меня вам не будет помехи".

Екатерина II.
Гравюра на цинке по оригиналу Виолла. Париж. 1870-е годы.

Вскоре после этого дело наладилось. Екатерина забеременела три раза подряд и, после двух выкидышей, 20 сентября 1754 года родила сына. "Только что его спеленали, -вспоминала потом Екатерина, - явился по приказанию императрицы ее духовник и нарек ребенку имя Павла, после чего императрица тотчас велела акушерке взять его и нести за собою; а я осталась на родильной постели... Как скоро императрица удалилась, великий князь со своей стороны тоже ушел, вслед за ним граф и графиня Шуваловы, и я никого больше не видела... Наконец, после трех часов, явилась графиня Шувалова, вся разряженная. Увидав меня все еще на том месте, на котором она меня оставила, она вскрикнула и сказала, что так можно уморить меня... Но я и без того заливалась слезами с той самой минуты, как родила. Меня особенно огорчало то, что меня совершенно бросили. После тяжелых и болезненных усилий я осталась решительно без прибору, между дверями и окнами плохо затворявшимися; я не имела сил перейти в постель, и никто не смел перенести меня, хотя постель находилась в двух шагах... Императрица была очень занята ребенком и не отпускала от себя акушерку ни на минуту. Обо мне вовсе и не думали... Я умирала от жажды; наконец меня перенесли в постель, и в этот день я никого больше не видала, даже не присылали наведаться о моем здоровье".

То же отношение оставалось и позже. С Екатериною после рождения Павла стали поступать как с человеком, исполнившим заказанное дело и ни на что больше не годным. Даже в любви не дано ей было утешения, поскольку сразу после родов императрица отправила Салтыкова с дипломатическим поручением в Швецию. По возвращении бывший любовник относился к Екатерине холодно и небрежно. Он имел даже дерзость на'значать ей свидания, на которые сам не приходил. Однажды она тщетно прождала его до трех часов ночи. К тому же до нее дошли известия о том, с какой неумеренностью Салтыков вел себя в Швеции, где он буквально не пропускал ни одной женщины. Екатерина была этим не на шутку раздосадована. Как видно из ее записок, она имела к Салтыкову большое и сильное чувство. Год после родов прошел для нее. серо и одиноко. Екатерина много болела и почти не участвовала в светской жизни. Наконец, на одном из балов ей попался на глаза молодой граф Понятовский, приехавший в Россию в свите английского посла Вильямса. По всем статьям он был не чета Салтыкову: получил хорошее разностороннее образование, много путешествовал, долго жил в Париже. В свою очередь Екатерина произвела впечатление на Понятовского. "Ей было двадцать пять лет, - вспоминал он позже. - Она лишь недавно оправилась после первых родов и находилась в том фазисе красоты, который является наивысшей точкой ее для женщин, вообще наделенных ею. Брюнетка, она была ослепительной белизны: брови у нее были черные и очень длинные; нос греческий, рот как бы зовущий поцелуи, удивительной красоты руки и ноги, тонкая талия, рост скорее высокий, походка чрезвычайно легкая и в то же время благородная, приятный тембр голоса и смех такой же веселый, как и характер, позволявший ей с одинаковой легкостью переходить от самых шаловливых игр к таблице цифр". Вильяме, вскоре заметивший взаимную симпатию молодых людей, способствовал их сближению из политических соображений. С другой стороны, Понятовский был близким другом Льва Нарышкина, большого приятеля Екатерины. Вечерами Екатерина переодевалась в мужское платье, и Нарышкин отвозил ее на своей карете в дом невестки Анны. Там Екатерина встречалась с любовником, а под утро возвращалась во дворец, никем не замеченная.

Впрочем, связь ее с Понятовским, как и прежняя с Салтыковым, ни для кого не составляла секрета. Даже Петр о многом догадывался, но, поскольку он решительно не любил своей жены, ему было все равно. К тому же он был увлечен в это время графиней Воронцовой, и оба супруга, довольные течением своих любовных дел, старались не мешать друг другу. Один случай заставил их даже заключить что-то вроде пакта о ненападении. Случилось так, что Понятовский захотел тайком посетить Екатерину, жившую в это время вместе с мужем в Ораниенбауме. Но когда он выходил рано утром из дворца, его арестовал пикет кавалерии и препроводил к великому князю. Петр стал допрашивать пленника и был чрезвычайно раздражен его молчанием. "Я знаю, - сказал он, - все ваши интриги с великой княгиней. Может быть, вы даже питаете злой умысел против меня. При вас есть пистолеты..." Обеспокоенная таким поворотом дела Екатерина обратилась за поддержкой к любовнице своего мужа. Во время приема во дворе она шепнула ей на ухо: "Вам так легко было бы сделать всех счастливыми". Воронцова все поняла и принялась хлопотать за любовника Екатерины. В тот же день, переговорив с Петром, она впустила Понятовского в его комнату. Позже Понятовский так описывал эту встречу. "Петр, увидев поляка, воскликнул: "Не безумец ли ты, что до сих пор не доверился мне!" Затем он со смехом объяснил, что и не думает ревновать; меры предусмотрительности, принимаемые вокруг ораниенбаумского дворца, были лишь в видах обеспечения безопасности его особы". "А теперь, - сказал он, -если мы друзья „здесь не хватает еще кое-кого". С этим словами он пошел в комнату Екатерины, вытащил ее из постели и, не дав ей времени одеть чулки и юбку, в одном капоте привел в комнату. Указав на Понятовского, он сказал: "Вот он, надеюсь, теперь мной довольны". "После этого, -писал далее Понятовский, - я часто бывал в Ораниенбауме. Я приезжал вечером, поднимался по потайной лестнице, ведшей в комнату великой княгини; там были великий князь и его любовница; мы ужинали вместе, затем великий князь уводил свою любовницу и говорил нам: "Теперь, дети мои, я вам больше не нужен". Я оставался сколько хотел".

Снисходительность Петра имела, однако, свои пределы. Узнав, что Екатерина во второй раз беременна, он высказал во всеуслышанье свое неудовольствие. "Раз у себя в комнате, - вспоминала позже Екатерина, - в присутствии Льва Нарышкина и многих других, он вздумал сказать: "Бог знает, откуда моя жена беременеет; я не знаю наверное, мой ли этот ребенок и должен ли я признавать его своим". Лев Нарышкин в ту же минуту прибежал ко мне и передал мне этот отзыв. Это, разумеется, испугало меня, я сказала Нарышкину: вы не умели найтись; ступайте к нему и потребуйте от него клятвы в том, что он не спал со своей женою, и скажите, что, как скоро он поклянется, вы тотчас пойдете донести о том Александру Шувалову, как начальнику Тайной канцелярии. Лев Нарышкин действительно пошел к великому князю и потребовал от него этой клятвы, на что тот отвечал: "Убирайтесь к черту и не говорите мне больше об этом". 9 декабря 1758 года Екатерина родила дочь Анну. Описанный инцидент заставил ее о многом задуматься. "Слова великого князя, произнесенные с таким безрассудством, - вспоминала Екатерина, - очень меня рассердили, и с тех пор я увидала, что мне остаются на выбор три, равно опасные и трудные пути: 1-е, разделить судьбу великого князя, какая она ни будет; 2-е, находиться в постоянной зависимости от него и ждать, что ему угодно, будет сделать со мною; 3-е, действовать так, что- бы не быть в зависимости ни от какого события. Сказать яснее, я должна была либо погибнуть с ним, или от него, либо спасти самое себя, моих детей и, может быть, вер государство от тех гибельных опасностей, в которые несомненно ввергли бы и меня нравственные и физические качества этого государя". В поисках союзника Екатерина обратилась к канцлеру Бестужеву. Их сблизили общие враги и опасности. С императрицей начались болезненные припадки. В случае ее смерти .при императоре Петре III Бестужеву грозила ссылка, Екатерине -развод и. монастырь. "Болезненное состояние императрицы и ее частые конвульсии, -писала позже Екатерина, - заставляли всех думать о будущем Граф Бестужев, и по месту своему и по своим способностям, .конечно, не менее других должен был заботиться о том, что предстояло. Он .знал, что великому князю с давних пор внушено к нему отврашение,. Ему очень хорошо была известна умственная слабость .этого государя, рожденного наследником стольких престолов. Очень, естественно было, что этот государственный человек, как и всякий другой, желал удержаться на своем месте. Он знал, что я уже много лет перестала внимать внушениям, которые сначала отделяли меня от него. Кроме того, в личном отношении он, может быть, считал меня единственным существом, на котором, в случае смерти императрицы, могла быть основана надежда общества. Вследствие таких и подобных размышлений он составил план, чтобы, как скоро императрица скончается, великий князь по праву был объявлен императором, но чтобы в то же время мне было предоставлено публичное участие в управлении; все лица должны были остаться при своих местах; Бестужев получал звание подполковника в четырех гвардейских полках и председательство в трех государственных коллегиях, иностранной, военной и адмиралтейской. Он прислал мне проект этого манифеста; но я, поговорив с графом Понятовским, отвечала ему словесно, что благодарю его за добрые намерения относительно меня и считаю, что их очень трудно исполнить. Он писал и переписывал свой проект много раз, переменял его, распространял, сокращал и был, по-видимому, им очень занят".

Но Бестужев напрасно загадывал так далеко: гроза разразилась над ним гораздо раньше смерти Елизаветы. Благодаря интригам Шуваловых и вице-канцлера Воронцова он был обвинена государственной измене и арестован 15 февраля 1758 года. Следствие по его делу вскоре выяснило, что Екатерина пыталась пользоваться канцлером в своих интересах, имела переписку с опальным фельдмаршалом Апраксиными старалась оказать влияние на политику России. Все это страшно раздражило Елизавету. Великая княгиня почувствовала вскоре всю силу императорского гнева. Одно время она даже готова была покинуть Россию, и лишь благодаря исключительной твердости ей удалось не сколько смягчить предубеждение императрицы против себя.

Гроза, разразившаяся над Екатериной, разметала кружок близких ей людей. Бестужев пал, Вильяме и Понятовский вынуждены были покинуть Петербург. Захар Чернышев и Сергей Салтыков также находились далеко от столицы. В апреле 1759 года умерла дочь Анна, а в следующем году в Париже скончалась мать Екатерины. Отношения же с мужем сделались откровенно враждебными.

Но новые люди спешили заполнить опустевшее место. Весной 1759 года в Петербург прибыл граф Шверин, флигель-адъютант Фридриха II, попавший в плен в битве при Цориндорфе. К нему были приставлены в виде стражи два офицера. Одним из них был Григорий Орлов, особенно отличившийся в упомянутом сражении, где он был три раза ранен, но Не ушел с поля боя. От природы Орлов был наделен геркулесовым телосложением и огромной силой. Он был красивее Понятовского, красивее даже Салтыкова, однако совершенно необразованный. Но последнее обстоятельство не играло тогда большой роли, и Орлов страшно нравился женщинам, так как был полон молодечества и удали, горел неутолимой жаждой ко всевозможным наслаждениям и приключениям. Во всех обычных занятиях тогдашних военных - в попойках, игре, волокитстве, танцах и драках - он не знал себе равных. Всеобщую известность в Петербурге Орлов приобрел в 1760 году, когда отбил любовницу у Петра Шувалова, двоюродного брата всемогущего фаворита Елизаветы. Тогда-то Екатерина, которая давно уже не имела постоянного друга, обратила на него внимание. Едва почувствовав благосклонность со стороны великой княгини, Орлов приложил все усилия к тому, чтобы завоевать ее любовь. Позже Екатерина вспоминала: "Орлов всюду следовал за мною и делал тысячу безумств; его страсть ко мне была публична".

Другим близким человеком Екатерины становится в это время княгиня Дашкова, с которой она тесно сошлась летом 1761 года. В свои неполные восемнадцать лет эта маленькая женщина успела уже прочитать все французские книги, которые только сумела достать в Петербурге. Каждое воскресенье Екатерина ездила в Петергоф повидаться с сыном, которого Елизавета по-прежнему не отпускала от себя. Возвращаясь домой, Екатерина Часто- заезжала. на дачу Воронцовых, увозила с собой свою молодую подругу и проводила с ней остальную часть дня. Они говорили вместе о философии, истории, литературе, касались самых важных научных и социальных вопросов.

Между тем тягостные раздумья в эти месяцы не раз посещали великую княгиню: императрица Елизавета слабела с каждым днем. Петр должен был "очень скоро сделаться императором, и какая судьба ожидала тогда его нелюбимую жену? В это тревожное время, когда все убедились, что Елизавете осталось немного дней жизни, княгиня Дашкова явилась однажды ночью к Екатерине с вопросом: "Можно ли принять какие-нибудь меры предосторожности против грозившей опасности и отвратить гибель, готовую вас постигнуть? Ради Бога, положитесь на меня, я докажу, что достойна вашего доверия. Составили ли вы какой-нибудь план? Обеспечена ли ваша безопасность? Благоволите дать мне приказание и научите меня, что делать". Екатерина отвечала на этот. горячий призыв достаточно сдержанно. "Я ничего не предприму, -сказала она, -и думаю, что мне остается одно: мужественно встретить события, какие бы они не были. Поручаю себя Всемогущему и на его покровительство полагая всю мою надежду".

Елизавета умерла 25 декабря 1761 года, и Петр поспешил подтвердить самые мрачные предчувствия Екатерины. Французский посол Брейтель уже 31 декабря сообщал своему двору о печальном положении Екатерины: "В день поздравления с восшествием на престол на лице императрицы была написана глубокая печаль; ясно, что она не будет иметь никакого значения, и я знаю, что она старается вооружиться философией, но это противно ее характеру... Императрица находится в самом жестоком положении, с нею обходятся с явным презрением..."

В апреле, переехав в новый Зимний дворец, отделка которого близилась к концу, Петр занял один из флигелей, а жене назначил апартаменты на противоположном конце другого. Рядом же с собой он поселил Екатерину Воронцову. С известной точки зрения Екатерина должна была остаться довольна таким расположением: оно давало ей больше свободы, а в свободе Екатерина крайне нуждалась. Она была беременна от Орлова, и на этот раз уже никак, даже по простой случайности, не могла назвать императора отцом своего ребенка. Сообщают, что в день, когда у нее начались роды, ее верный слуга Шкурин поджег свой дом расположенный в предместье города, чтобы отвлечь туда любопытных. Как и ожидалось, Петр тоже умчался на пожар, дабы наслаждаться его зрелищем и раздавать направо и налево удары палкой. За . ним последовали все его фавориты, и Екатерина 23 апреля благополучно родила сына, которому была дана фамилия Бобринского и который в дальнейшем положил основание одному из знатнейших родов России.

К счастью, муж ничего не узнал, но тягость положения от этого не уменьшилась. В течение полугодового правления Петра III Екатерина постоянно переходила от мрачных мыслей к отчаянью, а от отчаянья к твврдости, когда надежда на избавление усиливалась и когда надо было одобрять своих приверженцев. Екатерина говорит, что эти приверженцы со дня смерти императрицы Елизаветы внушали ей мысль о необходимости отстранить Петра и самой стать во главе государства, но что она начала склоняться на их призывы только с того дня, когда Петр публично нанес ей страшное оскорбление.

Случилось это во время празднования мира с Пруссией 9 июня. За торжественным обедом император предложил три тоста: 1) здоровье императорской фамилии, 2) здоровье короля прусского, 3) за сохранение счастливого мира, заключение которого праздновалось. Когда Екатерина выпила за здоровье императорской фамилии, Петр велел Гудовичу, стоявшему сзади его кресла, пойти спросить императрицу, зачем она не встала, когда пили первый тост. Екатерина отвечала, что императорская фамилия состоит из трех членов: из ее супруга, сына и ее самой, и поэтому она не понимает, почему нужно вставать. Когда Гудович передал этот ответ, Петр снова велел ему подойти к Екатерине и сказать ей бранное слово, ибо двое его дядей, принцы голштинские, принадлежат также к императорской фамилии; но, боясь, как бы Гудович не ослабил выражения, император сам закричал Екатерине бранное слово, которое и слышала большая часть обедавших. Императрица сначала залилась слезами от такого оскорбления, но потом, желая оправиться, обратилась к стоявшему за ее креслом камергеру Строганову и попросила его начать какой-нибудь забавный разговор для рассеянья, что Строганов и исполнил.

Но дело не кончилось одним оскорблением. В тот же вечер император приказал своему адъютанту князю Барятинскому арестовать Екатерину. Барятинский, испуганный этим приказанием, не торопился его выполнять и, встретив принца Георгия Голштинского, рассказал ему о поручении императора. Принц бросился к Петру и уговорил его отменить приказание. Арест был отменен, но никто не мог поручиться, что приказание не будет повторено, так как подобные приказания отдавались по первой вспышке, по первому внушению, сделанному в пользу или во вред известного лица. Екатерина почувствовала угрозу. С этого дня она гораздо внимательнее стала прислушиваться к предложениям своих приверженцев.

Первыми и самыми важными сподвижниками императрицы были Григорий Орлов и два его брата. Едва только Екатерина дала свое согласие на участие в заговоре, они развернули бурную деятельность во всех гвардейских полках. Кроме Орловых, по свидетельству самой Екатерины, в конной гвардии агитировали в ее пользу 22-летний офицер Хитрово и 17-летний унтер-офицер Потемкин. "Умы гвардейцев, - писала позже Екатерина, - были приготовлены и в заговоре было от 30 до 40 офицеров и около 10 тысяч рядовых. В этом числе не нашлось ни одного изменника в продолжении трех недель, было четыре отдельные партии, их начальники были приглашены для осуществления плана, а настоящая тайна была в руках трех братьев".

План заговорщиков состоял в том, чтобы захватить Петра III перед отправлением в поход на Данию в его комнате и арестовать, как некогда была арестована принцесса Анна и ее дети. Однако нелепая случайность смешала все планы, и заговорщикам пришлось выступить раньше, чем они рассчитывали. После 24 июня императорская чета уехала из Петербурга. Петр, сопровождаемый множеством ротных командиров гвардейских полков, уехал в Ораниенбаум, а Екатерина проводила лето в Петергофе.

Неожиданно 27 июня среди солдат распространился слух, что Екатерина арестована. Солдаты взволновались, и один из них пошел к поручику Пассеку, который также состоял в заговоре, чтобы поделиться своими опасениями. Пассек отвечал, что все это вздор,,но солдат не успокоился и прямо от него пошел к другому офицеру с теми же речами. Этот офицер не принадлежал к числу соумышленников; услыхав страшные слова и узнав от солдата, что он был у Пассека и тот отпустил его, офицер арестовал солдата и немедленно донес. обо всем майору Воейкову. Воейков приказал арестовать Пассека и отправил спешное донесение о раскрытом заговоре императору в Ораниенбаум.

Весть об аресте Пассека привела в движение весь Преображенский полк, взволновала заговорщиков и в других полках. Решено было действовать немедленно. Алексей Орлов должен был ехать в Петергоф и привезти Екатерину в столицу, а Григорий и Федор Орловы должны были все приготовить к ее приезду. Гетман Разумовский, князь Волконский и Панин были оповещены об этом решении.

"Я была одна в Петергофе, - вспоминала позже Екатерина, - окруженная только женщинами, составлявшими мою прислугу, по-видимому, позабытая всеми. Однако же я была в сильном беспокойстве, потому что я знала подробно все, что делалось за и против меня. В шесть часов утра 28-го Алексей Орлов входит в мою комнату, будит меня и говорит с величайшим спокойствием: "Пора вставать, все готово".

Я спросила у него подробности, он отвечал: "Пассек арестован". Я не мешкала более, но скоро оделась, не делая своего туалета, и поехала в его экипаже. Другой офицер был лакеем; третий прискакал мне навстречу в нескольких верстах от Петербурга. В пяти верстах от города я встретила старшего Орлова (Григория) с князем Барятинским Меньшим. Последний уступил мне свое место в карете, потому что мои лошади были совершенно измучены, мы остановились в казармах Измайловского полка, тут было только 12 человек и барабанщик, который пробил тревогу. И вот солдаты собираются, целуют мне руки, ноги, платье и называют меня их спасительницей. Двое из них ведут священника со крестом и начинают мне присягать: когда это было кончено, меня попросили сесть в карету. Поп с крестом шел впереди. Мы поехали в Семеновский полк, он вышел нам навстречу с криком: "Ура!" Мы поехали в Казанский собор. Тут я вышла: Преображенский полк пришел тоже с криком: "Ура!", говоря: "Виноваты, что последние пришли, офицеры нас не пускали, зато четверых мы арестовали и привели в доказательство нашего усердия и потому что мы того же хотим, чего наши братья". Конная гвардия пришла позже; она была в таком восторге, какого я еще не видывала, и кричала со слезами, что Отечество освобождено. Конная гвардия была в сборе, офицеры во главе. Я поехала в новый Зимний дворец, где собирался Синод и Сенат. Наскоро написали манифест и присягу, Я сошла вниз и пешком обошла войска, было более 14 тысяч человек гвардии и полевые полки. При моем появлении со всех сторон раздавались радостные крики, повторяемые бесчисленной толпой. Потом я поехала в старый Зимний дворец, чтобы взять необходимые меры и покончить дело. Там мы совещались и было решено, что я во главе войск поеду в Петергоф, где Петр III должен был обедать".

Таким образом, столица легко и, как видно, с удовольствием приняла перемену правления. Однако до окончательной победы было еще далеко. Во имя своих прав Петр мог поднять внутреннюю борьбу, мог поспешно удалиться к заграничной армии и найти поддержку у Фридриха II. Поэтому решено было опередить Петра, и Екатерина во главе преданных ей войск хотела сама выступить к Петергофу. Около 10 часов вечера того же дня она верхом, в гвардейском мундире Преображенского полка, в шляпе, украшенной дубовыми ветвями, из-под которой распущены были длинные красивые волосы, выступила с войском из Петербурга; подле императрицы ехала княгиня Дашкова, также верхом и в Преображенском мундире. Это были старинные мундиры, введенные при Петре Великом и потому слывшие уже национальными.

Отойдя десять верст от Петербурга, Екатерина остановилась в Красном Кабачке, чтоб дать несколько часов отдохнуть войску, которое целый день было на ногах. Екатерина вместе с княгиней Дашковой провели эти несколько часов в маленькой комнате, где была одна грязная постель для обеих. Нервы были слишком возбуждены, и сна не было. Бессонница, однако, не была тягостна: императрица и Дашкова были бодры, сердца их были наполнены веселыми предчувствиями. В пять часов утра 29 июня Екатерина опять села на лошадь и выступила из Красного Кабачка. В Сергиевской пустыни была другая небольшая остановка. Здесь встретил императрицу вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын с письмом от Петра: император предлагал ей разделить с ним власть. Екатерина не дала никакого ответа. Затем приехал генерал-майор Измайлов и объявил, что император намерен отречься от престола. "После отречения вполне свободного я вам его привезу и таким образом спасу Отечество от междоусобной войны", - сказал Измайлов. Екатерина поручила ему устроить это дело. Теплов составил текст отречения, которое император должен был подписать собственной рукой. Вместе с Измайловом в Ораниенбаум поехал Григорий Орлов.

Петергоф тем временем был уже занят отрядом гусар во главе с Алексеем Орловым. В 11 часов утра сюда прибыла императрица, и была встречена пушечной пальбой и восторженными криками войска. В первом часу Григорий Орлов и Измайлов привезли отрекшегося императора вместе с Гудовичем и поместили в дворцовом флигеле. Вечером его отправили в Ропшу, в загородный дворец в 27 верстах от Петергофа. В 9 .часов вечера императрица отправилась в обратный путь и на другой день, 30 числа, имела торжественный въезд в Петербург.

Таким образом завершился переворот. Во все эти три дня, вознесшие Екатерину на вершину власти и положившие к ее ногам одну из величайших империй мира, она держалась с удивительной твердостью. Поразительны были ее смелость, хладнокровие, решительность и, главное, удивительное искусство предавать внешний декорум своим поступкам. Этими же качествами она отличалась в первые месяцы по вступлении на престол: все свидетели событий, разыгравшихся в то время в Петербурге единодушно восхищались ее спокойствием, ее приветливым, но царственным видом, вeличиeм, любезностью ее обхождения и манерой держать себя. Но Екатерина не пренебрегала другим, избранным ею еще изавна излюбленным средством, чтобы покорять себе чужую волю привлекать сердца: с первого же чaca она явилась великодушной государыней, умеющей награждать тех, кто служит ей. Из рук ее по- пился настоящий поток изобилия на создателей ее счастья. Все видные участники событий 28 июня были щедро награждены повышениями по службе, военные получили вместе и придворные чины, получили населенные имения и денежные раздачи. С другой стороны, никто из прежних приспешников Петра серьезно не пострадал. Отец фаворитки канцлер Воронцов остался на своем месте: императрица показала, что она может 6ыть не только щедрой, но и великодушной. Лишь одно событие омрачило, да и то ненадолго, всеобщее ликование по поводу начала нового царствования: 7 июля было объявлено о скоропостижной кончине императора Петра III, последовавшей в Ропше при таинственных обстоятельствах. Подробности этой смерти и по сей день остаются неизвестны. Едва ли Екатерина отдавала приказ об умерщвлении своего супруга, но нельзя не признать, что его смерть сильно облегчила ее положение. По свидетельству Дашковой, когда 6 июля вечером императрица получила письмо из Ропши, писанное рукой Алексея Орлова, в котором тот признавал себя виновником нечаянного убийства, она подняла глаза к небу и сказала: "Слава. Богу!" На спешно созванном совете решено было объявить о смерти Петра лишь на следующий день. После совета императрица показалась придворным, не выказывая на лице ни малейшего волнения. Только на следующий день, когда манифест оповестил сенат о кончине Петра, Екатерина долго плакала в кругу своих приближенных и не вышла вовсе к собравшимся придворным. Тело покойного скромно предали земле в Александрово-Невской лавре. Официально было объявлено, что он скончался от геморроидального припадка. Впрочем, мало кто стремился доискаться до истины: никто искренне не жалел низвергнутого Петра, и все полны были ожидания, поскольку новое царствование обещало быть не просто блестящим и выдающимся - оно сулило стать великим. Государыня сразу энергично взялась за решение текущих дел. Со дня вступления на престол и до 1 сентября, когда Екатерина отправилась в Москву на коронацию, она присутствовала в Сенате 15 раз. Брейтель доносил своему двору в октябре 1762 года: "Царица стремится показать всем, что хочет сама управлять и сама руководить делами. Ей приносят депеши послов: она охотно составляет черновики ответов и присутствует довольно аккуратно на заседаниях Сената, где крайне деспотично решает самые важные вопросы, касающиеся и общего управления страной, и частных лиц".

Во внешней политике было положено начало созданию так называемой Северной системы, которая состояла в том, чтобы северные некатолические государства: Россия, Пруссия, Англия, Швеция, Дания и Саксония, плюс католическая Польша, объединились против Австрии и Франции. Первым шагом к реализации проекта считали заключение договора с Пруссией. К договору прикладывались секретные статьи, по которым оба союзника обязывались действовать заодно в Швеции и Польше, чтобы не допустить их усиления. Течение дел в Польше особенно заботило Екатерину и Фридриха. Они договорились воспрепятствовать переменам в польской конституции, предупреждать и уничтожать все намерения, которые могли бы этому клониться, прибегая даже к оружию. В отдельной статье союзники договорились покровительствовать польским диссидентам (то есть некатолическому меньшинству - православным и протестантам) и уговаривать польского короля уравнять их в правах с католиками. Прежний король Август III умер еще в 1763 году. Фридрих и Екатерина задались сложной задачей посадить на польский престол своего ставленника. Императрице хотелось, чтобы это был ее прежний любовник граф Понятовский. Добиваясь этого, она не остановилась ни перед подкупом депутатов сейма, ни перед введением русских войск в Польшу. Вся первая половина года прошла в активной пропаганде русского ставленника. 26 августа Понятовский был избран польским королем. Екатерина сильно радовалась этой удаче и, не откладывая дела, велела Понятовскому поставить вопрос о правах диссидентов, несмотря на то, что все, знавшие положение дел в Польше, указывали на большую сложность и почти что невозможность достижения этой цели. Понятовский писал своему послу в Петербурге Ржевускому: "Приказания, данные Репнину (русскому послу в Варшаве), ввести диссидентов и в законодательную деятельность республики, суть громовые удары и для страны, и для меня лично. Если есть какая-нибудь человеческая возможность, внушите императрице, что корона, которую она мне доставила, сделается для меня одеждою Несса: я сгорю в ней и конец мой будет ужасен. Ясно предвижу предстоящий мне страшный выбор, если императрица будет настаивать на своих приказаниях: или я должен буду отказаться от ее дружбы, столь дорогой моему сердцу и столь необходимой для моего царствования и для моего государства, или я должен буду явиться изменником моему отечеству".

Даже Репнин ужасался намерениям Екатерины: "Повеления, данные" по диссидентскому делу, ужасны, - писал он Панину, - истинно волосы у меня дыбом становятся, когда думаю об оном, не имея почти ни какой надежды, кроме единственной силы, исполнить волю всемилостивейшей государыни касательно до гражданских диссидентских преимуществ".

Но Екатерина не ужаснулась и велела отвечать Понятовскому, что решительно не понимает, каким это образом диссиденты, допущенные к законодательной деятельности, будут вследствие этого более враждебно относиться к государству и правительству польскому, чем относятся теперь; не может понять, каким образом король считает себя изменником отечеству за то, чего требует справедливость, что составит его славу и твердое благо государства. "Если король так смотрит на это Дело, - заключала Екатерина, - то мне остается вечное и чувствительное сожаление о том, что я могла обмануться в дружбе короля, в образе его мысли и чувств". Коль скоро императрица так недвусмысленно высказала свое желание, Репнин в Варшаве принужден был действовать со всей возможной твердостью. Интригами, подкупом и угрозами, введением русских войск в предместья Варшавы и арестом наиболее упрямых противников Репнин добился своего 9 февраля 1768 года. Сейм согласился со свободой вероисповедания для диссидентов и политическим уравнением их с католической шляхтой.

Казалось, цель достигнута, но в действительности это было только началом большой войны. Диссидентское "уравнение зажгло всю Польшу. Едва разошелся Сейм, утвердивший договор 13 февраля, как в Баре поднял против него конфедерацию адвокат Пулавский. С его легкой руки по всей Польше начали вспыхивать антидиссидентские конфедерации. Ответом православных на Барскую конфедерацию стал гайдамацкий бунт 1768 года, в котором вместе с гайдамаками (русскими беглецами, Ушедшими в степи) поднялись запорожцы во главе с Железняком И крепостные крестьяне с сотником Гонтой. В разгар восстания один из гайдамацких отрядов переправился через пограничную речку Колыма и разграбил татарское местечко Галту. Едва об этом стало известно в Стамбуле, к границам был придвинут 20-тысячный турецкий корпус. 25 сентября русский посол Обрезков был арестован, дипломатические отношения разорваны - началась русско-турецкая война. Такой неожиданный оборот дало диссидентское дело.

Получив вдруг на руки две войны, Екатерина нисколько не смутилась. Напротив, угрозы с запада и с юга только придали ей задора. Она писала графу Чернышеву: "Туркам с французами заблагорассудилось разбудить кота, который спал; я сей кот, который им обещает дать себя знать, дабы память не скоро исчезла. Я нахожу, что мы освободились от большой тяжести, давящей воображение, когда развязались с мирным договором... Теперь я развязана, могу делать все, что мне позволяют средства, а у России, вы знаете, средства не маленькие... и вот мы зададим звон, какого не ожидали, и вот турки будут побиты".

Воодушевление императрицы передалось ее окружению. Уже на первом заседании Совета 4 ноября решено было вести войну не оборонительную, а наступательную и прежде всего стараться поднять угнетаемых Турцией христиан. С этой целью 12 ноября Григорий Орлов предложил отправить экспедицию в Средиземное море, с тем чтобы способствовать восстанию греков. План этот понравился Екатерине, и она энергично приступила к его осуществлению. 16 ноября она писала Чернышеву: "Я так расщекотала наших морских по их ремеслу, что они огневые стали". А еще через несколько дней: "У меня в отменном попечении нынче флот, и я истинно его так употреблю, если Бог велит, как он еще не был..." Военные действия начались в 1769 году. Армия генерала Голицына перешла через Днепр и взяла Хотин. Но Екатерина осталась недовольна его медлительностью и передала верховное командование Румянцеву, который вскоре овладел Молдавией и Валахией, а также побережьем Азовского моря с Азовом и Таганрогом. Екатерина велела укреплять эти города и начинать устройство флотилии.

Она развила в этом году изумительную энергию, работала, как настоящий начальник генерального штаба, входила в подробности военных приготовлений, составляла планы и инструкции. В апреле Екатерина писала Чернышеву: "Я турецкую империю подпаливаю с четырех углов; не знаю, загорится ли и сгорит ли, но то ведаю, что со времени начатия их не было еще употреблено противу их больших хлопот и забот... Много мы каши заварили, кому-то вкусно будет. У меня армия на Кубани, армий против безмозглых поляков, со шведами готова драться, да еще три суматохи inpetto, коих показывать не смею..."

В самом деле, неприятностей и забот было много. В июле 1769 года из Кронштадта отплыла наконец эскадра под командой Спиридова. Из 15 больших и малых судов эскадры до Средиземного моря добралось только восемь. С этими силами Алексей Орлов, лечившийся в Италии и напросившийся быть руководителем восстания турецких христиан, поднял Морею, но не мог дать повстанцам прочного боевого устройства, и, потерпев неудачу от подошедшего турецкого войска, бросил греков на произвол судьбы, раздраженный тем, что не нашел в них Фемистоклов. Екатерина одобрила все его действия. Соединившись с подошедшей между тем другой эскадрой Эльфингстона, Орлов погнался за турецким флотом и в Хиосском проливе близ крепостцы Чесме настиг армаду по числу кораблей больше чем в двое сильнее русского флота. После четырехчасового боя турки укрылись в Чесменскую бухту (24 июня 1770 года). Через день в лунную ночь русские пустили брандеры и к утру скученный в бухте турецкий флот был сожжен (26 июня).

За удивительными морскими победами на Архипелаге следовали такие же сухопутные в Бесарабии. Екатерина писала Румянцеву: "Я надеюсь на помощь Божескую и искусство ваше в военном деле, что не оставите сего наилучшим образом удовлетворить и произвести такие дела, которые приобретут вам славу и докажут, сколь велико усердие ваше к отечеству и ко мне. Не спрашивали римляне, когда, где было их два или три легиона, в коликом числе против них неприятель, но где он; наступали на него и поражали, и не многочислием своего войска побеждали многообразные противу их толпы..." Вдохновленный этим письмом Румянцев в июле 1770 года дважды разбил многократно превосходящие турецкие армии на Ларге и Кагуле. Тогда же взята была важная крепость на Днестре Бендеры. В 1771 году генерал Долгоруков прорвался через Перекоп в Крым и захватил крепости Кафу, Керчь и Еникале. Хан Селим-Гирей бежаал в Турцию. Новый хан Сагиб-Гирей поспешил заключить с русскими мир. На этом активные действия закончились и начались длительные переговоры о мире, опять вернувшие Екатерину к польским делам.

Военные успехи России возбудили зависть и опасения в соседних странах, прежде всего в Австрии и Пруссии. Недоразумения с Австрией дошли до того, что громко заговорили о возможности войны с ней. Фридрих усиленно внушал русской императрице, что желание России присоединить к себе Крым и Молдавию может привести к новой европейской войне, так как Австрия никогда не согласится на это. Гораздо разумнее взять в качестве компенсации часть польских владений. Он прямо писал своему послу Сольмсу, что для России все равно, откуда она получит вознаграждение, на которое имеет право за военные убытки, и так как война началась единственно из-за Польши, то Россия имеет право взять себе вознаграждение из пограничных областей этой республики. Австрия должна была при этом получить свою часть - это умерит её враждебность. Король тоже никак не может обойтись, чтоб не приобрести себе часть Польши. Это послужит ему вознаграждением за субсидии и другие затраты, которые понес он во время войны. В Петербурге мысль о разделе Польши понравилась. 25 июля 1772 года последовало соглашение трех держав-дольщиц, по которому Австрия получала всю Галицию, Пруссия - западную Пруссию, а Россия - Белоруссию. Уладивши за счет Польши противоречия с европейскими соседями, Екатерина могла приступить к турецким переговорам.

В начале 1772 года при посредстве австрийцев договорились начать в июне мирный конгресс с турками в Фокшанах. Уполномоченными с русской стороны были назначены граф Григорий Орлов и прежний русский посол в Стамбуле Обрезков. Казалось, ничего не предвещало конца 11-летней связи императрицы с фаворитом, а между тем звезда Орлова уже закатилась. Правда, прежде чем разойтись с ним, Екатерина вытерпела от своего любовника столько, сколько редкая женщина способна перенести и от законного мужа. Уже в 1765 году, за семь лет до окончательного разрыва между ними, Беранже доносил из Петербурга: " Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице. У него есть любовницы в городе, которые не только не навлекают на себя гнев государыни за свою податливость Орлову, но, напротив, пользуются ее покровительством. Сенатор Муравьев, заставший с ним свою жену, чуть было не произвел скандала, требуя развода; но царица умиротворила его, подарив земли в Лифляндии".

Но, видимо, Екатерина на самом деле была вовсе не так равнодушна к этим изменам, как могло показаться. Не прошло и двух недель после отъезда Орлова, а прусский посланник Сольмс уже доносил в Берлин: "Не могу более сдерживаться и не сообщить Вашему Величеству об интересном событии, которое только что случилось при этом дворе. Отсутствие графа Орлова обнаружило весьма естественное, но тем не менее неожиданное обстоятельство: Ее Величество нашла возможным обойтись без него, изменить свои чувства к нему и перенести свое расположение на другой предмет. Конногвардейский корнет Васильчиков, случайно отправленный с небольшим отрядом в Царское Село для несения караулов, привлек внимание своей государыни, совершенно неожиданно для всех, потому что в его наружности не было ничего особенного, да и сам он никогда не старался выдвинуться и в обществе очень мало известен. При переезде царского двора из Царского Села в Петергоф Ее Величество в первый раз показала ему знак своего расположения, подарив золотую табакерку за исправное содержание караулов. Этому случаю не придали никакого значения, однако частые посещения Васильчиковым Петергофа, заботливость, с которой она спешила отличить его от других, более спокойное и веселое расположение ее духа со времени удаления Орлова, неудовольствие родных и друзей последнего, наконец множество других мелких обстоятельств открыли глаза царедворцам. Хотя до сих пор все держится втайне, никто из приближенных не сомневается, что Васильчиков находится уже в полной милости у императрицы; в этом убедились особенно с того дня, когда он был пожалован камер-юнкером"..

Тем временем Орлов встретил в Фокшанах непреодолимые препятствия к заключению мира. Турки категорически отказывались признать независимость татар. 18 августа Орлов прервал переговоры и удалился в Яссы, в штаб-квартиру русской армии. Здесь и застала его весть о страшной перемене, последовавшей в его судьбе. Орлов бросил все и на почтовых помчался в Петербург, надеясь еще вернуть себе утраченные права. В ста верстах от столицы его остановил приказ императрицы: Орлову предписывалось отправиться в свои имения и не выезжать оттуда до истечения карантина (он ехал с территории, где свирепствовала чума). Хотя и не сразу фаворит должен был смириться, в начале 1773 года он все Же приехал в Петербург и был благожелательно встречен императрицею, но о прежней близости уже не могло быть и речи. "Я многим обязана семье' Орловых, - говорила Екатерина, - я их осыпала богатствами и почестями; и всегда буду им покровительствовать, и они могут быть мне полезны; но мое решение неизменно: я терпела одиннадцать лет; теперь я хочу жить, как мне вздумается, и вполне независимо. Что касается князя - то он может делать вполне что ему угодно: он волен путешествовать или оставаться в империи, пить, охотиться, заводить себе любовниц... Поведет он себя хорошо честь ему и слава, поведут плохо - ему же стыд... "

+ + +

Принцесса София Фредерика Августа. 1742. Лисчевская. Русский музей..
Репродукция с сайта http://catherine-catty.livejournal.com/
(На этом портрете будущей Екатерине Великой 13 лет).

1773 и 1774 годы выдались для Екатерины хлопотливыми: поляки продолжали сопротивляться, турки не хотели мириться. Дорогостоящая война продолжалась, а между тем новая угроза надвинулась с Урала. В сентябре поднял восстание Емельян Пугачев. В октябре он уже настолько усилился, что начал осаду Оренбурга. Императрица с беспокойством обратила внимание на возникающее бедствие.

Сердечные дела у Екатерины тоже не ладились. Позже она признавалась Потемкину, имея в виду свои отношения с Васильчиковым: "Я более грустила, нежели сказать могу, и никогда более, как тогда, когда другие люди бывают довольны, и всякие приласкания во мне слезы принуждали, так что думаю, что от рождения своего я столько не плакала, как сии полтора года; сначала я думала,, что привыкну, но что далее, то хуже, ибо с другой стороны (то есть со стороны Васильчикова. -Константин Рыжов) месяца по три дуться стали, и признаться надобно, что никогда довольнее не была, как когда осердится и в покое оставит, а ласка его мне плакать принуждала".

Известно, что в своих фаворитах Екатерина искала не только любовников, но и помощников в деле правления. Из Орловых ей удалось в конце концов сделать недурных государственных деятелей. С Васильчиковым повезло меньше. Однако в запасе оставался другой претендент, который уже давно нравился Екатерине - Григорий Потемкин. Екатерина знала и отмечала его уже 12 лет. В 1762 году Потемкин служил вахмистром в конногвардейском полку и принимал самое активное участие в перевороте. В списке наград после событий 28 июня ему назначен был чин корнета. Екатерина вычеркнула эту строку и написала своей рукой "капитан-поручик". В 1773 году его пожаловали в генерал-поручики. В июне этого года Потемкин был в сражении под стенами Силистрии. Но несколько месяцев спустя он вдруг попросил отпуск и быстро, торопливо покинул армию. Причиной тому было событие, решившее его жизнь: он получил от Екатерины следующее письмо: "Господин генерал-поручик! Вы, я воображаю, так заняты видом Силистрии, что вам некогда читать письма. Я не знаю, до сих пор успешна ли была бомбардировка, но, не смотря на это, я уверена, что - что бы вы лично не предприняли - не может быть предписано иной цели, как вашему горячему рвению на благо мне лично и дорогой родине, которой вы с любовью служите. Но, с другой стороны, так как я желаю сохранить людей усердных, храбрых, умных и дельных, то прошу вас без необходимости не подвергаться опасности. Прочтя это письмо, вы, может быть, спросите, для чего оно написано; на это могу вам ответить: чтобы вы имели уверенность в том, как я о вас думаю, так же, как желаю вам добра".

В январе 1774 года Потемкин был в Петербурге, подождал еще шесть недель, прощупывая почву, укрепляя свои шансы, а 27 февраля написал императрицы письмо, в котором просил милостиво назначить его генерал-адъютантом, "если она считала его услуги достойными". Через три дня он получил благосклонный ответ, а 20 марта Васильчикову было отправлено высочайшее повеление ехать в Москву. Он удалился, уступив место Потемкину, которому суждено было стать самым известным и могущественным фаворитом Екатерины. За считанные месяцы он сделал головокружительную карьеру. В мае его ввели в члены Совета, в июне пожаловали в графы, в октябре произвели в генерал-аншефы, а в ноябре наградили орденом Андрея Первозванного. Все друзья Екатерины недоумевали и находили выбор императрицы странным, экстравагантным, даже безвкусным, ибо Потемкин был некрасив, крив на один глаз, кривоног, резок и даже груб. Гримм не мог скрыть своего изумления. "Почему? - отвечала ему Екатерина. - Держу пари, потому что я отдалилась от некого превосходного, но чересчур скучного господина, которого немедленно заменил, сама уж, право, не знаю как, один величайший забавник, самый интересный чудак, какого только можно найти в наш железный век". Она была очень довольна своим новым приобретением. "Ах, что за голова у этого человека, - говорила она, - и эта хорошая голова забавна, как дьявол". Прошло несколько месяцев, и Потемкин сделался настоящим властителем, всемогущим человеком, перед которым стушевались все соперники и склонились все головы, начиная с головы Екатерины. Его вступление в Совет было равносильно тому, что он сделался первым министром. Он руководит внутренней и внешней политикой и заставляет Чернышева уступить ему место председателя военной коллегии.

10 июля 1774 года мирный договор с Турцией наконец был заключен и подписан на следующих условиях: 1) независимость татар; 2) Керчь и Еникале в Крыму отходят России; 3) России отходит замок Кинбурн и степь между Бугом и Днепром; 4) свободное мореплавание купеческим судам через проливы; 5) 4,5 миллионов рублей контрибуции. Радость императрицы была тем сильнее, что -давно уже потеряли надежду получить такой выгодный мир. Но одновременно все более и более тревожные вести приходили с востока. Пугачев уже был разбит два раза. Он бежал, но бегство его казалось нашествием. Никогда его успехи не были ужаснее, чем летом 1774 года, никогда мятеж не свирепствовал с такой силой. Возмущение переходило от одной деревни к другой, от провинции к провинции. Эти горестные известия произвели в Петербурге глубокое впечатление и омрачили радость от окончания Турецкой войны. Только в августе Пугачев был окончательно разбит и пленен. 10 января 1775 года его казнили в Москве.

Что касается польских дел, то 16 февраля 1775 года Сейм наконец принял закон об уравнении диссидентов в политических правах с католиками. Таким образом, несмотря на все препятствия, Екатерина довела до конца это тяжелое дело и закончила с успехом три кровопролитные войны - две внешние и одну внутреннюю.

+ + +

Пугачевское восстание вскрыло серьезные недостатки существующего областного управления: во-первых, прежние губернии представляли слишком обширные административные округа, во-вторых, эти округа были снабжены слишком недостаточным количеством учреждений со скудным личным составом, в-третьих, в этом управлении смешивались различные ведомства: одно и то же ведомство ведало и административными делами, и финансами, и судом уголовным и гражданским. С целью устранить эти недостатки в 1775 году Екатерина начала губернскую реформу. Прежде всего она ввела новое областное деление: вместо 20 обширных губерний, на которые делилась тогда Россия, теперь вся империя была разделена на 50 губерний. В основание губернского деления принято было исключительно количество населения. Губернии Екатерины - это округа в 300-400 тысяч жителей. Они подразделялись на уезды с населением в 20-30 тысяч обывателей. Каждая губерния получила однообразное устройство, административное и судебное.

Лето 1775 года Екатерина пробыла в Москве, где в ее распоряжение был отдан дом князей Голицыных у Пречистенских ворот. В начале июля в Москву приехал победитель турок фельдмаршал граф Гумянцев. Сохранилось известие, что Екатерина, одетая в русский сарафан, встретила Румянцева. на крыльце Голицынского дома и, обняв, расцеловала. Тогда же она Обратила внимание наЗавадовского, могучего, статного и исключительно красивого мужчину, сопровождавшего фельдмаршала. Заметив ласковый и заинтересованный взгляд императрицы, брошенный ею на Завадовского, фельдмаршал тут же представил красавца Екатерине, лестно о нем отозвавшись, как о человеке прекрасно образованном, трудолюбивом, честном и храбром. Екатерина пожаловала Завадовскому бриллиантовый перстень со своим именем и назначила своим кабинет-секретарем. Вскоре он был пожалован в генерал-майоры и генерал-адъютанты, стал ведать личной канцелярией императрицы и сделался одним из самых приближенных к ней людей. Вместе с тем Потемкин заметил, что очарование его на императрицу ослабело. В апреле 1776 года он отправился в отпуск для ревизии Новгородской губернии. Через несколько дней после его отъезда Завадовский водворился на его месте. Но. перестав быть любовником, Потемкин, пожалованный в 1776 году в князья, сохранил все свое влияние и искреннюю дружбу государыни. Почти до самой своей смерти он оставался вторым человеком в государстве, определял внутреннюю и внешнюю политику, и ни один из последующих многочисленных фаворитов вплоть до Платона Зубова даже не пытался играть роль государственного человека. Все они были приближены к Екатерине самим Потемкиным, который старался таким образом влиять на расположение императрицы.

Прежде всего он постарался убрать Завадовского. На это Потемкину пришлось потратить почти год, и удача пришла не прежде, чем он открыл Семена Зорича. Это был герой-кавалерист и красавец, по происхождению серб. Потемкин взял Зорича к себе в адъютанты и почти сразу же представил к назначению командиром лейб-гусарского эскадрона. Так как лейб-гусары были личной охраной императрицы, то назначению Зорича на должность предшествовало его представление Екатерине.

В мае 1777 года Потемкин устроил аудиенцию императрицы с потенциальным фаворитом - и не ошибся в расчете. Завадовскому вдруг был предоставлен шестимесячный отпуск, а Зорич был пожалован в полковники, флигельадъютанты и шефы лейб-гусарского эскадрона. Зоричу было уже под сорок, и он был полон мужественной красоты, однако, в отличие от Завадовского, мало образован (позже сам он признавался, что с 15 лет ушел на войну и что до близости с императрицей оставался полным неучем). Екатерина попыталась привить ему литературные и научные вкусы, но, кажется, мало преуспела в этом. Зорич был упрям и неохотно поддавался воспитанию. В сентябре 1777 года он стал генерал-майором, а осенью 1778 года - графом. Но получив этот титул, он вдруг оскорбился, так как ожидал княжеского звания. Вскоре после этого у него вышла ссора с Потемкиным, едва не окончившаяся дуэлью. Узнай об этом, Екатерина велела Зоричу ехать в свое имение Шклов.

Еще прежде Потемкин стал искать нового фаворита для своей подруги. Рассмотрено было несколько кандидатур, в числе которых, говорят, был даже какой-то перс, отличавшийся необычайными физическими данными. Наконец, Потемкин остановился на трех офицерах - Бергмане, Ронцове и Иване Корсакове. Гельбич рассказывает, что Екатерина вышла в приемную, кода там находились все три назначенные к аудиенции претендента. Каждый из них стоял с букетом цветов, и она милостиво беседовала сначала с Бергманом, потом с Ронцовым и, наконец, с Корсаковым. Необычайная красота и изящество последнего покорили ее. Екатерина милостиво улыбнулась всем, но с букетом цветов отправила к Потемкину Корсакова, который сделался следующим фаворитом. Из других источников известно, что Корсаков далеко не сразу достиг желанного положения. Вообще в 1778 году Екатерина пережила своего рода нравственный надлом и увлекалась сразу несколькими молодыми людьми. В июне англичанин Гаррис отмечает возвышение Корсакова, а в августе говорит уже о его соперниках, которые стараются отбить у него милости императрицы; их поддерживают с одной стороны Потемкин, а с другой Панин вместе с Орловым; в сентябре Страхов, "шут низшего разбора", одержи. вает над всеми верх, четыре месяца спустя его место занимает майор Семеновского полка Левашев, молодой человек, покровитель-; ствуемый графиней Брюс. Затем Корсаков опять возвращается к прежнему положению, но борется теперь с каким-то Стояновым любимцем Потемкина. В 1779 году он наконец одерживает полную. победу над своими конкурентами, становится камергером и генерал-адъютантом. Гримму, который считал увлечение своего друга обычной прихотью, Екатерина писала: "Прихоть? Знаете ли вы, что это: выражение совершенно не подходит в данном случае, когда говорят о Пирре, царе Эпирском (так Екатерина называла Корсакова), и об этом предмете соблазна всех художников и отчаянья всех скульпторов. Восхищение, энтузиазм, а не прихоть возбуждают подобные образцовые творения природы... Никогда Пирр не делал ни одного неблагородного или неграциозного жеста или движения... Но все это в общем не изнеженность, а, напротив, мужество, и он таков, каким бы вы хотели, чтобы он был..." Кроме своей изумительной внешности Корсаков очаровал императрицу своим чудным голосом. . Царствование нового фаворита составляет эпоху в истории русской музыки. Екатерина приглашала в Петербург первых артистов Италии, чтоб Корсаков мог петь с ними. Она писала Гримму: "Никогда я не встречала никого столь способного наслаждаться гармоническими звуками, как Пирра - корол Эпирского". К несчастью для себя, Корсаков не сумел удержаться на достигнутой высоте. Однажды в начале 1780 года Екатерина застала фаворита в объятиях своей подруги и наперсницы графини Брюс. Это сильно охладило ее пыл, и вскоре место Корсакова занял 22-летний конногвардеец Александр Ланской.

Ланской был представлен Екатерине обер-полицмейстером Толстым он с первого взгляда понравился императрице: она пожаловала его в флигель-адъютанты и дала на обзаведение 10 000 рублей. Но фаворитом он не сделался. Впрогчем, Ланской проявил с самого начала много здравого смысла и обратился за поддержкой к Потемкину, который назначил его одним из своих адъютантов и около полугода руководил его придворным образованием. Он открыл в своем воспитаннике массу .прекрасных качеств и весной 1780 года с легким сердцем рекомендовал его императрице в качестве сердечного друга. Екатерина произвела Ланского в полковники, потом в генерал-адъютанты и камергеры, и вскоре он поселился во дворце в пустующих апартаментах бывшего фаворита.

Из всех любовников Екатерины это был, без сомнения, самый приятный и милый. По отзывам современников, Ланской не вступал ни в какие интриги, старался никому не вредить и совершенно отрешился от государственных дел, справедливо полагая, что политика заставит его наживать себе врагов. Единственной всепоглощающей страстью Ланского была Екатерина, Он хотел царствовать в ее сердце единолично и делал все, чтобы добиться этого. В страсти к нему 54-летней императрицы было что-то материнское. Она ласкала и образовывала его, как своего любимого ребенка. Екатерина писала Гримму: "Чтобы вы могли составить себе понятие об этом молодом человеке, вам надо передать, что сказал о нем князь Орлов одному из своих друзей: "Увидите, какого человека она из него сделает!.." Он все поглощает с жадностью! Он начал с того, что проглотил всех поэтов с их поэмами в одну зиму; а в другую - несколько историков... Не изучая ничего, мы будем иметь бесчисленные познания и находить удовольствие в общении со всем, что есть самого лучшего и посвященного. Кроме того, мы строим и сажаем; к тому же мы благотворительны, веселы, честны и исполнены простоты". Под руководством своей наставницы Ланской изучил французский, познакомился с философией и, наконец, заинтересовался произведениями искусства, которыми государыня любила окружать себя. Четыре года, прожитых в обществе Ланского, были, может быть, самыми спокойными и счастливыми в жизни Екатерины, о чем свидетельствуют многие современники. Впрочем, она всегда вела очень умеренную и размеренную жизнь.

+ + +

Екатерина просыпалась обыкновенно в шесть часов утра. В начале царствования она сама одевалась и растапливала камин. Позже ее облачала по утрам камер-юнгфера Перекусихина. Екатерина полоскала рот теплой водой, натирала щеки льдом и шла в свой кабинет. Здесь ее ждал утренний очень крепкий кофе, к которому подавались обычно густые сливки и печенье. Сама императрица ела немного, но полдюжины левреток, всегда разделявшие завтрак с Екатериной, опустошали сахарницу и корзинку с печеньем. Покончив с едой, государыня выпускала собак на прогулку, а сама садилась за работу и писала до девяти часов.

В девять она возвращалась в спальню и принимала докладчиков. Первым входил обер-полицмейстер. Чтобы прочесть бумаги, поданные для подписи, императрица одевала очки. Затем являлся секретарь и начиналась работа с документами. Как известно, императрица читала и писала на трех языках, но при этом допускала множество синтаксических и грамматических ошибок, причем не только в русском и французском, но и в своем родном немецком. Ошибки в русском, конечно, были досаднее всего. Екатерина сознавала это и однажды призналась одному из своих секретарей: "Ты не смейся над моей русской орфографией; я тебе скажу, почему я не успела ее хорошо изучить. По приезде моем сюда, я с большим прилежанием начала учиться русскому языку. Тетка Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстейрше: полно ее учить, она и без того умна. Таким образом могла я учиться усскому только из книг без учителя, и это самое причиною, что плохо знаю правописание". "Секретарям приходилось переписывать набело все черновики императрицы. Но занятия с секретарем прерывались то и дело визитами генералов, министров и сановников. Так продолжалось до обеда, который был обычно в час или два.

Отпустив секретаря, Екатерина уходила в малую уборную, где ее причесывал старый парикмахер Колов. Екатерина снимала капот и чепец, облачалась в чрезвычайно простое, открытое и свободное платье с двойными рукавами и широкие башмаки на низком каблуке. В будние дни императрица не носила никаких драгоценностей. В парадных случаях Екатерина одевала дорогое бархатное платье, так называемого "русского фасона", а прическу украшала короной. Парижским модам она не следовала и не поощряла это дорогое удовольствие в своих придворных дамах. Закончив туалет, Екатерина переходила в официальную уборную, где ее кончали одевать. Это было время малого выхода. Здесь собирались внуки, фаворит и несколько близких друзей вроде Льва Нарышкина. Государыне подавали куски льда, и она совершенно открыто натирала ими свои щеки. Затем прическу покрывали маленьким тюлевым чепчиком, и туалет на этом кончался. Вся церемония продолжалась около 10 минут. Вслед за тем все отправлялись к столу. В будни на обед приглашалось человек двенадцать. По правую руку садился фаворит. Обед продолжался около часа и был очень прост. Екатерина никогда не заботилась об изысканности своего стола. Ее любимым блюдом была вареная говядина с солеными огурцами. В качестве напитка она употребляла смородиновый морс, В последние годы жизни по совету врачей Екатерина выпивала рюмку мадеры или рейнвейна. За десертом подавали фрукты, по преимуществу яблоки и вишни. Среди поваров Екатерины один готовил из рук вон плохо. Но она этого не замечала, и когда через много лет ее внимание наконец обратили на это, она не позволила рассчитать его, говоря, что он слишком долго служил у нее в доме. Она справлялась только, когда он будет дежурным, и, садясь за стол, говорила гостям: "Мы теперь на Диете, надобно запастись терпением, зато после хорошо поедим". После обеда Екатерина несколько минут беседовала с приглашенными, затем все расходились. Екатерина садилась за пяльцы - она вышивала очень искусно - а Бецкий читал ей вслух. Когда же Бецкий, состарившись, стал терять, зрение, она никем не захотела заменить его и стала читать сама, надевая очки. Разбирая многочисленные упоминания о прочитанных книгах, разбросанные в ее переписке, можно смело сказать, что Екатерина была в курсе всех книжных новинок своего времени, причем читала все без разбора: от философских трактатов и исторических сочинений до романов. Она, конечно, не могла усвоить глубоко весь этот громадный материал, и эрудиция ее во многом оставалась поверхностной, а знания неглубокими, но в общем она могла судить о множестве разнообразных проблем.

Отдых продолжался около часа. Затем императрице докладывали о приходе секретаря: два раза в неделю она разбирала с ним заграничную почту и делала пометки на полях депеш. В другие установленные дни к ней являлись должностные лица с донесениями или за приказаниями.

В минуты перерыва в делах Екатерина беззаботно веселилась с детьми. В 1776 году она писала своему другу г-же Бельке: "Надо быть веселой. Только это помогает нам все превозмочь и перенести. Говорю вам это по опыту, потому что я многое превозмогла и перенесла в жизни. Но я все-таки смеялась, когда могла, и клянусь вам, что и в настоящее время, когда я ношу на себе всю тяжесть своего положения, я от души играю, когда представляется случай, в жмурки с сыном, и очень часто без него. Мы придумываем для этого предлог, говорим: "Это полезно для здоровья", но, между нами будет сказано, делаем это просто, чтобы подурачиться".

В четыре часа рабочий день императрицы заканчивался, и наступало время отдыха и развлечений. По длинной галереи Екатерина переходила из Зимнего дворца в Эрмитаж. Это было ее любимое место пребывания. Ее сопровождал фаворит. Она рассматривала новые коллекции и размещала их, играла партию в биллиард, а иногда занималась резьбой по слоновой кости. В шесть часов императрица возвращалась в приемные покои Эрмитажа, уже наполнявшиеся лицами, допущенными ко двору. Граф Хорд в своих мемуарах так описывал Эрмитаж: "Он занимает целое крыло императорского дворца и состоит из картинной галереи, двух больших комнат для карточной игры и еще одной, где ужинают на двух столах "по семейному", а рядом с этими комнатами находится зимний сад, крытый и хорошо освещенный. Там гуляют среди деревьев и многочисленных горшков с цветами. Там летают и поют разнообразные птицы, главным образом канарейки. Нагревается сад подземными печами; несмотря на суровый климат, в нем всегда царствует приятная температура. Этот столь прелестный апартамент становится еще лучше от царящей здесь свободы. Все чувствуют себя непринужденно: императрицей изгнан отсюда всякий этикет. Тут гуляют, играют, поют; каждый делает, что ему нравится. Картинная галерея изобилует первоклассными шедеврами Екатерина медленно обходила гостиную, говорила несколько милостивых слов и затем садилась за карточный стол. Она играла с большим старанием и увлечением.

Приемы в Эрмитаже были большие, средние и малые. На первые приглашалась вся знать и весь дипломатический корпус. Балы сменялись спектаклями, в которых участвовали все знаменитости того времени. После концертов и итальянских опер, стали давать русские комедии и драмы. Разыгрывали французские комедии и оперы.

На средних собраниях народу было меньше. Совсем иной характер имели малые приемы. Их завсегдатаями были только члены императорской фамилии и лица, особенно близкие императрице: в общем собиралось не больше двадцати человек. На стенах висели правила: запрещалось, между прочим, вставать перед государыней, даже если бы она подошла к гостю и заговорила бы с ним стоя. Запрещалось быть в мрачном расположении духа, оскорблять друг друга, говорить с кем бы то ни было дурно". Всякие игры пользовались на этих собраниях громадным успехом. Екатерина первой участвовала в них, возбуждала во всех веселость и разрешала всякие вольности.

В десять часов игра кончалась, и Екатерина удалялась во внутренние покои. Ужин подавался только в парадных случаях, но и тогда Екатерина садилась за стол лишь для виду.. Вернувшись к себе, она уходила в спальню, выпивала большой стакан отварной воды и ложилась в постель.

Такова была частная жизнь Екатерины по воспоминаниям современников. Ее интимная жизнь известна меньше, хотя тоже не является секретом. Императрица была влюбчивой женщиной, до самой смерти сохранявшей способность увлекаться молодыми людьми. Одних ее официальных любовников насчитывалось больше десятка. При всем этом, как уже говорилось, она вовсе не была красавицей. "Сказать по. правде, - писала сама Екатерина, - я никогда не считала себя чрезвычайно красивой, но я нравилась, и думаю, что в этом была моя сила". Все дошедшие до нас портреты подтверждают это мнение. Но несомненно и то, что было в этой женщине что-то чрезвычайно привлекательное, ускользнувшее от кисти всех живописцев и заставлявшее многих искренне восторгаться ее внешностью. С возрастом императрица не теряла своей привлекательности, хотя все больше полнела.

Екатерина вовсе не была ветреной или развратной. Многие связи ее длились годами, и хотя императрица далеко не равнодушна была к чувственным удовольствиям, духовное общение с близким мужчиной оставалось для нее тоже очень важным. Но правда и то, что Екатерина после Орловых никогда не насиловала свое сердце. Если фаворит переставал ее интересовать, она давала отставку без всяких церемоний. На ближайшем вечернем приеме придворные замечали, что императрица пристально смотрит на какого-нибудь неизвестного поручика, представленного ей лишь накануне или терявшегося прежде в блестящей толпе. Все понимали, что это значит. Днем молодого человека коротким приказом вызывали во дворец и подвергали многократному испытанию на соответствие в выполнении прямых интимных обязанностей фаворита императрицы. А. М. Тургенев так повествует об этом обряде, через который прошли все екатерининские любовники: "Посылали обыкновенно к Анне Степановне Протасовой на пробу избранного в фавориты Ее Величества. По осмотре предназначенного в высший сан наложника матушке-государыне лейб-медиком Роджерсоном и по удостоверению представленного годным на службу относительно здоровья препровождали завербованного к Анне Степановне Протасовой на трехнощное испытание. Когда нареченный удовлетворял вполне требованиям Протасовой, она доносила всемилостивейшей государыни о благонадежности испытанного, и тогда первое свидание бывало назначено по заведенному этикету двора или по уставу высочайше для посвящения в сан наложника конфирмованному. Перекусихина Марья Саввишна и камердинер Захар Константинович были обязаны в тот же день обедать вместе с избранным. В 10 часов вечера, когда императрица была уже в постели, Перекусихина вводила новобранца в опочивальню благочестивейшей, одетого в китайский шлафрок, с книгой в руках, и оставляла его для чтения в креслах подле ложа помазанницы. На другой день Перекусихина выводила из опочивальни посвященного и передавала его Захару Константиновичу, который вел новопоставленного наложника в приготовленные для него чертоги; здесь докладывал Захар уже раболепно фавориту, что всемилостивейшая государыня высочайше соизволила назначить его при высочайшей особе своей флигель-адъютантом, подносил ему мундир флигель-адъютантский с бриллиантовым аграфом и 100 000 рублей карманных денег. До выхода еще государыни, зимой в Эрмитаж, а летом, в Царском Селе, в сад, прогуляться с новым флигель-адъютантом, которому она давала руку вести ее, передняя зала у нового фаворита наполнялась первейшими государственными сановниками, вельможами, царедворцами для принесения ему усерднейшего поздравления с получением высочайшей милости. Высокопросвещеннейший пастырь митрополит приезжал обыкновенно к фавориту на другой день для посвящения его и благословлял его святой водой". Впоследствии процедура усложнялась, и после Потемкина фаворитов проверяла не только пробир-фрейлина Протасова, но и графиня Брюс, и Перекусихина, и Уточкина.

В июне 1784 года Ланской серьезно и опасно заболел - говорили, что он подорвал свое здоровье, злоупотребляя возбуждающими снадобьями. Екатерина ни на час не покидала страдальца, почти перестала есть, оставила все дела и ухаживала за ним, как мать за единственным бесконечно любимым сыном. Потом она писала: "Злокачественная горячка в соединении с жабой свела его в могилу в пять суток". Вечером 25 июня Ланской умер. Горе Екатерины было беспредельно. "Когда я начала это письмо, я была в счастье и в радости, и мои мысли проносились так быстро, что я не успевала следить за ними, -писала она Гримму. - Теперь все переменилось: я страшно страдаю, и моего счастья нет больше; я думала, что не перенесу невозвратимую потерю, которую понесла неделю назад, когда скончался мой лучший друг. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он тоже стремился к этому, старался привить себе, все мои вкусы. Это был молодой человек, которого я воспитывала, который был благодарен, кроток, честен, который разделял мои печали, когда они у меня были, и радовался моим радостям. Одним словом, я, рыдая, имею несчастье сказать вам, что генерала Ланского не стало... и моя комната, которую я так любила прежде, превратилась теперь в пустую пещеру; я еле передвигаюсь по ней как тень: накануне его смерти у меня заболело горло и началась сильнейшая лихорадка; однако со вчерашнего дня я уже на ногах, но слаба и так подавлена, что не могу видеть лица человеческого, чтобы не разрыдаться при первом же слове. Я не в силах ни спать, ни есть. Чтение меня раздражает, писание изнуряет мои силы. Я не знаю, что станется теперь со мною; знаю только одно, что никогда во всю мою жизнь я не была так несчастна, как с тех пор, что мой лучший и любезный друг покинул меня. Я открыла ящик, .нашла этот начатый лист, написала на нем эти строки, но больше не могу..." Это было 2 июля, и только два месяца спустя Екатерина возобновила свою переписку с Гриммом: "Признаюсь вам, что все это время я была не в состоянии вам писать, потому что знала, что это заставит страдать нас обоих. Через неделю после того, как я вам написала последнее письмо в июле, ко мне приехали Федор Орлов и князь Потемкин. До этой минуты я не могла видеть лица человеческого, но эти знали, что нужно делать: они заревели вместе со мною, и тогда я почувствовала себя с ними легко; но мне надо было еще немало времени, чтобы оправиться, и в силу чувствительности к своему горю я стала бесчувственной к всему остальному; горе мое все увеличивалось и вспоминалось на каждом шагу и при всяком слове. Однако не подумайте, чтобы вследствие этого ужасного состояния я пренебрегла хотя бы малейшей вещью, требующей моего внимания. В самые мучительные моменты ко мне приходили за приказами, и я отдавала их толково и разумно; это особенно поражало генерала Салтыкова. Два месяца прошло так без всякого облегчения; наконец наступили первые спокойные часы, а затем и дни. На дворе была уже осень, становилось сыро, пришлось топить дворец в Царском Селе. Все мои пришли от этого в неистовство и такое сильное, что 5 сентября, не зная, куда преклонить голову, я велела заложить карету и приехала неожиданно и так, что никто не подозревал об этом, в город, где остановилась в Эрмитаже..." В Зимнем дворце все двери оказались заперты. Екатерина велела выбить дверь в Эрмитаже и легла спать. Но проснувшись в час ночи, велела стрелять из пушек, чем обыкновенно возвещался ее приезд, и переполошила весь город. Весь гарнизон поднялся на ноги, все придворные перепугались, и даже она сама удивилась, что произвела такую суматоху. Но через несколько дней, дав аудиенцию дипломатическому корпусу, они появилась со своим обычным лицом, спокойная, здоровая и свежая, приветливая, как до катастрофы, и улыбающаяся как всегда. Скоро жизнь опять вошла в свою колею, и вечно влюбленная вернулась к жизни. Но прошло десять месяцев, прежде чем она опять написала Гримму: "Скажу вам одним словом, вместо ста, что у меня есть друг, очень способный и достойный этого названия". Этим другом стал блестящий молодой офицер Александр Ермолов, представленный тем же незаменимым Потемкиным. Он переехал в давно пустовавшие покои фаворитов. Лето 1785 года было одним из самых веселых в жизни Екатерины: одно шумное удовольствие сменялось другим. Стареющая императрица почувствовала новый прилив законодательной энергии. В этом году появились две знаменитые жалованные грамоты - дворянству и городам. Эти акты завершили реформу местного управления, начатую в 1775 году.

В начале 1786 года Екатерина стала охладевать к Ермолову. Отставку последнего ускорило то, что он вздумал интриговать против самого Потемкина. В июне императрица попросила передать любовнику, что она разрешает ему уехать на три года за границу.

Преемником Ермолова стал 28-летний капитан гвардии Александр Дмитриев-Мамонов, дальний родственник Потемкина и его адъютант. Допустив промах с предыдущим фаворитом, Потемкин долго присматривался к Мамонову, прежде чем рекомендовать его Екатерине. В августе 1786 года Мамонов был представлен императрице и вскоре был назначен флигель-адъютантом. Современники отмечали, что его нельзя было назвать красавцем. Мамонов отличался высоким ростом и физической силой, имел скуластое лицо, чуть раскосые глаза, светившиеся умом, и беседы с ним доставляли императрице немалое удовольствие. Через месяц он стал уже прапорщиком кавалергардов и генерал-майором по армии, а в 1788 году был пожалован в графы. Первые почести не вскружили голову новому фавориту - он проявлял сдержанность, такт и завоевал репутацию умного, осторожного человека. Мамонов хорошо говорил на немецком и английском языках, а французский знал в совершенстве. Кроме того, он проявил себя как недурной стихотворец и драматург, что особенно импонировало Екатерине. Благодаря всем этим качествам, а также тому, что Мамонов непрестанно учился, много читал и пытался серьезно вникать в государственные дела, он стал советчиком императрицы.

Екатерина писала Гримму: "Красный кафтан (так она называла Мамонова) одевает существо, имеющее прекрасное сердце и очень искреннюю душу. Ума за четверых, веселость неистощимая, много оригинальности в понимании вещей и передаче их, прекрасное воспитание, масса знаний, способных придать блеск уму. Мы скрываем как преступление наклонность к поэзии; музыку любим страстно, все понимаем необыкновенно легко. Чего только мы не знаем наизусть! Мы декламируем, болтаем тоном лучшего общества; изысканно вежливы; пишем по-русски и по-французски, как редко кто, столько же по стилю, сколько по красоте письма. Наша внешность вполне соответствует нашим внутренним качествам: у нас чудные черные глаза с бровями, очерченными на редкость; ростом ниже среднего, вид благородный, походка свободная; одним словом, мы так же надежны в душе, как ловки, сильны и блестящи с внешней стороны".

+ + +

В 1787 году Екатерина совершила одно из своих самых длительных и известных путешествий - она отправилась в Крым, который с 17,83 года был присоединен к России. Не успела Екатерина возвратиться в Петербург, как грянула весть о разрыве отношений с Турцией и об аресте русского посла в Стамбуле: началась вторая Турецкая война. В довершение неприятностей, повторилась ситуация 60-х годов) когда одна война потянула за собой другую. Едва собрали силы для отпора на юге, как стало известно, что король шведский Густав III намерен напасть на беззащитный Петербург. Король явился в Финляндию и отправил вице-канцлеру Остерману требование вернуть Швеции все земли, уступленные по Ништадтскому и Абовскому мирам, а Порте возвратить Крым. В июле 1788 года началась Шведская война. Потемкин был занятна юге, и все тяготы войны целиком легли на плечи Екатерины. Она входила лично во все. дела по управлению морским ведомством, приказала, например, выстроить несколько новых казарм и госпиталей, исправить и привести в порядок Ревельский порт. Через несколько лет она вспоминала об этой эпохе в письме к Гримму: "Есть Причина, почему, казалось, что я все так хорошо делала в это время: я была тогда одна, почти без помощников, и, боясь упустить что-нибудь по незнанию или забывчивости, проявила деятельность, на которую меня никто не считал способной; я вмешивалась в невероятные подробности до такой степени, что превратилась даже в интенданта армии, но, по признанию всех, никогда солдат не кормили лучше в стране, где нельзя было достать никакого провианта..." 3 августа 1790 года был заключен Версальский мир; границы обоих государств остались те же, какие были до войны.

За этими хлопотами в 1789 году произошла очередная смена фаворитов. В июне Екатерина узнала, что Мамонов имеет роман с фрейлиной Дарьей Щербатовых. Императрица отнеслась к измене достаточно спокойно. Ей исполнилось недавно 60 лет, к тому же долгий опыт любовных отношений научил ее снисходительности. Она купила Мамонтову несколько деревень, более чем с 2000 крестьян, подарила невесте драгоценности и сама обручила их. За годы своего фавора Мамонов имел от Екатерины подарков и денег приблизительно на 900 тысяч рублей. Последние сто тысяч в придачу к трем тысячам крестьян он получил уезжая с женой в Москву. В это время он уже мог видеть своего преемника. 20 июня Екатерина избрала фаворитом 22- летнего секунд-ротмистра конной гвардии Платона Зубова. В июле Тот был пожалован в полковники и флигель-адъютанты. Окружение императрицы поначалу не восприняло его всерьез. Безбородко писал Воронцову: "Этот ребенок с хорошими манерами, но не дальнего ума; не думаю, чтоб он долго продержался на своем месте". Однако Безбородко ошибся. Зубову суждено было стать последним фаворитом великой государыни - он сохранил свое положение до самой ее смерти. Екатерина признавалась Потемкину в августе того же года: "Я возвратилась к жизни, как муха после зимней спячки... Я снова весела и здорова". Она умилялась молодостью Зубова и тем, что он плакал, когда его не пускали в комнаты императрицы. Несмотря на свою мягкую наружность, Зубов оказался расчетливым и ловким любовником. Влияние его на императрицу с годами стало столь велико, что он сумел добиться почти невозможного: свел на нет обаяние Потемкина и совершенно вытеснил его из сердца Екатерины. Прибрав к своим рукам все нити управления, он в последние годы жизни Екатерины приобрел громадное влияние на дела.

+ + +

Война с Турцией продолжалась. В 1790 году Суворов взял Измаил, а Потемкин - Вендоры. После этого Порте не оставалось ничего, как уступить. В декабре 1791 года в Яссах был заключен мир. Россия получила междуречье Днестра и Буга, где вскоре построена была Одесса; Крым был признан ее владением.

Потемкин немного не дожил до этого радостного дня. Он скончался 5 октября 1791 года по дороге из Ясс в Николаев. Горе Екатерины было очень велико. По свидетельству французского уполномоченного Женэ, "при этом известии она лишилась чувств, кровь бросилась ей в голову, и ей принуждены были открыть жилу". "Кем заменить такого человека? - повторяла она своему секретарю Храповицкому. -Я и все мы теперь как улитки, которые бояться высунуть голову из скорлупы". Она писала Гримму: "Вчера меня ударило, как обухом по голове... Мой ученик, мой друг, можно сказать, идол, князь Потемкин Таврический скончался... О, Боже мой! Вот теперь я истинно сама себе помощница. Снова мне надо дрессировать себе людей!.."

Последним замечательным деянием Екатерины стал раздел Польши и присоединение к России западных русских земель. Второй и третий разделы, последовавшие в 1793 и 1795 годах, были логическим продолжением первого. Многолетняя анархия и события 1772 года образумили многих шляхтичей. Преобразовательная партия на четырехлетнем сейме 1788-1791 годов выработала новую конституцию, принятую 3 мая 1791 года. Она устанавливала наследственную королевскую власть с Сеймом без права вето, допущение депутатов от горожан, полное равноправие диссидентов, отмену конфедераций. Все это совершилось на волне бешеных антирусских выступлений и в пику всем прежним договоренностям, согласно которым Россия гарантировала польскую конституцию. Екатерина вынуждена была пока терпеть дерзость, но писала членам иностранной коллегии: "...Я не соглашусь ни на что из этого нового порядка вещей, при утверждении которого не только не обратили никакого внимания на Россию, но осыпали ее оскорблениями, задирали ее ежеминутно..." И действительно, как только мир с Турцией был заключен, Польша была оккупирована русскими войсками, в Варшаву введен русский гарнизон. Это послужило как бы прологом к разделу. В ноябре прусский посол в Петербурге, граф Гольц, представил карту Польши, где очерчен был участок, желаемый Пруссией. В декабре Екатерина после подробного изучения карты утвердила русскую долю раздела. К России отошла большая часть Белоруссии. После окончательного краха майской конституции у ее приверженцев, как выехавших за границу, так и оставшихся в Варшаве, было одно средство действовать в пользу проигранного предприятия: составлять заговоры, возбуждать неудовольствие и дожидаться удобного случая для поднятия восстания. Все это и было проделано.

Центром выступления должна была сделаться Варшава. Хорошо подготовленное восстание началось рано утром 6(17) апреля 1794 года и было неожиданностью для русского гарнизона. Большая часть солдат была перебита, и лишь немногие части с тяжелым уроном смогли пробиться из города. Не доверяя королю, патриоты провозгласили верховным правителем генерала Костюшко. В ответ в сентябре между Австрией, Пруссией и Россией было достигнуто соглашение о третьем разделе. Краковское и Сендомирское воеводства должны были отойти Австрии. Границами России становились Буг и Неман. Кроме того, к ней отходили Курляндия и Литва. Вся остальная Польша с Варшавой отдавалась Пруссии. 4 ноября Суворов взял Варшаву. Революционное правительство было уничтожено, и власть вернулась королю. Станислав-Август написал Екатерине: "Судьба Польши в ваших руках; ваше могущество и мудрость решат ее; какова бы не была судьба, которую вы назначите мне лично, я не могу забыть своего долга к моему народу, умоляя за него великодушие Вашего Величества".

Екатерина отвечала: "Не в моих силах было предупредить гибельные последствия и засыпать под ногами польского народа бездну, выкопанную его развратителями и в которую он наконец увлечен..." 13 октября 1795 года произведен был третий раздел; Польша исчезла с карты Европы. За этим разделом вскоре последовала смерть русской государыни. Упадок нравственных и физических сил Екатерины начался с 1792 года. Она была надломлена и смертью Потемкина, и тем необычайным напряжением, которое ей пришлось вынести в последнюю войну. Французский посланник Женэ писал: "Екатерина явно стареет, она сама видит это, и ее душой овладевает меланхолия". "Екатерина жаловалась: "Годы заставляют все видеть в черном ". Водянка одолевала императрицу. Ей все труднее было ходить. Она упорно боролась со старостью и недугами, но в сентябре 1796 года, после того, как не состоялась помолвка ее внучки с королем шведским Густавом IV, Екатерина слегла в постель. Ее не оставляли колики, на ногах открылись раны. Лишь в конце октября императрица почувствовала себя лучше. Вечером 4 ноября Екатерина собрала интимный кружок в Эрмитаже, была очень весела весь вечер и смеялась шуткам Нарышкина. Однако она удалилась раньше обыкновенного, говоря, что у нее от смеха поднялась колика. На другой день Екатерина встала в свой обычный час, побеседовала с фаворитом, поработала с секретарем и, отпустив последнего, приказала ему подождать в прихожей. Он прождал необыкновенно долго и начал беспокоиться. Через полчаса верный Зубов решил заглянуть в спальню. Императрицы там не было; не было и в туалетной комнате. Зубов в тревоге позвал людей; побежали в уборную и там увидели императрицу недвижимую с покрасневшим лицом, с пеною y рта и хрипящую предсмертным хрипом. Екатерину перенесли в спальню и уложили ее на полу. Она сопротивлялась смерти еще около полутора суток, но так и не пришла в себя и скончалась утром 6 ноября.

Погребена в Петропавловском соборе в Петербурге.

Все монархи мира. Россия. 600 кратких жизнеописаний. Константин Рыжов. Москва, 1999 г.

Вернуться на главную страницу Екатерины II

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС