|
|
 |
Есенин Сергей Александрович |
1895-1925 |
БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАХРОНОС:В ФейсбукеВКонтактеВ ЖЖФорумЛичный блогРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Сергей Александрович Есенин
Сергей Есенин. Портрет работы Ю.Анненкова. 1923 г. Есенин Сергей Александрович (21.09[3.10].1895—28.12. 1925), поэт. Родился в д. Константиново Рязанской губернии в крестьянской семье. Память ребенка сохранила картины жизни в доме, где часто собирались странники, слепцы, пели духовные стихи о Голубиной книге, о райском вертограде, о Лазаре, о заступнике крестьянском Миколе, о Женихе Светлом, Госте из Града Неведомого. Сам полуграмотный, дед пытался учить внука читать, а по субботам и воскресеньям рассказывал ему по памяти притчи из Священной истории. В 1909 Есенин окончил константиновскую земскую школу, а в 1912 — церковно-учительскую школу в Спас-Клепиках. Тогда же он пишет свои первые стихи — еще несамостоятельные, подражательные.
В одном из писем он писал: «В настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как образец в последовании любви к ближнему. Жизнь… Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова: Мир есть тайна Бога, Да, однако если это тайна, то пусть ей и останется». В Москву Есенин приехал с поэмой «Сказание о Евпатии Коловрате, о хане Батые, цвете Троеручице, о черном идолище и Спасе нашем Иисусе Христе». Работает над поэмами «Пророк» и «Тоска», тексты которых остались неизвестными. В янв. 1914 в журнале «Мирок» публикует стихотворение «Береза» — первая известная на сегодняшний день публикация Есенина. Сменив несколько работ за 2 года, в дек. 1914, как вспоминала А. Изряднова, «бросает работу и отдается весь стихам. Пишет целыми днями». Основополагающий образ в стихах Есенина этого периода — образ живого Христа, Иисуса-странника, нищего, просящего милостыню, одного из многих «слепцов, странствующих по селам» и поющих «духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о женихе, светлом госте града неведомого». Иисус народных апокрифов, не теряющий своей божественной сути, естественно приходящий из Царства Божия на землю, неся с собой трагедию гибели и чудо Воскресения. И в каждом страннике убогом Иисус приходит на землю «пытать людей в любови» в человечьем обличье, подобно «жильцу страны нездешней» Миколе, герою есенинской поэмы, посланному Богом на русскую землю, дабы было кому защитить «скорбью вытерзанный люд» и соединиться с ним в единой молитве. Но есенинский Иисус в мгновение ока может расстаться с человеческой оболочкой и раствориться в русской природе, преображая ее и создавая на земле подлинное ощущение нездешнего мира. Схимник-ветер шагом осторожным И целует на рябиновом кусту Так незримый божественный мир легко и естественно воплощается в земной ипостаси, и в то же мгновение земная реальность окутывается сказочной дымкой, обретает нездешние черты, и сам поэт преображается под впечатлением встречи с Иисусом в облике человеческом, обретает ощущение пограничности между двумя мирами. Голубиный дух от Бога,
8 марта 1915 Есенин выехал из Москвы в Петроград, где встретился с А. Блоком, высоко оценившим его стихи, и получил от Блока рекомендательные письма к С. Городецкому и М. Мурашеву. В течение всего года он печатается в петроградских журналах, а осенью знакомится с Н. Клюевым, ставшим его «наставником и рачителем» в первые годы жизни в столице. И до конца дней, до конца «дружбы-вражды» двух великих поэтов Есенин называл Клюева своим учителем. Осенью 1915 Есенин входит в литературную группу «Краса» и литературно-художественное общество «Страда», ставшие первым объединением «поэтов-новокрестьян» или, как называл это сообщество Есенин, «крестьянской купницы», объединившей самого Есенина, Н. Клюева, С. Клычкова, П. Карпова, П. Орешина, А. Ширяевца. В янв. 1916 выходит первая книга стихов Есенина «Радуница». Тогда же поэт призывается в армию, но благодаря хлопотам Н. А. Клюева и полковника Д. Н. Ломана получает назначение в Царскосельский военно-санитарный поезд № 143 Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны. Вместе с Клюевым он выступает в Москве и Петрограде на приемах у меценатов, в литературных салонах, а также в придворных кругах. Дважды они выступают в Марфо-Мариинской обители, а 12 янв. 1916 перед вел. кн. Елизаветой Федоровной в ее собственном доме. Об этом выступлении сохранились воспоминания художника М. Нестерова: «В начале месяца мы с женой получили приглашение к великой княгине послушать у нее “сказителей”. Приглашались мы с детьми. В назначенный час мы с нашим мальчиком были на Ордынке… Великая княгиня с обычной приветливостью принимала своих гостей». Далее М. Нестеров описывает встречу с зоркой точностью художника, запоминающего подробности и детали: «В противоположном конце комнаты сидели сказители. Их было двое: один молодой, лет двадцати, кудрявый блондин, с каким-то фарфоровым, как у куколки, лицом. Другой — сумрачный, широколицый брюнет лет под сорок. Оба были в поддевках, в рубахах-косоворотках, в высоких сапогах. Сидели они рядом». В обществе «Свободная эстетика» они читали стихи уже в новых костюмах, заказанных для них Ломаном и изготовленных в Москве в их присутствии. Как писала газета «Утро России»: «Оба были в черных бархатных кафтанах, цветных рубахах и желтых сапогах». Полковник Ломан, заказавший эти костюмы и устроивший, видимо, вечер «сказителей» у вел. княгини, смотрел далеко вперед. Он уже думал о том, чтобы «сказители» стали своими людьми в Царском Селе. Его планы совпадали с планами и самих поэтов. О своей встрече с императрицей Есенин вспоминал так: «По просьбе Ломана однажды читал стихи императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия. Ссылался на бедность, климат и проч.». Среди прочитанных императрицей стихотворений была и поэма «Русь», где война предстает как неизбежная работа, как общее переживание народное, особенно трогательное в те минуты, когда вся деревня, получив весточки с фронта, собирается, и кто-то из баб, умеющих читать, разбирает «каракули», выведенные в «родных грамотках»: Собралися над четницей Лушею А где-то между этим избами, среди баб и детей, бродит поэт и шепчет слова «люблю», «верю» — каждый раз по-разному: Но люблю тебя, родина кроткая!.. «Русь» — может быть, самое «соборное» стихотворение Есенина, никогда, пожалуй, больше он не растворял столь полно свое «я» в стихии народной жизни, как в этой маленькой поэме: Помирился я с мыслями слабыми, Поэт в «Руси» предстает как бы лишь неким отражателем народного чувства, угадчиком не своих, а общих надежд и переживаний. 1917 Есенин встретил ожиданием перемен к лучшему. В программном стихотворении «О Русь, взмахни крылами…» Есенин как бы реализует клюевскую цепкую и волевую мысль о том, что «наше время пришло», он, как юный князь, собирает перед решительным сражением свою дружину, в которой в «златой ряднине» идет А. Кольцов, а за ним с «снегов и ветра из монастырских врат, идет, одетый светом, его середний брат» — «смиренный Миколай», мудрый Клюев, который в жизни совсем не «монашьи мудр и ласков» — но не все ли равно Есенину, он творит легенду обо всех, в т. ч. и о Клюеве. Доживая время в Петрограде и переселившись в 1918 в Москву, Есенин создает цикл «религиозно-революционных» поэм. В облике сказочного русского мужика в поэме «Отчарь» на глазах проступал то ли образ Святогора, то ли Микулы Селяниновича, то ли русского крестьянского Саваофа или святителя Николая. На зов Отчаря откликается вся земля, все великие злодеи прошлых времен каются и получают его прощение, и даже «рыжий Иуда целует Христа, но звон поцелуя деньгой не гремит, и цепь Атакуя — тропа перед скит…». И пророк-поэт видит, словно Иоанн Патмосский, «новое небо и новую землю» и горд тем, что именно от России осуществляется преображение мира. Там дряхлое время, П. Орешин вспоминает, как Есенин однажды пришел к нему и разыграл сцену: якобы он читал Иванову-Разумнику новую поэму, Разумник был в восторге, а сам он, Есенин, до сих пор не понимает — что написал. — А ну-ка… — попросил его Орешин. И тогда Есенин отодвинулся от него в глубину дивана и почти шепотом прочитал четверостишие: Облака лают, И вдруг громко, сверкая глазами: «Ты понимаешь: Господи, отелись! Да нет, ты пойми хорошенько: Го-спо-ди, о-те-лись!.. Понял? Клюеву и даже Блоку так никогда не сказать…» Ходасевич совершенно справедливо замечает, что эти строки напрасно вызвали в свое время взрыв негодования и осуждения, «ибо Есенин даже не вычурно, а с величайшей простотой, с точностью, доступной лишь крупным художникам, высказал главную свою мысль… Он говорил: “Боже мой, воплоти свою правду в Руси грядущей”». «Инония» — иная страна. Название рождено из «Откровения» Иоанна: «И увидел я новое небо и новую землю». Несмотря на еретические мотивы, поэма «Инония» не порицание Бога, а попытка переосмысления его воли человеком, потерявшимся в революционной смуте. Это не порицание христианства, а попытка по-новому истолковать его и по-настоящему приневолить на службу тяготам и нуждам земным. Вошедши в образ поэта-пророка, Есенин заговорил в «Инонии» и др. поэмах пророческим языком. За год Есенин написал 30 стихотворений и несколько небольших поэм — «Товарищ», «Певучий зов», «Отчарь», «Октоих», «Пришествие», «Преображение». А к осени записал на бумаге еще 3 самые главные поэмы своего крестьянско-апокалипсического цикла, для воплощения которого он, держа в памяти «Поэтические воззрения славян на природу» А. Н. Афанасьева, Библию, «Слово о полку Игореве», создал свою собственную мифологию. Небо в ней — символ отцовского мужского начала. Богородица — мать Христа — земное лоно, Приснодева — она же Русь крестьянская — она же священная корова. Новая Россия, как когда-то Христос с его Новым Заветом, рождается по Божьей воле в лоне старой России, словно телок, выходящий из коровьего лона… Русь-Приснодева должна «отелиться» сыном, телком, в котором будущее человечества. Летом 1918 Есенин написал «Иорданскую голубицу». В ней было выражено мягкое, умиротворяющее чувство печальной неизбежности русской судьбы, чувство какого-то внутреннего примирения с грядущими испытаниями, личными и народными, чувство причастности ко всем, покидающим нашу землю, уходящим «в ту страну, где тишь и благодать». Есенин принимает участие в двух сборниках «Скифы», выпущенных одноименной литературной группой, куда входили и новокрестьянские поэты, негласным духовным вдохновителем которой был литературный критик Р. В. Иванов-Разумник. Но через короткое время поэт отходит и от него, и от Клюева в надежде создать новую литературную школу, открывающую иные поэтические горизонты. Как обоснование новых дум и чаяний пишется книга «Ключи Марии» — не столько теоретический труд, сколько вдохновенная поэма в прозе, посвященная зерну народного образа, проявляющегося и в крестьянском быту, и в народном поэтическом слове. В «Ключах Марии» была сконцентрирована идея «духовной революции», вплотную приближающей человека к космическим тайнам бытия, к разгадке «тайны Бога». Это был манифест поэтической школы, так и не состоявшейся в ХХ в. в России. «…Только фактом восхода на крест Христос окончательно просунулся в пространство от луны до солнца, только через Голгофу он мог оставить следы на ладонях Елеона (луны), уходя вознесением к отцу (т. е. солнечному пространству); буря наших дней должна устремить и нас от сдвига наземного к сдвигу космоса… Душа наша Шехерезада. Ей не страшно, что Шахриар точит нож на растленную девственницу, она застрахована от него тысяча одной ночью корабля и вечностью проскваживающих небо ангелов. Предначертанные спасению тоскою наших отцов и предков чрез их иаковскую лестницу орнамента слова, мысли и образа, мы радуемся потопу, который смывает сейчас с земли круг старого вращения, ибо места в ковчеге искусства нечистым парам уже не будет». Через несколько лет, пережив «потоп» и убедившись своими глазами, что «ковчег искусства» по-прежнему переполнен «нечистыми парами», Есенин уже с совершенно иной интонацией обращается к Богу, как бы исповедуясь и в то же время зная про себя, что его глобальные мечтания остались его личным достоянием, не понятые и не востребованные никем из современников. Пусть не сладились, пусть не сбылись В 1919 Есенин пишет поэму «Кобыльи корабли» — воплощение распада плоти и самого человеческого бытия. Глубину этой поэму можно оценить, вспомнив окончание есенинских «Ключей Марии»: «То, что сейчас является нашим глазам в строительстве пролетарской культуры, мы называем: “Ной выпускает ворона”. Мы знаем, что крылья ворона тяжелы, путь его недалек, он упадет, не только не долетев до материка, но даже не увидев его, мы знаем, что он не вернется, знаем, что масличная ветвь будет принесена только голубем — образом, крылья которого спаяны верой человека не от классового осознания, а от осознания обстающего его храма вечности». Лошадиные трупы с воронами, напоминающими собой черные паруса, — вот чем обернулись мечты Есенина об Инонии, о Преображении, Иорданской Голубице. Большевистская власть обманула? Он никогда особенно и не обольщался на сей счет — «Ключи Марии» ясно дают это понять. Просто воочию стало ясно, что великая революция духа, о которой мечталось, не состоится при его жизни на этой грешной, омытой кровью земле. Хуже того, то омерзительное кровопролитие и всеразрушение, которое он еще недавно оценивал как некое озорство, от которого взрослых детей легко отговорить, стало основой жизни, бытом, привычным делом. Мир есенинской поэзии в 1919—20 явно менялся. Исчезала яркость и свежесть красок, пропадало ощущение прозрачности, одухотворения всего живого — черное, таинственное, пугающее вторгалось в поэтический мир, меняло музыкальный настрой, преображало мироощущение. Поэт уже не чувствовал себя пророком и не рвался «на колею иную». «Горечь молока под ветхой кровлей» надо было испить до конца. И родным становится ему свист ледяного ветра, гуляющего по России, кровью умытой. В 1920 во время гастрольной поездки на Кавказ Есенин пишет поэму «Сорокоуст», в основу которой был положен реальный эпизод — в окне вагона виделся бегущий жеребенок, словно вступивший в неравное состязание с паровозом. Сорокоуст — служба по умершему, совершаемая в церкви в течение 40 дней после смерти. Поэма Есенина напоминала скорее не заупокойную службу, а отчаянный крик человека, обреченного на гибель и все еще сопротивляющегося в последней агонии. Блудным сыном, покинувшим родной дом в поисках свободы, ощущал себя Есенин, с горечью признаваясь, что возвращаться ему некуда, ибо сметен с лица земли родной очаг и не стало милого деревенского мира, раздавленного безжалостной железной пятой. Грань между жизнью и смертью практически стерта. Ибо жизнь русской деревни этих лет жизнью назвать нельзя. Право на существование «мира таинственного и древнего» можно и нужно было отстаивать только силой, только отчаянным сопротивлением. Уничтожение породившего и вскормившего поэта крестьянского мира в братоубийственную гражданскую войну, крестьянские восстания, в частности, самое крупное из них — Тамбовское, под председательством А. Антонова — все это нашло свое косвенное отражение в драматической поэме «Пугачев», написанной в 1921. В «Пугачеве» Есенин менее всего задавался целью написать историю восстания и рассказать о причинах его поражения. Пугачевщина стала для него стихией, перед лицом которой открывались глубинные противоречия человеческой натуры. Нерв самой трагедии, ее суть — в постоянном, напряженном, непрекращающемся конфликте внутри человеческой души, в постоянных мучениях личности, не отделившей себя от природы до конца, еще представляющей собой физически и духовно одно целое с окружающим миром. Действие «Пугачева» протекает в беспросветной мгле, в которой разыгрывают свою трагическую мистерию призраки — ожившие покровители деревьев, птиц, зверей. «Музыка трагедии» звучит в монологах действующих лиц, пытающихся разгадать тайный смысл вакханалий живых сил природы. Здесь властвует звериная языческая стихия. Все действующие лица понимают ее язык, ибо в каждом из них сохранилась та часть души, в которой находит отзвук каждое явление природы, каждый ее мистический жест. Глубокой ночью, когда призраки, словно макбетовские ведьмы, покидают свои убежища и бродят по земле, совершаются все основные моменты действия: появление Пугачева, бунт казаков, появление Хлопуши, разгром восставших и, наконец, предательство. В 1922 Есенин начинает работу над новой драматической поэмой «Страна негодяев», которая будет завершена через год с небольшим. Главные герои поэмы — Номах (прототип — Нестор Махно), комиссар железнодорожной линии Чекистов-Лейбман (прототип — Л. Троцкий), комиссар Рассветов, большевик ленинской закалки и мечущийся между двумя огнями Замарашкин — собирательный образ новоиспеченного советского интеллигента. Чекистов — вечный эмигрант, перекати-поле, явившийся взнуздывать Россию и подавлять железной рукой стихийное русское начало. «Гражданин из Веймара», местечковый революционер… Вся программа жизни заявлена в первых же репликах: Нет бездарней и лицемерней, «Сочувствующий коммунистам» Замарашкин пытается урезонить распоясавшегося комиссара, достучаться до его совести… Совесть? Чекистов-Лейбман слова такого не знает. И даже услышанное от Замарашкина «жид», должное, по идее, подействовать на него как красная тряпка на быка, не производит никакого впечатления, ибо понятие национального происхождения в теориях этого интернационалиста отсутствует как таковое. Странный и смешной вы народ! На этой почве, в стремлении романтизировать безобразие, кровь и убийство, протягивают друг другу руки два непримиримых противника, два антипода — комиссар и крестьянский вожак, Чекистов и Номах, Троцкий и Махно. Поэт создает образы двух бандитов: один в кожаной куртке, другой — в русском полушубке. Один исполняет волю политической элиты, другой — личную, собственную. Но при этом оба становятся похожими друг на друга, как родные братья. Между этими двумя непримиримыми врагами мечется, как затравленный заяц, «сочувствующий коммунистам доброволец» — Замарашкин, безуспешно пытающийся отстоять свою «третью правду» и вынужденный попеременно подлаживаться к каждому из них. 3 окт. 1921 Есенин знакомится с американской танцовщицей Айседорой Дункан и уезжает с ней за границу. В письме из Дюссельдорфа он писал: «Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать — самое высшее мюзик-холл… Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину…» Есенина на Западе охватил приступ глубочайшей депрессии и ностальгии: «Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва. В Чикагские “сто тысяч улиц” можно загонять только свиней. На то там, вероятно, и лучшая бойня в мире… Боже мой, лучше было есть глазами дым, плакать от него, но только бы не здесь, не здесь. Все равно при этой культуре “железа и электричества” здесь у каждого полтора фунта грязи в носу». В Америке Есенин в окружении еврейских литераторов, в т. ч. и троцкистов, читал сцены из «Страны негодяев», в частности, монолог Замарашкина: «Я знаю, что ты — настоящий жид. Фамилия твоя Лейбман. И черт с тобой, что ты жил за границей. Все равно в Могилеве твой дом». Еврейские литераторы подняли скандал в газетах, где поэта объявили «антисемитом» и «большевиком». Возвращаясь в Европу и предчувствуя, что в России не ждет его ничего доброго, поэт написал отчаянное письмо А. Кусикову: «Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть…» А в Германии произошла сцена, о которой вспоминал Р. Гуль: «Мы шли медленно. Алексеев держал Есенина под руку. Но на воздухе он быстро трезвел, шел тверже и вдруг пробормотал: — Не поеду в Москву… Не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн… — Да что ты, Сережа? Что ты — антисемит? — проговорил Алексеев. И вдруг Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой, просто яростью закричал на Алексеева: — Я — антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя, белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу… и зарежу… понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн, это совсем другой, он правит Россией, а не должен ей править… Дурак ты, ничего этого не понимаешь…» С июня 1922 по авг. 1923 в Европе и Америке он написал 9 или 10 стихотворений. И в каждом из них Россия, Москва, деревня, земля обетованная. Для тех, кто слушал его, Москва и Россия тоже были такой землей. «Я люблю этот город вязевый, пусть обрюзг он и пусть одрях. Золотая дремотная Азия опочила на куполах…», «На московских изогнутых улицах умереть, знать, судил мне Бог…», «Снова пьют здесь, дерутся и плачут под гармоники желтую грусть. Проклинают свои неудачи, вспоминают московскую Русь…». По возвращении в Москву Есенин стал объектом различных провокаций. Признанный русский поэт, на каждом шагу подчеркивавший свою русскость, он вызывал ненависть у еврейских и денационализированных правителей и «подхалимствующей писательской братии». 20 нояб. 1923 планировалось празднование 5-летия Союза поэтов. В этот день Орешин, Есенин, Клычков и Ганин зашли в Госиздат, где вели переговоры об издании книг, а спустя некоторое время забрели в столовую на Мясницкой. За столом зашел откровенный доверительный разговор о России, советской власти, культурной и национальной политике, отношении к русским поэтам, выходцам из крестьянства. В выражениях друзья не стеснялись. Тут же оказался соглядатай в серой кожанке по имени Марк Родкин, спровоцировавший арест поэтов по обвинению в «антисемитизме». Товарищеский суд вынес поэтам общественное порицание и, по сути, спас их от гораздо более тяжелых последствий, но не оградил от клеветнической кампании, поднятой в газетах. В общей сложности на поэта в последние 2 года жизни было заведено 6 уголовных дел по обвинению в «хулиганстве» и «антисемитизме». В н. 1924 Есенин работает над поэмой «Гуляй-поле», от которой сохранился лишь небольшой отрывок под названием «Ленин». А летом того же года по приезде на родину, в Константиново, пишет 2 небольшие поэмы — «Возвращение на родину» и «Русь советская». Осенью 1924 Есенин отправляется на Кавказ, где ощущает новый прилив вдохновения. В последние 2 месяца 1924 и в янв. 1925 им написаны, кроме нескольких «персидских» стихотворений, «Письмо от матери», «Ответ», «Льву Повицкому», «Русь уходящая», «Письмо деду», «Батум», «Метель», «Весна», «Мой путь». «Письмо от матери», «Ответ», «Письмо деду», «Метель» — самые пессимистические, самые безнадежные страницы поэзии Есенина. В Батуме он также пишет поэму «Анна Снегина» — воспоминание о безответной, но счастливой любви стало для него «роковой зацепкой за жизнь» на переломе 1924—25, когда его, казалось, оставили все душевные силы. Поэма эта о любви и одновременно о семнадцатом годе, о революции в деревне, о своем дезертирстве. В «Анне Снегиной» Есенин показывал лицо тех, кто разрушал русскую деревню: голытьба, пьяницы, люмпены, участники коллективного убийства старшин, «лихие злодеи», «воровские души». «Их нужно б в тюрьму за тюрьмой». А их вождь — П. Оглоблин — «булдыжник, драчун, грубиян». Его брат Лабутя — «хвальбишка и дьявольский трус», он из тех, кто «всегда на примете. Живут не мозоля рук». Таких теперь тысячи стало Так говорит об этих, появившихся на глазах поэта, новых начальниках жизни пожилая степенная мельничиха, воплощение крестьянского здравого смысла, с которым невозможно спорить. А потому поэт молча соглашается с приговором и уходит в другой слой воспоминаний, гораздо более важный для него, ради которого, собственно, и написана была поэма-воспоминание о неосуществившейся, но счастливой любви, о времени, когда …У той вон калитки Кроме «Анны Снегиной», Есенин написал в Батуме «Персидские мотивы». Поэт насыщает этот цикл стихотворений священным для него синим цветом, что делает этот мир нереальным, живущим лишь в его душе, своеобразной персидской «Инонией». Когда в «Анне Снегиной» он окончательно попрощался с голубой Русью, то создал себе другой мир, где могла бы успокоиться его измученная душа, мир персидских мотивов, мир новой «Инонии», его личной, не имеющей никакой связи с реальной жизнью. Эти образы для него, поскольку не искажены страстями, так же сказочны и прекрасны, как и образ «Пречистой Девы», как образ непорочной «Телицы-Руси» или старушки-матери, которая в русском синем раю старается поймать пальцами луч заката, или как сверкающий святостью лик деда, сидящего под Маврикийским дубом. «Персидские мотивы» — своеобразное продолжение есенинского иконостаса, который он писал всю жизнь. В последний год, готовя к изданию 3-томное собрание сочинений, Есенин пишет «зимний» цикл стихотворений. Мотив тихой метельной ночи, снежной равнины, залитой лунным светом, все настойчивее вторгался в его стихи. Где-то лают собаки, поскрипывают санные полозья, деревья словно беседуют друг с другом, склоняясь и треща под порывами ветра. Налетела метель и угомонилась, снова тишина и покой, навевающие странные мысли о близкой смерти. Лунный свет, вызывавший приступы ужаса несколько лет назад, заливает его «зимние» стихи. Он, как знак потустороннего, неотмирного, играл и переливался уже в «Персидских мотивах» («Волнистая рожь при луне», «При луне собачий слышен лай», «Лунным светом Шираз осиянен», «Золото холодное луны…»). В нояб. 1925 Есенин закончил поэму «Черный человек», первый вариант которой был написан еще в Америке. Действие поэмы разворачивается глубокой ночью в полнолуние, когда силы зла властвуют безраздельно и приходят соблазнять душу поэта. Тихий зимний пейзаж, уже знакомый по последним лирическим стихотворениям, на сей раз теряет свою умиротворенность, и кажется, что снова нечто угрожающее притаилось в самой ночной тьме, каждое дуновение ветра воспринимается как предвестие появления «прескверного гостя». Ощущение страшного одиночества рождает желание обратиться к неведомому другу, который, увы, не придет и не протянет руку помощи. Друг мой, друг мой, Голова, размахивая «крыльями» в ночи, напоминает черную птицу — вестницу несчастья в «Пугачеве». Природа снова начинает угрожать и пророчить недоброе, словно нечисть в гоголевском «Вии», бушующая вокруг Хомы Брута, она — лишь предвестие появления самого страшного: «“Поднимите мне веки. Не вижу”. “Не гляди!” — шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел и глянул». Поэт же вступает в поединок с нечистью, не очерчивая себя заветным кругом. Он должен заглянуть в покрытые «голубой блевотой» глаза черного гостя, так напоминающего его самого и в то же время — каждого из недавних знакомцев во фраках и цилиндрах, собирающих все черное, что окружает стихотворца, проникает ему в душу, дабы потом вытащить по строчке, извлечь по крупицам все самое отвратительное в его жизни и составить из этой мерзости свой портрет поэта. Поэт терпит до конца. И срывается только тогда, когда в речи гостя возникает образ «мальчика в простой крестьянской семье, желтоволосого, с голубыми глазами». «Черный человек» продолжал преследовать поэта и в жизни. Устав от провокаций, от «литературного окружения», постоянно чувствуя за собой слежку, поэт решил оставить Москву и уехать в Ленинград, где рассчитывал взяться за издание толстого литературного журнала. 24 дек. 1925 он, приехав в Питер, остановился в гостинице «Англетер». А утром 28 дек. был найден подвешенным к трубе парового отопления. По официальной версии поэт покончил жизнь самоубийством. Сохранившиеся документы дознания свидетельствуют о том, что в лучшем случае здесь можно говорить о трагической гибели при невыясненных обстоятельствах. Ст. Куняев, С. Куняев Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа. Вернуться на главную страницу Есенина
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
В авг. 1912 Есенин приезжает в Москву. В первые три года московской
жизни поэта уместилось многое: работа в типографии ради хлеба насущного
и роман с Анной Изрядновой, закончившийся рождением сына, учеба в
университете им. Шанявского, признание в литературно-музыкальном
Суриковском кружке. О внутренней жизни поэта в эти годы известно из
писем, которые он посылал другу Грише Панфилову. Письма эти —
удивительная страница жизни поэта. Он посылал их из Москвы. Было ему
тогда 17—18 лет. Ни у кого из русских классиков мы не найдем в таком
юном возрасте столь глубоких размышлений о самых сложных тайнах бытия,
совести, человеческого призвания, религиозного поиска. Диапазон сомнений
и чувств в письмах чрезвычайно широк — от наивности до мудрости, от
глубочайшей веры до отчаяния, от мучительного самоанализа до растворения
своего «я» в море христианского чувства.
Есенинская цветопись ранних стихов, по существу, в точности
воспроизводит расположение цвета на русской иконе, а пламя, льющееся в
«бездну зренья», как и «алый мрак в небесной черни», — основополагающий
цвет образа Спаса в силах, который возникает в глазах поэта именно на
границе перехода из мира земного в мир небесный. И сама икона в его
стихах становится подлинным окном в иной мир, а отворенное его словом,
оно преображает и мир здешний.