Дворцовый переворот 1741 года

1741 г.

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

XPOHOC

ВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТ

БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА

ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ

БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫ

СТРАНЫ И ГОСУДАРСТВА

ЭТНОНИМЫ

РЕЛИГИИ МИРА

СТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫ

МЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯ

КАРТА САЙТА

АВТОРЫ ХРОНОСА

ХРОНОС:

В Фейсбуке

ВКонтакте

В ЖЖ

Twitter

Форум

Личный блог

Родственные проекты:

РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙ

ДОКУМЕНТЫ XX ВЕКА

ИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯ

ПРАВИТЕЛИ МИРА

ВОЙНА 1812 ГОДА

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ

СЛАВЯНСТВО

ЭТНОЦИКЛОПЕДИЯ

АПСУАРА

РУССКОЕ ПОЛЕ

Дворцовый переворот 1741 года

Начало царствования Елизаветы Петровны

(из записок Кристофа Манштейна).

1741 - 1742 годы

Чтобы объяснить хорошенько обстоятельства этой революции, надо начать выше.

Царевна Елизавета, хотя и не была совсем довольна во время царствования императрицы Анны, оставалась, однако, спокойной до тех пор, пока не состоялось бракосочетание принца Антона Ульриха с принцессой Анной; тогда она сделала несколько попыток, чтобы образовать свою партию. Все это делалось, однако, в такой тайне, что ничего не обнаружилось при жизни императрицы; но после ее кончины и когда Бирон был арестован, она стала думать об этом серь­езнее. Тем не менее первые месяцы после того, как принцесса Анна объявила себя великой княгиней и регентшей, прошли в величайшем согласии между ней и царевной Елизаветой; они посещали друг друга со­вершенно без церемоний и жили дружно. Это долго не продолжалось; недоброжелатели поселили вскоре раздор между обеими сторонами. Царевна Елизавета сделалась скрытнее, начала посещать великую княги­ню только в церемониальные дни или по какому-ни­будь случаю, когда ей никак нельзя было избегнуть посещения. К этому присоединилось еще то обстоятель­ство, что двор хотел принудить ее вступить в брак с принцем Людвигом Брауншвейгским и что ближайшие к ее особе приверженцы сильно убеждали ее освобо­диться от той зависимости, в которой ее держали.

Ее хирург, Лесток, был в числе приближенных, наиболее горячо убеждавших ее вступить на престол, и маркиз де ла Шетарди, имевший от своего двора приказание возбуждать внутреннее волнение в России, чтобы совершенно отвлечь ее от участия в политике остальной Европы, не преминул взяться за это дело со всевозможным старанием. У царевны не было де­нег, их понадобилось много для того, чтобы составить партию. Де ла Шетарди снабдил ее таким количеством денег, какое она пожелала. Он имел часто тайные со­вещания с Лестоком и давал ему хорошие советы, как удачно повести столь важное дело. Затем царевна всту­пила в переписку со Швецией, и стокгольмский двор предпринял войну, отчасти по соглашению с ней.

В Петербурге царевна начала с того, что подкупила нескольких гвардейцев Преображенского полка. Глав­ным был некто Грюнштейн, из обанкротившегося куп­ца сделавшийся солдатом; он подговорил некоторых других, так что мало-помалу в заговоре оказалось до тридцати гвардейских гренадер.

Граф Остерман, имевший шпионов повсюду, был уведомлен, что царевна Елизавета замышляла что-то против регентства. Лесток, самый ветреный человек в мире и наименее способный сохранить что-либо в тай­не, говорил часто в гостиницах, при многих лицах, что в Петербурге случатся в скором времени большие пе­ремены. Министр не преминул сообщить все это вели­кой княгине, которая посмеялась над ним и не пове­рила ничему, что он говорил по этому предмету. На­конец, эти известия, повторенные несколько раз и сообщенные даже из-за границы, начали несколько беспокоить принцессу Анну. Она поверила, наконец, что ей грозила опасность, но не предприняла ровно ничего, чтобы избежать ее, хотя и могла бы сделать это тем легче, что царевна Елизавета дала ей доста­точно времени принять свои меры. Царевна твердо решилась вступить на престол, но вместо того, чтобы поспешить с исполнением, находила постоянно пред­лог откладывать решительные меры еще на некоторое время. Последним ее решением было не предпринимать ничего до б января (по старому стилю), праздника св. Крещения, когда для всех полков, стоящих в Петер­бурге, бывает парад на льду реки Невы. Она хотела стать тогда во главе Преображенского полка и обра­титься к нему с речью; так как она имела в нем пре­данных ей людей, то надеялась, что и другие не за­медлят присоединиться к ним, и когда весь этот полк объявит себя на ее стороне, то остальные войска не затруднятся последовать за ним.

Этот проект, разумеется, не удался бы или, по край­ней мере, вызвал бы большое кровопролитие. К счас­тью для нее, она была вынуждена ускорить это пред­приятие; многие причины побудили ее принять окон­чательное решение.

Во-первых, она узнала, что великая княгиня реши­ла объявить себя императрицей. Все лица, привержен­ные к царевне Елизавете, советовали ей не дожидать­ся осуществления этого намерения и представляли, что она встретит тогда больше затруднений и что даже все ее меры могли провалиться.

Во-вторых, по известиям, полученным двором о дви­жении графа Левенгаупта, трем гвардейским батальо­нам было приказано быть готовыми двинуться к Вы­боргу для соединения там с армией; многие лица, при­нимавшие участие в деле царевны, должны были идти с этим отрядом. Они отправились к царевне и сказали ей, что нужно непременно торопиться с исполнением ее замысла, так как лица, наиболее ей преданные, уйдут в поход, а на некоторых других может напасть страх, который заставит их донести обо всем.

И, наконец, неосторожность принцессы Анны, ко­торая говорила царевне о тайных совещаниях этой последней с де ла Шетарди, главным образом ускори­ла это дело. 4 декабря, в приемный день при дворе, великая княгиня отвела царевну Елизавету в сторону, и сказала ей, что она получила много сведений о ее поведении; что ее хирург имел часто тайные совеща­ния с французским министром и что оба они замыш­ляли опасный заговор против царствующего дома; что великая княгиня не хотела еще верить этому, но если подобные слухи будут продолжаться, то Лестока аре­стуют, чтобы заставить его сказать правду.

Царевна прекрасно выдержала этот разговор; она уверяла великую княгиню, что никогда не имела в мыслях предпринять что-либо против нее или против ее сына; что она была слишком религиозна, чтобы нарушить данную ей присягу; что все эти известия сообщены ее врагами, желавшими сделать ее несчаст­ной; что нога Лестока никогда не бывала в доме мар­киза де ла Шетарди (это было совершенно верно, так как оба они избирали всегда особое место для своих свиданий), но что тем не менее великая княгиня воль­на арестовать Лестока: этим невинность царевны мо­жет еще более обнаружиться. Царевна Елизавета мно­го плакала во время этого свидания и так сумела убе­дить в своей невинности великую княгиню (которая также проливала слезы), что последняя поверила, что царевна ни в чем не была виновна.

Возвратясь к себе, царевна Елизавета сразу же изве­стила Лестока о своем разговоре с великой княгиней; ее наперсник желал бы в ту же ночь предупредить опасность, грозившую царевне и ему самому, но так как все, принимавшие участие в заговоре, были рассе­яны по своим квартирам и их ни о чем не предупреди­ли, то дело было отложено до следующей ночи.

Утром, когда Лесток явился, по обыкновению, к царевне, он подал ей небольшой клочок бумаги, на ко­торой он нарисовал карандашом царевну Елизавету с царским венцом на голове. На обратной стороне она была изображена с покрывалом, а возле нее были ко­леса и виселицы; при этом он сказал: «Ваше импера­торское высочество должны избрать: быть ли вам им­ператрицей или отправиться на заточение в монастырь и видеть, как ваши слуги погибают в казнях». Он убеж­дал ее далее не медлить и последнее решение было при­нято на следующую ночь.

Лесток не забыл уведомить об этом всех, принадле­жавших к их партии. В полночь царевна, сопровож­даемая Воронцовым и Лестоком, отправилась в казар­мы гренадеров Преображенского полка; 30 человек этой роты были в заговоре и собрали до 300 унтер-офице­ров и солдат. Царевна объявила им в немногих словах свое намерение и требовала их помощи; все согласи­лись жертвовать собой для нее. Первым их делом было арестовать ночевавшего в казармах гренадерского офи­цера по имени Гревс, шотландца по происхождению; после этого они присягнули царевне на подданство; она приняла над ними начальство и пошла прямо к Зим­нему дворцу; она вошла, без малейшего сопротивле­ния, с частью сопровождавших ее лиц в комнаты, за­нимаемые караулом, и объявила офицерам причину своего прихода; они не оказали никакого сопротивле­ния и пустили ее действовать. У всех дверей и выхо­дов были поставлены часовые. Лесток и Воронцов вошли с отрядом гренадеров в покои великой княгини и арестовали ее с супругом, детьми и фавориткой, жившей рядом.

Лишь только это дело было окончено, несколько отрядов было послано арестовать фельдмаршала Миниха, его сына, обер-гофмейстера великой княгини, графа Остермана, графа Головкина, графа Левенвольде, обер-гофмаршала двора, барона Менгдена и некоторых других, менее значительных лиц.

Все арестованные были отведены во дворец царев­ны. Она послала Лестока к фельдмаршалу Ласи пре­дупредить его о том, что она совершила, и объявить, что ему нечего бояться, и приказала немедленно явить­ся к ней. Сенат и все сколько-нибудь знатные лица империи были также созваны во дворец новой импе­ратрицы. На рассвете все войска были собраны около ее дома, где им объявили, что царевна Елизавета всту­пила на отцовский престол, и привели их к присяге на подданство. Никто не сказал ни слова и все было тихо, как и прежде. В тот же день императрица оставила дворец, в котором она жила до тех пор, и заняла по­кои в императорском дворце.

Когда совершилась революция герцога Курляндского, все были чрезвычайно рады; на улицах разда­вались одни только крики восторга; теперь же было не так: все выглядели грустными и убитыми, каждый боялся за себя или за кого-нибудь из своего семейства, и все начали дышать свободно только по прошествии нескольких дней.

Все, читающие об этом событии, не могут не уди­виться ужасным ошибкам, сделанным с обеих сторон.

Если бы великая княгиня не была совершенно ос­леплена, то это дело не удалось бы. Я говорил выше, что она получила несколько извещений даже из-за гра­ницы; граф Остерман, приказав однажды снести себя к ней, уведомил ее о тайных совещаниях де ла Шетарди с Лестоком; вместо того чтобы отвечать ему на то, что он говорил, она велела показать ему новое платье, заказанное ею для императора.

В тот же вечер, когда она говорила с царевной Ели­заветой, маркиз Ботта обратился к ней со следующей речью: «Ваше императорское высочество упустили случай помочь моей государыне, королеве, несмотря на союз обоих дворов, но так как этому уже нельзя посо­бить, то я надеюсь, что, с помощью Божией и других наших союзников мы устроим наши дела. По крайней мере, государыня, позаботьтесь теперь о самой себе. Вы находитесь на краю бездны; ради Бога, спасите себя, императора и вашего супруга».

Все эти увещания не побудили ее сделать ни малей­шего шага, чтобы утвердить за собой престол. Ее не­осторожность дошла еще дальше. В вечер, предшество­вавший революции, ее супруг сказал ей, что он полу­чил новые сведения о поведении царевны Елизаветы, что он сразу же прикажет расставить на улицах кара­улы и решился арестовать Лестока. Великая княгиня не дала ему исполнить этого, ответив, что она считает царевну невинной, что когда она говорила с ней о ее совещаниях с де ла Шетарди, последняя не смутилась, очень много плакала и убедила ее.

Ошибки, сделанные партией царевны Елизаветы, были не менее велики. Лесток говорил во многих мес­тах и в присутствии многих лиц о долженствовавшей случиться в скором времени перемене. Прочие участ­ники заговора были не умнее: все люди простые, мало способные сохранить столь важную тайну. Сама ца­ревна делала некоторые вещи, за которые она была бы (арестована?) в царствование императрицы Анны. Она прогуливалась часто по казармам гвардейцев; простые солдаты становились на запятки ее открытых саней и таким образом разъезжали, разговаривая с ней, по улицам Петербурга. Их приходило каждый день по нескольку в ее дворец и она старалась казаться попу­лярной во всех случаях. Но Провидение решило, что это дело удастся, поэтому другие по необходимости были ослеплены.

В день революции новая императрица объявила манифестом, что она взошла на отцовский престол, принадлежавший ей, как законной наследнице, и что она приказала арестовать похитителей ее власти. Три дня спустя был обнародован другой манифест, кото­рый должен был доказать ее неоспоримое право на престол. В нем было сказано, что так как принцесса Анна и ее супруг не имели никакого права на русский престол, то они будут отправлены со всем семейством в Германию. Их отправили из Петербурга со всеми слугами под конвоем гвардейцев, состоявших под ко­мандой генерала Салтыкова (бывшего обер-полицмей­стером при императрице Анне). Они доехали только до Риги, где их арестовали. Сначала их поместили на несколько месяцев в крепость; затем перевезли в Дюнамюндский форт и, наконец, вместо того, чтобы дозволить им возвратиться в Германию, их привезли об­ратно в Россию. Место их заточения часто менялось, и великая княгиня умерла в родах в марте 1746 г. Тело ее было перевезено в Петербург и предано земле в мо­настыре св. Александра Невского.

Неизвестно, где именно содержатся теперь принц Антон Ульрих и юный император; иные говорят, что отец и сын находятся в одном и том же месте и что молодому принцу дают, по повелению двора, хорошее воспитание; другие утверждают, что царевич Иоанн разлучен со своим отцом и находится в монастыре, где его воспитывают довольно плохо.

По всему, что я сказал о принцессе Анне, будет не­трудно определить ее характер. Она была чрезвычайно капризна, вспыльчива, не любила трудиться, была нерешительна в мелочах, как и в самых важных де­лах; она очень походила характером на своего отца, герцога Карла Леопольда Мекленбургского, с той толь­ко разницей, что она не была расположена к жестоко­сти. В год своего регентства она правила с большой кротостью. Она любила делать добро, не умея делать его кстати. Ее фаворитка пользовалась ее полным до­верием и распоряжалась ее образом жизни по своему усмотрению. Своих министров и умных людей она вовсе не слушала, наконец, она не имела ни одного качества, необходимого для управления столь большой империей в смутное время. У нее был всегда грустный и унылый вид, что могло быть следствием тех огорче­ний, которые она испытала со стороны герцога Курляндского во время царствования императрицы Анны. Впрочем, она была очень хороша собой, прекрасно сложена и стройна; она свободно говорила на несколь­ких языках.

Что же касается принца, ее супруга, то он обладает наилучшим сердцем и прекраснейшим характером в мире, соединенными с редким мужеством и неустрашимостью в военном деле, но он чрезмерно робок и застенчив в государственных делах. Он приехал слиш­ком молодым в Россию, где перенес тысячу огорчений со стороны герцога Курляндского, который не любил его и часто обращался с ним весьма жестко. Эта нена­висть герцога происходила потому, что он считал его единственным препятствием к возвышению своего дома, так как, сделавшись герцогом Курляндским, он возымел намерение выдать принцессу Анну за своего старшего сына и возвести этим браком свое потомство на русский престол; но, несмотря на свое влияние на императрицу, он никогда не мог убедить ее согласить­ся на это.

Принц Людвиг Брауншвейгский, бывший еще в Петербурге во время революции и имевший помеще­ние во дворце, был также арестован в своей комнате; спустя несколько часов после того, как императрица велела снять караул, ему назначили другую квартиру в доме, подаренном великой княгиней своей фаворит­ке, который отстраивался все предыдущее лето и всю осень; отапливать в нем можно было только одну ком­нату. Принц должен был ее занять и довольствовать­ся ею; он оставался в Петербурге до марта месяца, а потом возвратился в Германию.

К нему, как бы для почета, был приставлен кара­ул, но, в сущности, более для того, чтобы наблюдать за всеми, кто будет приходить к нему. Его посещали одни иностранные министры.

Прежде чем я стану говорить о прочих событиях, случившихся после революции, скажу сначала о том, что касается арестованных вельмож.

Была назначена комиссия, составленная из несколь­ких сенатов и других русских сановников, которые должны были допросить их и произвести над ними суд. Они были обвинены во многих преступлениях. Графа Остермана обвинили, между прочим, в том, что он способствовал своими интригами избранию императ­рицы Анны и уничтожил завещания императрицы Екатерины, и т. д. Графа Миниха обвинили в том, буд­то он сказал солдатам, арестовывая герцога Курляндского, что это делалось с целью возвести на престол царевну Елизавету; тот и другой легко могли бы дока­зать, что эти обвинения были ложными, но их оправ­дания не были приняты.

В сущности, преступление всех арестованных лиц состояло в том, что они не понравились новой импе­ратрице и слишком хорошо служили императрице Анне. Сверх того, Елизавета обещала тем, которые помогли ей взойти на престол, что она освободит их от притеснения иностранцев, поэтому пришлось осу­дить тех, кто занимал высшие должности.

Согласно определению, граф Остерман был приго­ворен к колесованию заживо; фельдмаршал Миних - к четвертованию; графа Головкина, графа Левенвольде и барона Менгдена присудили к отсечению головы. Императрица даровала им жизнь; их сослали в раз­ные места Сибири. Граф Остерман получил помило­вание лишь на эшафоте, когда ему уже положили го­лову на плаху.

Двор издал по этому случаю манифест, где были перечислены все преступления, в которых они обви­нялись.

Миних, Остерман и Левенвольде перенесли свое несчастье с твердостью; не так было с другими. Все поместья сосланных, за исключением тех, которые их жены принесли за собой в приданое, были конфиско­ваны в пользу двора, который наградил ими других лиц. Жены осужденных получили позволение посе­литься в своих поместьях и не следовать за мужьями в ссылку, но ни одна из них не захотела воспользо­ваться этой милостью.

Некоторые из этих вельмож играли столь видную роль в свете, что я считаю нужным сказать несколько слов об их хороших и дурных качествах, присовоку­пив к этому перечень главнейших событий в их жизни.

Граф Миних представлял собой совершенную про­тивоположность хороших и дурных качеств: то он был вежлив и человеколюбив, то груб и жесток; ничего не было ему легче, как завладеть сердцем людей, ко­торые имели с ним дело; но минуту спустя он оскорб­лял их до того, что они были вынуждены ненавидеть В иных случаях он был щедр, в других скуп до невероятности. Это был самый гордый человек в мире, однако он делал иногда подлости; гордость была глав­ным его пороком, его честолюбие не имело пределов, и чтобы удовлетворять его, он жертвовал всем. Он ставил выше всего свои собственные выгоды; самыми лучшими для него людьми были те, кто ловко умел льстить ему.

Это был гениальный человек; один из лучших инже­неров своего века, отличный полководец, но нередко слишком отважный в своих предприятиях. Он не знал, что такое невозможность; так как все, что он ни пред­принимал самого трудного, ему удавалось, то никакое препятствие не могло устрашить его.

Он не имел способностей для того, чтобы быть ми­нистром, однако не упустил ни одного случая, чтобы попасть в члены министерства, и это было причиной его несчастья. Чтобы выведать у него самые тайные дела, стоило только рассердить его противоречием.

Он родом из Ольденбурга, происходит из хорошей дворянской фамилии; отец его, дав ему хорошее обра­зование, определил его в 1700 г. капитаном пехоты в гессенскую службу. Он совершил с гессенскими вой­сками все походы во Фландрию и Италию во время войны за наследство до сражения при Денене, когда был взят в плен. Король шведский, Фридрих I, при котором он был несколько лет адъютантом, всегда дорожил им.

После заключения мира с Францией в 1713 г. он поступил на службу к польскому королю Августу II, в чине подполковника, получил некоторое время спустя чин генерал-майора и командовал польской гвардией. Король, ценя его достоинства, очень любил его; но граф Флемминг, не желавший делить расположение своего государя с кем бы то ни было, стал ревновать его и до того преследовал, что он был вынужден выйти в от­ставку в 1718 г. Он намеревался поступить па шведс­кую службу, но так как Карл XII был убит в Норве­гии, то он поступил на службу России Он заслужил вскоре расположение Петра I, которое и сохранил до смерти этого государя.

В царствование Екатерины и Петра II он перенес много огорчений от князя Меньшикова, не любившего его; падение этого любимца поправило его дела.

Привыкнув всю жизнь к труду, он не может оста­ваться праздным и в ссылке: он написал и представил сенату несколько проектов, касающихся улучшения провинций России, и забавляется обучением геометрии и инженерной науке нескольких детей, которых ему поручили. Губернаторы сибирских городов боятся его так, как если бы он был генерал-губернатором края. Узнав о каком-нибудь их злоупотреблении, он сразу же пишет им, грозя донести о том двору, и т. п. В за­ключение, о нем можно сказать, что в нем нет ничего мелочного: хорошие и дурные его качества одинаково велики.

Единственный его сын разделил его опалу; комис­сия употребляла всевозможные усилия, чтобы найти за ним какой-нибудь проступок, достойный наказа­ния; но это не удалось, он был оправдан своими су­дьями; однако ему все-таки не хотели предоставить пол­ную свободу; в приговоре было сказано, что так как он знал, что принцесса Анна намеревалась объявить себя императрицей, то он должен возвратить орден Александра Невского, что лифляндские поместья его будут обменены на другие в России; впрочем, и это было изменено: двор назначил ему ежегодную пенсию в 1 200 рублей, и ему было приказано поселиться в Вологде, городе, отстоящем от Москвы приблизитель­но на 80 французских лье, и где поселилось несколь­ко голландских купцов.

Он не имел блистательных качеств своего отца, но унаследовал многие его хорошие свойства, не получив ни одного из дурных. Он имеет ровный и основатель­ный ум, чрезвычайно честен и обладает всеми способ­ностями, необходимыми для того, чтобы блистать в министерстве. Он и получил бы там должность, если бы продлилось правление принцессы Анны. Он начал службу в качестве секретаря и кавалера посольства при конгрессе в Суассоке; возвратившись в Петербург, он получил при дворе место камер-юнкера императрицы; несколько лет спустя был пожалован в камергеры, и когда великая княгиня приняла звание императрицы, то без раздумий назначила его обер-гофмейстером сво­его двора.

Граф Остерман был, бесспорно, одним из величай­ших министров своего времени. Он знал основательно интересы всех европейских дворов, был очень понят­лив, умен, чрезвычайно трудолюбив, весьма ловок и неподкупной честности: он не принял никогда ни ма­лейшего подарка от иностранных дворов, только по приказанию своего правительства. С другой стороны, он был чрезвычайно недоверчив, заходя в подозрени­ях часто слишком далеко. Он не мог терпеть никого ни выше себя, ни равного себе, разве когда это лицо было гораздо ниже его по уму. Никогда товарищи его по кабинету не были довольны им, он хотел руково­дить всеми делами, а остальные должны были разде­лять его мнения и подписывать.

Своей политикой и своими притворными, случав­шимися, кстати, болезнями он удержался в продолжение шести различных царствований. Он говорил так странно, что немногие могли похвастать, что понима­ют его хорошо; после двухчасовых бесед, которые он часто имел с иностранными министрами, последние, выходя из своего кабинета, так же мало знали, на что он решился, как в ту минуту, когда они туда входили. Все, что он говорил и писал, можно было понимать двояким образом. Он был до крайности скрытен, ни­когда не смотрел никому в лицо и часто был тронут до слез, если считал их нужными.

Домашний образ его жизни был чрезвычайно стра­нен; он был еще неопрятнее русских и поляков; ком­наты его были очень плохо меблированы, а слуги оде­ты обыкновенно, как нищие. Серебряная посуда, ко­торую он употреблял ежедневно, была до того грязна, что походила на свинцовую, а кушанья подавались хо­рошие только в дни торжественных обедов. Его одеж­да в последние годы, когда он выходил из кабинета только к столу, была до того грязна, что возбуждала отвращение.

Он был родом из Вестфалии, сын пастора, прибыл в Россию около 1704 года и начал службу на галерах в чине мичмана; некоторое время спустя он был про­изведен в лейтенанты, и адмирал Крейц взял его к себе в качестве секретаря.

Петр I, находясь однажды на адмиральском кораб­ле, хотел отправить несколько депеш и спросил Крейца: нет ли у него какого-нибудь надежного человека, который мог бы написать их. Адмирал представил ему Остермана, который так хорошо изучил русский язык, что говорил на нем, как на своем природном. Импера­тор, заметив его ум, взял Остермана к себе, сделав его своим частным секретарем и доверенным лицом. Он употреблял его в самых важных делах и возвысил в несколько лет до первых должностей империи; в 1723 г., после падения барона Шафирова, он был назначен вице-канцлером и сохранил это звание до той револю­ции, когда герцог Курляндский был арестован, а Остерман назначен генерал-адмиралом.

Петр I женил его на русской, из семейства Стреш­невых, одной из первых фамилий в государстве; она принесла ему богатое приданое, но была одним из са­мых злых созданий, существовавших на земле. Он имел от нее двух сыновей и дочь. Сыновья, бывшие при принцессе Анне капитанами гвардии, - что давало им чин подполковников армии, - были переведены ка­питанами в пехотные полки, а дочь, через некоторое время после опалы отца, вышла замуж за подполков­ника артиллерии Толстого.

Граф Левенвольде был лифляндцем, происходив­шим от одной из первых фамилий этого края. Он по­ступил камер-юнкером на службу к императрице Ека­терине еще при жизни Петра I; после смерти импера­тора был пожалован в камергеры; так как он был молод, хорош собой и статен, императрица была нео­граниченно благосклонна к нему. Императрица Анна назначила его обер-гофмаршалом двора и инспектором доходов по соляной части. За ним не знали никаких качеств, кроме хороших. Он был создан для занимае­мого им места, имел кроткий нрав, был чрезвычайно вежлив и располагал к себе всех своим приветливым обращением. В царствование Анны он не вмешивался ни в какое дело, прямо не касавшееся его должности, и был бы счастлив, если бы так держал себя и во вре­мя правительницы; но он был увлечен против своей воли. Принцесса спрашивала его о многих предметах, о которых он был вынужден высказать свои мнения, и так как он придерживался также мнения, чтобы великая княгиня объявила себя императрицей, то он раз­делил ее падение и окончил, по всей вероятности, жизнь в изгнании. Главным его недостатком была страсть к игре; это разорило его, так как он проигрывал часто очень большие суммы в один вечер. Я не скажу ниче­го об остальных несчастных; они были слишком мало известны остальному миру.

Манштейн Кристоф Герман. Записки о России. 1998. Ростов-на-Дону. Феникс.

ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ

ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,

Редактор Вячеслав Румянцев

При цитировании давайте ссылку на ХРОНОС