ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
К.Р. ВТОРОЙ
Правдивая, смешная, печальная и страшная повесть о
нецелованном поэте
ОПЕРАЦИЯ «ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ АВРААМА»
Начав пародировать Карика, Леонид Артоболевский сразу же стал получать
удовольствие от этого занятия. Он почти забыл, что сам когда-то наставил
К.Р.-Второго на его поэтический, вернее, стихотворческий путь. Перелистав
творения своего приятеля, Леонид вспомнил и такую деталь своего давнего
разговора с ним, как совет предаваться вариациям на тему кого-то из классиков,
вспомнил и то, что он предложил в качестве образца взять, например, слова
Пастернака «Я всеми ими побеждён,/И только в том моя победа», которые, как он
считал, восхо-дят к знаменитой и судьбоносной строке Франсуа Вийона «От жажды
умираю над ручьём». Даже не Вийона, а Карла Орлеанского, организатора
поэтического турнира в Блуа. От баллады, написанной тогда Вийоном, да ещё его же
«Баллады истин наизнанку» отпочковались тысячи и тысячи сочинений
разнокалиберных стихотворцев во всех странах Европы, в том числе и К.Р.-Второго
– с его же, Ле-онида Артоболевского, подачи. Вот это бизнес! – восхищённо думал
Леонид. – Сотни лет паразитировать на нескольких гениальных строчках!
Поразительно! В середине XV века Франсуа Вийон сумел написать стихотворение,
каждая строка которого, тщательно ухудшенная графоманами, превратилась во
множество книг.
От жажды умираю над ручьём,
Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя.
Куда бы ни пошёл – везде мой дом,
Чужбина мне – страна моя родная…
Ах, Вийон, Вийон, сколько же бездарей ты прокормил этими строками! Леонид открыл
наугад книжку Карика, и на глаза ему попалась бессмысленная строфа, состряпанная
точно по его, Артоболевского, шуточным рецептам:
Ад обращается в рай,
Рай затерялся в аду.
Мне ноги отрезал трамвай,
Поэтому я иду…
И в соседнем стихотворении оказалось нечто подобное:
Смерть обожает молодок
И отгоняет старух.
Не надо нам тысячи водок.
Ни сотни, ни трёх, ни двух.
Леонид уловил приём Карика: исказить какие-то две строки первоисточника и выдать
их за свои, а потом присобачить к ним любые две. Чем несвязанней будут две
половины строфы между собой, тем лучше. Ну, так я могу намолотить сколь-ко
угодно, решил Леонид. Он пощупал пачку долларов, оставленную Гелей, и со-образил,
что они не обговорили объём заказа. Она сказала тогда – «как можно больше», но
что это значит в её понимании? Сразу звонить и уточнять было бы неприличным,
поэтому исполнитель решил связаться с заказчицей, приготовив хотя бы сотни
две-три строк. А они полились у него с лёгкостью необыкновен-ной:
Обещала мне любовь, обещала –
Мне не будет ни конца, ни начала.
Я, конечно, говорил – мало, мало,
Я, конечно, говорил – много как.
Артиллерия потом грохотала,
Кавалерия потом проезжала,
И, конечно, пустота завывала,
Получилось, в общем, дело – табак.
Но сиротскую любовь опалило,
Будто в опере «Самсон и Далила»,
Будто в плоть мою вонзается шило
Сладким вестником семи звёздных сфер.
О, как ты меня, любовь, одарила:
В той степи перед грозою парило,
В запредельной пустоте леденило –
Это чаю попросил Агасфер…
Увидев на компьютере, что он перевалил за четыре сотни строк, Леонид
Арт-оболевский решил, что уже можно позвонить Геле и спросить, куда, кому и на
каких носителях отдать выполненную часть работы. Мобильник не отвечал, а в офисе
сказали, что госпожа Хэлли Бесс в командировке, вернётся через неделю.
Беспечному поэту и в голову не пришло спрашивать, где она и чем занимается,
между тем именно там и тогда решались вопросы жизни и смерти его, Леонида
Артоболевского. Геля посетила Польшу, где проворачивал какие-то воровские дела
прилетевший из-за океана Бенджамин Крайк, то есть Беня Крик. Он передал ей
точные инструкции, касающиеся творческой и личной судьбы К.Р.-Второго. От кого
они исходили – Гелю совершенно не интересовало. Она была не только цинична, но и
умна – зачем ломать голову над проблемами явно не своего уровня. Беня Крик ценил
её профессионализм, и там, откуда он получал инструкции, да-вал ей наилучшие
характеристики.
На следующий же день после возвращения домой Геля снова посетила Лео-нида
Артоболевского. Она внимательно прочла всё написанное по её заказу и ос-талась
очень довольна: «Именно то, что нужно. Я кое-где была и встречалась кое с кем из
издателей. Наступил момент, когда надо ковать железо, но мой зазнав-шийся
увалень работает мало и медленно. Если ты согласен – продолжай в том же духе с
максимальной интенсивностью. Считай, что твои материальные про-блемы решены. Да
и в квартиру приличную скоро переедешь, а пока я тебе убор-щицу буду присылать –
ты, видно, даже не подметаешь. И ещё о деле. Ты работа-ешь превосходно, но есть
одна просьба – вставляй в стихи какие-нибудь полити-ческие реалии. Неважно какие
– за левых, за правых, за царя, за коммуняк, за ев-реев, за бога, за чёрта, но
рядом давай фразы противоположного направления. Как я поняла тех, кто может дать
нам заработать, нужно больше политиканства, но не перебирать, К.Р.-Второй не
должен потерять свой привычный имидж».
Геля точно передала пожелание заморских хозяев, не понимая его смысла. А тем для
дальнейших игрищ (иначе говоря – для дальнейшего бизнеса) требова-лось не
политиканство, а широта политического спектра в стихах К. Р.-Второго,
набор цитат, строф, строк, чтобы, делая акцент на той или иной, выдёргивая её из
контекста, строить нужные умозаключения. Политизированные, дисциплиниро-ванные,
вышколенные филологи для таких разработок давно уже готовились в некоторых
университетах Запада.
Уходя, Геля оставила Леониду кредитку на весьма солидную сумму. «Если не
пьянствовать, можно целый год питаться деликатесами, – улыбнулась она уже в
дверях. – Давай договоримся так: сейчас закусывай, закусывай и закусывай, по-том
придёт время для выпивки». Проводив гостью, Леонид разбил над раковиной бутылку
коньяка, которым собирался побаловаться вечерком, и засел за компью-тер.
Обещание приличной квартиры он не пропустил мимо ушей. Нынешнее его жилище
казалось ему отвратительным.
Занятый набиванием строк а ля К.Р.-Второй, Леонид Артоболевский практи-чески не
включал телевизор и вовсе не читал газет. И только потому, что ему по-звонил
Иван Поморцев, он узнал о выходе книги «К.Р.,К.Р.». Здесь под одной об-ложкой
были собраны стихи великого князя Константина Константиновича Ро-манова и его
современного «однопсевдонимца», как выразился Иван. «Автором проекта» называлась
неугомонная Алина Бенимовская; в аннотации на обложке она призналась в
«неплотской, мистической любовной связи» с обоими К.Р. А Павел Крашенинников в
предисловии нашёл, что двух поэтов объединяет не только один псевдоним, но и
присущая им обоим царственность. Партработник-швейцар предложил поставить
памятник «поэтической династии К.Р.». По мало-грамотности его не смутило, что
памятники живым людям не ставят, что надо было бы написать «монумент», но с его
подачи слово «памятник» загуляло в этом контексте – газета «Наша Свобода» стала
публиковать отклики на предложение Павла Крашенинникова: один за другим
бизнесмены выражали готовность внести средства в «Фонд К.Р.» (их по одному
вызывал глава Администрации генерал Бо-рис Грохоталов и, стуча кулаком по столу
и матерясь, заставлял выкладывать деньги).
Поддерживали идею поставить такой памятник и бедные интеллигенты либе-рального
толка. Попутно они поносили Ивана Поморцева как экстремиста, шови-ниста,
ксенофоба и антисемита. Гертруда Сидоровна покаялась на страницах га-зеты в том,
что она в своё время не выгнала его из ЛИТО. «Это всё наша русская доброта, –
сокрушалась Гертруда Сидоровна, – я помню, как возмутились члены нашего
литературного объединения, когда на смерть великого российского дра-матурга,
потрясшую всю страну, Иван Поморцев откликнулся возмутительным стишком «У евреев
большое горе – /Умер Григорий Горин». Попытка Ивана оп-ровергнуть это
утверждение не удалась: письмо о том, что не он является автором стишка, газета
«Наша Свобода» не опубликовала.
Ещё не спала эта волна, как поднялась новая: глава Администрации Борис
Грохоталов профинансировал издание под одной обложкой «Книги трёх»: Алины
Бенимовской и двух её мистических супругов, двух К.Р. Мистер Кеннеди Штайр
повторил свой прежний трюк с бумагой: генерал выделил из бюджета средства на
10-тысячный тираж, эту цифру и указали в выходных данных, но фактически
от-печатали 500 экземпляров, а 95 процентов бумаги присвоили. И опять в газете
«Наша Свобода» запестрели письма на литературные темы: читатели требовали
второго издания. Генералу пришлось согласиться: мистер Кеннеди Штайр обе-щал ему
ознакомительную поездку по Соединённым Штатам Америки. Ещё больше Борис
Всеволодович возбудился после того, как госпожа Хэлли Бесс об-молвилась, что она
хочет без мужа съездить в отпуск в Штаты, навестить родст-венников, и часть
маршрута они могли бы проделать вместе. И не догадывался глупый генерал, что не
светит ему ни стриптиз в Чикаго, ни коктейль в Цинцин-нати, ни тем более ночёвка
в номере калифорнийского мотеля с госпожой Хэлли Бесс, а что из него (вернее,
через него из бюджета) элементарно тянут деньги.
Карик ощущал это время как триумфальное. Он завёл особую полку, на ко-торую
поставил все издания своих книг, и любил, сидя в кресле, любоваться ею.
Любовался и мечтал о том, что когда-нибудь она заполнится до конца и придётся
заводить ещё одну особую полку. Прикидывал, куда будет лучше её повесить. И ещё
он любил изучать отклики на свои публикации, особенно из-за границы. Це-лую
папку таких вырезок привезла Геля из поездки в Польшу. Вернувшись, она
объяснила, что встретила в Варшаве знакомого из США, а он вёз эти материалы в
Россию по просьбе американских друзей, но, случайно встретив Гелю, естествен-но,
отдал ей. Прихлёбывая кофе, Карик читал-перечитывал вырезки, в которых его
именовали не только известным, но и знаменитым (однажды проскочило да-же слово
«великий», но только однажды). Таких рецензий – из-за границы, из-за границы! –
не было, конечно, ни у кого из его знакомых-поэтов – ни у Леонида
Артоболевского, ни у Алины Бенимовской, даже у Ивана Поморцева не было, хо-тя
многие здесь, в глуши, восхищались его талантом. Был бы настоящий талант,
заграница бы заметила, усмехался про себя К.Р.-Второй. А подлинный талант не
может остаться незамеченным. Будет талант – будет и книга за книгой, и рецен-зия
за рецензией…
И вот в эти победоносные дни, как вирус в компьютере, появилась в мозгу Карика
цитата, ставшая для него ложкой дёгтя. Запустил этот вирус Некрасов, тот самый,
Николай Алексеевич. Случайно попалось на глаза его стихотворение «Горе старого
Наума» – о человеке, который всё делал бизнес и богател, но, по-добно Карику,
никогда не был никем любим. Случайно увидел Наум, как молодая девушка смотрит в
постели на своего любовника, и затосковал:
«Я сладко пил, я сладко ел,
Он думает уныло: –
Но кто мне в очи так смотрел?..»
И всё ему постыло…
Сколько ни отгонял Карик проклятую цитату, она всё крутилась и крутилась у него
в голове. Как-то раз он даже испугался: вот попадётся она на глаза Леониду
Артоболевскому, и тот прилепит её к нему, к К.Р.-Второму, и даст ему кличку
«Старый Наум». Этого ещё не хватало. Цитата стала прямо-таки наваждением. Как-то
был Карик у Гертруды Сидоровны, а в кабинете у неё ещё с советских времён висели
портреты классиков, Некрасова в том числе. Сколько раз видел он этот портрет, и
ничего, а тут показалось, что Некрасов усмехается:
«Эх ты, старый Наум…» При этом К.Р.-Второй ни в коей мере не был психопа-том. Но
ему стало легче, когда он заставил себя прийти к мысли, что в его «ком-плексе
Старого Наума» виноваты враги. А он переживает потому, что у него тон-кая
душевная организация. Ведь наверняка если какой-нибудь пьяница-работяга
прочитает это стихотворение, он никак на него не среагирует.
В один из этих дней Карик увидел выступление Андрея Вознесенского по
те-левидению. Знаменитый поэт рассказал, что когда отказались печатать его поэму
«Оза», он твёрдо решил покончить жизнь самоубийством, однако не хотел, чтобы его
труп выглядел неэстетично. А это было бы именно так, если бы он удавился или
выбросился в окно; потому Андрей Андреич решил застрелиться, но пока он искал
пути приобретения пистолета, поэму напечатали, и необходимость в само-убийстве
отпала. И всё же, сказал Вознесенский, «были страшные годы, когда меня не
печатали». А вскоре Карику попалась на глаза статья в какой-то газете, где слова
Андрей Андреича опровергались и приводилась официальная справка о частом и
бесперебойном выходе его книг.
И К.Р.-Второй понял, что Вознесенский отнюдь не врал. Просто художник чувствует
иначе, нежели простой смертный. Может быть, для обывателя прохо-дит пара
месяцев, а поэту, в мучительном ожидании выхода очередной книги, кажется, что
прошли годы. «Так же происходило и со мной, – подумал Карик. – Разве нельзя
назвать пыткой ожидание в приёмной, когда меня даже не пригласи-ли в кабинет
редактора газеты? Разве это не унижение? Не для того ли, чтоб меня унизить,
секретарша выспрашивала тогда мою паспортную фамилию?» Ему стало жалко себя –
как же страшно он жил! И он ничуть не преувеличивает – именно так пишут и
американцы, а им, как говорится, со стороны виднее. Они замечают то, что он по
доброте своей не замечал. Они так прямо и указывают на его жесто-ких гонителей –
партократа Николая Васильева и директора ДК Василия Ивано-ва, называя их
злобными антисемитами. И ещё он вспомнил, как недавно Гертру-да Сидоровна
каялась в своей доброте. Не пора ли покаяться и ему? И К.Р.-Второй решил
рассказать всему миру о пережитых им ужасах.
Сначала по инерции самоощущения он принялся за стихи. Но получалось у него не
совсем то, что он хотел выразить, вернее, совсем не то.
Попробуй сунься в Министерство муз
С такой, как у меня, «подпорченной» анкетой.
На входе скажут – не, таланту нету,
Иди, неси свой непосильный груз.
Они не знают: верная примета
В отказе их содержится при этом,
Что множество связует тайных уз
Свободную, как птица, Музу и Поэта.
Получалась какая-то смесь публицистики и старомодной высокопарности. Не то, не
то! Карик усилил публицистичность, которая вообще-то была ему несвойст-венна:
В Министерстве муз, на мою
Поглядев «подпорченную» анкету,
Мне сказали: вам ходу нету,
Мне сказали: вы здесь не в струю,
Мне сказали: какой вы прыткий!
Наши Музы – антисемитки.
Опять не то! Какой-то плакат! Он сделал ещё одну попытку: выразить мысль в
привычных образах:
На пути к Департаменту муз и любви
Завывала незримая бездна:
«Бесполезно, – рычит, – бесполезно,
Ты в невидимом свете страданий лови
Устремлённую к раю попутку,
Но в аду задержись на минутку…»
Он сделал ещё несколько вариантов, но, обозрев их критическим оком, увидел, что
все они, в сущности, подтверждают ехидный стишок Леонида Артоболевско-го о том,
что у него, К.Р.-Второго, никогда не было контакта с Музой. Карик
испугался – как бы не проговориться, что он не целован не только Музой, но и
земной женщиной. Да ещё этот, чёрт его побери, Некрасов лезет в голову со сво-им
Старым Наумом…И К.Р.-Второй решил подойти к задаче с другой стороны: поведать
миру о своих страданиях не стихами, а прозой, в иносказательной фор-ме
объяснить, почему он терпел, а не бросил всё к чёрту и не стал, например, зубным
техником, как дядя Семён.
И опять ему вспомнилась тётя Меропа и её беседы на библейские темы. И снова
Карик уподобил себя праотцу Аврааму, но не в связи с отречением от же-ны,
которую тот уступил египтянам. На сей раз его мысль сосредоточилась на
жертвоприношении. Тётя Меропа часто возвращалась к этой истории, видимо,
стараясь закрепить её смысл в сознании своих слушателей. Конечно, так, как она
сама его понимала. В её изложении главное заключалось не в любви Авраама к Богу,
которому он намеревался даже принести в жертву сына своего Исаака. Бог – это
художественный образ, говорила тётка, имеется в виду общее дело, интере-сы
нашего народа. Вот ради этого нужно быть готовым жертвовать всем. «Зна-чит, мой
папа может пожертвовать мной?», спросил тогда Карик (естественно, ещё не Карик,
а Коля). Тётка усмехнулась: любимый сын – это тоже художест-венный образ,
имеется в виду – самое дорогое, самое ценное. В другой раз, бесе-дуя на эту
тему, тётя Меропа продвинула свою мысль. Когда великий полково-дец, например,
генерал Моше Даян, в 1967 году победивший Мицраим, посылает в бой солдат, он
посылает на смерть своих сыновей, сыновей своего народа. Ради чего он это
делает? Ради победы нашего народа. У каждого из вас будет своя война, дети, и
каждый из вас, подобно ему, подобно другим героям нашей исто-рии, подобно
праотцу нашему Аврааму, должен быть готовым к жертвам в этой войне. Главное –
уметь сосчитать, стоит ли жертва плодов победы или не стоит…
Вспоминая тёткины беседы, Карик вообразил себя Авраамом, который готов на любую
жертву ради всероссийской, а может быть – и мировой славы. Когда школьников
будут приводить к бронзовому памятнику великому поэту К.Р.-Второму, его отказ от
счастливой личной жизни и все прочие принесённые им жертвы – оправдаются.
Сочиняя статью, Карик и сам верил в то, что писал. Но когда перечитал
написанное, ужаснулся. Опять он выставляет напоказ свою «по-целуйную»
неполноценность! Зоркий Леонид Артоболевский обязательно её ус-мотрит и высмеет.
К чёрту исповеди! И Карик написал суховатую заметку о том, что при внешнем
благополучии жизнь его на самом деле состояла почти сплошь из одних страданий. И
уже не проповедями тёти Меропы, не ветхозаветными ис-ториями вдохновлялся он, а
телевизионными ламентациями Андрея Вознесенско-го и ему подобных упитанных
обитателей Рублёвки и Переделкина о якобы пе-режитых ими страданиях и гонениях.
Вспомнилось, в частности, как с рыданием в голосе Белла Ахмадулина уверяла
почтеннейшую публику, что якобы Василию Аксёнову при советском режиме грозила
смерть (имелась в виду, конечно, рас-права по политическим мотивам, а не смерть
от обжорства или случайно подцеп-ленной заразы).
Окончив статью, он отдал её Геле для передачи в газету «Наша Свобода». Геля
прочитала, одобрила, но сказала, что в ближайшие дни напечатать её не уда-стся –
надо кое-что предпринять. И пояснила: статья столь глубока, что полезно было бы
сделать ей хорошую рекламу. Тогда уж точно все прочтут. И ещё Геля попросила
отдать ей все черновые варианты статьи. «Что-то не пойдёт сейчас – пойдёт потом,
когда твоё имя займёт достойное место», – деловито сказала она мужу. Перед
такими доводами Карик, естественно, не мог устоять и отдал Геле все распечатки.
Бегло просмотрев тексты, она сразу поняла, сколь они ценны для кое-кого за
рубежом. И ещё она внутренне усмехнулась тому, что её «муж», склонный к
завышенным самооценкам, примерял на себя одёжку Авраама, а не Исаака. «Дурак ты,
дурак, подумала она, ничего ты не понял в теории и практике жертвоприношений…»
Потом – из машины – она позвонила главе Администра-ции по его личному
мобильнику: «Генерал, последняя маленькая просьба, и всё – пора в Америку.
Нельзя ли дать команду телевизионщикам, чтобы они уделили пару минут моему
муженьку – так сказать, подсластить ему пилюлю перед на-шим с вами отъездом.
Надо бы проанонсировать его статью, которую планирует напечатать «Наша Свобода»…
Спасибо».
Появившись на экране в программе новостей, К.Р.-Второй сказал, что насту-пило
время анализа того, что с нами происходило, происходит и может произой-ти (эту
фразу подсказала ему Геля), что все свои мысли по этому поводу он вло-жил в
статью, которую на днях опубликует газета «Наша Свобода». Все, кому дороги
судьбы нашей культуры, да и всего нашего общества, – читайте мою ста-тью!»
(Последнюю фразу ему тоже подсказала Геля.)
Назавтра К.Р.-Второй был убит.
Его тело нашли в сквере у дома Ивана Поморцева, на лавочке, с трёх сторон
окружённой кустами цветущей сирени; под левой лопаткой торчала заточка. Убийца
не взял денег (в кармане пиджака оказалась пачка долларов), так что вер-сия
ограбления сразу отпала. Вдова убитого, американка Хэлли Бесс показала, что они
ехали с мужем на машине, и он попросил высадить его у дома своего знакомого
Ивана Поморцева – собирался зайти к нему и выяснить, почему Иван враждебно повёл
себя в последнее время по отношению к К.Р.-Второму: не явил-ся на свадьбу,
перестал приходить в гости, отказался участвовать в его творче-ском вечере в ДК.
Согласно показаниям вдовы, это особенно огорчило её покой-ного мужа – когда-то у
него с Иваном Поморцевым были хорошие отношения.
При более подробном допросе она вспомнила, что Леонид Артоболевский говорил ей о
ненависти, которую Иван Поморцев, помешанный на ксенофобии, питает к ней,
иностранке, что он возненавидел К.Р.-Второго за его брак с амери-канкой, но
главное даже не в этом, а в жгучей зависти, которую питал он к нему; в самом
деле, книги К.Р.-Второго издаются и переиздаются, о них восторженно пишет
пресса, российская и иностранная, а Иван Поморцев успехов на литера-турном
поприще не добился, хотя начинали они когда-то вместе. Следователь хо-тел
допросить Леонида Артоболевского, но тот исчез. Иван Поморцев не делал никаких
попыток скрыться, причастность к убийству своего старого приятеля ка-тегорически
отрицал. Соседи вроде бы подтвердили его алиби – он весь день си-дел дома и
чинил телевизоры (этим он подрабатывал). Однако ни они, ни сам Поморцев не
отрицали, что он пару раз выбегал якобы в магазин за сигаретами и за пивом; а
так как преступление совершилось в двух шагах от дома, поэт по вре-мени вполне
мог бы его совершить. С него взяли подписку о невыезде, но через два дня
арестовали – потому что «Наша Свобода» опубликовала статью К.Р.-Второго, ставшую
посмертной, и в ней много говорилось об Иване Поморцеве.
Как и обещал покойный поэт в своём выступлении по телевидению, он обри-совал
прошлое, настоящее и будущее в своём понимании. «Меня не покидает предчувствие
скорой смерти, – писал он, – хотя я её и не боюсь. Думаю, что чи-тающая Россия
не забудет поэта К.Р.-Второго, и вот это – самое главное. И если действительно
мои опасения сбудутся, и меня скоро убьют, спешу, сообщить чи-тателям:
опубликована лишь малая часть того, что я написал. Мне было трудно пробиваться
сквозь колючую проволоку ненависти, шовинизма, антисемитизма, ксенофобии.
Почему, скажем, некто Васильев препятствовал выходу моей книги, которую – под
давлением мировой общественности – решено было издать ещё при коммунистической
власти? Почему препятствовал проведению моих творче-ских вечеров директор ДК
Иванов? Но это, собственно говоря, чужие люди. По-чему ненавидел меня и
неоднократно мне угрожал Поморцев, которому я помог сделать первые шаги в
стихосложении? Да по тем же трём причинам – шовинизм, антисемитизм, ксенофобия.
Не только меня он ненавидел, но и немку Гертруду Сидоровну, руководительницу
литобъединения, куда мы пришли в молодые го-ды, и пришедшего с нами Виктора
Казаченко, украинца по национальности. Должен сказать, что ненависть Поморцева
особенно усилилась после того, как я женился на девушке, которой он сам
безуспешно домогался. Видно, его угнетает комплекс сексуальной неполноценности.
Ну не хотели гулять с тобой девушки, Поморцев, я-то при чём? И если твоя
избранница предпочла меня тебе, не стоит ли понять, Поморцев, что, значит, нет в
тебе чего-то такого, что есть во мне. Чего же? Все это знают, знают, что я не
Аполлон и улыбка у меня не голливудская, но я, смею надеяться, умею писать
стихи, а ты, Поморцев, – не умеешь. Всё просто, и никакой финкой под рёбра, как
ты мне недавно грозился, положение не испра-вишь. Да и не боюсь я твоей
финки...»
Читая в газете эти слова, Иван Поморцев ни секунды не верил, что писал их его
старый приятель Карик. Он не сомневался в авторстве Гели, и, не имея
пред-ставления об игре, которую она вела, удивлялся её ненависти и
несправедливо-сти. А на публику эта статья, напечатанная одновременно с
информационным со-общением об обстоятельствах убийства К.Р.-Второго, произвела
оглушительное впечатление. Его похороны превратились в политическую демонстрацию
под ло-зунгами «Фашизм не пройдёт!», «Против шовинизма, антисемитизма и
ксенофо-бии!», «Второму Холокосту не бывать!» и т. д. Выделялся огромными
размерами портрет К.Р.-Второго с надписью «Единственный Поэт в истории,
предсказавший свою смерть».
Во главе похоронной процессии шла вдова убитого, её поддерживал под ло-коть
глава Администрации отставной генерал Борис Грохоталов. Он шёл и думал о том,
что его путешествие в Америку накрылось медным тазом. И ещё он считал деньги,
бюджетные деньги. Похороны пришлось принять на счёт казны, при-шлось подписать
срочное постановление о переиздании книг К.Р.-Второго и о публикации его
литературного наследия. Генерал попробовал было заартачиться, когда увидел цифры
в проекте документа, но в газете «Наша Свобода» появилась многозначительная
заметка о том, что безопасность на улицах – это первейшая забота Администрации,
однако если поэтов убивают среди бела дня, правомочно поставить вопрос – как
Администрация расходует средства, выделенные на под-держание общественного
порядка. А финансовых проверок генерал Грохоталов боялся пуще атомной атаки. И
он подписал все бумаги, касающиеся увековечива-ния памяти невинно убиенного
гения.
По просьбе главы Администрации милицейские мастера жёстко прессовали Ивана
Поморцева в камере, но никаких признаний не добились. Шумиха между тем
способствовала тому, что расследовать дело прибыла авторитетная комиссия.
Высококвалифицированные специалисты, не находившиеся ни в какой зависимо-сти ни
от генерала Грохоталова, ни от американского бизнесмена Кеннеди Штай-ра,
установили полную невиновность гражданина Поморцева. Уголовное дело прекратили,
но травля поэта продолжалась. И «Административные ведомости», и «Наша Свобода»
называли его не иначе, как «убийцей», «человеком с каиновой печатью»,
«дантесом», «мартыновым», не говоря уж о том, что фамилия Сальери в приложении к
нему варьировалась бесконечно. Тем самым Карик возводился в ранг Моцарта.
Естественно, Ивана Поморцева лишили возможности публико-ваться где-либо. Именно
после этой истории он уехал в Санкт-Петербург, и там-то началась его
всеевропейская слава.
Но это было потом, а пока его ругали и унижали как могли. Чего стоил спешно
составленный Алиной Бенимовской и безропотно оплаченный генералом Грохоталовым
справочник «Who is who в русской литературе». Там было полно чудовищных
глупостей, но, зная личные связи скандально-известной поэтессы, читатели искали
в книжке прежде всего характеристики этих людей. Вот что она написала:
Артоболевский Леонид Глебович. Психически неадекватен, видимо, на почве
сексуальной неполноценности. Ученик и подражатель К.Р.-Второго, никогда не
сумевший, однако, хоть в какой-то степени приблизиться к уровню своего учите-ля
и наставника. Отличался невежеством, склонностью к алкоголизму и завистью к
более талантливым и более удачливым поэтам. Исчез в день убийства К.Р.-Второго,
к которому, возможно, был причастен. Следа в литературе не оставил.
Казаченко Виктор Николаевич. Темпераментный, но бесталанный и необра-зованный
поэт коммуно-патриотического толка. Ученик К.Р.-Второго, которому безуспешно
пытался подражать. Говорили о его связях с ультранационалистиче-скими
организациями. Убит при попытке противодействовать демократическим
преобразованиям в нашей стране. Практически забыт.
К.Р.-Второй (Рабинович Клеопа Матвеевич). Выдающийся русский поэт кон-ца XX –
начала XXI веков. Основоположник целого направления в литературе. Руководитель
поэтической школы. Подвергался жестоким гонениям, чудом из-бежал ареста и
расстрела. Вынужден был скрывать под псевдонимом своё под-линное имя.
Подавляющая часть его литературного наследия ещё не опубликова-на – при жизни
ему приходилось прятать свои творения, используя для этого как традиционные
формы конспирации, так и компьютерную технику. Широко из-вестен за рубежом.
Убит, по всей видимости, завистниками, среди которых чаще всего называют Ивана
Поморцева. В личной жизни был душой общества и лю-бимцем женщин.
Поморцев Иван Сергеевич. Сын бухгалтера, сидевшего в тюрьме. Его называ-ют
среди активных членов профашистских, шовинистических, ксенофобских и
антисемитских организаций. В юности занимался в ЛИТО под руководством
К.Р.-Второго, пытался ему подражать, но безуспешно. Превратившаяся в
маниа-кальную идею зависть к учителю, усиленная националистическими
предрассуд-ками, привела П., как полагают, к чудовищному преступлению – убийству
К.Р.-Второго. Хотя по каким-то причинам прямых доказательств его виновности
след-ствие «не обнаружило», вердикт демократической общественности был
одно-значным. После убийства К.Р.-Второго, подобно Дантесу, предпочёл уехать
по-дальше от места преступления. По слухам, он бежал на север, где перебивается
случайными заработками.
Книга для публикации в ХРОНОСе предоставлена автором.
Далее читайте:
Юрий БАРАНОВ (авторская
страница).
|
