|
|
Москва
1937
Отчет о поездке для моих друзей
ОГЛАВЛЕНИЕ
ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
ПРЕДИСЛОВИЕ
Глава I БУДНИ И ПРАЗДНИКИ
Глава II КОНФОРМИЗМ И ИНДИВИДУАЛИЗМ
Глава III ДЕМОКРАТИЯ И ДИКТАТУРА
Глава IV НАЦИОНАЛИЗМ И ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМ
Глава V МИР И ВОЙНА
Глава VI СТАЛИН И ТРОЦКИЙ
Глава VII ЯСНОЕ И ТАЙНОЕ В ПРОЦЕССАХ
ТРОЦКИСТОВ
Глава VIII НЕНАВИСТЬ И ЛЮБОВЬ
Изданная в Амстердаме на немецком языке книжка Лиона Фейхтвангера «Москва
1937», в которой автор, на основе личных впечатлений и наблюдений от поездки
в СССР, дает оценку современного положения СССР, его политической,
хозяйственной и культурной жизни, представляет несомненный интерес. Книжка
содержит ряд ошибок и неправильных оценок. В этих ошибках легко может
разобраться советский читатель. Тем не менее книжка представляет интерес и
значение, как попытка честно и добросовестно изучить Советский Союз.
Фейхтвангер принадлежит к числу тех немногих некоммунистических
писателей на Западе, которые не боятся правды, не сложили оружия перед
фашизмом, а продолжают борьбу с ним. В то время, когда буржуазные разбойники
пера, в угоду капитализму и фашизму, состязаются в фабрикации отравленной
лжи и клеветы против СССР, Фейхтвангер старается доискаться объективной
правды об СССР и понять его особенности.
Цель этой книги. Эти страницы следовало бы, собственно, озаглавить
«Москва, январь, 1937 год». Ведь жизнь в Москве течет с такой быстротой, что
некоторые утверждения становятся спустя несколько месяцев уже
неправильными. Я бродил по Москве с людьми, хорошо ее знающими; пробыв в
отсутствии каких-нибудь полгода, они теперь, глядя на нее, покачивали
головой: неужели это наш город? Несмотря на это, я все же даю этой книге
заглавие «Москва, 1937 год». Я позволю себе такую неопределенность в дате,
потому что я не стремлюсь к точной объективной передаче виденного мною;
после десятинедельного пребывания такая попытка была бы нелепа. Я хочу
только изложить свои личные впечатления для друзей, жадно набрасывающихся на
меня с вопросами: «Ну, что Вы думаете о Москве? Что Вы там, в Москве,
видали?»
Так как я сознаю, что предлагаемые мною суждения субъективны, я хочу
рассказать о том, с какими ожиданиями и опасениями я ехал в Советский Союз.
Пусть каждый читатель сам установит, насколько мой взгляд был затемнен
предвзятыми мнениями и чувствами.
Вера в разум. Я пустился в путь в качестве «симпатизирующего». Да, я
симпатизировал с самого начала эксперименту, поставившему себе целью
построить гигантское государство только на базисе разума, и ехал в Москву
с желанием, чтобы этот эксперимент был удачным. Как бы мало я ни был склонен
исключать из частной жизни человека его логическое, нелогическое и чувства,
как бы я ни находил жизнь, построенную на одной чистой логике, однообразной
и скучной, все же я глубоко убежден в том, что общественная организация,
если она хочет развиваться и процветать, должна строиться на основах разума
и здравых суждений. Мы с содроганием видели на примере Центральной Европы,
что получается, когда фундаментом государства и законов хотят сделать не
разум, а чувства и предрассудки. Мировая история мне всегда представлялась
великой длительной борьбой, которую ведет разумное меньшинство с
большинством глупцов. В этой борьбе я стал на сторону разума, и потому я
симпатизировал великому опыту, предпринятому Москвой, с самого его
возникновения.
Недоверие и сомнение. Однако с самого начала к моим симпатиям
примешивались сомнения. Практический социализм мог быть построен только
посредством диктатуры класса, и Советский Союз был в самом деле государством
диктатуры. Но я писатель, писатель по призванию, а это означает, что я
испытываю страстную потребность свободно выражать все, что я чувствую,
думаю, вижу, переживаю, невзирая на лица, на классы, партии и идеологии, и
поэтому при всей моей симпатии я все же чувствовал недоверие к Москве.
Правда, Советский Союз выработал демократическую, свободную конституцию; но
люди, заслуживающие доверия, говорили мне, что эта свобода на практике имеет
весьма растрепанный и исковерканный вид, а вышедшая перед самым моим
отъездом небольшая книга Андре Жида только укрепила мои сомнения.
Потемкинские деревни. Итак, к границам Советского Союза я подъезжал
полный любопытства, сомнений и симпатий. Почетная встреча, оказанная мне в
Москве, увеличила мою неуверенность. Мои хорошие знакомые, люди обычно
вполне разумные, совершенно теряли здравый ум, когда оказывались среди
немецких фашистов, осыпавших их почестями, и я спрашивал себя, неужели и я
позволю тщеславию изменить мой взгляд на вещи и людей. Кроме того, я
говорил себе, что мне, несомненно, будут показывать только положительное и
что мне, человеку, не знакомому с языком, трудно будет разглядеть то, что
скрыто под прикрашенной внешностью.
Нападки, вы званные недостатком комфорта. С другой стороны, множество
мелких неудобств, осложняющих повседневный московский быт и мешающих видеть
важное, легко могло привести человека к несправедливому и слишком
отрицательному суждению. Я очень скоро понял, что причиной неправильной
оценки, данной Москве великим писателем Андре Жидом, были именно такого рода
мелкие неприятности. По этому в Москве я приложил много усилий к тому,
чтобы неустанно контролировать свои взгляды и выправлять их то в ту, то в
другую сторону с тем, чтобы приятные или неприятные впечатления момента не
оказывали влияния на мое окончательное суждение.
Дальнейшие трудности на пути к правильному суждению. Иногда же наивная
гордость и усердие советских людей мешали мне найти правильное решение.
Цивилизация Советского Союза совсем молода. Она достигнута ценой
беспримерных трудностей и лишений, поэтому, когда к москвичам приезжает
гость, мнением которого — справедливо или несправедливо — они дорожат, они
немедленно начинают забрасывать его вопросами: как Вам нравится то, что Вы
скажете по поводу этого? Кроме того, я попал в Москву в неспокойное время.
Фашистские вожди вели угрожающие речи на тему о войне против Советского
Союза; в Испании и на границах Монголии шла борьба; в Москве слушался
политический процесс, сильно взволновавший массы. Следовательно, вопросов
накопилось немало, и москвичи на них не скупились. Я же, человек
медлительный в своих оценках, люблю мысленно обсудить все «за» и «против» и
не тороплюсь выражать свое мнение, если не считаю его достаточно
продуманным. Вполне естественно, что не все в Москве мне понравилось, а мое
писательское честолюбие требует от меня откровенного выражения моего мнения
— склонность, причинившая мне немало неудобств. Итак, я, будучи в Советском
Союзе, не хотел умалчивать о недостатках, где-либо замеченных мною. Однако
найти этим неблагоприятным отзывам нужную форму и слова, которые, не будучи
бестактными, имели бы достаточно определенный смысл, представляло не всегда
легкую задачу для почетного гостя в такое напряженное время.
Откровенность за откровенность. Я мог с удовлетворением констатировать,
что моя откровенность в Москве не вызвала обиды. Газеты помещали мои
замечания на видном месте, хотя, возможно, правящим лицам они не особенно
нравились. В этих заметках я высказывался за большую терпимость в некоторых
областях, выражал свое недоумение по поводу иной раз безвкусно
преувеличенного культа Сталина и говорил насчет того, что следовало бы с
большей ясностью раскрыть, какими мотивами руководствовались обвиняемые
второго троцкистского процесса, признаваясь в содеянном. И в частных
беседах руководители страны относились к моей критике с вниманием и отвечали
откровенностью на откровенность. Именно потому, что свое мнение я выражал
неприкрыто, я получил сведения, которые в противном случае мне едва ли
удалось бы получить.
Нужно ли вы ступать с положительной оценкой Советского Союза? После моего
возвращения на Запад передо мной встал вопрос, должен ли я говорить о том,
что я видел в Советском Союзе? Это не являлось бы проблемой, если бы я, как
другие, увидел в Советском Союзе много отрицательного и мало
положительного. Мое выступление встретили бы с ликованием. Но я заметил там
больше света, чем тени, а Советский Союз не любят и слышать хорошее о нем не
хотят. Мне тотчас же было на это указано. Я не очень часто выступал в печати
Советского Союза со своими впечатлениями. Мои выступления составили менее
двухсот строк, при этом они отнюдь не заключали в себе только похвалу; но
даже это немногое было здесь, на Западе, ввиду того, что оно не представляло
безоговорочного отрицания, искажено и опошлено. Должен ли я был продолжать
говорить о Советском Союзе?
Лучше не надо. Усталый и возбужденный виденным и слышанным, я сказал себе
в первые дни после моего возвращения, что моя задача не говорить, а
изображать в образах, и я решил молчать и ждать, пока пережитое не
воплотится в образы, которые можно запечатлеть.
Но как писатель я все же это делаю. Однако вскоре другие соображения
одержали верх. Советский Союз ведет борьбу с многими врагами, и его союзники
оказывают ему только слабую поддержку. Тупость, злая воля и косность
стремятся к тому, чтобы опорочить, оклеветать, отрицать все плодотворное,
возникающее на Востоке. Но писатель, увидевший великое, не смеет уклоняться
от дачи свидетельских показаний, если даже это великое непопулярно и его
слова будут многим неприятны.
Поэтому я и свидетельствую.
Здесь читайте:
Лион Фейхтвангер
(биографические материалы)
|
