ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
ОПЫТ О НЕРАВЕНСТВЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РАС
Фото с сайта
http://www.xpomo.com/
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Полусемитские цивилизации Юго-запада
ГЛАВА IV Семитские греки
Я намного опередил время и попытался охватить историю эллинской Греции во
всем ее масштабе после того, как продемонстрировал причины ее политического
скудоумия. Теперь вернемся назад к вопросам государственности и проследим,
как состав крови влияет на жизнь в Греции и других народов той эпохи.
Мы определили диапазон художественности, теперь сделаем то же самое в
отношении различных стадий в развитии системы правления. Мы увидим, к каким
ужасным потрясениям в судьбе общества приводит смешение рас.
Если начать с прибытия арийцев-эллинов во главе с Девкалионом и датировать
этим событием начало героических времен, когда греки жили согласно
предписаниям предков из Согдианы в условиях ограниченной индивидуальной
свободы и очень гибких законов, тогда это начало восходит к 1541 г. до н. э.
Первобытная эпоха в Греции ознаменована борьбой между аборигенами,
семитскими колонами, издавна поселившимися здесь и прибывавшими сюда
ежедневно, и арийскими завоевателями.
Южные территории сотни раз переходили из рук в руки. В конце концов,
арийцы-эллины, уступавшие в численности и цивилизованности, оказались
изгнанными или наполовину поглощенными в массе аборигенов, наполовину
рассеянными в семитских селениях: таким образом сформировалась большая часть
греческих народов 1).
Благодаря вторжению гераклидов и дорийцев монголизированный арийский принцип
на короткое время взял верх, но в конечном счете снова отступил под натиском
ханаанеян, и умеренное правление царей навсегда уступило место абсолютному
республиканскому режиму.
В 752 г. Афинами правил первый архонт, избранный на 10-летний срок.
Семитское правление началось в самом финикийском из греческих городов.
Окончательно оно утвердилось позже — у дорийцев Спарты и Фив. Героическая
эпоха вместе с ее последствиями, т. е. умеренным монархическим правлением,
продолжалась 800 лет. Я не веду речь о более арийской эпохе титанов:
достаточно напомнить об их сыновьях, эллинах, чтобы показать, что в их руках
долгое время находилась власть.
Аристократическая система не отличалась таким долгожительством. Начавшись в
Спарте в 867 г. и Афинах в 753 г., она закончилась именно в последнем
упомянутом городе, величественном и славном; она превратилась в архонтат
Исагора, сына Тисандра, в 508 г., просуществовав 245 лет. С тех пор, вплоть
до краха эллинской независимости, верх часто одерживала аристократическая
партия, которая даже преследовала своих противников, но в сущности это было
нечто вроде фракционной группировки, периодически сменявшейся тиранами. С
тех пор нормальным состоянием общества, если вообще слово «нормальное» можно
применить к хаосу и насилию, была демократия.
В Спарте могущество аристократии под сенью остатков монархии было гораздо
стабильнее. И население было в большей мере арийским 2).
Законы Ликурга окончательно утратили силу только в 235 г., продержавшись 632
года.
Что касается ситуации в Афинах, можно сказать следующее: в ней столько
постыдных политических явлений рядом с непревзойденными интеллектуальными
достижениями, что на первый взгляд можно подумать, будто для этого
потребовались столетия. Однако, если датировать начало этого режима
архонтатом Исагора (508 г.), его окончание можно связать с битвой при Хероне
в 339 г. Система правления, конечно, и позже продолжала называться
республикой, но самое главное — кристаллическое соответствие нации — было
утрачено, и когда граждане Афин взяли в руки оружие, чтобы противостоять
власти македонцев, те рассматривали их не как врагов, но как бунтовщиков. С
508 по 339 г. прошло 169 лет.
Из этого периода следует вычесть годы, когда правили богатые, затем годы,
когда у власти были то писистратиды, то тридцать тиранов, поставленных
лакедемонянами. Сюда не входит также монархия Перикла, которая длилась около
30 лет. Таким образом, на демократическое правление приходится от силы
половина этих 169 лет, причем и этот период то и дело прерывался моментами
ошибок и преступлений властных институтов. Вся энергия нации уходила на то,
чтобы привести Грецию к рабству.
Организованное и управляемое таким образом эллинское общество около 504 г.
оказалось в жалком состоянии перед лицом иранского могущества.
Континентальная Греция трепетала в страхе. Ионийские колонии платили дань
или были подданными восточного соседа.
Конфликт должен был вспыхнуть по причине естественного притяжения
полусемитской Греции к азиатскому побережью, к ассирийскому центру, а от
побережья Азии, в определенной степени иранизированного, к Элладе. Вскоре
нам предстоит увидеть первую успешную попытку аннексии. К этому все уже было
готово, но, к всеобщему удивлению, события разворачивались противоположно
тому, что следовало ожидать.
Персидская империя, разросшаяся сверх всякой меры и чрезвычайно опасная,
повела неправильную политику. Ксеркс, обуянный неистовым юношеским пылом, не
слушал советов мудрых придворных. Несмотря на то, что греки предавали друг
друга, совершали непростительные ошибки и проявляли невероятную трусость,
царь, вместо того, чтобы обрушить на них регулярные войска, пожелал потешить
взор своим могуществом. С этой целью он собрал толпу в 700 тысяч воинов и
погнал их через Геллеспонт, соорудив гигантскую переправу, разгневался на
бурное море и в результате, ко всеобщему изумлению, потерпел поражение от
людей, еще более удивленных такой невероятной удачей.
Греческие писатели очень ярко и волнующе описывают то, что произошло при
Фермопилах, Марафоне, Платее. Такое красноречие естественно для столь
спиритуальной нации. Но, по правде говоря, эти выдающиеся победы были всего
лишь случайностью, и естественный ход событий, т. е. неизбежное следствие
этнической ситуации, от этого ничуть не изменился 3).
После битвы при Платее мы видим следующее положение.
Самая могущественная империя должна поглотить самую слабую; как в свое время
семитизированный Египет подчинился персидской монархии, управляемой арийским
духом, так и Греция, где давно воцарился семитский принцип, должна признать
превосходство .семейства, из которого вышли матери ее народов, поскольку в
Афинах, Фивах и даже в Лакедемоне не больше чистых арийцев, чем в Сузе, и в
действие вступает закон численности и размеров территории.
Это была драка двух братьев. Эсхил осознавал кровное родство, когда
вкладывал в уста матери Ксеркса такие слова:
«Мне кажется, я вижу двух девственниц в роскошных одеяниях. Одна одета по
персидской моде, а другая по обычаю дорийцев. Обе превосходят статью
остальных женщин. Красота их безупречна. Обе они — сестры одной расы»
4).
Несмотря на неожиданный исход персидской войны, Греция, в силу семитского
элемента в своей крови, рано или поздно была вынуждена разделить судьбу
Азии. Сюрпризы на этом не закончились, и снова итог оказался не таким, каким
следовало его ожидать.
Сразу после отступления персов восстановилось влияние двора в Сузах на
эллинские города; как и прежде, царские послы давали приказы, которые
беспрекословно выполнялись. Местные народы продолжали ненавидеть друг друга,
не упускали ни одной возможности навредить друг другу; приближался момент,
когда истощенная Греция должна была сделаться персидской провинцией и,
возможно, возрадоваться этому обстоятельству как залогу покоя и мира.
Со своей стороны, персы, учитывая свои недавние поражения, вели себя
настолько же осторожно и сдержанно, насколько безрассудно вели себя их малые
соседи. В своей армии они держали многочисленные вспомогательные отряды
эллинов, они им хорошо платили и осыпали почестями. Они часто использовали
их против ионийцев и со злорадным удовлетворением видели, что совесть их
наемников не выказывает никаких признаков пробуждения.
Изгнанники из Аттики, Беотии, Пелопоннеса постоянно пополняли наемные
отряды, и их воинский талант и доблесть в первую очередь были направлены
против их родных городов. Наконец, когда один знаменитый изгнанник,
известный государственный деятель, прославленный воин, почитаемый писатель и
оратор, попросил у великого царя защиты, ему было оказано невиданное ранее
гостеприимство; когда крутой политический поворот вернул этого человека в
родную страну, он принес с собой, в глубине своей совести, конец цепи,
другой конец которой был прикован к подножию персидского трона. Таковы были
отношения между двумя народами. И в твердом разумном правлении персов мы
видим больше арийских признаков, чем в системе власти городов южной Греции,
которые уже были накануне того, чтобы заплатить горькую цену за свои
парадные победы, когда судьба опять улыбнулась им.
Пока южные греки деградировали и прославляли себя, жители севера, которые
оставались в тени и считались полуварварами, с чем они, кстати, не спорили,
жили в своей монархической системе, и в один прекрасный день они достигли
такого могущества, что овладели всей Грецией и предстали перед азиатами в
новом свете, в качестве достойного противника. Когда македонцы завоевали
Грецию, в этом проявилась сущность их крови. Победители разительно
отличались от южных греков, и это доказали их политические институты.
Южные эллины после очередного завоевания фазу принимались за разрушение. По
малейшему поводу они могли снести с лица земли город и обратить его жителей
в рабство. Точно так же вели себя семитские халдеи в эпоху своих побед.
Евреи испытали это на себе во время вынужденного переселения в Вавилон; то
же самое делали сирийцы, совершая набеги на Кавказ. Такой же была политика
карфагенян. Завоеватели-семиты в первую очередь думали о разрушении и только
потом принимались за преобразования. Персы видели выгоду побед в другом.
Разумеется, и у них можно найти немало примеров подражания ассирийцам,
однако в целом они ограничивались тем, что лишали власти местные династии,
оставляя государственную организацию нетронутой. Царство сохраняло
монархические формы, республики оставались республиками, покоренные страны
лишались только независимости, т. к. персы разделяли их на сатрапии для
удобства управления: в таком положении находились ионийские колонии во
времена войн Дария и завоеваний Александра.
Македонцы остались верны арийскому духу. После битвы при Хероне Филипп
ничего не разрушил, никого не обратил в рабство, не лишил завоеванные города
их прежних законов, а граждан их обычаев. Он просто установил свою власть с
тем, чтобы умиротворить покоренные народы и поставить их на службу своим
планам. Словом, северные греки подчинили себе остальную часть Греции, не
меняя существовавших там социальных установлений. Трудно привести более
убедительное доказательство относительной чистоты благородной крови. Это был
воинственный и прагматичный народ, не обладавший ни художественными, ни
литературными талантами, но отличавшийся глубоким политическим чутьем.
Примерно ту же картину мы наблюдаем у иранских племен некоторых эпох.
Впрочем, не следует делать поверхностные заключения: если сравнить две нации
в период их становления, когда первая под властью Филиппа овладела Грецией,
а вторая немного раньше, под предводительством Фраорта начала свои
завоевания, то иранцы покажутся нам более могущественными и достойными
восхищения.
Это впечатление справедливо. В отношении религии духовные или
спиритуалистекие доктрины мидиицев и персов превосходили македонский
политеизм, хотя и последний, в свою очередь, будучи привязан к тому, что на
юге называли «старыми божествами», был меньше проникнут семитскими идеями,
чем афинская или фиванская теологии. Чтобы быть точным, необходимо признать,
что религиозные доктрины Македонии были почти лишены вывертов воображения,
зато компенсировали это наполовину финскими суевериями, которые по
непонятности и мрачности не уступали сирийским фантазиям. В целом,
македонская религия уступала персидской, т. к. содержала в себе кельтские и
славянские элементы.
Что касается уровня цивилизации, здесь также имеет место отставание.
Иранские народы, с одной стороны, соприкасались с вратиями и
отступниками-индусами, которые несли на себе отблеск брахманизма, а с другой
— с ассирийскими народами и, находясь между двух ярко горевших очагов,
соприкасались с развитыми культурами.
Будучи сородичами вратиев, восточные иранцы не теряли связей с ними. Будучи
данниками ассирийцев, западные иранцы также испытывали влияние этой расы.
Македонцы находились в менее выгодном положении. Они не соприкасались с
развитыми народами, не считая южных границ. С остальных сторон их окружали
варвары. Поэтому они впитали в себя дух цивилизации в меньшей степени, чем
иранцы, которые получили его в результате «двойного брака» и переделали его
на свой манер.
Кроме того, в Азию стекались сокровища со всего мира, а Македония находилась
в стороне от торговых путей: иранцы становились богаче, а их будущие
завоеватели пребывали в бедности.
Но несмотря на такие преимущества, доставшиеся мидийцам при Фраорте, исход
борьбы между их потомками, т. е. подданными Дария, и воинами Александра, не
вызывал сомнений. Победа по праву досталась последним, потому что когда
началась война, разницы в чистоте их арийской крови почти не было. Иранцы,
которые уже во время взятия Вавилона Киаксаром, были в меньшей степени
белыми, чем македонцы, и более семитизированными, когда 269 лет спустя, сын
Филиппа ступил на территорию Азии. Без гения Александра, который ускорил
события, это все равно бы произошло — пусть и позже, — учитывая огромную
разницу в численности двух народов-соперников, но сомнений в исходе быть не
может. Азиатская кровь заранее была обречена, точно так же, как когда-то она
оказалась под игом иранцев, которые с тех пор ассимилировались с
выродившимися расами покоренной страны.
Здесь снова вступает в силу принцип неравенства рас. Семитская раса в своих
многочисленных поколениях больше оплодотворила хамитское население, чем
иранское вторжение. Когда греки покорили Азию, они были немногочисленны, и
их победа не привела к колонизации. Их небольшие группы, оказавшись в
изоляции в огромной империи, сразу влились в массу местного населения.
Великий Александр осознал, что его триумф означает конец Эллады, что его меч
довершил дело Дария и Ксеркса, что если Греция не пала, находясь под властью
великого царя, то она пала теперь, когда ее поглотила собственная победа.
Семитская кровь поглощала все, что встречалось на пути. Марафон и Платея
потускнели и стерлись в памяти после Арабелл и Иссы, и грек-победитель,
македонский царь, сам сделался великим азиатским царем. Не было больше ни
Ассирии, ни Египта, ни Персии, но не было и Эллады: западный мир с тех пор
слился в единую цивилизацию.
Александр умер, его соратники разрушили политическое единство; они сквозь
пальцы смотрели на то, как вся Греция вместе с Македонией, завоеванной
семитским элементом, превращается в придаток азиатского побережья. Единое
общество, разнообразное в своих нюансах, но объединенное общими формами,
распространилось на этой части земного шара, которая от Бакт-рии до гор
Армении охватывала всю Нижнюю Азию, страны на Ниле, их колонии в Африке,
Карфаген, острова Средиземного моря, Испанию, Фосийскую Галлию,
эллинизированную Италию, эллинские земли. Долгая борьба трех родственных
цивилизаций, которые до Александра спорили за право называться самой
достойной, завершилась слиянием сил, в равной мере истощенных большим
количеством семитской крови, принесшей с собой большую дозу черных
элементов, и из этого грандиозного объединения возникла новая ситуация.
Новое общество не обладало чувством величественного, характерного для
древней Ассирии и Египта, и в то же время не отличалось и стремлением к
физическому и моральному безобразию, присущему этим слишком мела-нийским
народам. И в добре и в зле оно опустилось на ступень ниже за счет двойного
влияния иранцев и греков. От последних оно унаследовало умеренность в
области искусств, что выразилось в копировании эллинских методов и форм, но,
с другой стороны, оно несло на себе печать семитского вкуса — любовь к
усложненности, к утонченному мистицизму, претенциозному многословию и
безумным философским доктринам. В поисках выражения оно достигало иногда
блистательных высот, но не отличалось глубиной и вдохновением гения.
Основным его достоинством был эклектизм: оно всегда гордилось тем, что знает
секрет, как примирить непримиримые элементы — осколки обществ, чьей смертью
оно питалось. В нем жила неистребимая любовь к арбитражной рассудочности.
Эта тенденция чувствуется в литературе, философии, морали, в системе
правления. Эллинское общество употребляло всю свою энергию на сближение и
объединение далеких друг от друга идей и интересов, что само по себе очень
хорошо и полезно в такой среде, но совершенно неплодотворно, тем более, что
это предполагает отказ от своего предназначения.
Участь таких непродолжительных обществ, составленных из лоскутков, в том,
чтобы истощать свои скудные силы без пользы: не мыслить, поскольку у них нет
своих идей, не идти вперед, потому что у них нет цели, но сшивать и
перешивать, горестно вздыхая, изношенные пестрые лоскутки, которые постоянно
расползаются. Первый же спаянный однородными элементами народ, может легко
разорвать эту непрочную ткань.
Новый мир стремился к единству. Он хотел выразить все материальное в словах.
Чтобы выразить идею максимально возможного интеллектуального совершенства,
стали употреблять термин «аттический». Это был идеал, на который не могли
претендовать современники и соотечественники Перикла. Немного ниже стояло
слово «эллин», еще ниже такие производные от этого слова, как «эллинский», «эллинизированный»,
которые характеризуют степень цивилизации. Человек, рожденный на берегу
Красного моря, в Бактрии, в стенах египетской Александрии, на побережье
Адриатики, считал себя — и его считали — настоящим эллином. Пелопоннес
превратился в обычную малоизвестную территорию, его жители были не более
чистыми греками, чем сирийцы или лидийцы, и это положение оправдывалось
состоянием рас.
При первых преемниках Александра во всей Греции не оставалось ни одного
народа, который имел бы право отречься от родства с сомнительными «эллинизированными»
элементами из Олбии или Дамаска. Варварская кровь поглотила все. На севере
смешение со славянским и кельтским населением привело эллинизированные расы
к грубости и жестокости, которые царили на берегах Дуная, между тем как на
юге браки с семитами обусловили деградацию, похожую на ту, что мы видели на
азиатском побережье, хотя в сущности это были малозначительные факторы,
подрывающие арийский дух. Если бы победители Трои вышли из ада, они нашли
бы, и в Микенах и в Спарте, одних выродившихся граждан.
Как бы то ни было, основы единства цивилизованного мира были заложены. Этому
миру был нужен закон, но на что мог опереться такой закон? Откуда он мог
появить ся, если вместо государств имело место нагромождение руин, в котором
исчерпали жизненные силы все древние племена? Как извлечь из меланийских
инстинктов, которые пропитали все, вплоть до самых глубоких складок
социального порядка, умный и твердый принцип и сделать из него непререкаемое
правило? Это было невозможно; в первый раз в мире появился феномен, который
с тех пор повторялся еще два раза: массы людей, не объединенных ни
политической религией, ни твердыми социальными принципами, не имеющих иной
цели, кроме как выжить. Греческие цари, за неимением лучшего, приняли
всеобщую толерантность во всем и ограничили свои полномочия требованием
почтения к своему могуществу. Государства, которые хотели быть республиками,
остались таковыми; один город сохранял аристократические формы, другой
выбрал чистую монархию. В такой ситуации властители ничего не отвергали и
ничего не утверждали. Ни Птолемеи, ни Селевкиды не вмешивались в дела
граждан или подданных, если эти дела не затрагивали царские законные или
сверхзаконные доходы и привилегии.
В течение долгого периода, пока существовала эта ситуация, встречались и
выдающиеся личности, но они не пользовались любовью или почетом, поэтому не
могли изменить положение вещей. Часто возникает вопрос, почему некоторые
эпохи не рождают ничего выдающегося. Ответ, как правило, бывает таким: по
причине недостатка свободы или потребности. Одни отдают должное афинской
анархии за то, что она породила Софокла и Платона, и утверждают, что не будь
непрерывной смуты в Италии, Петрарка, Боккачо и Данте не удивили бы мир
своими великими произведениями. Другие, напротив, объясняют величие века
Перикла благородством этого государственного деятеля, взлет итальянской музы
— протекцией Медичи, классический век нашей литературы — благоприятным
влиянием Короля-Солнца, Людовика XIV. Таким образом, в окружающей среде
можно найти объяснение и оправдание всему — и анархии и деспотизму.
Существует еще одна точка зрения: нравы той или иной эпохи можно объяснить
предпочтением, которое современники отдают тем или иным занятиям — войне,
литературе, искусствам. Я бы разделил это мнение, если бы оно было до конца
обоснованным; к сожалению, когда при этом возникает вопрос об основной
причине, определившей состояние нравов и идей, его сторонники не отвечают,
что она целиком заключается в равновесии этнических принципов. Мы уже
говорили об определяющей причине уровня народа.
Когда Азия разделилась на несколько государств исходя из разного состава
крови их населения, в каждой стране — в Египте, Греции, Ассирии, на иранских
землях — появился мотив или потребность к конкретному виду цивилизации, к
тому или иному направлению развития, к концентрации интеллектуальных сил
общества на конкретных целях, и все это было обусловлено сочетанием
этнических элементов. Что касается национального характера, он определялся
ограниченным числом этих элементов и долей каждого из них в общей массе.
Египтянин XX в. н. э., бывший приблизительно на треть арийцем, на треть
белым хамитом и на треть негром, не похож на египтянина VIII столетия, чья
природа была наполовину меланийской, на одну десятую белой хамитской, на
треть семитской и в остальном арийской. Нет нужды напоминать, что дело вовсе
не в точности этих цифр — этим я хочу лишь подчеркнуть свою мысль.
Но египтянин VIII в., даже выродившийся, тем не менее имел свою
национальность. Конечно, в нем уже не было качеств своих предков, однако
этническое сочетание, из которого он вышел, оставалось присущим ему. Начиная
с V в. ситуация изменилась. В эту эпоху арийский элемент настолько
раздробился, что утратил всю свою активность. Его роль ограничивалась тем,
чтобы лишать чистоты остальные элементы, т. е. лишать их свободы действий.
Те же самые выводы можно сделать в отношении греков, ассирийцев, иранцев. Но
здесь можно задать вопрос: почему в эпоху становления единства рас не
появилось ни одной единой нации, обладавшей всеми достижениями древних
цивилизаций, собранных воедино? Почему вся Передняя Азия, объединенная с
Грецией и Египтом, была не в состоянии осуществить малую часть того, что
сделала каждая ее часть, будучи отдельной, тем более, что каждая была
раздираема внутренними конфликтами?
Причина этого парадокса заключается в том, что единство действительно имело
место, но с отрицательным знаком. Азия внешне объединилась, но не стала
единой. Посмотрим, почему произошло объединение. Только пото му, что более
сильные этнические принципы, которые уже сформировали в разных местах
самобытные цивилизации или, получив эти цивилизации, так сказать, в готовом
виде, изменили их или даже усовершенствовали, оказавшись в разлагающей массе
слабых элементов и потеряв энергию, предоставили национальный дух самому
себе — без направления, без инициативы, без сил. Повсюду три главных
принципа — хамитский, семитский и арийский — отреклись от прежней инициативы
и перестали благотворно питать кровь населения. Между тем низшие этнические
принципы продолжали подпитываться там, где прежде находились древние
цивилизации. Грек, ассириец, египтянин, иранец V в. мало напоминал своих
предков, живших в XX в.: они все больше походили друг на друга равным
недостатком активных принципов; этому способствовало то, что они
сосуществовали в похожих массах населения, хотя их разделяли порой
малозаметные различия. Они не хотели менять существующее положение вещей, но
не могли объединиться между собой; поэтому, вынужденные жить вместе, слишком
слабые, чтобы навязать свою волю, все они склонялись к скептицизму и
терпимости и считали самой полезной добродетелью «атараксию», как назвал
такое состояние души Секст Эмпирик.
У малочисленных народов этническое равновесие устанавливается только после
исчезновения всех цивилизаторских пружин, поскольку цивилизаторский принцип,
непременно почерпнутый в благородной расе, всегда слишком незначителен,
чтобы его можно было безнаказанно разделять. Однако пока он сохраняет
относительную чистоту, он играет основную роль, следовательно, препятствует
установлению равновесия с низшими элементами. Что может случиться, если
объединение происходит только между расами, которые, пройдя через первую
трансформацию, оказываются истощенными? Новое равновесие, видимо, может
установиться (я сказал «видимо», потому что в истории такого еще не было)
только ценой вырождения, к тому же обычно это влечет за собой почти полный
возврат к самому низшему этническому элементу, который всегда самый
многочисленный.
В Азии этим самым многочисленным элементом был черный. Хамиты, с самого
начала своего нашествия, встретились с ним на севере; возможно, и семиты
вступили с ним в контакт в то же время.
Два первых семейства Центральной Азии, более многочисленные, чем все прежние
волны белой миграции, спустились так далеко на запад и на юг Африки, что еще
не известно, где искать предел их продвижения. Однако анализ семитских
языков позволяет утверждать, что черный принцип повсюду одержал верх над
белым элементом хамитов и их союзников.
Для греков, так же как и для их собратьев иранцев, арийские нашествия были
мало плодотворны в сравнении с населением, меланизированным более, чем на
две трети, в среде которого они оказались. Поэтому, как и следовало ожидать,
изменив в течение определенного времени состав населения, с которым они
соприкасались, они сами затерялись в среде разрушительного элемента, который
еще раньше поглотил их белых предшественников. Это произошло во времена
македонцев и происходит сегодня.
Под властью греческих или эллинизированных династий ситуация была не столь
плачевной, как нынешняя. Окончательное, фатальное, неизбежное и все
усиливающееся преимущество меланийского принципа — вот итог существования
Передней Азии и соседних с ней территорий. Можно сказать, что с того дня,
когда первый хамитский завоеватель объявил себя господином первобытных
черных племен, побежденные не теряли ни минуты, чтобы вернуть свои земли и
отплатить завоевателям. Изо дня в день они добивались своей цели — терпеливо
и неуклонно, как всегда природа осуществляет такую миссию.
Начиная с македонской эпохи все, что происходит из Передней Азии или Греции,
служит расширению меланийского влияния.
Мы вели речь о различии между пагубным единством азиатов и эллинизированных
народов: отсюда проистекают две противоположные тенденции, усиливающие
анархию этого общества. Никто не терпит поражение, никто не торжествует
победу: все довольствуются хрупким, то и дело меняющимся правлением, которое
живет за счет бесплодного компромисса. Единая монархия невозможна, потому
что ни одна раса не в состоянии питать ее. Нигде нет четкого проявления
национальности. Всюду происходит постоянный передел территории. Нет
стабильности, нет движения.
В истории известны только два исключения из этого правила: нашествие галатов
и появление парфян 5), арийского народа, смешанного с желтой
расой, который был семитизирован, как и его предшественники, а затем также
растворился в пестрой массе.
Однако и галаты и парфяне были слишком малочисленны, чтобы надолго изменить
ситуацию в Азии. Если бы на сцене не появилась новая мощная и активная белая
сила, такая участь постигла бы мировую цивилизацию. Пока в Передней Азии
воцарилась анархия — предвестник окончательного упадка, — Индия медленно, но
также неотвратимо, шла к тому же исходу. Только Китай продолжал двигаться
своим путем, умело избегая отклонений и больших опасностей. Но Китай не
представлял собой мир, он оставался в изоляции, жил сам по себе, озабоченный
лишь пропитанием своего населения.
Такой была ситуация, когда в затерянном уголке средиземноморского
полуострова забрезжил свет. Вначале слабый, он разгорался все сильнее,
распространяясь все дальше и дальше, и вдруг озарил западную часть земного
шара. Это произошло там, куда для греков каждый вечер спускался Гелиос — на
ложе нимфы Океана. Там взошла звезда новой цивилизации. Затрубила в фанфары
победа, объявив имя «Латиум», и на арену вышел Рим.
Примечания
1) Эллинские народы часто считали себя автохтонными, но
внимательное изучение показывает, что они произошли от божества или от
местной нимфы В первом случае прародителем может быть ариец или семит, во
втором — результат смешения с аборигенами Таким образом, можно вспомнить
ханаанского пирата Инака, сына Океана и Тефиды. Он вышел из моря. Напомним,
что Дардан был сыном Юпитера или Зевса, арийского бога. То есть он сам был
арийцем и происходит из Самофракии, Аркадии или даже Италии — одним словом,
с Севера. В Лаконии перед дорийским нашествием встречаются полуавтохтонные
народы — ни чисто арийские, ни чисто семитские Они восходят к Лелеху и
местной нимфе Клеохарии.
2) Спартанцы были сородичами фессалийцев. По крайней мере,
алевадийцы называли себя гераклидами, как и цари Спарты, существует большое
сходство между сервильной системой илотов и периаков, с одной стороны, и
фенестов, перребов и магнетов, с другой Дорийцы, в социальном отношении
превосходившие остальные эллинские племена, относились к последней волне
миграции Они даже не упоминаются в «Илиаде». Этим они похожи на пандавов.
Очевидно, они захватили Пелопоннес с моря, так же как арийцы-индусы
появились на юге Индии. Интересно отметить, что арийцы, происходившие из
континентальных земель, легко становились бесстрашными и умелыми мореходами.
3) Битва при Платее произошла 22 ноября 479 г. до н. э., а
опьянение греков от этой победы не прошло и сегодня. Но кроме того, что
большая часть Греции была в союзе с персами, Спарта, самый сильный из их
врагов, поспешила заключить сепаратный мир в 477 г., т. е. два года спустя
после победы. Если Афины дольше сопротивлялись этому порыву, то только
потому, что это было им выгодно. О характере этой политики можно судить по
указу Перикла, согласно которому афинский народ отказывался давать отчет об
использовании общих средств греческой лиги.
4) «Персы», Эсхил.
5) Они говорили на языке пехлви, затем перешли на парси, в
котором больше семитских корней — результат долгого пребывания арсакидов в
Ктесифоне и Селевкии По мнению Жюстэна, исходным материалом был скифский, но
скифы говорили на арийском диалекте. В «Махабхарате» упоминаются парфяне под
именем «парада». Эпопея идентифицирует их с саками, т. е. монголами.
Этнический состав парфенян — это итог деятельности многих туранских рас.
Далее читайте:
Гобино, Жозеф
Артур де (биография).
Чемберлен Х.С.
Арийское миросозерцание.
Чемберлен Х.С.
Славяногерманцы.
Чемберлен, Хьюстон
Стюарт (Chamberlain), (1855-1927), биографические материалы.
Н. Мальчевский.
От История и метаистория
(о книге Х.С.Чемберлена "Основания 19-века").
|
