ХРОНОС:
Родственные проекты:
|
ОПЫТ О НЕРАВЕНСТВЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ РАС
Фото с сайта
http://www.xpomo.com/
КНИГА ШЕСТАЯ
Западная цивилизация
ГЛАВА VI
Последняя эпоха германо-романского общества
Вернемся в империю Карла Великого, потому что именно в ее лоне должна
была зародиться современная цивилизация. Нероманизированные германцы
Скандинавии, северной части Германии и Британских островов утратили
«наивную» сторону своей сущности, и теперь в их могуществе уже нет прежней
гибкости. Они слишком бедны идеями, чтобы добиться больших и разнообразных
результатов. Славянские страны по тем же причинам отличаются таким
убожеством мысли, что даже когда некоторые из них вступают в тесные связи с
восточным романским или греческим миром, этот брак не приносит плодов.
Впрочем, здесь я ошибся: этот брак дает еще более плачевные результаты, чем
византийский компромисс.
Итак, перенесемся в провинции восточной империи, чтобы присутствовать при
появлении нынешнего социального устройства. Здесь уже не так отчетливо
проявляется сочетание варварства и романского духа: эти два элемента
будущего мира начинают проникать друг в друга, и будто для того, чтобы
ускорить этот процесс, произошло как бы разделение функций на всем
пространстве империи. Повсюду видны ростки слияния, которое не имеет четко
определенных национальных границ и искажает суть компонентов, бурлящих в
этом котле.
Но это зрелище вовсе не новое для читателя этой книги. Поглощение сильных
рас в древних обществах происходило в такие удаленные от нас времена и в
таких далеких землях, что нам трудно проследить все его этапы. Иногда мы
можем рассмотреть не только окончательные катастрофы, но и кое-какие
исторические подробности. История, часто искаженная несовершенной
хронологией и мифическими формами, затемненная толкователями, такими же
чужими для того или иного народа, как и мы с вами, доносит до нас не факты,
а скорее их образы. Более того, эти образы доходят до нас отраженные во
множестве зеркал, ракурс которых подчас очень трудно определить.
Зато совсем иная картина предстает перед нами, как только речь заходит о
близкой нам цивилизации! С нами разговаривают наши отцы и рассказывают о
далеких событиях так, как бы мы сами рассказывали об этом. Читая их
рассказы, мы живо представляем сцену, на которой разворачивались события.
Нам нетрудно понять то, о чем они говорят, и представить то, о чем они
умалчивают, потому что мы сами — плод их деяний, и если мы испытываем
затруднения, что касается полного и точного представления о совокупности их
дел, если нам не удается проследить все события, почувствовать их логику и
вывести следствия, виной тому не скудность сведений, а напротив, угнетающее
обилие подробностей. Наш глаз с большим трудом различает и разделяет их,
проникает в их суть, поскольку они слишком многочисленны и размыты, и наша
главная ошибка заключается в том, что мы пытаемся их классифицировать.
Мы настолько активно соучаствуем в страданиях и радостях, в триумфах и
поражениях нашего родного прошлого, что нам плохо удается сохранить
непредвзятость, без которой невозможны правильные суждения. Встречая в
королевских капитуляриях, в хартиях феодальной эпохи, в ордонансах эпохи
административной первые свидетельства всех тех принципов, которые сегодня
волнуют наше правительство или вызывают наше негодование, чаще всего мы не
можем оставаться объективно равнодушными.
Но такое исследование не терпит ни нынешних страстей, ни сегодняшних
симпатий или антипатий. Пусть нельзя не радоваться или грустить вместе с
предками, пусть их участь не должна оставлять нас безучастными, необходимо
подавить эмоции для достижения самой благородной цели, которая есть поиск
истины. От этого выигрывает справедливость и в конечном счете гуманизм. Нас
должен интересовать не определенный класс или исторический персонаж, а весь
сонм умерших людей; здесь имеет право на существование только отстраненная
жалость ко всем, кого больше нет, независимо от того, носили ли они
королевскую корону, шлем воина, шапочку буржуа или кепи пролетария. Для
того, чтобы прийти к такому безмятежному созерцанию, нет иного средства,
кроме как рассуждать о наших предках так же, как мы рассуждаем о чужих для
нас цивилизациях.
Исходя из принципов данной книги, новая цивилизация должна была явить свои
первые формы там, где смешение варварства и романского духа затронуло,
во-первых, самые чистые элементы, во-вторых, элементы, больше всего
проникнутые эллинизмом, тем более, что последние как раз и заключают в себе
истоки имперской цивилизации. В самом деле, три территории доминируют в
моральном отношении, начиная с IX по XIII в.: верхняя Италия, среднее
течение Рейна и северная Франция.
В верхней Италии ломбардская кровь сохранила энергию, неоднократно
подпитываемую франками. Поэтому страна имела достаточно сил для будущего. С
другой стороны, местное население содержало в себе достаточно эллинских
элементов, и поскольку оно намного превосходило по численности
завоевателей-варваров, слияние приводило его к еще большему росту. Там
сохранилась и стала быстро развиваться римская административная система.
Города — Милан, Венеция, Флоренция — приобретают такое большое значение,
какого давно не знал ни один город в других местах. Их устройство в чем-то
напоминает абсолютизм античных республик. Военная власть ослабляется,
германская королевская система — всего лишь прозрачная и непрочная ткань,
наброшенная на общество. Начиная с XII в. феодальная знать почти полностью
исчезает со сцены, ей на смену приходит буржуазия, восстанавливается
императорское право, возрождаются науки, расцветает торговля, и вся
ломбардская лига переживает невиданный расцвет. Но при этом не надо
забывать, что тевтонская кровь, которую инстинктивно презирали все народы,
пытающиеся вернуться в романский мир, — это именно то, что придает им силы.
Она с каждым днем теряет свои позиции, но все еще существует, о чем говорит
долгое сохранение индивидуального права даже среди духовенства.
По ломбардскому типу, с разными вариациями, формируются многочисленные
государства. Кстати, этот же тип мы видим в провинциях Бургундского
королевства, в Провансе, Лангедоке и южной Швейцарии, хотя там нет
ломбардского блеска. Обычно там варварский элемент слишком слаб и не в
состоянии придать энергию романскому духу 1). В центральной части и на юге
полуострова он почти отсутствует, поэтому мы наблюдаем там бесплодные
волнения и жалкие конвульсии. Тевтонские набеги носили эпизодический
характер на этих землях и только усиливали этнический беспорядок, который не
могли исправить греческие и сарацинские поселенцы. Одно время норманнское
владычество привело к неожиданному расцвету цивилизационного духа в самой
южной части полуострова и в Сицилии. К сожалению, этот живительный поток
скоро иссяк, и императоры дома Хо-хенштауфен пожинают его последние плоды.
Когда в XV в. германская кровь почти перестала распространяться в массах
верхней Италии, страна вступила в стадию, которую пережила южная Греция
после гражданских войн. Она поменяла свою политическую жизнестойкость на
развитие художественных и литературных способностей. В этом смысле она
достигла высот, каких никогда не достигала римская Италия, всегда
поклонявшаяся афинским образцам. Но успех продолжался недолго, как и во
времена Платона: не прошло и сотни лет, как возобновилась агония всех
способностей. XVII и XVIII вв ничего не добавили к славе Италии, но лишили
ее многого.
На берегах Рейна и в бельгийских провинциях романские элементы численно
превосходили германские. Кроме того, они были значительно больше пропитаны
прагматичностью гельтов, чем аборигены Италии. Местная цивилизация шла в
направлении, соответствующем причинам, которые ее породили. В смысле
феодального права императорская система бенифиций оказалась малоэффективной,
и связь землевладельцев с короной всегда была очень слабой, между тем как
независимые доктрины древнего германского законодательства еще долго
поддерживали у владельцев замков свободу и независимость. Рыцари Хай-наута и
Палатината до XIV в. считались самыми богатыми, гордыми и независимыми в
Европе. Их непосредственный сюзерен, император, имел мало власти над ними, а
второстепенные принцы и князья, кстати более многочисленные, чем в
провинциях, были бессильны подчинить их. Тем не менее и там усиливался
романский дух, потому что романский мир был слишком велик, и в конце концов
им пришлось, с великой неохотой, признать главные принципы права Юстиниана.
Тогда феодальная система потеряла большую часть своих прерогатив, хотя
сохранила их в достаточной мере для того, чтобы революционный взрыв 1793 г.
потряс эти страны сильнее, чем другие. Без внешней поддержки остатки
феодальной организации еще долгое время сопротивлялись в западных районах.
В противовес не желающей сдаваться знати буржуазия создала свой шедевр:
ганзейский союз, комбинацию кельтских и славянских идей, в которой
преобладали последние, но которая держалась во многом благодаря германской
твердости. Под императорской защитой города, входившие в союз, почти не
протестовали против ига, как это часто случалось в Италии. Они охотно
отказались от высших прав в пользу своих суверенов и ревностно следили
только за соблюдением своих социальных и торговых интересов. У них не было
ни междоусобной борьбы, ни стремления к республиканскому абсолютизму. Любовь
к труду, жажда наживы, почти полное отсутствие страстей, высокая степень
рассудочности, приверженность позитивным свободам — вот их характерные
черты. Они не презирали ни искусства, ни науки и активно перенимали вкусы
знати к повествовательной поэзии, хотя у них было смутное понятие о красоте,
а их ум был направлен на практические достижения, в отличие от итальянского
гения. Однако архитектура стрельчатых сводов обязана им своими самыми
прекрасными памятниками. Церкви и храмы в городах Фландрии и западной
Германии характеризуют излюбленную форму искусства этих регионов, которая
отвечает внутренней природе их гения.
Влияние рейнских государств было очень значительным по всей Германии и
распространялось до самых северных областей. Именно там скандинавские
королевства нашли те стороны южной цивилизации, которые лучше всего
подходили для них. На востоке, по соседству с австрийскими герцогствами,
доза германской и кельтской крови была меньше, так как преобладало
славянское и романское население, поэтому там издавна обращали взоры к
Италии, хотя не гнушались образцами с Рейна и даже славянскими примерами.
Земли, находившиеся под властью дома Габсбургов, представляли собой
переходную территорию, наподобие Швейцарии, которая делила свое предпочтение
между рейнскими и верхне-итальянскими моделями. На землях древней Гельвеции
срединной точкой между двумя системами был Цюрих. Чтобы закончить
нарисованную картину, повторю еще раз: пока Англия оставалась
преимущественно германской после того, как впитала в себя французский поток,
пришедший вместе с норманнским нашествием, и до того, как протестантские
переселенцы начали сближать ее с континентом, именно фламандские и
голландские формы были ей ближе по духу и связывали ее идеи с идеями Рейна.
Переходим к третьему центру цивилизации, который находился в Париже. В этой
части страны осуществлялась интенсивная франкская колонизация. Романский
принцип был представлен кельтскими элементами, не менее многочисленными, чем
на берегах Рейна, но более эллинизированными: одним словом, этот принцип
преобладал над варварством, и германские идеи рано отступили перед ним. В
самых древних поэмах карловингского цикла тевтонские герои либо отсутствуют,
либо изображаются в неприглядном виде, например, рыцари из Майенса, тогда
как западные паладины, например, Роланд и Оливье, или даже южные рыцари,
как, например, Жерар Русильонский, занимают почетное место. Традиции Севера
все больше искажаются под давлением римских нравов.
Феодальная система в этом районе все больше проникается имперскими понятиями
и обрастает многочисленными ограничениями, нюансами, обязательствами,
которых не знала ни Германия, где владение фьефами отличалось большей
свободой, ни Италия, где она была подчинена власти суверена. Только во
Франции можно увидеть короля, сюзерена, в роли вассала кого-нибудь из своих
людей, теоретически принужденного действовать против себя самого под страхом
лишения властных прав.
Но за всеми этими конфликтами была победа королевской прерогативы, потому
что они непрерывно возвышали низшие слои населения и разрушали авторитет
рыцарства. Все, кто не имел личных или земельных прав, имели право
приобрести их, и напротив, все, кто имел и то и другое, понимали, что эти
права постепенно уходят из их рук. В такой критической для всех ситуации еще
сильнее разгорелись конфликты и усилился антагонизм; они продолжались
дольше, чем в других местах, поскольку появились раньше, чем в Германии, и
закончились позже, чем в Италии.
Слой свободных земледельцев и воинов постепенно исчез по причине общей
потребности в защите. Все меньше оставалось рыцарей, подчинявшихся только
королю. Ценой утраты части прав каждый стремился купить поддержку человека,
более сильного, чем он сам. Эта неразбериха доставляла много неприятностей
как для современников, так и Для их потомков, и неизбежно вела к всеобщему
уравниванию.
В связи с этим можно отметить два момента: 1) нет смысла изучать тогдашнюю
Францию в пределах ее нынешней территории, поскольку единства страны не
существовало, и 2) нельзя определить время появления современных общин,
потому что они всегда были у галло-римлян и галло-франков.
Но общины никогда не имели большой власти. Самые крупные фьефы в конце
концов прекратили существование. Независимые, могущественные и гордые
личности составляли исключение и рано или поздно должны были отступить перед
антипатией романского мышления. Дольше всего продержался беспорядок —
последняя форма протеста со стороны германских элементов. Королям, невольным
вождям римского движения, было еще нелегко справиться с духом независимости.
Непрерывные и всеобщие конфликты и метания раздирали эти героические
времена. Никто не чувствовал себя защищенным от ударов судьбы. Как не
улыбнуться сегодня горькой улыбкой при виде жалости к тогдашним низшим
классам, к разрушенным хижинам и потравленным посевам! Почему бы не мерить
события X в. той же мерой, какой мы оцениваем события сегодняшние! Ведь речь
идет о посевах и хижинах крестьян, недовольных своей участью. Если уж
проливать слезы, то лучше делать это по поводу всего общества, всех классов
и всей общности людей.
Но почему вдруг слезы и жалость? Та эпоха вызывает совсем не сочувствие у
внимательного читателя исторических хроник. Вся тогдашняя мысль скорее
переполнена энтузиазмом, нежели сухой рассудочностью: она всегда бурлит и
движется вперед. Она вдохновлена любопытством и безудержной активностью, она
касается всего, с чем сталкивается. В то же время она обладает
неисчерпаемыми силами, чтобы постоянно питать внешние и внутренние войны и
конфликты.
Во всех областях деятельности мы видим в той эпохе превосходство над
древнеримской цивилизацией. Последняя ничего не изобрела — она могла только
пользоваться источенными временем плодами. А мы создали новые понятия и
сотворили новую цивилизацию. И этим великим творением мы обязаны
средневековью. На основе северных традиций и кельтских сказок оно создало
большую литературу. Оно заострило оружие александрийской диалектики,
проникло в теологические глубины и извлекло оттуда новые формулы, обогатило
естественные науки, математику и алгебру. Оно преуспело в географических
открытиях, когда маленькие королевства XIII в., не имеющие материальных
средств, не рассчитывая на будущую славу, но обуянные религиозным экстазом,
посылали своих бесстрашных мореплавателей в самые отдаленные уголки земли, о
которых даже не помышляли ни греки, ни римляне.
В той эпохе много страданий — это историческая правда, но можно ли быть
жалким и несчастным, будучи переполненным энергией? Случалось ли, чтобы
угнетенный крестьянин-серф, или разоренный аристократ, или плененный король
обращали свое последнее оружие против себя? Уж если испытывать чувство
жалости, то к тем выродившимся и вялым народам, которые ничего не любят,
ничего не хотят, ничего не могут, не знают, чем заняться посреди унылого
прозябания в лоне угасающей цивилизации, и снисходительно относятся к
самоубийству.
Особое сочетание германских и галло-романских элементов в населении северной
Франции обусловило болезненный, но верный путь к слиянию и объединению сил
нации и позволило ей достичь высот скромных, но достаточных, чтобы вызвать
симпатию двух других центров европейской цивилизации. То, чего не было у
Германии и что было в избытке в Италии, Франция имела в ограниченной мере; с
другой стороны, черты, унаследованные от тевтонской природы, весьма
ослабленные во французской нации, восхищали жителей Юга, которые их
наверняка бы не приняли, если бы они были более полными. Такая умеренность
вызвала большое уважение к французскому языку и у северных, и у южных
народов XII и XIII вв.: как в Кельне, так и в Милане. Пока миннензингеры
переводили наши романы и поэмы, Бру-нетто Латини, учитель Данте, писал
по-французски, так же как и редакторы мемуаров венецианца Марко Поло. Они
считали, что только наш язык способен распространить по всей Европе новые
знания. В это время парижские школы привлекали к себе ученых людей и
пытливые умы со всех стран. Таким образом, феодальная эпоха стала для
Франции, находящейся за Сеной, эпохой славы и морального величия, которых не
может затмить этнический беспорядок.
Но расширение королевства первых Валуа на юг, усиливая роль галло-романского
элемента, привело в XIV в. к большой войне, которая в тени английских войн
была снова развязана против германизированных элементов1. Феодальные законы
все больше ужесточали контроль королевской власти над землевладельцами и
уменьшали их права, т. е. страна все больше «романизировалась». Общественные
нравы, развиваясь в том же направлении, в конечном счете нанесли
сокрушительный удар по рыцарству, использовав в качестве оружия идеи,
которые сами рыцари раньше проповедовали в отношении чести.
Понятие чести существовало у арийских народов, а у англичан и даже у немцев
оно трансформировалось в теорию обязанности, которая хорошо согласовывалась
с достоинством свободного воина. Очевидно, под словом «честь» и благородный
гражданин империи, и лавочник эпохи Тюдоров понимали высокую обязанность
оберегать свои личные интересы от посягательств сверху. И речь не шла об
обязанности приносить их в жертву кому бы то ни было. Напротив, французский
дворянин сознавал, что строгие правила чести заставляют его жертвовать всем
ради короля: своим имуществом, своей свободой, своими близкими и даже
жизнью. Для него в такой абсолютной преданности заключался идеал
благородства, а поскольку он был благородного происхождения, он достойно
воспринимал любые действия власти. Эта доктрина, как и все доктрины,
возведенные в абсолют, конечно, не была лишена красоты и величия. Ее
украшала высшая храбрость, которая, впрочем, была чем-то вроде германского
налета на имперских идеях. Ее источник можно найти в семитских понятиях, и,
приняв ее, французская знать вынуждена была оказаться в положении, близком к
рабству.
Общественное мнение не давало ей выбора. Королевская власть, чиновники,
буржуазия, народ идеалом благородного человека считали следование понятиям
чести, которое они формировали; так землевладелец-воин перестал быть основой
государства. Правда, он еще оставался его опорой, но все шло к тому, чтобы
сделать из него только декоративный элемент.
Излишне добавлять, что если население допустило такую деградацию, значит,
его кровь уже не была такой чистой, чтобы оно могло сопротивляться 3). В тех
областях, где находились основные поселения франков, рыцари сопротивлялись
дольше, а за Луарой, где франков не было, царила покорность. Со временем, к
концу XV в., романский дух стал доминировать.
Возврат старых социальных элементов носил массовый характер. Европа
перестраивалась в соответствии с новым порядком, отвечающим романскому духу.
Южная и центральная Италия находилась примерно на том же уровне, что
пришедшая в упадок Ломбардия. Прежние отношения Ломбардии со Швейцарией и
Галлией значительно ослабли: Швейцария больше тяготела к рейнской Германии,
а южная Галлия — к срединным провинциям. Связующим звеном в данном случае
служил, конечно, романский элемент, но в нем Преобладала кельтская основа.
Если бы в этих обстоятельетвах сыграла роль семитизированная часть, тогда
Швейцария и южная Галлия еще сильнее укрепили бы прежние связи с Италией, а
не наоборот.
Вся Германия под кельтским влиянием, напротив, лучше осознала свои интересы.
Романо-галльский элемент без труда сочетался со славянскими принципами.
Скандинавские страны стали более внимательно присматриваться к стране,
которая стремилась завязать с ними этнические отношения, лишенные
германского налета. В эпоху всеобщего сближения рейнские земли потеряли свое
превосходство, и это было неизбежно, потому что верх одержала галльская
природа.
Повсюду проникало то грубое, что не принадлежало ни германскому, ни
эллинизированному элементам. Рыцарская литература исчезла из замков на
берегах Рейна: на смену ей пришли насмешливые, непристойные и гротескно
тяжеловесные сочинения городской буржуазии. Население полюбило тривиальность
Ганса Сакса. Эту легкую веселость мы называем сегодня «галльской», образчики
такого рода в изобилии появлялись во Франции того времени, тогда же появился
гигант такой литературы — Рабле.
Вся Германия соперничала с рейнскими городами в новой стадии цивилизации,
знаком которой был насмешливый юмор. Саксония, Бавария, Австрия, даже
Бранденбург присоединились к общему течению, между тем как на юге Франция
при одобрении Англии находила все больше общего со своими северными и
западными соседями, от которых она получила примерно столько же, сколько
дала им.
В свою очередь Испания также оказалась в потоке всеобщей ассимиляции
инстинктов, завоевывающих Запад. До сих пор эта страна оказывала влияние на
своих северных соседей в том смысле, чтобы дать им возможность понять свои
особые вкусы. Пока готский элемент обладал такой силой, пусть даже и
внешней, иберийский полуостров поддерживал такие же отношения с Англией, как
и с Францией. В XVI в., когда усилился романо-галльский элемент, королевство
Фердинанда нашло лучшее взаимопонимание с южной Италией, хотя по
Руссильонскому договору оно бьшо привязано и к Франции. Банальный дух
северной буржуазии содержал в себе мало кельтского, поэтому с трудом
приживался в Испании; однако здесь чисто семитская энергия примешивалась к
местной мощи чувств, в которой не было ничего от мускульной силы германского
варварства, но которая в сочетании с африканской страстью рождала великие
шедевры. Несмотря на остатки самобытности было очевидно, что Испания
утратила лучшую часть своих готских принципов, что во время выхода из
изоляции она, как и другие страны, испытывала влияние возрождавшегося
романского духа.
В этом возрождении, как его справедливо называют, в этом восстановлении
романской основы политические инстинкты Европы смягчались по мере того, как
население освобождалось от германского инстинкта; появлялось все больше
возможностей для отдельного человека и его благосостояния, рождался новый
тип цивилизации. Культурные центры перемещались. Италия, взятая во всей
своей совокупности, снова стала образцом для подражания. На первое место
вышел Рим. Что касается Кельна, Майенса, Трева, Страсбурга, Льежа и даже
Парижа, эти города, пользовавшиеся совсем недавно всеобщим восхищением,
вынуждены были довольствоваться ролью имитаторов. Эталоном суждения стало
все латинское и греческое, разумеется, понятое в латинском смысле. Еще
больше усилилось презрение ко всему, что выходило за эти рамки: ни в
философии, ни в поэзии, ни в искусствах больше не признавали того, что несло
в себе германский дух или германскую форму; это был яростный и неодолимый
крестовый поход против того, что существовало тысячу лет. Даже христианство
принималось и оправдывалось с большим трудом.
Но если Италия благодаря своим образцам для подражания, смогла удержаться во
главе этой революции в течение нескольких лет, хотя речь шла лишь о влиянии
в интеллектуальной сфере, она утратила это превосходство, как только
неизбежная логика человеческого духа потребовала перехода от абстракции к
социальной практике. И хваленая Италия снова сделалась слишком романской и
быстро канула в небытие, как это случилось в VII в. Франция, ее ближайшая,
родственница, продолжала ее дело по праву рождения: дело, которое оказалось
не по силам старшей сестре. Франция взялась за это со всей энергией,
свойственной только ей одной. Она взяла на себя роль управлять процессом
массового смешения всех этнических элементов, ее задача облегчалась тем, что
эти элементы были раздроблены. Для большинства европейских народов вернулся
век равенства, остальные продолжали двигаться к такому же результату
темпами, зависящими от их физической организации. Именно это состояние мы
наблюдаем сегодня 4).
Политические тенденции недостаточно полно характеризуют эту ситуацию: в
крайнем случае, они могут считаться преходящими, вызванными вторичными
причинами. Но здесь, помимо всего прочего, мы наблюдаем признаки будущего
объединения западных народов в лоне нового романского мира, в частности, во
все большем сходстве их литературных и научных трудов и особенно в развитии
их языков.
Все народы по мере возможности освобождаются от своих самобытных элементов и
сближаются. Старый испанский язык непонятен для француза или итальянца,
нынешний испанский почти не представляет лексикологических трудностей для
них. Язык Петрарки и Данте оставил диалектам нероманские слова и формы и на
первый взгляд стал абсолютно понятен нам. Мы когда-то были богаты
тевтонскими словами, но мы забыли их, и если принимаем какие-то английские
выражения, то лишь потому, что они принадлежат к кельтской группе или
заимствованы у нас. У наших соседей по ту сторону Ла-Манша быстро идет
процесс изгнания англосаксонских элементов: с каждым днем они, один за
другим, исчезают из словаря. Но любопытнее всего обновление происходит в
Германии.
Подобно тому, что мы видим в Италии, языки, содержащие в себе больше
германских элементов, например, фризский и бернский, объявлены непонятными
для большинства населения. Большая часть провинциальных языков, богатых
кимрийскими элементами, сближается с общеупотребительным языком. А
последний, известный как современный вер-хне-германский, имеет мало
лексикологического сходства с готским или древними северными языками и
проявляет все больше родства с кельтским; кроме того, в нем есть славянские
следы. Но особенно он тяготеет к кельтскому, а поскольку ему нелегко найти
первородные остатки в современном языке, он с трудом сближается с
французским.
До сих пор я употреблял термин «романский мир» в смысле состояния, к
которому возвращается население западной Европы. Однако, чтобы быть точным,
надо добавить, что нельзя понимать под этим выражением ситуацию, абсолютно
идентичную той, что имела место в древнеримском мире вообще безотносительно
к конкретной эпохе. В этом последнем смысле я пользовался словами
«семитский» или «эллинистический», не подразумевая этническое смешение
наподобие того, что имело место в ассирийском мире и на сирийско-македонских
просторах. Не следует также забывать, что новый романский мир отличается
своими собственными этническими нюансами и, следовательно, создает
возможности, ранее неизвестные. Основа та же самая, хаос еще больший,
усиливается ассимиляция всех отдельных способностей и возможностей — вот что
общего между этими ситуациями и что каждодневно приближает наши страны к
имперской модели. Но разница заключается в том, что в кипящем котле нашей
крови все еще остаются многие германские элементы, количество и сила которых
зависят от географического положения: на юге их меньше, на севере, скажем, в
Швеции, они сильнее, поэтому замедляют процесс упадка.
Этот процесс, идущий с юга на север уже два столетия, довел массы
италийского полуострова до состояния, близкого к тому, в котором находились
их предшественники в III в. н. э. Почти то же наблюдается в верхней части
страны, за исключением некоторых районов Пьемонта. Испания, более насыщенная
семитскими элементами, обладает относительным единством, что делает
этнический хаос менее заметным, но не может обеспечить превосходство
«мужских» или утилитарных качеств. Наши южные французские провинции не
существуют; те, что в центре и на востоке, вместе с юго-западной частью
Швейцарии, находятся под влиянием Юга и Севера. Австрийская монархия
держится изо всех сил за счет преобладания тевтонских элементов над
славянским населением. Греция и европейская часть Турции, слабые по
сравнению с западной Европой, существуют за счет германского элемента,
который проник туда в средние века. То же самое можно сказать о малых
государствах по течению Дуная с той разницей, что там осталась небольшая
арийская примесь, хотя этнический беспорядок переживает у них самый
болезненный период. Российская империя, переходная территория между желтыми
расами, семитизированными и романизированными народами Юга и Германии,
испытывает недостаток в однородности; она получила малую дозу благородного
элемента и может подняться только благодаря притоку эллинов, итальянцев,
французов и немцев. Но пока эти элементы не выходят за пределы самого
верхнего слоя населения.
Пруссия в пределах своей нынешней территории имеет больше германского, чем
Австрия, но что касается основы, она уступает последней, где чашу весов
перевешивает сильно арианизированная группа мадьяр — не в смысле
цивилизованности, а в смысле жизнестойкости, о которой, кстати, и идет в
основном речь в этой книге.
Одним словом, все значительные жизненные силы сегодня сконцентрированы и
ведут неравную и безнадежную борьбу с романской совокупностью на большой
территории: эта широкая полоса идет от Торнео, включая Данию и Ганновер,
далее вниз по течению Рейна, захватывая Эльзас и вер хнюю Лотарингию,
сужаясь по течению Сены до устья, продолжается до Великобритании и западной
части Исландии 5).
Там существуют последние обломки арийского элемента — искаженные, потерявшие
форму, но еще не побежденные. Именно там бьется сердце общества и,
следовательно, современной цивилизации. Эту ситуацию до сих пор ни разу не
анализировали и не объясняли, тем не менее она осознается всеми. Более того,
многие мыслители, иногда даже не отдавая себе в этом отчета, делают ее
отправной точкой для прогнозов на будущее. Они предсказывают день, когда
мертвый холод охватит земли, которые сегодня нам кажутся самыми плодородными
и процветающими, и полагая, что эта катастрофа произойдет совсем скоро, они
ищут убежище, где человечество сможет начать новую жизнь и новую историю.
Нынешние успехи одного государства Америки кажутся им предвестником такой
возможности. Западный мир — вот огромная сцена, где, по их мнению, появятся
народы, которые, унаследовав опыт всех прошлых цивилизаций, обогатят им нашу
цивилизацию и осуществят дела, о которых мир не мог и мечтать.
Рассмотрим эту точку зрения со всем вниманием, какого она заслуживает. Мы
встретимся с различными расами, которые населяют и населяли американский
континент, и обсудим основные моменты, исходя из которых примем или отбросим
эту гипотезу.
Примечания
1) Во всех этих странах германские институты в некоторой степени
сохранились до наших дней: примером служит республика Сан-Марино в восточной
Италии. Скандинавские следы можно встретить в некоторых маленьких кантонах.
2) Объединение юга и севера Франции произошло благодаря этническому
смешению, которое имело место после альбигойской войны. На заседании
парламента в 1212 г. Симон де Монфор провел решение о том, что вдовы и
дочери, наследницы «старых фьефов», могут выходить замуж только за французов
в течение последующих 10 лет. С этим связаны перемещение большого числа
пикардийских, шампенуазских и туранжельских семей в Лангедок и угасание
старых готских домов.
3) Сложившуюся ситуацию можно охарактеризовать так: в царствование Карла
Лысого на волне непрерывных волнений, конфликтов, войн и революций со всех
сторон пришли новые люди, мелкие вассалы превратились в крупных феодалов, а
королевские чиновники стали почти независимыми сеньорами.
4) Вот что пишет по этому поводу Амадей Тьери: «А на каком языке говорим
сегодня мы, европейцы XIX столетия'' Какой печатью отмечен наш литературный
гений'' Кто автор наших теорий искусства7 Какая юридическая система записана
в наших законах, где истоки наших обычаев'' Наконец, какая у нас религия''
Ответ на эти вопросы свидетельствует о жизнестойкости римских институтов,
чью печать мы носим до сих пор пятнадцать веков спустя печать, которая,
вместо того, чтобы потускнеть и стереться, становится все яснее и отчетливее
по мере того, как мы освобождаемся от феодального варварства».
5) Чтобы понять смысл этой точки зрения, следует иметь в виду, что речь
идет о приблизительных границах Более или менее сохранившиеся остатки
арийских рас встречаются всюду, где прошли германцы Их можно встретить в
Испании, Италии, Швейцарии — там, где условия благоприятны для их
сохранения, — а также в Тироле, Трансильвании, в горах Албании, на Кавказе,
в Гиндукуше и горных долинах Тибета. Не исключено, что они есть и в Верхней
Азии Однако большей частью они мало заметны и не исчезли только благодаря их
неактивности и отсутствию всяких контактов.
Далее читайте:
Гобино, Жозеф
Артур де (биография).
Чемберлен Х.С.
Арийское миросозерцание.
Чемберлен Х.С.
Славяногерманцы.
Чемберлен, Хьюстон
Стюарт (Chamberlain), (1855-1927), биографические материалы.
Н. Мальчевский.
От История и метаистория
(о книге Х.С.Чемберлена "Основания 19-века").
|
