|
|
 |
Переправа через Березину |
1812 г. |
БИБЛИОТЕКА ХРОНОСА |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАХРОНОС:В ФейсбукеВКонтактеВ ЖЖФорумЛичный блогРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Переправа через Березину. Переправа через Березину25 ноября в жестокий мороз большая французская армия подошла к левому берегу Березины. За исключением гвардии, которая сохраняла порядок, остальное войско представляло из себя нестройную толпу. Я лично прибыл только 26-го вечером на то место Березины, где были перекинуты два моста. По ним с раннего утра началась переправа. Не чувствуя достаточных сил, чтобы идти дальше, я попросил приюта на эту ночь у людей из баварской легкой конницы, и они радушно предложили мне место около костра. Эти добрые люди только наполовину отвечали своему названию: если хотите, они еще были налегке, но у них давно уже не было коней, и все их вооружение заключалось в огромных дубинах. Достаточно было одну минуту послушать рассказы этих честных служак, чтобы понять, сколько горя стоила им потеря их лошадей. Как я уже сказал, нечего было и думать перейти через реку в этот день. Я
убедился совершенно в этом, увидев, что происходило при въезде на мост и на
самом мосту. Это была сплошная масса несчастных, которые хотели достигнуть
противоположного берега. Проклятья, ругательства, крики висели в воздухе.
Те, у кого были палки, без жалости били ими передних, и все это только для
того, чтобы продвинуться вперед на несколько дюймов. На берегу Березины я провел одну из самых тяжелых ночей за всю мою жизнь. В
такой ужасный холод нечего было и думать сомкнуть глаза. Прибавьте сюда мою
расслабленность и беспокойство и, наконец, адский содом от криков,
человеческих стонов и беспрерывных ругательств. В этот же самый день
Наполеон переходил злосчастную реку под охраной гвардии, в которой не было
больше того порядка и спокойствия, какими она прежде так справедливо
гордилась. Раньше чем переходить мост, император отдал приказ поджечь
экипажи, особенно экипажи маршалов и генералов, фургоны, извозчичьи повозки,
привезенные из Москвы, — одним словом, все повозки, большей частью
нагруженные найденными вещами, которые еще больше увеличивали загромождение.
Языки пламени, поднявшиеся со всех сторон, столь неприятные для потерпевших,
не замедлили доказать, что приказ императора был выполнен в точности. — Ваше Величество, это животное было мне спутником во всех моих несчастьях с начала кампании. Я хотел бы сохранить его в воспоминание того, что я видел и испытал. Но если Ваше Величество желает, я готов предоставить его в ваше распоряжение. Заметно тронутый, император ответил ему: — Я понимаю вашу привязанность к этому животному; это делает вам честь. Сохраните его себе, я не хочу вас лишать его. Г-н фон Грюнберг мне передал этот разговор 2 или 3 дня спустя после того,
как он имел место, и это был последний раз, что я его видел, так как вскоре
он умер в плену, в виленском госпитале. Едва ли его собака пережила его. Я приблизился к этому колоссальному человеческому муравейнику, но, увидев
ужасы, какие там происходили, не решился замешаться в толпу. Если бы я попал
в круговорот, я более не мог бы оттуда выйти; сотни и сотни людей,
неизвестно откуда берущихся, шли друг за другом, толкали и расталкивали
всех, кто находился впереди них. Итак, я вернулся к биваку баварской кавалерии, но баварцев там уже не было;
вместо них вокруг почти потухшего огня расположились другие человеческие
тени, столь же жалкие, как и предыдущие. Это были совершенно оборванные
французы-пехотинцы. Как и я, они дожидались благоприятного момента, чтобы
перейти мост. Сверх того, к несчастью, по беспечности или случайно у меня не было дубинки, какую имели все, от маршала до простого солдата, и эти дубинки во всех случаях оказывали им неоценимые услуги. За неимением этого драгоценного оружия, которое могло бы внушить уважение, я оставался с французскими пехотинцами, столь же голодными, как и ободранными, и не спускал глаз с моста. Вдруг мое внимание было привлечено пушечным выстрелом, раздавшимся на некотором расстоянии от нас. Кто это возвещал таким образом о своем приближении? Как только раздался пушечный выстрел, тысячи людей бросились к мостам, толкаясь, давя друг друга, лишь бы перейти в этот вечер.
Переправа через Березину, 28 ноября 1812 года. При виде всего этого я решился остаться всю эту ночь у моего костра с французами и вскоре увидел, что у нас было много подражателей. В самом деле, со всех сторон засветились костры. До некоторой степени это действовало успокоительно. Но еще успокоительнее было то, что пушечные выстрелы не приближались к нам, а ночью затихли совершенно. Так как я больше не слышал пушек, я тверже, чем когда-либо, решил не
переходить в этот вечер и дождаться следующего дня. Поэтому я остался
преспокойно сидеть у костра в компании четырех французских пехотинцев.
Несмотря на ужасный шум, который был у моста, холод и голод, природа взяла
свое: я уснул крепким сном и вкусил несколько часов покоя. Неприятельская артиллерия все ускоряла пальбу, и ее снаряды начали падать вокруг нас. Я наскоро простился с моими французами, которые также отправились по направлению к мосту. Туда бежали со всех сторон обезумевшие безоружные солдаты. Раньше чем приблизиться к этой толпе, которая теснилась у входа на мост, я был свидетелем одной поистине раздирающей сцены. Экипаж, который при настоящих условиях можно было назвать элегантным, запряженный парой лошадей, въехал в середину обоза, чтобы переехать на ту сторону. В нем сидела дама с двумя детьми. Вдруг русский снаряд падает посредине упряжки и разрывает на части одну из лошадей. Мать выскакивает из экипажа с двумя малютками на руках. Она умоляет прохожих прийти к ней на помощь, она просит и плачет, но никто не обращает на нее внимания. Все бегут в паническом ужасе. Опередив ее на несколько шагов, я уже больше не слышал ее криков. Когда я обернулся, ее уже не было видно — она исчезла вместе с детьми, или, вернее, была сбита с ног толпой, раздавлена и затерта ею. Наконец мне удалось стать в колонну беглецов. Ряды их тянулись за мной так
далеко, как хватал глаз, и увеличивались каждую минуту, пополняясь новыми
беглецами. Вскоре я был окружен со всех сторон и сдавлен как бы в
человеческих тисках. Минуты, которые я провел в этой давке, пока не ступил
на правый берег, были самыми ужасными в моей жизни. Все вопили, ругались,
плакали, наносили удары направо и налево. Невозможно описать терзаний, какие
я там пережил. Что может быть ужаснее того, что испытываешь, когда идешь по живым существам, которые цепляются за ваши ноги, останавливают вас и пытаются подняться. Я помню еще и теперь, что перечувствовал в этот день, наступив на женщину, которая была еще жива. Я чувствовал ее тело и в то же время слышал ее крики и хрипение: «Сжальтесь надо мной!» Она цеплялась за мои ноги, как вдруг новый напор толпы приподнял меня с земли, и я освободился от нее. С тех пор я не раз себя упрекал, что был причиной смерти одного из ближних. По мере того как мы приближались к мосту, сзади напирали все сильнее и сильнее, так как каждый хотел скорее уйти от неприятельских пушек. А впереди, у входа на мост, стояли французские жандармы с саблями в руках и наносили удары беглецам, не разбирая, плашмя или острием, чтобы установить хотя какой-нибудь порядок во избежание загромождения моста. Мост был построен из ужасного материала и так трясся, что с минуты на минуту можно было ожидать, что он обрушится. Признаюсь, в эти минуты я перенес такую пытку, что совершенно отчаялся в своем спасении. Это был первый и единственный раз за всю кампанию, что я упал духом. Подвинувшись еще на несколько шагов вперед, я вновь наступил на другое живое
существо — лошадь. Несчастное животное, я и теперь вижу его! Это была
темно-рыжая лошадь, она лежала на боку и двигалась подо мной. Она дышала и
делала конвульсивные движения, отчего я легко мог потерять равновесие. Но
мне недолго пришлось думать об этом. Носивший эту шинель кирасирский офицер громадного роста, с каской на голове, держал в руке громадную дубину и с полным успехом управлял ею, безжалостно колотя всех, кто приближался к нему. Я долго любовался ловкостью, с какою этот человек избавлялся от слишком теснивших его соседей. У меня была одна мысль: не следует выпускать его1 И я действительно не оставлял его спасительного воротника и двигался за ним, как на буксире. К несчастью, он скоро заметил, что я ухватился за его шинель. Чтобы избавиться от меня, он прибегнул к своей дубине и начал выделывать ею всевозможные выкрутасы, чтобы достать ею меня. Но его усилия были напрасны: предвидя удары, я отражал их как только мог, но не бросал воротника. Я так ловко это делал, что он меня не ударил ни одного раза. Видя, что ничего не может поделать, он перестал махать палкой и принял другую тактику в расчете на больший успех. Он начал ругаться самым ужасным образом. Ничего не действовало. Тогда он сказал мне: «Милостивый государь, заклинаю вас, оставьте меня, иначе мы погибнем вместе!» Кончить жизнь в такой компании было, без сомнения, очень лестно, и я, нисколько не колеблясь, еще крепче прежнего ухватился за его воротник. Таким-то образом меня наполовину волокли, и я мало-помалу приближался к цели. Но давка усиливалась с минуты на минуту в такой пропорции, что, несмотря на помощь моего могучего буксира, я отчаялся дойти невредимым до входа на мост. Движение толпы оттиснуло меня мало-помалу к реке. В этот критический момент я увидел, что многие мои товарищи по несчастью проделывали маневры столь же неприятные, как и опасные, но которые, казалось, обеспечивали им спасение. Загнанный к реке, я заметил, что некоторые из моих соседей, отчаявшись достичь моста по земле, попробовали дойти до него водой. Так как берег был совсем отлогий, они вошли в Березину; у берега воды было всего на 2 фута. Мой кирасир, движения которого становились все более связанными, ругался, рычал и яростно махал палкой в мою сторону. Поняв, что вдвоем мы не достигнем моста, я отпустил его голубую шинель. Потом я сделал отчаянный прыжок и очутился по колена в воде — и это в 20-градусный мороз. Это была скорее холодная, чем теплая ванна До сих пор, сидя у моей печки, я начинаю дрожать при одном воспоминании об этом. И вот я шлепаю по воде вдоль берега в многочисленной компании, так как моему примеру тотчас последовали многие другие, и стараюсь достигнуть моста. Как я был счастлив, когда наконец достиг его! Я легко забрался на мост — он был всего на 2 фута выше уровня воды. Каково было мое удивление, когда я увидел, что по мосту почти никто не шел! Это было, наверное, последствием ударов, которыми жандармы, стоявшие у входа, щедро награждали всех. Но что было всего удивительнее, это то, что я перешел мост преспокойным образом, без всякой спешки. Итак, я избежал опасности утонуть в Березине и быть раздавленным в толпе. Нечего говорить, совсем особенное чувство испытываешь, когда видишь уже совсем раскрытую дверь на тот свет и вдруг эта дверь захлопывается, когда совсем уже в нее входишь! Вода, стекавшая с моих панталон, скоро превратилась в ледяшки, которые раздирали мне кожу. Тем не менее я достиг благополучно другого берега. Я необычайно был рад моему спасению. Всегда человек более или менее эгоист. Я тотчас же обернулся на злосчастную толпу, волновавшуюся на том берегу. Я услышал крики отчаяния несчастных, которых грозила раздавить русская артиллерия. Несколько ядер упало даже на правый берег в нескольких шагах от меня. Надо сказать, в это время года в Березине было мало воды: она не была шире Неккара в Каннштадте — и между тем она поглотила столько жертв в эти три дня. Я был совершенно изнурен этой беспрерывной борьбой со смертью. Я обратился к старому бородатому гренадеру, который был из отряда гвардии, поставленного на правом берегу, чтобы защищать переход через мост. Он опустил свою кружку в реку, где столько наших товарищей нашли свой конец, зачерпнул воды и передал ее мне. Я с жадностью выпил эту грязную воду, и, несмотря на все отвращение, которое она должна была внушать мне, вода эта показалась мне восхитительной. Утолив жажду, я желал только как можно скорее добраться до одного из биваков. Судя по кострам, их было много. Я имел большую потребность в том, чтобы согреть мои замерзшие члены и в особенности высушить мою обувь, так как я ужасно страдал ногами. Между тем, заметив моего кирасирского офицера, который оканчивал переход моста — он не покинул своей дубинки, — я хотел поздороваться с ним, после того как он уже пришел на берег, и поблагодарить его за то, что он способствовал, неохотно правда, моему спасению. Как только он сошел с моста, я приблизился к нему и выразил ему всю мою благодарность. По моей манере говорить по-французски он узнал во мне немца и сказал мне на моем родном языке: — Вы немец. Я вижу по вашему акценту. Мы компатриоты, так как я из Гамбурга. Моя фамилия Шмидт. Я капитан 3-го кирасирского полка. Я очень счастлив, что способствовал, сам того не зная, вашему спасению. До свидания. Затем он ушел большими шагами, не выказывая ни малейшей усталости. Если он и дальше шел тою же походкой, он должен был скоро достичь границы. Я недолго прощался с этой злосчастной рекой и быстро направился к отдаленной
деревне, расположенной на дороге и, к счастью, несожженной. Я рассчитывал
там найти убежище на ночь, которая обещала быть особенно холодной. Я вошел в хижину, чтобы приветствовать начальника, который всегда был расположен ко мне в то время, когда мы оба служили в королевской гвардии. Как всегда, принц великолепно обошелся со мной и предложил мне кусок хлеба и стакан водки — прекрасная вещь, в которой я очень нуждался, чтобы подкрепиться после такой холодной ванны. Его щедрость не ограничилась одним этим. Он пригласил меня также разделить с ним его вязанку соломы. Что особенно приятно было мне в этом гостеприимном доме, это ясное пламя огня, горевшего в громадной русской печке, — такие печки можно найти в каждой русской избе. Наконец я имел возможность хотя немного высушить мои лохмотья, которые были мокры до последней нитки. Как только принц заснул, я развесил мои вещи подле печки; последняя распространяла так много тепла, что немного времени спустя все было сухо. Тогда я растянулся в свою очередь, чтобы вкусить несколько часов покоя, раньше чем отправиться в дальнейший путь. Фон Зукков Фрагмент воспоминаний опубликован в кн.: Французы в России. 1812 г. По воспоминаниям современников-иностранцев. Составители А.М. Васютинский, А.К. Дживелегов, С.П.Мельгунов. Части 1-3. Москва. Издательство "Задруга". М., 1912; Современное правописание выверено по кн.: Наполеон в России в воспоминаниях иностранцев. В 2 кн. М., Захаров, 2004. Далее читайте:Березина - сражение 14—16 ноября 1812 г. между французской армией и русскими войсками (Отечественная война, 1812). Отечественная война 1812 года (хронологическая таблица). Литература по наполеоновским войнам (список литературы) Участники наполеоновских войн: | АБ | БА | ВА | ГА | ДА | ЕА | ЖА | ЗА | ИА | КА | ЛА | МА | НА | ОА | ПА | РА | СА | ТА | УА | ФА | ХА | ЦА | ЧА | Ш-ЩА | ЭА | ЮА | ЯА |Карты:Российская империя в 1-ой пол. XIX в. Вторжение наполеоновской армии в 1812 году Контрнаступление русской армии в 1812 году
|
|
ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
|
ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
